месяцев. Тогда Бекфорд приказал воздвигнуть вторую башню такой же высоты, но
более прочную. Эта последняя продержалась двадцать четыре года и упала уже в
то время, когда Бекфорд, потеряв значительную часть своих средств вследствие
неблагоприятной торговой конъюнктуры, вынужден был в 1823 г. продать
"аббатство" Фонтхилл со всеми его коллекциями за сумму в 330 тыс. фунтов
стерлингов другому представителю английской колониальной буржуазии,
"набобу", недавно разбогатевшему на торговле с Индией.
Вынужденный покинуть Фонтхилл, Бекфорд провел последние годы жизни в
небольшом поместье Ленсдаун, близ Бата, где он также вскоре занялся
постройкой дома по своему плану, на этот раз в новом, классическом вкусе. И
этот дом был окружен стеной и имел высокую башню, однако, в соответствии с
значительно более скромными масштабами новой постройки, высотою на этот раз
только в 130 футов. Сюда Бекфорд перевез свою библиотеку и остатки своих
художественных коллекций, и здесь он прожил до глубокой старости, встречаясь
с немногими близкими, одиноким осколком прошлых поколений.
Еще при жизни Бекфорда вокруг его имени стала складываться
биографическая легенда. Его несметные богатства в годы жизни в Фонтхилле
контрастировали с добровольной замкнутостью и одиночеством этой жизни. За
стенами его замков, закрытых для любопытных глаз, подозревали чудеса или
тайные преступления. Его долговременные путешествия за границу, в том числе
в революционный Париж, и неясные страницы его биографии вызывали любопытство
и кривотолки. Отщепенец от общества и полудобровольный изгнанник, он казался
самым существованием своим и судьбой воплощением индивидуалистического
протеста против моральных и общественных предрассудков дворянско-буржуазной
Англии, с чертами вольнодумства и аморализма, несвободного от позы, но во
многом родственного духу романтического индивидуализма более позднего
времени. В этом свете "Ватек", подобно романтическим поэмам Байрона, мог
восприниматься как личное признанье.
Большинство литературных произведений Бекфорда, как и Уолпола, являются
плодами досуга дилетанта, но дилетанта, гораздо более образованного,
оригинального и талантливого, чем автор "Замка Отранто". Бекфорд также был
мастером эпистолярного жанра, о чем свидетельствуют в особенности его ранние
письма из Швейцарии, адресованные Луизе Бекфорд, леди Гамильтон и другим
друзьям. Они проникнуты лиризмом, подернуты меланхолией, живо воспроизводят
живописные красоты природы и встречи с людьми. Эти письма послужили,
по-видимому, основным материалам для книги "Сны, мечты наяву и случайные
происшествия" ("Dreams, Waking thoughts and Incidents"), напечатанной в 1783
г. в 500 экземплярах, которые молодой Бекфорд сам изъял из печати, по
настоянию родных, после событий 1784 г., уничтожив в 1800 г. весь тираж,
кроме нескольких экземпляров, из которых один сохранился в Британском музее.
Другая группа переработанных автором писем, содержащих, наряду с
впечатлениями историко-биографического характера, более широкие картины
жизни современного общества, была опубликована Бекфордом в старости в форме
путевых очерков под заглавием: "Италия, с очерками Испании и Португалии"
(1834). Затем последовали "Воспоминания о путешествии в монастыри Альбокаса
и Баталья" (1835), в дальнейшем объединенные с ними в одной книге (1840).
Несколько переизданий свидетельствуют о читательском интересе к этим
произведениям популярного в эпоху романтизма жанра.
Особый интерес представляют сочинения Бекфорда на восточные темы.
Сохранилось десять переводов сказок типа "Тысяча и одной ночи", сделанных им
в молодые годы (между 1780 и 1783 г.), по арабским рукописям, приобретенным
из наследия лэди Монтегю ("Wortley-Montague MSS"), в чтении которых Бекфорду
помогал, по его рассказам, "старый мусульманин Земир", поселившийся в его
поместье. Переводы были сделаны на французский язык и все остались в
рукописи, кроме "Истории Алрави", напечатанной по-английски в 1799 г. В
сущности, большая часть представляет не переводы в точном смысле, а
творческие переделки, в ряде случаев значительно отклоняющиеся от оригинала
и стилизующие его в духе XVIII в. и собственных вкусов и идей Бекфорда. В
этом смысле они являются первым опытом молодого писателя в манере "Ватека".
