Страница:
Незнакомка продолжала удерживать меня в вертикальном положении. Ее руки вынесли меня, легкого, как дым, из спальни вниз в прихожую мимо открытой двери отцовского кабинета.
Она остановилась лишь однажды, чтобы рассмотреть замерзшее пламя на дверном косяке и заглянуть в мою спальню, но так ничего и не сказала.
Мы пошли дальше. Теперь она просто вела меня одной рукой. На крыльцо я вышел вместе с ней, но тут же вырвал у нее свою руку – не хотел, чтобы ко мне кто-то прикасался.
Взяв обе сумки в правую руку, левой я вцепился в перила. В воздухе кружил снег, а на белой-белой земле лежали тени, и казалось, что горы и пологие долины исчезают вдали в туманной серебристо-голубой дымке. Высоченные вершины терялись среди клубившихся облаков. Внизу я обнаружил новую деталь, которую почему-то не замечал прежде – сверкающую извилистую ленту льда, простиравшуюся, насколько хватало глаз. Неужели в этом невероятном месте замерзладаже Великая Река?
Между вершинами, чуть ниже облаков, кружили черные птицы. Должно быть, они были просто гигантскими, если я видел их с такого расстояния.
– Горные орлы, – сказала моя спутница, – посланцы Регун-Темада, который и сам является вестником Смерти. Здесь у нее много дел.
Я был озадачен и тем, что она сказала и как она сделала это. Она говорила на языке Страны Тростников с неизвестным мне акцентом, причем часть имени бога она произнесла как Темад, в отличие от привычного Кемадили ХемадДельты.
А какие дела могут тут быть у Смерти? Я не видел никаких признаков жилья, кроме моего собственного дома, взгромоздившегося на заснеженный склон и казавшегося страшно нелепым на фоне здешнего пейзажа. Мы были совершенно одни, не считая разве что орлов.
– Где мы? – спросил я.
– С точки зрения географии, мы больше не связаны ни с каким конкретнымместом… нет, это не та страна, которой может достичь каждый, совершив путешествие по морю или по суше, неважно, как бы долго он ни ехал. Больше не спрашивай гдеи когда, Секенр. Мы находимся вне пространства и времени. Постарайся принять это. Ну, а вообще я могу сказать тебе, что это скорее напоминает мою родину, чем твою.
– А кто ты? Ты знаешь мое имя, но я не знаю твоего.
Она улыбнулась, но в ее улыбке не было ни тепла, ни радости.
– Ты меня проверяешь. Ты считаешь, что я столь же глупа, как и та девчонка, которую ты перехитрил по дороге сюда.
– Нет, я…
– Тогда придумай что-нибудь получше, чем вот так запросто спрашивать имена здесь, где столько других чародеев. Твое я подслушала. И это может стать для тебя источником несчастья, а может быть, и нет.
Я поднял взгляд на облака, горы и черные точки, которые были орлами.
– Я не вижу никаких других чародеев.
Она вновь рассмеялась, на сей раз, кажется, искренне.
– Как ты думаешь, почему это место называется Невидимой Ложей?
– Но?…
– Это шутка, Секенр. Даже у нас, чародеев, бывает чувство юмора.
– Как мне обращаться к тебе, если я не знаю твоего имени?
– Зови меня просто Пожирательницей Птиц.
– Как пожелаешь, – кивнул я, словно ожидал именно этих слов. – Нам не пора идти дальше?
Но я совершенно не представлял, куда мы направляемся, да и ноги мои совсем утратили чувствительность. Я стоял, как на ходулях – ноги от коленей и ниже казались деревянными. Я привалился к перилам, изо всех сил стараясь держаться прямо, но у меня страшно кружилась голова от голода и от потери крови. Возможно, кровь еще продолжала течь из какой-то раны – этого я не знал.
Пожирательница Птиц вновь обвила меня руками. Я слабо сопротивлялся, пытаясь высвободиться, но она крепко держала меня, так что мое лицо зарылось в ее причудливое одеяние. Стоя в этих необычных объятиях, я пытался разгадать тайну ее имени. Казалось, решение лежит совсем близко, но я не мог дотянуться до него, как до монеты, сверкающей сквозь мутную воду. Разгадать эту шараду я так и не смог.
Очень заботливо она подвела меня к краю крыльца, а затем помогла спуститься на горный склон. Мы долго шли, утопая в снегу по колено. Одеяло волочилось за мной по белоснежной поверхности – я изо всех сил прижимал его к груди вместе с обеими сумками, тщетно пытаясь сохранить тепло.
Одна сумка выпала у меня из рук. Она подняла ее и понесла. Определить на ощупь своими замороженными пальцами я уже ничего не мог, но увидел, что она несет сумку с запасной одеждой. Рукопись по-прежнему оставалась у меня. Я испытал бесконечное облегчение.
– В первую очередь будут удовлетворены твои физические потребности, – сказала она. – А все дальнейшие указания ты получишь наряду с остальными.
– Но ведь всем известно, что каждый здесь… желает чьей-то смерти. Я никогда не понимал, как чародеи вообще умудряются уживаться друг с другом и даже сотрудничать, пусть и по мелочам, в повседневных делах.
Мы спускались по длинному склону. Я неоднократно спотыкался и падал, отчаянно прижимая к себе сумку с рукописью, и не раз терял одеяло. Но Пожирательница Птиц снова и снова поднимала меня, завертывала в одеяло, и мы продолжали путь. Она управлялась со Мной с той же легкостью, с какой опытный кукловод обращается с собственной марионеткой.
– Считай нас, – начала она, – шайкой разбойников, запертых в пещере с несметными сокровищами. Пока разбойники заперты, они сотрудничают, исходя из общих интересов, но стоит им найти выход наружу… о, да, тогдавсе мгновенно меняется – каждый разбойник стремится унести сколько сможет и помешать другим захватить остальное.
– Привратница… – Зубы у меня стучали так, что я не смог договорить. Мне даже не удалось вспомнить, что я собирался сказать.
– Привратница была глупой девчонкой, решившей, что знает и умеет вполне достаточно, чтобы без труда одержать над тобой верх и таким образом сдать свой выпускной экзамен. Она, без сомнения, жестоко ошибалась, как ты уже знаешь, и о чем будешь вспоминать на досуге всю оставшуюся жизнь, Секенр. Но ее попытка, по обычаям нашей школы, была вполне правомочной. Она предъявила на тебя права. Если в нашей школе появляется новичок, один из нас может попытаться вступить с ним в схватку и убить его. Но лишь один. Мне, например, не дозволено убить тебя прямо здесь и сейчас, если тебя это волнует. А я уверена, что волнует. И не виню тебя. Но существуют определенные правила. Мы – разбойники, вынужденные сосуществовать в одной пещере.
