Сименон Жорж. Двухгрошовый кабачок

   Оперевшись локтями о стойку, Джеймс спросил:
   — Вы были в кафе Ройяль? Я так и думал. Но я не смог».
   — Из-за трехсот тысяч франков…
   Он нисколько не удивился, не смутился.
   — Что бы вы сделали на моем месте? Бассо свой человек. Сотни раз выпивали вместе. Ваше здоровье!
   — Я вам оставлю бутылку, — сказал хозяин, который, вероятно, всегда так делал, а сейчас торопился продолжить игру. Джеймс говорил, не слушая:
   — В общем-то, ему не повезло. Такая женщина, как Мало! Кстати, вы больше не видели ее? Она недавно приходила ко мне в контору спросить, не знаю ли я, где Марсель. Можете себе это представить? Совсем, как другой со своей машиной. А тоже еще приятель! Тот позвонил мне, чтобы сообщить, что вынужден будет потребовать стоимость ремонта и возмещение убытков за простой машины. Твое здоровье! Как тебе нравится моя жена? Мила, неправда?
   И он опрокинул второй стакан.

Глава 7
Старьевщик

   С Джеймсом происходила любопытная вещь, заинтересовавшая Мегрэ. По мере того, как он пил, взгляд его не только не тускнел, как у большинства людей, а, наоборот, прояснялся, приобретая неожиданную остроту и проницательность.
   Рука его отпускала стакан только для того, чтобы снова его наполнить. Голос звучал вяло, неуверенно, безразлично. Он ни на кого не смотрел. Казалось, он растворился в этой атмосфере, спрятался там.
   Игроки в глубине комнаты обменивались редкими фразами. Тускло поблескивала оловянная стойка.
   Джеймс растерянно вздохнул:
   — Чудно как-то… Такой человек, как вы, такой умный. А еще другие! Жандармы в формах… Судьи… Целая куча народу. Сколько их сейчас поднято на ноги? Сотня, наверно, если считать секретарей, переписывающих протоколы, телефонисток, которые передают распоряжения. Сотня, должно быть, работает день и ночь, потому что в Файтена попала совсем маленькая пулька.
   Мгновение он пристально глядел на Мегрэ, и комиссар не мог понять, что это: высокопарная издевка или он говорит серьезно.
   — Твое здоровье! Стоит все это того? А пока травят беднягу Бассо. Еще неделю тому назад он был богат. У него было солидное дело, машина, жена, сын. Теперь он не может даже вылезть из своей норы.
   Джеймс пожал плечами. Голос стал более тягучим. Он устало, с отвращением огляделся вокруг.
   А причина всего этого в чем? Баба, такая, как Мадо, которой просто нужен мужчина. Бассо и попался. Ведь редко отказываются от подобных возможностей, не правда ли? Красивая девица. Темпераментная. Сначала уверяют себя, что это несерьезно. Назначают свидание. Время от времени проводят пару часов в холостяцкой квартире.
   Джеймс сделал большой глоток, сплюнул на пол.
   — Не глупо разве! Результат: один мертвец и целая семья, полетевшая к черту. И вся социальная система пущена в ход! Газеты, занимающиеся…
   Самое любопытное, что произносилось все это абсолютно бесстрастно. Он лениво ронял слова, а взгляд его блуждал вокруг, ни на чем не останавливаясь.
   — Еще козырь! — победно произнес хозяин за его спиной.
   — Возьмите Файтена, который всю жизнь провел в поисках денег, пытаясь оплатить истекающие кредиты. Только этим он и занимался всегда. Непрекращающийся кошмар бесконечных векселей. Дошло до того, что стал с многозначительной настойчивостью обращаться к любовникам своей жены. Ну что, добился своего, теперь, когда мертв!
   — Когда убит, — задумчиво поправил Мегрэ.
   — Разве возможно установить, кто из них кого убил?
   Атмосфера становилась тревожной; слова Джеймса, его пылающее лицо придавали ей оттенок нервозности.
