Страница:
Но рассуждения А. Памятных не совсем корректны. Так, он утверждает, что фамилия «Шкута» (Szkuta) – это искаженная фамилия «Секула» (Sekula) офицера из Козельского лагеря. Но он не учел того обстоятельства, что в немецком эксгумационном списке первым документом, по которому проводилось опознание Станислава Шкуты, указана справка о прививке – «Impfschein» (см. выше). Польское удостоверение личности офицера запаса – «Mitgliedskarte d. Res.-Offiz.», указано лишь вторым.
Даже если предположить, что польское удостоверение Шкуты было заполнено штабным писарем неразборчивым почерком и из-за длительного нахождения в сырой могиле читалось с трудом, то его фамилию должны были уточнить по тексту справки о прививке, составленной советским лагерным врачом по-русски. Можно спутать фамилии «Szkuta» и «Sekula», написанные по-польски небрежным почерком, но написанные по-русски фамилии «Шкута» и Секула» спутать просто невозможно!
Надо иметь в виду, что в составлении эксгумационного списка, наряду с немецкими экспертами, участвовали специалисты из польской Технической комиссии. При таких условиях сложно согласиться с тем, что каждая двенадцатая-пят-надцатая фамилия в этих списках была полностью искажена. Так что вывод А.Памятных о том, что в Катыни «захоронены только узники Козельского лагеря», сомнителен (Новая Польша. № 7–8, 2005).
25 апреля 1944 г. издаваемая в Лондоне голландская газета «Войс оф Недерланд» писала, что, по сообщениям подпольной голландской газеты, в Голландию прибыла на отдых группа германских служащих полевой жандармерии. Немцы рассказывали, что в Катыни было расстреляно много одетых в польское военное обмундирование евреев из Польши, которых до этого заставляли рыть могилы для польских военнопленных (ГАРФ, ф. 4459, оп. 27, ч. 1, д. 3340, л. 56).
Смоленский историк Л.В.Котов, находившийся в Смоленске весь период немецкой оккупации и собравший солидный документальный архив по Катынскому делу, в статье «Трагедия в Козьих Горах» утверждал, что «гитлеровцы доставили в Смоленск около двух тысяч евреев из Варшавского гетто весной 1942 года… Евреи были одеты в польскую военную форму. Их использовали на строительстве военноинженерных сооружений, а потом? Потом расстреляли… Может быть, в Козьих Горах?» (Политическая информация.
№ 5, 1990 г. С. 57).
Путем сранительного комплексного анализа эксгумационного списка установлено, что не менее 20 % всех эксгумированных в Катыни составляли люди, одетые не в военную униформу (в гражданской одежде с отдельными элементами военной формы: металлические пуговицы, сапоги, офицерское белье и т. д.). У многих из них были обнаружены документы офицеров. В то же время известно, что офицеры в гражданской одежде составляли незначительную часть в этапах, отправленных из Козельского лагеря в апреле-мае 1940 г. В отчете д-ра Г.Бутца в пункте 3 «Итогов расследования» особо подчеркивалось, что «все трупы были одеты в хорошо пригнанные польские мундиры, по которым в большинстве случаев можно было распознать звание».
Вместе с тем известно, что 221 эксгумированных трупа в Козьих горах принадлежали абсолютно гражданским лицам. Причем, пишет Ф. Гаек: «Трупы гражданских были обнаружены не только в одной могиле и даже не на одном месте той же могилы, но были рассеяны среди казненных офицеров в разных могилах и слоях. Из этого следует, что гражданские не были казнены все одновременно, но к каждой группе офицеров была присоединена меньшая группа гражданских» (Гаек. Катынские доказательства. С. 14). До сих пор нет ясности, что это были за люди.
Помимо этого установлено, что из 4143 эксгумированных немцами трупов 688 трупов были в солдатской униформе и не имели при себе никаких документов. Что это за военнослужащие также неизвестно.
Л. Ежевский, говоря о работе специальной комиссии H.H. Бурденко в январе 1944 г., акцентировал одну деталь: «Журналисты и дипломаты, которые побывали в Катыни в январе 1944 года, в один голос утверждали, что останки поляков были не в офицерской форме, а в солдатской» (Ежевский. Глава «Преступление и политика»).
Однако Л.Ежевский ошибался. Трупы, которые эксгумировала комиссия Бурденко, были как в солдатской, так и в офицерской форме. Это хорошо видно в документальном фильме о советской эксгумации в Катыни в 1944 г. Л.Ежевский, сам не подозревая, акцентировал очень важный факт, что в Катыни захоронены не только офицеры из Козельского лагеря.
Возникает закономерный вопрос: что за польские солдаты и лица в гражданской одежде оказались в катынских могилах, если в Козельском лагере содержались только офицеры, абсолютное большинство которых было одето в офицерскую форму?
«Двойники» и «живые мертвецы» Катыни
Кто оставил улики в Катыни?
Даже если предположить, что польское удостоверение Шкуты было заполнено штабным писарем неразборчивым почерком и из-за длительного нахождения в сырой могиле читалось с трудом, то его фамилию должны были уточнить по тексту справки о прививке, составленной советским лагерным врачом по-русски. Можно спутать фамилии «Szkuta» и «Sekula», написанные по-польски небрежным почерком, но написанные по-русски фамилии «Шкута» и Секула» спутать просто невозможно!
Надо иметь в виду, что в составлении эксгумационного списка, наряду с немецкими экспертами, участвовали специалисты из польской Технической комиссии. При таких условиях сложно согласиться с тем, что каждая двенадцатая-пят-надцатая фамилия в этих списках была полностью искажена. Так что вывод А.Памятных о том, что в Катыни «захоронены только узники Козельского лагеря», сомнителен (Новая Польша. № 7–8, 2005).
25 апреля 1944 г. издаваемая в Лондоне голландская газета «Войс оф Недерланд» писала, что, по сообщениям подпольной голландской газеты, в Голландию прибыла на отдых группа германских служащих полевой жандармерии. Немцы рассказывали, что в Катыни было расстреляно много одетых в польское военное обмундирование евреев из Польши, которых до этого заставляли рыть могилы для польских военнопленных (ГАРФ, ф. 4459, оп. 27, ч. 1, д. 3340, л. 56).
