— А кроме того, и секретарь?
— Точно. И даже сопровождает меня повсюду — она должна была вам об этом сказать. В связи с этим ей кажется, будто она играет важную роль в моей жизни.
— Она влюблена в вас?
— Точно так же она влюбилась бы в любого другого шефа, лишь бы он был знаменитым.
— Мне показалось, что она необычайно вам предана, до той степени, что способна даже лжесвидетельствовать, лишь бы избавить вас от хлопот.
— Она бы без колебаний пошла на это. Моя жена, с которой вы уже разговаривали, также способна на самопожертвование.
— Она вам рассказала о нашей беседе?
— Как и Люси, во всех подробностях.
Профессор говорил о жене таким же равнодушным тоном, как и о своей ассистентке. В его голосе совершенно не чувствовалось тепла. Он просто констатировал факты, не придавая им никакой эмоциональной окраски.
Люди, окружавшие его в повседневной жизни, наверняка восхищались его простотой, и, действительно, в его поведении не было никакой позы, и его совершенно не интересовало впечатление, которое он производил на других.
В жизни редко встречаются люди, которые бы не играли той или иной роли, даже оставаясь наедине с самими собой. Большинство испытывает потребность видеть в глазах окружающих то впечатление, которое они на них производят, и упиваться собственными речами.
Профессор Гуэн всегда был самим собой, никогда не утруждал себя, скрывая свои чувства. И когда он говорил о Люси Деко, его слова, его поза выражали именно то, что он думал о ней и хотел сказать: «То, что она считает преданностью, есть лишь разновидность тщеславия, способ убедить себя в собственной исключительности. Любая из моих студенток поступила бы точно так же. Это разнообразит жизнь, и наверняка она воображает, что я должен быть ей за это признателен».
Если профессор не уточнял своих мыслей, то лишь потому, что считал Мегрэ способным понять его, и говорил с комиссаром, как равный с равным.
— Я еще не сказал вам, почему позвонил сегодня вечером и попросил прийти ко мне домой. Знаете, у меня возникло безотчетное желание познакомиться с вами.
Он вел себя как истый джентльмен. И все время, пока они сидели друг против друга, Гуэн не переставал рассматривать и изучать комиссара, причем совершенно не скрывал этого.
— Сегодня, за ужином, мне позвонила особа, которую вы уже знаете. Я говорю о мадам Броль, домработнице Луизы.
Он назвал ее Луиза, а не Лулу, говорил о ней так же просто, как и о других, прекрасно понимая, что дополнительная информация просто излишня.
— Мадам Броль вбила себе в голову, что может меня шантажировать. Она довольно бесцеремонно заявила мне сразу: «Револьвер у меня» Сначала я подумал, о каком, собственно, револьвере идет речь?
— Один вопрос, позвольте?
— Пожалуйста.
— Вы раньше встречались с мадам Броль?
— Не думаю. Луиза говорила мне о ней. Они были знакомы еще до того, как Луиза поселилась в этом доме. Кажется, это довольно странное создание, много раз сидела в тюрьме. Убирала она у Луизы только утром, а я в это время не заходил в квартиру, так что не припоминаю, чтобы я ее когда-либо видел. Разве что сталкивались на лестнице?
— Продолжайте, пожалуйста…
— Она сказала, что, войдя в понедельник утром в квартиру, обнаружила револьвер на столе и…
— Она именно так и сказала: на столе?
— Да. И добавила, что спрятала его на лестничной клетке в фаянсовом цветочном горшке. Ваши люди не догадались поискать его там.
— Ловко она нас провела!
— Короче говоря, у нее в руках револьвер, из которого была убита Луиза, и она расстанется с ним только за круглую сумму.
— Вам вернуть его?
— Он принадлежит мне.
— Откуда вы это знаете?
— Она описала мне его и сообщила номер.
— Давно он у вас?
— Лет восемь-девять. Я ездил оперировать в Бельгию. Тогда я путешествовал чаще, чем теперь. Случалось, меня вызывали в США или в Индию. Жена часто жаловалась, что боится оставаться дома одна. Как-то в Льеже, в гостиничном киоске, была устроена выставка-продажа изделий местных оружейников. Мне пришла в голову мысль купить маленький автоматический револьвер. Хочу добавить, что в таможне я его не регистрировал. Мегрэ улыбнулся.
— В какой комнате хранился револьвер?
— В ящике моего стола. Именно там я видел его несколько месяцев назад. Я никогда им не пользовался и совершенно забыл о револьвере, когда говорил с ней по телефону.
— Что вы ответили мадам Броль?
— Я сказал, что дам ей ответ позже.
— Когда?
— Скорее всего, сегодня вечером. Я сразу же позвонил вам.
— Съездишь к ней, Люка? Адрес знаешь?
— Да, патрон.
Люка был явно обрадован возможности покинуть тяжелую атмосферу этой комнаты, где двое мужчин вполголоса говорили о внешне обыденных вещах.
Когда за Люка закрылась дверь, какой-то момент в комнате царило молчание. Его прервал Мегрэ.
— Ваша жена знает об этом?
— О шантаже мадам Броль?
— Да.
— Она слышала наш разговор, ведь телефон находится в столовой.
— И как она отреагировала?
— Посоветовала мне уступить.
— Вы не задумались — почему?
— Видите ли, будь то моя жена, Люси Деко или какая-то иная женщина, все они испытывают невероятное удовольствие оттого, что внушают себе, насколько они мне преданны. Что-то вроде конкурса — кто из них мне больше поможет.
Он говорил без иронии и разбирал по косточкам поведение женщин с таким равнодушием, как если бы проводил вскрытие.
— Как вы считаете, почему моя жена испытала внезапную потребность поговорить с вами? Чтобы изобразить роль супруги, оберегающей покой и великий труд своего мужа?
— А это не так?
Профессор взглянул на Мегрэ, но ничего не ответил.
— Ваша жена, профессор, или, может быть, мне это показалось, проявила по отношению к вам удивительное понимание.
— Да, ее не считают ревнивой.
— Не считают или так есть на самом деле?
— Все зависит от того, что вы вкладываете в это понятие. Ей действительно безразлично, с кем я сплю.
— Далее если это Луиза Филон?
— Сначала да. Не забывайте, что Жермена была простой медсестрой, которая в один прекрасный день превратилась в мадам Гуэн.
— Вы ее любили, профессор?
— Нет.
— Почему же тогда женились на ней?
— Чтобы кто-то занимался домом. Пожилая женщина, обслуживавшая меня, долго бы не протянула. А я не люблю быть один, господин комиссар. Не знаю, знакомо ли вам это чувство.
— Вы, вероятно, считаете, что окружающие вас люди должны всем ради вас жертвовать?
Профессор не протестовал. Наоборот, Мегрэ показалось, что его замечание доставило Гуэну удовольствие.
— В определенном смысле, да.
— И именно поэтому вы взяли в жены девушку из бедной семьи?
— Другие меня просто раздражают.
— Выходя за вас замуж, она знала, что ее ждет?
— Очень хорошо знала.
— Когда же она начала проявлять недовольство?
— Она никогда не проявляла недовольства. Вы же видели ее. Она ведет себя безукоризненно, заботится о доме, никогда не настаивает, чтобы мы пошли куда-нибудь вечером или пригласили к себе друзей.
