Страница:
В отличие от протестантских ученых, католические исследователи остались верными традициям предшествующих патрологических изысканий. Некоторое время понятия «патрологии» и «патристика» являлись у них взаимозаменяемыми, чему свидетель, например, «Учебник патрологии и патристики» И. Ниршля (1881–1885; 3 тома). Затем слово «патристика» постепенно выходит из католического научного обихода, заменяясь порой на «историю древне-церковной письменности» или «историю древнехристианской литературы» (последнее выражение, хотя внешне и напоминает аналогичный «протестантский жанр», по внутреннему своему смыслу являлось тождественным «патрологии», т. е. предполагало богословскую оценку произведений). В конце XIX – первых десятилетиях XX вв. католические исследователи уверенно занимают лидирующее место в области патрологии. Помимо многочисленных конкретных исследований, выходят в свет и множество обобщающих патрологических трудов, таких как пятитомная «История древне-церковной литературы» О. Барленхевера (выдержавшая несколько изданий), трехтомная «Патрология и история богословия» Ф. Кайре (F. Cayre), Трехтомная «История греческой христианской литературы вплоть до конца IV века» А. Пюсша и пр. В XX в., особенно в последние десятилетия его, у католических патрологов можно наблюдать определенную тенденцию переноса центра тяжести научной деятельности на все более тщательное издание памятников древне-церковной письменности и связанное с ним детальное изучение рукописной {с. 17} традиции их. Все больший акцент ставится и на монографических исследованиях отдельных патрологических проблем.
Поэтому мощная и солидная традиция католической патрологии породила в XX в. целую плеяду выдающихся ученых, поражающих своей многосторонней эрудицией, таких как Г. Барда, М. Ришар, Ж. Даннелу и пр. Крупнейшие католические богословы, например, Г. де Любак и Г. У. Бальтазар, стремятся основывать свои богословские построения на фундаменте прочного знания святоотеческого Предания, а поэтому и сами предстают, как вполне профессиональные патрологи. Итоги тщательной разработки различных областей истории древне-церковной письменности подводятся в таких классических учебниках, как «Патрология» Й. Кастена (три тома ее изданы самим автором, а четвертый том подготовлен, после кончины Кастена, его учениками) и «Патрология» Б. Альтанера и А. Штуйбера (весьма ценная с библиографической точки зрения).
Впрочем, констатируя ведущее значение католической патрологии в XX в., нельзя не отметить того факта, что и современные протестантские ученые добились ряда важных успехов и в области изданий святоотеческих творений (например, ими осуществлена публикация вновь найденных творений прп. Макария Египетского), и в сфере изучения жизни, творчества и миросозерцания отдельных отцов и учителей Церкви (в качестве примера можно привести серию работ В. Фелкера, посвященных Клименту Александрийскому, Оригену, св. Григорию Нисскому, прп. Максиму Исповеднику, прп. Иоанну Лествичнику, прп. Симеону Новому Богослову и Николаю Кавасиле), и в осмыслении основных тенденций развития святоотеческого богословия (в частности, следует отметить такие труды, как «История раннехристианских учений» Д. Н. Келли, «Философия отцов Церкви» Г. Вольфсона и «Христианская традиция» Я. Пеликана).
Подводя итоги данному краткому и очень схематичному обзору, хотелось бы сказать, что в настоящее время возникает настоятельная необходимость в создании обобщающего труда по истории патрологической науки, который бы позволил оценить в полной мере результаты многовековых усилий подвижников ее.
Эпоха Церковной Письменности. Хронологические Рамки «Классической Патрологии».
Культурно-исторические условия возникновения христианской апологетики.
Поэтому мощная и солидная традиция католической патрологии породила в XX в. целую плеяду выдающихся ученых, поражающих своей многосторонней эрудицией, таких как Г. Барда, М. Ришар, Ж. Даннелу и пр. Крупнейшие католические богословы, например, Г. де Любак и Г. У. Бальтазар, стремятся основывать свои богословские построения на фундаменте прочного знания святоотеческого Предания, а поэтому и сами предстают, как вполне профессиональные патрологи. Итоги тщательной разработки различных областей истории древне-церковной письменности подводятся в таких классических учебниках, как «Патрология» Й. Кастена (три тома ее изданы самим автором, а четвертый том подготовлен, после кончины Кастена, его учениками) и «Патрология» Б. Альтанера и А. Штуйбера (весьма ценная с библиографической точки зрения).
Впрочем, констатируя ведущее значение католической патрологии в XX в., нельзя не отметить того факта, что и современные протестантские ученые добились ряда важных успехов и в области изданий святоотеческих творений (например, ими осуществлена публикация вновь найденных творений прп. Макария Египетского), и в сфере изучения жизни, творчества и миросозерцания отдельных отцов и учителей Церкви (в качестве примера можно привести серию работ В. Фелкера, посвященных Клименту Александрийскому, Оригену, св. Григорию Нисскому, прп. Максиму Исповеднику, прп. Иоанну Лествичнику, прп. Симеону Новому Богослову и Николаю Кавасиле), и в осмыслении основных тенденций развития святоотеческого богословия (в частности, следует отметить такие труды, как «История раннехристианских учений» Д. Н. Келли, «Философия отцов Церкви» Г. Вольфсона и «Христианская традиция» Я. Пеликана).
