Сименон Жорж. Дождь идет

   Я мог бы в точности восстановить весь наш маршрут по городу под безостановочно сыплющим мелким холодным дождем, рассказать о леденцах, которыми угощали меня лавочницы, зачерпнув конфеты из вазы, о мокрых следах на кафельных плитах.
   В тот день я испытывал какую-то особую нежность к матушке и время от времени украдкой глядел на ее странно моложавое, почти детское лицо.
   Кто об этом заговорил? Право, даже не знаю. Было это за несколько дней перед тем. И не в присутствии матушки. Может, мадемуазель Фольен?
   Могу лишь поручиться, что передаю весь разговор слово в слово, так как часто потом себе его повторял. Видимо, тетя Валери спросила, имея в виду мою умершую сестричку:
   - А что у нее было?
   И кто-то, либо мадемуазель Фольен, либо отец, ответил:
   - После Жерома у нее было подорвано здоровье... Подумайте, он весил при рождении почти пять кило!.. Это искалечило ее на всю жизнь...
   Я не понял, но слова были сказаны: матушка осталась искалечена на всю жизнь, искалечена из-за меня...
   - Скажи, мамочка, тетя Валери долго еще пробудет у нас?
   - Не знаю...
   - Может, она будет жить у нас всегда?
   - Надеюсь, что нет...
   - Тогда почему ты не скажешь ей, чтоб она уехала? Мы шли по улице. Матушка держала меня за руку. Она слегка меня дернула и шикнула:
   - Ш-ш!..
   Но, пройдя немного - матушка держала зонт перед нами наклонно, - я все-таки не вытерпел:
   - Она ведь нарочно раздавила моих зверей... Знаешь, мам... Когда подъедет фургон и она станет сходить... Знаешь, чего бы я хотел?.. Чтоб она поскользнулась на подножке... Она шмякнется на мостовую, как переспелая груша, подойдут, а осталась одна каша...
   - Сейчас же замолчи, Жером!
   Я был слишком взвинчен. Для меня не было большей радости, как раз в месяц отправляться с матушкой за покупками и заходить в магазины. Почти всюду меня чем-нибудь да угощали, и мои карманы оттопыривались от сладостей и шоколада.
   Матушка так и подскочила, когда я ни с того ни с сего вдруг с важностью заявил:
   - Отец Альбера прячется у мадам Рамбюр. Она резко повернула ко мне лицо, и моя кисть дернулась книзу.
   - Кто тебе сказал?
   - Никто.
   - Тогда откуда тебе известно?.. Ты его видел?..
   Ложь сама просилась на язык. Мне до смерти хотелось сказать: "Да!"
   Я ведь был совершенно уверен, что он там. Я, правда, его не видел, не видел своими глазами, и не из-за недостатка терпения - я часами наблюдал за темной щелью розовой занавески и оконным косяком.
   То-то и оно... Я слишком долго и пристально смотрел... Я видел двигающихся по комнате людей... Я не поклялся бы, что видел мужчину, но я знал, я был уверен, с первого же дня уверен, что он там.
   Вместо того чтобы ответить матушке "да" или честно ответить "нет", я повторил:
   - Он там!..
   - Замолчи, Жером... Такими вещами не шутят... Я был весь поглощен своей мыслью.
   - Не бойся... Я не скажу тете Валери...
   Матушка встревожилась. Сбилась с ноги. Ей хотелось остановиться, чтобы взглянуть мне в лицо, попытаться разгадать, что у меня на уме.
   - А при чем тут тетя Валери?
   - Она полиции донесет!
   - Ты с ума сошел, Жером!..
   Я не сошел с ума, но нервы у меня были возбуждены до предела, как случалось, когда со мной слишком долго играли и я терял всякое чувство меры, что обычно кончалось слезами.
   - Ей бы только получить двадцать тысяч франков... Я ее ненавижу...
   - Разве можно ненавидеть родных...
   - Она родня не мне, а папе.
   Неужели матушка меня выбранит, встряхнет как следует? К счастью, мы как раз входили в магазин, чтобы купить мне новые перчатки.