Смоленский историк Л.В.Котов, находившийся в Смоленске весь период немецкой оккупации и собравший солидный документальный архив по Катынскому делу, в статье «Трагедия в Козьих Горах» утверждал, что «гитлеровцы доставили в Смоленск около двух тысяч евреев из Варшавского гетто весной 1942 года… Евреи были одеты в польскую военную форму. Их использовали на строительстве военноинженерных сооружений, а потом? Потом расстреляли… Может быть, в Козьих Горах?» (Политическая информация.
№ 5, 1990 г. С. 57).
Путем сранительного комплексного анализа эксгумационного списка установлено, что не менее 20 % всех эксгумированных в Катыни составляли люди, одетые не в военную униформу (в гражданской одежде с отдельными элементами военной формы: металлические пуговицы, сапоги, офицерское белье и т. д.). У многих из них были обнаружены документы офицеров. В то же время известно, что офицеры в гражданской одежде составляли незначительную часть в этапах, отправленных из Козельского лагеря в апреле-мае 1940 г. В отчете д-ра Г.Бутца в пункте 3 «Итогов расследования» особо подчеркивалось, что «все трупы были одеты в хорошо пригнанные польские мундиры, по которым в большинстве случаев можно было распознать звание».
Вместе с тем известно, что 221 эксгумированных трупа в Козьих горах принадлежали абсолютно гражданским лицам. Причем, пишет Ф. Гаек: «Трупы гражданских были обнаружены не только в одной могиле и даже не на одном месте той же могилы, но были рассеяны среди казненных офицеров в разных могилах и слоях. Из этого следует, что гражданские не были казнены все одновременно, но к каждой группе офицеров была присоединена меньшая группа гражданских» (Гаек. Катынские доказательства. С. 14). До сих пор нет ясности, что это были за люди.
Помимо этого установлено, что из 4143 эксгумированных немцами трупов 688 трупов были в солдатской униформе и не имели при себе никаких документов. Что это за военнослужащие также неизвестно.
Л. Ежевский, говоря о работе специальной комиссии H.H. Бурденко в январе 1944 г., акцентировал одну деталь: «Журналисты и дипломаты, которые побывали в Катыни в январе 1944 года, в один голос утверждали, что останки поляков были не в офицерской форме, а в солдатской» (Ежевский. Глава «Преступление и политика»).
Однако Л.Ежевский ошибался. Трупы, которые эксгумировала комиссия Бурденко, были как в солдатской, так и в офицерской форме. Это хорошо видно в документальном фильме о советской эксгумации в Катыни в 1944 г. Л.Ежевский, сам не подозревая, акцентировал очень важный факт, что в Катыни захоронены не только офицеры из Козельского лагеря.
Возникает закономерный вопрос: что за польские солдаты и лица в гражданской одежде оказались в катынских могилах, если в Козельском лагере содержались только офицеры, абсолютное большинство которых было одето в офицерскую форму?
«Двойники» и «живые мертвецы» Катыни
Немецкий эксгумационный список 1943 г. скрывает и другие тайны. Фактом, убедительно свидетельствующим об умышленных манипуляциях немецких оккупационных властей с документами катынских жертв во время проведения раскопок в Козьих Горах, является наличие в официальном эксгумационном списке значительного числа «двойников».
Если верить немцам, то польский капитан Чеслав Левкович (Czeslaw Lewkowicz) был эксгумирован в Козьих Горах дважды – первый раз 30 апреля 1943 г. под № 761 и второй раз —
12 мая 1943 г. под № 1759. «Первый» труп капитана Ч. Левковича опознали по справке о прививке № 1708, фотографии, золотому крестику на цепочке с надписью «Kroutusiowi – Nulka» и свидетельству о производственной травме, найденной на теле. «Второй» труп капитана Левковича опознали по расчетно-сберегательной книжке, удостоверению артиллериста и письму от Янины Дембовской из Гостына.
«Первый» труп Мариана Перека (Marian Perek) эксгумировали и опознали 10 мая 1943 г. под № 1646 (почтовая открытка, два письма и блокнот), «второй» труп – 24 мая 1943 г. под № 3047 (офицерское удостоверение и записи из Козельска на русском языке).
Яна Гославского (Jan Goslawski) опознали первый раз 10 апреля 1943 г. под № 107 (удостоверение личности, справка о прививке № 3501, письмо военного министерства) и второй раз 6 июня 1943 г. – под № 4126 (два письма).
На сегодняшний день таких «двойников» в эксгумационном списке уже выявлено не менее двадцати двух! Все эти 22 польских офицеров действительно содержались в Козельском лагере для военнопленных и весной 1940 г. были отправлены из Козельска в Смоленск с формулировкой «в распоряжение начальника УНКВД по Смоленской области».
Ни в одном случае опознания «двойников», комплекты документов на одну и ту же фамилию, найденные на двух разных трупах, не совпадали. Объяснить такое большое число «двойников» случайностями (например, что часть документов в момент эксгумации выпала из кармана одного и случайно попала в карман соседнего, что эксперты при упаковке документов перепутали конверты и пр.) невозможно, поскольку трупы «двойников» извлекались из разных могил в разные дни, иногда с интервалом в несколько недель!
Удивительным фактом является то, что некоторые польские офицеры, числившиеся в немецком эксгумационном списке, на самом деле оказались живы после окончания войны. Факт реальности существования в Польше «живых мертвецов» из Катыни подтверждает публикация В. Шуткевича «По следам статьи «Молчит Катынский лес», в которой приводится письмо подполковника в отставке, бывшего офицера Войска Польского Б.П.Тартаковского. Борис Павлович пишет, что, когда их часть стояла в польском городе Урсус, в дом, рядом с которым квартировал Тартаковский, «вернулся майор Войска Польского, фамилия которого значилась в списках офицеров, расстрелянных в Катыни» («Комсомольская правда». 19 апреля 1990 г.).
Такие случаи были не единичны. Достаточно напомнить судьбу выдающегося польского юриста, профессора, подпоручика Ремигиуша Бежанека, числившегося в списках катынских жертв под № 1105, но прожившего в Польше после войны долгую и счастливую жизнь. Немцы в Катыни «опознали» трупы и других вернувшихся после окончания войны в Польшу людей. Например, на одном из трупов в Катыни были найдены документы известного по своим послевоенным публикациям в польской печати Францишека Бернацкого. В катынских списках числился и Марьян Яняк, умерший в Познани в 1983 г. (это отец председателя Национального Совета Швейцарии в 2005–2006 гг. Клода Жаньяка) и др. Не будем вдаваться в анализ попыток польских властей объяснить подобные факты, главное, что большая часть поляков, оставшихся в живых после Катыни, предпочитала не рекламировать свою судьбу.