Подводя итоги данному краткому и очень схематичному обзору, хотелось бы сказать, что в настоящее время возникает настоятельная необходимость в создании обобщающего труда по истории патрологической науки, который бы позволил оценить в полной мере результаты многовековых усилий подвижников ее.
Эпоха Церковной Письменности. Хронологические Рамки «Классической Патрологии».
За свою почти двух тысячелетнюю историю церковная литература неоднократно меняла формы своего выражения, применяясь к различным историческим обстоятельствам. В то же время по содержанию она представляет собой единый процесс, в котором, тем не менее, можно выделить отдельные фазы или эпохи развития, во многом совпадающие с эпохами истории Церкви. Первой такой эпохой следует считать доникейский период. Примыкая непосредственно к Священному Писанию Нового Завета, церковная письменность начинает свое бытие с конца I в., и первая эпоха ее простирается до начала IV в. В церковной литературе данной эпохи можно выделить несколько как бы «блоков», каждый из которых обладает определенным единством и цельностью, т. е. памятники церковной письменности объединяются в некие группы, отражающие, хотя не всегда и не полностью, богословско-мировоззренческие течения.
Первой такой группой являются те произведения древнехристианской словесности, которые с некоторой долей условности называются обычно «творениями мужей апостольских». К ним непосредственно примыкают произведения греческих апологетов II в. Эти последние находят свое органичное продолжение, правда в несколько ином культурно-историческом контексте и с более широким богословским размахом в сочинениях пред{с. 18}ставителей Александрийской школы: Климента Александрийского, Оригена, св. Дионисия Александрийского, Феогноста, Пиерия, св. Петра Александрийского и Дидима Слепца. В рассмотрении этой группы церковных авторов, являющихся «дидаскалами» Александрийского «огласительного училища», хронологические рамки следует расширить до конца IV в. С ними в теснейшей связи находятся ученик Оригена — св. Григорий Чудотворец, перенесший традиции Александрийской школы на каппадокийскую почву, и мученик Памфил — сторонник и почитатель Оригена в Кесарии Палестинской. Особняком стоят несколько церковных писателей: св. Мефодий Олимпийский (или Патарский) — видный оппонент Оригена и весьма самостоятельный богослов, Секст Юлий Африкан и анонимный автор диалога «О правой вере»; их объединение в одно группу — чисто условное. Наконец, последняя группа христианских писателей доникейской эпохи представлена западными богословами. Родоначальником западной патристической мысли можно считать св. Иринея Лионского, перенесшего в Галлию традиции малоазийского богословия. За ним следуют апологет Минуций Феликс, св. Ипполит Римский, Новациан: св. Киприан Карфагенский, Орнобий и Лактанций.
Следующий мощный пласт в истории церковной литературы составляют творения отцов и учителей Церкви эпохи вселенских соборов (начало IV — начало IX вв.). Данная эпоха, в свою очередь, подразделяется на три периода. Первый период обычно принято называть «золотым веком святоотеческой письменности», хронологические рамки которого можно приблизительно установить 325–451 гг. В этом «веке» явно намечаются несколько ведущих богословско-литературных течений. Первый мы обозначили бы (понимая лишь относительную точность такого обозначения), как новоалександрийско-каппадокийское направление в, святоотеческом богословии, оно представлено творениями свв. Афанасия Александрийского, Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского, Амфилохия Иконийского и Кирилла Александрийского. В некоторой степени антиподом данного направления является Антиохийская школа: возникнув еще в доникейскую эпоху (личность св. Лукиана), это течение богословской мысли оформилось в творениях св. Евстафия Антиохийского, Диодора Тарсийского, св. Иоанна Златоуста, Феодора Мопсуестийского и блж. Феодорита Кирского. «Эпигонами» Антиохийской школы следует считать Нестория и Евферия Тианского. Вне этих двух основных направлений богословской мысли греческого Востока стоят такие церковные писатели, как Евсевий Кесарийский, св. Кирилл Иерусалимский, св. Епифаний Кипрский, Исихий Иерусалимский, свв. Прокл и Геннадий Константинопольские, которые условно можно объединить в одну группу. Важнейшим и существенным элементом церковной литературы «золотого века» является монашеская письменность IV–V вв. (в данном случае хронологические рамки данного «века» следует несколько раздвинуть). Ее представляют творения прп. Антония Великого, св. Аммона, прп. Пахомия Великого и его учеников, прп. Макария Египетского, Евагрия Понтийского, Палладия Еленопольского, прп. Исидора Пелусиота, прп. Нила Анкирского, прп. Марка Подвижника, блж. Диадоха Фотикийского и нескольких менее известных авторов (св. Серапиона Тмуитского, Стефана Фиваидского и пр.). К этой группе относится также сборник «Apophthegmata Patrum» (в двух своих основных редакциях, которые в русском переводе называются: «Древний Патерик» и «Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцов»), анонимное сочинение на греческом языке «История египетских монахов» (на русский язык оно не переводилось и известно преимущественно в латинской переработке Руфина Аквилейского, как «Жизнь пустынных отцов»), творения преп. Иоанна Кассиана (хотя они написаны на латинском языке, но по со{с. 19}держанию и духу своему принадлежат целиком миру древних египетских иноков) и сочинения аввы Исаии (в связи с работой исследователей над рукописной традицией их возникло множество проблем, в том числе — проблема авторства). Неотъемлемую часть церковной письменности «золотого века» составляют, естественно, и творения западных отцов Церкви: свв. Илария Пиктавийского, Амвросия Медиоланского, блж. Иеронима Стридонского, блаж. Августина и свт. Льва Великого, к которым примыкают менее известные латинские писатели (Руфин Аквилейский, Никита Ремесианский и пр.). Наконец, и сирийская церковная письменность (или сирийская патрология), представленная в первую очередь творениями таких ярких богословов, как Афраат Персидский Мудрец, св. Ефрем Сирии, Кириллона, Иоанн Апамейский и пр., органично вписывается в этот «золотой век».
