Швецов Василий. Горькая новь

* * *

   По воскресениям вся молодёжь для игр собирались в своих краях. У взрослой молодёжи свои игры, у нас свои. Взрослые парни и девушки с пасхи и до глубокой осени собирались на полянки, которых в селе было три. Одна из них была на горке возле кладбища, вторая на горке, от старой сборни, в сторону Будачихи. Третья полянка была в нижнем краю. Подростками мы любовались их играми, я и сейчас помню ребят и девушек, собиравшихся на эти полянки. Девушки, как правило, разодеты в разноцветные кашемировые платья и цветастые платки, с шелковыми лентами в косах, с кольцами чуть не на всех пальцах. Как на подбор все кровь с молоком, в обе щёки румянец. Мы очень завидовали ребятам, как они целовали тех красавиц, но через несколько лет подросли не хуже и на нашу долю. И были игры. В любой игре без целования в сахарные уста не обходилось, и девки больше любили сами целовать ребят. В ненастные дни мы собирались на крыльцо артельной лавки. Любо и приятно было смотреть издали на всю эту молодую, пышущую здоровьем, жизнерадостную, розовощёкую ватагу, на которой всё как бы горело, переливалось, искрилось. Что ни одёжина, то и свой цвет. Но так одевались не все, были и в ситцевине. Во всех играх обязательной была гармоника. В селе было две однорядки, и умели на них играть Алёша Харламов и Миша Бельков. Любили девушки плясать и петь под гармонь, так и ходили за гармонистами. Но в подросшем нашем поколении гармошек было уже несколько, в том числе и у меня, и играл я на ней хлёстко, и девки тоже ходили за мной. В зимнее время несколько ребят складывались и откупали у кого - либо из бедняков комнату под игрище. Несколько лет подряд пускала вдова - старуха Езекеевна. Платили ей и деньгами и продуктами и дровами и сеном, кто чем мог. Откупали с рождества до масленицы. Такое же было веселье у молодёжи и в нижнем краю. Ребята и девчата с одного края в другой зачастую на полянки ходили в гости. Ссоры и драки между парнями были редкими. Более зажиточные на своих запряженных в кошевки сытых красивых лошадях, с перевязанными лентами хвостами, в збруе под набором, катали девчат, завозили к себе домой пить чай. Делалось это по согласию с матерью с целью высмотреть невесту. А как весело проводили всю неделю масленицы! Заранее кормили верховых лошадей, украшали их гривы и хвосты разноцветными лентами. Начиная с пятницы верхами на заседланных катались по улицам по всему дню, и парни и девчата. Пьянства среди молодёжи никакого не было.
   Переплелось родством село, как древесная поросль побегами. Не понять, не разобрать, но считаются роднёй. У каждого семейства дети, внуки, зятевья, снохи, братья и сёстры, родные и двоюродные, сваты у которых своя кровная родня. Бывало спросишь, а по кому он родня, пол деревни переберёт пока доберётся до твоей ветви. Невест брали и в своей деревне , и в соседних.
   В свадебных обрядах воплощена национальная поэзия, что ни песня, что ни припевка, то поэма, в каждой из них вложены национальные черты, каждая к месту и ко времени, каждая насыщена эмоциональным чувством. Ни где они не записаны, ни кем не утверждёны, но люди их знали от начала до конца. В старые времена в своём ли селе или из других деревень приходили или приезжали сваты - родители. Иногда родственники и специальные свахи без жениха, знакомились с родителями невесты, высматривали и девку, и если она им понравится, то начинали разговор о сватовстве. Жених с невестой не редко не знали друг друга, Были и такие случаи, что жених был или хромой, или кривой, или заика, ну одним словом рожа, безобразней некуда. Но родители были первые богачи не только в своём селе, но и во всей волости. С такими каждому было лестно породниться. Родительская воля была закон, перечить не осмеливались - проклянут. Насильно выдавали за не милого и приговаривали, что с лица воду не пить, стерпится - слюбится. Но когда скрывать было нечего, приезжали свататься с женихом. У всех было принято, сватать даже в соседний двор ехали на красиво убранных лошадях. Сами тоже одевались в лучшие одежды, как в самый большой праздник. Если не было хорошего своего, то для таких случаев брали у родственников или соседей. Особенно оказывали такую помощь лошадьми с самой лучшей упряжью.
