Страница:
Сергей Шведов
Бич Божий
Часть 1
Борьба за власть
Глава 1
Римская слава
Бедствия, чередой обрушившиеся на Великий Рим, могли бы вывести из себя даже очень уравновешенного человека, чего уж тут говорить об императоре Гонории. Божественный повелитель Рима, переваливший, к слову, тридцатилетний рубеж, похоже, не утратил юношеского задора. Хотя этот задор уже не вязался с его обрюзгшей с годами фигурой и заметными залысинами на голове. Гонорий, в отличие от своих предшественников, был домоседом. Облюбовав еще в юности захолустную Ровену, он почти не выезжал за ее стены. Что, впрочем, никого не удивляло, поскольку едва ли не большую часть своего правления Гонорию пришлось провести в осаде. Варвары хозяйничали в провинциях империи, как в своем собственном доме. Пять лет назад готы рекса Валии взяли Рим, и изгнать их из Вечного Города удалось только чудом. Правда, это чудо сильно попахивало ядом, но об этом в окружении императора вслух предпочитали не говорить.
Однако сам Гонорий скорбел не столько о разграбленном и опозоренном Риме, сколько о своей сестре Галле Плацидии, выданной замуж за варвара Аталава. Вот и сейчас, собрав в большом зале мраморного дворца магистров и видных сенаторов, император завел речь именно о ней, словно у империи не было других забот. Свои досаду и гнев Гонорий обрушил в первую очередь на голову сердечного друга Олимпия, сильно облинявшего за последние годы. Магистр двора вяло оправдывался, бросая время от времени злые взгляды на магистра пехоты Иовия и префекта Италии Константина. Именно эти двое должны были, по мнению Олимпия, грудью встать на его защиту, но почему-то не торопились на помощь оплошавшему другу.
Магистр конницы сиятельный Сар, совсем недавно прибывший из Норика, с интересом разглядывал отделанные мрамором стены дворца и прикидывал в уме, в какую сумму обошлось его строительство казне. Сумма получалось не маленькая, и Сар пожалел о напрасно потраченных деньгах. В Ровене был очень нездоровый климат, а потому долгое пребывание здесь просто не могло не сказаться на здоровье Гонория и его свиты. Сам магистр конницы предпочитал держаться от Ровены подальше, а потому в свои сорок лет выглядел молодцом хоть куда.
Гнев императора потихоньку сходил на нет, Гонорий успокоился уже настолько, что способен был не только кричать и топать ногами, но и внимать речам мудрых советников. Что позволило наконец магистру конницы узнать о новой беде, обрушившейся на Рим. Справедливости ради следует сказать, что напасть не была такой уж новой. Ибо сиятельный Аттал, бывший префект Рима, заявлял свои претензии на императорское достоинство уже во второй раз. Но ни в первом, ни во втором случае этот далеко не глупый, но, видимо, очень невезучий человек к верховной власти рвался не по собственной инициативе. Сначала его использовал рекс Валия, теперь, судя по всему, – рекс Аталав. Вождю готов надоело выслушивать отговорки римских чиновников, не спешивших выполнять взятые на себя обязательства, и он решил напомнить о себе столь неоригинальным способом. Готам нужен был хлеб, поскольку даже цветущая Аквитания не могла прокормить такую массу людей, отвыкших от работы. Причем дело было не только в готах, но и в приставших к ним дезертирах и беглых рабах, вносивших полную сумятицу в устоявшуюся за столетия систему отношений рядовых членов племени как с окружающим миром, так и со своими вождями. Сар слишком долго прожил среди варваров, чтобы не понимать трудностей, выпавших на долю Аталава.
– Аттал прислал мне письмо, – скривил Гонорий в усмешке толстые губы. – Наглец. Он, видите ли, объявил себя императором только с одной целью – спасти нас от напасти.
А напасть между тем была нешуточной. Это вынуждены были признать все чиновники, откликнувшиеся на зов императора. Если Аталаву удастся договориться с князем Вереном, то эти двое способны разодрать в клочья империю, дышащую на ладан.
– Они уже договорились, – зло бросил Гонорий своей свите. – Готы готовятся перейти Пиренеи, пересечь Гибралтар и вторгнуться вместе с вандалами в Африку. Они без труда сомнут дурака Гераклиона, возомнившего себя полубогом, и разорят цветущие провинции.
Император, несмотря на вздорный характер, глупцом не был. И в этот раз он, по мнению Сара, точно оценил ситуацию. Легионам Гераклиона не устоять против объединенных сил готов и вандалов. А потеря африканских провинций обернется большими бедами не только для Рима, но и для Константинополя. Впрочем, в нынешней ситуации ждать поддержки от Византии не приходится. После смерти брата Гонория, божественного Аркадия, императором Востока был провозглашен Феодосий, сын покойного. Сейчас этому мальчишке исполнилось пятнадцать лет, но, если верить слухам, делами в Константинополе заправляет старшая сестра императора-отрока, тоже очень юная особа. Увы, Гонорию, несмотря на все старания, так и не удалось усилить свои позиции на востоке обширной империи. Константинопольцы дружно держались за малолетнего Феодосия, не веря в мудрость его красноречивого дяди. Конечно, повелитель Рима мог бы решить все вопросы силой, но как раз силы у него не было. Легионов Гонория не хватало даже для того, чтобы выбить вандалов из провинций Испании, где те уже почти десять лет чувствовали себя полными хозяевами.
– Надо поссорить готов с вандалами, – предложил Олимпий.
Совет многим показался дельным, но Гонорий бросил на магистра двора злой взгляд. Похоже, не верил, что его давний любимчик способен разрешить столь трудную задачу. Впрочем, Сар, хорошо знавший как Аталава, так и князя Верена, готов был согласиться с императором – Олимпию они не по зубам.
– Я уже принял решение, – гордо вскинул голову Гонорий. – Ты, магистр Иовий, отправишься в Ливию с пятнадцатью легионами. Думаю, этих сил будет достаточно, чтобы наказать Гераклиона. А сиятельного Константина я назначаю префектом Галлии и Испании. Ему предстоит очистить наши западные провинции от варваров и вырвать мою сестру из лап мятежника Аталава. Если тебе, префект, это удастся, я выдам за тебя Галлу Плацидию и сделаю своим соправителем, если нет – пеняй на себя. Я устал от вашей никчемности, патрикии. На вас нельзя положиться в серьезном деле. И мне придется подыскать себе в подручные других людей, более способных и расторопных.
