Сименон Жорж. Пассажир “Полярной лилии”

   Петерсен, направлявшийся к полицейскому, перемахнул через бочонки и бросился к правому коридору.
   У входа в него он столкнулся с Вринсом. Голландец, задыхаясь, пролепетал:
   — Там!.. Скорей!.. Я видел, как он прыгнул…
   — Кто?
   — Человек в сером… Эриксен…
   Полицейский ничего не понимал. Капитан перегнулся через поручни, но ничего не увидел и не услышал.
   — Вы не ошиблись?
   — Что-то в самом деле плюхнулось в эту жижу, — подтвердил один из грузчиков, работающий метрах в шести от капитана. — Но что?
   — Я разглядел только, что он в сером, — повторял третий помощник.
   — Лодку! Живо!
   Спускать шлюпку было некогда. Петерсен сбежал по трапу и отвязал баркас, причаленный у каменных ступеней спуска к воде.
   Полицейский мчался за ним. Грузчики у трюмов прервали работу; стюард в белой куртке, заметной даже в темноте, перегнулся через фальшборт.
   Заплескали весла. Капитан крикнул:
   — Фонарь!
   Кто-то спустил с палубы фонарь на тросике, но и с фонарем разглядеть в разрывах тумана удалось одно — черную поверхность лениво колыхавшейся воды.
   Неужели беглец успел добраться вплавь до одного из спусков с причала?
   Капитан яростно орудовал веслами, хотя гребки делал мелкие. Полицейский в меховой шапке с кокардой, наклонясь вперед, старательно обшаривал мрак глазами.
   Контуры «Полярной лилии» вырисовывались во тьме с феерической театральностью: яркие пятна, большие затененные промежутки между ними. В одном из световых кругов Петерсен различил наклоненную голову Вринса и за его спиной светлый силуэт Кати Шторм, рука которой лежала на плече молодого человека.
   — Пошли назад! — проворчал он.
   — Ничего не слыхать, правда? Наверняка он разом пошел ко дну.
   — Вот именно — наверняка.
   Полицейский не без растерянности посмотрел на капитана; он не понимал ни его раздраженного тона, ни слишком поспешных и противоречивых решений, ни порывистых жестов.
 
 
   Начальник полиции примчался на машине, еле успев натянуть поверх пижамы черные брюки и шубу.
   Это был худой мужчина с аристократической внешностью, двигавшийся и говоривший так, словно он не на палубе, а в гостиной.
   — Мне сообщили, что совершено преступление…
   Петерсен увел его к себе в каюту, предупредив полицейского в мундире:
   — Мне думается, вам лучше никого не выпускать с судна.
   Тон у него был безапелляционный, прямо-таки приказной.
   — Присаживайтесь, господин начальник. Попробую как можно короче ввести вас в курс дела. По расписанию мы отваливаем в два тридцать. Сейчас уже больше двух, а в двадцати пяти норвежских портах население ждет нас к определенному сроку. У меня на борту почта, продовольствие, машины, газеты… И еще, к несчастью, убитый.
   Чем спокойней Петерсен становился с виду, тем сильней клокотало в нем возбуждение. Он не метался, не жестикулировал, но в голосе его слышалось глухое бешенство. Расхаживая по каюте перед сидящим начальником полиции, он изложил события, последовавшие за отплытием из Гамбурга, не забыв вкратце пересказать статью из французской газеты, по-прежнему лежавшей на столике.
   Два раза он останавливался и выбегал на палубу присмотреть за разгрузкой и поторопить людей.
   — Что вы собираетесь предпринять? — поинтересовался он наконец, плюхнувшись на койку и подперев голову рукой.
   Норвежское побережье представляет собой горную цепь, лишь на юге прорезанную немногочисленными шоссе. Севернее Тронхейма их уже нет, железных дорог — подавно.
   Все коммуникации, почтовая связь и снабжение продовольствием обеспечиваются исключительно каботажными судами вроде «Полярной лилии».
   На севере, к примеру, источников питания всего три: треска, тюленье мясо, оленина.
   Стоит судам не прийти, как население окажется отрезанным от мира: сзади — непроходимые горы, спереди — волны Атлантики.
   Вот почему судоходные компании получают казенную дотацию и как бы состоят на государственной службе.
