Сименон Жорж. Мегрэ в суде присяжных

   Он не был до конца убежден в невиновности Мерана. Ведь ему приходилось встречать таких же незаметных, таких же спокойных и мягких на первый взгляд люлей, которые становились насильниками.
   Почти всегда это происходило в тех случаях, когда они были чем-то глубоко оскорблены.
   Побуждаемый ревностью, Меран мог бы совершить убийство, как мог обрушиться и на друга, если бы тот его унизил.
   Возможно даже, если бы Леонтина Фаверж отказала ему в деньгах, которые были крайне необходимы…
   Все было возможно, по мнению комиссара, кроме одного: человек, мечтавший иметь детей, никогда не смог бы медленно, хладнокровно задушить четырехлетнюю девочку.
   — Алло, патрон…
   — Слушаю…
   — Заседание закончилось. Суд и присяжные удалились на совещание. Одни считают, что это продлится долго. Другие, наоборот, убеждены, что все уже решено.
   — Как ведет себя Меран?
   — Днем, во время заседания, держался так, будто речь идет не о нем. Сидел с отсутствующим видом, глядел мрачно. Когда два или три раза адвокат обращался к нему с каким-нибудь вопросом, он только пожимал плечами. Наконец, когда председатель спросил у него, хочет ли он сделать какое-нибудь заявление, он, казалось, даже его не понял. Пришлось повторить вопрос, Меран только головой замотал.
   — Он хоть раз посмотрел на свою жену?
   — Ни разу.
   — Благодарю. Теперь слушай меня хорошенько: заметил ты в зале Бонфиса?
   — Да. Он держался поблизости от Жинетты Меран.
   — Посоветуй ему не терять ее из виду при выходе. А чтобы наверняка не, прозевать, пусть позовет на помощь себе и Жюсье. Один из них должен иметь наготове машину.
   — Я понял и передам ваши указания.
   — Она, конечно, вернется к себе. Необходимо, чтобы перед ее домом на бульваре Шаронн постоянно кто-нибудь дежурил.
   — Ну, а если…
   — Если Мерана оправдают, я пошлю Жанвье, и он им займется.
   — Вы думаете, что…
   — Я ничего не знаю, голубчик.
   И это было верно. Он действовал, как умел. Он пытался отыскать правду. Но пока ничто не доказывало, что он нашел ее хоть отчасти.
   Следствие началось в марте, продолжалось в начале апреля, когда над Парижем уже ярко светило солнце, плыли прозрачные облака, а порой в какое-нибудь прохладное утро внезапно начинался ливень.
   Вторая часть судебного расследования велась уже ранней хмурой осенью, с частыми дождями, низко нависшим мокрым, как губка, небом и блестящими от дождя тротуарами.
   Чтобы убить время, комиссар подписал почту, потом заглянул в комнату инспекторов и отдал распоряжение Жанвье.
   — Держи меня все время в курсе дела. Даже ночью.
   Несмотря на свое внешнее спокойствие, Мегрэ вдруг стал нервничать, волноваться, будто досадуя, что взвалил на себя слишком большую ответственность.
   Услышав телефонный звонок, он кинулся к себе в кабинет.
   — Закончилось, патрон.
   В трубке слышался не только голос Лапуэнта, но и неясный шум, гул толпы.
   — Было задано четыре вопроса, по два по поводу каждой жертвы. На все четыре ответ отрицательный. Сейчас адвокат пытается провести Мерана сквозь толпу, которая…
   На мгновение голос Лапуэнта потонул среди гула голосов.
   — Простите меня, патрон… Я звоню по первому попавшемуся телефону… Сейчас буду у вас…
   Мегрэ в волнении снова стал шагать по комнате, набил трубку, потом взял другую — первая не затягивалась, — три раза открывал и закрывал дверь.
   Коридоры уголовной полиции снова были безлюдны. В стеклянной клетке ожидал вызова только один осведомитель, явившийся, видимо, в назначенное ему время.