Российский журналист, 26 лет проработавший в Польше, в частной беседе заявил авторам, что в 1960-70 годы его несколько раз знакомили с живыми поляками из катынского эксгумационного списка, но те категорически отказались от дальнейших контактов с советским корреспондентом, как будто от этого зависела их жизнь.
Необходимо заметить, что при изучении списков, погибших в Катыни, нередко делались не совсем верные выводы. Так, журналист-исследователь В.Абаринов, работая в архиве, решил сверить списки поляков, попавших в категорию особо опасных государственных преступников и отконвоированных 136-м отдельным конвойным батальоном по запросам следователей во второй половине 1940-го – начале 1941 года, со списком катынских жертв, составленным Адамом Мощиньским (Lista Katynska. GRYF, London, 1989). «Врезультате обнаружилось ошеломляющее обстоятельство: люди числятся расстрелянными весной 1940 года, а между тем спустя месяцы после катынских расстрелов их перевозят из лагеря в лагерь, в Москву, Минск, Смоленск…».
Выяснилось, что из 63 подконвойных, этапированных в период сентября 1940 г. – 5 февраля 1941 г. из Козельского лагеря, 26 человек, указанных в списке А.Мощиньского, были живы. В.Абаринов пишет: «Факт, что эти люди были живы в означенные сроки, не подлежит сомнению. Однако среди живых их не оказалось. Единственная гипотеза: они погибли позже. После Катыни. Выяснение их судьбы должно составить предмет специального исследования. Во всяком случае, эти имена необходимо выделить в особый список и заниматься ими отдельно» (Абаринов. Глава 1, раздел «Хроники Козельска»).
Однако дальнейшие исследования выявили ошибочность выводов В.Абаринова. В так называемый «список катынских жертв» А.Мощиньский включил и поляков, попавших в советские лагеря после вхождения Прибалтики в состав СССР в августе 1940 г. Эти поляки также числились расстрелянными в Катыни. Именно их этапировали из Козельского лагеря во второй половине 1940 г., так что в марте-апреле 1940 г. они не могли быть расстреляны в Катыни. Места их гибели до сих пор не установлены.
Тем не менее методика сверки списков, предложенная В.Абариновым, перспективна и, если ее продолжить, может дать неожиданные результаты. Но пока этим некому заниматься.
Вышесказанное показывает, насколько сложно и противоречиво расследование «Катынского дела». Следует добавить, что из первых 300 номеров первоначального эксгумационного списка, обнародованного в апреле 1943 г., позднее по неизвестным причинам исчезли 84 фамилии опознанных польских офицеров. Возможно, часть из них оказались живыми, а другие не «вписывались» в немецкую версию «Катынского дела».
Если верить немцам, то польский капитан Чеслав Левкович (Czeslaw Lewkowicz) был эксгумирован в Козьих Горах дважды – первый раз 30 апреля 1943 г. под № 761 и второй раз —
12 мая 1943 г. под № 1759. «Первый» труп капитана Ч. Левковича опознали по справке о прививке № 1708, фотографии, золотому крестику на цепочке с надписью «Kroutusiowi – Nulka» и свидетельству о производственной травме, найденной на теле. «Второй» труп капитана Левковича опознали по расчетно-сберегательной книжке, удостоверению артиллериста и письму от Янины Дембовской из Гостына.
«Первый» труп Мариана Перека (Marian Perek) эксгумировали и опознали 10 мая 1943 г. под № 1646 (почтовая открытка, два письма и блокнот), «второй» труп – 24 мая 1943 г. под № 3047 (офицерское удостоверение и записи из Козельска на русском языке).
Яна Гославского (Jan Goslawski) опознали первый раз 10 апреля 1943 г. под № 107 (удостоверение личности, справка о прививке № 3501, письмо военного министерства) и второй раз 6 июня 1943 г. – под № 4126 (два письма).
На сегодняшний день таких «двойников» в эксгумационном списке уже выявлено не менее двадцати двух! Все эти 22 польских офицеров действительно содержались в Козельском лагере для военнопленных и весной 1940 г. были отправлены из Козельска в Смоленск с формулировкой «в распоряжение начальника УНКВД по Смоленской области».
Ни в одном случае опознания «двойников», комплекты документов на одну и ту же фамилию, найденные на двух разных трупах, не совпадали. Объяснить такое большое число «двойников» случайностями (например, что часть документов в момент эксгумации выпала из кармана одного и случайно попала в карман соседнего, что эксперты при упаковке документов перепутали конверты и пр.) невозможно, поскольку трупы «двойников» извлекались из разных могил в разные дни, иногда с интервалом в несколько недель!
Удивительным фактом является то, что некоторые польские офицеры, числившиеся в немецком эксгумационном списке, на самом деле оказались живы после окончания войны. Факт реальности существования в Польше «живых мертвецов» из Катыни подтверждает публикация В. Шуткевича «По следам статьи «Молчит Катынский лес», в которой приводится письмо подполковника в отставке, бывшего офицера Войска Польского Б.П.Тартаковского. Борис Павлович пишет, что, когда их часть стояла в польском городе Урсус, в дом, рядом с которым квартировал Тартаковский, «вернулся майор Войска Польского, фамилия которого значилась в списках офицеров, расстрелянных в Катыни» («Комсомольская правда». 19 апреля 1990 г.).
Такие случаи были не единичны. Достаточно напомнить судьбу выдающегося польского юриста, профессора, подпоручика Ремигиуша Бежанека, числившегося в списках катынских жертв под № 1105, но прожившего в Польше после войны долгую и счастливую жизнь. Немцы в Катыни «опознали» трупы и других вернувшихся после окончания войны в Польшу людей. Например, на одном из трупов в Катыни были найдены документы известного по своим послевоенным публикациям в польской печати Францишека Бернацкого. В катынских списках числился и Марьян Яняк, умерший в Познани в 1983 г. (это отец председателя Национального Совета Швейцарии в 2005–2006 гг. Клода Жаньяка) и др. Не будем вдаваться в анализ попыток польских властей объяснить подобные факты, главное, что большая часть поляков, оставшихся в живых после Катыни, предпочитала не рекламировать свою судьбу.
Российский журналист, 26 лет проработавший в Польше, в частной беседе заявил авторам, что в 1960-70 годы его несколько раз знакомили с живыми поляками из катынского эксгумационного списка, но те категорически отказались от дальнейших контактов с советским корреспондентом, как будто от этого зависела их жизнь.