   Вид у начальника полиции был озабоченный.
   — Вы говорите, этот Эриксен бросился в воду?
   — Я сказал, что какой-то предмет упал в воду, а мой помощник видел фигуру в сером.
   — Это одно и то же.
   — Если хотите…
   — У остальных документы в порядке?
   — Паспорта, как обычно, проверяла немецкая полиция в Гамбурге.
   — Я проверю их снова. Выход вижу один — созвониться с Осло. Со столицей свяжусь минут через двадцать. За это время врач осмотрит труп, а мой специалист сфотографирует каюту и попытается снять отпечатки пальцев. Мы проведем паспортный контроль.
   Кроме того, обыщем пароход сверху донизу. Для вас это составит опоздание на час, которое вы легко наверстаете. Если убийца — Эриксен, а мне кажется, есть все основания это предполагать, и если не обнаружится никаких улик против остальных пассажиров, я не имею права их задерживать.
   И начальник полиции поднялся со вздохом, которым дал понять, как трудно осуществить все эти решения, кажущиеся такими простыми.
   Сойдя с парохода, он еще раз напомнил полицейскому:
   — Никого не выпускать!
   Докеры выгружали последние ящики, а стюард глазел на них: он не знал, куда себя деть, и предпочитал мерзнуть на палубе, лишь бы не бродить в одиночестве по обезлюдевшему судну.
   Автомобиль тронулся и, надсадно урча, полез в гору. А меньше чем через четверть часа полдюжины агентов в форме заполонили «Полярную лилию»: одни спустились в носовой трюм, другие — в кормовой и обшарили все закоулки, светя себе карманными фонариками.
   Шутрингер в пиджаке и жокейском кепи расхаживал гимнастическим шагом по палубе: он ревниво пекся о своей физической форме.
   Белл Эвйен выглядел раздосадованным; он старался оказаться поближе к капитану — видимо, хотел его расспросить.
   Когда Петерсен направился на корму, где было чуточку посветлее, позади зачехленного запасного штурвала раздался шепот и сразу за ним — поцелуй.
   Капитан молча сделал еще несколько шагов, различип в темноте две обнявшиеся фигуры и молочное пятно — два лица, прильнувшие губами друг к другу.
   Вглядываться в них ему не понадобилось: новенькие нашивки Вринса поблескивали достаточно ярко. А на плече у него белела на фоне темной тужурки обнаженная рука Кати.

4. Два билета

   Когда пассажиров и офицеров собрали в салоне, начальник полиции с изящной непринужденностью произнес короткую речь:
   — Сударыня, господа, вы в курсе трагического происшествия, которым объясняется мое появление на судне. До сих пор все дает нам основания полагать, что преступника среди вас нет — он прыгнул за борт сразу по приходе в Ставангер. Правда, нам предстоит выполнить некоторые формальности, но прошу верить, что я постараюсь по возможности облегчить их для вас.
   Благоволите не расценивать их как признак недоверия: они продиктованы исключительно желанием позволить «Полярной лилии» продолжить рейс. Пусть каждый вернется к себе в каюту и приготовится к визиту, который будет ему нанесен.
   Другой полицейский в чине комиссара, обратившись к команде с несколькими фразами покороче, уже обыскивал койки, мешки и чемоданы матросов.
   Лебедки остановились. Судно было готово отвалить — оставалось лишь получить разрешение полиции.
   В каюте № 24 два эксперта зафиксировали положение тела и сделали серию снимков. Затем труп положили на носилки, спустили на берег, и они исчезли в тумане.
   Трудно было проявить больше такта и разрядить атмосферу деликатнее, чем это удалось начальнику полиции. Однако даже после его речи, нет, именно после нее, лица у всех, от Эвйена до второго помощника, приняли одинаково натянутое выражение.
   В конце концов, раз никто не арестован, значит, под подозрением остается каждый.
   И каждый следил за собой, силясь выглядеть как можно естественнее. Особенно неловко чувствовал себя, видимо, Петерсен: начальник полиции пригласил его обойти вместе с ним каюты. Капитан потребовал начать с его собственной, сам, подавая пример, открыл чемодан, вытащил ящик маленького бюро, даже приподнял матрас.