   - Боже мой! Уже одиннадцать часов... А бедная мадемуазель Фольен все сидит в лавке.
   Когда мы вышли на площадь, я перехватил взгляд, который матушка кинула на дом лабазника и на окно Рамбюров, и повторил:
   - Он там!
   - Замолчи... Ступай скорей наверх и переоденься... Отец рассердится, если застанет тебя в новом костюме.
   Боялся ли я упустить хоть минутку этой близости, которой был лишен так долго? До самого вечера я не переставал ластиться к матушке. Обычно она мне не разрешала околачиваться в лавке и раза два или три чуть не отправила меня наверх. Но возможно, и ей было приятно мое присутствие. А возможно, она чувствовала, как сильно в тот день я ее любил.
   Альбер не выходил у меня из головы. Мне незачем было вставать с места, я и так издали видел на объявлении фотографию беглеца.
   Может, Альбер болен? Может, у него жар? Неужели он способен сидеть целый день в своем креслице и ни разу даже не посмотреть, что делается на воле?
   - Скажи, мама, почему она решила отдать нам свой дом?
   - Чтобы остаться с нами... Она боится жить одна...
   Я прикончил все полученные утром конфеты и шоколадки. Объелся сластей до тошноты, щеки у меня горели. Я представлял себе наш большой фургон на дороге между деревьями и тетю, сидящую возле отца. Почему эта картина представлялась мне непристойной?
   Пойдет ли мадам Рамбюр еще раз за покупками в грязную лавчонку старухи Тати? Перед их домом по-прежнему дежурил агент в штатском, но только другой. После обеда я увидел на площади домовладельца, мосье Реноре, делавшего свой обычный обход. Он подошел к шпику, и тот, здороваясь с ним, снял шляпу.
   Я будто все чего-то ждал, взволнованный и счастливый. Я играл, но без всякого воодушевления; матушка, видно, это заметила и подошла ко мне.
   - Не надо больше об этом думать, Жером... Это все тетя Валери со своими газетами навела тебя на такие мысли... Если б сын мадам Рамбюр прятался у нее в доме, полиция бы его нашла... Говорят, сегодня утром там опять делали обыск и бедную мадам Рамбюр два часа допрашивали в здании суда.
   Я не ответил. Слишком много мыслей и картин теснилось у меня в голове. Я представлял себе здание суда с длинным рядом ступеней, перерезанных вдоль чугунными перилами...
   - Ее посадили в тюрьму?
   - Да нет же! Видишь, ты какой... Не думай больше об этом, и все!.. Играй со своими зверями... Постой! Я сейчас засвечу тебе газ... Хочешь, зажгу керосиновую печь?
   - Нет! Она для тети Валери...
   В голосе у меня невольно прозвучал укор. Разве до приезда тети Валери я не довольствовался теплом, идущим от печной трубы?
   - Пойми, Жером, где в таких вот двух комнатках спрятаться взрослому мужчине... Будь умником... Мне надо в лавку.
   В тот вечер я еще ни о чем не догадывался, но именно в тот вечер запала мне в голову мысль: "В таких вот комнатках... Взрослый мужчина... спрятаться..."
   Я услышал цоканье копыт. Ради тети Валери отец не проехал прямо за дом в ремесленный двор, а остановил фургон на площади. Я кинулся вниз по лестнице. Мы с матушкой одновременно очутились на мокром приступке, и, не знаю почему, я ухватился за ее руку.
   Было совсем темно. Уже зажгли фонари. Уступивший свое место тете Урбен сидел внутри с товаром.
   Отец сошел первым.
   - Осторожно... - посоветовал он. - Подайте мне обе руки...
   Козлы были очень высокие, с тремя, расположенными друг над другом подножками, и мы с матушкой увидели, как черная туша тети Валери накренилась.
   И тут матушка взглянула на меня. Я поймал скользнувшую по ее губам усмешку, почувствовал, как рука ее дрогнула. Она припомнила то, что я говорил ей утром, и мысленно представляла себе, как тетя Валери оступается, шмякается о тротуар и остается лежать бесформенной и безжизненной грудой...
   Ничего такого не случилось, но я все же был рад, что мы с матушкой как бы сообщники.