За данным «веком» следует большой и несколько аморфный (с точки зрения наличия ясно выраженных богословских направлений) период, который можно назвать «путем к патристическому синтезу» (вторая половина V — начало VIII вв.). Группировать в нем произведения церковной литературы, за отсутствием рельефно намеченных богословских течений, часто бывает достаточно затруднительно. Характерной чертой данного периода является также наличие значительного числа полемических сочинений, что и неудивительно, ибо как раз на него приходится пик христологических споров. Открывается он знаменитым «Ареопагитским корпусом», проблема авторства которого до сих пор служит предметом самых жарких научных дискуссий. Совсем иной род церковной словесности представляют произведения православных полемистов VI в., которых иногда разделяют на т. н. «неохалкидонитов» и «строгих халкидонитов» (впрочем, такое разделение весьма относительно, а сами эти наименования далеко не бесспорны). К этой группе церковных авторов принадлежат: Нефалий Александрийский, Иоанн Грамматик Кесарийский, Иоанн Скифопольский, Леонтий Византийский и Леонтий Иерусалимский (несколько особняком стоит третий Леонтий — пресвитер Константинопольский, бывший достаточно талантливым проповедником), св. Ефрем Антиохийский, император Юстиниан Великий, Ираклиан Халкидонский, Ипатий Ефесский, «скифские монахи», Памфилий Богослов, монах Евстафий, Феодор Раифский, Анастасий I Антиохийский и Евлогий Александрийский. Сочинения этих многочисленных авторов, намечающих в основном решение христологической проблемы, подготовили почву для зрелого творчества отцов VII в.: св. Софрония Иерусалимского, преп. Максима Исповедника и преп. Анастасия Синаита. Данная линия развития святоотеческого богословия находит завершение в творениях св. Иоанна Дамаскина, который в определённой степени подвёл итоги всей предшествующей церковной науки.
Сущностным элементом «патристического синтеза», намеченного в основных чертах прежде всего преп. Максимом Исповедником и св. Иоанном Дамаскиным, является аскетическая письменность VI — VII вв. Ее представляют: «Руководство к духовной жизни» преп. Варсануфия Великого и Иоанна, агиографические труды Кирилла Скифопольского, «Пандекты» Антиоха Монаха — малоизвестное сочинение инока Лавры Саввы Освященного, создавшего в начале VII в. своего рода «компендиум» всего христианского нравственного богословия, творения аввы Дорофея, «Главы» (или «Слово подвижническое») Иоанна Карпафийского (об этом авторе практически ничего неизвестно; предполагается только, что жил он в V–VII вв.), «Духовный луг» блж. Иоанна Мосха, «Главы о любви» аввы Фалассия, известная «Лествица» преп. Иоанна одного из родоначальников «синайского исихазма»: к последнему можно также причислить творения прп. Филофея и прп. Исихия (хотя вопрос о времени жизни этих подвижников остается открытым). К данной группе аскетических писателей следует еще отнести и прп. Исаака Сирина — несторианского {с. 20} подвижника и епископа, удостоившегося быть причисленным к лику святых Православной Церкви. Латинская церковная литература этого периода представлена весьма большим количеством авторов, из которых можно выделить такого яркого проповедника и даровитого аскетического писателя, как Кесарий Арелатский, крупного философа и богослова Боэция, столпа западного монашества св. Бенедикта Нурсийского, энциклопедически образованного Исидора Севильского и папу св. Григория Двоеслова. К ним необходимо также отнести Беду Достопочтенного и Иоанна Скота Эриугену — последний, хотя и жил в IX в., завершает своим творчеством «патристический цикл» на латинском Западе.
Церковная письменность эпохи вселенских соборов на греческом Востоке заканчивается периодом защитников иконопочитания (начало VIII — начало IX вв.). Св. Иоанн Дамаскин, завершая собой предшествующий период, одновременно начинает этот новый этап святоотеческого богословия. Его современником был св. Герман Константинопольский, известный не только своими тремя посланиями, в которых он одним из первых дает отпор нахлынувшей волне иконоборчества, но и проповедями, литургическими песнопениями, толкованием на Божественную Литургию и рядом богословско-философских трактатов. Весьма большое значение для понимания развития теории иконопочитания имеет сочинение «Наставление старца о святых иконах», открытое и опубликованное Б. М. Мелиоранским, в котором простой монах Георгин Киприянин развенчивает епископа — сторонника иконоборчества, показывая всю несостоятельность богословских посылок данной ереси. Творения св. Никифора Константинопольского и прп. Феодора Студита подводят черту под этим сравнительно кратким, но чрезвычайно существенным для православного вероучения, периодом истории церковной литературы.