   На лице вошедшего Лапуэнта еще отражалось возбуждение от закончившегося процесса.
   — Многие это предвидели, и все же приговор произвел впечатление, как бомба… Все встали… Мать малышки, опять вернувшаяся на себе место, упала в обморок, и ее чуть не затоптали…
   — А Меран?
   — Он, казалось, ничего не понял. Дал себя увести, даже хорошенько не сознавая, что же произошло. Журналисты, которым удалось к нему пробраться, так ничего и не добились. Тогда они снова кинулись к его жене, сидевшей рядом со своим телохранителем — адвокатом Ламбленом. Сразу после приговора она побежала к Мерзну, словно хотела броситься к нему на шею, но он уже уходил.
   — Где она сейчас?
   — Ламблен увел ее в какой-то кабинет, возле раздевалки адвокатов. Жюсье не выпускает ее из виду.
   Было уже половина седьмого. Служащие уголовной полиции расходились. В кабинетах гасли лампы.
   — Я пошел обедать домой! — сказал комиссар.
   — А мне что делать?
   — Сходи пообедай и ложись спать.
   — Вы думаете, может что-нибудь случиться? Комиссар, открывавший шкаф, чтобы достать пальто и шляпу, только пожал плечами.
   — Ты хорошо помнишь, как проходил обыск?
   — Очень хорошо.
   — Ты уверен, что в квартире не было оружия?
   — Уверен. Я даже убежден, что Меран никогда его и в руках не держал. Его освободили от воинской повинности из-за плохого зрения.
   — До завтра, голубчик!
   — До завтра, патрон!
   Мегрэ сел в автобус, потом, сгорбившись и подняв воротник, прошел по бульвару Ришар-Ленуар. Когда он поднялся до площадки своего этажа, дверь открылась, обозначив яркий прямоугольник света, и потянуло запахом из кухни.
   — Доволен? — спросила мужа мадам Мегрэ.
   — Чем?
   — Тем, что его оправдали?
   — А ты откуда знаешь?
   — Только что передали по радио.
   — А еще что сказали?
   — Что жена ожидала его у входа и они вместе поехали на такси домой.
   Комиссар вновь погрузился в привычный семейный мир, сунул ноги в шлепанцы.
   — Есть очень хочешь?
   — Не знаю… А что у тебя на обед?
   Он думал о другой квартире, на бульваре Шаронн, где сейчас находилась другая супружеская пара. У них, наверное, и обед не приготовлен. Разве что в холодильнике ветчина или сыр.
   На улице двое инспекторов шагают взад и вперед под дождем, если только не спрятались где-нибудь в подъезде.
   Что там происходит? Что сказал Гастон Меран жене после семи месяцев, проведенных в заключении? Как он смотрел на нее? Пыталась ли она поцеловать его, взять за руку?
   Клялась ли, что все, что было сказано на ее счет, — неправда?
   А может быть, просила прощения, уверяла, что любит только его?
   Пойдет ли он завтра к себе в магазин и в окантовочную мастерскую в глубине двора?
   Мегрэ ел машинально, а жена понимала, что сейчас не время его расспрашивать.
   Зазвонил телефон.
   — Алло!.. Да… Это я… Кто?.. Ваше?.. Жюсье тоже с вами?
   — Я звоню вам из ближайшего бистро, чтобы отчитаться. Ничего особенного не произошла но я подумал, что вам интересно узнать…
   — Они вернулись домой?
   — Да.
   — Вдвоем?
   — Да. Через несколько минут на четвертом этаже зажегся свет. Сквозь шторы я видел мелькавшие взад и вперед тени.
   — А дальше?
   — Полчаса спустя жена вышла на улицу с зонтиком в руках. Жюсье пошел следом. Далеко она не ходила: забежала в колбасную, потом в булочную и вернулась.
   — Жюсье ее близко видел?
   — Довольно близко. Через окно колбасной.
   — Как она выглядит?
   — Похоже, что наплакалась. На скулах — красные пятна, глаза блестят.
   — Она не встревожена?