   - Хорошо съездили?
   - Ужасно!.. С проклятого брезента мне все время текла за шиворот вода... Так тебе и надо!
   - Ну, а насчет адвоката... Если и этот начнет крутить... Спроси-ка своего мужа, что я ему выложила...
   Либо Трике вернут мне дом, либо... Лучше истрачу на это последний сантим и подохну в больнице для бедных... Сама, собственными руками подожгу дом!..
   Она протиснулась в слишком тесную для нее лестничную клетку. Помню, как она снимает пальто, подходит к окну, наклоняется:
   - А этих все еще не арестовали?
   Она смотрела на дом, где жили Рамбюры.
   - Вот с такими-то людьми и делают революции... В Кане мы тоже наткнулись на демонстрацию, и пришлось дожидаться, пока все не пройдут... Можно подумать, что полиция с ними заодно...
   И тут я совершенно напрасно с ухмылкой посмотрел на нее. Глаза мои, я уверен, сияли торжеством. Меня распирали тайны. Во-первых, история с подножкой и взгляд матушки. Во-вторых, то, что сын мадам Рамбюр...
   Если б тетя знала, то ради награды в двадцать тысяч тут же помчалась бы в полицию! Но никогда она не узнает! Я ей ничего не скажу! Только надо быть осмотрительным, чтобы она, боже упаси, не догадалась, надо остерегаться при ней смотреть на их окно.
   - Что с тобой такое сегодня?
   - Ничего, тетя.
   - Небось какую-нибудь пакость сотворил? А я на это сладким голоском:
   - Что вы, тетя...
   Она принялась раздеваться при мне; разоблачалась, расхаживая взад и вперед по комнате в нижней юбке, пыхтела и ворчала:
   - Твоя матушка могла бы подняться наверх и мне помочь... Но у нее нет и минуты свободной! Все торговля да торговля!..
   Она взяла себе в привычку обращаться со мной, как с ровесником, и изливала передо мной все свои претензии.
   - Достаточно того, что твой отец разъезжает по ярмаркам!.. Какая выгода твоей матери целый день торчать в лавке?.. Одни лишние расходы на газ, патент, налоги... Я сейчас только говорила об этом твоему отцу. Вам лучше бы жить маленьким домиком, без лавки... Мать занималась бы хозяйством... Отец продолжал бы свое дело с этим старым пьянчугой, который всю дорогу храпел...
   Меня возмущало, что тетя так бесцеремонно вмешивается в нашу жизнь. Она уже считала себя тут полноправной хозяйкой. Лавка ее раздражала, но больше всего раздражало то, что матушка не могла быть целый день к ее услугам.
   - Надо все устроить по-другому...
   Видать, она это всерьез задумала, так как снова вернулась к той же теме за столом. Взглянула на матушку и заключила:
   - На тебе лица нет! И сыночек под стать: желтый, как лимон... А все твоя проклятая лавка...
   Матушка взглянула на отца. Тот отвернулся.
   - Я уверена, вам было бы куда выгоднее...
   На другой день я, по обыкновению, сидел на полу возле керосиновой печи, когда тетя, прочитав газету, стала изливать свое негодование:
   - Все-таки непостижимо, как это не могут поймать человека, если повсюду расклеены фотографии и у него нет ни гроша в кармане!..
   На что я, не без самодовольства, сказал себе: "Осторожно, Жером! Не подавай вида, что знаешь..."
   - Может, он утопился,- произнес я вслух.
   Она пожала плечами и бросила на меня презрительный взгляд. Но вдруг, будто порыв ветра, покрывающий рябью стоячую воду канала, какая-то мысль наморщила ее лицо. Мысль превратилась в подозрение. Она уставилась сначала на меня, затем на окно Рамбю-ров.
   - Вчера полиция опять там все обыскала! - поспешил я ее заверить.
   В некоторых отношениях тетя Валери действительно была не старше меня. Например, когда мы с ней препирались. Она препиралась со мной не как взрослая с ребенком, а как ребенок с ребенком. И еще за столом: она не сводила глаз с моей тарелки, желая удостовериться, не положила ли матушка мне лучший кусок, чем ей!