   — Идиотизм! Ведь я прекрасно понимаю, что произошло! Файтен, которому нужны были деньги, подстерегал Бассо еще с вечера, дожидаясь подходящего момента. Даже когда разыгрывали эту свадьбу и он был наряжен старухой, мысль о векселях не покидала его. Он следил за Бассо, танцевавшим с его женой… Понимаете? И вот назавтра он заговаривает. Бассо, которому все это уже изрядно осточертело, отказывает. Тот настаивает. Начинает слезливо причитать. Нищета! Бесчестье! Уж лучше покончить с собой… Готов поклясться, что комедия была именно в таком стиле. И все это в великолепное воскресенье, на фоне проплывающих мимо байдарок. Дурацкая случайность. Наверно, Файтен дал понять, что он не так слеп, как кажется. Короче, оба они оказались за навесом. На другом берегу реки у Бассо вилла, жена, сын. Он хочет заставить замолчать его. Хочет помешать ему выстрелить. Оба возбуждены.
   Вот и все! Пуля вылетела из совсем маленького револьверчика.
   Наконец Джеймс взглянул на Мегрэ.
   — Теперв скажите сами, кому все это надо! Он смеется! Презрительный смех!
   — И вот сотни людей разбегаются в разные стороны, словно муравьи из муравейника, в который бросили головешку. А Бассо затравили. Мало того, Мадо из кожи лезет вон, никак не хочет примириться с потерей любовника. Хозяин!
   Хозяин неохотно положил карты.
   — Что я вам должен?
   — Во всяком случае, — проговорил Мегрэ, — у Бассо сейчас триста тысяч франков.
   Джеймс ограничился пожатием плеч, как бы говоря: «Какого черта все это…». И вдруг:
   — Послушайте! Я вспоминаю, как все это началось. Было воскресенье. Танцевали в саду виллы Бассо. Он танцевал с госпожой Файтен, и время от времени кто-нибудь толкал их, и они падали на землю в объятия друг друга. Все смеялись, даже Файтен.
   Джеймс собрал деньги, раздумывая, уходить или нет, потом покорно вздохнул:
   — Еще стакан, хозяин!
   Он уже выпил шесть, но пьян не был. Голова у него, вероятно, все-таки стала тяжелой. Он нахмурился, провел рукой по лбу.
   — Вы, конечно, продолжите охоту. Похоже, ему было жаль Мегрэ.
   — Трое несчастных: мужчина, женщина и мальчик, которых не хотят оставить в покое только потому, что в один прекрасный день мужчина переспал с Мадо.
   Что на Мегрэ подействовало — голос его, вид или окружающая обстановка? Так или иначе это было настоящим наваждением, и ему стоило большого труда заставить себя вновь увидеть события с нормальной точки зрения.
   — Твое здоровье, поехали! Мне надо возвращаться, потому как моя жена тоже вполне способна выпустить в меня пулю. Кретинизм это! Кретинизм!
   Он устало открыл дверь. Стоя на плохо освещенном тротуаре, он посмотрел Мегрэ прямо в глаза:
   — Странная профессия!
   — Профессия полицейского?
   — И человека тоже. Моя жена будет рыться у меня в карманах, считать деньги, чтобы узнать, сколько я выпил. До свидания. Кафе Ройяль, завтра?
   Мегрэ остался наедине с охватившим его чувством смятения, которое долго не рассеивалось. Полное смещение всех представлений, разрушение всех ценностей. Улица утратила обычный вид, и прохожие тоже, а трамвай извивался, точно блестящий червь.
   Мир приобрел пропорции муравейника, о котором говорил Джеймс. Взбудораженный муравейник — потому что один муравей мертв!
   Комиссар вспомнил тело торговца рубашками, там, в высокой траве, за двухгрошовым кабачком. А еще всех жандармов на всех дорогах, задерживающих все автомашины. Революция в муравейнике!
   — Чертов пьянчужка! — зло, хоть и не без некоторой симпатии, проворчал он.