   Вот подкатывают на паре вороных к дому невесты. Отец или дядя жениха распахивает ворота и въезжает эта пара в ограду. На козлах правит жених, сзади сидит мать или тётя. Идут в комнату - впереди отец, за ним сын и замыкающей мать. Переступая порог в сени, все перекрестятся. Хозяева уже знают, что это сваты, встречать не идут, невеста уходит в другую комнату. Заходят сваты с женихом, пройдут подальше полатей, помолятся на иконы и приветствуют хозяев: "Ночевали здорово все крещёные, хозяин, хозяюшка с детками" Хозяин отвечает: "Милости просим, садитесь на лавочку, гостями будете". После этой церемонии сваты садятся, и начинается между ними разговор самобытных, порой не грамотных, и по - своему хитроватых людей. Всё - то у них продумано и ко всякому долу прилажено. В разговоре масса иносказаний. За словом в карман не лезли и не впопад ответа не давали. Естественно сваты всё знали о родителях невесты. Так вот, - смотрит в упор на хозяев отец жениха и продолжает: - Добрая слава по миру шла и до нас дошла. Будто бы летала поднебесью лебедь белая полногрудая. Узорил эту красавицу наш ясен сокол Агафон Фотеевич. Метнулся он в высь стрелой, да не смог поймать той лебёдушки. Закогтила она ему ретивое сердечушко, шибко ему полюбилася. А скрылась она вот в этой вашей хоромине. Покажите нам её, мы хотели бы сосватать, раскрасавицу. А Вас, Пахом Сидорович и Лукерья Кирьяновна, слёзно просим их благословить". Жених сидел не шевелясь, невесту он знал, она ему очень нравилась, и был уверен, что она согласна будет пойти за него замуж, с замиранием сердца ждал только ответа её родителей, не известно, что у них на уме. Переглянулись между собой хозяева, в их глазах читалось молчаливое согласие, сватов они знали, как людей хороших, работящих, с крепким хозяйством, но нельзя же сразу сказать, что согласны. Положено поотнекиваться, высказать какие - то причины, пусть и маловажные. Почесав своей пятернёй затылок, хозяин изрекает: - Какая она невеста, молода ещё, да и парень ваш тоже не остарок, пусть ещё погуляет. Заговорила мать жениха - Фёкла Ферапонтовна: - Вот и хорошо Пахом Сидорович, что они не остарки, давайте оженим их, слюбятся смолоду. Ведь мы с тобой Лукерья Кирьяновна тоже не по семнадцатому годку вылетели за своих - то соколов и, слава Богу, живём разве плохо, в пример детям и соседям. Ни чем не обидим вашу дочь. Агафоша у нас парень не балованный смиренный. Надо спросить невесту, что она скажет, покличь её, отец. С намазанными коровьим маслом волосами, с раскрасневшимся лицом, в три ряда на шее бус, не много веснушчатая, полная, приземистая, симпатичная, вышла к сватам невеста, низко поклонилась, села возле матери, украдкой взглянула на жениха, её. сердце словно выскочить и улететь хочет. Пойдёшь ли ты, Секлетья Пахомовна, за нашего Агафошу, нравиться ли он тебе? спросил отец жениха. Ещё больше покраснела невеста.
   - Ну, скажи, чего молчишь, если не согласна, так и скажи.
   - Если тятя с мамой отдадут, так я согласна, - и сразу же разрыдалась. Значит, сватовство состоялось. Жених с невестой уходят во вторую комнату. Отец жениха вынимает бутылку водки, а мать, привезённую закуску и ставят всё на стол. Хозяева приглашают сватов за стол и за выпивкой начинаются, так называемые, заручины. Между отцами пойдёт торг. Подвыпив Пахом Сидорович запросил за дочь двести рублей и стал расхваливать её. Золото, мол, девка, всё умеет делать - и косит, и жнёт, и моет, и стирает, такую поискать.
   - Да хватит тебе, - одёрнула его жена, - захмелел и Фотей Амосович.
   - Дорогой Пахом Сидорович, много ты запросил, много. Ведь мы не какие - нибудь богачи. Всё это нашим детям. Слов нет, нравиться нам Секлетинья Пахомовна, но много ты заворотил, ведь она не заводская кобыла. Давай грех пополам, да и делу конец. Вот тебе сто солкашей и больше ни гроша не могу, верь, больше денег нет.
   -Прибавь ещё четвертную и бог с тобой Фотей Амосович, ну не жалей.