Мне хотелось ей верить. Мне хотелось спросить ее, кто эти правила устанавливает. Но в горле у меня горело, словно его долго терли наждачной бумагой, лицо настолько окоченело, что я не чувствовал, как шевелятся губы.
Тьма поднималась, как туман, ну, даже не совсем, как туман, не как облако и не как тень – просто свет словно постепенно убирали, и небо из стального, серого сразу становилось почти черным. Вдали между вершинами дико завывал ветер.
Прячась от ветра, мы спустились в ущелье. Оно постоянно сужалось. Дорога здесь была выложена брусчаткой, за ней нас ожидал деревянный тротуар под скалистым навесом горы.
По пути нам встретилась девочка примерно моих лет, парящая в нескольких дюймах над досками – ее ноги, как это ни было невероятно, заканчивались прямо в воздухе, причем одна ступня была немного длиннее другой. Кисть и предплечье плавали в воздухе перед ней в некотором отдалении. Я так и не понял, соединялась ли кисть с запястьем.
Я потряс головой и часто заморгал, усомнившись, не подводят ли меня глаза: между верхней и нижней частями туловища виднелся внушительный зазор. Ее окружала какая-то почти одушевленная тьма – непонятно, то ли это была тень, то ли черный дым, то ли просто темная ткань, тонкая, как паутинка.
Я прекрасно рассмотрел ее лицо – абсолютно ничего не выражающий плоский профиль, свободно парящий в воздухе.
И снова мы с Пожирательницей потащились по глубокому снегу. Теперь она несла меня на руках, как ребенка, без труда справляясь с моим весом. Я прильнул к ней, одной рукой обхватив ее за спину, а второй прижав к себе обе сумки поверх одеяла.
Пробираясь по снегу, мы встретили еще одного обитателя этого странного места, как я полагал, другого члена Невидимой Ложи: на этот раз седовласого мужчину весьма преклонного возраста с длинной бородой, настолько изможденного, что он казался обтянутым кожей скелетом. Совершенно обнаженный, он неподвижно стоял на ветру и холоде, словно деревянный идол. Руки его были простерты в стороны, а кожа посинела.
Пожирательница Птиц что-то прокричала ему. Он не ответил.
– Этот избрал очень уж своеобразный путь, чересчур от нас всех удалившись, – сказала она. – Не думаю, что у него когда-нибудь получится овладеть тем видом магии, который он для себя выбрал. Он хочет слиться со всем миром. Землю и небо он считает своей плотью, так что уверен, будто может чувствовать все и касаться всего везде и повсюду. Во всяком случае, такова его теория.
Я зашелся в кашле и нагнулся, чтобы сплюнуть.
– Мне не хотелось бы заниматься тем, что он делает, – с трудом выдохнул я.
– Тебе и не придется. Я полагаю, первое, что тебе, как чародею, нужно – это комплект теплой одежды.
Тяжело дыша, я все же попытался сосредоточиться, привести в порядок мысли и подобрать нужные слова:
– Но, если кто-нибудь… если ты… ты можешь дать мне плащ и вплести в него мою смерть. Моя рубашка может загореться на мне, когда я лягу спать…
– Секенр, – сурово прервала она, словно я оскорбил ее. – Ты предпочитаешь замерзнуть?
– Я… – Новый приступ кашля. Голова отказывалась работать. Нос заложило, а из глаз беспрерывно текли слезы.
– Нельзя ходить босиком по снегу, Секенр. Вначале ты отморозишь ноги. Затем обмороженные конечности почернеют, начнется гангрена. Тогда тебе придется выбирать между ампутацией и смертью.
– Такое… действительно… может случиться?
– Ты ведь родился в жаркой стране, не так ли?
– Да.
– Такое действительно может случиться. И обязательно случится, если ты не подберешь себе подходящей пары обуви.
Это было уже слишком. Мне показалось, что я просто схожу с ума. Я так затрясся в ее руках, что она чуть меня не уронила. Я плакал и чувствовал тепло слез на своих щеках. Я катался у нее на руках и истерично хохотал, как сумасшедший. Наконец, задыхаясь, я все же сумел выговорить:
– Да, да… Такова история моей жизни… сага о по исках подходящей пары туфель!
Судорога свела все мое тело, и я выпал из ее объятий. Очнулся я лицом в снегу, наполовину провалившись в сугроб, и принялся жадно глотать горящими легкими ледяной воздух.
Она схватила меня за воротник и вытащила из сугроба. Я сел на снег, отплевываясь, хрипя и дико смеясь.
За все время, что я знал Пожирательницу Птиц, за все мое пребывание в Школе Теней, я больше никогда не видел ее сбитой с толку. Лишь в тот раз. Она стояла надо мной в полной растерянности.
– Разве я сказала что-то смешное?
Я попытался все объяснить ей, но изо рта вырывался один кашель. Горло разболелось еще сильнее. Ощущение было таким, будто я проглотил зазубренную деревяшку.
После этого я совершенно ничего не помню – просто провал в памяти. Наверное, Орканр поднялся из глубин сознания, чтобы принять мое тело и защитить нас от возможного нападения – неважно, по правилам или вопреки им. Я снова пришел в себя в объятиях Пожирательницы: я стоял, уткнувшись лицом в ее платье из перьев. Не думаю, чтобы под ним что-то было. От ее тела не исходило ни тепла, ни холода. Прикосновение к ней не вызывало никаких ощущений.
Вскоре в темноте поплыли громадные фонари, качавшиеся, как волны Реки в полночь, светящиеся во время цветения водорослей. Фонари размером с дом на цепях свисали с облаков. Я слышал, как где-то вдали кричали орлы. Возможно, я даже видел солнце. Далеко-далеко, мерцая, оно светило сквозь облака, как потускневшая, кроваво-красная монета. Оно показалось на миг и исчезло.
С обеих сторон возвышались блестящие мраморные колонны – белые, черные, пронизанные жилками разных цветов. Казалось, что нанихдержится небо. Каменные колонны, сделанные людьми или богами. Не горы.
Однако Пожирательница Птиц по-прежнему шла вниз по неровному каменистому склону, а между мраморными колоннами параллельно с нами, но на некотором отдалении двигались закутанные в белые меха фигуры.
Неожиданно под ногами оказался пол, такой же гладкий, как и колонны. Повернувшись на руках у Пожирательницы, я посмотрел вниз и увидел собственное лицо, плывущее под темным потолком и взирающее на меня в удивлении.
И ее лицо я тоже увидел – бледное, как у Сивиллы, словно луна в ночном небе.
