Силлов Дмитрий. Кровь Охотника

Дмитрий Силлов
Кровь Охотника

   Автор выражает искреннюю благодарность замечательному писателю Александру Мазину за мудрые советы, а также Алексею Лагутенкову и Маргарите Микрюковой за помощь в создании этой книги.

   Кулак, похожий на колотушку для отбивания мяса, с еле слышным гудением пронесся над моей макушкой. Поток воздуха шевельнул коротко подстриженные волосы на голове. Хорошо, что я успел присесть, – а то бы Грогги гарантированно сломал мне переносицу и отправил в глубокий нокаут. А так у меня появилось полсекунды, которых вполне достаточно для резкого прямого удара локтем в центр грудной клетки и добавки кулаком в приоткрывшуюся печень противника. Остается только уйти в сторону, чтобы безвольное тело не завалилось на тебя.
   Однако тело не завалилось, а лишь крякнуло и снова поперло в атаку.
   Вот черт! Он что, из железа сделан?
   Мне представилась возможность это проверить – забыв об осторожности, разъяренный Грогги в погоне за мной слишком далеко выбросил вперед правую ногу. Даже если он вообще не чувствует боли и печень у него не ведает, что такое алкоголь, то коленный сустав-то у всех одинаков.
   Я от всей души всадил голенью по внешней стороне колена этого буйвола – и мысленно поздравил себя с третьей победой. Мой любимый удар сработал как всегда на отлично – нога вошла куда надо и Грогги, споткнувшись, рухнул вперед. Однако при этом он умудрился протянуть вперед свои лапы, на мою беду оказавшиеся слишком длинными. Хотя в последнее мгновение мне показалось, что они непостижимым образом удлинились еще на несколько сантиметров.
   Удар одного из кошмарных кулаков все-таки достал мою переносицу. Второй скользнул по ребрам, похоже не причинив особого вреда. Затылок упавшего Грогги окрасился кровью – но, к сожалению, это была не его кровь, а моя, хлынувшая потоком из сломанного носа.
   Но бой все еще не был закончен.
   Грогги, приняв кровавый душ, фыркнул и неожиданно резво попытался встать. Несмотря на коленный сустав, который ощутимо хрустнул под моим ударом. Любой другой боец с такой травмой давно бы уже корчился на татами. Надо будет потом выяснить у Папы Джумбо – что сожрал или вколол себе перед боем боец со звучным прозвищем Большой Грогги. Которого я до этого, кстати, в клубе не видел.
   Тем не менее Большой Грогги поднимался с татами.
   Что ж, бои без правил правил не предусматривают. Тем более что, если мой противник встанет, меня через несколько секунд вынесут отсюда вперед ногами – сломанный нос уже давал о себе знать и головы зрителей покачивались сбоку от меня в темно-багровой дымке, словно протухшие яблоки, на закате вываленные рачительной хозяйкой в грязную лужу.
   Я с размаху ударил ногой по голове противника как по футбольному мячу, метя в переносицу, – как вы нас, так и мы вам! Но багровый туман оказался обманчивым и удар пришелся на полдециметра ниже намеченной точки.
   Черррт!!!!
   Ощущение будто я крокодилу по пасти заехал.
   Основание большого пальца проломило твердую преграду и провалилось в дыру, окаймленную осколками зубов, тут же взлохматившими кожу на пальцах ноги. После чего живой капкан захлопнулся, и я невольно взвыл от боли. Проклятые правила, запрещающие проводить бои в обуви! Теперь ноге труба! Если срочно не провести основательную дезинфекцию, бактерии с зубов Грогги вызовут острейшее инфекционное воспаление, излечиваемое только курсом мощных антибиотиков. На которые, кстати, денег нет в принципе.
   Всё это промелькнуло у меня в голове за долю секунды, пока я выдергивал стопу изо рта противника. Хорошо еще, что рефлекторный спазм челюстей после моего удара не превратился в укус, которым Тайсон наградил Холифилда, – пожалуй, сомкни Грогги свои жвалы намертво, мясо с моей стопы съехало бы словно шашлык с шампура.
   Между тем мой противник, мотая башкой и разбрызгивая во все стороны кровавые слюни, все еще пытался подняться на ноги!
   Да сколько ж можно?! На, получи, гад!
   Еще два удара здоровой ногой пришлись в висок и в горло Грогги.