— Если я правильно вас понял, она целые дни проводит, ожидая вас?
— Именно так. Ей вполне достаточно того, что она мадам Гуэн и в один прекрасный день станет вдовой Этьена Гуэна.
— Полагаете, что ей это очень нужно?
— Полагаю, что она не очень огорчится, получив возможность распоряжаться состоянием, которое я ей оставлю. В данный же момент, держу пари, она подслушивает за дверью. Ее встревожил мой звонок к вам. Она бы предпочла, чтобы мы разговаривали в салоне в ее присутствии.
Профессор не понизил голоса, говоря, что его жена подслушивает, и Мегрэ мог поклясться, что слышал в соседней комнате легкий шум.
— Ваша жена утверждает, что именно она посоветовала вам поселить Луизу Филон в этом доме.
— Это правда. Я как-то об этом, и не подумал. Я даже и не знал, что в нашем доме освободилась квартира.
— Предложение супруги не показалось вам странным?
— Почему?
Вопрос комиссара удивил профессора.
— Вы любили Луизу?
— Послушайте, комиссар, вы уже второй раз произносите это слово. В медицине оно неизвестно.
— Вам она была нужна?
— Физически, да. Должен ли я это пояснять? Мне шестьдесят два года.
— Знаю.
— Вот в этом все и дело.
— А вы не ревновали ее к Пьеро?
— Я предпочел бы, чтобы его не было.
Мегрэ встал и, как у Люси Деко, подбросил в камин поленьев. Внезапно он почувствовал, что его мучает жажда. Профессор и не подумал предложить что-нибудь выпить. Вино, выпитое за улейном, оставило у него во рту какой-то странный вкус, и он, не переставая, курил.
— Вы его когда-нибудь встречали?
— Кого?
— Пьеро.
— Один раз. Обычно они делали так, чтобы этого не происходило.
— А какие чувства питала к вам Лулу?
— А как вы думаете, какие у нее могли быть чувства? Думаю, вам известна ее история? Ясное дело, она говорила мне о признательности и далее о привязанности. Истина же гораздо проще. Она не хотела снова оказаться в нищете. Вы должны понять это. Люди, голодавшие всю леизнь и испытавшие нужду в самом прямом смысле этого слова, делают все возможное, только бы снова не опуститься на дно, если им повезло, и они пойдут на все, чтобы вторично не пережить подобного кошмара.
Это была чистая правда. Мегрэ хорошо об этом знал.
— Она любила Пьеро?
— Как же вам нравится это слово! — безропотно выдохнул профессор. — В ее леизни должна быть какая-то сентиментальная история. Нуждалась она и в том, чтобы время от времени создавать себе какие-то проблемы. Я уже говорил вам, что у женщин существует потребность чувствовать себя необходимыми. Наверняка, именно поэтому они и усложняют себе жизнь, беспрерывно над чем-то размышляя и постоянно воображая, что они должны делать какой-то выбор.
— Между кем и кем? — спросил Мегрэ с тенью улыбки, чтобы вынудить собеседника уточнить высказанную мысль.
— Луиза вообразила, что она может выбирать между этим музыкантом и мною.
— А такого выбора не было?
— Нет. И я уже говорил вам почему.
— Она никогда не угрожала разрывом?
— Иногда ей казалось, что она колеблется.
— И вы не боялись, что в один прекрасный день это произойдет?
— Нет.
— Она не настаивала, чтобы вы на ней женились?
— Ее честолюбие не было столь велико. Я убежден, что подобная перспектива даже бы испугала ее. Ей вовсе не надо было становиться мадам Гуэн, единственное, в чем она нуждалась, так это в теплой квартирке, еде три раза в день и чувстве безопасности, которое дает все это. И еще ей хотелось бы прилично одеваться.
— А что бы с ней случилось, если вы, ну, скажем, вдруг исчезните?
— Я застраховал свою жизнь в ее пользу.
— Вы так же поступили и по отношению к Люси Деко?
— Нет.
Телефонный звонок прервал их беседу. Гуэн хотел уже подняться, но остановился.
— Вероятно, это ваш инспектор.
Действительно, это звонил Люка из полицейского комиссариата Батиньоль, находящегося недалеко от дома Дезире Броль.
— Револьвер у меня, патрон. Она сначала прикинулась дурочкой, словно не понимая, о чем я говорю.
— И что ты с ней сделал?
— Отвел в комиссариат.
— Проводи ее на набережную… Кстати, где она нашла револьвер?
— Утверждает, что на столе.
— А откуда она взяла, что оружие принадлежит профессору?
— Для нее это совершенно очевидно. Деталей она не объясняла. Кроме того, она взбешена и даже пыталась меня оцарапать. А что сказал профессор?
— Пока ничего особенного. Мы еще беседуем.
— Мне приехать к вам?
— Сначала загляни в лабораторию и проверь, есть ли на оружии отпечатки пальцев. И заодно доставишь свою подопечную на набережную.
— Хорошо, патрон, — без явного энтузиазма ответил Люка.
И лишь только теперь профессор Гуэн догадался предложить комиссару выпить:
— Коньяку?!
— Охотно.
Профессор нажал кнопку звонка, и та же служанка, что открывала дверь квартиры, появилась на пороге.
— Коньяку!
Они молча сидели до тех пор, пока служанка не появилась с подносом, на котором стояла одна рюмка коньяку.
— Извините, комиссар, но я совсем не пью, — произнес профессор.
Глава 9
— Точно. И даже сопровождает меня повсюду — она должна была вам об этом сказать. В связи с этим ей кажется, будто она играет важную роль в моей жизни.
— Она влюблена в вас?
— Точно так же она влюбилась бы в любого другого шефа, лишь бы он был знаменитым.
— Мне показалось, что она необычайно вам предана, до той степени, что способна даже лжесвидетельствовать, лишь бы избавить вас от хлопот.
— Она бы без колебаний пошла на это. Моя жена, с которой вы уже разговаривали, также способна на самопожертвование.
— Она вам рассказала о нашей беседе?
— Как и Люси, во всех подробностях.
Профессор говорил о жене таким же равнодушным тоном, как и о своей ассистентке. В его голосе совершенно не чувствовалось тепла. Он просто констатировал факты, не придавая им никакой эмоциональной окраски.
Люди, окружавшие его в повседневной жизни, наверняка восхищались его простотой, и, действительно, в его поведении не было никакой позы, и его совершенно не интересовало впечатление, которое он производил на других.
В жизни редко встречаются люди, которые бы не играли той или иной роли, даже оставаясь наедине с самими собой. Большинство испытывает потребность видеть в глазах окружающих то впечатление, которое они на них производят, и упиваться собственными речами.
Профессор Гуэн всегда был самим собой, никогда не утруждал себя, скрывая свои чувства. И когда он говорил о Люси Деко, его слова, его поза выражали именно то, что он думал о ней и хотел сказать: «То, что она считает преданностью, есть лишь разновидность тщеславия, способ убедить себя в собственной исключительности. Любая из моих студенток поступила бы точно так же. Это разнообразит жизнь, и наверняка она воображает, что я должен быть ей за это признателен».
Если профессор не уточнял своих мыслей, то лишь потому, что считал Мегрэ способным понять его, и говорил с комиссаром, как равный с равным.