Каким– то уголком сознания, словно в полусне, я почувствовал, как Сивилла встрепенулась среди своих сетей, полных костей и мусора. Она держала в руках нить моей жизни, просто держала, наблюдая, как она уходит во тьму, словно рыбачья леска.
Я по– настоящему удивился, когда проснулся в своем собственном теле, не связанный никакими путами и не ставший ничьим узником. Меня разбудила боль -руки и ноги горели изнутри – ничего подобного я никогда прежде не испытывал. Я поднес руки к лицу. Пальцы были холодными и совершенно одеревеневшими. Я попытался заговорить, но из моего горла вырвался лишь хрип и страшный мокрый кашель. Мне потребовалось несколько минут, чтобы осмыслить происходящее.
Справа от меня потрескивал огонь, распространяя приятный запах горящей древесины.
Меня не убили. Пожалуй, Пожирательница Птиц действительно сказала правду о разбойниках в пещере, или мои вторые «я» сумели меня защитить… Или же меня восприняли, как еще не прочитанную книгу – никто не посмеет убить меня, пока не выяснится, какими могут быть последствия. Еще один вариант – и это объяснение казалось наиболее правдоподобным – чародеи вне моего тела оказались столь же ревнивыми, как и живущие в нем. Все вместе они не позволили кому-то одному завладеть желанной наградой. И никому из них пока не удалось обхитрить остальных. На какое-то время мне позволили остаться в живых.
Но все же – о более насущном. Я лежал на мягкой кровати под меховыми шкурами и одеялами, и все же страшно мерз, дикие боли вернулись вместе со способностью чувствовать, а одежда на мне была мокрой – теперь я чувствовал это – тепло моего тела растопило снег, превратив его в воду.
Я чихнул, затем начал кашлять. Я совсем окоченел от холода. Это я понимал. Холод проник в меня до костей.
Я закрыл глаза и снова лег на спину, пытаясь все обдумать, но кто-то подложил руку мне под голову и помог сесть, а затем поднес чашку к моим губам. Напиток оказался теплым и сладким.
Яд? Скорее всего, нет. Ни один чародей внутри меня не почувствовал опасности. Нет, пока нет.
Я снова отключился, а когда проснулся в следующий раз, оказалось, что я возлежу на груде мехов, совершенно не способный к сопротивлению, хотя множество рук снимали с меня мокрую одежду, слой за слоем. В конце концов кто-то развязал на мне набедренную повязку и осторожно снял ее.
Я поднял взгляд, слишком ослабевший, чтобы стыдиться того, что лежу обнаженным перед всеми этими людьми. Вокруг меня толпилось с дюжину чародеев – стервятники, ожидающие пиршества. Я схватил одеяло и попытался в него завернуться. Кто-то уложил меня, заставив лежать неподвижно, пока они рассматривали на мне каждую метку, каждый шрам.
Но я не страдал от холода: кровать передвинули так близко к камину, что я буквально истекал потом. Пожирательница Птиц сложила мою мокрую одежду на деревянную решетку. Я заметил, что она вынула из сумки мои туфли и поставила на плиту перед очагом. Да, они были мокрыми насквозь.
Протянув руку, я потрогал гладкий мраморный пол, а потом принялся рассматривать колонны, которые были даже выше дворцовых колонн в Городе-в-Дельте. Фонари действительно плавали между ними. И они действительно были размером с дом. Я заметил крылатого мужчину, объятого огнем, он взлетел вверх, оставляя позади себя хвост из искр, и исчез в невообразимой дали под потолком.
Гном с уродливыми бородавками на совершенно заросшем лице перевернул меня на бок и смазал мои раны какой-то жирной мазью с резким запахом. Лысая женщина в плотно облегающей ее крокодильей коже, склонившись надо мной, потрогала каждую отметину на моем теле трепещущим змеиным языком – ее дыхание едва не обожгло меня.
Как только она закончила, никто не помешал мне завернуться в одеяло.
– Узор еще не завершен, – произнесла женщина-крокодилица вслух, ни к кому, по-видимому, не обращаясь. Она говорила на языке мертвых.
Она не коснулась лишь отметины у меня на лбу, метки Сивиллы.
Мужчина в блестящей мантии чародея держал в руках песочные часы. Он перевернул их, и в них загорелся чистый белый огонь.
Остальные сидели на полу вокруг меня. Теперь пришла моя очередь изучать их. Многих из них заметно изменила магия. Насколько я мог рассмотреть, женщина со змеиным языком едва ли носилакрокодилью шкуру, скорее, это была ее собственная кожа. У чародея, стоявшего позади нее, была птичья голова, постоянно поворачивающаяся в разные стороны, ярко голубые перья на ней были взъерошены, а – в глазах застыло удивленное выражение. Я так и не смог определить, кто это был: мужчина или женщина.
Были среди них и такие, что казались вполне нормальными людьми, во всяком случае на первый взгляд. Но я достаточно знал о магии, чтобы заблуждаться на их счет. В конце концов, разве Секенр, убийца царей и чародеев, не мог на улице сойти за обычного мальчишку из Страны Тростников?
Рыжебородый мужчина с поросячьим розовым лицом подобрался ко мне поближе.
– Я твой друг, – заявил он на сильно искаженном языке Дельты. Изо рта у него шел отвратительный запах. Зубы были сточены в форме треугольников, как у заргати. Вначале я подумал, что он страшно обожжен, но вскоре понял, что такой цвет кожи типичен для варваров какой-то экзотической расы.
Я не ответил. Тогда он легонько похлопал меня по плечу, широко улыбнулся и добавил:
– Держись ко мне поближе, и все будет хорошо. Я помогу тебе противостоять им всем, моим и твоим врагам.
Вся остальная компания рассмеялась.
Ко мне приблизилась Пожирательница Птиц, а остальные остались стоять на месте или вежливо отстранились. Я с интересом наблюдал за ней.
Она встала на колени у моей кровати, спиной к огню; свет залил ее перья, образовавшие теперь мантию.
– Привет, – сказал я. Голос я почти потерял – из моего горла вылетало хриплое бульканье.
– Помолчи, Секенр. – Она стала раскрывать что-то плоское деревянное: откинула одну панель, за тем другую, и внутри появилась зеркальная поверхность, напоминавшая приспособление, с помощью которого я так давно, в совсем другой жизни предсказывал судьбу, чтобы заработать деньги для госпожи Неку в Тадистафоне.
Пожирательница подняла его так, что в центральной панели отразилось мое лицо.