   — Жюсье утверждает, что нет.
   — А потом?
   — Они, вероятно, поужинали. Потом я видел силуэт Жинетты Меран в окне другой комнаты, должно быть, спальни.
   — И это все?
   — Да. Нам обоим здесь оставаться?
   — Думаю, что так будет вернее. Хорошо бы одному из вас побыть на их лестнице. Жильцы, наверное, ложатся спать рано. Пусть, например, Жюсье, как только в доме все стихнет, устроится на площадке. Можно сказать консьержке, чтобы она помалкивала.
   — Слушаюсь, патрон!
   — Позвони мне все же часа через два.
   — Если не закроют бистро.
   — Возможно, я туда зайду.
   В квартире оружия не нашли, но ведь убийца Леонтины Фаверж зарезал ее ножом, которого, впрочем, тоже не отыскали. По утверждению экспертов, нож был очень острый, как у мясников.
   Допрашивали всех ножовщиков, всех владельцев скобяных лавок в Париже, но это ни к чему не привело.
   В конечном счете, ничего не было известно, кроме того, что убиты женщина и девочка, что на синем костюме, принадлежащем Гастону Мерану, обнаружены пятна крови, и, наконец, что жена Мерана в тот период, когда произошло убийство, несколько раз в неделю появлялась с любовником в меблированных комнатах на улице Виктор-Массэ.
   Вот и все. За отсутствием доказательств присяжные признали Мерана невиновным. Но если они не могли утверждать, что Меран виновен, они также не могли доказать и его невиновность.
   Пока муж находился в заключении, Жинетта Меран вела, себя безупречно, редко выходила из лома и ни с кем подозрительным не встречалась.
   Телефона у нее в квартире не было. Наблюдение за перепиской ничего не дало.
   — Ты и вправду собираешься туда сегодня ночью?
   — Просто прогуляюсь перед сном.
   Что он мог ей ответить? Что супруги Меран, так не подходившие для совместной супружеской жизни, сейчас находились вдвоем в этой странной квартире, где тома «Истории Консульства и Империи» стояли на полках рядом с куклами из шелка и иллюстрированными еженедельниками, рассказывающими об интимной жизни кинозвезд.

Глава пятая

   Около половины двенадцатого Мегрэ вышел из такси на бульваре Шаронн. Жюсье с безразличным, как у всех, кто ведет слежку по ночам, лицом, бесшумно возник из темноты и указал на светящееся окно четвертого этажа. Это было одно из немногих светлых пятен в квартале, где обитатели рано идут на работу.
   Хотя дождь не переставал, но между туч сквозь его поредевшую пелену виднелись серебристые просветы.
   — Это окно в столовой, — пояснил инспектор, от которого сильно пахло табаком. — В спальне с полчаса как потушили свет.
   Мегрэ немного подождал, надеясь уловить за шторами признаки жизни. Но все оставалось без движения, и он возвратился домой.
   На другой день по донесениям инспекторов и телефонным разговорам Мегрэ собирался восстановить час за часом все действия супругов Меран и затем продолжить за ними наблюдение.
   В шесть утра, пока консьержка выносила мусор, два инспектора пришли на смену ночным, но ни один из них не вошел в дом: днем на лестнице оставаться было нельзя.
   Сообщение Ваше, который провел там ночь, то сидя на ступеньках, то подходя к двери, лишь только из квартиры доносился малейший шорох, вызывало некоторое недоумение.
   Вскоре после ужина, во время которого Мераны почти не разговаривали, Жинетта прошла раздеться в спальню. Жюсье подтвердил, что с улицы видел ее тень в окне, когда она снимала через голову платье.
   Муж в спальню не вошел. Жинетта вернулась в столовую сказать несколько слов, затем, наверное, легла. Меран продолжал сидеть в кресле в столовой.
   Позднее он несколько раз поднимался с кресла, шагал из угла в угол, иногда останавливался, снова холил и усаживался в кресло.