К ним примыкает относящаяся к тому же времени незаконченная рукопись
арабской сказки "История Дарианока, юноши из страны Гу-гу". Как оригинальное
произведение будущего автора "Ватека", эта сказка, также написанная
по-французски, представляет значительный интерес.
Дарианок, родившийся в стране "неверных", - атеист и считает все
религии одинаково "безумием". "Я не поклоняюсь никому, потому что не вижу
ничего, чему следует поклоняться". За это он осужден скитаться по земле,
пока воочию не убедится в существовании "высшего существа" - Аллаха. Эта
завязка мотивирует обширный цикл чудесных и занимательных приключений героя,
позволяющих развернуть ряд романических картин ориентальной экзотики,
интересующих автора не меньше, чем моральная цель его философского романа.
Жизненный опыт Дарианока не оправдывает оптимизма
просветителей-деистов. "Всюду - несправедливые войны, отец вооружается
против сына, брат отравляет брата - таковы дела королей Индии; ростовщики
сдирают кожу со своих жертв, жены отравляют мужей - прибавьте изнасилования,
кровосмешения и т. д. - все это показывает, что мы на хорошем пути". Герой
заключает: "Если нет бога - существует дьявол, его дела я видел воочию".
Рассказ имеет моральную развязку: в конце своих странствий Дарианок
попадает в страну добрых старцев, "почитателей солнца", и там он убеждается
в существовании бога, творца вселенной. Но эта развязка имеет искусственный
характер и не в состоянии перекрыть тех ярких картин царящего в мире зла,
которые больше всего занимают фантазию художника.
"Ватек", единственное произведение Бекфорда, пережившее своего
создателя, был написан в январе 1782 г. "за две ночи и один день", по
рассказам автора. Однако это сообщение вызывает критику, как и аналогичные
признания Уолпола и Казота: они должны были подчеркнуть спонтанный характер
творческого воображения писателя, его романтического вдохновения. Во всяком
случае, в апреле этого года Бекфорд продолжал работать над текстом своей
"восточной повести", а в следующие годы - над тремя большими вставными
новеллами, для которых она должна была служить обрамлением, в соответствии с
жанровыми образцами арабских и персидских сказочных сборников.
Первоначальный текст "Ватека", подобно одновременным переводам, был
написан по-французски, которым Бекфорд владел в совершенстве, - очевидно, в
связи с европейской традицией "восточных повестей" - от Галана до Вольтера.
Для перевода на английский язык он передал рукопись своему сотруднику
Самуэлю Хенли, который, воспользовавшись личными затруднениями Бекфорда,
связанными с событиями 1784 г., напечатал свой труд анонимно, без разрешения
автора, как "перевод неизданной рукописи". Возмущенный Бекфорд, боясь
потерять права на свое детище и не имея под руками французского оригинала,
захваченного Хенли, немедленно заказал французский перевод с английского,
который был напечатан в Швейцарии, в Лозанне, в конце 1786 г. Однако,
неудовлетворенный стилем своего швейцарского переводчика, он заново
отредактировал этот французский текст, воспользовавшись, по-видимому,
помощью известного французского писателя Себастьяна Мерсье. Это второе
французское издание, вышедшее в Париже уже в следующем, 1787 г., дает
окончательный "авторский" текст "Ватека" и в дальнейшем много раз
переиздавалось, как, впрочем, и английская версия Хенли.
"Ватек" существенным образом отличается от "восточных повестей" эпохи
Просвещения, с которыми он связан исторически. Романтическая экзотика
арабских сказок уже не является в нем абстрактной моральной аллегорией;
фантастический сказочный мир приобретает самостоятельное художественное
значение и реальные историко-этнографические черты. Знание арабских
первоисточников позволило Бекфорду воссоздать этот мир как бы изнутри; на
фоне идеализованного быта арабских сказок он широко использовал
мусульманскую мифологию, легенды и народные суеверия, с которыми ознакомил
его английский перевод Корана (The Koran, Translated into English by George
Sale. London, 1764) и словарь д'Эрбело, послуживший основой его научной
осведомленности. Чудесное выступает у него как составной элемент этого быта,
каким средневековые религиозные верования и суеверия явились бы в
произведении писателя-христианина.