   Всё…
   Папа Джумбо бросил на меня слегка обескураженный взгляд, потом наклонился над поверженным амбалом, похлопал его черной ладонью по щеке, после выпрямился и дал отмашку – нокаут.
   Обожаю Папу за этот жест! Конечно, когда он машет своими запакованными в белые перчатки граблями не над моею больной головой, безвольно валяющейся на татами наподобие сильно помятой гнилой тыквы. В таком случае уже не до обожания кого бы то ни было. Потому как мыслей нет в принципе и абсолютно все равно, куда потащат тебя два дюжих санитара «скорой помощи», нанятых Папой за фиксированную таксу в сто долларов за вечер. Как все равно это сейчас Большому Грогги, бережно складываемому на брезентовые носилки теми самыми санитарами в несвежих белых халатах.
   Но в следующую минуту у меня появился весомый повод возненавидеть чернокожего руссоамериканца до конца дней своих.
   На нашем родном Папа Джумбо изъяснялся так, словно родился не в Республике Конго, а в районе Рублево-Успенского шоссе. Где у него, кстати, в настоящее время имелся нехилый особняк стоимостью примерно в годовой доход вышеупомянутой африканской республики. Этот урод, закончив семафорить, набрал в грудь воздуха и возопил голосом, не требующим помощи мегафона:
   – Леди и джентльмены! Только что вы видели убедительную победу нокаутом героя сегодняшнего вечера Андрррея Кррраева по прозвищу Лоу. Однако для того, чтобы стать обладателем главного пррриза, господину Лоу пррридется одержать еще одну победу в показательном бое с чемпионом прррошлого вечеррра Серрргеем Аррртемьевым по прозвищу Мангуууст!
   Вот дьявол! Похоже, в связи с финансовым кризисом Папа Джумбо ввел новые правила. Главный приз – тысяча долларов – раньше давался тому, кто победил в финальной схватке. В предыдущих боях проигравший получал сто баксов за участие, выигравший – триста. Итого к концу вечера в случае удачи набегало девятьсот плюс тысяча премиальных. Сумма вполне подходящая для того, чтобы и травмы подлечить, и на жизнь осталось более-менее прилично. До следующего боя, разумеется.
   Сегодня же для того, чтобы получить вожделенную тысячу, предлагалось повоевать с четвертым противником. Который, в отличие от предыдущих, не махался наравне с тобой, взбираясь на вершину бойцовской пирамиды, а спокойно разминался в раздевалке, лениво попинывая стокилограммовый мешок, молотя кулаками собственную тень и строя зеркалу зверские гримасы.
   Старые правила были просты – первые четыре боя проводят восемь бойцов, потом две пары, составленные из победителей, бьются во втором круге и, наконец, финальный поединок, когда оба бойца измотаны до предела, но, тем не менее, бой идет на равных. Нынче же шансы на победу были практически равны нулю. Особенно в моем состоянии…
   – Конечно, победитель может отказаться от последнего поединка, – провозгласил Папа Джумбо, глядя на меня в упор. Его блестящее лицо, подсвеченное софитами, в сочетании с рыбьими глазами навыкате, курчавой седой шевелюрой и пропитанной лаком для волос мефистофелевской бородкой казалось маской африканского демона, вырезанной из черного дерева. – Но тогда финальный приз останется здесь и подождет бойца, который действительно хочет его забрать!
   …Двести – врачу, двести – антибиотики, пятьсот – раздать долги. А за квартиру чем платить? А жить на что пока морда заживет и можно будет на людях показаться? Через час ее разнесет так, что родная мать не узнает.
   – Так что решил наш победитель?!!!
   Папа Джумбо смотрел на меня, скаля белоснежные зубы. Зрители платят за кровь, и сегодня они видели ее предостаточно. Но они хотят еще. Что ж, клиент всегда прав.
   Я кивнул.
   – Суперрригррра! – взревел Папа Джумбо.
   Ему было понятно – больше минуты мне не выдержать. И я тоже это знал на сто процентов. Если сейчас, объявив перерыв, начать обрабатывать мою ногу и рихтовать портрет, то со стула я уже не встану. Потому Папа постарался не затягивать прелюдию.
   – И сейчас на татами выходит – Мааангуууст!
   Зрители приветствовали объявление жидкими хлопками. Многим из них вообще было впадлу лишний раз шевелиться – положение в обществе не позволяло. Закрытые бои без правил, без защитных приспособлений и без судей, до нокаута со времен римских гладиаторов были развлечением для элиты, способной платить за настоящую, не постановочную кровь.