   Вот и сейчас... Можно было подумать, что мы затеяли какую-то игру...
   - Так, так...- пробормотала она.
   И лишь несколько минут спустя спросила:
   - А как его звать, этого мальчишку?
   - Альбер.
   - Ты иногда с ним играешь?
   - Нет.
   - А чего ж ты мне сказал, что он твой друг?
   - Потому что он мой друг! У нее сделалось такое лицо, будто она готова растоптать всех моих зверей и игрушечную мебель.
   - Не понимаю, почему ты не ходишь, как все, в школу!
   - Потому что повальная скарлатина.
   - Скарлатина... скарлатина... - пробурчала она.
   И тут игра пошла уже всерьез. Я твердо решил увидеть отца Альбера, но не менее твердо решил помешать тому, чтобы его увидела тетя Валери.
   А она поняла, что я что-то от нее скрываю, и старалась поймать меня врасплох.
   - На что это ты смотришь? - неожиданно спрашивала она.
   - Ни на что... На улицу.
   - Но на улице ничего такого не происходит.
   - А я вот смотрю.
   Тогда она поднималась с кресла, волоча ноги в войлочных туфлях, подходила к окну и окидывала взглядом дом, в котором жили Рамбюры.
   - С каких это пор они стали прицеплять на окно розовую тряпку?
   - С тех пор, как прохожие стали туда глядеть. Я хорошенько не понял, что она хотела сказать, когда добавила:
   - Как знать?.. Женщины такие дуры!..
   Может, стоит подстеречь мадам Рамбюр на улице, когда она, дождавшись темноты, пойдет к Тати за покупками? Быстро подойти и посоветовать быть поосторожней, потому что моя тетя Валери...
   - А твоя мать с ней знакома?
   - С кем?
   - С мадам Рамбюр... Я полагаю, это ее покупательница?
   - Возможно.
   Мое "возможно" намеренно прозвучало весьма загадочно. Теперь-то я отдаю себе отчет, что сделал все, дабы разжечь тетино любопытство и дать пищу ее подозрениям. Если она хоть на час забывала о Рамбюрах, я не выдерживал, нарочно наклонялся и, будто чем-то живо заинтересовавшись, прижимался носом к холодному стеклу.
   - Что ты все на площадь смотришь? - с издевкой цедила она.
   - Смотрю, как аптекарь ставни закрывает...
   Два-три раза в полумраке мелькнул, вернее, мне показалось, что мелькнул знаменитый белый воротник с кружевами Альбера. Я видел также руки. Но я отдал бы все на свете, лишь бы увидеть лицо - лицо человека с фотографии.
   - Убийцы всегда прячутся там, где никому не придет в голову их искать...
   Теперь игра шла не час и не два, а целыми днями. У меня от нее тяжелела и пылала голова. Опять лил дождь, беспросветный черный дождь, не давая мне выйти
   на улицу. Кончилось тем, что я с тетей стал как бы обособленным от всего дома островком. У нас был свой язык, свои заботы, свои тайны. Мы друг друга ненавидели и почти в открытую друг за другом следили.
   Я дошел до того, что дерзко заявил:
   - Матушка никогда не бросит торговлю!
   - Она тебе сказала?
   - Нет, но я не желаю...
   Я понимал, к чему это клонится. Смутно чувствовал, что теткин план таит опасность для нашего образа жизни, для нашей семьи и что опасность прежде всего угрожает матушке. Когда тетя затевала такой разговор - а она затевала его каждый день, это стало ее коньком, - матушка с натянутой улыбкой уклончиво отвечала:
   - Со временем, конечно...
   - Вот именно! Когда будешь в могиле...
   Я весь кипел. Не мог простить отцу, что он не вмешивается. Где-то в районе Сент-Этьена забастовщики разгромили несколько лавок, и тетя ядовито шипела:
   - Ждете, чтобы и вас ограбили?
   А затем, возле окна полумесяцем, возле светившей красным пламенем керосиновой печи, мы с тетей возобновляли нашу игру. Она читала мне вслух газету, зорко наблюдая за выражением моего лица.