— Я еще не сказал вам, почему позвонил сегодня вечером и попросил прийти ко мне домой. Знаете, у меня возникло безотчетное желание познакомиться с вами.
Он вел себя как истый джентльмен. И все время, пока они сидели друг против друга, Гуэн не переставал рассматривать и изучать комиссара, причем совершенно не скрывал этого.
— Сегодня, за ужином, мне позвонила особа, которую вы уже знаете. Я говорю о мадам Броль, домработнице Луизы.
Он назвал ее Луиза, а не Лулу, говорил о ней так же просто, как и о других, прекрасно понимая, что дополнительная информация просто излишня.
— Мадам Броль вбила себе в голову, что может меня шантажировать. Она довольно бесцеремонно заявила мне сразу: «Револьвер у меня» Сначала я подумал, о каком, собственно, револьвере идет речь?
— Один вопрос, позвольте?
— Пожалуйста.
— Вы раньше встречались с мадам Броль?
— Не думаю. Луиза говорила мне о ней. Они были знакомы еще до того, как Луиза поселилась в этом доме. Кажется, это довольно странное создание, много раз сидела в тюрьме. Убирала она у Луизы только утром, а я в это время не заходил в квартиру, так что не припоминаю, чтобы я ее когда-либо видел. Разве что сталкивались на лестнице?
— Продолжайте, пожалуйста…
— Она сказала, что, войдя в понедельник утром в квартиру, обнаружила револьвер на столе и…
— Она именно так и сказала: на столе?
— Да. И добавила, что спрятала его на лестничной клетке в фаянсовом цветочном горшке. Ваши люди не догадались поискать его там.
— Ловко она нас провела!
— Короче говоря, у нее в руках револьвер, из которого была убита Луиза, и она расстанется с ним только за круглую сумму.
— Вам вернуть его?
— Он принадлежит мне.
— Откуда вы это знаете?
— Она описала мне его и сообщила номер.
— Давно он у вас?
— Лет восемь-девять. Я ездил оперировать в Бельгию. Тогда я путешествовал чаще, чем теперь. Случалось, меня вызывали в США или в Индию. Жена часто жаловалась, что боится оставаться дома одна. Как-то в Льеже, в гостиничном киоске, была устроена выставка-продажа изделий местных оружейников. Мне пришла в голову мысль купить маленький автоматический револьвер. Хочу добавить, что в таможне я его не регистрировал. Мегрэ улыбнулся.
— В какой комнате хранился револьвер?
— В ящике моего стола. Именно там я видел его несколько месяцев назад. Я никогда им не пользовался и совершенно забыл о револьвере, когда говорил с ней по телефону.
— Что вы ответили мадам Броль?
— Я сказал, что дам ей ответ позже.
— Когда?
— Скорее всего, сегодня вечером. Я сразу же позвонил вам.
— Съездишь к ней, Люка? Адрес знаешь?
— Да, патрон.
Люка был явно обрадован возможности покинуть тяжелую атмосферу этой комнаты, где двое мужчин вполголоса говорили о внешне обыденных вещах.
Когда за Люка закрылась дверь, какой-то момент в комнате царило молчание. Его прервал Мегрэ.
— Ваша жена знает об этом?
— О шантаже мадам Броль?
— Да.
— Она слышала наш разговор, ведь телефон находится в столовой.
— И как она отреагировала?
— Посоветовала мне уступить.
— Вы не задумались — почему?
— Видите ли, будь то моя жена, Люси Деко или какая-то иная женщина, все они испытывают невероятное удовольствие оттого, что внушают себе, насколько они мне преданны. Что-то вроде конкурса — кто из них мне больше поможет.
Он говорил без иронии и разбирал по косточкам поведение женщин с таким равнодушием, как если бы проводил вскрытие.
— Как вы считаете, почему моя жена испытала внезапную потребность поговорить с вами? Чтобы изобразить роль супруги, оберегающей покой и великий труд своего мужа?
— А это не так?
Профессор взглянул на Мегрэ, но ничего не ответил.
— Ваша жена, профессор, или, может быть, мне это показалось, проявила по отношению к вам удивительное понимание.
— Да, ее не считают ревнивой.
— Не считают или так есть на самом деле?
— Все зависит от того, что вы вкладываете в это понятие. Ей действительно безразлично, с кем я сплю.
— Далее если это Луиза Филон?
— Сначала да. Не забывайте, что Жермена была простой медсестрой, которая в один прекрасный день превратилась в мадам Гуэн.
— Вы ее любили, профессор?
— Нет.
— Почему же тогда женились на ней?
— Чтобы кто-то занимался домом. Пожилая женщина, обслуживавшая меня, долго бы не протянула. А я не люблю быть один, господин комиссар. Не знаю, знакомо ли вам это чувство.
— Вы, вероятно, считаете, что окружающие вас люди должны всем ради вас жертвовать?
Профессор не протестовал. Наоборот, Мегрэ показалось, что его замечание доставило Гуэну удовольствие.
— В определенном смысле, да.
— И именно поэтому вы взяли в жены девушку из бедной семьи?
— Другие меня просто раздражают.
— Выходя за вас замуж, она знала, что ее ждет?
— Очень хорошо знала.
— Когда же она начала проявлять недовольство?
— Она никогда не проявляла недовольства. Вы же видели ее. Она ведет себя безукоризненно, заботится о доме, никогда не настаивает, чтобы мы пошли куда-нибудь вечером или пригласили к себе друзей.
— Если я правильно вас понял, она целые дни проводит, ожидая вас?
— Именно так. Ей вполне достаточно того, что она мадам Гуэн и в один прекрасный день станет вдовой Этьена Гуэна.
— Полагаете, что ей это очень нужно?
— Полагаю, что она не очень огорчится, получив возможность распоряжаться состоянием, которое я ей оставлю. В данный же момент, держу пари, она подслушивает за дверью. Ее встревожил мой звонок к вам. Она бы предпочла, чтобы мы разговаривали в салоне в ее присутствии.
Профессор не понизил голоса, говоря, что его жена подслушивает, и Мегрэ мог поклясться, что слышал в соседней комнате легкий шум.
— Ваша жена утверждает, что именно она посоветовала вам поселить Луизу Филон в этом доме.
— Это правда. Я как-то об этом, и не подумал. Я даже и не знал, что в нашем доме освободилась квартира.
— Предложение супруги не показалось вам странным?
— Почему?
Вопрос комиссара удивил профессора.
— Вы любили Луизу?
— Послушайте, комиссар, вы уже второй раз произносите это слово. В медицине оно неизвестно.
— Вам она была нужна?
— Физически, да. Должен ли я это пояснять? Мне шестьдесят два года.
— Знаю.
— Вот в этом все и дело.
— А вы не ревновали ее к Пьеро?
— Я предпочел бы, чтобы его не было.
Мегрэ встал и, как у Люси Деко, подбросил в камин поленьев. Внезапно он почувствовал, что его мучает жажда. Профессор и не подумал предложить что-нибудь выпить. Вино, выпитое за улейном, оставило у него во рту какой-то странный вкус, и он, не переставая, курил.
— Вы его когда-нибудь встречали?
— Кого?
— Пьеро.
— Один раз. Обычно они делали так, чтобы этого не происходило.
— А какие чувства питала к вам Лулу?