Основная особенность этого чудесного - в его "демонической" окраске:
"тайны и ужасы" готического романа являются здесь в ориентальном облачении.
Халиф Ватек вслед за своей матерью, колдуньей Каратис, постепенно все более
подчиняется власти демонических сил, завлекающих его, после длинного ряда
кровавых преступлений, в "пламенные чертоги" Эблиса, падшего ангела,
Люцифера мусульманской мифологии, где он находит заслуженную кару. Жестокие,
страшные и отвратительные сцены, участником которых он становится на пути
своем к гибели, являются воплощением зла, царящего на земле. Гибель Ватека
порождена его гордыней, тщеславием, жаждой наслаждения, безграничным
своеволием - его демоническим аморализмом. Однако в этом аморализме
проступают черты индивидуалистического бунта против господствующей религии и
морали, тех поисков запретных знаний и неизведанных наслаждений, которые
роднят героя Бекфорда с немецким чернокнижником Фаустом, как и он, согласно
легенде, продавшим душу дьяволу за призрак недоступного человеку
безграничного знания и счастия. Эти черты романтического индивидуалиста,
героического злодея и бунтаря, выступают в образе халифа особенно ярко,
когда перед эбеновыми вратами, ведущими в чертоги Эблиса, он в последний раз
отвергает увещания доброго гения и надежду на спасение: "Я пролил море
крови, чтобы достичь могущества, которое заставит трепетать тебе подобных;
не надейся, что я отступлю, дойдя до самой цели, или что я брошу ту, которая
для меня дороже жизни и твоего милосердия. Пусть появится солнце, пусть
освещает мой путь, мне все равно, куда он приведет". Когда халиф и его
возлюбленная Нурониар спускаются в "дворец подземного пламени", "оба
нечестивца шли гордо и решительно. Сходя при ярком свете этих факелов, они
восхищались друг другом и в ослеплении своим величием готовы были принять
себя за небесные существа". Соответственно этому и "грозный Эблис", злой
демон, изображен Бекфордом в романтически идеализованном образе. "Он казался
молодым человеком лет двадцати; правильные и благородные черты его лица как
бы поблекли от вредоносных испарений. В его огромных глазах отражались
отчаяние и надменность, а волнистые волосы отчасти выдавали в нем падшего
Ангела Света. В нежной, но почерневшей от молний руке он держал медный
скипетр, пред которым трепетали чудовищный Уранбад, африты и все силы тьмы".
Адские муки, на которые осуждены обитатели его дворца - это неутолимый
огонь, горящий в их сердцах, и они скитаются по пышным и мрачным подземным
чертогам, прижимая правую руку к сердцу, томимому неугасимым пламенем.
Однако при всем том образ Ватека отнюдь не идеализован. В нем
подчеркнуты черты восточного деспота, жестокого, трусливого, сластолюбивого
и прожорливого и в то же время смешного в своих претензиях на
сверхчеловеческое величие и предсказанную планетами "удивительную
будущность". Так, взойдя на высокую башню, построенную им в подражание
легендарному Немвроду "из дерзкого любопытства, желающего проникнуть в тайны
Неба", Ватек готов был "поклониться себе как богу, но, взглянув вверх,
увидел, что звезды так же далеки от него, как и от земли".
Это ироническое снижение, ограничивающееся иногда насмешливой
интонацией, унаследовано Бекфордом от просветительского романа, с его
внутренне скептическим отношением к восточной тематике. Но в художественной
ткани повести Бекфорда функция этого приема гораздо сложнее. Волшебное и
романическое сочетается в нем с иронической игрой и комическим гротеском,
кровавые и безобразные жестокости - с сентиментально-идиллическими сценами.
Искусство Бекфорда в своей сложности и противоречивости не укладывается в
рамки рационалистической эстетики просветительского классицизма.
