Страница:
Липкие от пота в своих тонких космических костюмах, за час мы перенесли несколько кубов грунта за десяток ярдов от места раскопок. Мы вырыли здоровенную ямищу.
И ничего не нашли.
Ничего. Хоть бы череп, зуб пожелтевший. Хоть бы ложку, нож, детскую погремушку.
Ничего.
Сохранились фундаменты некоторых построек, правда, обглоданные за миллионы лет песками, ветрами, дождями. А больше от этой цивилизации не осталось ничего. Выходит, не зря Мэттерн издевался, с сожалением признал я, никакого толку от этой планеты ни им ни нам. Палеонтолог с живым воображением может по осколку бедренной кости восстановить внешний вид динозавра, всего лишь по окаменелой седалищной кости сносно изобразить доисторического ящера. А можем ли мы воссоздать культуру, установления, уровень техники, философию по голым истлевающим остаткам строительного фундамента?
Навряд ли.
Мы отъехали за полмили и снова принялись копать в надежде найти хоть одно вещественное напоминание о былой цивилизации. Но время потрудилось на славу; нам еще повезло, что сохранились фундаменты. Все остальное сгинуло.
— Без конца и края печально стелются пустынные пески, — пробормотал я.
Герхардт замер с лопатой в руках:
— А? Как это понимать?
— Шелли, — объяснил я.
— Ах, Шелли.
И он снова начал орудовать лопатой.
Перед наступлением вечера мы решили наконец закругляться и ехать назад, к кораблю. Мы проработали в поле семь часов, а похвастать было нечем, если не считать сотни-другой футов объемной кинопленки с остатками фундамента.
Солнце клонилось к закату; на Планете Четыре сутки длятся тридцать пять часов, и теперь они были на исходе. Небо, всегда хмурое, начало темнеть. Луны не было. Четверка не имела спутников. Вот ведь несправедливость: у Тройки и Пятерки в этой системе по четыре спутника, а вокруг газового великана — Восьмерки — хороводится целых тринадцать лун.
Мы развернулись и отправились восвояси, только другой дорогой, на три мили восточное той, по которой приехали: вдруг попадется что-нибудь на глаза. Правда, надежда была слабенькая.
Через шесть миль пути заработал радиопередатчик. Послышался сухой, ворчливый голос доктора Леопольда:
— Вызываю машины два и три. Второй и третий, слышите меня? Прием.
За рулем сидел Герхардт. Я протянул руку через его колено и переключился на передачу.
— Андерсон и Герхардт в машине три, сэр. Вас слышим.
В следующее мгновение мы услыхали чуть хуже, как второй включился в трехстороннюю связь и раздался голос Маршалла:
— Маршалл и Уэбстер в машине два, доктор Леопольд. Что-нибудь случилось?
— Я нашел кое-что, — ответил Леопольд.
Маршалл так воскликнул "Да ну!", что я понял: экипажу второго повезло не больше, чем нам. Я сказал:
— Значит, вы один отличились.
— У вас пусто, Андерсон?
— Ни клочка. Ни черепка.
— А у вас, Маршалл?
— Порядок. Отдельные признаки города, но археологически ценного ничего, сэр.
Слышно было, как Леопольд усмехнулся, потом сказал:
— Ну, а я нашел кое-что. Одному мне с этой штуковиной не совладать — тяжеловата. Обеим машинам следовать сюда, я хочу, чтобы вы на нее взглянули.
— Что же это, сэр? — хором спросили я и Маршалл.
Но Леопольд любил загадки.
— Сами увидите. Запишите мои координаты и пошевеливайтесь. Мне хочется вернуться на корабль затемно.
Мы пожали плечами и взяли курс в направлении Леопольда. Он находился милях в семнадцати юго-западнее нас. Маршаллу и Уэбстеру предстоял такой же путь, только с юго-запада.
Уже сгустился сумрак, когда мы добрались до пункта с теми координатами, которые вычислил Леопольд. Свет фар бил почти на милю, но поначалу мы никого и ничего не увидели в пустыне. Затем я высмотрел восточное машину Леопольда, и Герхардт заметил, что с юга приближаются огни третьей машины.
К Леопольду мы подъехали почти одновременно. Он был не один. Компанию ему составлял… предмет.
— Приветствую вас, господа, — его лицо в мохнатых бакенбардах победно ухмылялось. — Меня, кажется, можно поздравить с находкой.
Он отступил в сторону и, как бы раздвинув занавес, позволил нам глянуть в щелку на свою находку. Изумленный и озадаченный, я сдвинул брови. В песке за машиной Леопольда стояло нечто очень похожее на робота.
Он был высокий, футов семи, а то и выше, и имел отдаленное сходство с человеком; то есть руки у него торчали из плеч, на плечах сидела голова, стоял он на ногах. В тех местах, где у людей глаза, уши и рот, у него виднелись рецепторные платы. Других отверстий не было. Грузный, с покатыми плечами робот сложением походил на шкаф, а его темная металлическая кожа, с незапамятных времен открытая всем стихиям, была изрыта и изъедена.
Робот стоял по колено в песке. Леопольд по-прежнему с победной ухмылкой и вполне понятной гордостью обратился к нему:
— Скажи нам что-нибудь, робот.
Из ротовых рецепторов послышалось лязганье, щелканье — чего? шестерен? — и раздался голос, до странности тонкий, но отчетливый. Слова были чужеродные и лились плавно, напевно. Меня мороз продрал по коже.
— Он понимает вашу речь? — спросил Герхардт.
— Не думаю, — ответил Леопольд. — Во всяком случае, пока. Но когда я обращаюсь непосредственно к нему, он начинает разглагольствовать. По-моему, он… ну, гидом, что ли, приставлен к этим руинам. Построен древними, чтоб просвещать прохожих; да только пережил он и древних, и их монументы.
Я осмотрел находку. От робота на самом деле веяло древностью… и прочностью; он был такой непробиваемо крепкий, что вполне мог сохраниться, между тем как все прочие следы цивилизации давно стерлись с лица этой планеты. Он кончил говорить и теперь просто глядел перед собой. Вдруг тяжело повернулся на основании, вскинул руку, указывая на окружающий пейзаж, и возобновил рассказ.
Мне так и чудилось, что он говорит: "…а здесь мы видим развалины Парфенона, главного храма богини Афины в Акрополе. Строительство закончено в 483 году до нашей эры, частично разрушен взрывом в 1687 году, когда турки устроили в нем пороховой склад…"
— Он и вправду смахивает на гида, — заметил Уэбстер. — У меня такое ощущение, что нам сообщают исторические сведения обо всех удивительных памятниках, которые некогда, должно быть, стояли здесь.