Сар не завидовал Иовию, хотя считал посильной задачу, поставленную перед ним императором. Посильной в отношение мятежника Гераклиона. Но если варвары прорвутся в Африку, положение магистра пехоты и его легионов станет отчаянным, ибо помощи им ждать будет неоткуда. Что же касается Константина, то ему остается только посыпать голову пеплом, облачиться в рубище и молить бога о чуде. Ибо только чудо может спасти новоявленного префекта Галлии и Испании от мучительной казни. Впрочем, винить Гонория в самодурстве было бы несправедливо. Император, загнанный в угол, вправе требовать от своих чиновников не только самоотверженности, но и самопожертвования. Об этом Сар сказал Константину, когда тот пригласил его на ужин в свой достаточно скромный ровенский дом. Константин являлся уроженцем Галисии, одной из провинций той самой Испании, префектом которой ему еще предстояло стать. Всего десять лет назад он, полный сил и надежд, предложил себя Гонорию в зятья и соправители. Более того, объявил себя императором. И, очень может быть, добился бы своего, если бы не встреча, почти случайная, с вандалами Гусирекса. В результате неудачных военных действий Константин лишился испанских легионов и спеси. Зато сохранил жизнь, проявив недюжинную изворотливость. Изворотливость, безусловно, очень ценное качество, но, к сожалению, оно в ходу только среди свитских интриганов, а отнюдь не на поле битвы.
– Иными словами ты, сиятельный Сар, считаешь, что шансов победить в войне с варварами у меня нет? – спросил Константин, подливая гостю вино в серебряный кубок.
– Лучшие легионы магистр Иовий уведет в Африку, – пожал плечами Сар. – Тебе очень повезет, если ты сумеешь собрать десять тысяч пехотинцев, способных носить оружие. Я готов выделить тебе пять тысяч клибонариев, а большего мне не позволит сделать император. Гонорий боится оставить Италию без прикрытия. И он в своих опасениях прав. Гунны Ругилы, зависшие над нашими границами, ничуть не лучше готов Аталава и вандалов Гусирекса. И они ударят при первом же удобном случае.
На одутловатое лицо Константина набежала тень, его рука, державшая кубок, дрогнула. Префект был достаточно умным человеком, чтобы верно просчитать ситуацию. Поручение Гонория являлось пропуском в мир иной для чиновника, не угодившего императору. Константина, проигравшего войну с варварами, казнят, но вряд ли империи от этого станет легче.
– Я бы на твоем месте, сиятельный Константин, попытался скрыться, – вздохнул Сар и опустил жирные пальцы в медную чашу, поднесенную рабом.
– Мне уже сорок пять лет, магистр, – вздохнул префект. – В мои годы поздно начинать все сначала. Я не смогу жить среди варваров, я их боюсь. Они другие. Не такие, как мы.
– Это твое заблуждение, Константин, – усмехнулся Сар. – Точнее, это заблуждение всех римлян. Я прожил тридцать лет среди варваров и десять – среди римлян. Я не увидел разницы, префект. Они точно так же любят женщин, пьют вино, дерутся за власть и предают своих вождей.
– Я не могу предложить тебе денег, магистр, – прищурился на гостя префект, – ибо мои поместья остались в Испании, но, если я стану соправителем императора, ты получишь все, что пожелаешь. Я готов хоть сейчас выписать тебе расписку на миллион, нет, на два миллиона денариев, хотя понимаю, что сегодня моя подпись ничего не стоит в твоих глазах.
Сар задумчиво провел ладонью по лицу – жизнь второй раз ставила его перед выбором. И дело было не в миллионах, предложенных Константином. Магистр был богат и не нуждался в средствах. Речь в который уже раз шла о Риме. Мятежный патрикий Руфин, отец Сара, считал, что только кровь варваров способна оздоровить дряхлеющий организм империи. Он ненавидел христиан и считал, что они губят Рим, плодя рабов из свободных граждан. Магистр конницы придерживался иного мнения. Он не верил ни в венедских богов, ни в римских. Он даже в Христа не верил. Сар полагал, что если Риму и суждено устоять среди бушующего варварского моря, то только благодаря усилиям людей, озабоченных собственным спасением. Таким, как Константин. Таким, как покойный, увы, сенатор Пордака. Ни молитва, ни магия империи уже не помогут. Зато Рим может спасти решительность, коварство, расчетливая подлость и железная воля разумных людей.
– Пиши расписку, сиятельный Константин, – спокойно произнес магистр. – Я готов разделить с тобой ответственность за судьбу Великого Рима.
– Твое здоровье, сиятельный Сар! – вскинул кубок обрадованный префект.
Арль не был ни самым крупным, ни самым процветающим городом Галлии, а соседство с Аквитанией и вовсе делало его положение незавидным. Тем не менее крепкие стены и трехтысячный гарнизон давали его жителям надежду, что разгулявшаяся в соседней провинции буря не затронет мирных обывателей, не помышляющих ни о воинской славе, ни о власти над миром. Но, похоже, этим надеждам не суждено было сбыться. Светлейший Асканий понял это сразу, как только увидел горделивых клибонариев, въезжающих в узкие городские ворота. Собственно, испугали галла Аскания не кавалеристы, а гордые римские патрикии, спешившиеся у дверей курии. Асканий уже знал о назначении нового префекта Галлии и теперь настороженно следил за довольно тучным и уже далеко не молодым человеком, поднимающимся по мраморным ступенькам. Сиятельный Константин не произвел на куриалов благоприятного впечатления. Он равнодушно скользнул красными с перепоя глазами по лицам богатых горожан, готовивших посланцу божественного Гонория пышную встречу, и вяло махнул рукой в их сторону.
Скверное настроение префекта улучшилось только за столом. Он отдал должное стараниям поваров, высоко оценил вкус местного вина и после трех осушенных кубков снизошел для беседы с Асканием. К сожалению, куриал ничем не мог порадовать сиятельного гостя. В Аквилее бесчинствовали богоуды, и предшественник Константина Пасцентий, к сожалению, не смог найти управу на беглых рабов. Три легиона, посланных им в мятежную провинцию, попали в засаду и были истреблены почти начисто.
– Скверно, – нахмурился Константин. – А что слышно о готах в Аквитании?
– Ничего, – скромно потупился Асканий. – Прошел слух, что они готовятся в поход на Орлеан, но, к счастью, он не подтвердился.