Необходимо заметить, что при изучении списков, погибших в Катыни, нередко делались не совсем верные выводы. Так, журналист-исследователь В.Абаринов, работая в архиве, решил сверить списки поляков, попавших в категорию особо опасных государственных преступников и отконвоированных 136-м отдельным конвойным батальоном по запросам следователей во второй половине 1940-го – начале 1941 года, со списком катынских жертв, составленным Адамом Мощиньским (Lista Katynska. GRYF, London, 1989). «Врезультате обнаружилось ошеломляющее обстоятельство: люди числятся расстрелянными весной 1940 года, а между тем спустя месяцы после катынских расстрелов их перевозят из лагеря в лагерь, в Москву, Минск, Смоленск…».
Выяснилось, что из 63 подконвойных, этапированных в период сентября 1940 г. – 5 февраля 1941 г. из Козельского лагеря, 26 человек, указанных в списке А.Мощиньского, были живы. В.Абаринов пишет: «Факт, что эти люди были живы в означенные сроки, не подлежит сомнению. Однако среди живых их не оказалось. Единственная гипотеза: они погибли позже. После Катыни. Выяснение их судьбы должно составить предмет специального исследования. Во всяком случае, эти имена необходимо выделить в особый список и заниматься ими отдельно» (Абаринов. Глава 1, раздел «Хроники Козельска»).
Однако дальнейшие исследования выявили ошибочность выводов В.Абаринова. В так называемый «список катынских жертв» А.Мощиньский включил и поляков, попавших в советские лагеря после вхождения Прибалтики в состав СССР в августе 1940 г. Эти поляки также числились расстрелянными в Катыни. Именно их этапировали из Козельского лагеря во второй половине 1940 г., так что в марте-апреле 1940 г. они не могли быть расстреляны в Катыни. Места их гибели до сих пор не установлены.
Тем не менее методика сверки списков, предложенная В.Абариновым, перспективна и, если ее продолжить, может дать неожиданные результаты. Но пока этим некому заниматься.
Вышесказанное показывает, насколько сложно и противоречиво расследование «Катынского дела». Следует добавить, что из первых 300 номеров первоначального эксгумационного списка, обнародованного в апреле 1943 г., позднее по неизвестным причинам исчезли 84 фамилии опознанных польских офицеров. Возможно, часть из них оказались живыми, а другие не «вписывались» в немецкую версию «Катынского дела».
Кто оставил улики в Катыни?
Установление даты расстрела польских военнослужащих в Катыни было осуществлено на основании документальных свидетельств, найденных на трупах.
По немецким данным, в Козьих Горах в марте-июне 1943 г. было эксгумировано 4143 трупа, по польским данным – 4243 (Катынский синдром. С. 366). По немецким данным, 2815 (67,9 %) из них были опознаны с полным обоснованием. Польские данные и здесь разнятся от немецких – ПКК поначалу заявил об опознании 2730 человек, но опубликованный поляками в 1944 г. в Женеве официальный список опознанных катынских жертв содержит только 2636 имен.
Расхождение немецких и польских данных относительно эксгумированных и опознанных поляков весьма симптоматично. Оно может свидетельствовать о том, что поляки были вынуждены изъять из своих списков фамилии 179 эксгумированных и опознанных в Козьих Горах польских офицеров, так как реальная их судьба противоречила немецкой версии.
Опознание проводилось по найденным на телах документам и предметам с именами владельцев. Обычно это были офицерские удостоверения или другие именные документы (паспорта, индивидуальные жетоны, финансовые аттестаты, наградные удостоверения, свидетельства о прививках и т. д.) На трупах также было найдены крупные суммы денег, множество ценных вещей и предметов военной амуниции. Необходимо заметить, что в советских лагерях польским военнопленным категорически запрещалось иметь при себе деньги на сумму свыше 100 руб. или 100 злотых, ценные вещи, воинские документы, предметы военного снаряжения и т. д.
Поразительное по своей наивности объяснение этому предлагает Ю.Мацкевич. Иностранные корреспонденты, посетившие Козьи Горы в апреле 1943 г., задали сопровождавшему их полковнику фон Герсдорфу вопрос: «Почему большевики оставили на телах убитых все документы и вообще все то, что палачи не хотели взять себе как ценность? – Потому, – ответил Герсдорф, – что в 1940 году большевикам не могло придти в голову, что убитые ими где-то в глубине России, под Смоленском, могут быть вскоре выкопаны и опознаны каким-то их врагом» (Мацкевич. Катынь. Глава 13).
Видимо, ни Мацкевич, ни полковник Герсдорф никогда не слышали о пункте 10 «Временной инструкции о порядке содержания военнопленных в лагерях НКВД» от 28 сентября
1939 г., в соответствии с которым «принятые лагерем военнопленные перед тем, как разместить их в бараки, проходят осмотр… Обнаруженное оружие, ВОЕННЫЕ ДОКУМЕНТЫ и другие запрещенные к хранению в лагере предметы отбираются».
Надо помнить, что весной 1940 г. речь шла о сверхсекретной операции, поэтому если бы поляки были расстреляны сотрудниками НКВД, то любые документы и вещи, позволяющие идентифицировать трупы, перед расстрелом были бы у всех изъяты.
Категорическое требование о безусловном и тщательном изъятии любых вещей, позволяющих опознать личность расстрелянного, содержалось в должностной инструкции НКВД СССР по производству расстрелов, которой сотрудники наркомата неукоснительно придерживались в самых сложных ситуациях.
К примеру, немцы летом-осенью 1941 г. в пропагандистских целях публично вскрывали в оккупированных советских городах могилы, в которых были захоронены люди, действительно расстрелянные сотрудниками НКВД. Однако никаких документов или именных вещей в тех могилах обнаружить не удалось – жертвы опознавались только на основании показаний родственников или знакомых.
Не было найдено никаких документов, позволяющих установить личности, на трупах заключенных тюрем Прибалтики, Западной Украины и Белоруссии, которых в конце июня – начале июля 1941 г. при отступлении в спешке расстреляли сотрудниками НКВД и НКГБ по причине невозможности эвакуации. А в Козьих горах на 2815 опознанных трупах было найдено (внимание!) 3184 предмета, позволявших установить личность погибших! (Катынский синдром. С. 156).