   - Так и быть, сто с четвертинкой и по рукам.
   Торг с запросом состоялся. Потом пошёл торг о наделе невесты.
   - За Секлетешей даю серого мерина и Голубуху с жеребёнком с хомутами и дровнями. Однорогую Синюху, корова она добрая и не так старая, две овечки с ягнятами. После продолжительной рядки, пришлось Пахому Сидоровичу серого мерина, что был кривой, заменить на молодого рыжего и дать ещё двухлетнюю стельную тёлку. Выряжено и несение - на две парочки кашемира, плюшевый полусак, ботинки с калошами. Лукерья Кирьяновна сказала, что отдаёт дочери гусиху с гусятами, камлотовое тёплое пальто, две цветные шёлковые шали, перину с двумя подушками и несколько труб холста, и ещё много другой разной рухляди. С этого момента у тех и у других пойдёт подготовка к свадьбе, будут варить десяти ведёрные лагуны пива, накупят по нескольку четвертей водки, заколят по нескольку животин на мясо, настряпают и заморозят тысячи пельменей, понаварят сдобы в масле, на сметане с яйцами, накупят рыбы на пироги. Столы будут ломиться от разных яств, постараются не ударить в грязь лицом, как те, так и другие. Упросят родственников и соседей помочь отвести свадьбу, на которой с той и с другой стороны будет, по меньшей мере, по полсотни человек.
   Невеста приглашает на всю неделю пяток подружек, которые будут тут жить, помогать что - то шить, стряпать. Каждый день жених должен ездить к невесте и катать её с подругами, возить подарки. Каждый вечер на этом девишнике приходит и играет молодёжь. Подружки припевают парней - на подносе подают рюмку водки и поют, называя парня по имени отчеству,
   - Ты пожалуй - ка, Василий Николаевич, выпей - ка от нас красных девушек, да положи нам не скупися. Слышим денежки в кармашке шевелятся, серебро на ребро становится, а нам девушкам денежки надо, на белые да на белила, на алые, да на румяна. Водка выпивается, деньги кладут на поднос. Подружки невесты развозят по селу девью красоту - такая была песня. В предпоследний день невесту подружки ведут мыть в баню. Вокруг бани собирается не мало ребят, бросают в окошко снег, хохот, визг, крик.
   Заранее надо договориться с попом о венчании. Идёт Фотей Амосович и с низким поклоном:
   -Батюшка, как бы обвенчать сына, берём за него вот такую - то девку.
   Знает обоих родителей поп, но надо содрать за обряд.
   -Асколько годов - то?
   -Маленько не хватает, батюшка, сделай милость, в долгу не будем.
   -Ладно, давай сто рублей да привезёшь два воза сена.
   Вопрос улажен. Ещё нужно как - то поласковее попросить дружку Петра Фёдоровича, хоть он на всех свадьбах дружит, но как знать, вдруг да не захочет, знают его во многих сёлах и многие зовут. Уж у него всегда порядок, ни кто, ни жениха, ни невесту не изурочит. А то мало ли что бывает. Ведь ходит же такая молва по деревне, что когда деда Мартела, ещё молодого женили, дружка - то видать не знал никаких наговоров. Надо что - то делать с молодухой - то, а жених - то, как старый мерин. Да ладно бабка Меланья надоумила снять с молодухи рубаху и осмотреть. Ведь нашли в подоле - то иголку с чёрной навощенной ниткой, а когда убрали это, у жениха всё пошло, как по маслу.