   Около полуночи жена опять пришла поговорить с ним. С площадки Ваше не мог различить слова, но слышал два голоса. По тону разговор не походил на ссору, скорее это был монолог молодой женщины, в который муж время от времени вставлял короткую фразу или только одно слово.
   Жинетта вновь легла, судя по всему — одна. В столовой продолжал гореть свет, и в половине третьего молодая женщина еще раз позвала мужа.
   Меран не спал, так как сразу кратко ответил ей. Ваше полагал, что она плакала. Он даже слышал монотонную жалобу, прерываемую всхлипываниями.
   По-прежнему без злобы муж отослал ее спать, а потом, видно, и сам наконец задремал в своем кресле.
   Немного погодя в квартире над ними заплакал ребенок. Послышались приглушенные шаги, а с пяти часов начали подниматься жильцы, зажглись лампы, запах кофе заполнил лестничную площадку. Уже в половине шестого какой-то мужчина, шедший на работу, с любопытством посмотрел на инспектора, которому негде было спрятаться, потом на дверь квартиры Меранов и, кажется, все понял.
   С шести часов наружное наблюдение вели Дюпе и Барон. Дождь перестал, с деревьев падали капли. Из-за тумана лаже вблизи ничего не было видно.
   Лампа в столовой продолжала гореть а в спальне было темно. Вскоре из дома вышел небритый, в помятом костюме, который он так и не снимал на ночь, Меран и направился к бару на углу. Там он выпил три чашки черного кофе и съел несколько рогаликов. В ту минуту, когда Меран собирался нажать ручку входной двери и выйти, он словно спохватился и, вернувшись к стойке, заказал рюмку коньяку, которую выпил залпом.
   В расследовании, произведенном весной, отмечалось, что Меран не пьяница, употребляет немного вина за едой и иногда летом выпивает кружку пива.
   Меран шел пешком до улицы Рокет и не оборачивался, чтобы узнать, следят ли за ним. Дойдя до своего магазина, он на минуту задержался перед закрытыми ставнями и, не заходя внутрь, свернул во двор и открыл ключом застекленную мастерскую.
   Он довольно долго стоял, ничего не делая, посматривая на развешенные по стенам инструменты и рамки, лежащие в углу доски и стружки. Пол дверь просочилась вода и образовала на цементном полу небольшую лужицу.
   Меран открыл дверцу печурки, подбросил в нее мелкие щепки и остаток угольных брикетов, но в тот момент, когда собирался чиркнуть спичкой, передумал и, выйдя из мастерской, закрыл за собой дверь.
   Он шел долго, снова без определенной цели. На плошали Республики он снова вошел в бар, выпил еще рюмку коньяку, пока официант смотрел на него с таким видом, будто спрашивал себя, где он видел это лицо.
   Обратил ли на него внимание Меран? Два или три прохожих также обернулись ему вслед, потому что утром под крупными заголовками Гастон Меран оправдан, его фотография была напечатана в газетах.
   Этот заголовок, эту фотографию он мог заметить во многих киосках, но не полюбопытствовал купить газету. Меран сел в автобус, минут через двадцать вышел на площади Пигаль и направился к улице Виктор-Массэ.
   Он остановился перед домом с вывеской «Гостиница „Аев“ — меблированные комнаты», принадлежавшим Николя Кажу, и долго, пристально рассматривал фасад. Потом, когда он снова, двинулся в путь, видимо, желая вернуться к Большим бульварам, походка его была нерешительной. Он иногда задерживался на перекрестках, как если бы все еще не знал, куда идти. По дороге Меран купил себе пачку сигарет.
   По улице Монмартр он достиг Рынка, и инспектор чуть было не упустил его в толпе. В Шатле Меран также одним махом выпил третью рюмку коньяку и, наконец, добрался до набережной Орфевр.
   Теперь, когда совсем рассвело, желтоватый туман стал менее густым. Мегрэ у себя в кабинете по телефону принял донесение инспектора Дюпе, продолжавшего вести наблюдение на бульваре Шаронн.