— А как вы думаете, какие у нее могли быть чувства? Думаю, вам известна ее история? Ясное дело, она говорила мне о признательности и далее о привязанности. Истина же гораздо проще. Она не хотела снова оказаться в нищете. Вы должны понять это. Люди, голодавшие всю леизнь и испытавшие нужду в самом прямом смысле этого слова, делают все возможное, только бы снова не опуститься на дно, если им повезло, и они пойдут на все, чтобы вторично не пережить подобного кошмара.
Это была чистая правда. Мегрэ хорошо об этом знал.
— Она любила Пьеро?
— Как же вам нравится это слово! — безропотно выдохнул профессор. — В ее леизни должна быть какая-то сентиментальная история. Нуждалась она и в том, чтобы время от времени создавать себе какие-то проблемы. Я уже говорил вам, что у женщин существует потребность чувствовать себя необходимыми. Наверняка, именно поэтому они и усложняют себе жизнь, беспрерывно над чем-то размышляя и постоянно воображая, что они должны делать какой-то выбор.
— Между кем и кем? — спросил Мегрэ с тенью улыбки, чтобы вынудить собеседника уточнить высказанную мысль.
— Луиза вообразила, что она может выбирать между этим музыкантом и мною.
— А такого выбора не было?
— Нет. И я уже говорил вам почему.
— Она никогда не угрожала разрывом?
— Иногда ей казалось, что она колеблется.
— И вы не боялись, что в один прекрасный день это произойдет?
— Нет.
— Она не настаивала, чтобы вы на ней женились?
— Ее честолюбие не было столь велико. Я убежден, что подобная перспектива даже бы испугала ее. Ей вовсе не надо было становиться мадам Гуэн, единственное, в чем она нуждалась, так это в теплой квартирке, еде три раза в день и чувстве безопасности, которое дает все это. И еще ей хотелось бы прилично одеваться.
— А что бы с ней случилось, если вы, ну, скажем, вдруг исчезните?
— Я застраховал свою жизнь в ее пользу.
— Вы так же поступили и по отношению к Люси Деко?
— Нет.
Телефонный звонок прервал их беседу. Гуэн хотел уже подняться, но остановился.
— Вероятно, это ваш инспектор.
Действительно, это звонил Люка из полицейского комиссариата Батиньоль, находящегося недалеко от дома Дезире Броль.
— Револьвер у меня, патрон. Она сначала прикинулась дурочкой, словно не понимая, о чем я говорю.
— И что ты с ней сделал?
— Отвел в комиссариат.
— Проводи ее на набережную… Кстати, где она нашла револьвер?
— Утверждает, что на столе.
— А откуда она взяла, что оружие принадлежит профессору?
— Для нее это совершенно очевидно. Деталей она не объясняла. Кроме того, она взбешена и даже пыталась меня оцарапать. А что сказал профессор?
— Пока ничего особенного. Мы еще беседуем.
— Мне приехать к вам?
— Сначала загляни в лабораторию и проверь, есть ли на оружии отпечатки пальцев. И заодно доставишь свою подопечную на набережную.
— Хорошо, патрон, — без явного энтузиазма ответил Люка.
И лишь только теперь профессор Гуэн догадался предложить комиссару выпить:
— Коньяку?!
— Охотно.
Профессор нажал кнопку звонка, и та же служанка, что открывала дверь квартиры, появилась на пороге.
— Коньяку!
Они молча сидели до тех пор, пока служанка не появилась с подносом, на котором стояла одна рюмка коньяку.
— Извините, комиссар, но я совсем не пью, — произнес профессор.
Глава 9
Мегрэ, медленно потягивая коньяк и глядя прямо в лицо профессору, который, в свою очередь, так же внимательно рассматривал его, произнес:
— Консьержка, если не ошибаюсь, тоже вам обязана? Не так ли? Кажется, вы спасли жизнь ее сына?
— Я не нуждаюсь в их признательности.
— И тем не менее она предана вам и, как и Люси Деко, готова даже на ложь, только бы у вас не было неприятностей.
— Вполне возможно. Приятно считать себя героем.
— Вы, профессор, не ощущаете ли себя одноким в том мире, в котором вы живете?
— Человеческое существо по своей природе вообще одиноко, чтобы об этом ни говорили. В этом я глубоко убежден. Достаточно один раз принять это — и примиришься с этим навсегда.
— Вы боитесь одиночества?
— Это не то одиночество, которое я имел в виду. Тут, скорее, подходит определение «тоска». Да, я не люблю оставаться один в квартире или в машине. Речь идет об одиночестве физическом, а не моральном. Умный и интересный человек никогда не чувствует себя одиноким наедине с самим собою.
— А как вы относитесь к смерти?
— Мне безразлично, мертв я или нет. Я равнодушен к смерти как к таковой. Но я ненавижу смерть за то, что она позволяет себе делать с человеком. В вашей профессии, комиссар, вы с ней встречаетесь так же часто, как и я.
Профессор прекрасно понимал, что это было его уязвимое место. И этот страх умереть в одиночестве был его маленькой человеческой слабостью, делавшей Гуэна, несмотря на все его величие, обыкновенным человеком, простым смертным, как и все. Но он не стыдился этого.
— После последнего сердечного приступа я почти никогда и нигде не бываю один. С медицинской точки зрения, это совершенно не нужно. И пусть это покажется странным, но простое присутствие человека рядом меня успокаивает. Однажды, когда я был в городе один и почувствовал недомогание, то я сразу вошел в первый же попавшийся бар.
Именно в этот момент, когда профессор наиболее открылся комиссару, Мегрэ задал вопрос, который он уже давно держал наготове:
— Как вы повели себя, когда заметили, что Луиза беременна?
Профессора удивил не сам вопрос и даже не то, что его об этом спросили. Его удивило, что сам этот факт может иметь для кого-то значение.
— Никак, — просто ответил он.
— Она вам говорила об этом?
— Нет. Думаю, что она и сама еще не знала.
— Она узнала об этом в понедельник около шести. Вы ее видели позднее, она вам ничего не сказала?
— Только то, что неважно себя чувствует и хочет прилечь.
— Думали ли вы, что ребенок от вас?
— Ничего такого я не думал.
— У вас никогда не было детей?
— Насколько я знаю, нет.
— А желания иметь ребенка никогда у вас не возникало? Ответ профессора Гуэна шокировал комиссара, который вот уже тридцать лет очень хотел стать отцом.
— А зачем? — вопросом на вопрос ответил профессор.
— Да, действительно!
— Что вы хотите этим сказать?
— Ничего.
— Люди, не имеющие никаких серьезных интересов в жизни, воображают, что ребенок придаст их существованию какое-то значение, что они станут полезными и что после них что-то останется. Ко мне это не относится.
— Не думаете ли вы, принимая во внимание ваш возраст и возраст вашего молодого соперника, что Лулу могла серьезно считать, будто бы ребенок от Пьеро?
— С точки зрения медицины, это несерьезно.
— Я говорю лишь о том, что могла подумать она.
— Возможно.
— Не было бы это достаточным поводом, чтобы покинуть вас и уйти к Пьеро?
— Нет, — ни минуты не колеблясь, ответил профессор тоном человека, глубоко убежденного в своей правоте.
— Она наверняка постаралась бы уверить меня, что ребенок мой.
— И вы бы его признали?
— Почему бы и нет?
— Даже сомневаясь в своем отцовстве?