– Мой клиент недавно вернулся из Толозы, – подал голос с дальнего конца стола куриал Паладий. – По его словам, готы собираются покинуть город. Что, впрочем, неудивительно, ибо в Толозе острая нехватка продовольствия.
Константин покосился на Сара, сидящего от него по правую руку, но тот в ответ лишь плечами пожал. Нехватка продовольствия – это, конечно, важная причина, чтобы масса людей, вооруженных до зубов, двинулась с места. Но у рекса Аталава были и другие резоны не задерживаться в разоренном городе. Не исключено, что император Гонорий запоздал с самым важным в своей жизни приказом.
Префект, обеспокоенный известиями, отправил верного центенария Первику в Толозу, дабы получить известия из первых рук, а Сар, воспользовавшись любезным приглашением Паладия, отправился к куриалу в гости, дабы отдохнуть после долгой дороги.
– Мой сын, трибун Аэций, – представил гость любезному хозяину светловолосого молодого человека приятной наружности.
По мнению куриала, юный Аэций был более похож на варвара, чем на истинного римлянина, коим, безусловно, являлся его отец, смуглый черноволосый мужчина с карими глазами. Впрочем, в благовоспитанности Аэцию отказать было нельзя. Попав в чужой дом, юный трибун поклоном приветствовал молодую хозяйку, после чего отступил в тень, не желая, видимо, смущать благонравную Стефанию. Паладий, потомок истинных римлян, волею судьбы заброшенных в далекую Галлию, очень высоко ценил скромность и простоту, свойственную уроженцам Вечного Города. Хотя, надо честно признать, в последнее время нравы испортились не только в Галлии, но и в Риме, но это еще не повод, чтобы отказываться от обычаев предков. Сам Паладий был прирожденным стоиком, и даже христианская вера не поколебала его приверженности этому философскому учению. Сиятельный Сар с интересом выслушал панегирик блистательному Сенеке, учеником которого числил себя Паладий, и охотно согласился с хозяином в том, что римлянам ныне не на кого надеяться, кроме как на самих себя.
– Я хотел бы повидаться с твоим клиентом, светлейший Паладий, – ласково улыбнулся куриалу Сар.
– Я немедленно пришлю Иринея в твои покои, магистр, – спохватился словоохотливый хозяин и, обернувшись к смазливой рабыне, распорядился: – Проводи гостя.
Ириний явился даже раньше, чем Сар успел снять сапоги. Это был сухощавый, невысокого роста человек с маленькими хитрыми глазками прирожденного плута. Возрастом он уступал своему сорокалетнему хозяину, а вот умом явно его превосходил.
– Зачем ты ездил в Толозу? – холодно спросил у вольноотпущенника Сар.
– Таково было желание матроны Стефании.
– Отвозил письмо?
Ириний замешкался было с ответом, но, перехватив жесткий взгляд магистра, с готовностью закивал.
– Кому предназначалась письмо?
– Благородной Пульхерии, супруге божественного Аттала.
– А разве Стефания с ней знакома?
– Так ведь хозяйка родилась в Риме, – охотно пояснил Ириний. – Светлейший Паладий специально ездил в Вечный Город, чтобы выбрать себе в жены истинную римлянку. Вот и выбрал.
– Ты привез ответ?
– Да.
– И где сейчас это письмо?
– У хозяйки.
– Но ты, конечно, знаешь его содержимое?
– Увы, – вздохнул Ириний. – Я не умею читать, магистр.
Сар жестом отослал вольноотпущенника из комнаты и обернулся к сыну, сидящему в деревянном кресле:
– Я должен прочитать это письмо, Аэций. У тебя впереди целая ночь.
Аэций лениво поднялся на ноги и спросил, кося на отца насмешливыми глазами:
– Ты не боишься огорчить хозяина?
– Дело слишком важное, – устало поморщился Сар. – Действуй так, как сочтешь нужным.
Аэций был никудышным вором, зато очень опытным соблазнителем. К сожалению, трибуну катастрофически не хватало времени, а потому пришлось действовать быстро и напористо. Он прихватил за ухо Ириния, почему-то замешкавшегося у дверей, и предложил вольноотпущеннику сотрудничество, отнюдь не бескорыстное.
– Но ведь меня не пустят на женскую половину, – растерянно развел руками плут. – К тому же хозяйка наверняка спрятала письмо подальше от глаз мужа.
– У матроны есть любовник?
– Как можно! – ахнул Ириний. – Стефания отличается редкостным благонравием. Она истинная христианка.
– Тем лучше, – усмехнулся Аэций. – Познакомь меня с одной из ее служанок. Мне нужна особа корыстолюбивая и умеющая держать язык за зубами.
Паладий, надо отдать ему должное, окружил свою молодую жену не только заботой и вниманием. Покои благородной Стефании буквально ломились от безделушек, коими матроны так любят скрашивать скучную семейную жизнь. Аэций крепко приложился коленом об угол шкафа, в котором супруга светлейшего Паладия хранила одежду. Злобное шипение трибуна напугало служанку, и она приложила палец к губам. Аэций поморщился от боли, но предостережению рабыни внял. В спальне матроны горел светильник, что сильно облегчило Аэцию задачу. Он, разумеется, не собирался рыться в вещах благородной Стефании, зато не без оснований рассчитывал, что истинная римлянка не испугается присутствия в спальне знакомого мужчины. Служанка исчезла раньше, чем Аэций успел присесть на край ложа. К слову сказать, весьма искусно сделанного из дерева и кости.
– Это кость слона или носорога? – довольно громко спросил Аэций.
Благородная Стефания открыла глаза и удивленно уставилась на незваного гостя. Трибун ответил на ее взгляд самой обворожительной из своих улыбок.
– Я не собираюсь тебя насиловать, матрона. Мне нужно письмо Пульхерии.
– Ты с ума сошел, трибун, – вскинулась Стефания. – Я закричу… Я позову на помощь…
– Зови, – пожал плечами Аэций. – Завтра весь город будет знать, что в спальне благонравной Стефании обнаружили молодого трибуна. И вряд ли кому-то будет интересно знать, как он попал в твои покои. В том числе и твоему мужу, светлейшему Паладию.