— Вот бы понять, что он говорит! — воскликнул Маршалл.
— Можно попробовать расшифровать как-нибудь язык, — сказал Леопольд. — А вообще-то, хороша находка? И…
Меня вдруг разобрал смех. Леопольд вспыхнул от обиды.
— Позвольте узнать, доктор Андерсон, что тут смешного?
— Озимандия! — объяснил я, отсмеявшись. — Вылитый! Озимандия!
— Боюсь, я не…
— Прислушайтесь. Похоже, его соорудили и поставили здесь для потомков, дабы он поведал нам о величии народа, построившего эти города. Только города канули в вечность, а робот стоит! Неужто вам не чудится в его словах: "Взгляните на мои творения, владыки, и восплачьте!"
— "Кругом нет ничего", — продолжил цитату Уэбстер. — Совпадает. Строители и города канули, а бедному роботу невдомек, он, знай, тараторит. Да. Назовем его Озимандией!
— Делать-то с ним что? — спросил Герхардт.
— Вы говорите, с места стронуть его не могли? — спросил Уэбстер у Леопольда.
— В нем фунтов шестьсот весу. Сам он передвигается, но я его сдвинуть не смог.
— Может, мы впятером… — предложил Уэбстер.
— Нет, — сказал Леопольд. Губы его тронула загадочная улыбка. — Оставим его здесь.
— Что?
— На время, — добавил он. — Прибережем… в качестве сюрприза для Мэттерна. Ошарашим его в последний день, а пока пусть думает, что планета гроша ломаного не стоит. Пусть подтрунивает сколько угодно — придет время улетать, тут мы и покажем свою добычу!
— По-вашему, не опасно оставлять его здесь? — спросил Герхардт.
— Украсть его некому, — сказал Маршалл.
— И от дождя он не растает, — добавил Уэбстер.
— А вдруг он уйдет? — не сдавался Герхардт. — Ведь может же он уйти, да?
— Конечно, — ответил Леопольд. — Но куда? Я думаю, он останется здесь. А уйдет, так мы его радаром всегда найдем. А сейчас — на корабль, поздно уже.
Мы расселись по машинам. Силуэт умолкшего робота, врытого по колено в песок, выделялся на фоне темнеющего неба; он развернулся к нам лицом и, словно прощаясь, поднял тяжелую руку.
— Помните, — предупредил Леопольд напоследок, — Мэттерну об этом ни слова!
На корабле в тот вечер полковник Мэттерн и семеро его подручных проявляли завидный интерес к нашим дневным трудам. Они пробовали сделать вид, будто всей душой переживают за нашу работу, но мы-то видели отлично: нас просто подначивают и хотят услышать в подтверждение своих прогнозов, что мы ровным счетом ничего не нашли. Это они и услышали, раз уж Леопольд запретил поминать про Озимандию. А ведь кроме робота мы и вправду ничего не нашли, и когда сказали об этом, они улыбнулись: мол, мы так и знали, надо было сразу нас послушать, вернулись бы преспокойненько на Землю на семь дней раньше.
Наутро, после завтрака, Мэттерн объявил, что высылает группу на поиски расщепляемых материалов, если мы не возражаем.
— Нам понадобится одна из машин, — сказал он. — Вам останутся две. Вы не против?
— Обойдемся двумя, — ответил Леопольд без особой радости. — Только на нашу территорию не заходить.
— Это где?
Вместо прямого ответа Леопольд сказал:
— Мы тщательно обследовали район к юго-востоку отсюда и не нашли ничего примечательного. Там можете своей геологической техникой хоть в пыль все перетереть.
Мэттерн кивнул, смерив Леопольда пристальным взглядом, словно явное нежелание открыть место наших работ вызвало у него подозрение. Я сомневался, стоит ли утаивать от Мэттерна информацию. Но, подумал я, Леопольду хочется поиграть немного в прятки, а единственный способ уберечь Озимандию от глаз Мэттерна — не говорить, где мы работаем.
— Помниться, вы сказали, полковник, что, с вашей точки зрения, планета пуста.
Мэттерн перевел взгляд на меня.
— Убежден в этом. Но я ж не осел, чтоб носа наружу не высунуть, если уж мы все равно здесь околачиваемся.
Его правда.
— А как все-таки думаете, найдете что-нибудь?
Он пожал плечами.
— Расщепляемого — наверняка ничего. Ручаюсь, что на этой планете все радиоактивные вещества давным-давно распались. Вот литий, может, попадется.
— Или чистый тритий, — ехидно вставил Леопольд. Мэттерн в ответ только рассмеялся.
Спустя полчаса мы вновь шли западным курсом туда, где оставили Озимандию. На одной машине ехали Герхардт, Уэбстер и я, а другую занимали Леопольд с Маршаллом. Двое из подчиненных Мэттерна в третьей машине отправились на юго-восток, в район, где накануне пропал впустую день у Маршалла и Уэбстера.
Озимандия был на прежнем месте, а за спиной у него вставало солнце, и силуэт робота светился по краям. Интересно, подумал я, сколько восходов он встретил. Верно, миллиарды.
Мы остановили машины неподалеку от робота, подошли к нему, и Уэбстер воспользовался ярким утренним светом для киносъемки. С севера со свистом налетал ветер и взбивал фонтанчики песка.
— Озимандия остаться здесь, — сказал робот при нашем приближении.
По-английски.
Сначала мы не сообразили, что произошло, а потом все пятеро выпучили глаза от изумления. Сквозь нашу растерянную трескотню снова послышался голос робота:
— Озимандия расшифровать как-нибудь язык. Смахиваю на гида.
— Постойте… он точно попугай повторяет обрывки нашего вчерашнего разговора, — сказал Маршалл.
— Нет, он не попугайничает, — возразил я. — В его словах есть смысл, он разговаривает с нами!
— Построен древними, чтоб просвещать прохожих, — произнес Озимандия.
— Озимандия! — обратился к нему Леопольд. — Ты говоришь по-английски?
В ответ раздалось щелканье, а мгновение спустя:
— Озимандия понимать. Не хватать слов. Говорите больше.
Мы задрожали от волнения. Теперь стало ясно, что случилось, а случилось, прямо скажем, невероятное. Озимандия выслушал терпеливо все, что мы наговорили накануне вечером; после нашего ухода он принялся ломать свою древнюю голову над тем, как бы извлечь из звуков смысл, и чудом преуспел. Теперь оставалось всего лишь напичкать это существо словами и помочь усвоить их. Нам достался ходячий и говорящий Розеттский камень!
Два часа пролетели, как одна минута. Мы без передышки забрасывали Озимандию словами, по возможности с определениями, чтобы ему легче было сопоставить их с другими, уже заученными.
