Страница:
---------------------------------------------------------------
© Copyright Александр Сидоров
Email: zhiganets@mail.ru
---------------------------------------------------------------
ЖАРГОН ПРЕСТУПНОГО МИРА появился с появлением преступности. Особый,
тайный язык преступников существовал с давних времен и на Руси. Одно из
письменных тому свидетельств - анонимная "Автобиография", которая
приписывается известному "российскому мошеннику, вору, разбойнику, и бывшему
московскому сыщику" ХVIII века Ваньке Каину (впервые отрывок из этой
"Автобиографии" был опубликован Матвеем Комаровым в его "Жизнеописании
Ваньки Каина").
Встречающиеся в тексте жаргонные слова и выражения в скобках
переводятся на литературный язык:
...По приезде секретарь меня спрашивал: по которому пункту я за собой
сказывал? коему я говорил, что ни пунктов, ни фунтов, ни весу, ни походу не
знаю, а о деле моем тому скажу, кто на том стуле сидит, на котором собачки
вырезаны (то есть на судейских креслах)...
...На другой день поутру граф Семен Андреевич Салтыков, приехав,
приказал отвести меня в немшоную баню(то есть в застенок), где людей весют,
сколько кто потянет...
И далее в том же духе. Уже тогда жаргону был свойствен "черный юмор"
висельников: "людей весют, сколько кто потянет" - намек на дыбу; "немшоная
баня" (по Далю - "срубленный без мха, непроложенный, непробитый мхом") -
ироническое определение каменных подвалов, стены которых действительно были
"немшоными", но жару там задавали куда больше, чем в бане...
БОГАТЫЙ ЛЕКСИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛ для изучения жаргона преступников и
арестантов оставила нам литература ХIХ века, а также труды лингвистов,
уделивших огромное внимание изучению так называемых "тайных" языков. Именно
благодаря этим людям мы имеем возможность достаточно подробно проследить
становление и развитие так называемой "блатной фени" - того арго, которое
явилось основой современного "воровского" языка.
Чаще всего многие исследователи русского уголовного жаргона связывают
его традиционное название - "феня" - с "офеней", или "офенским" языком, то
есть языком бродячих торговцев-коробейников ХIХ века. Связь эта несомненна и
очевидна. Многие слова действительно перекочевали из "офенского" языка в
жаргон преступников. Тем более что, при всем различии, уголовники и мелочные
торгаши вразноску (как определял офеней Владимир Даль) имели и кое-какие
общие черты. Нет, конечно, офени часто, как раз напротив, становились
жертвами преступлений. Одной из причин, подтолкнувших их к созданию тайного
языка, была необходимость обеспечить свою безопасность. Посторонний не
должен был знать, где они берут свой товар, сколько этого товара торговец
несет с собой, куда и какими путями направляется, сколько денег выручил...
Однако не следует представлять коробейников только безропотными
жертвами. Не случайно сами себя они называли также "обзетильниками": на их
тайном языке "обзетить" значило обмануть, "обзетильник" - плут. Стало быть,
тайный язык нужен был и для "обмена опытом", передачи сведений о местах,
наиболее благоприятных для мошенничества...
Влияние на "блатную музыку" оказали и многие другие условные языки
торговцев и ремесленников. Владимир Ленин в своей работе "Развитие
капитализма в России" подчеркивал стремление мелких промышленников оградить
себя от конкуренции. Он писал, что эти ремесленники "всеми силами скрывают
выгодные занятия от односельчан, употребляют для этого разные хитрости...,
не пускают никого в свои мастерские, ...не сообщают о производстве даже
родным детям". Как одну из таких "хитростей" Ленин называет "матройский
язык", которым пользовались мастера войлочного производства в с. Красном
Нижегородской губернии.
Немало слов русский уголовный жаргон позаимствовал также у костромских
шерстобитов, бродячих музыкантов-лирников, нищих-кантюжников (которые целыми
деревнями "кантюжили", "кантовались" по городам, прося подаяние),
нищих-мостырников (просивших милостыни на мостах) и пр. Однако становление,
развитие, изменение преступного арго - тема особого исследования.
ВПРОЧЕМ, "ТАЙНОЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ" как условных языков ремесленного люда,
так и воровского арго - вопрос достаточно спорный. Автор настоящего
исследования склонен разделять точку зрения академика Лихачева, который
определяет такой подход как "донаучный". Еще в 1938 году Дмитрий Сергеевич
писал:
...Донаучный взгляд... толковал арго как результат некоего "contrat
social", заключаемого арготирующей группой с целью сокрытия своих замыслов и
действий от могущих их подслушать представителей чуждых слоев населения.
Это представление, не всегда являвшееся фактом наблюдения, а скорее
бывшее некоторой абстрактной попыткой истолкования арго, имело неоспоримые
достоинства и дожило в той или иной форме до наших дней...
Однако объяснение это не может быть принято в настоящее время даже в
компромиссных формах, так как, будучи логически и последовательно применено,
оно влечет за собой целый ряд следствий, приводящих к абсурду
посылки.("Арготические слова профессиональной речи").
Далее автор приводит примеры, опровергающие укоренившееся мнение об
условных языках ремесленников и торговцев как о языках "тайных". Нас,
впрочем, интересует не арго вообще, а непосредственно жаргон уголовников.
Вот что думает по этому поводу Лихачев (и с чем мы полностью должны
согласиться):
Называть воровскую речь условной и тайной только потому, что она нам
непонятна, так же наивно, как и называть иностранцев "немцами" потому
только, что они не говорят на языке туземцев. Так же наивно предположение,
что вор может сохранять конспирацию, разговаривая на своем "блатном языке".
Воровская речь может только выдать вора, а не скрыть задумываемое им
предприятие: на воровском языке принято обычно говорить между своими и по
большей части в отсутствие посторонних.
То, что воровская речь не может служить для тайных переговоров, должно
быть ясно, поскольку насыщенность ее специфическими арготизмами не настолько
велика, чтобы ее смысл нельзя было уловить слушающему. Воровская речь полна
слов и выражений, которые только слегка видоизменяют обычное русское
значение, о смысле которых легко догадаться и которые нельзя объяснить
простым "засекречиванием"...
Обычная речь вора так же естественна и не условна, как и речь
представителя любой другой социальной группы. Законы развития всякого языка
- ее законы...
Воровская речь должна изобличать в воре "своего", доказывать его полную
принадлежность воровскому миру наряду с другими признаками, которыми вор
всячески старается выделиться в окружающей его среде, подчеркнуть свое
воровское достоинство: манера носить кепку, надвигая ее на глаза, модная в
воровской среде одежда, походка, жестикуляция, татуировка...