Данный период служит своего рода «переходным мостом» к патристической письменности средне- и поздневизантийской эпохи (начало IX — середина XV вв.). К сожалению, по причине пока еще слабой изученности (с патрологической точки зрения) этой эпохи, в ней наблюдается наличие множества «белых пятен». Поэтому представляется возможным лишь слабым пунктиром наметить тенденции развития церковной литературы и богословия данного важнейшего этапа патристической мысли. Начало ему в средне-византийский период полагает творчество св. Фотия Константинопольского — выдающегося богослова, ученого-энциклопедиста, экзегета и проповедника, творения которого практически еще неизвестны русскому православному читателю. Затем на небосклоне византийской церковной словесности немерцающим светом начинает гореть звезда тайнозрительного богословия преп. Симеона Нового Богослова. Его ученик и духовное чадо — преп. Никита Стифат — также занимает немаловажное место в истории православной литературы средне-византийского периода: помимо «Жития» своего наставника, он известен как автор достаточно многочисленных трудов: анти-латинских трактатов, аскетических «Глав», богословско-философских произведений, посланий и пр.
Такие аскетические писатели, как Илия Экдик и прп. Петр Дамаскин, продолжают в этот период традиции предшествующего монашеского любомудрия. Совсем иной характер носит творчество Николая Мефонского — преимущественно полемиста против «латинской ереси», раскрывшего в ходе борьбы с ней ряд немаловажных аспектов православной триадологии, христологии и экклесиологии. На грани перехода от средне-византийского к поздневизантийскому периоду церковной словесности весьма заметной фигурой выделяется личность Никифора Влеммида — многопланового литератора, византийского «дидаскала», ученого и философа, догматиста и полемиста. Один из византийских «импе{с. 21}раторов-богословов» Феодор II Ласкарис завершает средне-византийский период (особого внимания требует его сочинение «Христианское богословие»).
Поздневизантийский период церковной письменности практически совпадает с правлением династии Палеологов, которое характеризуется пышным расцветом культуры («Палеологовский Ренессанс»). Сущностное средоточие данного периода составляют творения главных представителей «поздневизантийского исихазма»: св. Феолипта Филадельфийского, прп. Григория Синаита, св. Григория Паламы и Николая Кавасилы. К ним органично примыкают богословские трактаты защитника исихазма Иоанна Кантакузина (одно время восседавшего на императорском престоле, а затем принявшего монашеский постриг с именем Иоасафа), «Наставление безмолствующим» Каллиста и Игнатия Ксанфопулов, высокоумозрительный трактат Каллиста Катафигиота «О Божественном единении и созерцательной жизни» и ряд других аскетических произведений. Наконец, творческий взлет духовной мысли умирающей Византии лебединой песней звучит в трудах св. Марка Ефесского, Георгия Схолария (ставшего константинопольским патриархом под именем Геннадия II) и блж. Симеона Солунского.
Пятнадцатым столетием и заканчивается, на наш взгляд, та патрология, которую можно условно назвать «классической патрологией». Она представляет собой преемственный ряд памятников церковной письменности, непрерывным потоком струящихся от апостольских времен до гибели Византии. После ее гибели этот поток не иссяк, но преобразовался и изменил свой вид, разбившись на множество более мелких рукавов «национальных патрологий». Собственно говоря, процесс образования их начался еще в период прочного бытия византийской державы, когда стали возникать поместные национальные Церкви: перевод богослужения на родной язык в них стимулировал и создание национальных церковных литератур. Образование их протекало с различной степенью интенсивности; наиболее плодотворным данный процесс оказался в Грузии и в славянских странах. Среди славянских христианских литератур ведущее место вскоре заняла русская церковная словесность (или «русская патрология»). Что же касается выражения «сирийская патрология», то оно после V в. вряд ли имеет право на существование, поскольку, с отделением несториан и монофизитов от Православной Церкви, можно говорить только о «сирийской христианской литературе» (учитывая, естественно, тот специфичный оттенок, который данная литература приобретала у несториан или монофизитов). В таком же смысле следует говорить об «армянской, коптской, арабской» и пр. «христианских литературах», хотя здесь бывают и. исключения: например, арабский христианский писатель Феодор абу Кура — ученик св. Иоанна Дамаскина, также как и преп. Исаак Сирии, не должен выпадать из поля зрения патрологической науки.
Первой такой группой являются те произведения древнехристианской словесности, которые с некоторой долей условности называются обычно «творениями мужей апостольских». К ним непосредственно примыкают произведения греческих апологетов II в. Эти последние находят свое органичное продолжение, правда в несколько ином культурно-историческом контексте и с более широким богословским размахом в сочинениях пред{с. 18}ставителей Александрийской школы: Климента Александрийского, Оригена, св. Дионисия Александрийского, Феогноста, Пиерия, св. Петра Александрийского и Дидима Слепца. В рассмотрении этой группы церковных авторов, являющихся «дидаскалами» Александрийского «огласительного училища», хронологические рамки следует расширить до конца IV в. С ними в теснейшей связи находятся ученик Оригена — св. Григорий Чудотворец, перенесший традиции Александрийской школы на каппадокийскую почву, и мученик Памфил — сторонник и почитатель Оригена в Кесарии Палестинской. Особняком стоят несколько церковных писателей: св. Мефодий Олимпийский (или Патарский) — видный оппонент Оригена и весьма самостоятельный богослов, Секст Юлий Африкан и анонимный автор диалога «О правой вере»; их объединение в одно группу — чисто условное. Наконец, последняя группа христианских писателей доникейской эпохи представлена западными богословами. Родоначальником западной патристической мысли можно считать св. Иринея Лионского, перенесшего в Галлию традиции малоазийского богословия. За ним следуют апологет Минуций Феликс, св. Ипполит Римский, Новациан: св. Киприан Карфагенский, Орнобий и Лактанций.