   Итак, Мангуст…
   В отличие от Грогги, который непонятно откуда свалился на мою голову, о Мангусте я знал кое-что. Видел в записи пару боев этого невзрачного с виду парня. И не сказать что они меня сильно впечатлили.
   Мангуст был, бесспорно, быстр и ловок, но я всегда считал, что хороший сметающий удар бойца средней весовой категории в рукопашном бою намного предпочтительнее быстрых ударов легковеса. Потому для себя я решил заранее – буду лупить «на контур» серией из цикла «куда попадешь». Отстреляюсь – и рухну, потому как на большее сил точно не останется. Тем более что в общем-то я ничего не теряю, кроме, возможно, здоровья, – деньги, заработанные за предыдущие бои, по-любому останутся со мной. Но будем надеяться, что Мангуст с его скоростными тычками в стиле кунг-фу не доставит мне особенных неприятностей.
   Над сеткой, ограждающей татами, взлетело сухопарое тело. Красивый выход, ничего не скажешь. Может, и я бы так попробовал – разбежаться, оттолкнуться от расположенного под наклоном ограждения и, войдя в кувырок, приземлиться с эффектным выходом на ноги. Но, боюсь, сетка порвется – во мне веса, считай, на двух Мангустов хватит. Не Грогги, конечно, но и не кунгфуист с высушенным телом модели для рисунков в учебник анатомии.
   Да и к тому же зачем так расходовать энергию перед боем? Хотя ему можно, он три схватки подряд через себя не пропустил, так что пусть попрыгает…
   Полезно разогреть себя наигранной ненавистью к противнику, особенно когда делаешь ставку на одну-единственную минуту. Оно и боль отключает, и концентрации помогает, изгоняя из головы кровавый туман, постепенно затапливающий сознание.
   Кстати, боли не было. Вообще. Ну, что сломанный нос не болит несколько минут после перелома, я помнил еще с удара коленом, полученного пару месяцев назад от заезжего тайца. А вот почему стопа не посылает в мозг истошных сигналов, мол, не ходи на мне, хозяин, а то отключишься на фиг? Я только разок глянул вниз – и поспешно перевел глаза на Мангуста, рассылающего публике воздушные поцелуи. Не способствует как-то поднятию настроения вид собственной ноги, по которой будто небольшим плугом прошлись. И пара окровавленных костей виднеется между лохмотьями кожи. Бррр! Но – не болит! Стало быть, плевать на травмы, еще повоюем.
   Двигался Мангуст легко, словно гравитации для него не существовало. Прямо летал над татами, выписывая ногами вензеля в воздухе. Этого я тоже не понимаю. Пару минут таких выкрутасов – и дыхалка по-любому даст о себе знать, пусть ты даже родился в спортзале. А этот знай себе скачет, публику развлекает. Ну и пусть кувыркается, мне же лучше.
   Остановился наконец. Ко мне повернулся. Улыбается, словно друга встретил закадычного. Я б тоже осклабился, мне не трудно. Только боюсь, что от напряжения лицевых мышц из носа снова кровища хлынет – она только-только приостановилась. А вот поклониться в ответ придется – иначе сочтут полным невежей.
   Я слегка качнулся корпусом вперед, и мой взгляд снова невольно упал на покалеченную ногу…
   Так-так. Все несколько более погано, чем казалось на первый взгляд. Хотя и на первый взгляд вполне достаточно для легкого шока, если человек не хирург и не мясник-профессионал.
   Между обнажившимися костями стопы торчал белый осколок. Похоже, Грогги оставил во мне на память существенную часть своего зуба.
   Папа Джумбо перехватил мой взгляд и шагнул ко мне.
   – Одну секунду, господа, – лучезарно улыбнувшись зрителям, проорал он. – У нашего героя в ноге застрял зуб его поверженного врага!
   Говорят, Папа Джумбо в свое время закончил институт имени Патриса Лумумбы и заодно Первый медицинский. По этой причине он умел не только красиво изъясняться, но и по мере надобности самолично вправлять суставы, накладывать гипс и штопать раны своих подопечных. Нас то есть. За что и получил прозвище Папа.