   Он с усилием вновь попытался объективно взглянуть на происходящее. От разговоров этих он совсем забыл, зачем пришел на улицу Шампионе.
   «Попытаться узнать, куда ездил Джеймс с тремястами тысячами франков».
   Он представил себе троих Бассо: отца, мать, сына, забившихся где-то и со страхом прислушивающихся к звукам внешнего мира.
   — Болван этот каждый раз заставляет меня пить!
   Он не был пьян, но чувствовал себя как-то не в своей тарелке. Лег он в плохом настроении, опасаясь проснуться завтра с изрядной головной болью.
   «У меня должен быть свой собственный угол!» — говорил Джеймс, имея в виду кафе Ройяль.
   У него был не только собственный угол, но и собственный мир, который он создавал в любом месте с помощью перно или водки и в котором он существовал — бесстрастный, безразличный к реальным вещам.
   Довольно расплывчатый мир — муравьиная каша, скопище изменчивых теней; мир, в котором ничто не имеет значения, ничто ничему не служит, где движутся в ватном тумане без цели, без усилий, без радости и печали.
   Мир, в который Джеймс со своей клоунской головой и безучастным тоном, словно не сознавая того, заставил постепенно проникнуть Мегрэ.
   Дошло до того, что комиссару приснилось семейство Бассо: отец, мать и сын, прильнувшие к окну подвала, где они спрятались, и с испугом следившие за наружной суетой.
   Проснувшись, он острее, чем когда-либо, почувствовал отсутствие жены, которая все еще отдыхала, почтальон принес от нее открытку: «Мы начинаем собирать абрикосы. Когда ты приедешь попробовать их?».
 
 
   Он тяжело опустился на стоявший у стола стул, разложил ждавшую его стопку писем, крикнул «войдите» посыльному, постучавшему в дверь.
   — В чем дело, Жан?
   — Бригадир Люка звонил и просил вас придти на улицу Блан-Манто.
   — Какой адрес?
   — Не сказал. Сказал — на улицу Блан-Манто.
   Убедившись, что в письмах нет ничего срочного, Мегрэ пешком отправился на улицу Блан-Манто — главный торговый центр, где под сенью ломбардов гнездились все старьевщики.
   Половина девятого утра. Кругом стоит тишина. На углу улицы Мегрэ заметил прохаживающегося взад-вперед Люка.
   — А наш тип? — с беспокойством спросил Мегрэ.
   Ведь Люка было поручено следить за Виктором, когда накануне вечером его отпустили.
   Движением подбородка бригадир указал на фигуру, стоящую у витрины.
   — Что он там делает?
   — Понятия не имею. Вчера он начал с того, что отправился бродить вокруг рынков. Кончил тем, что улегся на скамейку и заснул. В пять часов утра полицейский согнал его, и он тотчас же явился сюда. С тех пор он все крутится у этого дома — уходит, возвращается, трется около витрины с явным намерением привлечь мое внимание.
   Виктор, заметивший Мегрэ, прошелся немного, сунув руки в карманы и с насмешливым видом насвистывая что-то. Потом, приметив порог, уселся на него, как человек, которому ничего больше не остается.
   На витрине можно было прочесть: «ГАНС ГОДБЕРГ, ПОКУПКА, ПРОДАЖА, ЛЮБЫЕ ВЕЩИ».
   Внутри в полутьме виднелся маленький человечек с бородкой, которого явно беспокоило это необычное хождение снаружи.
   — Подожди меня, — сказал Мегрэ.
   Он пересек улицу и вошел в лавку, заваленную старой одеждой и самыми разными предметами, от которых исходил тошнотворный запах.
   — Вы хотите что-нибудь купить? — неуверенно спросил торговец.
   В глубине лавки была застекленная дверь, а за ней комната, в которой толстая женщина мыла лицо мальчишке лет двух или трех. Таз стоял на кухонном столе рядом с чашками и масленкой.
   — Полиция! — произнес Мегрэ.
   — Я так и думал.
   — Вы знаете типа, который с самого утра бродит вокруг вашей лавки?
