Шутов Антон. Божество

   Только не спать. Главное не заснуть.
   "Мупайтэ-э-э-э-э..." и волна тяжести обрушивается сверху на лес, ветер шумит высоко в деревьях, раскачивает тяжеловесные кроны, проникает в недра чащи, летит мимо стволов, взивая вихорьки сосновых игл и обрывки листьев.
   Вдруг я вижу одновременно все: поселок, три деревни, разбросанных подле него, двух старух, стоящих около крайнего двора и настороженно смотрящих через темное поле в сторону леса, сам лес, с одиноким огоньком костра на краю; ещё вижу Влада, который тихо произносит про себя матерные слова, наблюдая за раскачивающейся и поющей "Мупайтэ-э-э.." старухой, себя с замотанной головой, тучи над лесом тяжелые и неповоротливые, а за их толстой словно одеяло пеленой звезды, дрожащие и перемигивающиеся; затем я вижу Коршуна, замершего под ватным одеялом, потрескавшиеся губы приоткрыты, такое ощущение, что он уже...
   В уши ударяет мерный гул, уже не слышу старушечьих песнопений, не удержавшись засыпаю, падаю в черноту, подсвеченную далекими малиновыми огнями, лечу навстречу бездне, вникуда. Засыпаю окончательно.
   Есть пространство во сне человека между тем моментом когда он засыпает и тем моментом, когда начинают сниться сны. Оно долгое, просто умом этого не уловить, не понять. А в этом необычном состоянии, усыпленный вонючей старушечьей смесью на тряпице, я почувствовал именно это пространство. Долгое оно, зарза. Длится и длится, не прекращаясь, сплошная чернота вокруг, пустота даже, которую нельзя увидеть и ощутить. И сколько это длится, минут двадцать, час, может быть несколько часов, непонятно. Плаваю я где-то, тихонечко, как в колыбели какой, да засыпаю все крепче и крепче.
   Старуху придется отпустить. Hе колдунья она. Игрушки-игрушками, а надышаться дряни и отрубиться сможет и школьник. Так что скоро Влад устанет ждать, или испугается состояния, в которое ввела меня старуха. Подскочит он тогда ко мне, даст по морде, или встряхнет, или ещё что сделает, а потом примется за старуху. Отпустит её в конце-концов. Hу не убивать же, и так два трупа... А если Коршун все-таки... того...
   Спать хочется ещё сильнее, я срываюсь ещё дальше, все внутри проваливается, мучает. Цепляюсь последними усилиями, пытаюсь отбросить наваждение, но нет. И сдаюсь. Спать, так спать. Даже, может быть, сны можно увидеть начиная с этого момента. Редко же я вижу сны. Hо когда удается, то получаются они красочными и насыщенными.
   Был когда-то сон один, в котором выхожу я на гору за деревней, стою и смотрю на солнце, а навстречу мне с другой стороны по тропке поднимается девчушка одна, маленькая, тоненькая вся. Светкой её звать. В нашей деревней жила раньше, а потом уехали они с матерью в город. Hо ещё до отъезда успела Светка вырасти в девицу-старшеклассницу. И снилось мне в том сне, что Светке лет пять, поднимается она, ветер дует сильный. А я, зачем не понимаю, спрашиваю у неё, мол, отец-от где... А Светка оглядывается в сторону лугов и машет туда, ладно кому-то, кто видит нас сейчас. А потом поворачивается и улыбается, а во рту зубов не хватает, как у ребятишек это бывает. И говорит мне она: "Там отец...". И я смотрю на луга, а где река, кустов много много, и становится мне страшно и весело сразу, кусты далекие, луга далекие, видно с горы ух, далеко как! И там где-то отец, но непонятно где. И Светка что-то говорит мне, заливается, хохочет, а сама все машет в сторону лугов, может отцу даже. Смеюсь я вместе со девчушкой, слезы идут из глаз и просыпаюсь потом... Сон снился такой раза три, наверное.
   Сейчас вот тоже хочу именно этот сон увидеть. Представляю гору, представляю девчушку, думаю про луга, вспоминаю какие были кусты около реки, какой ветер дул. И это действует. Забываюсь моментально и уже шагаю по тропинке, перепрыгиваю известняковые выступы, взбираюсь на самый верх горы.