— Какая разница. Ребенок есть ребенок.
— И вы бы женились на матери ребенка?
— Я не видел бы в этом никакого смысла.
— Как, по-вашему, Лулу попыталась бы женить вас на себе?
— Даже если бы и попыталась, у нее ничего бы не вышло.
— Потому, что вы бы не оставили жену?
— Просто я считаю все эти осложнения излишними и смешными. Я говорю все это совершенно искренне, поскольку считаю вас человеком, способным меня понять.
— Вы говорили об этом со своей женой?
— В воскресенье, после обеда, если не ошибаюсь. Да, в воскресенье. После обеда я был дома.
— А почему вы ей об этом сказали?
— Я сказал об этом и моей ассистентке.
— Знаю.
— Ну вот, видите.
Профессор был прав, считая, что Мегрэ понимает его. Было что-то ужасно высокомерное и одновременно трагическое в том, как профессор разговаривал со всеми, как судил о людях и, в особенности, о женщинах. Он принимал их такими, какими они и были на самом деле, не строя на их счет никаких иллюзий и не преувеличивая их способностей, ожидая от каждой лишь того, что она могла ему дать. В его глазах они стоили лишь немногим больше, чем неодушевленные предметы.
Он также не давал себе труда скрывать от них свои мысли. Какое это имело значение? Он мог размышлять вслух, не заботясь, как они это воспринимают, и еще менее заботясь о том, что они подумают или почувствуют.
— Как повела себя ваша жена?
— Спросила, как я намерен поступить.
— Вы заявили ей, что желаете признать ребенка? Он кивнул.
— А вам не пришло в голову, что это признание могло доставить ей боль?
— Возможно.
На сей раз Мегрэ почувствовал в голосе собеседника нечто такое, что до сих пор ускользало от него. В голосе профессора, произносившего это, возможно, слышалось скрытое удовлетворение.
— Вы это сделали намеренно? — атаковал его комиссар.
— Сказав ей это?
Мегрэ был убежден, что Гуэн предпочел бы не улыбаться, оставаться невозмутимым, но это было сильнее его, и впервые губы профессора раздвинулись в странной улыбке.
— В общем-то, вам даже понравилось, что вы вызвали такое беспокойство у жены и ассистентки?
По тому, с каким выражением лица Гуэн промолчал, было ясно, что он с этим согласен.
— Могла ли кому-нибудь из них прийти в голову мысль избавиться от Луизы Филон?
— С такой мыслью они уже давно сжились. Они ненавидели Луизу. Я не знаю человека, неспособного в определенный момент пожелать смерти другому человеческому существу. Только редко встречаются такие, что способны выполнить задуманное. К счастью для вас, комиссар!
Все сказанное было правдой, и именно это в беседе несколько ошеломляло Мегрэ. В глубине души с самого начала их встречи он думал точно так же, как и профессор. Их мысли о людях и мотивах их поведения были, в сущности, одинаковыми.
Различным был только подход к этой проблеме. С той лишь разницей, что Гуэн высказывал свои мысли вслух, а Мегрэ предпочитал молчать.
Гуэн обладал тем, что Мегрэ назвал бы холодным рассудком. Комиссар же пробовал… он сам себе не мог точно сказать, что он пробовал. Быть может, лучше понять людей ему помогало не только чувство жалости к ним, но и своеобразная симпатия.
Профессор смотрел на людей свысока.
Комиссар же старался смотреть на них, как на равных.
— Луиза Филон была убита, — сказал он медленно.
— Это так. Кто-то дошел до крайности.
— Вы задавали себе вопрос: кто это может быть?
— Это ваше дело, а не мое.
— А вы не подумали, что подозревать могут и вас?
— Конечно. Когда я еще не знал о вашем разговоре с моей женой, я все удивлялся, почему вы меня не допрашиваете. Консьержка предупредила, что вы мною интересуетесь.
И она тоже! А Гуэн считал все это в порядке вещей!
— В понедельник вечером вы поехали в больницу, но оставались у постели больного только полчаса.
— Я поднялся на пятый этаж немного отдохнуть в комнате, которая находилась в моем распоряжении.
— Вы там находились один, и ничто не мешало вам выйти из больницы незамеченным, взять такси и снова вернуться.
— В каком же часу, по вашему мнению, я выходил из больницы и вернулся обратно?
— К несчастью, между девятью и одиннадцатью часами.
— А в какое время приходил к Луизе Пьер Эйро?
— Без четверти десять.
— Выходит, я убил Луизу позднее?
— Пожалуй.
— Не считая времени, затраченного на дорогу, я не мог вернуться в больницу между десятью и половиной одиннадцатого.
Мегрэ сделал в уме подсчет. Профессор рассуждал логично. И комиссар почувствовал себя обманутым. Что-то выходило из-под его контроля, беседа приобретала иное направление, нежели он предвидел. Он стал ждать дальнейшего развития событий.
— Так получилось, господин комиссар, что в пять минут одиннадцатого один из моих сотрудников, доктор Ларю, поднялся ко мне. Он попросил меня спуститься на четвертый этаж; и осмотреть больного. Ни моя ассистентка, ни кто-либо из персонала моего отделения не могли вам ничего сказать — они просто об этом не знали. И речь идет не о показаниях взволнованной женщины, стремящейся избавить меня от хлопот, а о свидетельстве пяти или шести больных, в том числе и того, кого я осматривал, и который до этого меня не знал, и, скорее всего, до сих пор не знает, как мое имя.
— Я никогда не допускал, что именно вы убили Лулу. Но я ожидал, что вы постараетесь скрыть человека, совершившего убийство.
Это был сильный удар. На лице Гуэна появился румянец, и на какое-то мгновение профессор отвел свой взгляд от лица комиссара.
Раздался звонок в дверь квартиры. В комнату вошел Люка в сопровождении служанки. В руках у него был небольшой пакетик.
— Никаких отпечатков, — произнес Люка, разворачивая сверток и подавая револьвер комиссару.
Измученный беготней по городу, Люка смотрел то на Мегрэ, то на профессора, удивленный спокойствием, царящим в квартире, и тем, что нашел их на тех же местах и даже в тех же позах, как и оставил.
— Это ваш револьвер, мосье Гуэн, правда?
Оружие было изготовлено с фантазией — никелированный ствол, перламутровая рукоятка. Такой пистолет, если не стрелять из него в упор, вряд ли наделает больших бед.
— В обойме отсутствует один патрон, — пояснил Люка. — Я позвонил Гастен-Ренету, завтра он все проверит, но и сейчас он почти полностью убежден, что именно из этого револьвера стреляли в понедельник.
— Полагаю, мосье Гуэн, что ваша жена, да и ассистентка, имели доступ к ящикам вашего стола? Вы их не закрываете на ключ?
— Я ничего не закрываю на ключ.
Это тоже было свидетельством его неуважения к людям. Он ничего не скрывал. Его абсолютно не беспокоило, что кто-то мог рыться в его личных бумагах.
— Вы не удивились, застав в квартире в понедельник вечером свою свояченицу?
— Обычно она меня избегает.
— Она вас ненавидит, да?
— Это тоже один из способов разнообразить себе жизнь.
— Ваша жена заявила мне, что сестра зашла к ней совершенно случайно. Просто проходила мимо и решила заглянуть.
— Вполне возможно.