   — Высокого, тощего, который кашляет? Никогда его не видел. Забеспокоившись, я как раз только что показал на него жене, но она тоже его не знает.
   Посматривая все время через дверь, его жена вытащила из люльки второго ребенка, который принялся реветь, потому что его начали мыть.
   Старьевщик, кажется, чувствовал себя довольно уверенно. Он медленно потирал руки, ожидая следующих вопросов комиссара, и удовлетворенно оглядывался вокруг с видом человека, которому не в чем себя упрекнуть.
   — Вы давно здесь обосновались?
   — Немногим больше пяти лет. Магазин уже хорошо знают, потому что он только честно торгует.
   — А до вас? — спросил Мегрэ.
   — Разве вы не знаете? Тот самый папаша Ульрих, что исчез…
   Комиссар одобрительно кивнул. Наконец он на что-то наткнулся.
   — Папаша Ульрих был старьевщиком?
   — У вас в полиции должны быть большие сведения, чем у меня. Вы ведь понимаете, что я ничего не могу сказать наверняка. В квартале говорили, будто он не только продавал и покупал, но и ссужал деньги.
   — Ростовщик?
   — Я не знаю, на каких условиях он их давал. Он жил совсем один. Сам открывал и закрывал ставни. Помощника не было у него. Однажды он исчез, и дом шесть месяцев оставался заколоченным. Я возобновил здесь торговлю. У магазина теперь совсем другая репутация, вы должны это знать.
   — И даже никогда не видали папашу Ульриха?
   — Меня не было в Париже в то время. Я приехал из Эльзаса после того, как лавка досталась мне.
   Ребенок, не переставая, ревел в кухне, а брат его открыл дверь и смотрел на Мегрэ, с серьезной физиономией обсасывая палец.
   — Я сказал все, что знаю. Поверьте, если бы я знал больше…
   — Хорошо! Ладно…
   Еще раз оглянувшись, Мегрэ вышел и застал бродягу сидящим все на том же пороге.
   — Так это сюда ты хотел привести меня?
   С наигранно невинным видом Виктор спросил:
   — Куда это?
   — Что это за история с папашей Ульрихом?
   — Папашей Ульрихом?
   — Не строй из себя дурачка!
   — Не знаю, ей-богу.
   — Это его скинули в канал Сен-Мартен?
   — Не знаю!
   Мегрэ пожал плечами, отошел и, проходя, бросил Люка:
   — Продолжай следить на всякий случай.
   Получасом позже он уже сидел, погрузившись в старые досье, и, наконец, нашел то, что искал.
   На листке бумаги была сделана следующая запись:
   «Якоб Лави, по прозвищу Ульрих, шестьдесят два года, родом из Верхней Силезии, старьевщик с улицы Блан-Манто, предполагается, что давал деньги под проценты.
   Исчез 20 марта, но соседи сообщили об его отсутствии только 22.
   В доме не найдено никаких следов. Ничто не пропало. Сумма в сорок тысяч франков обнаружена в матрасе старьевщика.
   Насколько можно судить, он вышел из дома девятнадцатого, вечером, как это часто бывало.
   О личной жизни никаких сведений. Поиски в Париже и провинции не дали результатов. Написали в Верхнюю Силезию, и через месяц в Париж приезжает сестра исчезнувшего и просит разрешение на получение наследства.
   Только через шесть месяцев ей выдают подтверждение об исчезновении».
 
 
   В полдень Мегрэ с разболевшейся головой заканчивал в комиссариате Ла-Вилетт — третьем за этот день — просмотр тяжеленных папок.
   И вот что он обнаружил:
   «1 июля водники вытащили из канала Сен-Мартен, в районе шлюза, сильно разложившийся труп мужчины.
   Доставленный в институт судебной экспертизы, он не был опознан.
   Рост 1,55 м. Примерный возраст: от шестидесяти до шестидесяти пяти лет. Большая часть одежды изодрана при трении о дно и винтами пароходов? В карманах не найдено ничего».