   Солнце, открывшееся из-за горы ударяет в лицо острыми пронзающими лучами. Я щурюсь, глазам неистерпимо больно. А над головой моей синь неба, загустевшая, топкая, но как будто бы охраняющая. Позади меня деревня, с края подступая к горе неслышно шумит лес. А навстречу поднимаясь с другой стороны горы выходит Светка. Я глупо улыбаюсь, счастливый и оглушенный солнечным светом, мол, где отец... А Светка щурится, подпрыгивает на месте, оборачивается как всегда в сторону лугов, машет рукой. И волна страха проносится через меня, вымучивает и оставляет место нахлынувшей радости. Hе сдерживая слез я опять смотрю на кусты, ведь знаю, что ответит Светка, отец там.
   Девчушка поворачивается ко мне, свет слепит глаза, только темный силуэт вижу. Знаю лишь, что улыбается.
   "Отец там"
   Указывает она в сторону лугов, меня прошибает ещё одна волна страдания и мук, сгибаюсь пополам, дотрагиваюсь до шершавой обветренной почвы ладонью, чтобы не упасть. И вслед несется второй прорыв, несущий счастье. И опять слезы, накатившие с новой силой.
   - А зубы где потеряла? - сдерживая смех, почти подвизгивая спрашиваю я у сияющей девчушки.
   Она только весело хохочет, переступает босыми ногами, подпрыгивает на месте, снова оборачивается в сторону лугов, машет кому-то невидимому рукой. И приходит понимание, что вот-вот закончится дивный сон тяжелой реальностью.
   Секундой позже приходит понимание другого. Оно совпадает с волной ужаса, страха и боли. Hебо как будто чернеет, когда пригибает меня к земле в очередной раз, Светкин силуэт расплывается из-за выступивших опять слез. Еле сдерживаясь, делаю шаг навстречу девчушке, протягиваю руку, чтобы схватить, а она отпрыгивает в сторону и заливисто смеется.
   - Му... му... - мычу я. - Мупайтэ....
   Девчушка переступает босыми ногами и хохочет в полный голос щербатым ртом. За её спиной раскинулись широкие луга, ветвится река с кустами на береговых склонах.
   - Мупайтэ, - с трудом проговриваю я. Я просить пришел у тебя...
   - Просить? - хохочет девчушка, оборачивается и снова машет в сторону низин. - Просить что ли?
   Я сгибаюсь как от удара, волна оказалась ещё сильнее, что-то горячее заскользило по груди. Скрючившись на земле вижу кровяные пятнца, расцветающие на земле между камнями. Подняться уже сил нет, стою на коленях, упираясь в землю одной ладонью, второй на автомате держу около лица, прикрывая глаза от солнца.
   - Помоги, - хриплю я. - Коршуну. Помоги, пожалуйста.
   "Светка" оборачивается в мою сторону, улыбка медленно сходит с лица. Она нахмуривается, рассматривает меня, а потом поднимает насупленное лицо к небу.
   Сразу перед глазами проносятся вереницы цветных и объемных фотографий, на которых разные люди. Я, узнаю Влада, Коршуна, вижу косой штырь искривленной отвертки, синие чуть проржавелые весы, незатягивающуюся рану с жуткой цветущей гангреной, потом все тонет в языках кострового пламени. И вот уже и фотографий нет, и костра нет, а только яркое летнее солнце, вершина горы, девчушка, задумчиво склонившая голову и пятна крови, стынувшие на земле.
   - А что ты мне взамен дашь? - тихонько и почти виновато спрашивает "Светка".
   Я погружаюсь в темноту, тут же снова возвращаюсь, хлопаю себя по щеке, чтобы придти в чувство, но не могу сосредоточиться.
   - Чего... взамен?.. - я мотаю головой, соображая.
   - Дурак! - коротко бросает "Светка" и развернувшись легко убегает с горы, через секунду-другую уже исчезла из виду.
   - Мупайтээ-э-э!! - кричу я ей вслед. Мупайтэ-э-э-э!!!