Обязательная моральная концовка присутствует и здесь. "Такова была и
такова должна быть кара за разнузданность страстей и за жестокость деяний;
таково будет наказание слепого любопытства тех,, кто стремится проникнуть за
пределы, положенные создателем познанию человека; таково наказание
самонадеянности, которая хочет достигнуть знаний, доступных лишь существам
высшего порядка, и достигает лишь безумной гордыни, не замечая, что удел
человека - быть смиренным и неведущим".
Однако эти силы добра не нашли себе убедительного воплощения в романе
Бекфорда. Добрые карлики и эмир Факреддин с его напускным мусульманским
благочестием изображаются автором не без иронии. А маленький Гюльхенруз и
мальчики, спасенные благодетельным гением из рук жестокого Гяура и
проводящие века "в тихом покое и счастье блаженного детства", "в убежище
вечного мира", остаются идиллическим эпизодом, который вряд ли может
претендовать на глубокое мировоззренческое значение.
Следуя традиции жанра "восточных сказок", Бекфорд предполагал включить
в рамки "Ватека" три вставные новеллы - историю трех принцев, осужденных на
вечные муки в чертогах Эблиса, которые поочередно рассказывают халифу свою
судьбу. При жизни автора эти новеллы оставались в рукописи и частично не
закончены. Они написаны в стиле "Ватека", с присущим Бекфорду художественным
мастерством, но беднее мыслью и более запутаны по своему сюжету; скитания
героев, их преступления и любовные заблуждения составляют их главное
содержание. В 1818 г. поэт Самуэль Роджерс слушал в чтении автора одну из
них - "Историю принцессы Зулкаис и принца Калилы", повесть о преступной
любви брата и сестры, показавшуюся ему "прекрасной". Байрон, которому он
сообщил об этом, захотел познакомиться с рукописью, но Бекфорд отказал ему
под каким-то предлогом. По-видимому, он медлил с публикацией, опасаясь
обвинений в безнравственности. Повести были впервые опубликованы по рукописи
в 1912 г. на французском языке с английским переводом издателя через много
лет после смерти автора.
В свое время влияние Бекфорда сказалось прежде всего на развитии
романтического ориентализма, в особенности в творчестве Байрона, который был
поклонником не только "Ватека", но и личности его творца. Проезжая мимо
берегов Португалии, он вспоминает о нем, как уже было сказано, в двух
строфах "Чайльд-Гарольда" (песнь I, 22-23). В "Гяуре" реминисценции из
"Ватека" особенно многочисленны: так, душевные муки героя сравниваются с
участью грешника, осужденного скитаться, с неугасимым пламенем в сердце,
вокруг престола Эблиса. Байрон восторгался ориентализмом "Ватека". "По
точности и правильности костюма, красоте описаний и силе воображения эта
повесть, восточная и возвышенная больше, чем какие-либо другие, оставляет
далеко за собой все европейские подражания и обнаруживает столько признаков
оригинального, что всякий, кто побывал на Востоке, с трудом поверит, что это
не перевод".
Новым этапом в литературной судьбе "Ватека" было переиздание
французской версии в 1876 г. поэтом-символистом Стефаном Маларме,
сопроводившим свою публикацию биографией Бекфорда и высокой оценкой его
художественного мастерства и поэтического стиля, способности "удовлетворить
воображение предметами редкостными и грандиозными". Этим изданием датируется
возрождение "Ватека" как произведения "современного", перекликающегося
некоторыми сторонами с литературой европейского модернизма. С этим
возрождением связан и перевод "Ватека" на русский язык писателя Бориса
Зайцева, опубликованный издательством К. Некрасова в 1912 г. Перевод этот с
небольшими редакционными уточнениями помещен в настоящем издании.
Сопровождавший его литературный портрет автора "Ватека" известного
критика-модерниста П. Муратова изображал Бекфорда, в свете биографической
легенды, как современного эстета и декадента типа Оскара Уайльда.
Задачей настоящего издания, в котором "Ватек" Бекфорда выступает как
фантастическая повесть периода предромантизма в одном ряду с "Замком
Отранто" Уолпола и "Влюбленным дьяволом" Казота, является, в отличие от
попыток ложной модернизации этих произведений, восстановление правильной
исторической перспективы, которая может содействовать их более глубокому
пониманию как произведений своего времени.