   — Ну что вы, что вы! — запротестовал начальник.
   Следующую каюту занимал Эвйен, который ожидал обыска, стоя в ногах койки. Держался он, как путешественник во время таможенного досмотра. Заранее снял чемоданы с багажной сетки и отпер замки. Несколько раз пытался улыбнуться, особенно когда показывал разную неожиданную мелочь.
   — Это кларнет для моего старшего — ему двенадцать… Это рабочая корзинка для моей младшей — ей семь… А это новые грампластинки — я запасаюсь ими ежегодно… Книги… Это? Жена, знаете ли, дала поручение: привезти постельную клеенку для нашего малыша.
   — Достаточно, достаточно! — запротестовал начальник полиции.
   Но Эвйен выложил еще три костюма, смокинг, тонкое белье со своей меткой, счета от «Савоя» в Лондоне и «Мажестика» в Берлине.
   — Благодарю вас. Не будете ли так любезны предъявить свой паспорт инспектору, дежурящему наверху.
   Вы же понимаете: простая формальность… Вы сами, естественно, никого не подозреваете?
   — Нет, никого! — суховато отозвался Эвйен.
   Следующая каюта была свободна. Затем шла та, где лежал багаж Эрнста Эриксена, исчезнувшего пассажира.
   — Вещи я изымаю, — объявил начальник полиции. — Распорядитесь спустить их на пристань… Посмотрим!
   Вещевой мешок, старый костюм. Две сорочки.
   Багаж был скудный. Одежда хорошего покроя, но поношенная. Запасных носков и тех нет.
   — Пойдем дальше.
   Катя Шторм последовала примеру Белла Эвйена.
   Она заранее выложила вещи на койку и, так как начальник полиции постеснялся перерывать руками ее платья и белье, сама проделала это, хотя и дрожащими руками.
   Петерсен остался в дверях. Он чувствовал себя униженным и почему-то слегка встревоженным. Однако именно он приметил на полу маленький сиреневый бумажный веер, поднял его и вполголоса прочел:
   — «Кристаль-палас», Гамбург.
   — Моя последняя ночь на суше! — рассмеялась Катя. — Заехала на час в «Кристаль»: захотелось потанцевать.
   — Вы были там одна? — поинтересовался начальник полиции, — Разумеется, одна.
   Туалетов у нее десятка полтора, один другого элегантней и ослепительней. А такое белье бывает только у светских красавиц. Несессер из чеканного серебра.
   Любой предмет, даже самая пустяковая безделушка, — подлинное произведение искусства.
   На всем марки магазинов с авеню Оперы, улицы Мира^[5], а также лондонских и берлинских торговых домов.
   Контрастировал с этой роскошью лишь короткий зонтик, купленный в Брюсселе, самое большее франков за сто. Катя опять рассмеялась и с наигранной веселостью пояснила:
   — В Бельгии я попала под дождь и зашла в первую попавшуюся лавку.
   — Вы обычно живете в Париже?
   — В Париже, Берлине, Ницце.
   — С художником Максом Файнштайном знакомы?
   — Нет. Он мой соотечественник? И, конечно, еврей?
   — Когда вы прибыли в Гамбург?
   — В четверг вечером. Рассчитывала, что в пятницу будет пароход, идущий в Норвегию.
   — Приехали из Парижа?
   — Не прямо оттуда. Неделю провела в Брюсселе, два дня в Амстердаме.
   Она старалась сохранять непринужденный вид, смотрела собеседнику в глаза. Но в подобных случаях опасно судить о человеке по манере держаться: невиновный, чувствуя себя на подозрении, нередко теряется сильней, чем преступник.
   В каюте пахло духами, пол был усеян окурками. На столике стояла наполовину пустая бутылка ликера.
   — Благодарю, мадам.
   — Мадмуазель, — поправила она.
   — Долго рассчитываете пробыть в Норвегии?
   — Несколько недель. Хочу посмотреть Лапландию.
   Петерсен собрался было вмешаться и спросить:
   «Сколько у вас с собой денег?» — но покраснел от одной мысли об этом.
   Последний визит — к Арнольду Шутрингеру — оказался самым кратким. Багажа мало. Одежда удобная, но недорогая. Почти новые туалетные принадлежности — такие продаются в любом универмаге. Словом, человек обстоятельно подготовился к поездке.