Употребление воровского слова для снижения, вульгаризации своей речи
доказывает, что говорящий не принадлежит к воровской среде...
Общераспространенное мнение о воровской речи, искажающее настоящее положение
вещей, основано на речи именно этих "блатыканных". Сниженность и вульгаризм
воровской речи - особенность нашего восприятия. Она искажена с точки зрения
нашей языковой системы, но в восприятии самого вора она носит "героический",
приподнятый характер... ("Черты первобытного примитивизма воровской речи",
1935 г.).
Действительно, за двадцать лет непосредственного общения с носителями
воровского арго я пришел примерно к тому же выводу, что и Дмитрий Сергеевич
Лихачев. К его аргументам хотелось бы добавить еще несколько. Совершенно
очевидно, например, что уголовно-арестантским жаргоном легко овладевают те,
от кого преступник в первую очередь должен оберегать себя и свои секреты -
сотрудники правоохранительных органов (особенно работники милиции и мест
лишения свободы). Причем если оперативники делают это целенаправленно и
сознательно, с целью борьбы против уголовного сообщества, то работники
колоний и тюрем зачастую осваивают "феню", как говорится, "по ходу дела",
просто общаясь с ее носителями.
То же самое видно и на примере арестантов, которые не принадлежат к
сообществу профессиональных преступников. Раньше таких зэков называли
"фраерами", сейчас - "случайными пассажирами" и проч. Они очень быстро,
находясь местах лишения свободы с уголовниками-профессионалами, перенимают
их речь, легко понимают все, что те говорят. Язык же арестантского мира
(являющийся обязательной составной частью жаргона преступников) вообще
постигается следственно арестованным или осужденным с первых же дней
пребывания в местах лишения свободы - независимо от принадлежности к
уголовной "братве".
Ил. No19: отдельное фото пацана с наколкой на лбу.
Подпись -
Азбука блатного жаргона: читай и запоминай!
Существует также совершенно нелепое убеждение, будто бы "блатной мир"
заменяет в своем лексиконе "тайные" слова, как только они становятся
известны уголовному розыску или обретают популярность в народе. Это далеко
не так. Напротив, жаргон - достаточно устойчивая языковая система. Многие
слова в нем сохраняются долгое время, даже на протяжении веков. Например,
"лох" (простак; заимствовано из офенского), "бабки", "воздух" (деньги);
"бутор" (ерунда, мусор, барахло); "вассар" (сигнал тревоги), "шмон" (обыск);
"болдоха" (солнце; на дореволюционном арго также - беглый каторжник),
"мусор", "мент" (сотрудник милиции, полиции, мест лишения свободы) и сотни
других. Уголовнику глубоко начхать, знает ли работник угро значение тех или
иных слов. Да и не может быть тайным язык, на котором общаются десятки тысяч
людей!
ЖАРГОН "БЛАТНОГО" МИРА СЛЕДУЕТ ВОСПРИНИМАТЬ ПРЕЖДЕ ВСЕГО как
"профессиональный", связанный в большей степени со специфическим образом
жизни "уркаганов", отражающий мировоззрение и быт профессиональных
уголовников (а также арестантов, поскольку значительная часть лексики
"воров" связана с местами лишения свободы).
Надо при этом подчеркнуть, что арго профессиональных преступников
НИКОГДА НЕ БЫЛО ЗАМКНУТОЙ СИСТЕМОЙ. Даже дореволюционная "блатная музыка"
была близка к народным говорам и диалектам, подпитывалась от них. Это
совершенно понятно, поскольку любой "уркаган" попадает в преступное
сообщество не из безвоздушного пространства. Он является уроженцем
конкретного региона страны, и в его речи отражаются лексические особенности
определенного наречия, диалекта. Уголовное арго включает (избирательно,
конечно) подобные слова, выражения, фразеологические обороты, пословицы,
поговорки и проч. в состав своей активной лексики, порою без изменений,
часто - с незначительными изменениями, а бывает, вкладывает в них свой
смысл.
Для подтверждения достаточно обратиться к лексике уголовного мира:
"базлать", "баклан", "ботать", "крутить восьмерики" (восьмерики - жернова на
мельнице), "бабки", "локш" и т.д. - все это слова диалектные, которые
уголовный жаргон перенял из говоров и диалектов великорусского языка. Кто
желает убедиться в этом, пусть обратится к "Толковому словарю..." Владимира
Даля, или к "Этимологическому словарю..." Макса Фасмера, или к сотням работ
отечественных и зарубежных исследователей русского языка и фольклора.
СОЗДАНИЕ ГУЛАГА ПРИДАЛО ЭТОМУ ПРОЦЕССУ ЗАИМСТВОВАНИЯ более активный,
массовый характер. С начала 30-х по середину 50-х годов "блатная феня"
подверглась мощному воздействию, влиянию многочисленных русских диалектов и
говоров, профессиональных арго, городского сленга; в нее проникли реалии
изменяющегося общества, она не осталась в стороне от политики. Изучая
уголовно-арестантский жаргон, мы можем найти в нем даже следы славянской
мифологии, древнерусских сказаний, народных верований, крестьянского и
городского быта! Несомненно, все это понемногу впитывал в себя жаргон еще и
до революции. Однако качественные изменения в "блатной музыке" начинают
происходить именно "благодаря" созданию системы ГУЛАГа и наполнению этой
страшной империи миллионами разношерстных обитателей из самых разных слоев
населения. Это в первую очередь - потоки "раскулаченных" крестьян из всех
уголков России, носителей того самого живого великорусского языка, изучению
которого посвятил всю свою жизнь Владимир Иванович Даль. Это - и дворяне, и
священнослужители, и рабочие, и военные, и казачество, и
совпартноменклатура... Каждый из этих "потоков" привносил в жаргон элементы
своей лексики.
"Воровской" мир черпал из сокровищницы всех этих диалектов и наречий,
"творчески перерабатывал" их. Со своей стороны, практически каждый арестант,
отбывая огромные сроки наказания, легко усваивал "блатную феню",
перерабатывая и обогащая ее. К огромному сожалению, мы не можем остановиться
на этом более подробно, хотя нами накоплен богатейший лексический материал.
Но не проиллюстрировать этот тезис примерами было бы тоже неправильно: в
таком случае он просто, что называется, повиснет в воздухе.