   Вот и сейчас Папа Джумбо, предупредив мое движение, быстро снял с руки белую перчатку, наклонился и своими длинными пальцами ловко извлек кусочек кости из моей раны. Ему бы не бойцовским клубом владеть, а хирургом работать – цены б ему не было. Но у каждого человека свое призвание. Папе вот, к примеру, подпольным клубом заправлять. А мне работать у него пушечным мясом…
   Поток моих мыслей вдруг прервался, словно в голове кто-то взорвал небольшую вакуумную бомбу. Подобная пустота случается в двух случаях – когда ты поймал нокаут, либо когда внезапно увидел нечто из ряда вон выходящее, например экстремально красивую леди. Однако сейчас это была совсем не особа противоположного пола.
   Мангуст стоял столбом, не отрывая взгляда от зуба в пальцах Папы, словно это был не фрагмент поверженного мной верзилы, а змея хрестоматийная, гремучая, двухметроворостая, о двенадцати жалах. И настолько мало было в том взгляде человеческого, что я невольно поежился. Потом Мангуст медленно перевел взгляд на мою ногу.
   И тут мне реально стало не по себе. Такие глаза я видел у медведя-людоеда в дальневосточной тайге, когда с бандитской пулей в бедре валялся под какой-то корягой. Зверь словно прикидывал, откуда сподручнее начать меня есть, неспешно оглядывая будущий обед с головы до ног.
   Но медведь был животным, явлением хоть и смертельно опасным, но понятным. И тогда мне повезло больше, чем ему.
   Сейчас же то, что я видел, не лезло ни в какие ворота.
   Лисья мордочка Мангуста заметно вытянулась вперед. Гладко выбритые щеки и подбородок стремительно покрывались щетиной. А зрачки глаз стали вертикальными щелочками, более приличествующими животному, нежели человеку, пусть даже со звериным прозвищем.
   Я зажмурился и тряхнул головой, прогоняя багровый туман, в котором плавало это жуткое видение. В носу возникло неприятное ощущение, словно у меня вырос небольшой хобот, – организм деликатно напоминал, что мотать башкой в моем состоянии не есть самый лучший способ отгонять от себя монстров. Но метод сработал – когда я открыл глаза, в нескольких метрах от меня стоял и улыбался Мангуст без каких-либо видимых признаков принадлежности к фауне.
   Папа Джумбо поднял руку и разрубил ею воздух между мной и Мангустом. Что ж, и вправду пора начинать, пока еще мои неоднократно сотрясенные мозги способны воспринимать более-менее объективную информацию, а бред генерируют лишь эпизодически.
   Я шагнул было вперед, поднимая кулаки на уровень лица, – и только-только успел отпрянуть в сторону от летящей на меня смазанной тени, в которую превратился Мангуст. Такого я на записях его боев не видел. Быстр, да, но не настолько, чтобы становиться почти невидимым при перемещениях в пространстве…
   Мало кто смог бы уйти от такой атаки без ущерба для себя.
   Пальцы Мангуста, согнутые и жестко зафиксированные в положении «лапа леопарда», летели мне в горло. И не отклонись я в сторону чисто на автомате, валяться бы мне сейчас на татами с разбитым кадыком, хрипя и пытаясь протолкнуть в легкие последнюю в моей жизни порцию воздуха. Но меня спасли рефлексы, наработанные за долгие годы, и большой палец противника лишь зацепил и распорол кожу на шее.
   Я почувствовал, как тёплое потекло мне на грудь.
   Так, еще одна дыра в моем организме за сегодняшний день. Пальцем он вряд ли мог сделать такое, скорее всего, специально ногти отращивает и укрепляет по методам «звериных стилей». В древности китайские ниндзя из клана Линь Гуй смазывали ногти ядом. Слегка царапнул врага – и привет. Хотелось бы верить, что Мангуст не настолько продвинулся в освоении ударов «лапой леопарда».
   Однако мне следовало пошевеливаться – промахнувшись, мой противник уже разворачивался для новой атаки.
   Кровь из порванной шеи, как ни странно, добавила мне сил – мозг затопила холодная ярость. Парень явно собирался убить меня своим ударом, чего даже в подпольных боях без правил бойцы стараются не допускать.
   Что ж, коли так – не обессудьте…
   Я почувствовал, как все человеческое покидает меня, словно воздух проколотую шину. Пятая степень жесткости атаки. Состояние берсерка^[1]. Когда то, что ты делаешь, от тебя не зависит. Плохое, очень плохое состояние для продвинутого бойца. Бесконтрольная атака на уничтожение. Потом ты вряд ли вспомнишь, что делал и как так получилось, что твой противник валяется на полу, корчась от боли или еще хуже – в виде изуродованного куска мяса без признаков жизни. И потом тоже будет плохо – как от осознания того, что ты наделал, так и от последствий перерасхода нервной энергии.