   Спокойный, тяжеловесный, он, чуть нахмурясь, смотрел, как расхаживает по каюте начальник полиции, но сам ни во что не вмешивался и на вопросы не напрашивался. Ответил на них в самых кратких словах.
   — Итак, документы у всех пассажиров в порядке.
   Никаких улик ни против кого нет. Убийца, как уверяет мой инспектор, орудовал в перчатках, поэтому снимать отпечатки пальцев бесполезно. Агенты, обыскавшие трюм, ничего не обнаружили, и есть основания полагать, что этот Эриксен бросился за борт в надежде добраться вплавь до причала. Вы доверяете своему третьему помощнику? Ведь это он видел, как пассажир прыгнул в воду, не так ли?
   Петерсен уклонился от ответа. Шел уже четвертый час. Формальности выполнены, а толку никакого.
   — Я свяжусь с немецкой полицией, прикажу начать поиски на рейде и в городе.
   Напускной самоуверенностью начальник полиции маскировал беспокойство, которое внушала ему эта история.
   — Повторяю, я не вправе задерживать судно до окончания следствия. И даже если бы должен был оставить кого-нибудь в распоряжении правосудия, у меня не было бы оснований предпочесть одного другому и мне пришлось бы арестовать весь экипаж и всех пассажиров.
   Капитан молчал. Мрачный и непроницаемый, он ждал, лишь иногда, приличия ради, утвердительно кивая.
   В тумане запорхали мелкие снежные хлопья. Двери на пароходе без конца распахивались и захлопывались, повсюду гуляли сквозняки.
   — На всякий случай я отправляю с вами своего инспектора. Это отчасти снимет ответственность и с меня, и с вас.
   Без четверти четыре Петерсен еще расхаживал с начальником полиции вдоль кают, хотя команда уже приготавливалась к отплытию. Два лоцмана, которые будут сменять друг друга на мостике во время плавания вдоль норвежского побережья, поднялись на палубу. Одежда на них была меховая, сапоги на деревянной подошве, рундучки из потемневшего от времени дерева вскинуты на плечо.
   На причале до сих пор торчало несколько зевак.
   Один из инспекторов на машине начальника полиции поехал за теплой одеждой. Его и ждали.
   Говорить капитану с начальником полиции было больше не о чем, и они без особого интереса обменивались ничего не значащими фразами.
   — Ваша пассажирка, должно быть, пользуется успехом. Еще бы! Одна среди стольких мужчин! К тому же она.., как бы это сказать?., очень пикантна. Прелюбопытная особа!
   Старший помощник, не менее мрачный, чем капитан, занял свой пост на мостике и стоял, опершись о поручни и вглядываясь в туман. Белл Эвйен после визита полиции остался у себя в каюте. Катя перебралась в салон — ее было видно сквозь иллюминатор.
   Держа между пальцами нефритовый мундштук, она раскладывала на столе пасьянс.
   Наконец послышалось тарахтенье автомобиля. Он затормозил, прочертив две черные полосы на снегу, слой которого стал уже довольно толстым.
   Инспектор поднялся на судно. Петерсен пожал руку начальнику полиции.
   — Счастливого плавания! — попрощался тот, и лицо капитана посуровело.
   Трехкратный рев гудка. Отрывистые команды, топот бегущих ног. Швартов, плюхнувшийся в бурун за кормой «Полярной лилии».
   — Скажите стюарду, пусть отведет вам каюту, — бросил Петерсен инспектору, человеку лет тридцати, неприметному, похожему скорее на служащего, чем на детектива.
   И зашагал взад-вперед по палубе, не зная, куда себя деть. Два раза брался за ручку дверей салона. Потом чуть было не направился к офицерским каютам с тайной мыслью проверить, лег ли Вринс.
   Но тут молодой человек, не заметив капитана, внезапно появился в двух шагах от него, прильнул лицом к иллюминатору и вошел в салон.
   Петерсен в жизни ни за кем не шпионил. Тем не менее он, не задумываясь, в свой черед заглянул в иллюминатор и увидел Катю Шторм. Она подняла Голову и заговорила с третьим помощником.
   Капитан различал движения губ, но слов не слышал — море шумело все громче.