   - "Не подлежит сомнению, что благонадежная часть населения крайне недовольна и даже обеспокоена безуспешностью ведущихся розысков. Чтоб человек, приметы которого известны, уже несколько дней ускользал от..."
   Тетя вдруг прервала чтение. Огляделась по сторонам и, словно в пространство, спросила:
   - В общем, у них такой же дом, как этот? Я понял ход ее мысли.
   - Но полиция...
   Матушка поднималась по лестнице.
   - На станцию прибыл заказанный тюк ширтинга... Вечером должна зайти старая клиентка, я ей обещала...
   - Ты хочешь, чтобы я посидела в лавке?
   - Да нет, тетя...
   Нет уж, дудки! Чтобы разбежались все покупатели?
   - Я позову мадемуазель Фольен, она привыкла... Да я за четверть часа управлюсь...
   - Раз ты так держишься за свою лавку... - вздохнула тетя.
   Отчего я уставился на матушку? Просто так, от нечего делать. Она постучала в стенку или, вернее...
   Я застыл с напряженным лицом, у меня перехватило дыхание. Тетя заметила.
   - Что с тобой?
   - Ничего...
   - Мадемуазель Фольен!.. Мадемуазель Фольен!.. Швейная машинка в соседней квартире остановилась.
   - Вы не пришли бы ненадолго посидеть в лавке?.. Я вас все отрываю...
   Матушка надела шляпку и поверх фартука накинула пальто.
   - Он себя хорошо ведет, тетя?
   Это говорилось, чтобы доставить удовольствие тете, но мне это удовольствия не доставило. Правда, я все прощал матушке с тех пор, как узнал, что она осталась искалечена...
   Тепло и покой меня совсем разморили, а от только что сделанного открытия меня бросило в жар, щеки и уши стали пунцовыми. Я не смел поднять глаза и машинально переставил столик с подклеенной ножкой из игрушечного набора.
   Матушкины удары о стенку вызвали у меня в памяти отдаленное воспоминание... Она, собственно, стучала не в стену, а в дверь, оклеенную теми же обоями, что и вся комната. Со временем в обоях обозначилась щель, а там, где был замок, давно зияла дыра.
   Ведь некогда все эти дома составляли одно целое. Комнаты между собою сообщались. Лишь потом, когда стали сдавать помещение под лавки, двери заложили.
   Воспоминание было давнишнее. Мне было, вероятно, года три, может, чуть побольше. В то время конторка, которая находилась теперь в лавке возле лестницы, стояла наверху. И, вернувшись домой, отец поднимался сюда подсчитывать выручку.
   У него были два сильно потертых кожаных кошелька - большой и маленький. В большой он прятал серебряные монеты, а в маленький золотые.
   Я и сейчас вижу, как он пересчитывает деньги, раскладывая монеты столбиками, и затем запирает их в ящик комода у себя в спальне.
   В тот день матушка зачем-то его позвала. Я так хорошо запомнил все еще и потому, что родители часто пересказывали мне этот случай, когда я проказничал, говоря:
   "Видишь, каким ты всегда был озорником!"
   Что я натворил? Я вздумал играть в копилку! Брал золотые монетки и, поднявшись на цыпочки, засовывал по одной в замочную скважину.
   Когда отец, вернувшись, стал меня расспрашивать, я без смущения ответил:
   "Они тут, в копилке..."
   Матушка разрыдалась. Я и сейчас еще слышу:
   "Придется идти к домовладельцу..."
   "Что ты! Такой человек, как мосье Реноре!.. Для него это достаточный повод, чтобы попросить нас съехать..."
   В соседней комнате тогда уже жила мадемуазель Фольен. Но я не знал одного, что за нашей заложенной дверью была другая, тоже заложенная, а между ними, во всю толщину стены, свободное пространство.
   Отец вызвал слесаря. Я сам видел широкий и глубокий, как шкаф, проем. Все монеты нашлись.
   - Чего ты улыбаешься?
   - Ни от чего, просто так, тетя...
   Она обернулась, заметив мой неестественно пристальный взгляд: я не мог оторвать глаз от заложенной двери, вдруг открывшей мне загадку.