К исходу этого времени он мог сносно разговаривать с нами. Он высвободил ноги из песчаной трясины, в которой простоял века, и занялся тем делом, для какого был создан тысячелетия назад: устроил нам экскурс в цивилизацию, некогда существовавшую и создавшую его.
Озимандия оказался неистощимым кладезем археологических сведений. Нам должно было хватить их не на один год.
Его народ, рассказал он, называл себя таиквянами (по крайней мере в его произношении), жил и процветал триста тысяч здешних лет, а на закате своей истории создал его — несокрушимого гида при несокрушимых городах. Но города рассыпались в прах, а Озимандия остался наедине со своей памятью.
— Здесь был город Дараб. Когда-то в нем насчитывалось восемь миллионов жителей. Там, где я стою сейчас, возвышался храм Декамона, тысяча шестьсот футов по вашей системе мер. Фасадом он выходил на улицу Ветров…
— Одиннадцатая династия ведет свое начало от Чоннигара-4, который на восемнадцатитысячном году города стал членом Президиума. В правление этой династии впервые удалось добраться до соседних планет…
— На этом месте находилась Дарабская библиотека. В ней хранилось четырнадцать миллионов томов. Сегодня уже нет ни одного. Спустя много лет после гибели строителей я просиживал в библиотеке, читая книги, и теперь они в моей памяти…
— Больше года чума уносила десять тысяч жизней в день, в то время…
Он все раскручивался и раскручивался, этот гигантский хроникальный ролик, добавляя все новые и новые подробности по мере того, как Озимандия усваивал наши замечания и пополнял запас слов. Робот колесил по пустыне, и наши магнитофоны ловили каждое его слово, а мы ступали точно во сне, обескураженные грандиозной находкой. В одном этом роботе хранилась в ожидании исследователей вся необъятная культура, просуществовавшая триста тысяч лет! Мы могли до конца своих дней выкачивать знания из Озимандии и все же не исчерпали бы тех залежей, которые вместил его всеохватный мозг.
Когда мы наконец насилу оторвались от Озимандии и, оставив его в пустыне, вернулись на корабль, нас так и распирало от впечатлений. Не было еще случая, чтобы археологу далась в руки такая благодать: полная летопись, доступная и переведенная.
Мы договорились опять не открывать ничего Мэттерну. Однако нам, точно малым детям, получившим в подарок желанную игрушку, трудно было прятать свои чувства. Хотя мы не говорили ни о чем впрямую, наше возбуждение, должно быть, подсказало Мэттерну, что день прошел не так уж бесплодно, как мы утверждали.
Это вкупе с отказом Леопольда назвать точное место наших работ наверняка вызвало у Мэттерна подозрения. Как бы то ни было, ночью в постели я услыхал шум отъезжающих машин, а наутро, когда мы пришли в столовую к завтраку, Мэттерн и его люди, небритые и помятые, смотрели на нас с характерным мстительным блеском в глазах.
— Доброе утро, господа, — поздоровался Мэттерн. — Уж мы заждались вашего пробуждения.
— Разве сейчас позднее обычного? — спросил Леопольд.
— Вовсе нет. Просто мои люди и я не ложились всю ночь. Мы… хм… подзанялись археологоразведкой, пока вы спали. — Полковник наклонился вперед, расправляя мятые лацканы. — Доктор Леопольд, по какой причине вы сочли возможным скрыть от меня факт обнаружения объекта чрезвычайной стратегической важности?
— Что вы имеете в виду? — возмутился Леопольд, но голос его дрогнул и потерял твердость.
— Я имею в виду, — спокойно ответил Мэттерн, — того робота, которого вы назвали Озимандией. Почему вы решили не говорить мне про него?
— Я собирался непременно сделать это перед отлетом.
Мэттерн пожал плечами.
— Пусть так. Вы скрыли свою находку. Но ваше вчерашнее поведение заставило нас обследовать тот район, а поскольку приборы показали наличие металлического предмета милях в двадцати к западу, туда мы и отправились. Озимандия был весьма удивлен присутствием других землян.
На мгновение воцарилась гремучая тишина. Потом Леопольд сказал:
— Вынужден просить вас, полковник Мэттерн, не притрагиваться к этому роботу. Приношу извинения за то, что не поставил вас в известность о нем — не подумал, что вас настолько интересует наша работа, — но теперь настаиваю, чтобы ни вы, ни ваши люди близко к нему не подходили.
— Да ну? — спросил с ехидцей Мэттерн. — Почему?
— Потому что это археологическая сокровищница, полковник. Я затрудняюсь оценить его значение для нас. Ваши люди могут поставить на нем пустяковый эксперимент и замкнуть каналы памяти или еще что-нибудь испортить. Поэтому мне придется воспользоваться правом, предоставленным археологической группе экспедиции. Мне придется объявить Озимандию нашей неприкосновенной собственностью и запретной зоной для вас.
В голосе Мэттерна появились вдруг металлические нотки.
— Сожалею, доктор Леопольд. Теперь у вас нет такого права.
— Почему же?
— Потому что Озимандия является нашей неприкосновенной собственностью. И запретной зоной для вас, доктор.
Я думал, Леопольда тут же в столовой хватит удар. Он сжался, побелел и сделал несколько неловких шагов к Мэттерну. Потом сдавленно выдохнул вопрос, которого я не расслышал.
Мэттерн ответил:
— Безопасность, доктор. Озимандия имеет военное значение. В целях строжайшей секретности мы перевезли его на корабль, заперли и опечатали. Властью, данной мне на случай чрезвычайных обстоятельств, я объявляю экспедицию законченной. Мы немедленно возвращаемся на Землю.
У Леопольда глаза на лоб полезли. Он обернулся к нам за поддержкой, но мы молчали. Наконец, археолог недоуменно спросил:
— Он имеет… военное значение?
— Конечно. Это ценный источник данных по древним таиквянским вооружениям. Мы уже узнали от него такое, что даже не верится. Как вы думаете, доктор Леопольд, почему здесь нет жизни? Ни единой травинки? Миллионом лет этого не объяснишь. А сверхоружием — вполне. Таиквяне сделали такое оружие. И еще другие виды вооружений. Если рассказать, у вас волосы встанут дыбом. Озимандия знает их досконально. Думаете, мы станем ждать, пока вы наиграетесь с этим роботом, когда он ломится от военной информации, которая может сделать Америку совершенно неодолимой? Извините, доктор. Озимандия — ваша находка, но принадлежит нам. И мы увозим его на Землю.
В комнате снова повисла тишина. Леопольд посмотрел на меня, на Уэбстера, Маршалла, Герхардта. Нам нечего было сказать.