   Последний вечер играют и веселятся на девичнике у невесты, завтра свадьба. Эту последнюю ночь в родительском доме невеста с подружками почти не спят. Приезд за невестой называется браньё - занимательный момент этой церемонии, с одной стороны разудало весёлой, с другой печально - грустной. Всё обставлено торжественно, картинно, ничего лишнего, во всём порядок. Приезжают родители и родственники с женихом за невестой, на пяти парах не менее, а иногда и на тройках, сбруя блестит, на дугах колокольцы, на шорках ширкунцы, вожжи браные гарусом. С собой взято несколько четвертей водки, многим надо подавать. Дружка обходит вокруг лошадей - это он якобы ставит "железный тын". Жениха со всеми приезжанами встречают и садят за стол. Жених рядом с невестой, а возле неё младший брат или племянник с ремённой плетью, на которой привязан колокольчик и десятка два ленточек. Это он должен продать косу своей сестры. Отец жениха наливает всем стаканы, подаёт, все пьют. В налитый стакан, продающего косу, кладут серебряный рубль о он, помахивая плёткой, кричит: "Без монеты косы нету, без пятитки не пойдёт, без покрышки мышь пойдет!" Чтобы скорее закончить всю эту процедуру, стакан накрывают пятёркой. Тогда плеть передаётся жениху, все выходят из - за стола, ведут невесту и едут на венчание в церковь. Возле окон и у ворот стрельба, стрельцам подают водки. Поперёк дороги в нескольких местах натянуты верёвки - тоже подавай водки. Таков был неизменный порядок. Сразу после увоза невесты кто - либо из родственников складывает всё её личное имущество, и везут в дом жениха - называется "глухой воз". В воротах и во всех дверях стараются за всё задеть, что, мол, никак нейдёт, значит, надо дать денег и подать водки за доставку. Вслед за этим и отправляются все приглашённые со стороны невесты. Назавтра молодые отводят, так называемые "столы". Пекутся горы блинов, молодые лично объезжают всех родственников и приглашают на блины. По всему селу звучат колокольчики и ширкунчики. Все собравшиеся стараются, как можно больше насорить деньгами в комнатах, молодуха пометает. В богатых семьях иногда набрасывают не одну сотню рублей. На это можно было раньше обзавестись хозяйством. Кроме того, на "столы" клали животных и птицу. Гуляли три, пять дней на стороне жениха, а потом столько же на стороне невесты. Иногда свадебные гулянки тянулись по две недели, и было, что пить есть. Нередки ссоры и драки. Заспорят между собой какие - нибудь сваты, один утверждает, что лучше его Воронка во всей волости нет, а другой доказывает, что против его кобылы Рыжухи - Воронко тьфу. От оскорбительных слов к вороткам от воротков к кулакам и взбудоражат всю компанию.
   Но были сватания и свадьбы по - другому. Приезжает с сеном домой Никифор с братом Самсоном, а младший братишка, лёжа на полатях, нараспев тянет тоненьким голоском
   - Ага, добился, тебя сегодня женить будут.
   Мать подала чистое холщёвое белье и послала в баню. Что бы это такое - гадал Никифор. После бани пообедали, велели лучше одеться, оделись и мать с отцом. Сели в кошеву, Никифор за вожжи. Когда выехали за мост, отец велел повернуть направо. Подъехали к дому Агеича, остановились, все направились в дом. Тогда доходит до Никифора, что приехали за него сватать Дуньку. Ну уж, дудки, чтоб я женился на этой буграстой каракатице, думает он про себя. Отец Никифора знал порядок, умел и нужные слова к месту сказать. Перекрестились на медные образа, которых в переднем углу на божнице стояло побольше десятка, поздоровались по христианскому обычаю и объяснили, зачем пожаловали. Жениха отправили во вторую комнату к невесте, а старики стали договариваться. Никифор спрашивает невесту:
   -Ты что - нибудь, Авдотья, думаешь?
   -А что мне думать?
   - Я, всё равно с тобой жить не буду, я тебя не люблю. Если вызовут нас на круг, так и скажи, что не пойдёшь. Даже ни одной ночи с тобой спать не буду.
   Тут их позвали. Авдотья, как переступила порог, так со злостью грубо сказала, что замуж не пойдёт и, даже притопнула ногой. А Никифор уже отвязывал на улице коня.
   На пути к дому отец сказал:
   - Ну и черт с ними, кичатся своим богатством, не захотели родниться.
   А бывало и такое. Просватали Настью Родионову за парня однодеревенского, но он ей не нравился, а что поделаешь, отдали родители и помалкивай. А Настья дружила с Тарасом. Ну, целую неделю веселье на девичнике у невесты. Родители того и другого богатые. Свадьбу справляли пышно. За одно венчание попу отдали двести рублей. А после венца, как известно, жених увёз её к себе домой, куда был приглашен весь цвет села - староста, писарь, поп с дьяконом и псаломщиком. Жениха с невестой посадили рядом за стол в передний угол. В двух больших комнатах стоят столы с разносолами. Уже изрядно хлебнули. Тарас через подруг вызвал Настью на улицу, посадил на седло перед собой и был таков. Свадьба ждёт - пождёт, кинулись искать, а невесты след простыл. Был превеликий скандал, гости разъехались, батька "зело настебался". А Тарас с Настей уехали в Калиниху, через месяц вернулись в своё село, через какое - то время родители их простили, и они век свой прожили вместе.