более прочную. Эта последняя продержалась двадцать четыре года и упала уже в
то время, когда Бекфорд, потеряв значительную часть своих средств вследствие
неблагоприятной торговой конъюнктуры, вынужден был в 1823 г. продать
"аббатство" Фонтхилл со всеми его коллекциями за сумму в 330 тыс. фунтов
стерлингов другому представителю английской колониальной буржуазии,
"набобу", недавно разбогатевшему на торговле с Индией.
Вынужденный покинуть Фонтхилл, Бекфорд провел последние годы жизни в
небольшом поместье Ленсдаун, близ Бата, где он также вскоре занялся
постройкой дома по своему плану, на этот раз в новом, классическом вкусе. И
этот дом был окружен стеной и имел высокую башню, однако, в соответствии с
значительно более скромными масштабами новой постройки, высотою на этот раз
только в 130 футов. Сюда Бекфорд перевез свою библиотеку и остатки своих
художественных коллекций, и здесь он прожил до глубокой старости, встречаясь
с немногими близкими, одиноким осколком прошлых поколений.
Еще при жизни Бекфорда вокруг его имени стала складываться
биографическая легенда. Его несметные богатства в годы жизни в Фонтхилле
контрастировали с добровольной замкнутостью и одиночеством этой жизни. За
стенами его замков, закрытых для любопытных глаз, подозревали чудеса или
тайные преступления. Его долговременные путешествия за границу, в том числе
в революционный Париж, и неясные страницы его биографии вызывали любопытство
и кривотолки. Отщепенец от общества и полудобровольный изгнанник, он казался
самым существованием своим и судьбой воплощением индивидуалистического
протеста против моральных и общественных предрассудков дворянско-буржуазной
Англии, с чертами вольнодумства и аморализма, несвободного от позы, но во
многом родственного духу романтического индивидуализма более позднего
времени. В этом свете "Ватек", подобно романтическим поэмам Байрона, мог
восприниматься как личное признанье.
Большинство литературных произведений Бекфорда, как и Уолпола, являются
плодами досуга дилетанта, но дилетанта, гораздо более образованного,
оригинального и талантливого, чем автор "Замка Отранто". Бекфорд также был
мастером эпистолярного жанра, о чем свидетельствуют в особенности его ранние
письма из Швейцарии, адресованные Луизе Бекфорд, леди Гамильтон и другим
друзьям. Они проникнуты лиризмом, подернуты меланхолией, живо воспроизводят
живописные красоты природы и встречи с людьми. Эти письма послужили,
по-видимому, основным материалам для книги "Сны, мечты наяву и случайные
происшествия" ("Dreams, Waking thoughts and Incidents"), напечатанной в 1783
г. в 500 экземплярах, которые молодой Бекфорд сам изъял из печати, по
настоянию родных, после событий 1784 г., уничтожив в 1800 г. весь тираж,
кроме нескольких экземпляров, из которых один сохранился в Британском музее.
Другая группа переработанных автором писем, содержащих, наряду с
впечатлениями историко-биографического характера, более широкие картины
жизни современного общества, была опубликована Бекфордом в старости в форме
путевых очерков под заглавием: "Италия, с очерками Испании и Португалии"
(1834). Затем последовали "Воспоминания о путешествии в монастыри Альбокаса
и Баталья" (1835), в дальнейшем объединенные с ними в одной книге (1840).
Несколько переизданий свидетельствуют о читательском интересе к этим
произведениям популярного в эпоху романтизма жанра.
Особый интерес представляют сочинения Бекфорда на восточные темы.
Сохранилось десять переводов сказок типа "Тысяча и одной ночи", сделанных им
в молодые годы (между 1780 и 1783 г.), по арабским рукописям, приобретенным
из наследия лэди Монтегю ("Wortley-Montague MSS"), в чтении которых Бекфорду
помогал, по его рассказам, "старый мусульманин Земир", поселившийся в его
поместье. Переводы были сделаны на французский язык и все остались в
рукописи, кроме "Истории Алрави", напечатанной по-английски в 1799 г. В
сущности, большая часть представляет не переводы в точном смысле, а
творческие переделки, в ряде случаев значительно отклоняющиеся от оригинала
и стилизующие его в духе XVIII в. и собственных вкусов и идей Бекфорда. В
этом смысле они являются первым опытом молодого писателя в манере "Ватека".