Во всяком случае, мы возьмем на себя смелость сделать вывод: массовые
репрессии в СССР привели к тому, что уголовный жаргон перестал быть
замкнутой лексической системой, которую используют исключительно между собой
и в своих целях профессиональные преступники. Значительно обогатившись за
счет просторечной и диалектной лексики, профессиональных арго, "блатная
феня" в своем измененном виде стала языком общения всех арестантов
независимо от их "масти" и положения в лагерном мире. Позже это
обстоятельство обеспечило жаргону проникновение из лагерей на волю и
значительное влияние на язык свободного общества - как просторечный, так и
литературный.
МЫ УЖЕ УПОМИНАЛИ, что так называемая "блатная музыка" (ныне уже
уголовниками так не называемая) бережно сохраняет диалектную лексику. В этом
легко убедиться. Например, слово "гаман" ("гаманец", "гаманок") - так на
жаргоне называют кошелек - занимает почетное место во всех словарях
"воровского" языка. Однако на Севере России никто даже в голову не возьмет,
что оно - жаргонное (как, впрочем, и в казачьих станицах). В жаргон "гаман"
попал из русских диалектов, в русские диалекты, соответственно, - из
церковно-славянского языка, который, в свою очередь, заимствовал слово из
татарского! В татарском (и персидском) хамьян, хам-ян - кожаный или
матерчатый кошелек для денег, иногда в виде пояса.
Другое "блатное" словечко - "ла/нтух", "лантухи". "Лантухом" называют
на жаргоне широкую повязку на рукаве (например, у дежурного офицера или
активиста-осужденного), "лантухами" - краденые носильные вещи, а также - уши
("Чего ты лантухи развесил?"). В "воровское" арго слово попало из диалектов
юго-запада России, где "лантухом" называли мешковину. В казачьих говорах
"лантух" - платок (через польск. "Lаntuch" из немецкого "Leintuch" -
полотно).
"Лепень" - так "жулики" и арестанты называют пиджак. У этого словечка -
богатая история! На языке бродячих торговцев - "офеней" так назывался платок
(и расписной женский, и носовой). Видимо, от церковно-славянского "ле/пота"
- красота: женские платки и шали расписываются узорами. Поначалу и у
"блатных" слово лепень обозначало носовой платок: надо заметить, что "урки"
и "сидельцы" расписывают такие платки различными рисунками и дарят друг
другу, а также посылают родным. Однако в период "сучьей войны", когда в
противовес "старой" "фене", известной "гадам" (предателям "воровской идеи"),
стала создаваться новая, "честные воры" носовому платку дали название
"марочка" (от русского "марать" - пачкать). "Лепень" же превратился в
пиджак, вытесняя прежний "клифт" (хотя так и не вытеснив его окончательно).
Чрезвычайно интересна этимология слова "бабки". Сейчас его справедливо
относят к просторечной лексике. Но сюда "бабки" перекочевали через
посредство "воровского" арго, потому многие словари до сих пор дают пометку
"жаргонное". Так, Всеволод Крестовский в "Петербургских трущобах" объясняет
читателю, что на тайном языке преступного мира Петербурга слово "бабка" (а
также "сора") значит деньги.
Как видим, поначалу слово имело и единственное число (сегодня "бабки"
употребляются лишь во множественном). Это не случайно, поскольку уголовным
арго оно заимствовано опять-таки из русских говоров! В крестьянском быту
"бабкой" (также "бабой") называли несколько составленных один к другому
снопов на жниве (от 10 до 13), из которых один клали сверху этой "пирамиды".
Издали такое "сооружение" действительно напоминало русскую бабу в сарафане.
"Бабками" считали часто урожай: "сколько ты бабок снял?" Рассчитывались
нередко тоже "бабками". Вспомним по этому поводу знаменитого ершовского
"Конька-Горбунка":
Двух коней, коль хошь, продай,
Но конька не отдавай
Ни за пояс, ни за шапку,
Ни за черную, слышь, бабку...
Под "черной бабкой" Ершов разумел снопы ржаного хлеба.
Позже слово стало употребляться во множественном числе - под влиянием
русской игры в "бабки". В жаргоне наряду с устойчивым оборотом "снимать
бабки" сохранились и "игровые" выражения - "сшибать бабки", "подбивать
бабки". По смыслу синонимичные, они, однако, имеют разное происхождение.
Вот ведь сколько интересного может поведать "блатная феня", якобы
"засоряющая" великий и могучий русский язык! И это - лишь цветочки. Знаете
ли вы, что некоторые "воровские" слова и выражения уголовный мир перенял у
мира дворянского? Например, такое словечко, как "тасоваться", на которое с
жаром нынче набрасываются языковеды-пуристы. Но ведь еще Александр Сергеевич
Пушкин в стихотворении "Пирующие студенты" обращался к своему приятелю
Михаилу Яковлеву:
С тобой тасуюсь без чинов,
Люблю тебя душою...
Что же, теперь и это место у Пушкина вымарывать, как заменяют точками
нецензурную лексику, которую он использовал в стихах?
Да разве речь идет только об отдельных словах? А сколько могут
рассказать десятки фразеологических оборотов уголовно-арестантского языка!
Например, "блатным", "грубым", "мерзким" считается выражение "водить
обезьяну" - затягивать время, мешкать; также - надоедать, бродить бесцельно,
приставая к кому-либо. Однако на самом деле этот фразеологический оборот
тесно связан с народными свадебными обрядами. На свадьбах существовал целый
ряд таких веселых обрядов с переодеваниями. Кого-то наряжали "медведем", и
он бродил с "цыганом" (в подражание ярмарочным цыганам). Переодевались также
в "шарманщика" и "обезьяну": "После венчания все с родства одеваются, как у
клоуна, и водят обезьяну, веселятся" ("Словарь русских донских говоров").
Был на свадьбах и обычай "водить кобылу": "Белую кобылу водють: лантухом
накроют двух людей, и ходють они по свадьбе. Кобыле мед дают, водку" (там
же). Разумеется, подвыпившие "обезьяны" и " кобылы" становились назойливыми,
теряли чувство меры, приставали к гостям... Кстати, на Дону до сих пор
наряду с выражением "водить обезьяну" существует синонимичное "водить
кобылу".
Интересно, что близкие по смыслу фразеологизмы существуют и в других
языках. Например, в немецком есть оборот "mit einem Affen nach Hause kommen"
(букв. "прийти домой с обезьяной"), что значит - прийти пьяным, "под мухой".
Так что не одни мы такие "распущенные"...