Тем не менее представители общества «Мемориал» считают, что сотрудники НКВД придерживались требований служебной инструкции о порядке производства расстрелов – обыскивали приговоренных и отбирали у них документы и вещи с индивидуальными признаками лишь при проведении судебных расстрелов в помещениях тюрем. В этом случае после расстрела тела казненных перевозились к местам захоронений и беспорядочно сбрасывались в заранее выкопанные ямы.
Но при проведении массовых расстрельных акций, непосредственно рядом с местом захоронения, требования инструкции сотрудниками НКВД якобы не выполнялись – приговоренные перед расстрелом не обыскивались, документы и именные вещи у них не изымались, а трупы укладывались ровными слоями. В качестве обоснования этой позиции представители «Мемориала» ссылаются, что при эксгумациях массовых НКВДешных захоронений в Куропатах, Томске, Сандармохе и других местах на трупах находили личные вещи, медальончики, записки и нательные крестики, «но не в таком большом количестве, как в Катыни». Однако фактов об укладке сотрудниками НКВД трупов казненных ровными рядами представители «Мемориала» не представили.
Немцы в отношении пленных польских офицеров старались придерживаться Женевской «Конвенции о содержании военнопленных» от 27 июля 1929 г., статья 6 которой гласила: «Документы о личности, отличительные знаки чинов, ордена и ценные предметы не могут быть отняты от пленных». Поэтому выводы напрашиваются сами.
Дата расстрела и захоронения польских военнослужащих в Катыни была установлена следующим образом. Руководитель эксгумационных работ доктор Герхард Бутц в своем отчете подчеркивал, что «нельзя определенно решить априори, сколько времени трупы пролежали в земле. При оценке следственных материалов, особенно когда вопрос касается определения даты смерти жертв, крайне важно учитывать внешние обстоятельства каждого конкретного случая. Ввиду этого особое значение приобретают найденные документы и газеты, неоспоримо указывающие на весну 1940 года как время казни» (Мацкевич. Катынь. Приложение 15)
Российский журналист, а в настоящее время корреспондент радио «Свободы» в Вашингтоне, Владимир Абаринов недавно дополнил свою книгу «Катынский лабиринт» 7-й главой, в которой, ссылаясь на авторитетное мнение членов комиссии академика Топорнина, сообщил, что «даже современная судебная медицина во всеоружии современных методов исследования не в состоянии определить время расстрела с точностью до полугода. Поэтому международная комиссия, работавшая в Катыни в 1943 году по приглашению немецких оккупационных властей, этого и не сделала: дата была установлена по документам, найденным на трупах.
Метод псевдокаллуса, предложенный венгерским экспертом профессором Оршосом для датировки захоронений (твердые отложения на поверхности мозговой массы), по мнению специалистов комиссии Топорнина, судебно-медицин-ской практикой не подтвердился. Но выводов, основанных на вещественных доказательствах, это не отменяет».
Поэтому нельзя умолчать о главе «Мои катынские открытия» книги «Катынь» Ю.Мацкевича. Польского журналиста при посещении Катыни поразило, что лес в окрестностях могил «был усеян множеством газетных лоскутьев, наряду с целыми страницами и даже целыми газетами… датировка этих газет, найденных на телах убитых, указывает, если рассуждать здраво и честно, на не подлежащее никакому сомнению время массового убийства: весна 1940 года».
Ю.Мацкевич особо акцентировал значение газет как «вещественного доказательства в разрешении загадки: когда было совершено массовое убийство?». Советские газеты, датируемые началом 1940 г., находили на катынских трупах повсюду – в карманах, в голенищах сапог, за отворотами шинелей, причем в прекрасной сохранности. Однако уже упомянутый чешский эксперт доктор Ф.Гаек отмечал, что «невозможно поверить, что по истечении 3-х лет их целостность и читаемость была такая, в какой их действительно обнаружили» (Гаек. Катынские доказательства. С. 191).
В политдонесении из Козельского лагеря от 4 февраля 1940 г. сообщалось, что Козельский лагерь получал всего 80 экз. «Глоса Радзецкого» на польском языке, т. е. 1 экз. на 55 человек. Газет на русском языке было еще меньше. При этом газеты пленным на руки, как правило, не выдавались. В основном они имелись лишь на специальных стендах и в виде подшивок в «красных уголках». Остается только предполагать, откуда в таких условиях могли попасть в карманы трупов «сотни и сотни советских газет от марта – апреля 1940 г.».
Газеты в катынских могилах могут быть как косвенным доказательством вины НКВД, так и прямым доказательством правоты свидетельств К.Девалье и К.Йоханссена о фальсификации немцами катынских вещественных доказательств.
Однако Ю.Мацкевич, пытаясь представить безупречной позицию нацистов в «Катынском деле», допустил непростительную оплошность. По горячим следам, сразу по возвращении из Катыни, когда журналист еще не успел полностью осмыслить увиденное, он написал статью в газету «Гонец Цодзенны» («Goniec Codzienny») (№ 577, Вильно, 3 июня 1943).
Говоря о Катынском лесе, Мацкевич отметил: «В общем, лес в этом месте выглядит мерзко. Скажем, так, как выглядит пригородный лесок после маевок, после того, как там побывали неряшливые любители природы, которые по выходным располагаются под деревьями, а уходя, оставляют после себя объедки, окурки, бумажки, мусор. В Катыни среди этого мусора растут бессмертники. Приглядевшись, мы замираем, пригвожденные к месту необычайным зрелищем. Никакой это не мусор. Восемьдесят процентов «мусора» – деньги. Польские бумажные банкноты, преимущественно большого достоинства. Некоторые в пачках по сто, пятьдесят, двадцать злотых. Лежат кое-где и отдельные мелкие– по два злотых– купюры военного выпуска…».
Мацкевич выдал «страшную тайну», написав о том, что в Катынском лесу лежали так называемые «краковские» злотые выпуска 1 марта 1940 года, имевшие хождение на территории польского генерал-губернаторства. Замена предвоенных двухзлотовых купюр с датой «xx.xx.1936» на краковские производилась с 8 по 20 мая 1940 года. В то же время первый этап польских офицеров из Козельского лагеря убыл в Смоленск 3 апреля 1940 г., а последний – 10 мая. Абсолютное большинство польских офицеров, более 4 тысяч, отправилось в Смоленск до 28 апреля 1940 г. включительно. В книге «Катынь» Мацкевич эту свою оплошность исключил.