   — Жена поднялась без десяти восемь. Я видел, как она раздвинула шторы, открыла окно и выглянула на улицу. Похоже на то, что она высматривала мужа. Возможно, не слышала, как он ушел, и удивилась, что его нет лома. Кажется, патрон, она меня заметила.
   — Неважно. Если она тоже выйдет, старайся ее не прозевать. На набережной Гастон Меран заколебался, он смотрел на окна уголовной полиции так же, как только что смотрел на окна отеля с меблированными комнатами. В половине десятого Меран направился к мосту Сен-Мишель, собрался перейти через него, но вернулся назад и, миновав часового, вошел под своды здания. Казалось, помещение ему знакомо. Видно было, как он медленно поднимается по серой лестнице и останавливается не для того, чтобы перевести дух, а потому, что продолжает колебаться.
   — Патрон, он идет, — предупредил по телефону инспектор Барон из кабинета на первом этаже.
   И Мегрэ повторил находящемуся у него Жанвье:
   — Он идет.
   Они прождали долго. Меран все еще в нерешительности бродил по коридору, подходил к двери, собирался постучать, не дожидаясь, пока о нем доложат.
   — Кого вы ищете? — спросил его старый Жозеф, бывший судебный исполнитель.
   — Я хотел бы переговорить с комиссаром Мегрэ.
   — Пройдите сюда. Заполните бланк.
   Держа в руке карандаш, Меран как будто опять собрался уйти, но вышедший из кабинета Жанвье спросил:
   — Вы к комиссару? Пройдемте со мной.
   Все происходившее, вероятно, казалось Мерану кошмаром. У него было лицо человека, проведшего бессонную ночь, глаза покраснели.
   От него несло табаком и спиртом. Однако пьяным он не был. Меран последовал за Жанвье. Тот открыл дверь, пропустил его перед собой и прикрыл ее, не заходя в кабинет.
   Мегрэ сидел за столом, по виду погруженный в чтение какого-то дела. Некоторое время он не поднимал голову, а затем, взглянув на посетителя, проговорил вполголоса, без всякого удивления:
   — Одну минуту.
   Он что-то надписал сначала на одном документе, потом на другом, рассеянно пробормотав:
   — Присядьте, пожалуйста.
   Меран не сел, он стоял неподвижно. Наконец, не выдержав, спросил:
   — Вы, может, думаете, я благодарить вас пришел?
   Его голос звучал не совсем естественно. Меран был простужен, говорил в нос, но бодрился и пытался даже иронизировать.
   — Присядьте, — повторил Мегрэ, не глядя на него. На этот раз Меран, сделав три шага вперед, ухватился за спинку обитого плюшем стула.
   — Вы поступили так, чтобы спасти меня?
   Комиссар невозмутимо оглядел его с головы до ног.
   — У вас утомленный вил, Меран.
   — Речь не обо мне, а о том, что вы вчера сделали. Он говорил глухо, как бы сдерживая гнев.
   — Я пришел сказать, что не верю вам. Вы солгали, как врали все остальные. По мне, лучше бы сидеть в тюрьме. Вы совершили подлость.
   Действовал ли на него возбуждающе алкоголь? Возможно. Однако пьяным он действительно не был и произносимые фразы, очевидно, не раз повторял про себя в течение ночи.
   — Садитесь.
   Наконец Меран нехотя сел, будто чуял какую-то западню.
   — Можете курить.
   Из протеста, не желая ни в чем быть обязанным комиссару, он не закурил, хотя ему и хотелось. Руки у него дрожали.
   — Людей, которые зависят от полиции, легко заставить говорить все, что вам понадобится.
   Ясно, он намекал на Николя Кажу, содержателя дома свиданий, и горничную.
   Мегрэ медленно раскуривал трубку и ждал.
   — Вам, как и мне, известно, что все это ложь. От волнения его лицо покрылось капельками пота. Мегрэ заговорил:
   — Так вы утверждаете, что убили вашу тетку и Сесиль Перрен?
   — Вы же знаете, что нет.