Перед экспедицией стояли прежде всего военные задачи. Да, в экипаж включили несколько археологов, но ведь главную роль играли подчиненные Мэттерна, а не Леопольда. Нас послали не столько пополнять кладовую человеческих знаний, сколько искать новое оружие и новые источники стратегических материалов для возможного применения против Другого Полушария.
И новое оружие найдено. Новое, небывалое оружие, плод трехсоттысячелетней научной мысли. И все это — в неистребимом черепе Озимандии.
— Ладно, полковник, — хрипло выговорил Леопольд. — Видно, мне вас не переубедить.
Он повернулся и поплелся прочь, забыв о еде, поникший, сломленный, на глазах постаревший человек.
На душе было мерзко.
Мэттерн утверждал, что на планете ничего нет и что оставаться здесь — пустая трата времени; Леопольд спорил и оказался прав. Мы сделали открытие огромной важности.
Мы нашли машину, которая может выдать сколько угодно новых ужасающих рецептов убийства. Мы держим в руках самое зерно таиквянской науки, вершиной которой явилось замечательное оружие, оружие столь совершенное, что на планете удалось начисто извести жизнь. И теперь у нас есть доступ к этому оружию. Приняв гибель от собственных рук, таиквяне предусмотрительно оставили смерть нам в наследство.
Белый как полотно я встал из-за стола и пошел в свой кубрик. Есть расхотелось.
— Через час снимаемся, — бросил мне вдогонку Мэттерн. — Будьте наготове.
Слова едва дошли до сознания. Я думал о нашем смертоносном грузе — о роботе, которому не терпится извергнуть поток информации. Я думал о том, что станется с нами, когда наши ученые там, на Земле, начнут набираться ума-разума у Озимандии.
Теперь творения таиквян — наши. На память пришли строки: "Взгляните на мои творения, владыки, и восплачьте".
ДВОЙНОЙ ВЫЗОВ
И ничего не нашли.
Ничего. Хоть бы череп, зуб пожелтевший. Хоть бы ложку, нож, детскую погремушку.
Ничего.
Сохранились фундаменты некоторых построек, правда, обглоданные за миллионы лет песками, ветрами, дождями. А больше от этой цивилизации не осталось ничего. Выходит, не зря Мэттерн издевался, с сожалением признал я, никакого толку от этой планеты ни им ни нам. Палеонтолог с живым воображением может по осколку бедренной кости восстановить внешний вид динозавра, всего лишь по окаменелой седалищной кости сносно изобразить доисторического ящера. А можем ли мы воссоздать культуру, установления, уровень техники, философию по голым истлевающим остаткам строительного фундамента?
Навряд ли.
Мы отъехали за полмили и снова принялись копать в надежде найти хоть одно вещественное напоминание о былой цивилизации. Но время потрудилось на славу; нам еще повезло, что сохранились фундаменты. Все остальное сгинуло.
— Без конца и края печально стелются пустынные пески, — пробормотал я.
Герхардт замер с лопатой в руках:
— А? Как это понимать?
— Шелли, — объяснил я.
— Ах, Шелли.
И он снова начал орудовать лопатой.
Перед наступлением вечера мы решили наконец закругляться и ехать назад, к кораблю. Мы проработали в поле семь часов, а похвастать было нечем, если не считать сотни-другой футов объемной кинопленки с остатками фундамента.
Солнце клонилось к закату; на Планете Четыре сутки длятся тридцать пять часов, и теперь они были на исходе. Небо, всегда хмурое, начало темнеть. Луны не было. Четверка не имела спутников. Вот ведь несправедливость: у Тройки и Пятерки в этой системе по четыре спутника, а вокруг газового великана — Восьмерки — хороводится целых тринадцать лун.
Мы развернулись и отправились восвояси, только другой дорогой, на три мили восточное той, по которой приехали: вдруг попадется что-нибудь на глаза. Правда, надежда была слабенькая.
Через шесть миль пути заработал радиопередатчик. Послышался сухой, ворчливый голос доктора Леопольда:
— Вызываю машины два и три. Второй и третий, слышите меня? Прием.
За рулем сидел Герхардт. Я протянул руку через его колено и переключился на передачу.
— Андерсон и Герхардт в машине три, сэр. Вас слышим.
В следующее мгновение мы услыхали чуть хуже, как второй включился в трехстороннюю связь и раздался голос Маршалла:
— Маршалл и Уэбстер в машине два, доктор Леопольд. Что-нибудь случилось?
— Я нашел кое-что, — ответил Леопольд.
Маршалл так воскликнул "Да ну!", что я понял: экипажу второго повезло не больше, чем нам. Я сказал:
— Значит, вы один отличились.
— У вас пусто, Андерсон?
— Ни клочка. Ни черепка.
— А у вас, Маршалл?
— Порядок. Отдельные признаки города, но археологически ценного ничего, сэр.
Слышно было, как Леопольд усмехнулся, потом сказал:
— Ну, а я нашел кое-что. Одному мне с этой штуковиной не совладать — тяжеловата. Обеим машинам следовать сюда, я хочу, чтобы вы на нее взглянули.
— Что же это, сэр? — хором спросили я и Маршалл.
Но Леопольд любил загадки.
— Сами увидите. Запишите мои координаты и пошевеливайтесь. Мне хочется вернуться на корабль затемно.
Мы пожали плечами и взяли курс в направлении Леопольда. Он находился милях в семнадцати юго-западнее нас. Маршаллу и Уэбстеру предстоял такой же путь, только с юго-запада.
Уже сгустился сумрак, когда мы добрались до пункта с теми координатами, которые вычислил Леопольд. Свет фар бил почти на милю, но поначалу мы никого и ничего не увидели в пустыне. Затем я высмотрел восточное машину Леопольда, и Герхардт заметил, что с юга приближаются огни третьей машины.
К Леопольду мы подъехали почти одновременно. Он был не один. Компанию ему составлял… предмет.
— Приветствую вас, господа, — его лицо в мохнатых бакенбардах победно ухмылялось. — Меня, кажется, можно поздравить с находкой.
Он отступил в сторону и, как бы раздвинув занавес, позволил нам глянуть в щелку на свою находку. Изумленный и озадаченный, я сдвинул брови. В песке за машиной Леопольда стояло нечто очень похожее на робота.
Он был высокий, футов семи, а то и выше, и имел отдаленное сходство с человеком; то есть руки у него торчали из плеч, на плечах сидела голова, стоял он на ногах. В тех местах, где у людей глаза, уши и рот, у него виднелись рецепторные платы. Других отверстий не было. Грузный, с покатыми плечами робот сложением походил на шкаф, а его темная металлическая кожа, с незапамятных времен открытая всем стихиям, была изрыта и изъедена.