Следующий мощный пласт в истории церковной литературы составляют творения отцов и учителей Церкви эпохи вселенских соборов (начало IV — начало IX вв.). Данная эпоха, в свою очередь, подразделяется на три периода. Первый период обычно принято называть «золотым веком святоотеческой письменности», хронологические рамки которого можно приблизительно установить 325–451 гг. В этом «веке» явно намечаются несколько ведущих богословско-литературных течений. Первый мы обозначили бы (понимая лишь относительную точность такого обозначения), как новоалександрийско-каппадокийское направление в, святоотеческом богословии, оно представлено творениями свв. Афанасия Александрийского, Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского, Амфилохия Иконийского и Кирилла Александрийского. В некоторой степени антиподом данного направления является Антиохийская школа: возникнув еще в доникейскую эпоху (личность св. Лукиана), это течение богословской мысли оформилось в творениях св. Евстафия Антиохийского, Диодора Тарсийского, св. Иоанна Златоуста, Феодора Мопсуестийского и блж. Феодорита Кирского. «Эпигонами» Антиохийской школы следует считать Нестория и Евферия Тианского. Вне этих двух основных направлений богословской мысли греческого Востока стоят такие церковные писатели, как Евсевий Кесарийский, св. Кирилл Иерусалимский, св. Епифаний Кипрский, Исихий Иерусалимский, свв. Прокл и Геннадий Константинопольские, которые условно можно объединить в одну группу. Важнейшим и существенным элементом церковной литературы «золотого века» является монашеская письменность IV–V вв. (в данном случае хронологические рамки данного «века» следует несколько раздвинуть). Ее представляют творения прп. Антония Великого, св. Аммона, прп. Пахомия Великого и его учеников, прп. Макария Египетского, Евагрия Понтийского, Палладия Еленопольского, прп. Исидора Пелусиота, прп. Нила Анкирского, прп. Марка Подвижника, блж. Диадоха Фотикийского и нескольких менее известных авторов (св. Серапиона Тмуитского, Стефана Фиваидского и пр.). К этой группе относится также сборник «Apophthegmata Patrum» (в двух своих основных редакциях, которые в русском переводе называются: «Древний Патерик» и «Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцов»), анонимное сочинение на греческом языке «История египетских монахов» (на русский язык оно не переводилось и известно преимущественно в латинской переработке Руфина Аквилейского, как «Жизнь пустынных отцов»), творения преп. Иоанна Кассиана (хотя они написаны на латинском языке, но по со{с. 19}держанию и духу своему принадлежат целиком миру древних египетских иноков) и сочинения аввы Исаии (в связи с работой исследователей над рукописной традицией их возникло множество проблем, в том числе — проблема авторства). Неотъемлемую часть церковной письменности «золотого века» составляют, естественно, и творения западных отцов Церкви: свв. Илария Пиктавийского, Амвросия Медиоланского, блж. Иеронима Стридонского, блаж. Августина и свт. Льва Великого, к которым примыкают менее известные латинские писатели (Руфин Аквилейский, Никита Ремесианский и пр.). Наконец, и сирийская церковная письменность (или сирийская патрология), представленная в первую очередь творениями таких ярких богословов, как Афраат Персидский Мудрец, св. Ефрем Сирии, Кириллона, Иоанн Апамейский и пр., органично вписывается в этот «золотой век».
За данным «веком» следует большой и несколько аморфный (с точки зрения наличия ясно выраженных богословских направлений) период, который можно назвать «путем к патристическому синтезу» (вторая половина V — начало VIII вв.). Группировать в нем произведения церковной литературы, за отсутствием рельефно намеченных богословских течений, часто бывает достаточно затруднительно. Характерной чертой данного периода является также наличие значительного числа полемических сочинений, что и неудивительно, ибо как раз на него приходится пик христологических споров. Открывается он знаменитым «Ареопагитским корпусом», проблема авторства которого до сих пор служит предметом самых жарких научных дискуссий. Совсем иной род церковной словесности представляют произведения православных полемистов VI в., которых иногда разделяют на т. н. «неохалкидонитов» и «строгих халкидонитов» (впрочем, такое разделение весьма относительно, а сами эти наименования далеко не бесспорны). К этой группе церковных авторов принадлежат: Нефалий Александрийский, Иоанн Грамматик Кесарийский, Иоанн Скифопольский, Леонтий Византийский и Леонтий Иерусалимский (несколько особняком стоит третий Леонтий — пресвитер Константинопольский, бывший достаточно талантливым проповедником), св. Ефрем Антиохийский, император Юстиниан Великий, Ираклиан Халкидонский, Ипатий Ефесский, «скифские монахи», Памфилий Богослов, монах Евстафий, Феодор Раифский, Анастасий I Антиохийский и Евлогий Александрийский. Сочинения этих многочисленных авторов, намечающих в основном решение христологической проблемы, подготовили почву для зрелого творчества отцов VII в.: св. Софрония Иерусалимского, преп. Максима Исповедника и преп. Анастасия Синаита. Данная линия развития святоотеческого богословия находит завершение в творениях св. Иоанна Дамаскина, который в определённой степени подвёл итоги всей предшествующей церковной науки.