К ним примыкает относящаяся к тому же времени незаконченная рукопись
арабской сказки "История Дарианока, юноши из страны Гу-гу". Как оригинальное
произведение будущего автора "Ватека", эта сказка, также написанная
по-французски, представляет значительный интерес.
Дарианок, родившийся в стране "неверных", - атеист и считает все
религии одинаково "безумием". "Я не поклоняюсь никому, потому что не вижу
ничего, чему следует поклоняться". За это он осужден скитаться по земле,
пока воочию не убедится в существовании "высшего существа" - Аллаха. Эта
завязка мотивирует обширный цикл чудесных и занимательных приключений героя,
позволяющих развернуть ряд романических картин ориентальной экзотики,
интересующих автора не меньше, чем моральная цель его философского романа.
Жизненный опыт Дарианока не оправдывает оптимизма
просветителей-деистов. "Всюду - несправедливые войны, отец вооружается
против сына, брат отравляет брата - таковы дела королей Индии; ростовщики
сдирают кожу со своих жертв, жены отравляют мужей - прибавьте изнасилования,
кровосмешения и т. д. - все это показывает, что мы на хорошем пути". Герой
заключает: "Если нет бога - существует дьявол, его дела я видел воочию".
Рассказ имеет моральную развязку: в конце своих странствий Дарианок
попадает в страну добрых старцев, "почитателей солнца", и там он убеждается
в существовании бога, творца вселенной. Но эта развязка имеет искусственный
характер и не в состоянии перекрыть тех ярких картин царящего в мире зла,
которые больше всего занимают фантазию художника.
"Ватек", единственное произведение Бекфорда, пережившее своего
создателя, был написан в январе 1782 г. "за две ночи и один день", по
рассказам автора. Однако это сообщение вызывает критику, как и аналогичные
признания Уолпола и Казота: они должны были подчеркнуть спонтанный характер
творческого воображения писателя, его романтического вдохновения. Во всяком
случае, в апреле этого года Бекфорд продолжал работать над текстом своей
"восточной повести", а в следующие годы - над тремя большими вставными
новеллами, для которых она должна была служить обрамлением, в соответствии с
жанровыми образцами арабских и персидских сказочных сборников.
Первоначальный текст "Ватека", подобно одновременным переводам, был
написан по-французски, которым Бекфорд владел в совершенстве, - очевидно, в
связи с европейской традицией "восточных повестей" - от Галана до Вольтера.
Для перевода на английский язык он передал рукопись своему сотруднику
Самуэлю Хенли, который, воспользовавшись личными затруднениями Бекфорда,
связанными с событиями 1784 г., напечатал свой труд анонимно, без разрешения
автора, как "перевод неизданной рукописи". Возмущенный Бекфорд, боясь
потерять права на свое детище и не имея под руками французского оригинала,
захваченного Хенли, немедленно заказал французский перевод с английского,
который был напечатан в Швейцарии, в Лозанне, в конце 1786 г. Однако,
неудовлетворенный стилем своего швейцарского переводчика, он заново
отредактировал этот французский текст, воспользовавшись, по-видимому,
помощью известного французского писателя Себастьяна Мерсье. Это второе
французское издание, вышедшее в Париже уже в следующем, 1787 г., дает
окончательный "авторский" текст "Ватека" и в дальнейшем много раз
переиздавалось, как, впрочем, и английская версия Хенли.
"Ватек" существенным образом отличается от "восточных повестей" эпохи
Просвещения, с которыми он связан исторически. Романтическая экзотика
арабских сказок уже не является в нем абстрактной моральной аллегорией;
фантастический сказочный мир приобретает самостоятельное художественное
значение и реальные историко-этнографические черты. Знание арабских
первоисточников позволило Бекфорду воссоздать этот мир как бы изнутри; на
фоне идеализованного быта арабских сказок он широко использовал
мусульманскую мифологию, легенды и народные суеверия, с которыми ознакомил
его английский перевод Корана (The Koran, Translated into English by George
Sale. London, 1764) и словарь д'Эрбело, послуживший основой его научной
осведомленности. Чудесное выступает у него как составной элемент этого быта,
каким средневековые религиозные верования и суеверия явились бы в
произведении писателя-христианина.