Робот стоял по колено в песке. Леопольд по-прежнему с победной ухмылкой и вполне понятной гордостью обратился к нему:
— Скажи нам что-нибудь, робот.
Из ротовых рецепторов послышалось лязганье, щелканье — чего? шестерен? — и раздался голос, до странности тонкий, но отчетливый. Слова были чужеродные и лились плавно, напевно. Меня мороз продрал по коже.
— Он понимает вашу речь? — спросил Герхардт.
— Не думаю, — ответил Леопольд. — Во всяком случае, пока. Но когда я обращаюсь непосредственно к нему, он начинает разглагольствовать. По-моему, он… ну, гидом, что ли, приставлен к этим руинам. Построен древними, чтоб просвещать прохожих; да только пережил он и древних, и их монументы.
Я осмотрел находку. От робота на самом деле веяло древностью… и прочностью; он был такой непробиваемо крепкий, что вполне мог сохраниться, между тем как все прочие следы цивилизации давно стерлись с лица этой планеты. Он кончил говорить и теперь просто глядел перед собой. Вдруг тяжело повернулся на основании, вскинул руку, указывая на окружающий пейзаж, и возобновил рассказ.
Мне так и чудилось, что он говорит: "…а здесь мы видим развалины Парфенона, главного храма богини Афины в Акрополе. Строительство закончено в 483 году до нашей эры, частично разрушен взрывом в 1687 году, когда турки устроили в нем пороховой склад…"
— Он и вправду смахивает на гида, — заметил Уэбстер. — У меня такое ощущение, что нам сообщают исторические сведения обо всех удивительных памятниках, которые некогда, должно быть, стояли здесь.
— Вот бы понять, что он говорит! — воскликнул Маршалл.
— Можно попробовать расшифровать как-нибудь язык, — сказал Леопольд. — А вообще-то, хороша находка? И…
Меня вдруг разобрал смех. Леопольд вспыхнул от обиды.
— Позвольте узнать, доктор Андерсон, что тут смешного?
— Озимандия! — объяснил я, отсмеявшись. — Вылитый! Озимандия!
— Боюсь, я не…
— Прислушайтесь. Похоже, его соорудили и поставили здесь для потомков, дабы он поведал нам о величии народа, построившего эти города. Только города канули в вечность, а робот стоит! Неужто вам не чудится в его словах: "Взгляните на мои творения, владыки, и восплачьте!"
— "Кругом нет ничего", — продолжил цитату Уэбстер. — Совпадает. Строители и города канули, а бедному роботу невдомек, он, знай, тараторит. Да. Назовем его Озимандией!
— Делать-то с ним что? — спросил Герхардт.
— Вы говорите, с места стронуть его не могли? — спросил Уэбстер у Леопольда.
— В нем фунтов шестьсот весу. Сам он передвигается, но я его сдвинуть не смог.
— Может, мы впятером… — предложил Уэбстер.
— Нет, — сказал Леопольд. Губы его тронула загадочная улыбка. — Оставим его здесь.
— Что?
— На время, — добавил он. — Прибережем… в качестве сюрприза для Мэттерна. Ошарашим его в последний день, а пока пусть думает, что планета гроша ломаного не стоит. Пусть подтрунивает сколько угодно — придет время улетать, тут мы и покажем свою добычу!
— По-вашему, не опасно оставлять его здесь? — спросил Герхардт.
— Украсть его некому, — сказал Маршалл.
— И от дождя он не растает, — добавил Уэбстер.
— А вдруг он уйдет? — не сдавался Герхардт. — Ведь может же он уйти, да?
— Конечно, — ответил Леопольд. — Но куда? Я думаю, он останется здесь. А уйдет, так мы его радаром всегда найдем. А сейчас — на корабль, поздно уже.
Мы расселись по машинам. Силуэт умолкшего робота, врытого по колено в песок, выделялся на фоне темнеющего неба; он развернулся к нам лицом и, словно прощаясь, поднял тяжелую руку.
— Помните, — предупредил Леопольд напоследок, — Мэттерну об этом ни слова!
На корабле в тот вечер полковник Мэттерн и семеро его подручных проявляли завидный интерес к нашим дневным трудам. Они пробовали сделать вид, будто всей душой переживают за нашу работу, но мы-то видели отлично: нас просто подначивают и хотят услышать в подтверждение своих прогнозов, что мы ровным счетом ничего не нашли. Это они и услышали, раз уж Леопольд запретил поминать про Озимандию. А ведь кроме робота мы и вправду ничего не нашли, и когда сказали об этом, они улыбнулись: мол, мы так и знали, надо было сразу нас послушать, вернулись бы преспокойненько на Землю на семь дней раньше.
Наутро, после завтрака, Мэттерн объявил, что высылает группу на поиски расщепляемых материалов, если мы не возражаем.
— Нам понадобится одна из машин, — сказал он. — Вам останутся две. Вы не против?
— Обойдемся двумя, — ответил Леопольд без особой радости. — Только на нашу территорию не заходить.
— Это где?
Вместо прямого ответа Леопольд сказал:
— Мы тщательно обследовали район к юго-востоку отсюда и не нашли ничего примечательного. Там можете своей геологической техникой хоть в пыль все перетереть.
Мэттерн кивнул, смерив Леопольда пристальным взглядом, словно явное нежелание открыть место наших работ вызвало у него подозрение. Я сомневался, стоит ли утаивать от Мэттерна информацию. Но, подумал я, Леопольду хочется поиграть немного в прятки, а единственный способ уберечь Озимандию от глаз Мэттерна — не говорить, где мы работаем.
— Помниться, вы сказали, полковник, что, с вашей точки зрения, планета пуста.
Мэттерн перевел взгляд на меня.
— Убежден в этом. Но я ж не осел, чтоб носа наружу не высунуть, если уж мы все равно здесь околачиваемся.
Его правда.
— А как все-таки думаете, найдете что-нибудь?
Он пожал плечами.
— Расщепляемого — наверняка ничего. Ручаюсь, что на этой планете все радиоактивные вещества давным-давно распались. Вот литий, может, попадется.
— Или чистый тритий, — ехидно вставил Леопольд. Мэттерн в ответ только рассмеялся.
Спустя полчаса мы вновь шли западным курсом туда, где оставили Озимандию. На одной машине ехали Герхардт, Уэбстер и я, а другую занимали Леопольд с Маршаллом. Двое из подчиненных Мэттерна в третьей машине отправились на юго-восток, в район, где накануне пропал впустую день у Маршалла и Уэбстера.