Сущностным элементом «патристического синтеза», намеченного в основных чертах прежде всего преп. Максимом Исповедником и св. Иоанном Дамаскиным, является аскетическая письменность VI — VII вв. Ее представляют: «Руководство к духовной жизни» преп. Варсануфия Великого и Иоанна, агиографические труды Кирилла Скифопольского, «Пандекты» Антиоха Монаха — малоизвестное сочинение инока Лавры Саввы Освященного, создавшего в начале VII в. своего рода «компендиум» всего христианского нравственного богословия, творения аввы Дорофея, «Главы» (или «Слово подвижническое») Иоанна Карпафийского (об этом авторе практически ничего неизвестно; предполагается только, что жил он в V–VII вв.), «Духовный луг» блж. Иоанна Мосха, «Главы о любви» аввы Фалассия, известная «Лествица» преп. Иоанна одного из родоначальников «синайского исихазма»: к последнему можно также причислить творения прп. Филофея и прп. Исихия (хотя вопрос о времени жизни этих подвижников остается открытым). К данной группе аскетических писателей следует еще отнести и прп. Исаака Сирина — несторианского {с. 20} подвижника и епископа, удостоившегося быть причисленным к лику святых Православной Церкви. Латинская церковная литература этого периода представлена весьма большим количеством авторов, из которых можно выделить такого яркого проповедника и даровитого аскетического писателя, как Кесарий Арелатский, крупного философа и богослова Боэция, столпа западного монашества св. Бенедикта Нурсийского, энциклопедически образованного Исидора Севильского и папу св. Григория Двоеслова. К ним необходимо также отнести Беду Достопочтенного и Иоанна Скота Эриугену — последний, хотя и жил в IX в., завершает своим творчеством «патристический цикл» на латинском Западе.
Церковная письменность эпохи вселенских соборов на греческом Востоке заканчивается периодом защитников иконопочитания (начало VIII — начало IX вв.). Св. Иоанн Дамаскин, завершая собой предшествующий период, одновременно начинает этот новый этап святоотеческого богословия. Его современником был св. Герман Константинопольский, известный не только своими тремя посланиями, в которых он одним из первых дает отпор нахлынувшей волне иконоборчества, но и проповедями, литургическими песнопениями, толкованием на Божественную Литургию и рядом богословско-философских трактатов. Весьма большое значение для понимания развития теории иконопочитания имеет сочинение «Наставление старца о святых иконах», открытое и опубликованное Б. М. Мелиоранским, в котором простой монах Георгин Киприянин развенчивает епископа — сторонника иконоборчества, показывая всю несостоятельность богословских посылок данной ереси. Творения св. Никифора Константинопольского и прп. Феодора Студита подводят черту под этим сравнительно кратким, но чрезвычайно существенным для православного вероучения, периодом истории церковной литературы.
Данный период служит своего рода «переходным мостом» к патристической письменности средне- и поздневизантийской эпохи (начало IX — середина XV вв.). К сожалению, по причине пока еще слабой изученности (с патрологической точки зрения) этой эпохи, в ней наблюдается наличие множества «белых пятен». Поэтому представляется возможным лишь слабым пунктиром наметить тенденции развития церковной литературы и богословия данного важнейшего этапа патристической мысли. Начало ему в средне-византийский период полагает творчество св. Фотия Константинопольского — выдающегося богослова, ученого-энциклопедиста, экзегета и проповедника, творения которого практически еще неизвестны русскому православному читателю. Затем на небосклоне византийской церковной словесности немерцающим светом начинает гореть звезда тайнозрительного богословия преп. Симеона Нового Богослова. Его ученик и духовное чадо — преп. Никита Стифат — также занимает немаловажное место в истории православной литературы средне-византийского периода: помимо «Жития» своего наставника, он известен как автор достаточно многочисленных трудов: анти-латинских трактатов, аскетических «Глав», богословско-философских произведений, посланий и пр.
Такие аскетические писатели, как Илия Экдик и прп. Петр Дамаскин, продолжают в этот период традиции предшествующего монашеского любомудрия. Совсем иной характер носит творчество Николая Мефонского — преимущественно полемиста против «латинской ереси», раскрывшего в ходе борьбы с ней ряд немаловажных аспектов православной триадологии, христологии и экклесиологии. На грани перехода от средне-византийского к поздневизантийскому периоду церковной словесности весьма заметной фигурой выделяется личность Никифора Влеммида — многопланового литератора, византийского «дидаскала», ученого и философа, догматиста и полемиста. Один из византийских «импе{с. 21}раторов-богословов» Феодор II Ласкарис завершает средне-византийский период (особого внимания требует его сочинение «Христианское богословие»).