К сожалению, Стефания, как, впрочем, все римские матроны, спала обнаженной. К тому же по причине ночной духоты она забыла накинуть на себя покрывало. И это обстоятельство создавало дополнительные трудности для человека, пришедшего к ней с деловым предложением. Нельзя сказать, что тело двадцатилетней Стефании поражало совершенством форм. На взгляд Аэция, оно было излишне полноватым. Что, однако, не помешало ему пожирать женскую плоть глазами. Нескромность гостя огорчила хозяйку, окончательно вырвавшуюся из пучины сна, что едва не привело к печальным последствиям. Трибуну пришлось зажать ей рот ладонью, дабы избежать крупных неприятностей. Стефания оценила его жест как насилие и вступила с Аэцием в отчаянную борьбу. Гостю пришлось всем телом прижимать бунтующую хозяйку к ложу. Увы, у Стефании не хватило сил для сопротивления, она сдалась даже раньше, чем рассчитывал Аэций, не желавший доводить дело до крайности. Слабость матроны спровоцировала гостя на действия, не одобряемые моралью. Он овладел Стефанией как раз в тот момент, когда она согласилась ему отдаться.
– Ты меня изнасиловал, – произнесла со слезой в голосе матрона.
– Скорее – принудил, – поправил ее Аэций.
– А есть разница?
– Связь по принуждению снимает с женщины ответственность за грех, но в то же время обеляет и мужчину. Мне не хотелось бы выглядеть в чьих-то глазах насильником.
– И как долго ты собираешься меня принуждать?
– До тех пор, пока ты не отдашь мне письмо Пульхерии.
– В таком случае ты его никогда не получишь! – в запальчивости воскликнула Стефания, и это было опрометчивым заявлением с ее стороны.
Утром сиятельный Сар обнаружил пергамент, лежащий у изголовья, и с интересом развернул его. Благородная Пульхерия, как и любая уважающая себя матрона, не была особо сведуща в правописании, зато обладала отменным слогом. И пугающей робкую душу правдивостью. Сар, проживший долгую жизнь, даже не предполагал, что женщины могут быть столь откровенны друг с другом в сфере, далекой от политики. Магистр знал, что Пульхерия родила от Валии дочь, которая умерла еще в младенчестве. Глупо и гнусно радоваться смерти, тем более невинного ребенка, но многие высокие чины в свите Гонория вздохнули с облегчением, получив эту весть. Однако Пульхерия, судя по всему, свято верила в предсказания жрецов, крепко задуривших ей голову, и не оставляла надежды подарить Риму императора. Во всяком случае, именно с этой целью она соблазнила сына своего умершего любовника, юного рекса Валию. Поступок весьма сомнительный, с какой стороны на него ни посмотри. Зато эта преступная во многих отношениях связь открывала перед Саром весьма радужные перспективы. Если магистру удастся с помощью Пульхерии добиться расположения юного рекса, которому, кажется, уже исполнилось девятнадцать лет, то многое еще можно будет поправить. Забавно только, что судьба империи зависит от умения женщины сомнительной репутации соблазнять юных и любвеобильных вождей.
– Готы уже перешли Пиренеи и теперь направляются к Барселоне, – поделился Сар добытыми сведениями с Константином.
– Значит, путь на Толозу свободен? – удивился префект.
– Да, – кивнул головой Сар. – Ты можешь занять этот город и сообщить Гонорию, что нам удалось вытеснить готов из Аквитании.
– Император не настолько глуп, чтобы поверить в нашу доблесть.
– Курица по зернышку клюет, – усмехнулся Сар. – О чем хорошо известно опытному птицеводу Гонорию. Возможно, эта весть не обрадует императора, зато она вселит надежду в римлян, измученных бесконечными поражениями.
– Пожалуй, – задумчиво протянул Константин и тут же, спохватившись, спросил у собеседника: – А что ты собираешься делать дальше, Сар?
– Я отправляюсь в Барселону в качестве посланца императора, дабы склонить к миру варваров. Ты обеспечишь меня всеми необходимыми полномочиями, сиятельный Константин.
– И ты полагаешь, что готы и вандалы поддадутся на твои уговоры?
– Разумеется, нет, – усмехнулся Сар. – Но не могу же я объявить варварам, что приехал в Барселону только для того, чтобы рассорить их вождей.
– Тем не менее они могут тебя в этом заподозрить, магистр, – покачал головой префект.
– Я знаю, чем рискую, Константин, но сейчас уже поздно отступать. Будь готов двинуться из Толозы с римскими легионами по первому же моему зову.
– Это я тебя обещаю, Сар, – твердо сказал префект. – Можешь на меня положиться.
Сын патрикия Руфина, чье детство и юность прошли в землях, населенных готами и венедами, никогда не был в Испании. И никогда бы туда не поехал, если бы не крайняя необходимость. Переход через Пиренеи отнял у магистра столько сил, что он едва не повернул с полпути обратно. Но более всего его угнетал испепеляющий зной, буквально выжигавший Каталонскую равнину. Утешало его только то, что готы, проделавшие тот же путь, настрадались не меньше римского магистра. Свита у Сара была небольшой, но воды в местных колодцах порой не хватало даже для того, чтобы утолить жажду сотни коней. Надо полагать, варварам потребуется немало времени, чтобы прийти в себя после трудного перехода. Впрочем, готы были потомками кочевником, и, даже смешавшись кровью с венедами, они не утратили охоты к перемене мест. Иначе чем еще объяснить их желание непременно попасть в Африку, климат которой жарче испанского. Еще меньше шансов удержаться надолго в Африке у вандалов, по большей части природных северян, выросших в заснеженных лесах и на равнинах. Странно, что такой умный человек, как князь Верен, этого не понимает.
Испания была столь велика, что буквально поглотила варваров, ступивших на ее территорию. А ведь их количество приближалось к чудовищной цифре в четыреста тысяч человек. Правда, далеко не все эти люди были воинами. И вандалы, и готы везли с собой детей и женщин. Кроме того, к ним пристало огромное количество проходимцев и мародеров, всегда готовых поживиться за чужой счет, но отнюдь не склонных проявлять доблесть на поле битвы. Поэтому Сар нисколько не удивился, когда при въезде в город, окруженный высокой каменной стеной, столкнулся почти нос к носу с неким Фавстом, достойным представителем римского дна. Впрочем, Фавст был завсегдатаем не только римских питейных заведений. Порой его пускали и в патрицианские дома. Во всяком случае, Сар не раз встречал его во дворце сиятельного Олимпия, питавшего к вору и убийце слабость, непростительную для чиновника столь высокого ранга.