Озимандия был на прежнем месте, а за спиной у него вставало солнце, и силуэт робота светился по краям. Интересно, подумал я, сколько восходов он встретил. Верно, миллиарды.
Мы остановили машины неподалеку от робота, подошли к нему, и Уэбстер воспользовался ярким утренним светом для киносъемки. С севера со свистом налетал ветер и взбивал фонтанчики песка.
— Озимандия остаться здесь, — сказал робот при нашем приближении.
По-английски.
Сначала мы не сообразили, что произошло, а потом все пятеро выпучили глаза от изумления. Сквозь нашу растерянную трескотню снова послышался голос робота:
— Озимандия расшифровать как-нибудь язык. Смахиваю на гида.
— Постойте… он точно попугай повторяет обрывки нашего вчерашнего разговора, — сказал Маршалл.
— Нет, он не попугайничает, — возразил я. — В его словах есть смысл, он разговаривает с нами!
— Построен древними, чтоб просвещать прохожих, — произнес Озимандия.
— Озимандия! — обратился к нему Леопольд. — Ты говоришь по-английски?
В ответ раздалось щелканье, а мгновение спустя:
— Озимандия понимать. Не хватать слов. Говорите больше.
Мы задрожали от волнения. Теперь стало ясно, что случилось, а случилось, прямо скажем, невероятное. Озимандия выслушал терпеливо все, что мы наговорили накануне вечером; после нашего ухода он принялся ломать свою древнюю голову над тем, как бы извлечь из звуков смысл, и чудом преуспел. Теперь оставалось всего лишь напичкать это существо словами и помочь усвоить их. Нам достался ходячий и говорящий Розеттский камень!
Два часа пролетели, как одна минута. Мы без передышки забрасывали Озимандию словами, по возможности с определениями, чтобы ему легче было сопоставить их с другими, уже заученными.
К исходу этого времени он мог сносно разговаривать с нами. Он высвободил ноги из песчаной трясины, в которой простоял века, и занялся тем делом, для какого был создан тысячелетия назад: устроил нам экскурс в цивилизацию, некогда существовавшую и создавшую его.
Озимандия оказался неистощимым кладезем археологических сведений. Нам должно было хватить их не на один год.
Его народ, рассказал он, называл себя таиквянами (по крайней мере в его произношении), жил и процветал триста тысяч здешних лет, а на закате своей истории создал его — несокрушимого гида при несокрушимых городах. Но города рассыпались в прах, а Озимандия остался наедине со своей памятью.
— Здесь был город Дараб. Когда-то в нем насчитывалось восемь миллионов жителей. Там, где я стою сейчас, возвышался храм Декамона, тысяча шестьсот футов по вашей системе мер. Фасадом он выходил на улицу Ветров…
— Одиннадцатая династия ведет свое начало от Чоннигара-4, который на восемнадцатитысячном году города стал членом Президиума. В правление этой династии впервые удалось добраться до соседних планет…
— На этом месте находилась Дарабская библиотека. В ней хранилось четырнадцать миллионов томов. Сегодня уже нет ни одного. Спустя много лет после гибели строителей я просиживал в библиотеке, читая книги, и теперь они в моей памяти…
— Больше года чума уносила десять тысяч жизней в день, в то время…
Он все раскручивался и раскручивался, этот гигантский хроникальный ролик, добавляя все новые и новые подробности по мере того, как Озимандия усваивал наши замечания и пополнял запас слов. Робот колесил по пустыне, и наши магнитофоны ловили каждое его слово, а мы ступали точно во сне, обескураженные грандиозной находкой. В одном этом роботе хранилась в ожидании исследователей вся необъятная культура, просуществовавшая триста тысяч лет! Мы могли до конца своих дней выкачивать знания из Озимандии и все же не исчерпали бы тех залежей, которые вместил его всеохватный мозг.
Когда мы наконец насилу оторвались от Озимандии и, оставив его в пустыне, вернулись на корабль, нас так и распирало от впечатлений. Не было еще случая, чтобы археологу далась в руки такая благодать: полная летопись, доступная и переведенная.
Мы договорились опять не открывать ничего Мэттерну. Однако нам, точно малым детям, получившим в подарок желанную игрушку, трудно было прятать свои чувства. Хотя мы не говорили ни о чем впрямую, наше возбуждение, должно быть, подсказало Мэттерну, что день прошел не так уж бесплодно, как мы утверждали.
Это вкупе с отказом Леопольда назвать точное место наших работ наверняка вызвало у Мэттерна подозрения. Как бы то ни было, ночью в постели я услыхал шум отъезжающих машин, а наутро, когда мы пришли в столовую к завтраку, Мэттерн и его люди, небритые и помятые, смотрели на нас с характерным мстительным блеском в глазах.
— Доброе утро, господа, — поздоровался Мэттерн. — Уж мы заждались вашего пробуждения.
— Разве сейчас позднее обычного? — спросил Леопольд.
— Вовсе нет. Просто мои люди и я не ложились всю ночь. Мы… хм… подзанялись археологоразведкой, пока вы спали. — Полковник наклонился вперед, расправляя мятые лацканы. — Доктор Леопольд, по какой причине вы сочли возможным скрыть от меня факт обнаружения объекта чрезвычайной стратегической важности?
— Что вы имеете в виду? — возмутился Леопольд, но голос его дрогнул и потерял твердость.
— Я имею в виду, — спокойно ответил Мэттерн, — того робота, которого вы назвали Озимандией. Почему вы решили не говорить мне про него?
— Я собирался непременно сделать это перед отлетом.
Мэттерн пожал плечами.
— Пусть так. Вы скрыли свою находку. Но ваше вчерашнее поведение заставило нас обследовать тот район, а поскольку приборы показали наличие металлического предмета милях в двадцати к западу, туда мы и отправились. Озимандия был весьма удивлен присутствием других землян.
На мгновение воцарилась гремучая тишина. Потом Леопольд сказал:
— Вынужден просить вас, полковник Мэттерн, не притрагиваться к этому роботу. Приношу извинения за то, что не поставил вас в известность о нем — не подумал, что вас настолько интересует наша работа, — но теперь настаиваю, чтобы ни вы, ни ваши люди близко к нему не подходили.
— Да ну? — спросил с ехидцей Мэттерн. — Почему?
— Потому что это археологическая сокровищница, полковник. Я затрудняюсь оценить его значение для нас. Ваши люди могут поставить на нем пустяковый эксперимент и замкнуть каналы памяти или еще что-нибудь испортить. Поэтому мне придется воспользоваться правом, предоставленным археологической группе экспедиции. Мне придется объявить Озимандию нашей неприкосновенной собственностью и запретной зоной для вас.