   Но краем сознания я все-таки фиксировал происходящее, словно вися в паре метров над татами и наблюдая за боем немного со стороны. Такое тоже бывает. Кто-то из моих многочисленных тренеров говорил, что в подобном состоянии из человека выходит душа – и отдельные личности в древности могли видеть эти души. А потом те личности называли себя скальдами и сочиняли саги про валькирий, мечущихся над полем боя и собирающих души убитых. Хотя, думаю, души берсерков, которых принимали за тех самых валькирий, не охотились за подобными себе, а просто старались в пылу битвы не проворонить собственную воюющую плоть, в которой не осталось ничего человеческого…
   Оставляя на полу кровавые следы, я перемалывал пространство перед собой сметающими ударами конечностей наподобие гигантского вентилятора. Как ни был быстр Мангуст, но попадать под такую молотилку в его планы не входило. Потому что никаким блоком не остановить удар, в который вложена масса всего тела, – сметет вместе с блоком. Остается только уходить, маневрировать… и ждать, когда у противника кончатся силы, и он превратится в безвольный мешок из мяса и костей, перерасходовав все допустимые резервы организма.
   Но на татами, огороженном стальной сеткой, особо не поманеврируешь – места не хватит. Загнанный в угол Мангуст высоко подпрыгнул, рассчитывая перелететь через меня… и это ему удалось. Однако в момент, когда его ноги коснулись татами, сверху на него обрушился «хаммер» – удар-молот, которым бойцы российского спецназа крушат стопки кирпичей на показательных соревнованиях.
 
   «Хаммер» пришелся по ключице Мангуста. Ребро кулака легко сломало хрупкую косточку и провалилось в мясо. Второй удар – по затылку. Третий – в лицо…
   Тело Мангуста сотрясалось под градом ударов. Другой бы уже давно валялся в нокауте, но худой кунгфуист лишь по-кошачьи изгибался, пытаясь уйти от атак, словно в его теле вообще не было костей…
   Внезапно картинка смазалась, и я осознал себя в собственном теле.
   Я лежал на спине, воткнувшись лопатками в жёсткий японский мат, мои ноги были сцеплены в борцовский захват, а на моем бедре лежал локтевой сустав Мангуста. Обхватив обеими руками его предплечье, я давил книзу, преодолевая силу, которой не может, просто не может быть в руке человека, ломаемой в таком положении.
   Я уже видел краем глаза, как медленно, слишком медленно рванулся в нашу сторону Папа Джумбо, стремясь предотвратить фатальную травму…
   Но Мангуст не сдавался. Он рванулся, с нечеловеческой силой выдирая руку из захвата, – и мне ничего не оставалось, как прогнуться «мостиком», ставя в нашем поединке логическую точку.
   Послышался слабый хруст, рука противника провисла плетью – и тут я ощутил резкую, нестерпимую боль в области икроножной мышцы. Рефлекторно дернувшись, я увидел, что Мангуст висит на моей ноге, вцепившись в нее зубами, словно бультерьер, и жует мое мясо, перехватывая его челюстями и стремясь захватить побольше.
   Я резко согнулся, обхватил голову противника и вдавил большие пальцы ему в глазницы. Бесполезно. Я видел, как из уголков его рта брызжет алая артериальная кровь. Моя кровь. Которой я за сегодняшний день и так потерял слишком много. Тварь, грызущая мое мясо, убивала меня, и мне больше ничего не оставалось делать, как резко протолкнуть пальцы в глубь ее черепа.
   Над татами разнесся утробный, нечеловеческий вой. Это орал Мангуст, у которого вдруг резко пропал интерес к моей ноге. Потому что собственные глаза всегда важнее чужих конечностей. Чем я и воспользовался. Я полз по татами, потому что у меня уже не было сил подняться, а сзади меня выл-стонал Мангуст. Точно так же, как несколько лет назад в дальневосточной тайге стенал медведь-людоед, в глаз которого я вогнал свою последнюю пулю.