Недооценка взаимовлияния уголовного жаргона и других условных языков, а
также народных диалектов, литературного языка, к сожалению, нередко приводит
лингвистов, филологов к неверным выводам и гипотезам. Вот хотя бы слово
"липа" - обман, фальшивка, подложный документ. Уже с начала 20-х годов оно
вторгается в активное просторечие и даже в язык литературы. У Есенина в
"Анне Снегиной": "Купил себе "липу и вот...", с примечанием автора: "Липа -
подложный документ". Бесспорно, что заимствовано слово из воровского арго.
Но далее верную этимологию лингвисты дать не могут. В прекрасном
"Историко-этимологическом словаре" П. Черных без особых оснований
утверждает: "Первоисточник - жаргон картежных шулеров, откуда, по-видимому,
оно попало и в воровское арго. Ср. у Даля липо/к - в шулерской карточной
игре: "мазь, л и п к а я, но не маркая, которою спаиваются две карты и дают
средство ставщику вскрыть любую; липко/вое очко - "этою же мазью наклеенное
очко, которое легко отстает, если шаркнуть картою". Честно говоря, звучит
очень неубедительно; даже не языковеду ясно, что между "липком" и "липою" -
дистанция огромного размера, тем более между прилагательными "ли/повый" и
"липко/вый". Явная натяжка.
На самом же деле ларчик раскрывается проще. В воровское арго слово
попало вовсе не из жаргона картежников, а из сленга антикваров прошлого
века, прежде всего - торговцев иконами. "Липой" называлась поддельная икона.
Настоящие иконы вырезаются на ценных и твердых породах дерева; дешевые же
подделки резались на дешевой, мягкой липе и "впаривались" доверчивым
клиентам. Называлось это "садить липы", а также - "пихать липу". Разумеется,
солидный антикварий подобным промыслом лично не занимался, а поручал это
скользкое дело своим подручным - "коням".
Фактическое отрицание народности воровского арго не позволяет
языковедам отслеживать развитие, метаморфозы, многогранную жизнь русского
языка. Конечно, очень просто заявить, что выражение "забивать баки" пришло в
просторечие из "блатной музыки" - и этим ограничиться. Однако не вредно было
бы также узнать, что сама "блатная музыка" заимствовала этот
фразеологический оборот... из народных говоров! Тогда станет понятно, что к
бакенбардам он (оборот) никакого отношения не имеет. Первоначально выражение
звучало как "забивать буки" (также - "забивать буквы"): "Забивать буки
(буквы)... сбивать с толку, путать. Когда человек что-нибудь рассказывает, а
она мешает, а он говорит: чего ты мне забиваешь буквы" ("Словарь русских
донских говоров"). Несомненно более раннее, по отношению к "бакам",
происхождение оборота: "буки" - название второй буквы старославянского
алфавита. Отсюда и синонимичное "буквы забивать". Ясен и смысл выражения в
первоначальном варианте: некто встревает в чужой рассказ, мешая, забивая
свои, лишние "буки". Разумеется, урки трансформировали со свойственным им
юморком "буки" в "баки", соответственно и изменив смысл.
Таких трансформаций в жаргоне немало, особенно в переосмыслении русских
поговорок и пословиц. Так, существует в жаргоне поговорка - "Попал, как хуй
в рукомойник". Почему хуй, при чем тут рукомойник? А все дело в том, что
"жулики" несколько изменили старую русскую поговорку - "Попал, как черт в
рукомойник". Она обязана своим происхождением апокрифу о епископе Иоанне
Новгородском, позже переделанном народом в сказание "Инок в лесу". Там
повествуется, как бес соблазнял праведного инока, а тот, увидев чертенка в
рукомойнике, осенил его крестным знамением, после чего нечистый не мог
вылезти. Затем инок заставил беса отвезти его верхом к святым местам в
Иерусалим и вернуть назад - точно к обедне. Ну, а "уркаганам" "хуй"
показался куда веселее и выразительнее "черта"... И неспроста. В уголовном
мире прошлого века бытовал фразеологизм "положить голову на рукомойник". Это
значило: положить голову жертвы на рукомойник и перерезать ей горло - чтобы
крови много не было и преступник не перепачкался. Таким образом, народная и
уголовная поговорки переплелись, и родилась новая, дожившая до сего дня (в
то время как обе прежние ушли в историю).
ПОДВЕД М ИТОГ: с середины 30-х по начало 80-х годов в Советском Союзе
сложился уникальный по богатству и языковой выразительности жаргон
уголовно-арестантского мира, равного которому не существует ни в одной
другой стране. Это стало возможным исключительно "благодаря" созданию
огромной системы ГУЛАГа и массовым репрессиям в отношении всех слоев
населения из всех регионов страны. Этакое "вавилонское столпотворение",
смешение языков, воззрений на мир, представлений и проч. Да, великая
народная трагедия одновременно обернулась расцветом "блатной фени", взлетом
ее до невиданных высот. Не случайно многие представители интеллигенции,
особенно гуманитарии, прошедшие лагеря, попали под очарование этой дикой,
яркой, опьяняющей стихии, сконцентрировавшей в себе подлинно народный язык.
Лексика "воровского" арго, ее исторические корни, удивительная, забавная,
парадоксальная, трагическая этимология - особый, замечательный мир, без
знания которого обеднеет и великий русский язык, и великая русская история,
и, по большому счету, вся русская культура.
ГОВОРЯ О НЫНЕШНЕМ СОСТОЯНИИ УГОЛОВНО-АРЕСТАНТСКОГО ЖАРГОНА, следует
отметить, что русское "воровское" арго переживает далеко не лучшие времена.
Оно постепенно, но неуклонно деградирует. Как, впрочем, и наше общество, и
общественное сознание в целом. Не в последнюю очередь это связано с
изменением контингента мест лишения свободы. Сейчас за "колючкой"
оказываются в основном парии, изгои, люмпены, люди с не слишком большим и
богатым словарным запасом. Сказывается и отупение, явное снижение уровня
интеллектуального развития молодежи - во всяком случае, ее криминогенного
слоя. В общем, "падение нравов" арестантского мира...
Так что же, выходит, лучше было бы возродить ГУЛАГ? Избави Боже! То
есть для обогащения лексики "блатного" языка, его "ренессанса" такое
возрождение, безусловно, оказалось бы благотворным. Но уж пусть арго и
дальше деградирует (а в идеале - вовсе отомрет), нежели его новый "расцвет"
будет оплачен миллионами изломанных и растоптанных человеческих судеб...