Каким же образом «двухзлотовки военного выпуска» оказались в апреле – мае 1940 г. в Катынском лесу? Необходимо также учесть, что с 16 марта 1940 г. польские военнопленные не могли получать и отправлять корреспонденцию. Соответственно, единственный канал получения польских злотых (в то время только старых) был перекрыт.
Объяснять фразу о присутствии в Катынском лесу «двухзлотовок военного выпуска» ошибкой Мацкевича несерьезно. Можно спутать цифру в дате, но считать ошибочной целую фразу «два злотых – купюры военного выпуска»? Ясно, что считающиеся расстрелянными весной 1940 г. в Козьих Горах поляки были живы после мая 1940 г. Известно, что немцы после захвата лагерей разрешили переписку пленных поляков с Польшей. Двухзлотовки могли быть присланы пленным родными, в надежде, что они понадобятся им при возвращении на Родину. Это неопровержимое свидетельство расстрела поляков осенью 1941 г.
Ю.Мацкевич также писал, что «на телах убитых в Катыни офицеров было найдено около 3300 писем и открыток, полученных ими от своих семей из Польши, и несколько написанных ими, но не отосланных в Польшу. Ни одно из этих писем и ни одна из этих открыток не датированы позже, чем апрель 1940 года. Это подтверждают и их семьи в Польше, у которых переписка внезапно оборвалась как раз в это время. Большевики могли бы ответить, что по тем или иным причинам они запретили военнопленным переписку. Но они этого не утверждают, потому что у них нет доказательств» (Мацкевич. Катынь. Глава 14).
Однако Ю.Мацкевич ошибался. Как уже говорилось.
16 марта 1940 г. «военнопленным быв. польской армии, содержащимся в лагерях НКВД, запрещена всякая переписка». Она была возобновлена только 28 сентября 1940 г. по предложению П.Сопруненко и указанию замнаркома НКВД В.Меркулова (Катынь. Расстрел. С. 265.). Решение о возобновлении переписки было принято под давлением польских военнопленных из Грязовецкого лагеря, которые пригрозили начать «массовую голодовку в знак протеста против запрещения им переписки с семьями и родными» (Катынь. Расстрел. С. 252–254). Поэтому даты, проставленные на письмах и открытках, не аргумент для определения времени расстрела.
Польская версия в основном построена на подобных косвенных и двусмысленных доказательствах. К таким относятся показания поручика запаса, профессора экономики Станислава Свяневича, которого польская сторона представляет чуть ли не очевидцем расстрела польских офицеров в Катыни.
Л.Ежевский в своем исследовании «Катынь. 1940» пишет, что после прибытия 29 апреля 1940 г. эшелона с восемнадцатым этапом польских офицеров из Козельского лагеря на железнодорожную станцию Гнездово, Свяневича перевели в другой вагон и заперли в пустом купе. «Проф. Свяневич взгромоздился на верхнюю полку, откуда через щелку мог видеть все, что происходило снаружи… Он единственный польский офицер, который в момент катынского расстрела находился в 3 км от места преступления и собственными глазами видел, как людей уводили на казнь… Все без исключения товарищи проф. Свяневича по несчастью из 18-го этапа 29 апреля 1940 года были найдены в катынских могилах» (Ежевский. Глава «Смерть в лесу»).
С.Свяневича «оставили» в живых, доставили в Смоленск, далее в Москву на Лубянку. В 1941 г. на основании советско-польского соглашения от 30 июля 1941 г. С. Свяневич был освобожден и в 1942 г. выехал в Иран, а впоследствии в Лондон. Российский историк Н.С.Лебедева считает, что С.Свяневич, как и ярый «антисоветчик» полковник С.Любодзецкий, были агентами НКВД и поэтому их оставили в живых.
Но даже в таком случае реальных свидетелей секретных акций НКВД, учитывая царившую тогда подозрительность, за границу не выпускали. Возникает вопрос – реально ли утверждение, что С.Свяневич был свидетелем того, как «людей уводили на казнь»? Можно ли поверить, что свидетелю сверхсекретной операции НКВД позволили уехать за границу?
Все дело в том, что Свяневич лишь видел, как пленных офицеров из Козельского лагеря грузили в автомашины и увозили. Куда? Если бы к месту казни, то, учитывая сверхсекретный характер операции, судьба Свяневича была предрешена. Он или разделил бы позднее участь своих товарищей, или сгинул бы навсегда в лагерях. То, что Свяневич остался в живых и вышел на свободу – весомое свидетельство в пользу версии, что поляки увозились не на расстрел, а в лагерь «особого назначения».
По немецким данным, в Козьих Горах в марте-июне 1943 г. было эксгумировано 4143 трупа, по польским данным – 4243 (Катынский синдром. С. 366). По немецким данным, 2815 (67,9 %) из них были опознаны с полным обоснованием. Польские данные и здесь разнятся от немецких – ПКК поначалу заявил об опознании 2730 человек, но опубликованный поляками в 1944 г. в Женеве официальный список опознанных катынских жертв содержит только 2636 имен.
Расхождение немецких и польских данных относительно эксгумированных и опознанных поляков весьма симптоматично. Оно может свидетельствовать о том, что поляки были вынуждены изъять из своих списков фамилии 179 эксгумированных и опознанных в Козьих Горах польских офицеров, так как реальная их судьба противоречила немецкой версии.
Опознание проводилось по найденным на телах документам и предметам с именами владельцев. Обычно это были офицерские удостоверения или другие именные документы (паспорта, индивидуальные жетоны, финансовые аттестаты, наградные удостоверения, свидетельства о прививках и т. д.) На трупах также было найдены крупные суммы денег, множество ценных вещей и предметов военной амуниции. Необходимо заметить, что в советских лагерях польским военнопленным категорически запрещалось иметь при себе деньги на сумму свыше 100 руб. или 100 злотых, ценные вещи, воинские документы, предметы военного снаряжения и т. д.
Поразительное по своей наивности объяснение этому предлагает Ю.Мацкевич. Иностранные корреспонденты, посетившие Козьи Горы в апреле 1943 г., задали сопровождавшему их полковнику фон Герсдорфу вопрос: «Почему большевики оставили на телах убитых все документы и вообще все то, что палачи не хотели взять себе как ценность? – Потому, – ответил Герсдорф, – что в 1940 году большевикам не могло придти в голову, что убитые ими где-то в глубине России, под Смоленском, могут быть вскоре выкопаны и опознаны каким-то их врагом» (Мацкевич. Катынь. Глава 13).