– Задержите его, – приказал Сар сыну и центенарию Феликсу.
Если Фавст и был удивлен нелюбезным поведением римских клибонариев, напавших на него на узкой улочке Барселоны, то, во всяком случае, виду не подал. Судя по всему, этот негодяй обладал редкостной выдержкой.
– Вот уж кого не чаял здесь встретить, так это тебя, сиятельный Сар, – сразу же опознал магистра Фавст.
– Воруешь? – спросил у старого знакомого патрикий.
Однако сам Гонорий скорбел не столько о разграбленном и опозоренном Риме, сколько о своей сестре Галле Плацидии, выданной замуж за варвара Аталава. Вот и сейчас, собрав в большом зале мраморного дворца магистров и видных сенаторов, император завел речь именно о ней, словно у империи не было других забот. Свои досаду и гнев Гонорий обрушил в первую очередь на голову сердечного друга Олимпия, сильно облинявшего за последние годы. Магистр двора вяло оправдывался, бросая время от времени злые взгляды на магистра пехоты Иовия и префекта Италии Константина. Именно эти двое должны были, по мнению Олимпия, грудью встать на его защиту, но почему-то не торопились на помощь оплошавшему другу.
Магистр конницы сиятельный Сар, совсем недавно прибывший из Норика, с интересом разглядывал отделанные мрамором стены дворца и прикидывал в уме, в какую сумму обошлось его строительство казне. Сумма получалось не маленькая, и Сар пожалел о напрасно потраченных деньгах. В Ровене был очень нездоровый климат, а потому долгое пребывание здесь просто не могло не сказаться на здоровье Гонория и его свиты. Сам магистр конницы предпочитал держаться от Ровены подальше, а потому в свои сорок лет выглядел молодцом хоть куда.
Гнев императора потихоньку сходил на нет, Гонорий успокоился уже настолько, что способен был не только кричать и топать ногами, но и внимать речам мудрых советников. Что позволило наконец магистру конницы узнать о новой беде, обрушившейся на Рим. Справедливости ради следует сказать, что напасть не была такой уж новой. Ибо сиятельный Аттал, бывший префект Рима, заявлял свои претензии на императорское достоинство уже во второй раз. Но ни в первом, ни во втором случае этот далеко не глупый, но, видимо, очень невезучий человек к верховной власти рвался не по собственной инициативе. Сначала его использовал рекс Валия, теперь, судя по всему, – рекс Аталав. Вождю готов надоело выслушивать отговорки римских чиновников, не спешивших выполнять взятые на себя обязательства, и он решил напомнить о себе столь неоригинальным способом. Готам нужен был хлеб, поскольку даже цветущая Аквитания не могла прокормить такую массу людей, отвыкших от работы. Причем дело было не только в готах, но и в приставших к ним дезертирах и беглых рабах, вносивших полную сумятицу в устоявшуюся за столетия систему отношений рядовых членов племени как с окружающим миром, так и со своими вождями. Сар слишком долго прожил среди варваров, чтобы не понимать трудностей, выпавших на долю Аталава.
– Аттал прислал мне письмо, – скривил Гонорий в усмешке толстые губы. – Наглец. Он, видите ли, объявил себя императором только с одной целью – спасти нас от напасти.
А напасть между тем была нешуточной. Это вынуждены были признать все чиновники, откликнувшиеся на зов императора. Если Аталаву удастся договориться с князем Вереном, то эти двое способны разодрать в клочья империю, дышащую на ладан.
– Они уже договорились, – зло бросил Гонорий своей свите. – Готы готовятся перейти Пиренеи, пересечь Гибралтар и вторгнуться вместе с вандалами в Африку. Они без труда сомнут дурака Гераклиона, возомнившего себя полубогом, и разорят цветущие провинции.
Император, несмотря на вздорный характер, глупцом не был. И в этот раз он, по мнению Сара, точно оценил ситуацию. Легионам Гераклиона не устоять против объединенных сил готов и вандалов. А потеря африканских провинций обернется большими бедами не только для Рима, но и для Константинополя. Впрочем, в нынешней ситуации ждать поддержки от Византии не приходится. После смерти брата Гонория, божественного Аркадия, императором Востока был провозглашен Феодосий, сын покойного. Сейчас этому мальчишке исполнилось пятнадцать лет, но, если верить слухам, делами в Константинополе заправляет старшая сестра императора-отрока, тоже очень юная особа. Увы, Гонорию, несмотря на все старания, так и не удалось усилить свои позиции на востоке обширной империи. Константинопольцы дружно держались за малолетнего Феодосия, не веря в мудрость его красноречивого дяди. Конечно, повелитель Рима мог бы решить все вопросы силой, но как раз силы у него не было. Легионов Гонория не хватало даже для того, чтобы выбить вандалов из провинций Испании, где те уже почти десять лет чувствовали себя полными хозяевами.
– Надо поссорить готов с вандалами, – предложил Олимпий.
Совет многим показался дельным, но Гонорий бросил на магистра двора злой взгляд. Похоже, не верил, что его давний любимчик способен разрешить столь трудную задачу. Впрочем, Сар, хорошо знавший как Аталава, так и князя Верена, готов был согласиться с императором – Олимпию они не по зубам.
– Я уже принял решение, – гордо вскинул голову Гонорий. – Ты, магистр Иовий, отправишься в Ливию с пятнадцатью легионами. Думаю, этих сил будет достаточно, чтобы наказать Гераклиона. А сиятельного Константина я назначаю префектом Галлии и Испании. Ему предстоит очистить наши западные провинции от варваров и вырвать мою сестру из лап мятежника Аталава. Если тебе, префект, это удастся, я выдам за тебя Галлу Плацидию и сделаю своим соправителем, если нет – пеняй на себя. Я устал от вашей никчемности, патрикии. На вас нельзя положиться в серьезном деле. И мне придется подыскать себе в подручные других людей, более способных и расторопных.