© Copyright Александр Сидоров
Email: zhiganets@mail.ru
---------------------------------------------------------------
ЖАРГОН ПРЕСТУПНОГО МИРА появился с появлением преступности. Особый,
тайный язык преступников существовал с давних времен и на Руси. Одно из
письменных тому свидетельств - анонимная "Автобиография", которая
приписывается известному "российскому мошеннику, вору, разбойнику, и бывшему
московскому сыщику" ХVIII века Ваньке Каину (впервые отрывок из этой
"Автобиографии" был опубликован Матвеем Комаровым в его "Жизнеописании
Ваньки Каина").
Встречающиеся в тексте жаргонные слова и выражения в скобках
переводятся на литературный язык:
...По приезде секретарь меня спрашивал: по которому пункту я за собой
сказывал? коему я говорил, что ни пунктов, ни фунтов, ни весу, ни походу не
знаю, а о деле моем тому скажу, кто на том стуле сидит, на котором собачки
вырезаны (то есть на судейских креслах)...
...На другой день поутру граф Семен Андреевич Салтыков, приехав,
приказал отвести меня в немшоную баню(то есть в застенок), где людей весют,
сколько кто потянет...
И далее в том же духе. Уже тогда жаргону был свойствен "черный юмор"
висельников: "людей весют, сколько кто потянет" - намек на дыбу; "немшоная
баня" (по Далю - "срубленный без мха, непроложенный, непробитый мхом") -
ироническое определение каменных подвалов, стены которых действительно были
"немшоными", но жару там задавали куда больше, чем в бане...
БОГАТЫЙ ЛЕКСИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛ для изучения жаргона преступников и
арестантов оставила нам литература ХIХ века, а также труды лингвистов,
уделивших огромное внимание изучению так называемых "тайных" языков. Именно
благодаря этим людям мы имеем возможность достаточно подробно проследить
становление и развитие так называемой "блатной фени" - того арго, которое
явилось основой современного "воровского" языка.
Чаще всего многие исследователи русского уголовного жаргона связывают
его традиционное название - "феня" - с "офеней", или "офенским" языком, то
есть языком бродячих торговцев-коробейников ХIХ века. Связь эта несомненна и
очевидна. Многие слова действительно перекочевали из "офенского" языка в
жаргон преступников. Тем более что, при всем различии, уголовники и мелочные
торгаши вразноску (как определял офеней Владимир Даль) имели и кое-какие
общие черты. Нет, конечно, офени часто, как раз напротив, становились
жертвами преступлений. Одной из причин, подтолкнувших их к созданию тайного
языка, была необходимость обеспечить свою безопасность. Посторонний не
должен был знать, где они берут свой товар, сколько этого товара торговец
несет с собой, куда и какими путями направляется, сколько денег выручил...
Однако не следует представлять коробейников только безропотными
жертвами. Не случайно сами себя они называли также "обзетильниками": на их
тайном языке "обзетить" значило обмануть, "обзетильник" - плут. Стало быть,
тайный язык нужен был и для "обмена опытом", передачи сведений о местах,
наиболее благоприятных для мошенничества...
Влияние на "блатную музыку" оказали и многие другие условные языки
торговцев и ремесленников. Владимир Ленин в своей работе "Развитие
капитализма в России" подчеркивал стремление мелких промышленников оградить
себя от конкуренции. Он писал, что эти ремесленники "всеми силами скрывают
выгодные занятия от односельчан, употребляют для этого разные хитрости...,
не пускают никого в свои мастерские, ...не сообщают о производстве даже
родным детям". Как одну из таких "хитростей" Ленин называет "матройский
язык", которым пользовались мастера войлочного производства в с. Красном
Нижегородской губернии.
Немало слов русский уголовный жаргон позаимствовал также у костромских
шерстобитов, бродячих музыкантов-лирников, нищих-кантюжников (которые целыми
деревнями "кантюжили", "кантовались" по городам, прося подаяние),
нищих-мостырников (просивших милостыни на мостах) и пр. Однако становление,
развитие, изменение преступного арго - тема особого исследования.
ВПРОЧЕМ, "ТАЙНОЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ" как условных языков ремесленного люда,
так и воровского арго - вопрос достаточно спорный. Автор настоящего
исследования склонен разделять точку зрения академика Лихачева, который
определяет такой подход как "донаучный". Еще в 1938 году Дмитрий Сергеевич
писал:
...Донаучный взгляд... толковал арго как результат некоего "contrat
social", заключаемого арготирующей группой с целью сокрытия своих замыслов и
действий от могущих их подслушать представителей чуждых слоев населения.
Это представление, не всегда являвшееся фактом наблюдения, а скорее
бывшее некоторой абстрактной попыткой истолкования арго, имело неоспоримые
достоинства и дожило в той или иной форме до наших дней...
Однако объяснение это не может быть принято в настоящее время даже в
компромиссных формах, так как, будучи логически и последовательно применено,
оно влечет за собой целый ряд следствий, приводящих к абсурду
посылки.("Арготические слова профессиональной речи").
Далее автор приводит примеры, опровергающие укоренившееся мнение об
условных языках ремесленников и торговцев как о языках "тайных". Нас,
впрочем, интересует не арго вообще, а непосредственно жаргон уголовников.
Вот что думает по этому поводу Лихачев (и с чем мы полностью должны
согласиться):
Называть воровскую речь условной и тайной только потому, что она нам
непонятна, так же наивно, как и называть иностранцев "немцами" потому
только, что они не говорят на языке туземцев. Так же наивно предположение,
что вор может сохранять конспирацию, разговаривая на своем "блатном языке".
Воровская речь может только выдать вора, а не скрыть задумываемое им
предприятие: на воровском языке принято обычно говорить между своими и по
большей части в отсутствие посторонних.
То, что воровская речь не может служить для тайных переговоров, должно
быть ясно, поскольку насыщенность ее специфическими арготизмами не настолько
велика, чтобы ее смысл нельзя было уловить слушающему. Воровская речь полна
слов и выражений, которые только слегка видоизменяют обычное русское
значение, о смысле которых легко догадаться и которые нельзя объяснить
простым "засекречиванием"...
Обычная речь вора так же естественна и не условна, как и речь
представителя любой другой социальной группы. Законы развития всякого языка
- ее законы...
Воровская речь должна изобличать в воре "своего", доказывать его полную
принадлежность воровскому миру наряду с другими признаками, которыми вор
всячески старается выделиться в окружающей его среде, подчеркнуть свое
воровское достоинство: манера носить кепку, надвигая ее на глаза, модная в
воровской среде одежда, походка, жестикуляция, татуировка...