— Но Антуанетта во время допроса сказала, что сестра звонила ей сама и просила зайти.
Гуэн слушал внимательно, но его лицо не выражало никаких чувств. Он удобно расположился в кресле, и Мегрэ поразили длинные и тонкие пальцы профессора. Такие пальцы он видел лишь у пианистов.
— Садись, Люка.
— Хотите, чтобы принесли коньяк и инспектору? Люка отказался.
— Придется проверить одно утверждение вашей жены, и только вы мне можете помочь в этом.
Профессор кивком головы дал понять, что он согласен.
— В свое время у вас произошел сердечный приступ в квартире Лулу.
— Ну, с приступом несколько преувеличено, но правда.
— А правда, что ваша любовница, испугавшись, позвала на помощь вашу жену? Гуэн удивился.
— Кто вам это сказал?
— Не имеет значения. Это правда?
— Не совсем.
— Надеюсь, вы понимаете, что ваш ответ имеет большое значение?
— Я отдаю себе в этом отчет, особенно принимая во внимание манеру, в которой вы задаете вопросы, хотя не совсем понимаю, зачем вы так поступаете. В ту ночь я действительно плохо себя почувствовал. Я попросил Луизу подняться ко мне в квартиру и найти в ванной комнате пузырек с лекарством. Горничные уже спали, и дверь открыла моя жена, да и комната их находится на седьмом этаже. Жена помогла Луизе найти лекарство.
— Они спустились вместе?
— Да. Только к этому времени приступ уже прошел, и я выходил из квартиры Луизы.
— Минуточку.
Мегрэ сказал Люка несколько слов, и тот вышел из комнаты. Гуэн ни о чем не спросил и далее не высказал удивления.
— Когда вы стояли на пороге квартиры Луизы, дверь была открыта настежь?
— Нет, закрыта.
Мегрэ хотелось бы, чтобы профессор солгал. Он уже давно хотел услышать, как Гуэн пытается что-то скрыть, но тот был обезоруживающе откровенен.
— Вы в этом уверены? — комиссар давал ему последний шанс.
— Абсолютно.
— Выходит, по вашим показаниям, жена никогда не заходила в квартиру Луизы Филон?
— Вы ее не знаете, комиссар.
Но разве Жермена Гуэн не уверяла, что она только однажды имела возможность войти в квартиру Луизы Филон?
Значит, в ту ночь ее там не было. Зато, когда она спустилась, чтобы побеседовать с Мегрэ, то не окинула комнату заинтересованным взглядом, а вела себя так, словно прекрасно знала это место.
Это была ее вторая ложь, если считать, что она скрыла от комиссара известие о том, что Лулу ждала ребенка.
— Полагаете, что ваша жена все еще подслушивает за дверью?
Предосторожность комиссара запоздала, и Люка можно было не посылать наблюдать за дверью.
— Я в этом уверен… — начал профессор.
И в этот момент дверь комнаты открылась. Мадам Гуэн сделала два шага, ровно столько, чтобы оказаться прямо перед мужем и иметь возможность смотреть ему прямо в глаза. Никогда еще Мегрэ не видел в человеческих глазах столько ненависти и презрения. Профессор не отвернулся, он, не дрогнув, выдержал этот взгляд.
Мегрэ поднялся.
— Я вынужден арестовать вас, мадам Гуэн.
Все еще глядя на мужа, она произнесла почти рассеянно:
— Знаю.
— Полагаю, вы все слышали?
— Да.
— Вы сознаетесь в убийстве Луизы Филон?
Она только кивнула головой, и можно было подумать, что мадам Гуэн разъяренной фурией готова броситься на мужа, спокойно выдержавшего ее взгляд.
— Он знал, что так и произойдет, — наконец произнесла она прерывающимся голосом, тяжело дыша. — И я думаю теперь, если бы он этого не хотел, если бы не подталкивал меня к убийству, стал бы он все это говорить?
— Вы позвонили сестре, чтобы обеспечить себе алиби? Она снова кивнула. Мегрэ продолжал:
— Думаю, что вы спустились на четвертый этаж в то время, когда якобы отправились на кухню приготовить грог?
При этом вопросе она наморщила брови и перевела взгляд на комиссара. Она явно колебалась, в ней чувствовалась какая-то внутренняя борьба. Наконец она сухо произнесла:
— Это неправда.
— Что неправда?
— Что моя сестра оставалась в комнате одна.
Мегрэ покраснел под полным иронии взглядом Гуэна, который явно должен был означать: «Ну, что я вам говорил?» Мадам Гуэн не могла вынести всей тяжести преступления. Она могла ничего не сказать. Но сказала.
— Антуанетта знала, что я хочу сделать. В последний момент смелость меня покинула, и она спустилась со мной.
— Она вошла в квартиру?..
— Она оставалась на лестнице.
И через минуту таким тоном, словно бросала всем вызов, добавила:
— Пусть будет хуже! Но такова правда.
Ее губы дрожали от едва сдерживаемого бешенства.
— Теперь он сможет обновить свой гарем!
Мадам Гуэн ошиблась. В жизни профессора больших изменений не произошло. Несколько месяцев спустя с ним стала жить Люси Деко. Она продолжала оставаться его ассистенткой и секретарем.
Хотела ли она женить на себе профессора? Мегрэ этого не знал. Во всяком случае, профессор не женился вторично.
Но всегда, когда в разговоре упоминалось имя профессора Гуэна, комиссар делал вид, что не слышит, и поспешно переводил разговор на другую тему.
— Консьержка, если не ошибаюсь, тоже вам обязана? Не так ли? Кажется, вы спасли жизнь ее сына?
— Я не нуждаюсь в их признательности.
— И тем не менее она предана вам и, как и Люси Деко, готова даже на ложь, только бы у вас не было неприятностей.
— Вполне возможно. Приятно считать себя героем.
— Вы, профессор, не ощущаете ли себя одноким в том мире, в котором вы живете?
— Человеческое существо по своей природе вообще одиноко, чтобы об этом ни говорили. В этом я глубоко убежден. Достаточно один раз принять это — и примиришься с этим навсегда.
— Вы боитесь одиночества?
— Это не то одиночество, которое я имел в виду. Тут, скорее, подходит определение «тоска». Да, я не люблю оставаться один в квартире или в машине. Речь идет об одиночестве физическом, а не моральном. Умный и интересный человек никогда не чувствует себя одиноким наедине с самим собою.
— А как вы относитесь к смерти?
— Мне безразлично, мертв я или нет. Я равнодушен к смерти как к таковой. Но я ненавижу смерть за то, что она позволяет себе делать с человеком. В вашей профессии, комиссар, вы с ней встречаетесь так же часто, как и я.
Профессор прекрасно понимал, что это было его уязвимое место. И этот страх умереть в одиночестве был его маленькой человеческой слабостью, делавшей Гуэна, несмотря на все его величие, обыкновенным человеком, простым смертным, как и все. Но он не стыдился этого.
— После последнего сердечного приступа я почти никогда и нигде не бываю один. С медицинской точки зрения, это совершенно не нужно. И пусть это покажется странным, но простое присутствие человека рядом меня успокаивает. Однажды, когда я был в городе один и почувствовал недомогание, то я сразу вошел в первый же попавшийся бар.
