Сименон Жорж. Мегрэ и убийца

   — Как ты сказала, они очень богаты. Квартира роскошная — я таких и не видел. Они вернулись из театра, были оживлены. Увидели, что я сижу в холле. Горничная тихонько сказала им, кто я.
   — Раздевайся.
   Все же дома лучше всего. Мегрэ надел пижаму, почистил зубы и четверть часа спустя, немного возбужденный грогом, лежал рядом с г-жой Мегрэ.
   — Спокойной ночи, — сказала она, приблизив к нему лицо.
   Он поцеловал ее, как делал это вот уже столько лет, и прошептал:
   — Спокойной ночи.
   — Как обычно?
   Это означало: «Я разбужу тебя как обычно в половине восьмого и принесу кофе».
   Он неразборчиво пробормотал «да», уже проваливаясь в сон. Ему ничего не снилось. А если и снилось, то сны не запоминались. И сразу же наступило утро. Пока он сидел в постели с чашкой кофе, жена отдернула шторы, и Мегрэ попытался проникнуть взглядом сквозь тюлевую занавеску.
   — Дождь все еще льет?
   — Нет, но судя по тому, что люди идут, засунув руки в карманы, весна еще не наступила — что бы там ни говорил календарь.
   Было 19 марта. Среда. Еле успев влезть в халат, Мегрэ принялся звонить в больницу Сент-Антуан; ему пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы связаться с больничным начальством.
   — Да… Мне хотелось бы, чтобы его поместили в отдельную палату… Прекрасно знаю, что он умер. Но это не основание заставлять родителей ходить по подвалам. Через час-другой они приедут. После их посещения тело увезут в Институт судебно-медицинской экспертизы… Да. Можете не бояться: родители заплатят… Ну, конечно… Они заполнят все, что вам нужно.
   Он уселся напротив жены, съел два рогалика и выпил еще чашку кофе, рассеянно глядя на улицу. Низкие тучи по-прежнему бежали по небу, но у них уже не было того противоестественного оттенка, что накануне. Все еще сильный ветер раскачивал ветви деревьев.
   — У тебя уже есть какие-нибудь соображения насчет…
   — Ты же знаешь, у меня никогда не бывает соображений.
   — Я знаю также, что если они и бывают, ты все равно о них не рассказываешь. Ты не находишь, что Пардон плохо выглядит?
   — Тебя это тоже удивило? Он не только устал, но и пал духом. Вчера наговорил о своей профессии такого, чего раньше я от него никогда не слышал.
   В девять Мегрэ из своего кабинета соединился с комиссариатом XI округа.
   — Говорит Мегрэ. Это вы, Лувель? — узнал он по голосу.
   — Вы, видимо, насчет магнитофона?
   — Да. Он у вас?
   — Демари подобрал его и принес сюда. Я боялся, что дождь повредил аппарат, но он работает. Непонятно, зачем мальчишка записывал все эти разговоры.
   — Можете прислать его мне сегодня утром?
   — Вместе с донесением, которое допечатают через несколько минут.
   Почта. Циркуляры. Вчера вечером он не сказал Пардону, что тоже подавлен лавиной административных бумаг.
   Потом он отправился в кабинет начальника на доклад. В нескольких словах рассказал о том, что произошло накануне, поскольку Жерар Батийль был человек известный, и дело могло вызвать много шума. Действительно, возвращаясь к себе в кабинет, комиссар наткнулся на группу журналистов и фотографов.
   — Вы в самом деле почти присутствовали при убийстве?
   — Просто я достаточно быстро прибыл на место преступления, потому что находился неподалеку.
   — Этот парень, Антуан Батийль, в самом деле сын фабриканта косметики?
   Откуда прессе все известно? Неужели слухи просочились из комиссариата?
   — Привратница утверждает…
   — Какая привратница?
   — С набережной Анжу.
   Мегрэ ее даже не видел. Не назвал ей ни своего имени, ни должности. Проболталась, разумеется, горничная.
   — Родителям сообщили вы?
   — Да.
   — Как они реагировали?
   — Как люди, узнавшие, что их сына только что убили.
   — Они кого-нибудь подозревают?
   — Нет — Не думаете ли вы, что это дело может оказаться политическим?
   — Наверняка нет — Тогда любовная история?
   — Не думаю.
   — У него ведь ничего не взяли, правда?
   — Нет.
   — Ну так что же?