Внезапно моим телом завладел Ваштэм, мой отец. Он закричал и дернулся вперед, чтобы выбить зеркало у нее из рук. Но чародейка без труда увернулась. Все остальные вцепились в меня, и она снова поднесла зеркало к моему лицу.
Отец исчез, и я снова стал Секенром. Мне ничего не оставалось, кроме как смотреть на свое отражение. С каждой стороны от моего лица один за другим появлялись все остальные, словно их по очереди вызывали и отпускали – знакомые и незнакомые лица, которые я видел лишь во снах или в чьих-то воспоминаниях: Орканр и Тально, Бальредон и Таннивар, Лекканут-На и многие-многие другие, их жертвы и мои собственные. Луна беспристрастно взирал на меня, и даже чародей заргати, Харин-Иша, появился в зеркале, хотя все еще был жив и влачил свое жалкое существование в бутылке.
Чародейка исследовала все потайные уголки в глубинах моего сознания, чтобы узнать, кто и что там скрывается. В зеркале не появился лишь Ваштэм. Я так и не понял, как ему удалось спрятаться. Но он всегда был высшим мастером магии, значительно более сильным, умным и дальновидным, чем любые из его соперников. Каким-то непонятным образом он все же ухитрился это сделать.
Наконец боковые створки зеркала потемнели. Только Секенр отражался в центральном стекле.
– Мм-да, – изрекла Пожирательница Птиц, закрывая зеркало.
После этого меня на несколько дней оставили в покое. Когда я проснулся в следующий раз, я был одет в свою собственную одежду, высушенную у огня и разливавшую по моей коже приятное тепло. Я снова был закутан в одеяла и меховые шкуры. На столе у кровати дымилась тарелка супа. Но я боялся яда и так и не притронулся к еде. Горло по-прежнему причиняло мне страшные муки каждый раз, когда я глотал слюну. Меня била дрожь, я одновременно мерз и обливался потом. Я прекрасно понимал, что моя лихорадка вполне естественного происхождения, магия не имела к ней ни малейшего отношения. Чародеи были заинтересованы в моем выздоровлении. Если я простоумру, то есть, совершенно без посторонней помощи – что тогда? Все «сокровища», хранящиеся внутри меня, пропадут зря, как вино, вылитое в песок пустыни.
Следовательно, логичнее будет предположить, что кто-нибудь попытается нарушить правила и отравить меня.
Время шло. Я ничего не ел. Пища появлялась, остывала и исчезала. Вновь я проснулся с пересохшим горлом, губы у меня потрескались – на этот раз я решил рискнуть всем и выпил из оставленного для меня кубка. Лекарство, напоминавшее на вкус мед, смягчило мне горло. Чуть позже я нашел в себе силы сесть в постели и поесть немного холодного мяса.
Еще позже я обнаружил, что обе мои сумки стоят на полу у кровати. Протянув руку, я поднял сумку с рукописью и открыл ее, чтобы проверить, все ли в порядке с моей книгой. По видимости, все страницы были на месте, хотя я их и не пересчитывал. Как только я приду в себя и смогу тщательно проверить всю рукопись целиком; мне обязательно придется это сделать, так как враг вполне мог внедрить где-нибудь в тексте еще одного персонажа, который изменит значение всей книги, покалечит или убьет меня. Но в тот момент я мог сделать лишь то, что следовало сделать уже давно, – наложить на сумку магическую печать, чтобы никто не полез в нее без моего ведома.
Мои туфли стояли рядом с сумками, но кроме того мне дали еще и тяжелые, подбитые мехом сапоги. Я внимательно изучил и те, и другие, вначале в поисках замаскированных ловушек – магических фигур, крошечных отравленных шипов или чего-то в таком роде, – затем померил сапоги и неуверенно встал на ноги; я ощущал себя практически невесомым и, казалось, лишь массивная обувь удерживает меня на полу. Столь же тяжелая меховая шуба висела на стуле. Я осмотрел и ее, надел на себя и отошел от кровати.
Огонь почти потух. Уже в нескольких шагах от камина в комнате было страшно холодно. Чуть дальше – и камин исчез во мраке гораздо быстрее, чем можно было ожидать, лишь угли тлели во мраке, как звезды на небе, такие бледные, что их трудно было рассмотреть невооруженным глазом. Непрерывно шмыгая носом и вытирая его рукавом шубы, я прислонился к колонне, слишком слабый, чтобы идти дальше. Сверху пронеслось что-то черное и громадное, хлопая, как шатер на ветру. Мне показалось, что во тьме между колоннами растворилась гигантская птица или летучая мышь.
Я развернулся и пошел обратно к огню, сделал шаг, другой, третий. Свет по-прежнему мерк. С пространством здесь явно было не все в порядке. Расстояния не соответствовали действительности. Тьма сомкнулась вокруг меня. Я побежал со всех ног, задыхаясь и хрипя, как загнанная лошадь, и едва не сошел с ума от страха, пока наконец не схватился за спинку кровати и, обойдя ее, не упал лицом в постель, измотанный, как после долгого перехода.
Я снова проснулся. На этот раз огонь пылал вовсю, но я почему-то сидел на деревянном стуле с высокой спинкой. Я понял, что промок до нитки и, опустив взгляд, обнаружил, что мои новые сапоги покрыты толстой коркой грязи. И на руках, между пальцами и под ногтями, тоже запеклась грязь. Во рту ощущался вкус соли.
Внутри меня зашевелился Ваштэм, ругавший на чем свет стоит это тщедушное, почти беспомощное тело, которое он был вынужден использовать в своих целях.
– Отец? – хрипло прошептал я.
– Молчи, сын.
Тогда я вспомнил: Ваштэм заимствовал мое тело и много часов подряд тащился куда-то в темноте: временами он шел, временами полз на четвереньках, частенько опираясь о каменные стены или металлические конструкции, чтобы не упасть.
Я знал его цель – память возвращалась ко мне, и события, случившиеся словно во сне, снова разворачивались передо мной, но Ваштэм хранил свои тайны даже от Секенра, и от его воспоминаний остались лишь мелькающие, как в калейдоскопе, фрагменты: свечи, тщательно установленные в два ряда с обеих сторон черного саркофага и зажженные прикосновением руки; затем Ваштэм, роющийся в громадной библиотеке и проклинающий задубевшие от холода мальчишечьи пальцы. Ведь болел-то Секенр. Именно он страдал от боли. Ваштэма чужая боль ничуть не волновала.
Он сдул пыль и закашлялся, прислонившись боком к книжной полке. Но вскоре он нашел нужную книгу и открыл ее. Секенр Каллиграф вспоминал об этом сам – в это время сознание действительно вернулось к нему – как они с Ваштэмом с изумлением рассматривали страницу за страницей, исписанные на незнакомом языке витиеватыми выпуклыми серебряными буквами толщиной с волосок.