Сар не завидовал Иовию, хотя считал посильной задачу, поставленную перед ним императором. Посильной в отношение мятежника Гераклиона. Но если варвары прорвутся в Африку, положение магистра пехоты и его легионов станет отчаянным, ибо помощи им ждать будет неоткуда. Что же касается Константина, то ему остается только посыпать голову пеплом, облачиться в рубище и молить бога о чуде. Ибо только чудо может спасти новоявленного префекта Галлии и Испании от мучительной казни. Впрочем, винить Гонория в самодурстве было бы несправедливо. Император, загнанный в угол, вправе требовать от своих чиновников не только самоотверженности, но и самопожертвования. Об этом Сар сказал Константину, когда тот пригласил его на ужин в свой достаточно скромный ровенский дом. Константин являлся уроженцем Галисии, одной из провинций той самой Испании, префектом которой ему еще предстояло стать. Всего десять лет назад он, полный сил и надежд, предложил себя Гонорию в зятья и соправители. Более того, объявил себя императором. И, очень может быть, добился бы своего, если бы не встреча, почти случайная, с вандалами Гусирекса. В результате неудачных военных действий Константин лишился испанских легионов и спеси. Зато сохранил жизнь, проявив недюжинную изворотливость. Изворотливость, безусловно, очень ценное качество, но, к сожалению, оно в ходу только среди свитских интриганов, а отнюдь не на поле битвы.
– Иными словами ты, сиятельный Сар, считаешь, что шансов победить в войне с варварами у меня нет? – спросил Константин, подливая гостю вино в серебряный кубок.
– Лучшие легионы магистр Иовий уведет в Африку, – пожал плечами Сар. – Тебе очень повезет, если ты сумеешь собрать десять тысяч пехотинцев, способных носить оружие. Я готов выделить тебе пять тысяч клибонариев, а большего мне не позволит сделать император. Гонорий боится оставить Италию без прикрытия. И он в своих опасениях прав. Гунны Ругилы, зависшие над нашими границами, ничуть не лучше готов Аталава и вандалов Гусирекса. И они ударят при первом же удобном случае.
На одутловатое лицо Константина набежала тень, его рука, державшая кубок, дрогнула. Префект был достаточно умным человеком, чтобы верно просчитать ситуацию. Поручение Гонория являлось пропуском в мир иной для чиновника, не угодившего императору. Константина, проигравшего войну с варварами, казнят, но вряд ли империи от этого станет легче.
– Я бы на твоем месте, сиятельный Константин, попытался скрыться, – вздохнул Сар и опустил жирные пальцы в медную чашу, поднесенную рабом.
– Мне уже сорок пять лет, магистр, – вздохнул префект. – В мои годы поздно начинать все сначала. Я не смогу жить среди варваров, я их боюсь. Они другие. Не такие, как мы.
– Это твое заблуждение, Константин, – усмехнулся Сар. – Точнее, это заблуждение всех римлян. Я прожил тридцать лет среди варваров и десять – среди римлян. Я не увидел разницы, префект. Они точно так же любят женщин, пьют вино, дерутся за власть и предают своих вождей.
– Я не могу предложить тебе денег, магистр, – прищурился на гостя префект, – ибо мои поместья остались в Испании, но, если я стану соправителем императора, ты получишь все, что пожелаешь. Я готов хоть сейчас выписать тебе расписку на миллион, нет, на два миллиона денариев, хотя понимаю, что сегодня моя подпись ничего не стоит в твоих глазах.
Сар задумчиво провел ладонью по лицу – жизнь второй раз ставила его перед выбором. И дело было не в миллионах, предложенных Константином. Магистр был богат и не нуждался в средствах. Речь в который уже раз шла о Риме. Мятежный патрикий Руфин, отец Сара, считал, что только кровь варваров способна оздоровить дряхлеющий организм империи. Он ненавидел христиан и считал, что они губят Рим, плодя рабов из свободных граждан. Магистр конницы придерживался иного мнения. Он не верил ни в венедских богов, ни в римских. Он даже в Христа не верил. Сар полагал, что если Риму и суждено устоять среди бушующего варварского моря, то только благодаря усилиям людей, озабоченных собственным спасением. Таким, как Константин. Таким, как покойный, увы, сенатор Пордака. Ни молитва, ни магия империи уже не помогут. Зато Рим может спасти решительность, коварство, расчетливая подлость и железная воля разумных людей.
– Пиши расписку, сиятельный Константин, – спокойно произнес магистр. – Я готов разделить с тобой ответственность за судьбу Великого Рима.
– Твое здоровье, сиятельный Сар! – вскинул кубок обрадованный префект.
Арль не был ни самым крупным, ни самым процветающим городом Галлии, а соседство с Аквитанией и вовсе делало его положение незавидным. Тем не менее крепкие стены и трехтысячный гарнизон давали его жителям надежду, что разгулявшаяся в соседней провинции буря не затронет мирных обывателей, не помышляющих ни о воинской славе, ни о власти над миром. Но, похоже, этим надеждам не суждено было сбыться. Светлейший Асканий понял это сразу, как только увидел горделивых клибонариев, въезжающих в узкие городские ворота. Собственно, испугали галла Аскания не кавалеристы, а гордые римские патрикии, спешившиеся у дверей курии. Асканий уже знал о назначении нового префекта Галлии и теперь настороженно следил за довольно тучным и уже далеко не молодым человеком, поднимающимся по мраморным ступенькам. Сиятельный Константин не произвел на куриалов благоприятного впечатления. Он равнодушно скользнул красными с перепоя глазами по лицам богатых горожан, готовивших посланцу божественного Гонория пышную встречу, и вяло махнул рукой в их сторону.
Скверное настроение префекта улучшилось только за столом. Он отдал должное стараниям поваров, высоко оценил вкус местного вина и после трех осушенных кубков снизошел для беседы с Асканием. К сожалению, куриал ничем не мог порадовать сиятельного гостя. В Аквилее бесчинствовали богоуды, и предшественник Константина Пасцентий, к сожалению, не смог найти управу на беглых рабов. Три легиона, посланных им в мятежную провинцию, попали в засаду и были истреблены почти начисто.
– Скверно, – нахмурился Константин. – А что слышно о готах в Аквитании?
– Ничего, – скромно потупился Асканий. – Прошел слух, что они готовятся в поход на Орлеан, но, к счастью, он не подтвердился.
– Мой клиент недавно вернулся из Толозы, – подал голос с дальнего конца стола куриал Паладий. – По его словам, готы собираются покинуть город. Что, впрочем, неудивительно, ибо в Толозе острая нехватка продовольствия.
Константин покосился на Сара, сидящего от него по правую руку, но тот в ответ лишь плечами пожал. Нехватка продовольствия – это, конечно, важная причина, чтобы масса людей, вооруженных до зубов, двинулась с места. Но у рекса Аталава были и другие резоны не задерживаться в разоренном городе. Не исключено, что император Гонорий запоздал с самым важным в своей жизни приказом.