Основная особенность этого чудесного - в его "демонической" окраске:
"тайны и ужасы" готического романа являются здесь в ориентальном облачении.
Халиф Ватек вслед за своей матерью, колдуньей Каратис, постепенно все более
подчиняется власти демонических сил, завлекающих его, после длинного ряда
кровавых преступлений, в "пламенные чертоги" Эблиса, падшего ангела,
Люцифера мусульманской мифологии, где он находит заслуженную кару. Жестокие,
страшные и отвратительные сцены, участником которых он становится на пути
своем к гибели, являются воплощением зла, царящего на земле. Гибель Ватека
порождена его гордыней, тщеславием, жаждой наслаждения, безграничным
своеволием - его демоническим аморализмом. Однако в этом аморализме
проступают черты индивидуалистического бунта против господствующей религии и
морали, тех поисков запретных знаний и неизведанных наслаждений, которые
роднят героя Бекфорда с немецким чернокнижником Фаустом, как и он, согласно
легенде, продавшим душу дьяволу за призрак недоступного человеку
безграничного знания и счастия. Эти черты романтического индивидуалиста,
героического злодея и бунтаря, выступают в образе халифа особенно ярко,
когда перед эбеновыми вратами, ведущими в чертоги Эблиса, он в последний раз
отвергает увещания доброго гения и надежду на спасение: "Я пролил море
крови, чтобы достичь могущества, которое заставит трепетать тебе подобных;
не надейся, что я отступлю, дойдя до самой цели, или что я брошу ту, которая
для меня дороже жизни и твоего милосердия. Пусть появится солнце, пусть
освещает мой путь, мне все равно, куда он приведет". Когда халиф и его
возлюбленная Нурониар спускаются в "дворец подземного пламени", "оба
нечестивца шли гордо и решительно. Сходя при ярком свете этих факелов, они
восхищались друг другом и в ослеплении своим величием готовы были принять
себя за небесные существа". Соответственно этому и "грозный Эблис", злой
демон, изображен Бекфордом в романтически идеализованном образе. "Он казался
молодым человеком лет двадцати; правильные и благородные черты его лица как
бы поблекли от вредоносных испарений. В его огромных глазах отражались
отчаяние и надменность, а волнистые волосы отчасти выдавали в нем падшего
Ангела Света. В нежной, но почерневшей от молний руке он держал медный
скипетр, пред которым трепетали чудовищный Уранбад, африты и все силы тьмы".
Адские муки, на которые осуждены обитатели его дворца - это неутолимый
огонь, горящий в их сердцах, и они скитаются по пышным и мрачным подземным
чертогам, прижимая правую руку к сердцу, томимому неугасимым пламенем.
Однако при всем том образ Ватека отнюдь не идеализован. В нем
подчеркнуты черты восточного деспота, жестокого, трусливого, сластолюбивого
и прожорливого и в то же время смешного в своих претензиях на
сверхчеловеческое величие и предсказанную планетами "удивительную
будущность". Так, взойдя на высокую башню, построенную им в подражание
легендарному Немвроду "из дерзкого любопытства, желающего проникнуть в тайны
Неба", Ватек готов был "поклониться себе как богу, но, взглянув вверх,
увидел, что звезды так же далеки от него, как и от земли".
Это ироническое снижение, ограничивающееся иногда насмешливой
интонацией, унаследовано Бекфордом от просветительского романа, с его
внутренне скептическим отношением к восточной тематике. Но в художественной
ткани повести Бекфорда функция этого приема гораздо сложнее. Волшебное и
романическое сочетается в нем с иронической игрой и комическим гротеском,
кровавые и безобразные жестокости - с сентиментально-идиллическими сценами.
Искусство Бекфорда в своей сложности и противоречивости не укладывается в
рамки рационалистической эстетики просветительского классицизма.