Она остановилась лишь однажды, чтобы рассмотреть замерзшее пламя на дверном косяке и заглянуть в мою спальню, но так ничего и не сказала.
Мы пошли дальше. Теперь она просто вела меня одной рукой. На крыльцо я вышел вместе с ней, но тут же вырвал у нее свою руку – не хотел, чтобы ко мне кто-то прикасался.
Взяв обе сумки в правую руку, левой я вцепился в перила. В воздухе кружил снег, а на белой-белой земле лежали тени, и казалось, что горы и пологие долины исчезают вдали в туманной серебристо-голубой дымке. Высоченные вершины терялись среди клубившихся облаков. Внизу я обнаружил новую деталь, которую почему-то не замечал прежде – сверкающую извилистую ленту льда, простиравшуюся, насколько хватало глаз. Неужели в этом невероятном месте замерзладаже Великая Река?
Между вершинами, чуть ниже облаков, кружили черные птицы. Должно быть, они были просто гигантскими, если я видел их с такого расстояния.
– Горные орлы, – сказала моя спутница, – посланцы Регун-Темада, который и сам является вестником Смерти. Здесь у нее много дел.
Я был озадачен и тем, что она сказала и как она сделала это. Она говорила на языке Страны Тростников с неизвестным мне акцентом, причем часть имени бога она произнесла как Темад, в отличие от привычного Кемадили ХемадДельты.
А какие дела могут тут быть у Смерти? Я не видел никаких признаков жилья, кроме моего собственного дома, взгромоздившегося на заснеженный склон и казавшегося страшно нелепым на фоне здешнего пейзажа. Мы были совершенно одни, не считая разве что орлов.
– Где мы? – спросил я.
– С точки зрения географии, мы больше не связаны ни с каким конкретнымместом… нет, это не та страна, которой может достичь каждый, совершив путешествие по морю или по суше, неважно, как бы долго он ни ехал. Больше не спрашивай гдеи когда, Секенр. Мы находимся вне пространства и времени. Постарайся принять это. Ну, а вообще я могу сказать тебе, что это скорее напоминает мою родину, чем твою.
– А кто ты? Ты знаешь мое имя, но я не знаю твоего.
Она улыбнулась, но в ее улыбке не было ни тепла, ни радости.
– Ты меня проверяешь. Ты считаешь, что я столь же глупа, как и та девчонка, которую ты перехитрил по дороге сюда.
– Нет, я…
– Тогда придумай что-нибудь получше, чем вот так запросто спрашивать имена здесь, где столько других чародеев. Твое я подслушала. И это может стать для тебя источником несчастья, а может быть, и нет.
Я поднял взгляд на облака, горы и черные точки, которые были орлами.
– Я не вижу никаких других чародеев.
Она вновь рассмеялась, на сей раз, кажется, искренне.
– Как ты думаешь, почему это место называется Невидимой Ложей?
– Но?…
– Это шутка, Секенр. Даже у нас, чародеев, бывает чувство юмора.
– Как мне обращаться к тебе, если я не знаю твоего имени?
– Зови меня просто Пожирательницей Птиц.
– Как пожелаешь, – кивнул я, словно ожидал именно этих слов. – Нам не пора идти дальше?
Но я совершенно не представлял, куда мы направляемся, да и ноги мои совсем утратили чувствительность. Я стоял, как на ходулях – ноги от коленей и ниже казались деревянными. Я привалился к перилам, изо всех сил стараясь держаться прямо, но у меня страшно кружилась голова от голода и от потери крови. Возможно, кровь еще продолжала течь из какой-то раны – этого я не знал.
Пожирательница Птиц вновь обвила меня руками. Я слабо сопротивлялся, пытаясь высвободиться, но она крепко держала меня, так что мое лицо зарылось в ее причудливое одеяние. Стоя в этих необычных объятиях, я пытался разгадать тайну ее имени. Казалось, решение лежит совсем близко, но я не мог дотянуться до него, как до монеты, сверкающей сквозь мутную воду. Разгадать эту шараду я так и не смог.
Очень заботливо она подвела меня к краю крыльца, а затем помогла спуститься на горный склон. Мы долго шли, утопая в снегу по колено. Одеяло волочилось за мной по белоснежной поверхности – я изо всех сил прижимал его к груди вместе с обеими сумками, тщетно пытаясь сохранить тепло.
Одна сумка выпала у меня из рук. Она подняла ее и понесла. Определить на ощупь своими замороженными пальцами я уже ничего не мог, но увидел, что она несет сумку с запасной одеждой. Рукопись по-прежнему оставалась у меня. Я испытал бесконечное облегчение.
– В первую очередь будут удовлетворены твои физические потребности, – сказала она. – А все дальнейшие указания ты получишь наряду с остальными.
– Но ведь всем известно, что каждый здесь… желает чьей-то смерти. Я никогда не понимал, как чародеи вообще умудряются уживаться друг с другом и даже сотрудничать, пусть и по мелочам, в повседневных делах.
Мы спускались по длинному склону. Я неоднократно спотыкался и падал, отчаянно прижимая к себе сумку с рукописью, и не раз терял одеяло. Но Пожирательница Птиц снова и снова поднимала меня, завертывала в одеяло, и мы продолжали путь. Она управлялась со Мной с той же легкостью, с какой опытный кукловод обращается с собственной марионеткой.
– Считай нас, – начала она, – шайкой разбойников, запертых в пещере с несметными сокровищами. Пока разбойники заперты, они сотрудничают, исходя из общих интересов, но стоит им найти выход наружу… о, да, тогдавсе мгновенно меняется – каждый разбойник стремится унести сколько сможет и помешать другим захватить остальное.
– Привратница… – Зубы у меня стучали так, что я не смог договорить. Мне даже не удалось вспомнить, что я собирался сказать.
– Привратница была глупой девчонкой, решившей, что знает и умеет вполне достаточно, чтобы без труда одержать над тобой верх и таким образом сдать свой выпускной экзамен. Она, без сомнения, жестоко ошибалась, как ты уже знаешь, и о чем будешь вспоминать на досуге всю оставшуюся жизнь, Секенр. Но ее попытка, по обычаям нашей школы, была вполне правомочной. Она предъявила на тебя права. Если в нашей школе появляется новичок, один из нас может попытаться вступить с ним в схватку и убить его. Но лишь один. Мне, например, не дозволено убить тебя прямо здесь и сейчас, если тебя это волнует. А я уверена, что волнует. И не виню тебя. Но существуют определенные правила. Мы – разбойники, вынужденные сосуществовать в одной пещере.