Префект, обеспокоенный известиями, отправил верного центенария Первику в Толозу, дабы получить известия из первых рук, а Сар, воспользовавшись любезным приглашением Паладия, отправился к куриалу в гости, дабы отдохнуть после долгой дороги.
– Мой сын, трибун Аэций, – представил гость любезному хозяину светловолосого молодого человека приятной наружности.
По мнению куриала, юный Аэций был более похож на варвара, чем на истинного римлянина, коим, безусловно, являлся его отец, смуглый черноволосый мужчина с карими глазами. Впрочем, в благовоспитанности Аэцию отказать было нельзя. Попав в чужой дом, юный трибун поклоном приветствовал молодую хозяйку, после чего отступил в тень, не желая, видимо, смущать благонравную Стефанию. Паладий, потомок истинных римлян, волею судьбы заброшенных в далекую Галлию, очень высоко ценил скромность и простоту, свойственную уроженцам Вечного Города. Хотя, надо честно признать, в последнее время нравы испортились не только в Галлии, но и в Риме, но это еще не повод, чтобы отказываться от обычаев предков. Сам Паладий был прирожденным стоиком, и даже христианская вера не поколебала его приверженности этому философскому учению. Сиятельный Сар с интересом выслушал панегирик блистательному Сенеке, учеником которого числил себя Паладий, и охотно согласился с хозяином в том, что римлянам ныне не на кого надеяться, кроме как на самих себя.
– Я хотел бы повидаться с твоим клиентом, светлейший Паладий, – ласково улыбнулся куриалу Сар.
– Я немедленно пришлю Иринея в твои покои, магистр, – спохватился словоохотливый хозяин и, обернувшись к смазливой рабыне, распорядился: – Проводи гостя.
Ириний явился даже раньше, чем Сар успел снять сапоги. Это был сухощавый, невысокого роста человек с маленькими хитрыми глазками прирожденного плута. Возрастом он уступал своему сорокалетнему хозяину, а вот умом явно его превосходил.
– Зачем ты ездил в Толозу? – холодно спросил у вольноотпущенника Сар.
– Таково было желание матроны Стефании.
– Отвозил письмо?
Ириний замешкался было с ответом, но, перехватив жесткий взгляд магистра, с готовностью закивал.
– Кому предназначалась письмо?
– Благородной Пульхерии, супруге божественного Аттала.
– А разве Стефания с ней знакома?
– Так ведь хозяйка родилась в Риме, – охотно пояснил Ириний. – Светлейший Паладий специально ездил в Вечный Город, чтобы выбрать себе в жены истинную римлянку. Вот и выбрал.
– Ты привез ответ?
– Да.
– И где сейчас это письмо?
– У хозяйки.
– Но ты, конечно, знаешь его содержимое?
– Увы, – вздохнул Ириний. – Я не умею читать, магистр.
Сар жестом отослал вольноотпущенника из комнаты и обернулся к сыну, сидящему в деревянном кресле:
– Я должен прочитать это письмо, Аэций. У тебя впереди целая ночь.
Аэций лениво поднялся на ноги и спросил, кося на отца насмешливыми глазами:
– Ты не боишься огорчить хозяина?
– Дело слишком важное, – устало поморщился Сар. – Действуй так, как сочтешь нужным.
Аэций был никудышным вором, зато очень опытным соблазнителем. К сожалению, трибуну катастрофически не хватало времени, а потому пришлось действовать быстро и напористо. Он прихватил за ухо Ириния, почему-то замешкавшегося у дверей, и предложил вольноотпущеннику сотрудничество, отнюдь не бескорыстное.
– Но ведь меня не пустят на женскую половину, – растерянно развел руками плут. – К тому же хозяйка наверняка спрятала письмо подальше от глаз мужа.
– У матроны есть любовник?
– Как можно! – ахнул Ириний. – Стефания отличается редкостным благонравием. Она истинная христианка.
– Тем лучше, – усмехнулся Аэций. – Познакомь меня с одной из ее служанок. Мне нужна особа корыстолюбивая и умеющая держать язык за зубами.
Паладий, надо отдать ему должное, окружил свою молодую жену не только заботой и вниманием. Покои благородной Стефании буквально ломились от безделушек, коими матроны так любят скрашивать скучную семейную жизнь. Аэций крепко приложился коленом об угол шкафа, в котором супруга светлейшего Паладия хранила одежду. Злобное шипение трибуна напугало служанку, и она приложила палец к губам. Аэций поморщился от боли, но предостережению рабыни внял. В спальне матроны горел светильник, что сильно облегчило Аэцию задачу. Он, разумеется, не собирался рыться в вещах благородной Стефании, зато не без оснований рассчитывал, что истинная римлянка не испугается присутствия в спальне знакомого мужчины. Служанка исчезла раньше, чем Аэций успел присесть на край ложа. К слову сказать, весьма искусно сделанного из дерева и кости.
– Это кость слона или носорога? – довольно громко спросил Аэций.
Благородная Стефания открыла глаза и удивленно уставилась на незваного гостя. Трибун ответил на ее взгляд самой обворожительной из своих улыбок.
– Я не собираюсь тебя насиловать, матрона. Мне нужно письмо Пульхерии.
– Ты с ума сошел, трибун, – вскинулась Стефания. – Я закричу… Я позову на помощь…
– Зови, – пожал плечами Аэций. – Завтра весь город будет знать, что в спальне благонравной Стефании обнаружили молодого трибуна. И вряд ли кому-то будет интересно знать, как он попал в твои покои. В том числе и твоему мужу, светлейшему Паладию.
К сожалению, Стефания, как, впрочем, все римские матроны, спала обнаженной. К тому же по причине ночной духоты она забыла накинуть на себя покрывало. И это обстоятельство создавало дополнительные трудности для человека, пришедшего к ней с деловым предложением. Нельзя сказать, что тело двадцатилетней Стефании поражало совершенством форм. На взгляд Аэция, оно было излишне полноватым. Что, однако, не помешало ему пожирать женскую плоть глазами. Нескромность гостя огорчила хозяйку, окончательно вырвавшуюся из пучины сна, что едва не привело к печальным последствиям. Трибуну пришлось зажать ей рот ладонью, дабы избежать крупных неприятностей. Стефания оценила его жест как насилие и вступила с Аэцием в отчаянную борьбу. Гостю пришлось всем телом прижимать бунтующую хозяйку к ложу. Увы, у Стефании не хватило сил для сопротивления, она сдалась даже раньше, чем рассчитывал Аэций, не желавший доводить дело до крайности. Слабость матроны спровоцировала гостя на действия, не одобряемые моралью. Он овладел Стефанией как раз в тот момент, когда она согласилась ему отдаться.