В голосе Мэттерна появились вдруг металлические нотки.
— Сожалею, доктор Леопольд. Теперь у вас нет такого права.
— Почему же?
— Потому что Озимандия является нашей неприкосновенной собственностью. И запретной зоной для вас, доктор.
Я думал, Леопольда тут же в столовой хватит удар. Он сжался, побелел и сделал несколько неловких шагов к Мэттерну. Потом сдавленно выдохнул вопрос, которого я не расслышал.
Мэттерн ответил:
— Безопасность, доктор. Озимандия имеет военное значение. В целях строжайшей секретности мы перевезли его на корабль, заперли и опечатали. Властью, данной мне на случай чрезвычайных обстоятельств, я объявляю экспедицию законченной. Мы немедленно возвращаемся на Землю.
У Леопольда глаза на лоб полезли. Он обернулся к нам за поддержкой, но мы молчали. Наконец, археолог недоуменно спросил:
— Он имеет… военное значение?
— Конечно. Это ценный источник данных по древним таиквянским вооружениям. Мы уже узнали от него такое, что даже не верится. Как вы думаете, доктор Леопольд, почему здесь нет жизни? Ни единой травинки? Миллионом лет этого не объяснишь. А сверхоружием — вполне. Таиквяне сделали такое оружие. И еще другие виды вооружений. Если рассказать, у вас волосы встанут дыбом. Озимандия знает их досконально. Думаете, мы станем ждать, пока вы наиграетесь с этим роботом, когда он ломится от военной информации, которая может сделать Америку совершенно неодолимой? Извините, доктор. Озимандия — ваша находка, но принадлежит нам. И мы увозим его на Землю.
В комнате снова повисла тишина. Леопольд посмотрел на меня, на Уэбстера, Маршалла, Герхардта. Нам нечего было сказать.
Перед экспедицией стояли прежде всего военные задачи. Да, в экипаж включили несколько археологов, но ведь главную роль играли подчиненные Мэттерна, а не Леопольда. Нас послали не столько пополнять кладовую человеческих знаний, сколько искать новое оружие и новые источники стратегических материалов для возможного применения против Другого Полушария.
И новое оружие найдено. Новое, небывалое оружие, плод трехсоттысячелетней научной мысли. И все это — в неистребимом черепе Озимандии.
— Ладно, полковник, — хрипло выговорил Леопольд. — Видно, мне вас не переубедить.
Он повернулся и поплелся прочь, забыв о еде, поникший, сломленный, на глазах постаревший человек.
На душе было мерзко.
Мэттерн утверждал, что на планете ничего нет и что оставаться здесь — пустая трата времени; Леопольд спорил и оказался прав. Мы сделали открытие огромной важности.
Мы нашли машину, которая может выдать сколько угодно новых ужасающих рецептов убийства. Мы держим в руках самое зерно таиквянской науки, вершиной которой явилось замечательное оружие, оружие столь совершенное, что на планете удалось начисто извести жизнь. И теперь у нас есть доступ к этому оружию. Приняв гибель от собственных рук, таиквяне предусмотрительно оставили смерть нам в наследство.
Белый как полотно я встал из-за стола и пошел в свой кубрик. Есть расхотелось.
— Через час снимаемся, — бросил мне вдогонку Мэттерн. — Будьте наготове.
Слова едва дошли до сознания. Я думал о нашем смертоносном грузе — о роботе, которому не терпится извергнуть поток информации. Я думал о том, что станется с нами, когда наши ученые там, на Земле, начнут набираться ума-разума у Озимандии.
Теперь творения таиквян — наши. На память пришли строки: "Взгляните на мои творения, владыки, и восплачьте".
ДВОЙНОЙ ВЫЗОВ
[23]
Перевод А.Корженевского.
Когда вибрация прекратилась и корабль твердо встал на космодроме домеранжей, Джастин Марнер наконец понял.
— Не иначе — мы с тобой спятили, — сказал он тихо. — Честное слово, мы просто ненормальные.
Второй землянин, который, не отрывая глаз от экрана, разглядывал чужой зелено-золотистый ландшафт, обернулся.
— Что ты сказал? — спросил он.
— Я говорю, что ни один человек в здравом уме не попал бы в такое положение. До меня только сейчас дошло, как мы влипли.
Кембридж скривился.
— Не говори ерунды, Джастин. Ты прекрасно знаешь, зачем мы здесь и как это получилось. Что ты в самом деле?..
— Ладно, ладно, беру свои слова назад. Не обращай на меня внимания. Это все нервы…
Раздался мелодичный звонок.
— Войдите! — отозвался Марнер.
Дверь каюты скользнула в сторону. Толстый домеранжи в высоких серо-зеленых сапогах и сияющей диадеме, усыпанной драгоценными камнями, ввалился в каюту и в знак приветствия вытянул вперед два из пяти кожистых щупалец.
— Добрый день, джентльмены. Надеюсь, путешествие было приятным?
— Все в порядке. Какие планы, Плорваш? — спросил Марнер.
— Космопорт, где опустился корабль, расположен недалеко от города, — ответил домеранжи. — И я прибыл, чтобы сопроводить вас к месту жительства. Мы предоставляем вам удобнейшее помещение, стремясь создать самые благоприятные условия для работы.
— Рады слышать, — сказал Марнер и, взглянув на своего товарища, добавил: — Видишь, как они внимательны?
Плорваш заулыбался.
— Прошу за мной. Уверен, вы пожелаете отдохнуть, прежде чем взяться за дело. На карту поставлена честь вашей планеты, и вам нужно быть на высоте.
— Естественно, — согласился Марнер.
Домеранжи снова просиял.
— Испытания начнутся, как только вам будет угодно. Позвольте пожелать вам удачи!
— Благодарю вас, — Кембридж все еще продолжал хмуриться. — Только одной удачи здесь мало. В нашем деле все зависит от нас самих, от наших мозгов — мозги и работа до седьмого пота.
— Отлично сказано! — воскликнул Плорваш. — Вы здесь как раз для того, чтобы продемонстрировать свои способности. Мы с интересом будем ждать результатов.
Статистика не располагает на этот счет точными сведениями, но давно известно, что большинство споров возникает в барах. Примерно за месяц до описываемых событий в баре на углу Сорок шестой и Шестой улиц разгорелся спор между Джастином Марнером и одним из домеранжей. И именно этот спор положил начало цепи событий, которая привела двух землян на Домеранг-5.