Мне хотелось ей верить. Мне хотелось спросить ее, кто эти правила устанавливает. Но в горле у меня горело, словно его долго терли наждачной бумагой, лицо настолько окоченело, что я не чувствовал, как шевелятся губы.
Тьма поднималась, как туман, ну, даже не совсем, как туман, не как облако и не как тень – просто свет словно постепенно убирали, и небо из стального, серого сразу становилось почти черным. Вдали между вершинами дико завывал ветер.
Прячась от ветра, мы спустились в ущелье. Оно постоянно сужалось. Дорога здесь была выложена брусчаткой, за ней нас ожидал деревянный тротуар под скалистым навесом горы.
По пути нам встретилась девочка примерно моих лет, парящая в нескольких дюймах над досками – ее ноги, как это ни было невероятно, заканчивались прямо в воздухе, причем одна ступня была немного длиннее другой. Кисть и предплечье плавали в воздухе перед ней в некотором отдалении. Я так и не понял, соединялась ли кисть с запястьем.
Я потряс головой и часто заморгал, усомнившись, не подводят ли меня глаза: между верхней и нижней частями туловища виднелся внушительный зазор. Ее окружала какая-то почти одушевленная тьма – непонятно, то ли это была тень, то ли черный дым, то ли просто темная ткань, тонкая, как паутинка.
Я прекрасно рассмотрел ее лицо – абсолютно ничего не выражающий плоский профиль, свободно парящий в воздухе.
И снова мы с Пожирательницей потащились по глубокому снегу. Теперь она несла меня на руках, как ребенка, без труда справляясь с моим весом. Я прильнул к ней, одной рукой обхватив ее за спину, а второй прижав к себе обе сумки поверх одеяла.
Пробираясь по снегу, мы встретили еще одного обитателя этого странного места, как я полагал, другого члена Невидимой Ложи: на этот раз седовласого мужчину весьма преклонного возраста с длинной бородой, настолько изможденного, что он казался обтянутым кожей скелетом. Совершенно обнаженный, он неподвижно стоял на ветру и холоде, словно деревянный идол. Руки его были простерты в стороны, а кожа посинела.
Пожирательница Птиц что-то прокричала ему. Он не ответил.
– Этот избрал очень уж своеобразный путь, чересчур от нас всех удалившись, – сказала она. – Не думаю, что у него когда-нибудь получится овладеть тем видом магии, который он для себя выбрал. Он хочет слиться со всем миром. Землю и небо он считает своей плотью, так что уверен, будто может чувствовать все и касаться всего везде и повсюду. Во всяком случае, такова его теория.
Я зашелся в кашле и нагнулся, чтобы сплюнуть.
– Мне не хотелось бы заниматься тем, что он делает, – с трудом выдохнул я.
– Тебе и не придется. Я полагаю, первое, что тебе, как чародею, нужно – это комплект теплой одежды.
Тяжело дыша, я все же попытался сосредоточиться, привести в порядок мысли и подобрать нужные слова:
– Но, если кто-нибудь… если ты… ты можешь дать мне плащ и вплести в него мою смерть. Моя рубашка может загореться на мне, когда я лягу спать…
– Секенр, – сурово прервала она, словно я оскорбил ее. – Ты предпочитаешь замерзнуть?
– Я… – Новый приступ кашля. Голова отказывалась работать. Нос заложило, а из глаз беспрерывно текли слезы.
– Нельзя ходить босиком по снегу, Секенр. Вначале ты отморозишь ноги. Затем обмороженные конечности почернеют, начнется гангрена. Тогда тебе придется выбирать между ампутацией и смертью.
– Такое… действительно… может случиться?
– Ты ведь родился в жаркой стране, не так ли?
– Да.
– Такое действительно может случиться. И обязательно случится, если ты не подберешь себе подходящей пары обуви.
Это было уже слишком. Мне показалось, что я просто схожу с ума. Я так затрясся в ее руках, что она чуть меня не уронила. Я плакал и чувствовал тепло слез на своих щеках. Я катался у нее на руках и истерично хохотал, как сумасшедший. Наконец, задыхаясь, я все же сумел выговорить:
– Да, да… Такова история моей жизни… сага о по исках подходящей пары туфель!
Судорога свела все мое тело, и я выпал из ее объятий. Очнулся я лицом в снегу, наполовину провалившись в сугроб, и принялся жадно глотать горящими легкими ледяной воздух.
Она схватила меня за воротник и вытащила из сугроба. Я сел на снег, отплевываясь, хрипя и дико смеясь.
За все время, что я знал Пожирательницу Птиц, за все мое пребывание в Школе Теней, я больше никогда не видел ее сбитой с толку. Лишь в тот раз. Она стояла надо мной в полной растерянности.
– Разве я сказала что-то смешное?
Я попытался все объяснить ей, но изо рта вырывался один кашель. Горло разболелось еще сильнее. Ощущение было таким, будто я проглотил зазубренную деревяшку.
После этого я совершенно ничего не помню – просто провал в памяти. Наверное, Орканр поднялся из глубин сознания, чтобы принять мое тело и защитить нас от возможного нападения – неважно, по правилам или вопреки им. Я снова пришел в себя в объятиях Пожирательницы: я стоял, уткнувшись лицом в ее платье из перьев. Не думаю, чтобы под ним что-то было. От ее тела не исходило ни тепла, ни холода. Прикосновение к ней не вызывало никаких ощущений.
Вскоре в темноте поплыли громадные фонари, качавшиеся, как волны Реки в полночь, светящиеся во время цветения водорослей. Фонари размером с дом на цепях свисали с облаков. Я слышал, как где-то вдали кричали орлы. Возможно, я даже видел солнце. Далеко-далеко, мерцая, оно светило сквозь облака, как потускневшая, кроваво-красная монета. Оно показалось на миг и исчезло.
С обеих сторон возвышались блестящие мраморные колонны – белые, черные, пронизанные жилками разных цветов. Казалось, что нанихдержится небо. Каменные колонны, сделанные людьми или богами. Не горы.
Однако Пожирательница Птиц по-прежнему шла вниз по неровному каменистому склону, а между мраморными колоннами параллельно с нами, но на некотором отдалении двигались закутанные в белые меха фигуры.
Неожиданно под ногами оказался пол, такой же гладкий, как и колонны. Повернувшись на руках у Пожирательницы, я посмотрел вниз и увидел собственное лицо, плывущее под темным потолком и взирающее на меня в удивлении.
И ее лицо я тоже увидел – бледное, как у Сивиллы, словно луна в ночном небе.