Употребление воровского слова для снижения, вульгаризации своей речи
доказывает, что говорящий не принадлежит к воровской среде...
Общераспространенное мнение о воровской речи, искажающее настоящее положение
вещей, основано на речи именно этих "блатыканных". Сниженность и вульгаризм
воровской речи - особенность нашего восприятия. Она искажена с точки зрения
нашей языковой системы, но в восприятии самого вора она носит "героический",
приподнятый характер... ("Черты первобытного примитивизма воровской речи",
1935 г.).
Действительно, за двадцать лет непосредственного общения с носителями
воровского арго я пришел примерно к тому же выводу, что и Дмитрий Сергеевич
Лихачев. К его аргументам хотелось бы добавить еще несколько. Совершенно
очевидно, например, что уголовно-арестантским жаргоном легко овладевают те,
от кого преступник в первую очередь должен оберегать себя и свои секреты -
сотрудники правоохранительных органов (особенно работники милиции и мест
лишения свободы). Причем если оперативники делают это целенаправленно и
сознательно, с целью борьбы против уголовного сообщества, то работники
колоний и тюрем зачастую осваивают "феню", как говорится, "по ходу дела",
просто общаясь с ее носителями.
То же самое видно и на примере арестантов, которые не принадлежат к
сообществу профессиональных преступников. Раньше таких зэков называли
"фраерами", сейчас - "случайными пассажирами" и проч. Они очень быстро,
находясь местах лишения свободы с уголовниками-профессионалами, перенимают
их речь, легко понимают все, что те говорят. Язык же арестантского мира
(являющийся обязательной составной частью жаргона преступников) вообще
постигается следственно арестованным или осужденным с первых же дней
пребывания в местах лишения свободы - независимо от принадлежности к
уголовной "братве".
Ил. No19: отдельное фото пацана с наколкой на лбу.
Подпись -
Азбука блатного жаргона: читай и запоминай!
Существует также совершенно нелепое убеждение, будто бы "блатной мир"
заменяет в своем лексиконе "тайные" слова, как только они становятся
известны уголовному розыску или обретают популярность в народе. Это далеко
не так. Напротив, жаргон - достаточно устойчивая языковая система. Многие
слова в нем сохраняются долгое время, даже на протяжении веков. Например,
"лох" (простак; заимствовано из офенского), "бабки", "воздух" (деньги);
"бутор" (ерунда, мусор, барахло); "вассар" (сигнал тревоги), "шмон" (обыск);
"болдоха" (солнце; на дореволюционном арго также - беглый каторжник),
"мусор", "мент" (сотрудник милиции, полиции, мест лишения свободы) и сотни
других. Уголовнику глубоко начхать, знает ли работник угро значение тех или
иных слов. Да и не может быть тайным язык, на котором общаются десятки тысяч
людей!
ЖАРГОН "БЛАТНОГО" МИРА СЛЕДУЕТ ВОСПРИНИМАТЬ ПРЕЖДЕ ВСЕГО как
"профессиональный", связанный в большей степени со специфическим образом
жизни "уркаганов", отражающий мировоззрение и быт профессиональных
уголовников (а также арестантов, поскольку значительная часть лексики
"воров" связана с местами лишения свободы).
Надо при этом подчеркнуть, что арго профессиональных преступников
НИКОГДА НЕ БЫЛО ЗАМКНУТОЙ СИСТЕМОЙ. Даже дореволюционная "блатная музыка"
была близка к народным говорам и диалектам, подпитывалась от них. Это
совершенно понятно, поскольку любой "уркаган" попадает в преступное
сообщество не из безвоздушного пространства. Он является уроженцем
конкретного региона страны, и в его речи отражаются лексические особенности
определенного наречия, диалекта. Уголовное арго включает (избирательно,
конечно) подобные слова, выражения, фразеологические обороты, пословицы,
поговорки и проч. в состав своей активной лексики, порою без изменений,
часто - с незначительными изменениями, а бывает, вкладывает в них свой
смысл.
Для подтверждения достаточно обратиться к лексике уголовного мира:
"базлать", "баклан", "ботать", "крутить восьмерики" (восьмерики - жернова на
мельнице), "бабки", "локш" и т.д. - все это слова диалектные, которые
уголовный жаргон перенял из говоров и диалектов великорусского языка. Кто
желает убедиться в этом, пусть обратится к "Толковому словарю..." Владимира
Даля, или к "Этимологическому словарю..." Макса Фасмера, или к сотням работ
отечественных и зарубежных исследователей русского языка и фольклора.
СОЗДАНИЕ ГУЛАГА ПРИДАЛО ЭТОМУ ПРОЦЕССУ ЗАИМСТВОВАНИЯ более активный,
массовый характер. С начала 30-х по середину 50-х годов "блатная феня"
подверглась мощному воздействию, влиянию многочисленных русских диалектов и
говоров, профессиональных арго, городского сленга; в нее проникли реалии
изменяющегося общества, она не осталась в стороне от политики. Изучая
уголовно-арестантский жаргон, мы можем найти в нем даже следы славянской
мифологии, древнерусских сказаний, народных верований, крестьянского и
городского быта! Несомненно, все это понемногу впитывал в себя жаргон еще и
до революции. Однако качественные изменения в "блатной музыке" начинают
происходить именно "благодаря" созданию системы ГУЛАГа и наполнению этой
страшной империи миллионами разношерстных обитателей из самых разных слоев
населения. Это в первую очередь - потоки "раскулаченных" крестьян из всех
уголков России, носителей того самого живого великорусского языка, изучению
которого посвятил всю свою жизнь Владимир Иванович Даль. Это - и дворяне, и
священнослужители, и рабочие, и военные, и казачество, и
совпартноменклатура... Каждый из этих "потоков" привносил в жаргон элементы
своей лексики.
"Воровской" мир черпал из сокровищницы всех этих диалектов и наречий,
"творчески перерабатывал" их. Со своей стороны, практически каждый арестант,
отбывая огромные сроки наказания, легко усваивал "блатную феню",
перерабатывая и обогащая ее. К огромному сожалению, мы не можем остановиться
на этом более подробно, хотя нами накоплен богатейший лексический материал.
Но не проиллюстрировать этот тезис примерами было бы тоже неправильно: в
таком случае он просто, что называется, повиснет в воздухе.