   - Все ты что-то скрываешь, а я прямо тебе скажу: терпеть не могу, когда скрытничают...
   Мне было все равно. Матушка утверждала, что в таких двух комнатках, как наши, никого не спрячешь. А я теперь знал, что она ошибается.
   Кому придет в голову искать между двумя дверьми и просить ключ у мосье Реноре?
   Я так сильно сжал кулаки, что пальцы побелели, будто отмороженные.
   Я знал! Знал! Один только я знал! Знал, где прячется отец Альбера! И знал, что его ни за что не найдут!
   - Ты куда?
   - Никуда...
   Я решил перехватить мадам Рамбюр на улице. Мне казалось, что я обязан успокоить ее, шепнув ей быстро, проходя мимо:
   - Я знаю!.. Но вы не бойтесь!..
   И я это сделал бы. Может, не выговорил все слова достаточно отчетливо, но я это сделал бы, пробегая мимо, до такой степени я был возбужден. Меня с головы до ног била дрожь. Я не надел берета, и волосы мокли под дождем.
   "Как раз она сейчас ходит за покупками..."
   Меня окликнули:
   - А ну-ка подойди, с-нок!..
   Толстая торговка рыбой! Она совала мне в руку горсть мокрых холодных улиток.
   - Скажешь матери, что рыба у меня еще посвежее той, которую она покупает... Да она больно у тебя гордая!
   Почему матушка в представлении Титаны была гордой, мне неизвестно. Я посмотрел на окно. Улитки посыпались на землю... Из нашего окна за мной наблюдала тетя Валери, ее расплывшееся лицо напоминало медузу.
   Мой порыв иссяк. Я остановился посреди площади, не зная, идти ли дальше или возвращаться, как вдруг услышал тяжелый и мерный топот ног.
   Отряд из десяти полицейских, печатая шаг, заворачивал с улицы Сен-Ион, а комиссар полиции в штатском шел по противоположному тротуару. Они остановились посреди площади в каких-нибудь пяти метрах от меня.
   - Смирно!
   У тротуара стоял автомобиль. Комиссар полиции подошел и отворил дверцу. Из машины вышел уже знакомый мне господин с моноклем.
   - Все готово?
   - Все готово, господин заместитель... Еще десять моих людей стоят в переулке позади дома...
   Матушка возвращалась, согнувшись под тяжестью большого свертка, который несла под мышкой. Я бросился к ней. Уцепился за сверток.
   - Они его схватят...
   - Кого?
   - Отца Альбера!
   Тут она заметила скопление полицейских и шепнула:
   - Идем скорее домой...
   Она даже не подумала спросить меня, что я делаю на улице. Положила мокрый от дождя сверток на прилавок.
   - Спасибо, мадемуазель Фольен... Покупательница еще не приходила?.. Ступай наверх, Жером... Я сейчас подымусь...
   Я слышал, как она вполголоса что-то говорила мадемуазель Фольен, а в комнате меня встретила широченной улыбкой тетя Валери:
   - Надеюсь, уж на этот раз они его поймают! Что вдруг на меня нашло? Я пригрозил:
   - Если ты скажешь... - Кровь громко стучала у меня в висках, и, так как отступать было поздно, я пошел напролом: - Если ты скажешь, я тебя убью!
   VII
   Вчера я пытался расспросить матушку. Она почти не изменилась, и в ее белокурых волосах едва проглядывают белые нити. Живет она в Кан и, но воле случая, снимает квартиру в доме, где управляющим некий мосье Жамб, служивший в письмоводителях у того самого адвоката, к которому ездила тетя
   - Господи, Жером!.. Неужели ты все это помнишь?..
   Матушке пришлось напрячь память.
   - Ты имеешь в виду ту историю, которая случилась, когда у нас жила тетя Валери?.. Анархист, у которого был сын, маленький мальчик?.. Мальчик потом умер в санатории...
   - Не в санатории, - мягко поправил я. - Бабушка отвезла его в горы, неподалеку от Ниццы...
   - Как подумаешь, до чего тетя Валери меня мучила из-за лука - порея!