   — Ничего, господа. Расследование только началось; когда будут результаты, я вам сообщу.
   — Вы видели дочку?
   — Какую дочку?
   — Мину, дочку Батийля. Ее, кажется, хорошо знают в определенных кругах…
   — Нет, я ее не видел.
   — Она водится со всякими шалопаями…
   — Спасибо, что сказали, но речь идет не о ней.
   — Как знать, не правда ли?
   Раздвинув журналистов, комиссар толкнул дверь в кабинет и закрыл ее за собой. Постоял у окна, набил трубку и открыл дверь в инспекторскую. Собрались еще не все. Одни звонили по телефону, другие печатали донесения.
   — Занят, Жанвье?
   — Допечатаю еще две строчки и все, шеф.
   — Потом зайди ко мне.
   В ожидании Жанвье Мегрэ позвонил судебно-медицинскому эксперту, сменившему его старого друга доктора Поля.
   — Вам привезут его днем. Это срочно, да, и не столько потому, что я жду результатов вскрытия, сколько из-за нетерпения его родителей. По возможности, не очень его уродуйте. Да… Вот именно… Вы все правильно понимаете. Перед гробом пройдет почти целый справочник «Весь Париж». У меня в коридоре уже толкутся журналисты.
   Прежде всего нужно съездить на улицу Попенкур. Накануне Джино Пальятти успел рассказать немного, а его жене и рта не удалось раскрыть. Потом есть некий Жюль и трое других картежников. Кроме того, Мегрэ вспомнил старушку, силуэт которой заметил в окне.
   — В чем дело, шеф? — спросил Жанвье, входя в кабинет.
   — Есть во дворе свободная машина?
   — Надеюсь.
   — Отвезешь меня на улицу Попенкур. Это недалеко от улицы Шмен-Вер. Я покажу.
   Жена была права — Мегрэ заметил это, ожидая во дворе машину: холодно, как в декабре.

Глава 2

   Мегрэ понимал: Жанвье несколько удивлен, что комиссар придает этому делу такое значение. Каждую ночь в Париже регистрировались случаи поножовщины, в основном в густонаселенных кварталах, и при обычных обстоятельствах газеты посвятили бы трагедии на улице Попенкур лишь несколько строк в рубрике «Происшествия».
   «Вооруженное нападение. Вчера около половины одиннадцатого вечера, на улице Попенкур, Антуан Б., студент, 21 года, получил несколько ножевых ранений. Вероятно, попытка ограбления; чета торговцев из этого квартала своим появлением помешала грабителю. Антуан Б, скончался вскоре после того, как его привезли в больницу Сент-Антуан».
   Только вот фамилия Антуана Б. — Батийль, и жил он на набережной Анжу. Отец его был известной личностью, упоминался во «Всем Париже», а духи «Милена» знали практически все.
   Маленькая черная машина уголовной полиции пересекла площадь Республики, и Мегрэ очутился у себя в квартале — лабиринте узких, густонаселенных улочек между бульварами Вольтер с одной стороны и Ришар-Ленуар — с другой. Они с г-жой Мегрэ шагали по этим улочкам всякий раз, когда отправлялись обедать к Пардонам, а на улицу Шмен-Вер г-жа Мегрэ часто ходила за покупками. Именно у Джино, как они запросто его называли, она покупала не только пироги, но и болонскую колбасу, миланский окорок и оливковое масло в больших золотистых жестяных банках. Лавки в квартале были тесные, узкие, полутемные. В этот день над городом низко нависли тучи, и почти везде горело электричество; в его свете лица казались восковыми.
   Множество старух. Множество немолодых одиноких мужчин с корзинами для провизии в руках. В выражении лиц — покорность судьбе. Кое-кто иногда останавливается и подносит руку к сердцу, ожидая, когда пройдет спазм. Женщины всех национальностей: на руках младенец, за платье держится мальчик или девочка.
   — Останови здесь и пойдем.
   Они начали с Пальятти. Лючия обслуживала троих покупателей.
   — Муж в задней комнате. Вон в ту дверь. Джино готовил равиоли на длинной мраморной доске, посыпанной мукой.
   — А, комиссар! Я так и думал, что вы зайдете. — Голос у него звонкий, на лице — непринужденная улыбка. — Это правда, что бедняга умер?
   В газетах об этом еще ничего не было.
   — Кто вам сказал?
   — Один журналист, что был здесь минут десять назад. Он меня сфотографировал; в газете поместят мой портрет.