Во всяком случае, мы возьмем на себя смелость сделать вывод: массовые
репрессии в СССР привели к тому, что уголовный жаргон перестал быть
замкнутой лексической системой, которую используют исключительно между собой
и в своих целях профессиональные преступники. Значительно обогатившись за
счет просторечной и диалектной лексики, профессиональных арго, "блатная
феня" в своем измененном виде стала языком общения всех арестантов
независимо от их "масти" и положения в лагерном мире. Позже это
обстоятельство обеспечило жаргону проникновение из лагерей на волю и
значительное влияние на язык свободного общества - как просторечный, так и
литературный.
МЫ УЖЕ УПОМИНАЛИ, что так называемая "блатная музыка" (ныне уже
уголовниками так не называемая) бережно сохраняет диалектную лексику. В этом
легко убедиться. Например, слово "гаман" ("гаманец", "гаманок") - так на
жаргоне называют кошелек - занимает почетное место во всех словарях
"воровского" языка. Однако на Севере России никто даже в голову не возьмет,
что оно - жаргонное (как, впрочем, и в казачьих станицах). В жаргон "гаман"
попал из русских диалектов, в русские диалекты, соответственно, - из
церковно-славянского языка, который, в свою очередь, заимствовал слово из
татарского! В татарском (и персидском) хамьян, хам-ян - кожаный или
матерчатый кошелек для денег, иногда в виде пояса.
Другое "блатное" словечко - "ла/нтух", "лантухи". "Лантухом" называют
на жаргоне широкую повязку на рукаве (например, у дежурного офицера или
активиста-осужденного), "лантухами" - краденые носильные вещи, а также - уши
("Чего ты лантухи развесил?"). В "воровское" арго слово попало из диалектов
юго-запада России, где "лантухом" называли мешковину. В казачьих говорах
"лантух" - платок (через польск. "Lаntuch" из немецкого "Leintuch" -
полотно).
"Лепень" - так "жулики" и арестанты называют пиджак. У этого словечка -
богатая история! На языке бродячих торговцев - "офеней" так назывался платок
(и расписной женский, и носовой). Видимо, от церковно-славянского "ле/пота"
- красота: женские платки и шали расписываются узорами. Поначалу и у
"блатных" слово лепень обозначало носовой платок: надо заметить, что "урки"
и "сидельцы" расписывают такие платки различными рисунками и дарят друг
другу, а также посылают родным. Однако в период "сучьей войны", когда в
противовес "старой" "фене", известной "гадам" (предателям "воровской идеи"),
стала создаваться новая, "честные воры" носовому платку дали название
"марочка" (от русского "марать" - пачкать). "Лепень" же превратился в
пиджак, вытесняя прежний "клифт" (хотя так и не вытеснив его окончательно).
Чрезвычайно интересна этимология слова "бабки". Сейчас его справедливо
относят к просторечной лексике. Но сюда "бабки" перекочевали через
посредство "воровского" арго, потому многие словари до сих пор дают пометку
"жаргонное". Так, Всеволод Крестовский в "Петербургских трущобах" объясняет
читателю, что на тайном языке преступного мира Петербурга слово "бабка" (а
также "сора") значит деньги.
Как видим, поначалу слово имело и единственное число (сегодня "бабки"
употребляются лишь во множественном). Это не случайно, поскольку уголовным
арго оно заимствовано опять-таки из русских говоров! В крестьянском быту
"бабкой" (также "бабой") называли несколько составленных один к другому
снопов на жниве (от 10 до 13), из которых один клали сверху этой "пирамиды".
Издали такое "сооружение" действительно напоминало русскую бабу в сарафане.
"Бабками" считали часто урожай: "сколько ты бабок снял?" Рассчитывались
нередко тоже "бабками". Вспомним по этому поводу знаменитого ершовского
"Конька-Горбунка":
Двух коней, коль хошь, продай,
Но конька не отдавай
Ни за пояс, ни за шапку,
Ни за черную, слышь, бабку...
Под "черной бабкой" Ершов разумел снопы ржаного хлеба.
Позже слово стало употребляться во множественном числе - под влиянием
русской игры в "бабки". В жаргоне наряду с устойчивым оборотом "снимать
бабки" сохранились и "игровые" выражения - "сшибать бабки", "подбивать
бабки". По смыслу синонимичные, они, однако, имеют разное происхождение.
Вот ведь сколько интересного может поведать "блатная феня", якобы
"засоряющая" великий и могучий русский язык! И это - лишь цветочки. Знаете
ли вы, что некоторые "воровские" слова и выражения уголовный мир перенял у
мира дворянского? Например, такое словечко, как "тасоваться", на которое с
жаром нынче набрасываются языковеды-пуристы. Но ведь еще Александр Сергеевич
Пушкин в стихотворении "Пирующие студенты" обращался к своему приятелю
Михаилу Яковлеву:
С тобой тасуюсь без чинов,
Люблю тебя душою...
Что же, теперь и это место у Пушкина вымарывать, как заменяют точками
нецензурную лексику, которую он использовал в стихах?
Да разве речь идет только об отдельных словах? А сколько могут
рассказать десятки фразеологических оборотов уголовно-арестантского языка!
Например, "блатным", "грубым", "мерзким" считается выражение "водить
обезьяну" - затягивать время, мешкать; также - надоедать, бродить бесцельно,
приставая к кому-либо. Однако на самом деле этот фразеологический оборот
тесно связан с народными свадебными обрядами. На свадьбах существовал целый
ряд таких веселых обрядов с переодеваниями. Кого-то наряжали "медведем", и
он бродил с "цыганом" (в подражание ярмарочным цыганам). Переодевались также
в "шарманщика" и "обезьяну": "После венчания все с родства одеваются, как у
клоуна, и водят обезьяну, веселятся" ("Словарь русских донских говоров").
Был на свадьбах и обычай "водить кобылу": "Белую кобылу водють: лантухом
накроют двух людей, и ходють они по свадьбе. Кобыле мед дают, водку" (там
же). Разумеется, подвыпившие "обезьяны" и " кобылы" становились назойливыми,
теряли чувство меры, приставали к гостям... Кстати, на Дону до сих пор
наряду с выражением "водить обезьяну" существует синонимичное "водить
кобылу".
Интересно, что близкие по смыслу фразеологизмы существуют и в других
языках. Например, в немецком есть оборот "mit einem Affen nach Hause kommen"
(букв. "прийти домой с обезьяной"), что значит - прийти пьяным, "под мухой".
Так что не одни мы такие "распущенные"...