Сидя у стойки, Марнер задумчиво потягивал коктейль, а Кембридж, подогнув под себя длинные ноги, пил виски со льдом. И тут с тяжелым топотом, который не спутаешь ни с чем, в баре появился домеранжи. Марнер и Кембридж переглянулись. Земля вступила в контакт с Домерангом-5 больше века назад, поэтому домеранжи не были редким зрелищем на улицах Нью-Йорка, и этого они узнали сразу. Он работал в консульстве Домеранга-5, а двое друзей недавно проектировали там схему освещения. Домеранжи с их круговым зрением предпочитали мягкий, рассеянный свет, и Марнеру с Кембриджем пришлось разработать для них совершенно новую систему освещения.
Домеранжи сразу же их заметил и втиснулся на стул рядом.
— Приветствую двух замечательных инженеров! — прогремел он. — Вы меня, полагаю, помните?
— Да, — ответил Марнер, — мы делали для вас освещение в прошлом году. Надеюсь, там все в порядке?
— Как и следовало ожидать, — ответил домеранжи и помахал щупальцем в сторону бармена. — Бармен! Два пива!
— Что вы имеете в виду? — поинтересовался Кембридж, когда принесли пиво.
— Минуточку. — Домеранжи осторожно обхватил щупальцами обе кружки и влил содержимое одной в левый рот, а другой — в правый.
— Замечательная жидкость — ваше пиво! — с удовлетворением отметил он. — Единственное, в чем Земля превзошла Домеранг, — это пивоварение.
— Так что там насчет освещения? — напомнил Кембридж.
— Ах, да. Освещение. В целом неплохая работа, но ничего выдающегося мы и не ожидали от планеты с вашим уровнем технологии.
— Что вы хотите этим сказать? — встрепенулся Марнер.
Вот так все и началось…
— Лучше б мне тогда промолчать, — задумчиво произнес Марнер, разглядывая комнату.
Кембридж резко обернулся и посмотрел сверху вниз на своего партнера.
— Послушай, Джастин, мы уже здесь, и остается только показать им, чего мы стоим, а потом отправиться домой с почетом и деньгами. Понял?
Когда вибрация прекратилась и корабль твердо встал на космодроме домеранжей, Джастин Марнер наконец понял.
— Не иначе — мы с тобой спятили, — сказал он тихо. — Честное слово, мы просто ненормальные.
Второй землянин, который, не отрывая глаз от экрана, разглядывал чужой зелено-золотистый ландшафт, обернулся.
— Что ты сказал? — спросил он.
— Я говорю, что ни один человек в здравом уме не попал бы в такое положение. До меня только сейчас дошло, как мы влипли.
Кембридж скривился.
— Не говори ерунды, Джастин. Ты прекрасно знаешь, зачем мы здесь и как это получилось. Что ты в самом деле?..
— Ладно, ладно, беру свои слова назад. Не обращай на меня внимания. Это все нервы…
Раздался мелодичный звонок.
— Войдите! — отозвался Марнер.
Дверь каюты скользнула в сторону. Толстый домеранжи в высоких серо-зеленых сапогах и сияющей диадеме, усыпанной драгоценными камнями, ввалился в каюту и в знак приветствия вытянул вперед два из пяти кожистых щупалец.
— Добрый день, джентльмены. Надеюсь, путешествие было приятным?
— Все в порядке. Какие планы, Плорваш? — спросил Марнер.
— Космопорт, где опустился корабль, расположен недалеко от города, — ответил домеранжи. — И я прибыл, чтобы сопроводить вас к месту жительства. Мы предоставляем вам удобнейшее помещение, стремясь создать самые благоприятные условия для работы.
— Рады слышать, — сказал Марнер и, взглянув на своего товарища, добавил: — Видишь, как они внимательны?
Плорваш заулыбался.
— Прошу за мной. Уверен, вы пожелаете отдохнуть, прежде чем взяться за дело. На карту поставлена честь вашей планеты, и вам нужно быть на высоте.
— Естественно, — согласился Марнер.
Домеранжи снова просиял.
— Испытания начнутся, как только вам будет угодно. Позвольте пожелать вам удачи!
— Благодарю вас, — Кембридж все еще продолжал хмуриться. — Только одной удачи здесь мало. В нашем деле все зависит от нас самих, от наших мозгов — мозги и работа до седьмого пота.
— Отлично сказано! — воскликнул Плорваш. — Вы здесь как раз для того, чтобы продемонстрировать свои способности. Мы с интересом будем ждать результатов.
Статистика не располагает на этот счет точными сведениями, но давно известно, что большинство споров возникает в барах. Примерно за месяц до описываемых событий в баре на углу Сорок шестой и Шестой улиц разгорелся спор между Джастином Марнером и одним из домеранжей. И именно этот спор положил начало цепи событий, которая привела двух землян на Домеранг-5.
Сидя у стойки, Марнер задумчиво потягивал коктейль, а Кембридж, подогнув под себя длинные ноги, пил виски со льдом. И тут с тяжелым топотом, который не спутаешь ни с чем, в баре появился домеранжи. Марнер и Кембридж переглянулись. Земля вступила в контакт с Домерангом-5 больше века назад, поэтому домеранжи не были редким зрелищем на улицах Нью-Йорка, и этого они узнали сразу. Он работал в консульстве Домеранга-5, а двое друзей недавно проектировали там схему освещения. Домеранжи с их круговым зрением предпочитали мягкий, рассеянный свет, и Марнеру с Кембриджем пришлось разработать для них совершенно новую систему освещения.
Домеранжи сразу же их заметил и втиснулся на стул рядом.
— Приветствую двух замечательных инженеров! — прогремел он. — Вы меня, полагаю, помните?
— Да, — ответил Марнер, — мы делали для вас освещение в прошлом году. Надеюсь, там все в порядке?
— Как и следовало ожидать, — ответил домеранжи и помахал щупальцем в сторону бармена. — Бармен! Два пива!
— Что вы имеете в виду? — поинтересовался Кембридж, когда принесли пиво.
— Минуточку. — Домеранжи осторожно обхватил щупальцами обе кружки и влил содержимое одной в левый рот, а другой — в правый.
— Замечательная жидкость — ваше пиво! — с удовлетворением отметил он. — Единственное, в чем Земля превзошла Домеранг, — это пивоварение.
— Так что там насчет освещения? — напомнил Кембридж.
— Ах, да. Освещение. В целом неплохая работа, но ничего выдающегося мы и не ожидали от планеты с вашим уровнем технологии.
— Что вы хотите этим сказать? — встрепенулся Марнер.
Вот так все и началось…
— Лучше б мне тогда промолчать, — задумчиво произнес Марнер, разглядывая комнату.
Кембридж резко обернулся и посмотрел сверху вниз на своего партнера.
— Послушай, Джастин, мы уже здесь, и остается только показать им, чего мы стоим, а потом отправиться домой с почетом и деньгами. Понял?