   Тут пришел мой черед удивиться. Я помнить не помнил ни о каком луке-порее.
   - Ты не помнишь?.. Она же не выносила порея, даже запаха его... И уверяла, что я кладу его в супы и в рагу... Пользуясь тем, что я в лавке, она поднимала крышки у кастрюль.
   - А ты в самом деле не клала?
   - Самую малость, для пикантности. Но всегда потом вынимала... Как-то вечером она обнаружила кусочек у себя в тарелке... Ты лежал в постели больной... Это когда у тебя была свинка... Я очень устала... Она обозвала меня лгуньей, потому что я сказала, что порея там нет. Потом, слово за слово, уж не знаю, чего она только не наговорила... Твой бедный отец, он же всегда молчал, побелел как мел... Кончики усов у него вздрагивали... Он встал... Даже не знаю, как он мог это выговорить: "Я попрошу вас сейчас же замолчать!.. Моя жена у себя дома, слышите? А вас с завтрашнего дня здесь не будет..." Кажется, тетя обозвала его убийцей... Назавтра она не пожелала уехать, всячески за нас цеплялась... Ее чуть не силком пришлось подталкивать, чтобы посадить на поезд...
   - Ну, а арест?
   - Ах да!.. Это произошло незадолго до того... Там как будто была обещана награда?.. Постой!.. Припоминаю, да... Это аптекарь из Лизье помог его найти... Этот человек... как же его звали?
   - Рамбюр... Гастон Рамбюр...
   - Верно. Бросая бомбу, он сильно поранил себе руку... Все, кто его видел, указывали, что левая рука у него забинтована... Чтобы купить бинты и лекарства для перевязки, его мать, понимая, что тут все с нее глаз не спускают, отправилась пешком в Лизье и зашла там в ближайшую к вокзалу аптеку... И надо же так случиться!.. Угадай, кто оказался в аптеке?.. Урбен!
   - Наш Урбен?
   - В Лизье в тот день была ярмарка, и Урбен поехал туда с отцом... Не знаю, что ему понадобилось в аптеке, но он увидел там мадам Рамбюр... А мадам Рамбюр Урбена не знала... "Знаете, кто это?" - просто так, ни о чем не думая, спросил он аптекаря. Но аптекарь - тот подумал, сообразил и отправился в полицию. Он продал ей перекись водорода и все необходимое. Полиция сделала обыск у Рамбюров и удостоверилась, что ни у нее, ни у ее внука нет никаких ран...
   - Если я не ошибаюсь, всю премию аптекарю выдать не захотели и половину поделили между собой полицейские.
   Я пытался навести матушку на разговор о самом аресте. Но, видимо, ее память устроена иначе, чем моя. Она хорошо помнила все, что ей рассказывали, как, например, эпизод с аптекарем, и забыла, какая в тот вечер стояла погода
   Вижу, как, напрягая память, она отвечает:
   - Шел дождь, да?
   - А вот и нет! - торжествую я.- Дождь шел целый день, но к вечеру поднялся ветер. Неужели ты не помнишь, как при луне серебрилась шиферная крыша рынка, как зеваки взобрались туда, будто смотреть фейерверк?.. Не помнишь, как жандармы мочились у нашего дома?..
   Она покачала головой.
   - Нет... Не обратила внимания...
   Если я обращаюсь к матушке, то лишь затем, чтобы восполнить пробелы; некоторые картины встают передо мной настолько живо, словно это происходило только вчера.
   Родители были люди не любопытные: мы сели за стол, даже не попытавшись узнать, что предпримут полицейские. Ставни были опущены. Газовый рожок в лавке подвернут, и отец, орудуя ножом и вилкой, рассуждал о нашем старом жеребце Кофе, которому скоро придется искать замену.
   Несколько раз, услышав на улице шум, я вздрагивал, звуки были какие-то непонятные: шаркающие шаги, голоса, бестолковое хождение взад и вперед, будто по утрам перед открытием рынка.
   И вдруг пронзительный свисток, как в то воскресное утро, когда, заложив пальцы в рот, свистела ватага молодых ребят. Отец встал из-за стола и направился к закрытой на засов двери.