   — Повторите, пожалуйста, все, что говорили вчера вечером, только более подробно. Вы возвращались от шурина…
   — Да, они ждут ребенка. Это на улице Шарон. У нас на двоих был один зонтик — все равно, когда мы идем по улице, Лючия всегда берет меня под руку. Вы помните, какой был дождь? Прямо буря. Несколько раз мне казалось, что зонтик вот-вот вырвется из рук, и я держал его перед собой, как щит. Потому я и не заметил его раньше.
   — Кого?
   — Убийцу. Он, видимо, шел несколько впереди нас, но у меня была одна забота — дождь и лужи… А может, он прятался в каком-нибудь подъезде…
   — И вы его заметили…
   — Уже дальше, за кафе; там еще горел свет.
   — Разглядели, как он был одет?
   — Вчера вечером мы говорили об этом с женой. Нам обоим показалось, что на нем был светлый непромокаемый плащ с поясом. Он шел легкой походкой, очень быстро.
   — Преследовал молодого человека в куртке?
   — Нет, шел быстрее, словно хотел нагнать или обогнать его.
   — На каком расстоянии от них вы находились?
   — Может, метрах в ста… Я могу показать.
   — Тот, кто шел первым, не оборачивался?
   — Нет. Другой его догнал. Я видел, как он поднял руку и опустил… Ножа я не заметил… Он ударил несколько раз, и парень в куртке упал ничком на тротуар. Убийца зашагал по направлению к улице Шмен-Вер, но потом вернулся. Он, наверное, нас видел — мы были уже метрах в шестидесяти. Но все же наклонился и нанес еще несколько ударов.
   — Вы не погнались за ним?
   — Знаете, я довольно полный, к тому же у меня эмфизема. Мне трудно бегать, — смутился и покраснел Джино. — Мы пошли быстрее, а он тем временем завернул за угол.
   — Шума отъезжающей машины не слышали?
   — Пожалуй, нет… Не обратил внимания.
   Жанвье машинально, без всяких указаний Мегрэ, стенографировал.
   — Вы подошли к раненому и…
   — Вы видели то же, что и я. Куртка в нескольких местах была разорвана, на ней выступила кровь. Я тут же вспомнил о докторе и бросился к господину Пардону, а Лючии велел оставаться на месте.
   — Почему?
   — Не знаю. Мне показалось, что оставлять его одного нельзя.
   — Жена рассказала что-нибудь, когда вы вернулись?
   — Пока я бегал, мимо никто как нарочно не проходил.
   — Раненый что-нибудь говорил?
   — Нет. Дышал с трудом, в груди что-то булькало. Лючия может подтвердить, но сейчас она очень занята.
   — Больше ничего не припомните?
   — Ничего. Я рассказал все, что знаю.
   — Благодарю вас, Джино.
   — Как поживает госпожа Мегрэ?
   — Спасибо, хорошо.
   Сбоку от лавки узкий проход вел во двор; там в застекленной мастерской работал паяльщик. В квартале было много таких дворов и тупиков, где трудились мелкие ремесленники.
   Они пересекли улицу, прошли немного, и Мегрэ открыл дверь кафе «У Жюля». Днем там было почти так же темно, как вечером, и горел молочный плафон. У стойки, облокотившись, стоял неуклюжий мужчина, между брюками и жилетом виднелась выбившаяся рубашка. У него был яркий цвет лица, жирный загривок и двойной подбородок, похожий на зоб.
   — Что прикажете, господин Мегрэ? Стаканчик сансерского? Его прислал мне двоюродный брат, который…
   — Два, — ответил Мегрэ, в свой черед облокачиваясь о стойку.
   — Сегодня вы уже не первый.
   — Был газетчик, знаю.
   — Он снял меня, как сейчас, с бутылкой в руке… Познакомьтесь, это Лебон. Тридцать лет проработал в дорожной службе. Потом попал в аварию и сейчас получает пенсию да еще немного за поврежденный глаз. Вчера вечером он был здесь.
   — Вы вчетвером играли в карты, верно?
   — Да, в манилью. Как каждый вечер, кроме воскресений. В воскресенье кафе закрыто.
   — Вы женаты?
   — Хозяйка наверху, больна.
   — В котором часу пришел молодой человек?
   — Часов в десять…
   Мегрэ взглянул на стенные часы.