   — Еще не знаю, хотя убежден, что вы этого не сделали. А как вы думаете, почему?
   Пораженный Меран не нашелся что ответить.
   — На бульваре Шаронн, в доме, где вы живете, много ребятишек, не так ли?
   Меран машинально произнес:
   — Да.
   — Вам слышно, как они бегают вниз и вверх по лестнице? Бывает, что, вернувшись из школы, ребята там играют. Вы разговаривали с ними иногда?
   — Да. Я их знаю.
   — Хотя у вас нет детей, вам известно, в котором часу в школе кончаются уроки. Это обстоятельство и поразило меня в самом начале расследования. Сесиль Перрен ходила в детский сад. Леонтина Фаверж забирала ее оттуда ежедневно, кроме четверга, в четыре часа дня. Значит, дб четырех часов ваша тетка оставалась в квартире одна.
   Меран старался понять ход его мыслей.
   — Итак, двадцать восьмого февраля у вас истекал срок крупного платежа. Возможно, в прошлый раз, когда вы занимали у нее деньги, Леонтина Фаверж заявила, что больше не будет давать вам в долг. Допуская, что вы задумали убить ее, чтобы похитить деньги и ценные бумаги из китайской вазы…
   — Я не убивал ее.
   — Дайте мне закончить. Так вот. Если у вас возник такой план, какой смысл был вам приходить на улицу Манюэль после четырех часов и убивать двух человек вместо одного. Преступники, за исключением лиц определенной категории, лишь в крайнем случае нападают на детей.
   Глаза Мерана затуманились. Казалось, он вот-вот расплачется.
   — Тот, кто убил Леонтину Фаверж и девочку, либо не знал о существовании ребенка, либо был вынужден совершить преступление именно после четырех часов. Ведь если он знал о содержимом вазы и шкатулки с бумагами, значит, знал и о присутствии Сесили Перрен в квартире.
   — Куда вы клоните?
   — Закурите!
   Меран повиновался, недоверчиво посматривая на Мегрэ, но в его взгляде уже не было прежней озлобленности.
   — Ну-с, давайте продолжим. Убийца осведомлен, что вы должны прийти к шести часам на улицу Манюэль. Ему также известно — газеты об этом достаточно пишут, — что в большинстве случаев судебные медики могут с точностью от одного до двух часов определить время смерти.
   — Никто не знал, что…
   Голос Мерана также изменился. Взгляд его теперь избегал комиссара.
   — Совершив преступление около пяти часов, убийца был почти уверен, что заподозрят вас. Он не мог предвидеть, что к вам в мастерскую придет к шести часам заказчик. Впрочем, учитель музыки официально свои показания не подтвердил, поскольку сомневался в дате.
   — Никто не знал, что… — механически повторял Меран. Внезапно Мегрэ переменил тему разговора.
   — Вы знакомы со своими соседями на бульваре Шаронн?
   — Только здороваюсь с ними на лестнице.
   — Они никогда не заходят к вам хотя бы выпить чашечку кофе, и вы не бываете у них? Вы ни с кем не поддерживаете более или менее приятельских отношений?
   — Нет.
   — Следовательно, соседям ничего не было известно о вашей тете?
   — Теперь известно.
   — Теперь, но не раньше. У вашей жены и у вас много друзей в Париже?
   Меран отвечал неохотно, как бы опасаясь, что, уступив хоть в чем-либо, он не устоит и в остальном.
   — А что от этого меняется?
   — К кому вы ходили иногда обедать?
   — Ни к кому.
   — С кем проводили воскресенья?
   — С женой.
   — У вашей жены нет родственников в Париже. И у вас тоже, за исключением брата, но он чаще всего находится на юге, и вот уже два года, как вы порвали с ним отношения.
   — Мы не ссорились.
   — Однако перестали видеться. И Мегрэ снова переменил тему.
   — Сколько ключей от вашей квартиры?
   — Два. Жены и мой.
   — Не случалось кому-нибудь из вас, уходя из дома, оставлять ключ у соседей или у консьержки?