Видимо, ни Мацкевич, ни полковник Герсдорф никогда не слышали о пункте 10 «Временной инструкции о порядке содержания военнопленных в лагерях НКВД» от 28 сентября
1939 г., в соответствии с которым «принятые лагерем военнопленные перед тем, как разместить их в бараки, проходят осмотр… Обнаруженное оружие, ВОЕННЫЕ ДОКУМЕНТЫ и другие запрещенные к хранению в лагере предметы отбираются».
Надо помнить, что весной 1940 г. речь шла о сверхсекретной операции, поэтому если бы поляки были расстреляны сотрудниками НКВД, то любые документы и вещи, позволяющие идентифицировать трупы, перед расстрелом были бы у всех изъяты.
Категорическое требование о безусловном и тщательном изъятии любых вещей, позволяющих опознать личность расстрелянного, содержалось в должностной инструкции НКВД СССР по производству расстрелов, которой сотрудники наркомата неукоснительно придерживались в самых сложных ситуациях.
К примеру, немцы летом-осенью 1941 г. в пропагандистских целях публично вскрывали в оккупированных советских городах могилы, в которых были захоронены люди, действительно расстрелянные сотрудниками НКВД. Однако никаких документов или именных вещей в тех могилах обнаружить не удалось – жертвы опознавались только на основании показаний родственников или знакомых.
Не было найдено никаких документов, позволяющих установить личности, на трупах заключенных тюрем Прибалтики, Западной Украины и Белоруссии, которых в конце июня – начале июля 1941 г. при отступлении в спешке расстреляли сотрудниками НКВД и НКГБ по причине невозможности эвакуации. А в Козьих горах на 2815 опознанных трупах было найдено (внимание!) 3184 предмета, позволявших установить личность погибших! (Катынский синдром. С. 156).
Тем не менее представители общества «Мемориал» считают, что сотрудники НКВД придерживались требований служебной инструкции о порядке производства расстрелов – обыскивали приговоренных и отбирали у них документы и вещи с индивидуальными признаками лишь при проведении судебных расстрелов в помещениях тюрем. В этом случае после расстрела тела казненных перевозились к местам захоронений и беспорядочно сбрасывались в заранее выкопанные ямы.
Но при проведении массовых расстрельных акций, непосредственно рядом с местом захоронения, требования инструкции сотрудниками НКВД якобы не выполнялись – приговоренные перед расстрелом не обыскивались, документы и именные вещи у них не изымались, а трупы укладывались ровными слоями. В качестве обоснования этой позиции представители «Мемориала» ссылаются, что при эксгумациях массовых НКВДешных захоронений в Куропатах, Томске, Сандармохе и других местах на трупах находили личные вещи, медальончики, записки и нательные крестики, «но не в таком большом количестве, как в Катыни». Однако фактов об укладке сотрудниками НКВД трупов казненных ровными рядами представители «Мемориала» не представили.
Немцы в отношении пленных польских офицеров старались придерживаться Женевской «Конвенции о содержании военнопленных» от 27 июля 1929 г., статья 6 которой гласила: «Документы о личности, отличительные знаки чинов, ордена и ценные предметы не могут быть отняты от пленных». Поэтому выводы напрашиваются сами.
Дата расстрела и захоронения польских военнослужащих в Катыни была установлена следующим образом. Руководитель эксгумационных работ доктор Герхард Бутц в своем отчете подчеркивал, что «нельзя определенно решить априори, сколько времени трупы пролежали в земле. При оценке следственных материалов, особенно когда вопрос касается определения даты смерти жертв, крайне важно учитывать внешние обстоятельства каждого конкретного случая. Ввиду этого особое значение приобретают найденные документы и газеты, неоспоримо указывающие на весну 1940 года как время казни» (Мацкевич. Катынь. Приложение 15)
Российский журналист, а в настоящее время корреспондент радио «Свободы» в Вашингтоне, Владимир Абаринов недавно дополнил свою книгу «Катынский лабиринт» 7-й главой, в которой, ссылаясь на авторитетное мнение членов комиссии академика Топорнина, сообщил, что «даже современная судебная медицина во всеоружии современных методов исследования не в состоянии определить время расстрела с точностью до полугода. Поэтому международная комиссия, работавшая в Катыни в 1943 году по приглашению немецких оккупационных властей, этого и не сделала: дата была установлена по документам, найденным на трупах.
Метод псевдокаллуса, предложенный венгерским экспертом профессором Оршосом для датировки захоронений (твердые отложения на поверхности мозговой массы), по мнению специалистов комиссии Топорнина, судебно-медицин-ской практикой не подтвердился. Но выводов, основанных на вещественных доказательствах, это не отменяет».
Поэтому нельзя умолчать о главе «Мои катынские открытия» книги «Катынь» Ю.Мацкевича. Польского журналиста при посещении Катыни поразило, что лес в окрестностях могил «был усеян множеством газетных лоскутьев, наряду с целыми страницами и даже целыми газетами… датировка этих газет, найденных на телах убитых, указывает, если рассуждать здраво и честно, на не подлежащее никакому сомнению время массового убийства: весна 1940 года».
Ю.Мацкевич особо акцентировал значение газет как «вещественного доказательства в разрешении загадки: когда было совершено массовое убийство?». Советские газеты, датируемые началом 1940 г., находили на катынских трупах повсюду – в карманах, в голенищах сапог, за отворотами шинелей, причем в прекрасной сохранности. Однако уже упомянутый чешский эксперт доктор Ф.Гаек отмечал, что «невозможно поверить, что по истечении 3-х лет их целостность и читаемость была такая, в какой их действительно обнаружили» (Гаек. Катынские доказательства. С. 191).
В политдонесении из Козельского лагеря от 4 февраля 1940 г. сообщалось, что Козельский лагерь получал всего 80 экз. «Глоса Радзецкого» на польском языке, т. е. 1 экз. на 55 человек. Газет на русском языке было еще меньше. При этом газеты пленным на руки, как правило, не выдавались. В основном они имелись лишь на специальных стендах и в виде подшивок в «красных уголках». Остается только предполагать, откуда в таких условиях могли попасть в карманы трупов «сотни и сотни советских газет от марта – апреля 1940 г.».
Газеты в катынских могилах могут быть как косвенным доказательством вины НКВД, так и прямым доказательством правоты свидетельств К.Девалье и К.Йоханссена о фальсификации немцами катынских вещественных доказательств.