Недооценка взаимовлияния уголовного жаргона и других условных языков, а
также народных диалектов, литературного языка, к сожалению, нередко приводит
лингвистов, филологов к неверным выводам и гипотезам. Вот хотя бы слово
"липа" - обман, фальшивка, подложный документ. Уже с начала 20-х годов оно
вторгается в активное просторечие и даже в язык литературы. У Есенина в
"Анне Снегиной": "Купил себе "липу и вот...", с примечанием автора: "Липа -
подложный документ". Бесспорно, что заимствовано слово из воровского арго.
Но далее верную этимологию лингвисты дать не могут. В прекрасном
"Историко-этимологическом словаре" П. Черных без особых оснований
утверждает: "Первоисточник - жаргон картежных шулеров, откуда, по-видимому,
оно попало и в воровское арго. Ср. у Даля липо/к - в шулерской карточной
игре: "мазь, л и п к а я, но не маркая, которою спаиваются две карты и дают
средство ставщику вскрыть любую; липко/вое очко - "этою же мазью наклеенное
очко, которое легко отстает, если шаркнуть картою". Честно говоря, звучит
очень неубедительно; даже не языковеду ясно, что между "липком" и "липою" -
дистанция огромного размера, тем более между прилагательными "ли/повый" и
"липко/вый". Явная натяжка.
На самом же деле ларчик раскрывается проще. В воровское арго слово
попало вовсе не из жаргона картежников, а из сленга антикваров прошлого
века, прежде всего - торговцев иконами. "Липой" называлась поддельная икона.
Настоящие иконы вырезаются на ценных и твердых породах дерева; дешевые же
подделки резались на дешевой, мягкой липе и "впаривались" доверчивым
клиентам. Называлось это "садить липы", а также - "пихать липу". Разумеется,
солидный антикварий подобным промыслом лично не занимался, а поручал это
скользкое дело своим подручным - "коням".
Фактическое отрицание народности воровского арго не позволяет
языковедам отслеживать развитие, метаморфозы, многогранную жизнь русского
языка. Конечно, очень просто заявить, что выражение "забивать баки" пришло в
просторечие из "блатной музыки" - и этим ограничиться. Однако не вредно было
бы также узнать, что сама "блатная музыка" заимствовала этот
фразеологический оборот... из народных говоров! Тогда станет понятно, что к
бакенбардам он (оборот) никакого отношения не имеет. Первоначально выражение
звучало как "забивать буки" (также - "забивать буквы"): "Забивать буки
(буквы)... сбивать с толку, путать. Когда человек что-нибудь рассказывает, а
она мешает, а он говорит: чего ты мне забиваешь буквы" ("Словарь русских
донских говоров"). Несомненно более раннее, по отношению к "бакам",
происхождение оборота: "буки" - название второй буквы старославянского
алфавита. Отсюда и синонимичное "буквы забивать". Ясен и смысл выражения в
первоначальном варианте: некто встревает в чужой рассказ, мешая, забивая
свои, лишние "буки". Разумеется, урки трансформировали со свойственным им
юморком "буки" в "баки", соответственно и изменив смысл.
Таких трансформаций в жаргоне немало, особенно в переосмыслении русских
поговорок и пословиц. Так, существует в жаргоне поговорка - "Попал, как хуй
в рукомойник". Почему хуй, при чем тут рукомойник? А все дело в том, что
"жулики" несколько изменили старую русскую поговорку - "Попал, как черт в
рукомойник". Она обязана своим происхождением апокрифу о епископе Иоанне
Новгородском, позже переделанном народом в сказание "Инок в лесу". Там
повествуется, как бес соблазнял праведного инока, а тот, увидев чертенка в
рукомойнике, осенил его крестным знамением, после чего нечистый не мог
вылезти. Затем инок заставил беса отвезти его верхом к святым местам в
Иерусалим и вернуть назад - точно к обедне. Ну, а "уркаганам" "хуй"
показался куда веселее и выразительнее "черта"... И неспроста. В уголовном
мире прошлого века бытовал фразеологизм "положить голову на рукомойник". Это
значило: положить голову жертвы на рукомойник и перерезать ей горло - чтобы
крови много не было и преступник не перепачкался. Таким образом, народная и
уголовная поговорки переплелись, и родилась новая, дожившая до сего дня (в
то время как обе прежние ушли в историю).
ПОДВЕД М ИТОГ: с середины 30-х по начало 80-х годов в Советском Союзе
сложился уникальный по богатству и языковой выразительности жаргон
уголовно-арестантского мира, равного которому не существует ни в одной
другой стране. Это стало возможным исключительно "благодаря" созданию
огромной системы ГУЛАГа и массовым репрессиям в отношении всех слоев
населения из всех регионов страны. Этакое "вавилонское столпотворение",
смешение языков, воззрений на мир, представлений и проч. Да, великая
народная трагедия одновременно обернулась расцветом "блатной фени", взлетом
ее до невиданных высот. Не случайно многие представители интеллигенции,
особенно гуманитарии, прошедшие лагеря, попали под очарование этой дикой,
яркой, опьяняющей стихии, сконцентрировавшей в себе подлинно народный язык.
Лексика "воровского" арго, ее исторические корни, удивительная, забавная,
парадоксальная, трагическая этимология - особый, замечательный мир, без
знания которого обеднеет и великий русский язык, и великая русская история,
и, по большому счету, вся русская культура.
ГОВОРЯ О НЫНЕШНЕМ СОСТОЯНИИ УГОЛОВНО-АРЕСТАНТСКОГО ЖАРГОНА, следует
отметить, что русское "воровское" арго переживает далеко не лучшие времена.
Оно постепенно, но неуклонно деградирует. Как, впрочем, и наше общество, и
общественное сознание в целом. Не в последнюю очередь это связано с
изменением контингента мест лишения свободы. Сейчас за "колючкой"
оказываются в основном парии, изгои, люмпены, люди с не слишком большим и
богатым словарным запасом. Сказывается и отупение, явное снижение уровня
интеллектуального развития молодежи - во всяком случае, ее криминогенного
слоя. В общем, "падение нравов" арестантского мира...
Так что же, выходит, лучше было бы возродить ГУЛАГ? Избави Боже! То
есть для обогащения лексики "блатного" языка, его "ренессанса" такое
возрождение, безусловно, оказалось бы благотворным. Но уж пусть арго и
дальше деградирует (а в идеале - вовсе отомрет), нежели его новый "расцвет"
будет оплачен миллионами изломанных и растоптанных человеческих судеб...