– Ты меня изнасиловал, – произнесла со слезой в голосе матрона.
– Скорее – принудил, – поправил ее Аэций.
– А есть разница?
– Связь по принуждению снимает с женщины ответственность за грех, но в то же время обеляет и мужчину. Мне не хотелось бы выглядеть в чьих-то глазах насильником.
– И как долго ты собираешься меня принуждать?
– До тех пор, пока ты не отдашь мне письмо Пульхерии.
– В таком случае ты его никогда не получишь! – в запальчивости воскликнула Стефания, и это было опрометчивым заявлением с ее стороны.
Утром сиятельный Сар обнаружил пергамент, лежащий у изголовья, и с интересом развернул его. Благородная Пульхерия, как и любая уважающая себя матрона, не была особо сведуща в правописании, зато обладала отменным слогом. И пугающей робкую душу правдивостью. Сар, проживший долгую жизнь, даже не предполагал, что женщины могут быть столь откровенны друг с другом в сфере, далекой от политики. Магистр знал, что Пульхерия родила от Валии дочь, которая умерла еще в младенчестве. Глупо и гнусно радоваться смерти, тем более невинного ребенка, но многие высокие чины в свите Гонория вздохнули с облегчением, получив эту весть. Однако Пульхерия, судя по всему, свято верила в предсказания жрецов, крепко задуривших ей голову, и не оставляла надежды подарить Риму императора. Во всяком случае, именно с этой целью она соблазнила сына своего умершего любовника, юного рекса Валию. Поступок весьма сомнительный, с какой стороны на него ни посмотри. Зато эта преступная во многих отношениях связь открывала перед Саром весьма радужные перспективы. Если магистру удастся с помощью Пульхерии добиться расположения юного рекса, которому, кажется, уже исполнилось девятнадцать лет, то многое еще можно будет поправить. Забавно только, что судьба империи зависит от умения женщины сомнительной репутации соблазнять юных и любвеобильных вождей.
– Готы уже перешли Пиренеи и теперь направляются к Барселоне, – поделился Сар добытыми сведениями с Константином.
– Значит, путь на Толозу свободен? – удивился префект.
– Да, – кивнул головой Сар. – Ты можешь занять этот город и сообщить Гонорию, что нам удалось вытеснить готов из Аквитании.
– Император не настолько глуп, чтобы поверить в нашу доблесть.
– Курица по зернышку клюет, – усмехнулся Сар. – О чем хорошо известно опытному птицеводу Гонорию. Возможно, эта весть не обрадует императора, зато она вселит надежду в римлян, измученных бесконечными поражениями.
– Пожалуй, – задумчиво протянул Константин и тут же, спохватившись, спросил у собеседника: – А что ты собираешься делать дальше, Сар?
– Я отправляюсь в Барселону в качестве посланца императора, дабы склонить к миру варваров. Ты обеспечишь меня всеми необходимыми полномочиями, сиятельный Константин.
– И ты полагаешь, что готы и вандалы поддадутся на твои уговоры?
– Разумеется, нет, – усмехнулся Сар. – Но не могу же я объявить варварам, что приехал в Барселону только для того, чтобы рассорить их вождей.
– Тем не менее они могут тебя в этом заподозрить, магистр, – покачал головой префект.
– Я знаю, чем рискую, Константин, но сейчас уже поздно отступать. Будь готов двинуться из Толозы с римскими легионами по первому же моему зову.
– Это я тебя обещаю, Сар, – твердо сказал префект. – Можешь на меня положиться.
Сын патрикия Руфина, чье детство и юность прошли в землях, населенных готами и венедами, никогда не был в Испании. И никогда бы туда не поехал, если бы не крайняя необходимость. Переход через Пиренеи отнял у магистра столько сил, что он едва не повернул с полпути обратно. Но более всего его угнетал испепеляющий зной, буквально выжигавший Каталонскую равнину. Утешало его только то, что готы, проделавшие тот же путь, настрадались не меньше римского магистра. Свита у Сара была небольшой, но воды в местных колодцах порой не хватало даже для того, чтобы утолить жажду сотни коней. Надо полагать, варварам потребуется немало времени, чтобы прийти в себя после трудного перехода. Впрочем, готы были потомками кочевником, и, даже смешавшись кровью с венедами, они не утратили охоты к перемене мест. Иначе чем еще объяснить их желание непременно попасть в Африку, климат которой жарче испанского. Еще меньше шансов удержаться надолго в Африке у вандалов, по большей части природных северян, выросших в заснеженных лесах и на равнинах. Странно, что такой умный человек, как князь Верен, этого не понимает.
Испания была столь велика, что буквально поглотила варваров, ступивших на ее территорию. А ведь их количество приближалось к чудовищной цифре в четыреста тысяч человек. Правда, далеко не все эти люди были воинами. И вандалы, и готы везли с собой детей и женщин. Кроме того, к ним пристало огромное количество проходимцев и мародеров, всегда готовых поживиться за чужой счет, но отнюдь не склонных проявлять доблесть на поле битвы. Поэтому Сар нисколько не удивился, когда при въезде в город, окруженный высокой каменной стеной, столкнулся почти нос к носу с неким Фавстом, достойным представителем римского дна. Впрочем, Фавст был завсегдатаем не только римских питейных заведений. Порой его пускали и в патрицианские дома. Во всяком случае, Сар не раз встречал его во дворце сиятельного Олимпия, питавшего к вору и убийце слабость, непростительную для чиновника столь высокого ранга.
– Задержите его, – приказал Сар сыну и центенарию Феликсу.
Если Фавст и был удивлен нелюбезным поведением римских клибонариев, напавших на него на узкой улочке Барселоны, то, во всяком случае, виду не подал. Судя по всему, этот негодяй обладал редкостной выдержкой.
– Вот уж кого не чаял здесь встретить, так это тебя, сиятельный Сар, – сразу же опознал магистра Фавст.
– Воруешь? – спросил у старого знакомого патрикий.