Однако Ю.Мацкевич, пытаясь представить безупречной позицию нацистов в «Катынском деле», допустил непростительную оплошность. По горячим следам, сразу по возвращении из Катыни, когда журналист еще не успел полностью осмыслить увиденное, он написал статью в газету «Гонец Цодзенны» («Goniec Codzienny») (№ 577, Вильно, 3 июня 1943).
Говоря о Катынском лесе, Мацкевич отметил: «В общем, лес в этом месте выглядит мерзко. Скажем, так, как выглядит пригородный лесок после маевок, после того, как там побывали неряшливые любители природы, которые по выходным располагаются под деревьями, а уходя, оставляют после себя объедки, окурки, бумажки, мусор. В Катыни среди этого мусора растут бессмертники. Приглядевшись, мы замираем, пригвожденные к месту необычайным зрелищем. Никакой это не мусор. Восемьдесят процентов «мусора» – деньги. Польские бумажные банкноты, преимущественно большого достоинства. Некоторые в пачках по сто, пятьдесят, двадцать злотых. Лежат кое-где и отдельные мелкие– по два злотых– купюры военного выпуска…».
Мацкевич выдал «страшную тайну», написав о том, что в Катынском лесу лежали так называемые «краковские» злотые выпуска 1 марта 1940 года, имевшие хождение на территории польского генерал-губернаторства. Замена предвоенных двухзлотовых купюр с датой «xx.xx.1936» на краковские производилась с 8 по 20 мая 1940 года. В то же время первый этап польских офицеров из Козельского лагеря убыл в Смоленск 3 апреля 1940 г., а последний – 10 мая. Абсолютное большинство польских офицеров, более 4 тысяч, отправилось в Смоленск до 28 апреля 1940 г. включительно. В книге «Катынь» Мацкевич эту свою оплошность исключил.
Каким же образом «двухзлотовки военного выпуска» оказались в апреле – мае 1940 г. в Катынском лесу? Необходимо также учесть, что с 16 марта 1940 г. польские военнопленные не могли получать и отправлять корреспонденцию. Соответственно, единственный канал получения польских злотых (в то время только старых) был перекрыт.
Объяснять фразу о присутствии в Катынском лесу «двухзлотовок военного выпуска» ошибкой Мацкевича несерьезно. Можно спутать цифру в дате, но считать ошибочной целую фразу «два злотых – купюры военного выпуска»? Ясно, что считающиеся расстрелянными весной 1940 г. в Козьих Горах поляки были живы после мая 1940 г. Известно, что немцы после захвата лагерей разрешили переписку пленных поляков с Польшей. Двухзлотовки могли быть присланы пленным родными, в надежде, что они понадобятся им при возвращении на Родину. Это неопровержимое свидетельство расстрела поляков осенью 1941 г.
Ю.Мацкевич также писал, что «на телах убитых в Катыни офицеров было найдено около 3300 писем и открыток, полученных ими от своих семей из Польши, и несколько написанных ими, но не отосланных в Польшу. Ни одно из этих писем и ни одна из этих открыток не датированы позже, чем апрель 1940 года. Это подтверждают и их семьи в Польше, у которых переписка внезапно оборвалась как раз в это время. Большевики могли бы ответить, что по тем или иным причинам они запретили военнопленным переписку. Но они этого не утверждают, потому что у них нет доказательств» (Мацкевич. Катынь. Глава 14).
Однако Ю.Мацкевич ошибался. Как уже говорилось.
16 марта 1940 г. «военнопленным быв. польской армии, содержащимся в лагерях НКВД, запрещена всякая переписка». Она была возобновлена только 28 сентября 1940 г. по предложению П.Сопруненко и указанию замнаркома НКВД В.Меркулова (Катынь. Расстрел. С. 265.). Решение о возобновлении переписки было принято под давлением польских военнопленных из Грязовецкого лагеря, которые пригрозили начать «массовую голодовку в знак протеста против запрещения им переписки с семьями и родными» (Катынь. Расстрел. С. 252–254). Поэтому даты, проставленные на письмах и открытках, не аргумент для определения времени расстрела.
Польская версия в основном построена на подобных косвенных и двусмысленных доказательствах. К таким относятся показания поручика запаса, профессора экономики Станислава Свяневича, которого польская сторона представляет чуть ли не очевидцем расстрела польских офицеров в Катыни.
Л.Ежевский в своем исследовании «Катынь. 1940» пишет, что после прибытия 29 апреля 1940 г. эшелона с восемнадцатым этапом польских офицеров из Козельского лагеря на железнодорожную станцию Гнездово, Свяневича перевели в другой вагон и заперли в пустом купе. «Проф. Свяневич взгромоздился на верхнюю полку, откуда через щелку мог видеть все, что происходило снаружи… Он единственный польский офицер, который в момент катынского расстрела находился в 3 км от места преступления и собственными глазами видел, как людей уводили на казнь… Все без исключения товарищи проф. Свяневича по несчастью из 18-го этапа 29 апреля 1940 года были найдены в катынских могилах» (Ежевский. Глава «Смерть в лесу»).
С.Свяневича «оставили» в живых, доставили в Смоленск, далее в Москву на Лубянку. В 1941 г. на основании советско-польского соглашения от 30 июля 1941 г. С. Свяневич был освобожден и в 1942 г. выехал в Иран, а впоследствии в Лондон. Российский историк Н.С.Лебедева считает, что С.Свяневич, как и ярый «антисоветчик» полковник С.Любодзецкий, были агентами НКВД и поэтому их оставили в живых.
Но даже в таком случае реальных свидетелей секретных акций НКВД, учитывая царившую тогда подозрительность, за границу не выпускали. Возникает вопрос – реально ли утверждение, что С.Свяневич был свидетелем того, как «людей уводили на казнь»? Можно ли поверить, что свидетелю сверхсекретной операции НКВД позволили уехать за границу?
Все дело в том, что Свяневич лишь видел, как пленных офицеров из Козельского лагеря грузили в автомашины и увозили. Куда? Если бы к месту казни, то, учитывая сверхсекретный характер операции, судьба Свяневича была предрешена. Он или разделил бы позднее участь своих товарищей, или сгинул бы навсегда в лагерях. То, что Свяневич остался в живых и вышел на свободу – весомое свидетельство в пользу версии, что поляки увозились не на расстрел, а в лагерь «особого назначения».