   Меран предпочел промолчать, понимая, что Мегрэ ничего не говорит зря, а он не способен догадаться, к какому выводу комиссар хочет прийти.
   — Замок, как утверждают после тщательного осмотра эксперты, в тот день не был взломан. Однако, если убили не вы, то кто-то дважды побывал в вашей квартире. В первый раз — чтобы взять из шкафа в спальне синий костюм, и второй — чтобы снова повесить его на место, да так осторожно, чтобы вы ничего не заметили. Признаете такую возможность?
   — Я ничего не признаю. Я только знаю, что моя жена…
   — До того, как семь лет назад вы встретились с ней, вы вели уединенный образ жизни. Я не ошибаюсь?
   — Работал целыми днями, а по вечерам читал, ходил иногда в кино.
   — Она первая бросилась вам на шею?
   — Нет.
   — А другие мужчины, клиенты ресторана, где она работала официанткой, ухаживали за ней?
   Меран сжал кулаки.
   — Что из того?
   — Сколько времени пришлось вам ее уговаривать, прежде чем она согласилась проводить с вами вечера?
   — Три недели.
   — Что вы делали в первый вечер?
   — Пошли в кино, а потом ей захотелось потанцевать.
   — Вы хорошо танцуете?
   — Нет.
   — Она не подсмеивалась над вами?
   Он не ответил, все более теряясь от неожиданного оборота разговора.
   — В тот вечер вы привели ее к себе домой?
   — Нет.
   — Почему?
   — Потому что любил ее.
   — Ну, а во второй раз?
   — Мы снова пошли в кино.
   — А потом?
   — В гостиницу.
   — Отчего не к вам?
   — Я жил в глубине двора, в бедно обставленной комнате.
   — Вы уже тогда собирались на ней жениться и боялись ее разочаровать?
   — Мне сразу захотелось, чтобы она стала моей женой.
   — Вам было известно, что у нее немало дружков?
   — Это ее дело, она была свободна.
   — Вы рассказывали ей о своем ремесле и о вашей мастерской? Тогда у вас была мастерская в предместье Сент-Антуан, не так ли?
   — Понятно, я говорил ей обо всем.
   — С тайной мыслью привлечь ее этим? Выйдя за вас замуж, она стала бы женой хозяина магазина.
   Меран покраснел.
   — Понимаете ли вы теперь, что, желая добиться ее согласия, вы даже решились сплутовать? У вас были долги?
   — Нет.
   — А сбережения?
   — Нет.
   — Жена говорила вам о своем желании стать хозяйкой ресторана?
   — Не раз.
   — А что вы ей отвечали?
   — Может так и будет.
   — Вы намеревались переменить профессию?
   — Не в то время.
   — Вы согласились на это позднее, через два гола после свадьбы, когда ваша жена вернулась к этому вопросу и рассказала вам об одном выгодном предложении.
   Меран явно смутился, а Мегрэ сурово продолжал:
   — Вы были ревнивы. Из ревности заставляли ее оставаться лома, а ей хотелось работать. Вы жили тогда в двухкомнатной квартире на улице Тюренна. Каждый вечер требовали отчета, как она провела лень. Вы в самом деле были убеждены, что она любит вас?
   — Я в это верил.
   — Ой ли? Не хитрите!
   — Какая уж тут хитрость!
   — Вы часто встречались с братом?
   — Он жил тогда в Париже.
   — Бывал он где-либо с вашей женой?
   — Обычно мы проводили досуг втроем.
   — А вдвоем им случалось куда-либо ходить?
   — Иногда.
   — Брат проживал в гостинице на улице Бреа, возле площади Герн? Ваша жена навещала его там?
   Измученный Меран повысил голос.
   — Нет.
   — Был у вашей жены свитер, который обычно носят в горах, когда катаются на лыжах? Свитер из плотной белой шерсти ручной вязки, с вышитыми на нем черными и белыми оленями? Случалось ей надевать его для прогулок вместе с черными узкими брюками?