Поздневизантийский период церковной письменности практически совпадает с правлением династии Палеологов, которое характеризуется пышным расцветом культуры («Палеологовский Ренессанс»). Сущностное средоточие данного периода составляют творения главных представителей «поздневизантийского исихазма»: св. Феолипта Филадельфийского, прп. Григория Синаита, св. Григория Паламы и Николая Кавасилы. К ним органично примыкают богословские трактаты защитника исихазма Иоанна Кантакузина (одно время восседавшего на императорском престоле, а затем принявшего монашеский постриг с именем Иоасафа), «Наставление безмолствующим» Каллиста и Игнатия Ксанфопулов, высокоумозрительный трактат Каллиста Катафигиота «О Божественном единении и созерцательной жизни» и ряд других аскетических произведений. Наконец, творческий взлет духовной мысли умирающей Византии лебединой песней звучит в трудах св. Марка Ефесского, Георгия Схолария (ставшего константинопольским патриархом под именем Геннадия II) и блж. Симеона Солунского.
Пятнадцатым столетием и заканчивается, на наш взгляд, та патрология, которую можно условно назвать «классической патрологией». Она представляет собой преемственный ряд памятников церковной письменности, непрерывным потоком струящихся от апостольских времен до гибели Византии. После ее гибели этот поток не иссяк, но преобразовался и изменил свой вид, разбившись на множество более мелких рукавов «национальных патрологий». Собственно говоря, процесс образования их начался еще в период прочного бытия византийской державы, когда стали возникать поместные национальные Церкви: перевод богослужения на родной язык в них стимулировал и создание национальных церковных литератур. Образование их протекало с различной степенью интенсивности; наиболее плодотворным данный процесс оказался в Грузии и в славянских странах. Среди славянских христианских литератур ведущее место вскоре заняла русская церковная словесность (или «русская патрология»). Что же касается выражения «сирийская патрология», то оно после V в. вряд ли имеет право на существование, поскольку, с отделением несториан и монофизитов от Православной Церкви, можно говорить только о «сирийской христианской литературе» (учитывая, естественно, тот специфичный оттенок, который данная литература приобретала у несториан или монофизитов). В таком же смысле следует говорить об «армянской, коптской, арабской» и пр. «христианских литературах», хотя здесь бывают и. исключения: например, арабский христианский писатель Феодор абу Кура — ученик св. Иоанна Дамаскина, также как и преп. Исаак Сирии, не должен выпадать из поля зрения патрологической науки.
Культурно-исторические условия возникновения христианской апологетики.
Появление жанра апологетической литературы в истории церковной письменности связано в первую очередь с тем, что христианская Церковь во II в. сделала значительные успехи в своей миссионерской деятельности и свет Благовествования проник во многие, даже отделенные, уголки огромной Римской империи, выйдя и за пределы ее. Процесс обращения в христианство охватил практически все слои пестрого римского общества, в том числе и высшие «страты» его. Подобный успех христианского Благовествования вызвал естественную реакцию язычества, которая шла, так сказать, по трем «каналам»: государственного неприятия религии Христовой, оппозиции ей со стороны языческой интеллиген{с. 22}ции и непонимания ее в массе языческого «плебса». Кроме того, к этому добавлялась уже ставшая традиционной враждебность иудаизма к Церкви Христовой. Взаимодействие данных четырех «реакционных факторов» и определили во многом задачи ранней христианской апологетики. Поэтому, по словам Д. Гусева, христианские апологеты II в. в силу первого фактора должны были доказать, во-первых, «не только с точки зрения нравственно-религиозной, но и с точки зрения юридической, право христианства на свободное отправление своего религиозного культа и выставить на вид всю несправедливость той процедуры, которой подвергались христиане во время суда над ними. Во-вторых, в виду гордого и высокомерного презрения к христианству языческих ученых и философов, им нужно было показать и представить всю высоту, все божественное величие и неизмеримое превосходство христианского учения над всеми древними религиозно-философскими воззрениями и системами. Наконец, в-третьих, в виду религиозного фанатизма низших и необразованных масс римско-языческого общества, обвинявших христиан в разных небывалых преступлениях — в безбожии, безнравственности и в общественной и политической неблагонадежности — христианские апологеты должны были представить во всем блеске чистоту христианских догматов, святость христианской морали и высокий нравственный характер жизни и поведения христиан, — духовность и возвышенность всех их стремлений и полнейшую отрешенность их от разных политических интересов и целей». К этому необходимо добавить и четвертую задачу: доказательство того, что христианство есть «истинный Израиль» в противоположность «Израилю ветхому», уже сыгравшему свою историческую роль и сошедшему со всемирной сцены Богооткровения. Следует отметить, что если четвертая задача стала уже достаточно традиционной в христианской письменности (в Новом Завете и у мужей апостольских), то первые три являлись по преимуществу новыми, и христианским апологетам II в. здесь пришлось во многом «торить путь» для будущих богословов. Правда, многие предпосылки для христианской апологетики были заложены в некоторых сочинениях авторов, принадлежащих к так называемому «эллинистическому иудаизму» (Филона Александрийского, Иосифа Флавия и др. Особенно важным в данном плане было значение Филона, Согласно В. Ф. Иваницкому, «несомненным нужно признать влияние Филона на христианскую апологетику. Народившееся христианство было встречено со стороны язычников теми же почти обвинениями, какие предъявлялись и иудейству. Поэтому-то христианские апологеты пользовались и материалом, и методом полемики теми же, какой успела выработать апологетика иудейская; в частности, воспользовались они и тем, что давал Филон». И «насколько вообще Филон был близок к христианству, видно из того, что христианская Церковь всегда относилась к нему с симпатией; христианские писатели сохранили нам сочинения Филона, цитаты из последних они приводили обыкновенно наряду со свидетельствами pateras, самого Филона объявляют христианином и создают даже целую легенду о его отношениях к Ап. Петру». ), но то были лишь предпосылки, ибо задачи христианских апологетов были не только несравнимо шире задач иудейских апологетов, но и носили качественно иной характер.