Именно в этот момент, когда профессор наиболее открылся комиссару, Мегрэ задал вопрос, который он уже давно держал наготове:
— Как вы повели себя, когда заметили, что Луиза беременна?
Профессора удивил не сам вопрос и даже не то, что его об этом спросили. Его удивило, что сам этот факт может иметь для кого-то значение.
— Никак, — просто ответил он.
— Она вам говорила об этом?
— Нет. Думаю, что она и сама еще не знала.
— Она узнала об этом в понедельник около шести. Вы ее видели позднее, она вам ничего не сказала?
— Только то, что неважно себя чувствует и хочет прилечь.
— Думали ли вы, что ребенок от вас?
— Ничего такого я не думал.
— У вас никогда не было детей?
— Насколько я знаю, нет.
— А желания иметь ребенка никогда у вас не возникало? Ответ профессора Гуэна шокировал комиссара, который вот уже тридцать лет очень хотел стать отцом.
— А зачем? — вопросом на вопрос ответил профессор.
— Да, действительно!
— Что вы хотите этим сказать?
— Ничего.
— Люди, не имеющие никаких серьезных интересов в жизни, воображают, что ребенок придаст их существованию какое-то значение, что они станут полезными и что после них что-то останется. Ко мне это не относится.
— Не думаете ли вы, принимая во внимание ваш возраст и возраст вашего молодого соперника, что Лулу могла серьезно считать, будто бы ребенок от Пьеро?
— С точки зрения медицины, это несерьезно.
— Я говорю лишь о том, что могла подумать она.
— Возможно.
— Не было бы это достаточным поводом, чтобы покинуть вас и уйти к Пьеро?
— Нет, — ни минуты не колеблясь, ответил профессор тоном человека, глубоко убежденного в своей правоте.
— Она наверняка постаралась бы уверить меня, что ребенок мой.
— И вы бы его признали?
— Почему бы и нет?
— Даже сомневаясь в своем отцовстве?
— Какая разница. Ребенок есть ребенок.
— И вы бы женились на матери ребенка?
— Я не видел бы в этом никакого смысла.
— Как, по-вашему, Лулу попыталась бы женить вас на себе?
— Даже если бы и попыталась, у нее ничего бы не вышло.
— Потому, что вы бы не оставили жену?
— Просто я считаю все эти осложнения излишними и смешными. Я говорю все это совершенно искренне, поскольку считаю вас человеком, способным меня понять.
— Вы говорили об этом со своей женой?
— В воскресенье, после обеда, если не ошибаюсь. Да, в воскресенье. После обеда я был дома.
— А почему вы ей об этом сказали?
— Я сказал об этом и моей ассистентке.
— Знаю.
— Ну вот, видите.
Профессор был прав, считая, что Мегрэ понимает его. Было что-то ужасно высокомерное и одновременно трагическое в том, как профессор разговаривал со всеми, как судил о людях и, в особенности, о женщинах. Он принимал их такими, какими они и были на самом деле, не строя на их счет никаких иллюзий и не преувеличивая их способностей, ожидая от каждой лишь того, что она могла ему дать. В его глазах они стоили лишь немногим больше, чем неодушевленные предметы.
Он также не давал себе труда скрывать от них свои мысли. Какое это имело значение? Он мог размышлять вслух, не заботясь, как они это воспринимают, и еще менее заботясь о том, что они подумают или почувствуют.
— Как повела себя ваша жена?
— Спросила, как я намерен поступить.
— Вы заявили ей, что желаете признать ребенка? Он кивнул.
— А вам не пришло в голову, что это признание могло доставить ей боль?
— Возможно.
На сей раз Мегрэ почувствовал в голосе собеседника нечто такое, что до сих пор ускользало от него. В голосе профессора, произносившего это, возможно, слышалось скрытое удовлетворение.
— Вы это сделали намеренно? — атаковал его комиссар.
— Сказав ей это?
Мегрэ был убежден, что Гуэн предпочел бы не улыбаться, оставаться невозмутимым, но это было сильнее его, и впервые губы профессора раздвинулись в странной улыбке.
— В общем-то, вам даже понравилось, что вы вызвали такое беспокойство у жены и ассистентки?
По тому, с каким выражением лица Гуэн промолчал, было ясно, что он с этим согласен.
— Могла ли кому-нибудь из них прийти в голову мысль избавиться от Луизы Филон?
— С такой мыслью они уже давно сжились. Они ненавидели Луизу. Я не знаю человека, неспособного в определенный момент пожелать смерти другому человеческому существу. Только редко встречаются такие, что способны выполнить задуманное. К счастью для вас, комиссар!
Все сказанное было правдой, и именно это в беседе несколько ошеломляло Мегрэ. В глубине души с самого начала их встречи он думал точно так же, как и профессор. Их мысли о людях и мотивах их поведения были, в сущности, одинаковыми.
Различным был только подход к этой проблеме. С той лишь разницей, что Гуэн высказывал свои мысли вслух, а Мегрэ предпочитал молчать.
Гуэн обладал тем, что Мегрэ назвал бы холодным рассудком. Комиссар же пробовал… он сам себе не мог точно сказать, что он пробовал. Быть может, лучше понять людей ему помогало не только чувство жалости к ним, но и своеобразная симпатия.
Профессор смотрел на людей свысока.
Комиссар же старался смотреть на них, как на равных.
— Луиза Филон была убита, — сказал он медленно.
— Это так. Кто-то дошел до крайности.
— Вы задавали себе вопрос: кто это может быть?
— Это ваше дело, а не мое.
— А вы не подумали, что подозревать могут и вас?
— Конечно. Когда я еще не знал о вашем разговоре с моей женой, я все удивлялся, почему вы меня не допрашиваете. Консьержка предупредила, что вы мною интересуетесь.
И она тоже! А Гуэн считал все это в порядке вещей!
— В понедельник вечером вы поехали в больницу, но оставались у постели больного только полчаса.
— Я поднялся на пятый этаж немного отдохнуть в комнате, которая находилась в моем распоряжении.
— Вы там находились один, и ничто не мешало вам выйти из больницы незамеченным, взять такси и снова вернуться.
— В каком же часу, по вашему мнению, я выходил из больницы и вернулся обратно?
— К несчастью, между девятью и одиннадцатью часами.
— А в какое время приходил к Луизе Пьер Эйро?
— Без четверти десять.
— Выходит, я убил Луизу позднее?
— Пожалуй.
— Не считая времени, затраченного на дорогу, я не мог вернуться в больницу между десятью и половиной одиннадцатого.
Мегрэ сделал в уме подсчет. Профессор рассуждал логично. И комиссар почувствовал себя обманутым. Что-то выходило из-под его контроля, беседа приобретала иное направление, нежели он предвидел. Он стал ждать дальнейшего развития событий.
— Так получилось, господин комиссар, что в пять минут одиннадцатого один из моих сотрудников, доктор Ларю, поднялся ко мне. Он попросил меня спуститься на четвертый этаж; и осмотреть больного. Ни моя ассистентка, ни кто-либо из персонала моего отделения не могли вам ничего сказать — они просто об этом не знали. И речь идет не о показаниях взволнованной женщины, стремящейся избавить меня от хлопот, а о свидетельстве пяти или шести больных, в том числе и того, кого я осматривал, и который до этого меня не знал, и, скорее всего, до сих пор не знает, как мое имя.