 
   *** Очень долгое время в селе не было настоящей церкви, совершать обряды, особенно венчание, приходилось ездить в Сибирячиху, или в Михайловку, и даже в Коробейниково. Население с каждым годом росло, свадеб становилось всё больше, без венца девки замуж не шли, хотя и не все были верующие. Были и старообрядцы, которые не признавали официальную церковь, их ещё называли нецерковниками, они крестились двумя перстами, молились на складные медные иконы и распятие, которые, как и у всех, стояли на божницах, в переднем углу перед столом. В церковь они не ходили, икон на дому, во время обхода, не принимали и все обряды: крещение, соборование, причащение, отпевание, исповедание и прочее были у них по - своему и дома. Такие семьи имели свою посуду, за что назывались чашечниками немоляками. Другая же группа жителей, имела у себя дома смешанные иконы и медные и деревянные. В церковь ходили не многие, а также и икон с обходом у себя принимали редкие, но обряды совершали многие. Половина селян были рьяные церковники, в основном не местные, а приехавшие из России. Большинство из них проживали в нижнем краю, это Ерутины, Юрковы, Косинцевы, Шумиловы, Беляевы, Чембулаткины, Хлыстиковы, Карнауховы, Уфимцевы, и другие. Главы этих семей были первыми запевалами в проведении всех религиозных празднеств, участвовали во всех шествиях с иконами по дворам и по полям с молитвами к богу, чтобы дал хороший урожай. Были и такие, как Яков Алексеевич Зуев, у него была своя религия, вроде толстовской, икон, попа, церковной службы не признавал, а Василий Иванович Бронников был атеист, он не признавал ни какой религии, отрицал всякое существование богов.
   До постройки новой церкви все мелкие обряды совершались наезжавшими попами в старом молельном домишке. Крещение, зачастую проводилось в частных домах, так как в ветхой молельной зимой ни когда не было плюсовой температуры. Иногда священник не приезжал несколько недель, то крестить сразу приносили до десятка и более детишек. Так был крещён и я, и моя жена. Натуроплата за труд попу - зерно разное, битая птица, масло, яйца и пр. увозилось на общественных подводах к батюшке домой, а сам он многими приглашался откушать хлеба соли. Верующие почитали своего батюшку. Усаживая в телегу или кошеву, клали под него подушку и от всей души приговаривали: "Это тебе батюшка под жопу, чтобы мягче было". И не редко бывало, как Солонешенский поп Михаил Павский, так накушается, что потеряет и крест, не лучше его был и отец Василий из Соловьихи.
   В 1909 году на сельском сходе решили строить новую церковь. Созданная комиссия из трёх человек, должна была найти подрядчика и договориться о цене, произвести раскладку денежных средств на постройку, приобретение икон, всего оборудования. На сходе было постановлено, с каждого двора привезти по одной лесине, особо было поручено доставить окладники. Были посланы от села два старика с кружкой по сбору средств на строительство. Они должны были объехать Бащелакскую и Сибирячихинскую волости.
   В то время известным на весь уезд подрядчиком был некто Панков, проживал он в Бийске, большинство церквей по сёлам были построены его артелью. В скором времени артель Панкова, во главе с ним, прибыла в Тележиху. Там были плотники, каменщики, печники, столяры, жестянщики, пильщики и даже художник. Перед закладкой, место, где будет церковь, святили. На это торжественное мероприятие приезжал из города благочинный и около десятка священников из разных сёл. В тот день лил сильный дождь. На шестах натянули палатку, под которой для службы был возведён помост. Камень плитняк ломали у Маральего щебня, из которого сделали фундамент. Мы, дети, ежедневно играли на возводимых стенах и лесах. Строительство было закончено в 1911 году. На иконостас было привезено из города несколько икон, а другие были написаны художниками артели. В тайной вечери, вторым от Христа, был нарисован Василий Иванович Бронников. Долгое время среди верующих ходили разговоры, что художник был такой же безбожник, как и Василий Иванович. И ни один раз они вместе выпивали, так как оба были большими любителями выпить. Пышная церемония была устроена в честь поднятия колоколов. Всего на колокольне их шесть, они были разной величины, звук у них очень мелодичный. Самый большой весил двадцать пять пудов, а язык его, один пуд пять фунтов. Когда поднимали большой колокол, то порвались верёвки, многие мужики, падая поушибались, краем колокола вышибло часть бревна в стене. Когда вторично стали поднимать, то много было острот - "Эй, снохачи отойдите!" или "Надо было попа в бане вымыть..." и т.д. Но богомольные старушки, падение колокола объясняли, как дурное предзнаменование. И действительно, церковь простояла не долго. Случилась революция, безбожники пришли к власти и все православные церкви в волости разрушили.