 
   Меня рвали на части десятки жутких тварей с горящими глазами. Казалось, будто в их черепа кто-то вмонтировал по паре ярчайших фонариков, при помощи которых они вполне успешно выискивают на моем теле наиболее аппетитные куски мяса. Несколько странно видеть, как из тебя выдирают шматы плоти, хорошо тебе знакомые, которые ты привык мыть, греть, одевать, холить и лелеять. Оказывается, все это делалось много лет лишь для того, чтобы какая-то собакообразная скотина откусывала их от тебя и с задумчивым видом гурмана проглатывала, прикрывая при этом свои фонари лишенными ресниц веками и анализируя степень благотворного воздействия данной пищи на ее омерзительный организм.
   Какой-то особо отвратный гад, сильно похожий на зубастый полуразложившийся труп, повис на моем предплечье и глодал его, словно давно некормленый цепной пес. Мяса на руке уже почти не оставалось, но пошевелиться я не мог, и потому ничего мне больше не оставалось, как безучастно наблюдать за пиршеством.
   Казалось бы, какая разница, кто именно тебя сожрет? Но все равно лично я бы предпочел, чтобы в данном критическом положении меня кушал не мертвец со стажем, а хотя бы вон та белая волчица, которую, наверно, оттерли от пиршества более крупные и нахальные сородичи. Она, обернув лапы хвостом, сидела столбиком в сторонке и наблюдала за происходящим. Почему-то мне показалось, что в ее глазах имелась некоторая толика сочувствия. От которой сострадание к самому себе проснулось и у меня. Вместе с некоторыми двигательными способностями.
   Наиболее отталкивающим был, несомненно, протухший кадавр. Потому я с него и начал.
   Рванувшись всеми оставшимися костями, я немного высвободил руку из его хватки и со всей мочи треснул сжатыми в кулак фалангами по проваленному носу. Кадавр взвыл, взлетел в воздух, завис надо мной и вдруг весьма чувствительно отвесил мне с левой ноги увесистую пощечину. Я попытался отловить летающий труп за конечность, но вторая убедительная пощечина заставила меня отказаться от своих намерений.
   И заодно осознать, что зверообразные твари есть не что иное, как разводы на полуоторванных обоях, а летающий труп – лишь тень на потолке от дерева, растущего за давно не мытым окном.
   Но на границе перехода от сна к действительности человеческий мозг еще не может адекватно воспринимать ни то ни другое. Потому, когда откуда-то слева ко мне качнулась абсолютно черная тень, я на полном серьезе на мгновение воспринял ее как продолжение кошмара и заорал, готовясь пнуть инфернальное существо изо всей дурацкой мочи. Получилось не очень – из груди вырвался придушенный хрип.
   – Не ори, – сказала инфернальная тень, сверкнув ослепительно-белыми зубами. – Не дома.
   Тень говорила голосом Папы Джумбо, и это меня несколько успокоило.
   – А почему… не дома? – спросил я, с трудом ворочая шершавым языком.
   – По кочану, – ответил адаптированный к русскому сленгу уроженец Республики Конго. Он подошел к окну, осторожно выглянул на улицу, после чего задернул линялую занавеску и включил свет. – Не хрена тебе там делать.
   Объяснение показалось мне недостаточно аргументированным и я озвучил свои сомнения.
   – Почему не хрена?
   Вместо ответа Папа Джумбо опустился в недовольно скрипнувшее кресло совковых годов выпуска и некоторое время задумчиво смотрел на меня, облокотившись на подлокотник и подперев кулаком квадратную челюсть. После чего, вздохнув, протянул руку к тумбочке, сработанной из кондовой советской ДСП, выдвинул верхний ящик и извлек оттуда деревянную коробку, спички и причудливо изогнутую черную трубку. Откинув резную крышку, Папа набил трубку сыпучей смесью, поджег и принялся неторопливо раскуривать. Я терпеливо наблюдал за процессом, справедливо полагая, что до его окончания Папа будет нем как истукан, сработанный из мпинго, легендарного черного дерева его родины.
   Такой истукан стоял в углу комнаты и неодобрительно смотрел на меня слегка выпученными глазами. Справа от истукана на стене висела африканская маска, утыканная перьями и хвостами, за которыми угадывалась жуткая гримаса раскрашенной личины.
   В принципе, я уже несколько месяцев знал Папу Джумбо – и в то же время ничего не знал о нем, как работник зачастую весьма мало знает о том, чем занимается начальство в свободное время. Да и вряд ли можно было назвать Папу начальством.
   Когда закончился мой контракт и отцы-командиры не захотели его продлять ввиду исключительной вредности моего характера, мне ничего не оставалось, как вернуться в родную столицу. Которая, увы, не встретила ветерана спецназа с распростертыми объятиями.