Обязательная моральная концовка присутствует и здесь. "Такова была и
такова должна быть кара за разнузданность страстей и за жестокость деяний;
таково будет наказание слепого любопытства тех,, кто стремится проникнуть за
пределы, положенные создателем познанию человека; таково наказание
самонадеянности, которая хочет достигнуть знаний, доступных лишь существам
высшего порядка, и достигает лишь безумной гордыни, не замечая, что удел
человека - быть смиренным и неведущим".
Однако эти силы добра не нашли себе убедительного воплощения в романе
Бекфорда. Добрые карлики и эмир Факреддин с его напускным мусульманским
благочестием изображаются автором не без иронии. А маленький Гюльхенруз и
мальчики, спасенные благодетельным гением из рук жестокого Гяура и
проводящие века "в тихом покое и счастье блаженного детства", "в убежище
вечного мира", остаются идиллическим эпизодом, который вряд ли может
претендовать на глубокое мировоззренческое значение.
Следуя традиции жанра "восточных сказок", Бекфорд предполагал включить
в рамки "Ватека" три вставные новеллы - историю трех принцев, осужденных на
вечные муки в чертогах Эблиса, которые поочередно рассказывают халифу свою
судьбу. При жизни автора эти новеллы оставались в рукописи и частично не
закончены. Они написаны в стиле "Ватека", с присущим Бекфорду художественным
мастерством, но беднее мыслью и более запутаны по своему сюжету; скитания
героев, их преступления и любовные заблуждения составляют их главное
содержание. В 1818 г. поэт Самуэль Роджерс слушал в чтении автора одну из
них - "Историю принцессы Зулкаис и принца Калилы", повесть о преступной
любви брата и сестры, показавшуюся ему "прекрасной". Байрон, которому он
сообщил об этом, захотел познакомиться с рукописью, но Бекфорд отказал ему
под каким-то предлогом. По-видимому, он медлил с публикацией, опасаясь
обвинений в безнравственности. Повести были впервые опубликованы по рукописи
в 1912 г. на французском языке с английским переводом издателя через много
лет после смерти автора.
В свое время влияние Бекфорда сказалось прежде всего на развитии
романтического ориентализма, в особенности в творчестве Байрона, который был
поклонником не только "Ватека", но и личности его творца. Проезжая мимо
берегов Португалии, он вспоминает о нем, как уже было сказано, в двух
строфах "Чайльд-Гарольда" (песнь I, 22-23). В "Гяуре" реминисценции из
"Ватека" особенно многочисленны: так, душевные муки героя сравниваются с
участью грешника, осужденного скитаться, с неугасимым пламенем в сердце,
вокруг престола Эблиса. Байрон восторгался ориентализмом "Ватека". "По
точности и правильности костюма, красоте описаний и силе воображения эта
повесть, восточная и возвышенная больше, чем какие-либо другие, оставляет
далеко за собой все европейские подражания и обнаруживает столько признаков
оригинального, что всякий, кто побывал на Востоке, с трудом поверит, что это
не перевод".
Новым этапом в литературной судьбе "Ватека" было переиздание
французской версии в 1876 г. поэтом-символистом Стефаном Маларме,
сопроводившим свою публикацию биографией Бекфорда и высокой оценкой его
художественного мастерства и поэтического стиля, способности "удовлетворить
воображение предметами редкостными и грандиозными". Этим изданием датируется
возрождение "Ватека" как произведения "современного", перекликающегося
некоторыми сторонами с литературой европейского модернизма. С этим
возрождением связан и перевод "Ватека" на русский язык писателя Бориса
Зайцева, опубликованный издательством К. Некрасова в 1912 г. Перевод этот с
небольшими редакционными уточнениями помещен в настоящем издании.
Сопровождавший его литературный портрет автора "Ватека" известного
критика-модерниста П. Муратова изображал Бекфорда, в свете биографической
легенды, как современного эстета и декадента типа Оскара Уайльда.
Задачей настоящего издания, в котором "Ватек" Бекфорда выступает как
фантастическая повесть периода предромантизма в одном ряду с "Замком
Отранто" Уолпола и "Влюбленным дьяволом" Казота, является, в отличие от
попыток ложной модернизации этих произведений, восстановление правильной
исторической перспективы, которая может содействовать их более глубокому
пониманию как произведений своего времени.