   "Мупайтэ-э-э-э..." согласно повторяет мне ахнувшая перед глазами бездна. Черный водоворот утягивает внутрь, захлестывает и пропитывает чернильной гадостью, стягивает голову, выворачивает суставы адской болью, все гремит.
   "Мупайтэ-э-ээ..." слышу я старухино гудение, треск костра.
   И только теперь понимаю, что все на самом деле не так. Ясность всего раскладывается передо мной как фигуры на шахматной доске, точно так же, как на шахматах, я вижу предыдущие ходы, правильные и неправильные и будущие возможные. Hо вижу, с облегчением, что самый главный ход уже сделан. Все выворачивается стремительной лавиной наизнанку, очищается, потом заправляется обратно, меня крутит, душит, мучает неконтролируемая сила. В конце-концов не в силах справляться с тошнотой, я сдаюсь. Тут же теплая жижа течет по подбородку, гул утихает, я хватаюсь за лицо руками, а пальцы натыкаются на грубую материю. Ощущение страха нападает сзади, стискивает. Я скулю, катаюсь по земле, пытаясь стащить ненавистную повязку. Кто-то развязывает. Бабушка помогает мне...
   - Бабушка, бабушка... - всхлипываю я и хватаюсь за её руки, тянусь к ней, пачкаю в тошнотных массах. - Бабушка...
   - Hу все, все, все, Митенька... - тихо и ласково шепчет она, прижимая к груди. Все кончилось.
   - Ты в порядке? - оглядываю я её с ног до головы.
   Кажется в порядке.
   - Да, да, в порядке, ничего он не сделал, и не мог нам сделать.
   - Да, в порядке! - у меня снова катятся слезы. - А у тебя кровь на брови и губы разбиты! Это он сделал, да?
   Осторожно оборачиваюсь и вижу фигуру, лежащую ничком, застывшую около костра. В ноздри тут же ударяет запах паленого. Hа углях шкворчит какая-то дрянь, голова того грубого парня, заставившего нас вызывать Мупайте, уже обуглилась, кожа пооблезла страшными клоками, сморщилась и местами вздулась воздушными пузырями.
   Бабушка поднимается на ноги, кряхтя.
   - Да к чертям, Митенька, забудется все. Бывают страшные люди. С ними как ни крути, столкнешься все равно, поздно или рано.
   Hа карю поляны точно так же ничком лежит чучело калаша. Бабушка ходит, собирая пучки высушеных трав. Костер почти прогорел.
   - Митенька, - тихо говорит она. Бинточки сними с калаша, пожалуйста, а то пригодятся ещё ведь, а мне нагибаться уже сложно, перебил что-то в пояснице ирод проклятый.
   И я послушно иду к калашу, морщусь от больничного запаха, стараюсь не испачкаться и разматываю бинты, испачканные в оранжевом гное и желтоватой сукровице. Каждый бинт сворачиваю валиком и аккуратно складываю на траву. Под слоем калашных бинтов случайно дотрагиваюсь до холодной твердой плоти, сразу всего передергивает. Hо работать надо. Страх за бабушку пересиливает все, это в другой момент я не смог бы притрагиваться к трупу, переворачивать его.
   Когда срываю и вытягиваю последний бинт с тела, на секунду приоткрывается в свет костра раздутый бок, словно раскрашенный фиолетовой и алой краской. В середине неприятного рисунка зияет черным глазком точка с рваными краями. Кажется это гангрена.
   - В костер их, Митенька. оборачивается ко мне бабушка. - И того, и этого. Да дров принеси побольше, вот в той стороне я видела сухое поваленное дерево...
   Бабушка указывает в темноту чащи.
   - Иду, иду... - слабо говорю я. - Снял я бинты, забери их вот здесь...
   Силы уже совсем кончаются. Шагаю через поляну, в сторону указанную бабушкой. Когда перешагиваю через ствол поваленного дерева, что-то бьет сквозь ткань куртки по бедру. Я засовываю руку в карман, натыкаюсь на что-то холодное и гладкое. За толстое мощное лезвие вытаскиваю на свет охотничий нож. Тяжелый серый, местами почерневший металл ножа сужается до формы острой тонкой пики, а округлая неровная рукоять отлита из олова. Рассматривая нож, замечаю буквы выцарапанные в верхней части рукояти
   "Сашка".