   Мегрэ вздохнул. Наконец он выбрался из смутной неправдоподобной атмосферы, по всей видимости, нарочно созданной Джеймсом вокруг этого дела.
   Теперь он располагал вескими уликами.
   Это папаша Ульрих был убит шесть лет тому назад и брошен в канал Сен-Мартен.
   — За что? Кем?
   Все это предстояло попытаться узнать. Он набил трубку, с наслаждением, медленно разжег ее, попрощался с коллегами из комиссариата Ла-Вилетт и вышел на улицу — улыбающийся, уверенный в себе, твердо ступая своими большими ногами.

Глава 8
Любовница Джеймса

   Бухгалтер-эксперт, потирая руки и слегка подмигнув, вошел в кабинет Мегрэ.
   — Нашел!
   — Что нашел?
   — Я просмотрел бухгалтерские книги магазина рубашек за семь лет. Это оказалось нетрудно. Файтен ничего в этом не понимал и приглашал раза два в неделю служащего из банка вести отчетность. Кое-какие мелкие уловки, позволяющие уменьшить налоги. Достаточно беглого взгляда, чтобы получить полное представление о деле: дело как дело, не хуже других, если бы у него была финансовая база. Продавцам платили четвертого числа или десятого. Векселя несколько раз возобновлялись. Распродажа со скидкой — чтобы любой ценой пополнить кассу. Наконец, Ульрих!
   Мегрэ никак не прореагировал. Он знал, что лучше дать высказаться словоохотливому меленькому человечку, расхаживающему взад-вперед по комнате.
   — Обычная история! Имя Ульриха впервые появляется в книгах семилетней давности. Ссуда в две тысячи франков в день истечения срока платежа. Возвращена через неделю. По истечении следующего срока платежа — ссуда в пять тысяч франков. Понимаете? Торговец нашел способ добывать деньги в случае крайней необходимости. Это вошло в привычку. От первоначальных двух тысяч через шесть месяцев он переходит к восемнадцати. А вместо этих восемнадцати возвращать надо двадцать пять. Папаша Ульрих гурман! Надо признать, что Файтен человек честный. Он отдает всегда. Но не совсем обычным образом. Например, пятнадцатого он возвращает пятнадцать тысяч, а двадцатого снова берет восемнадцать. В следующем месяце он их возвращает, чтобы снова взять двадцать пять. В марте Файтен должен был Ульриху тридцать две тысячи франков.
   — Он вернул их?
   — Простите! С этого момента след Ульриха исчезает из книг.
   Тому есть бесспорное объяснение: старик с улицы Блан-Манто мертв! Следовательно, смерть принесла Файтену сумму в тридцать две тысячи франков!
   — Кто потом заменил Ульриха?
   — Некоторое время — никто.
   Через год, вновь попав в затруднительное положение, Файтен попросил кредит в небольшом банке и получил его. Потом банку надоело это.
   — Бассо?
   Имя его мелькает в последних книгах, но в связи не с займами, а с векселями.
   — А каково положение в день смерти Файтена?
   — Не лучше и не хуже, чем обычно. С двумя десятками тысяч он бы выкрутился до следующего срока платежей. В Париже несколько тысяч торговцев в таком же положении; весь год они гоняются за деньгами, которых им всегда не хватает, пытаясь предотвратить неизбежное банкротство.
   Мегрэ поднялся, взял шляпу.
   — Спасибо, господин Флбре.
   — Надо заняться более тщательной проверкой?
   — Пока не надо.
   Все шло отлично. Следствие продвигалось с обычной планомерностью. Но как раз теперь Мегрэ выглядел недовольным, словно опасался кажущейся легкости.
   — От Люка ничего? — спросил он у конторского мальчика.
   — Он только что звонил. Человек, которого вы знаете, явился в Армию Спасения и попросил пристанища. Сейчас он спит.
   Речь шла о Викторе, у которого не было ни гроша в кармане. Неужели он все еще надеется получить тридцать тысяч франков в обмен на имя убийцы папаши Ульриха?