   Наконец, церковь была полностью построена. Храм шестиглавый, купола красились зелёной краской, кресты обиты нержавеющей жестью. Торжественные службы, особенно на пасху или рождество, с громовым разноголосым пением, с иллюминацией в ночное время, со всеми зажженными люстрами и подсвечниками, со сверкающим золотом и серебром одеянием, даже у неверующих вызывали смирение. Священника Моисея прислали только в 1914 году, для него обществом был перевезён и поставлен против церкви дом, который купили у Фёдора Шмакова. Община избрала церковный совет во главе с председателем Лукой Агаповичем Косинцевым, который пробыл до 1922 года. В том же четырнадцатом году приехал, с немалой оравой малолетних детишек, псаломщик Ефим Петрович Тимаков. Вскоре из Солонешного переехал на жительство семидесятилетний старик портной Александр Свиридов. В Солонешном он возглавлял церковный хор, и в Тележихе при церкви создал многочисленный хор из мужчин и женщин и юношей. Он обладал сильным басом, а дочь его, Татьяна, на редкость звучным дискантом. В хоре участвовало до двадцати пяти человек. Пение было нотным.
   Для священника была отведена самая лучшая земля - почти вся грива между Третьим и Четвёртым ключами. Там ему общиной сеяли, убирали и молотили и готовое зерно засыпали в его амбар. Так же косили сено и привозили во двор. Псаломщик тоже пользовался этой землёй, но обрабатывал её сам. Какое жалование они получали и откуда - не знаю, но какие - то доли брали из церковных доходов. Кроме того, два раза в год, в пасху с иконами и крещение с крестом, обходили по дворам, и каждый должен был им что - либо подавать. Одних варёных яиц тысячи собирали, делили между собой и засаливали в кадки, перепадал добрый куш и руководителю хора. Наш поп Моисей был злой, но не пьяница. Мы ученики вместе с учителем обязаны были ходить в церковь к обедне, в праздники и по воскресениям. Два ученика Кузьма Ерутин и Семён Решетов прислуживали в алтаре. Им сшили подрясники, как у попа риза, во время службы они их надевали. Мы же, третьеклассники, по очереди читали в алтаре поминальники, за что каждому из нас давал по пятаку поп или староста. На этот пятак мы покупали по десять грошовых длинных с рясками конфет. Учеников в церковь водили строем, ставили рядами перед правым клиросом.
   В марте 1917 года вернулись солдаты, которые всё время были на фронте. Они были революционно настроены. На пасху в церковь пришли Ефрем Ричков, Николай Швецов, Яков Белоногов и Никифор Карнаухов, они стояли на паперти, и когда поп запел: "За благочестивейшего, самодержавнейшего нашего государя...", то солдаты в один голос на него закричали, чтобы несмел молиться за царя, тогда батюшка запел - за христолюбивое воинство. В толпе молящихся пошел ропот, одни были недовольны, другие одобряли. По всему чувствовалось, что атмосфера была не в пользу старого мира.
   Из важных событий в то время на моей памяти остался приезд архирея. Много он доставил хлопот сельскому начальству и всем жителям. Всех выгоняли на ремонт дорог и на его встречу. Полдня звонили во все колокола. Тогда почти ежегодно из города по многим сёлам носили на себе пятипудового Пантелеймона - икону нарисованную на деревянной доске под стеклом, на четырёх подставках - ногах, прикреплённых к иконе шарнирами. Впрягались дюжие мужики, как лошади в оглобли, и тащили из Солонешного за двадцать вёрст. Возглавлял эту процессию благочинный отец Серафим Никонов из Черновой. Был сборный хор монашек Улалинского и Бийского монастырей. Шли и старики монахи, которые продавали разные божественные атрибуты, вплоть до ржавых гвоздей да щепочек от гроба господня с Афонских гор.