Указанные задачи определили и характер ранней христианской апологетики: по сравнению с творениями мужей апостольских, которые писались преимущественно для христианской аудитории, сочинения апологетов предназначались и для «внешних», хотя безусловно предполагалось и чтение их членами Церкви. Это, в свою очередь, определило и другую важную черту ранней апологетики: церковные писатели, представляющие ее, активно использовали терминологию античной философии, являющуюся своего рода «койне» образованного греко-римского общества. Используя этот язык античной философии и {с. 23} некоторые ее идеи, христианские апологеты коренным образом трансформировали и преобразили содержание их, исходя из того убеждения, что христианство намного выше и достойнее данной философии, поскольку есть единственное истинное Любомудрие в подлинном смысле этого слова. Такой подход к античной философии (и вообще к античной культуре) исключал «эллинизацию христианства» (знаменитый тезис А. Гарнака), а, наоборот, имел следствием «христианизацию эллинизма», хотя процесс данной «христианизации» происходил с большими трудностями и весьма продолжительно.
Осуществляя намеченные выше задачи, ранне–христианские апологеты применяли два основных метода. «Первый из них самый естественный и наиболее необходимый, прямо вытекающий из требований задачи, можно назвать положительным. апологетическим. Сущность его сводилась к тому, что апологеты оправдывали христиан от возводимых на них обвинений через раскрытие христианского вероучения и жизни, безупречность которых должна была освобождать христиан от преследований. После того, как было доказано высокое достоинство христианского вероучения и чистота христианской жизни, право христиан на свободное от стеснений существование можно было доказать и косвенным путем, посредством критики враждебных христианству религий. Раскрытие того, что иудейская религия, хотя истинная и божественная, потеряла свое значение с появлением христианства, а язычество, как сплошное уклонение от божественной истины, не может дать удовлетворения ни религиозным, ни нравственным потребностям человека, наглядно доказывало несправедливость тех, которые преследовали религию лучшую, сами держась религий или потерявших свое значение, или совсем не имеющих его. Этот второй метод можно назвать отрицательным. полемическим. Он служил как бы дополнением к первому, еще рельефнее оттеняя превосходство христианства, а потому апологеты пользовались тем и другим совместно, но в разное время я при различных условиях не в одинаковой мере».
Указанные задачи определили и характер ранней христианской апологетики: по сравнению с творениями мужей апостольских, которые писались преимущественно для христианской аудитории, сочинения апологетов предназначались и для «внешних», хотя безусловно предполагалось и чтение их членами Церкви. Это, в свою очередь, определило и другую важную черту ранней апологетики: церковные писатели, представляющие ее, активно использовали терминологию античной философии, являющуюся своего рода «койне» образованного греко-римского общества. Используя этот язык античной философии и {с. 23} некоторые ее идеи, христианские апологеты коренным образом трансформировали и преобразили содержание их, исходя из того убеждения, что христианство намного выше и достойнее данной философии, поскольку есть единственное истинное Любомудрие в подлинном смысле этого слова. Такой подход к античной философии (и вообще к античной культуре) исключал «эллинизацию христианства» (знаменитый тезис А. Гарнака), а, наоборот, имел следствием «христианизацию эллинизма», хотя процесс данной «христианизации» происходил с большими трудностями и весьма продолжительно.
Осуществляя намеченные выше задачи, ранне–христианские апологеты применяли два основных метода. «Первый из них самый естественный и наиболее необходимый, прямо вытекающий из требований задачи, можно назвать положительным. апологетическим. Сущность его сводилась к тому, что апологеты оправдывали христиан от возводимых на них обвинений через раскрытие христианского вероучения и жизни, безупречность которых должна была освобождать христиан от преследований. После того, как было доказано высокое достоинство христианского вероучения и чистота христианской жизни, право христиан на свободное от стеснений существование можно было доказать и косвенным путем, посредством критики враждебных христианству религий. Раскрытие того, что иудейская религия, хотя истинная и божественная, потеряла свое значение с появлением христианства, а язычество, как сплошное уклонение от божественной истины, не может дать удовлетворения ни религиозным, ни нравственным потребностям человека, наглядно доказывало несправедливость тех, которые преследовали религию лучшую, сами держась религий или потерявших свое значение, или совсем не имеющих его. Этот второй метод можно назвать отрицательным. полемическим. Он служил как бы дополнением к первому, еще рельефнее оттеняя превосходство христианства, а потому апологеты пользовались тем и другим совместно, но в разное время я при различных условиях не в одинаковой мере».