   — Не обращайте внимания. Они на двадцать минут вперед… Он сначала приоткрыл немного дверь, словно хотел посмотреть, что это за заведение. Игра была шумной. Мясник выигрывал, а он, когда выигрывает, начинает всех задевать, твердит, что никто, кроме него, играть не умеет…
   — Молодой человек вошел. А потом?
   — Я со своего места спросил, что он будет пить; он, помедлив, осведомился: «У вас есть коньяк?» Я разыграл четыре карты, которые оставались у меня на руках, и прошел за стойку. Наливая коньяк, я заметил, что у него на животе висит черная треугольная коробочка, и подумал, что это, должно быть, фотоаппарат. Иногда сюда забредают туристы, правда, редко… Я вернулся за стол. Сдавал Бабеф. Молодой человек, казалось, не спешил. Игра его тоже не интересовала.
   — Он был чем-то озабочен?
   — Нет.
   — Не посматривал на дверь, как если бы ждал кого-то?
   — Не заметил.
   — Или словно боялся, что кто-нибудь появится?
   — Нет. Стоял, облокотясь о стойку, и время от времени пригубливал коньяк.
   — Какое он произвел на вас впечатление?
   — Он показался мне размазней. Знаете, нынче часто встречаются такие — длинноволосые, в куртках… Мы продолжали играть, не обращая на него внимания; Бабеф взвинчивался все больше и больше — ему пошла карта. «Пойди-ка лучше погляди, чем занимается твоя жена», — пошутил Лебон. «За своей присматривай: она у тебя молоденькая и…» — Мне на секунду показалось, что они сцепятся, но, как всегда, обошлось. Бабеф выиграл. «Что ты на это скажешь?» — обрадовался он. Тут Лебон, который сидел на скамейке рядом со мной, толкнул меня локтем и глазами указал на клиента, стоящего у стойки. Я посмотрел и ничего не понял. Казалось, он смеялся про себя. Правда, Франсуа? Мне было интересно, что ты хотел мне показать. Ты прошептал: «Он только что…»
   Рассказ продолжил мужчина с неподвижным глазом.
   — Я заметил, как он что-то передвинул на своем аппарате… У меня есть племянник, ему на Рождество подарили такую же штуковину, и он развлекается, записывая разговоры родителей… Этот парень смирно стоял со своей рюмкой, а сам слушал, что мы говорим, и записывал.
   — Интересно, зачем ему это было надо, — проворчал Жюль.
   — Просто так. Как мой племянник. Записывает, потому что нравится записывать, а после из головы вон. Однажды он дал послушать родителям их ссору, и брат едва не сломал ему магнитофон: «Погоди, сопляк, вот отниму…» У Бабефа тоже лицо перекосилось бы, если б ему дали послушать, как он вчера бахвалился.
   — Сколько времени молодой человек пробыл у вас?
   — Чуть меньше получаса.
   — Выпил только рюмку?
   — Даже чуток на дне оставил.
   — Потом ушел, и вы больше ничего не слышали?
   — Ничего. Только ветер выл да вода из водосточной трубы хлестала.
   — А до него кто-нибудь заходил?
   — Видите ли, вечером я не закрываю только из-за нескольких завсегдатаев, которые приходят поиграть. Вот утром народу много: забегают съесть рогалик, выпить чашку кофе или стакан белого виши. В половине одиннадцатого у рабочих на соседней стройке перерыв… Ну, а в полдень и вечером самая работа — аперитив.
   — Благодарю вас.
   Жанвье стенографировал и здесь, и хозяин бистро поминутно поглядывал на него.
   — Ничего нового он не рассказал, — вздохнул Мегрэ, — только подтвердил то, что я уже знаю.
   Они вернулись к машине. Несколько женщин наблюдали за ними: им было уже известно, кто эти двое.
   — Куда, шеф?
   — Сперва на службу.
   И все же два визита на улице Попенкур принесли пользу. Прежде всего, неаполитанец рассказал о нападении. Сначала преступник нанес несколько ударов. Потом побежал, но по какой-то таинственной причине вернулся, несмотря на то что невдалеке находилась чета Пальятти. Зачем? Чтобы добить жертву еще несколькими ударами? Он был одет в светлый непромокаемый плащ с поясом — вот все, что о нем известно. Едва войдя в свой теплый кабинет на набережной дез Орфевр, Мегрэ сразу набрал номер лавки Пальятти.
   — Можно поговорить с вашим мужем? Это Мегрэ…