   Мегрэ прошел пешком по набережным. Миновав почту, он задержался на мгновение, вошел и заполнил телеграфный бланк: «Вероятно приеду четверг точка Целую всех».
   Был понедельник. За все время, что жена отдыхает, он так и не смог приехать к ней в Эльзас. Он вытащил и набил трубку, — решая, что предпринять дальше, потом окликнул такси и дал водителю адрес на бульваре Батиньоль.
   За свою жизнь ему пришлось проводить не одну сотню расследований. Он знал, что почти каждое из них распадается на два периода, имеет две различные стадии.
   Вначале полицейский знакомится с новой обстановкой, с людьми, о которых он еще ничего не слыхал накануне, с узким мирком, который всколыхнула драма.
   В мир этот входишь чужим, врагом. Сталкиваешься с существами, настроенными неприязненно, хитрыми, замкнутыми.
   С точки зрения Мегрэ — самый захватывающий период. Вынюхиваешь, действуешь чисто интуитивно. И ни малейшей точки опоры, часто даже не от чего оттолкнуться.
   Смотришь на людей, и каждый может оказаться преступником или сообщником.
   Но вдруг удается ухватить какой-то конец, и вот начинается второй период. Теперь следствие в самом разгаре. В движение приходит вся система. Каждый шаг, каждое мероприятие приносят что-то новое. Как правило, события начинают нарастать ускоренным темпом, кончаясь неожиданным раскрытием преступления.
   Полицейский действует не один. События работают на него. Он должен следить за ними, ни в коем случае не опережая их.
   Так и теперь, когда обнаружилось существование Ульриха. Еще утром у Мегрэ не было ни малейшего представления о том, кто мог быть жертвой с канала Сен-Мартен.
   Сейчас он знал, что это старьевщик и ростовщик, которому торговец рубашками должен был деньги.
   Надо было заняться поисками в этом направлении. Через четверть часа комиссар уже звонил у двери квартиры Файтена на пятом этаже дома на бульваре Батиньоль. Открыла глуповатого вида растрепанная служанка, которая не могла решить, пускать его или нет.
   Но тут Мегрэ заметил на вешалке шляпу Джеймса.
   Что это — шаг вперед или в сложной системе сломалось какое-то колесико?
 
 
   — Госпожа дома?
   Он воспользовался растерянностью прислуги, видимо, недавно приехавшей из деревни, и вошел в квартиру, потом направился к двери, за которой слышались голоса, постучал и сразу же открыл ее.
   Он хорошо представлял себе квартиру, подобную большинству квартир мелких буржуа в этом районе. В салоне с узким диванчиком и хрупкими креслами на золоченых ножках он прежде всего увидел Джеймса, стоявшего у окна и погруженного в созерцание улицы.
   Госпожа Файтен, по-видимому, собиралась уходить и была одета во все черное с маленькой, очень кокетливой шапочкой из крепа на голове. Она казалась очень возбужденной.
   Несмотря на это, она непроявила ни малейшего недовольства при виде Мегрэ. Джеймс же повернулся раздосадованный и немного смущенный.
   — Входите, господин комиссар. Вы не помешаете. Я как раз говорила Джеймсу, что глупо…
   — А!
   Все это весьма похоже было на семейную сцену. Джеймс безнадежно и неуверенно пробормотал:
   — Послушай, Мадо!
   — Нет! Помолчи! Я говорю сейчас с комиссаром. Сдавшись, англичанин снова стал смотреть на улицу, где ему, должно быть, видны были только головы прохожих.
   — Если бы вы были обычным полицейским, господин комиссар, я бы не стала с вами так разговаривать. Но вы были нашим гостем в Морсанге. Кроме того, сразу видно, что вы человек, способный понять…
   А она — женщина, способная говорить часами! Способная призвать весь мир в свидетели! Способная заставить замолчать самого отчаянного болтуна!
   Ее не назовешь ни красивой, ни хорошенькой. Можно сказать, что она привлекательна, в особенности в этом трауре, который не только не делает ее печальной, а, наоборот, придает пикантность.