Каким– то уголком сознания, словно в полусне, я почувствовал, как Сивилла встрепенулась среди своих сетей, полных костей и мусора. Она держала в руках нить моей жизни, просто держала, наблюдая, как она уходит во тьму, словно рыбачья леска.
Я по– настоящему удивился, когда проснулся в своем собственном теле, не связанный никакими путами и не ставший ничьим узником. Меня разбудила боль -руки и ноги горели изнутри – ничего подобного я никогда прежде не испытывал. Я поднес руки к лицу. Пальцы были холодными и совершенно одеревеневшими. Я попытался заговорить, но из моего горла вырвался лишь хрип и страшный мокрый кашель. Мне потребовалось несколько минут, чтобы осмыслить происходящее.
Справа от меня потрескивал огонь, распространяя приятный запах горящей древесины.
Меня не убили. Пожалуй, Пожирательница Птиц действительно сказала правду о разбойниках в пещере, или мои вторые «я» сумели меня защитить… Или же меня восприняли, как еще не прочитанную книгу – никто не посмеет убить меня, пока не выяснится, какими могут быть последствия. Еще один вариант – и это объяснение казалось наиболее правдоподобным – чародеи вне моего тела оказались столь же ревнивыми, как и живущие в нем. Все вместе они не позволили кому-то одному завладеть желанной наградой. И никому из них пока не удалось обхитрить остальных. На какое-то время мне позволили остаться в живых.
Но все же – о более насущном. Я лежал на мягкой кровати под меховыми шкурами и одеялами, и все же страшно мерз, дикие боли вернулись вместе со способностью чувствовать, а одежда на мне была мокрой – теперь я чувствовал это – тепло моего тела растопило снег, превратив его в воду.
Я чихнул, затем начал кашлять. Я совсем окоченел от холода. Это я понимал. Холод проник в меня до костей.
Я закрыл глаза и снова лег на спину, пытаясь все обдумать, но кто-то подложил руку мне под голову и помог сесть, а затем поднес чашку к моим губам. Напиток оказался теплым и сладким.
Яд? Скорее всего, нет. Ни один чародей внутри меня не почувствовал опасности. Нет, пока нет.
Я снова отключился, а когда проснулся в следующий раз, оказалось, что я возлежу на груде мехов, совершенно не способный к сопротивлению, хотя множество рук снимали с меня мокрую одежду, слой за слоем. В конце концов кто-то развязал на мне набедренную повязку и осторожно снял ее.
Я поднял взгляд, слишком ослабевший, чтобы стыдиться того, что лежу обнаженным перед всеми этими людьми. Вокруг меня толпилось с дюжину чародеев – стервятники, ожидающие пиршества. Я схватил одеяло и попытался в него завернуться. Кто-то уложил меня, заставив лежать неподвижно, пока они рассматривали на мне каждую метку, каждый шрам.
Но я не страдал от холода: кровать передвинули так близко к камину, что я буквально истекал потом. Пожирательница Птиц сложила мою мокрую одежду на деревянную решетку. Я заметил, что она вынула из сумки мои туфли и поставила на плиту перед очагом. Да, они были мокрыми насквозь.
Протянув руку, я потрогал гладкий мраморный пол, а потом принялся рассматривать колонны, которые были даже выше дворцовых колонн в Городе-в-Дельте. Фонари действительно плавали между ними. И они действительно были размером с дом. Я заметил крылатого мужчину, объятого огнем, он взлетел вверх, оставляя позади себя хвост из искр, и исчез в невообразимой дали под потолком.
Гном с уродливыми бородавками на совершенно заросшем лице перевернул меня на бок и смазал мои раны какой-то жирной мазью с резким запахом. Лысая женщина в плотно облегающей ее крокодильей коже, склонившись надо мной, потрогала каждую отметину на моем теле трепещущим змеиным языком – ее дыхание едва не обожгло меня.
Как только она закончила, никто не помешал мне завернуться в одеяло.
– Узор еще не завершен, – произнесла женщина-крокодилица вслух, ни к кому, по-видимому, не обращаясь. Она говорила на языке мертвых.
Она не коснулась лишь отметины у меня на лбу, метки Сивиллы.
Мужчина в блестящей мантии чародея держал в руках песочные часы. Он перевернул их, и в них загорелся чистый белый огонь.
Остальные сидели на полу вокруг меня. Теперь пришла моя очередь изучать их. Многих из них заметно изменила магия. Насколько я мог рассмотреть, женщина со змеиным языком едва ли носилакрокодилью шкуру, скорее, это была ее собственная кожа. У чародея, стоявшего позади нее, была птичья голова, постоянно поворачивающаяся в разные стороны, ярко голубые перья на ней были взъерошены, а – в глазах застыло удивленное выражение. Я так и не смог определить, кто это был: мужчина или женщина.
Были среди них и такие, что казались вполне нормальными людьми, во всяком случае на первый взгляд. Но я достаточно знал о магии, чтобы заблуждаться на их счет. В конце концов, разве Секенр, убийца царей и чародеев, не мог на улице сойти за обычного мальчишку из Страны Тростников?
Рыжебородый мужчина с поросячьим розовым лицом подобрался ко мне поближе.
– Я твой друг, – заявил он на сильно искаженном языке Дельты. Изо рта у него шел отвратительный запах. Зубы были сточены в форме треугольников, как у заргати. Вначале я подумал, что он страшно обожжен, но вскоре понял, что такой цвет кожи типичен для варваров какой-то экзотической расы.
Я не ответил. Тогда он легонько похлопал меня по плечу, широко улыбнулся и добавил:
– Держись ко мне поближе, и все будет хорошо. Я помогу тебе противостоять им всем, моим и твоим врагам.
Вся остальная компания рассмеялась.
Ко мне приблизилась Пожирательница Птиц, а остальные остались стоять на месте или вежливо отстранились. Я с интересом наблюдал за ней.
Она встала на колени у моей кровати, спиной к огню; свет залил ее перья, образовавшие теперь мантию.
– Привет, – сказал я. Голос я почти потерял – из моего горла вылетало хриплое бульканье.
– Помолчи, Секенр. – Она стала раскрывать что-то плоское деревянное: откинула одну панель, за тем другую, и внутри появилась зеркальная поверхность, напоминавшая приспособление, с помощью которого я так давно, в совсем другой жизни предсказывал судьбу, чтобы заработать деньги для госпожи Неку в Тадистафоне.
Пожирательница подняла его так, что в центральной панели отразилось мое лицо.
Внезапно моим телом завладел Ваштэм, мой отец. Он закричал и дернулся вперед, чтобы выбить зеркало у нее из рук. Но чародейка без труда увернулась. Все остальные вцепились в меня, и она снова поднесла зеркало к моему лицу.