— Я никогда не допускал, что именно вы убили Лулу. Но я ожидал, что вы постараетесь скрыть человека, совершившего убийство.
Это был сильный удар. На лице Гуэна появился румянец, и на какое-то мгновение профессор отвел свой взгляд от лица комиссара.
Раздался звонок в дверь квартиры. В комнату вошел Люка в сопровождении служанки. В руках у него был небольшой пакетик.
— Никаких отпечатков, — произнес Люка, разворачивая сверток и подавая револьвер комиссару.
Измученный беготней по городу, Люка смотрел то на Мегрэ, то на профессора, удивленный спокойствием, царящим в квартире, и тем, что нашел их на тех же местах и даже в тех же позах, как и оставил.
— Это ваш револьвер, мосье Гуэн, правда?
Оружие было изготовлено с фантазией — никелированный ствол, перламутровая рукоятка. Такой пистолет, если не стрелять из него в упор, вряд ли наделает больших бед.
— В обойме отсутствует один патрон, — пояснил Люка. — Я позвонил Гастен-Ренету, завтра он все проверит, но и сейчас он почти полностью убежден, что именно из этого револьвера стреляли в понедельник.
— Полагаю, мосье Гуэн, что ваша жена, да и ассистентка, имели доступ к ящикам вашего стола? Вы их не закрываете на ключ?
— Я ничего не закрываю на ключ.
Это тоже было свидетельством его неуважения к людям. Он ничего не скрывал. Его абсолютно не беспокоило, что кто-то мог рыться в его личных бумагах.
— Вы не удивились, застав в квартире в понедельник вечером свою свояченицу?
— Обычно она меня избегает.
— Она вас ненавидит, да?
— Это тоже один из способов разнообразить себе жизнь.
— Ваша жена заявила мне, что сестра зашла к ней совершенно случайно. Просто проходила мимо и решила заглянуть.
— Вполне возможно.
— Но Антуанетта во время допроса сказала, что сестра звонила ей сама и просила зайти.
Гуэн слушал внимательно, но его лицо не выражало никаких чувств. Он удобно расположился в кресле, и Мегрэ поразили длинные и тонкие пальцы профессора. Такие пальцы он видел лишь у пианистов.
— Садись, Люка.
— Хотите, чтобы принесли коньяк и инспектору? Люка отказался.
— Придется проверить одно утверждение вашей жены, и только вы мне можете помочь в этом.
Профессор кивком головы дал понять, что он согласен.
— В свое время у вас произошел сердечный приступ в квартире Лулу.
— Ну, с приступом несколько преувеличено, но правда.
— А правда, что ваша любовница, испугавшись, позвала на помощь вашу жену? Гуэн удивился.
— Кто вам это сказал?
— Не имеет значения. Это правда?
— Не совсем.
— Надеюсь, вы понимаете, что ваш ответ имеет большое значение?
— Я отдаю себе в этом отчет, особенно принимая во внимание манеру, в которой вы задаете вопросы, хотя не совсем понимаю, зачем вы так поступаете. В ту ночь я действительно плохо себя почувствовал. Я попросил Луизу подняться ко мне в квартиру и найти в ванной комнате пузырек с лекарством. Горничные уже спали, и дверь открыла моя жена, да и комната их находится на седьмом этаже. Жена помогла Луизе найти лекарство.
— Они спустились вместе?
— Да. Только к этому времени приступ уже прошел, и я выходил из квартиры Луизы.
— Минуточку.
Мегрэ сказал Люка несколько слов, и тот вышел из комнаты. Гуэн ни о чем не спросил и далее не высказал удивления.
— Когда вы стояли на пороге квартиры Луизы, дверь была открыта настежь?
— Нет, закрыта.
Мегрэ хотелось бы, чтобы профессор солгал. Он уже давно хотел услышать, как Гуэн пытается что-то скрыть, но тот был обезоруживающе откровенен.
— Вы в этом уверены? — комиссар давал ему последний шанс.
— Абсолютно.
— Выходит, по вашим показаниям, жена никогда не заходила в квартиру Луизы Филон?
— Вы ее не знаете, комиссар.
Но разве Жермена Гуэн не уверяла, что она только однажды имела возможность войти в квартиру Луизы Филон?
Значит, в ту ночь ее там не было. Зато, когда она спустилась, чтобы побеседовать с Мегрэ, то не окинула комнату заинтересованным взглядом, а вела себя так, словно прекрасно знала это место.
Это была ее вторая ложь, если считать, что она скрыла от комиссара известие о том, что Лулу ждала ребенка.
— Полагаете, что ваша жена все еще подслушивает за дверью?
Предосторожность комиссара запоздала, и Люка можно было не посылать наблюдать за дверью.
— Я в этом уверен… — начал профессор.
И в этот момент дверь комнаты открылась. Мадам Гуэн сделала два шага, ровно столько, чтобы оказаться прямо перед мужем и иметь возможность смотреть ему прямо в глаза. Никогда еще Мегрэ не видел в человеческих глазах столько ненависти и презрения. Профессор не отвернулся, он, не дрогнув, выдержал этот взгляд.
Мегрэ поднялся.
— Я вынужден арестовать вас, мадам Гуэн.
Все еще глядя на мужа, она произнесла почти рассеянно:
— Знаю.
— Полагаю, вы все слышали?
— Да.
— Вы сознаетесь в убийстве Луизы Филон?
Она только кивнула головой, и можно было подумать, что мадам Гуэн разъяренной фурией готова броситься на мужа, спокойно выдержавшего ее взгляд.
— Он знал, что так и произойдет, — наконец произнесла она прерывающимся голосом, тяжело дыша. — И я думаю теперь, если бы он этого не хотел, если бы не подталкивал меня к убийству, стал бы он все это говорить?
— Вы позвонили сестре, чтобы обеспечить себе алиби? Она снова кивнула. Мегрэ продолжал:
— Думаю, что вы спустились на четвертый этаж в то время, когда якобы отправились на кухню приготовить грог?
При этом вопросе она наморщила брови и перевела взгляд на комиссара. Она явно колебалась, в ней чувствовалась какая-то внутренняя борьба. Наконец она сухо произнесла:
— Это неправда.
— Что неправда?
— Что моя сестра оставалась в комнате одна.
Мегрэ покраснел под полным иронии взглядом Гуэна, который явно должен был означать: «Ну, что я вам говорил?» Мадам Гуэн не могла вынести всей тяжести преступления. Она могла ничего не сказать. Но сказала.
— Антуанетта знала, что я хочу сделать. В последний момент смелость меня покинула, и она спустилась со мной.
— Она вошла в квартиру?..
— Она оставалась на лестнице.
И через минуту таким тоном, словно бросала всем вызов, добавила:
— Пусть будет хуже! Но такова правда.
Ее губы дрожали от едва сдерживаемого бешенства.
— Теперь он сможет обновить свой гарем!
Мадам Гуэн ошиблась. В жизни профессора больших изменений не произошло. Несколько месяцев спустя с ним стала жить Люси Деко. Она продолжала оставаться его ассистенткой и секретарем.
Хотела ли она женить на себе профессора? Мегрэ этого не знал. Во всяком случае, профессор не женился вторично.
Но всегда, когда в разговоре упоминалось имя профессора Гуэна, комиссар делал вид, что не слышит, и поспешно переводил разговор на другую тему.