   Женщина аппетитная, очень живая, должно быть, темпераментная любовница.
   Полная противоположность Джеймсу с его недовольной физиономией, всегда немного блуждающим взглядом, со всем его флегматичным видом.
   — Все знают, что я любовница Бассо, ведь так? Я не стыжусь этого. Я никогда это не скрывала. И в Морсанге не найдется человека, который упрекнул бы меня. Если бы мой муж был другим человеком…
   Она с трудом перевела дыхание.
   — Когда не умеют справляться с делами… Взгляните на конуру, в которой он заставлял меня жить! Сам-то он никогда в ней не бывал. А если появлялся вечерами, после обеда, то только для того, чтобы говорить, что у него нет денег, говорить о рубашках, служащих и черт знает еще о чем. Если не в состоянии сделать женщину счастливой, так нечего ее упрекать потом. Кроме того, Марсель и я не сегодня-завтра должны были пожениться. Вы не знали? Ну, разумеется, мы не кричали об этом на каждом перекрестке. Единственное, что его останавливало еще — это сын. Он должен был развестись. Я бы сделала то же самое. Вы видели госпожу Бассо? Это не та женщина, которая нужна Марселю.
   Джеймс вздыхал в своем углу и, не отрываясь, смотрел на цветастый ковер.
   — Так скажите, в чем состоит мой долг? — продолжала Мадо. — У Марселя несчастье!.. Его преследуют! Ему придется перебраться за границу. Мое место разве не рядом с ним? Скажите! Говорите честно.
   — Хм! Хм! — Мегрэ ограничился восклицаниями, не желая выдавать того, что думает.
   — Вот видите! Видишь, Джеймс! Комиссар согласен со мной. Плевать мне на все пересуды. Послушайте, комиссар, Джеймс не хочет мне говорить, где Марсель. Он знает, голову даю на отсечение. Он даже не пытается отрицать это.
   Если бы Мегрэ не приходилось раньше встречать подобного сорта женщин, он бы наверняка возмутился. Теперь бесчувственность ее не удивила Мегрэ.
   Двух недель не прошло с того дня, как Файтен был убит Бассо.
   И здесь, в этой мрачной квартире, где на стене висит портрет хозяина, а в пепельнице еще лежит его мундштук, жена разглагольствует о своем долге.
   Выражение лица Джеймса не требовало комментариев. Да и не только лицо. Плечи его. Вся его поза. Сгорбленная спина. Все как бы говорило: «Ну и баба!».
   Она повернулась к нему.
   — Видишь, что комиссар…
   — Комиссар вообще ничего не сказал.
   — Господи! Мне противно на тебя смотреть! Ты не мужчина! Если бы я рассказала, зачем ты явился сегодня…
   Заявление было столь неожиданным, что Джеймс весь вспыхнул. Он покраснел как ребенок. Лицо залилось краской, уши стали багрово-красными.
   Он хотел что-то сказать, но не смог. Он попытался взять себя в руки, и, наконец, ему удалось выдавить некое подобие смеха.
   — Теперь уж лучше сразу сказать…
   Мегрэ посмотрел на женщину. Она немного смутилась, оттого что у нее вырвалась эта фраза.
   — Я не хотела…
   — Нет! Ты никогда ничего не хочешь. Что не мешает… Комната показалась вдруг меньше, более интимной. Мадо пожала плечами:
   — Ну так что! Тем хуже для тебя.
   — Простите! — вмешался комиссар, глаза которого улыбались, глядя на Джеймса. — Давно вы на «ты»? По-моему, в Морсанге…
   Ему с трудом удавалось сохранить серьезность, настолько резкой была разница между Джеймсом, которого он знал, и тем, что стоял сейчас перед ним. Этот походил на застенчивого школьника, которого поймали на месте преступления.
   У себя дома, в комнате рядом с вяжущей женой, Джеймс сохранял некоторое достоинство, замкнувшись в своем одиночестве.