Отец исчез, и я снова стал Секенром. Мне ничего не оставалось, кроме как смотреть на свое отражение. С каждой стороны от моего лица один за другим появлялись все остальные, словно их по очереди вызывали и отпускали – знакомые и незнакомые лица, которые я видел лишь во снах или в чьих-то воспоминаниях: Орканр и Тально, Бальредон и Таннивар, Лекканут-На и многие-многие другие, их жертвы и мои собственные. Луна беспристрастно взирал на меня, и даже чародей заргати, Харин-Иша, появился в зеркале, хотя все еще был жив и влачил свое жалкое существование в бутылке.
Чародейка исследовала все потайные уголки в глубинах моего сознания, чтобы узнать, кто и что там скрывается. В зеркале не появился лишь Ваштэм. Я так и не понял, как ему удалось спрятаться. Но он всегда был высшим мастером магии, значительно более сильным, умным и дальновидным, чем любые из его соперников. Каким-то непонятным образом он все же ухитрился это сделать.
Наконец боковые створки зеркала потемнели. Только Секенр отражался в центральном стекле.
– Мм-да, – изрекла Пожирательница Птиц, закрывая зеркало.
После этого меня на несколько дней оставили в покое. Когда я проснулся в следующий раз, я был одет в свою собственную одежду, высушенную у огня и разливавшую по моей коже приятное тепло. Я снова был закутан в одеяла и меховые шкуры. На столе у кровати дымилась тарелка супа. Но я боялся яда и так и не притронулся к еде. Горло по-прежнему причиняло мне страшные муки каждый раз, когда я глотал слюну. Меня била дрожь, я одновременно мерз и обливался потом. Я прекрасно понимал, что моя лихорадка вполне естественного происхождения, магия не имела к ней ни малейшего отношения. Чародеи были заинтересованы в моем выздоровлении. Если я простоумру, то есть, совершенно без посторонней помощи – что тогда? Все «сокровища», хранящиеся внутри меня, пропадут зря, как вино, вылитое в песок пустыни.
Следовательно, логичнее будет предположить, что кто-нибудь попытается нарушить правила и отравить меня.
Время шло. Я ничего не ел. Пища появлялась, остывала и исчезала. Вновь я проснулся с пересохшим горлом, губы у меня потрескались – на этот раз я решил рискнуть всем и выпил из оставленного для меня кубка. Лекарство, напоминавшее на вкус мед, смягчило мне горло. Чуть позже я нашел в себе силы сесть в постели и поесть немного холодного мяса.
Еще позже я обнаружил, что обе мои сумки стоят на полу у кровати. Протянув руку, я поднял сумку с рукописью и открыл ее, чтобы проверить, все ли в порядке с моей книгой. По видимости, все страницы были на месте, хотя я их и не пересчитывал. Как только я приду в себя и смогу тщательно проверить всю рукопись целиком; мне обязательно придется это сделать, так как враг вполне мог внедрить где-нибудь в тексте еще одного персонажа, который изменит значение всей книги, покалечит или убьет меня. Но в тот момент я мог сделать лишь то, что следовало сделать уже давно, – наложить на сумку магическую печать, чтобы никто не полез в нее без моего ведома.
Мои туфли стояли рядом с сумками, но кроме того мне дали еще и тяжелые, подбитые мехом сапоги. Я внимательно изучил и те, и другие, вначале в поисках замаскированных ловушек – магических фигур, крошечных отравленных шипов или чего-то в таком роде, – затем померил сапоги и неуверенно встал на ноги; я ощущал себя практически невесомым и, казалось, лишь массивная обувь удерживает меня на полу. Столь же тяжелая меховая шуба висела на стуле. Я осмотрел и ее, надел на себя и отошел от кровати.
Огонь почти потух. Уже в нескольких шагах от камина в комнате было страшно холодно. Чуть дальше – и камин исчез во мраке гораздо быстрее, чем можно было ожидать, лишь угли тлели во мраке, как звезды на небе, такие бледные, что их трудно было рассмотреть невооруженным глазом. Непрерывно шмыгая носом и вытирая его рукавом шубы, я прислонился к колонне, слишком слабый, чтобы идти дальше. Сверху пронеслось что-то черное и громадное, хлопая, как шатер на ветру. Мне показалось, что во тьме между колоннами растворилась гигантская птица или летучая мышь.
Я развернулся и пошел обратно к огню, сделал шаг, другой, третий. Свет по-прежнему мерк. С пространством здесь явно было не все в порядке. Расстояния не соответствовали действительности. Тьма сомкнулась вокруг меня. Я побежал со всех ног, задыхаясь и хрипя, как загнанная лошадь, и едва не сошел с ума от страха, пока наконец не схватился за спинку кровати и, обойдя ее, не упал лицом в постель, измотанный, как после долгого перехода.
Я снова проснулся. На этот раз огонь пылал вовсю, но я почему-то сидел на деревянном стуле с высокой спинкой. Я понял, что промок до нитки и, опустив взгляд, обнаружил, что мои новые сапоги покрыты толстой коркой грязи. И на руках, между пальцами и под ногтями, тоже запеклась грязь. Во рту ощущался вкус соли.
Внутри меня зашевелился Ваштэм, ругавший на чем свет стоит это тщедушное, почти беспомощное тело, которое он был вынужден использовать в своих целях.
– Отец? – хрипло прошептал я.
– Молчи, сын.
Тогда я вспомнил: Ваштэм заимствовал мое тело и много часов подряд тащился куда-то в темноте: временами он шел, временами полз на четвереньках, частенько опираясь о каменные стены или металлические конструкции, чтобы не упасть.
Я знал его цель – память возвращалась ко мне, и события, случившиеся словно во сне, снова разворачивались передо мной, но Ваштэм хранил свои тайны даже от Секенра, и от его воспоминаний остались лишь мелькающие, как в калейдоскопе, фрагменты: свечи, тщательно установленные в два ряда с обеих сторон черного саркофага и зажженные прикосновением руки; затем Ваштэм, роющийся в громадной библиотеке и проклинающий задубевшие от холода мальчишечьи пальцы. Ведь болел-то Секенр. Именно он страдал от боли. Ваштэма чужая боль ничуть не волновала.
Он сдул пыль и закашлялся, прислонившись боком к книжной полке. Но вскоре он нашел нужную книгу и открыл ее. Секенр Каллиграф вспоминал об этом сам – в это время сознание действительно вернулось к нему – как они с Ваштэмом с изумлением рассматривали страницу за страницей, исписанные на незнакомом языке витиеватыми выпуклыми серебряными буквами толщиной с волосок.