   Вринс, сидя рядом с девушкой, почти прижавшись к ней, говорил с таким жаром, словно о чем-то умолял.
   Голландец так волновался, что на него было страшно смотреть: в голову невольно приходил вопрос: как он может так долго выдержать такое нервное напряжение?
   Каждая черточка его лица лихорадочно подергивалась. Он дрожал всем телом. Ни секунды не сидел спокойно, все время жестикулировал; глаза его непрерывно перебегали с предмета на предмет.
   В довершение всего он, видимо, подхватил насморк, потому что во время разговора, длившегося минут десять, отчаянно сморкался.
   Катя Шторм несомненно смотрела на него другими глазами, нежели капитан. В самый разгар его тирады она вдруг зажала ему ладонью рот, наклонилась и ласково, как старшая сестра, поцеловала в глаза.
   Она смеялась — смеялась обезоруживающим смехом, в котором слышалось что-то невысказанное: ирония, желание, нежность, может быть, капелька испуга.
   Потом она поднялась, Вринс двинулся за нею, и Петерсен увидел, как оба они направились к пассажирским каютам. Вниз он не спустился, но все-таки расслышал, как хлопнула дверь. Шагов после этого не последовало.
   Третий помощник остался у пассажирки.
 
 
   Стюард прямо-таки валился от усталости. Однако заглянул в салон проверить, все ли в порядке, расставить по местам стулья, потушить лампы.
   Он застал там капитана. Нагнувшись чуть ли не до полу около места, где сидела Катя, Петерсен поднимал два кусочка розового картона, выпавшие из кармана у Вринса, когда тот доставал носовой платок.
   — Знаете, капитан, я рад, что его увезли. Я думал, что заболею от одной мысли, что он рядом. Вы заметили, рот у него остался открыт?
   Петерсен не слушал — он рассматривал розовые квадратики, оказавшиеся билетами в «Кристаль». Потом вздохнул и положил их в бумажник.
   — Останетесь здесь? — удивился стюард.
   — Нет. Можешь гасить и ложиться спать.
   — Как вы считаете, этот Эриксен в самом деле прыгнул за борт? А вдруг он все еще на судне?..
   Стюард не дождался ответа. Капитан, пожав плечами, уже вышел на прогулочную палубу и кинул взгляд на мостик, где различил папиросу старпома и широкие плечи лоцмана, лицо которого почти исчезло под меховой шапкой.
   В тумане мерцал еле заметный белый огонек — рыбацкий баркас, разумеется. «Полярная лилия» прошла так близко, что на ней расслышали спокойные голоса двух рыбаков, сидевших на носу.
   Петерсен впервые в жизни был так недоволен собой, так растерян, хотя и не мог сказать — почему. Это напоминало смутные кошмары, которые бывают по ночам при несварении желудка. Ничего страшного не происходит. Никакой опасности нет. Но самые ничтожные предметы, которые видишь во сне, приобретают какой-то отталкивающий облик. Одеяло становится чудовищно тяжелым. Вокруг некий враждебный мир, хотя этого не сознаешь, и тебя томит неясное желание проснуться, но это не удается.
   «Полярная лилия» стала другой. И все на ней, вплоть до полицейского, кстати, очень вежливого и сдержанного, угнетало капитана.
   Неожиданно Петерсен сделал полуоборот, пригнулся и распахнул железную дверцу, ведущую в машинное отделение. Под трапом, в резком свете ламп без колпаков, он увидел старшего механика — тот регулировал давление масла. Под циферблатом машинного телеграфа спал машинист в синей робе.
   Петерсен спустился вниз. Стармех вместо приветствия проворчал:
   — Кончились наконец эти истории? Наверху опять спокойно?
   — Да, кончились.
   Капитан пробрался вдоль машины, брызгавшей на него капельками масла, распахнул другую, еще более низкую дверцу, и в глаза ему сверкнул красный огонь топок.
   Обнаженный до пояса кочегар, кидавший в топку уголь, даже не обернулся, лишь поднес черную руку к черному лицу.
   Петерсен двинулся дальше. Теперь ему приходилось сгибаться вдвое. Уголь сыпался у него под ногами. По лицу струился пот.
   Наконец он очутился в яме, где на угле сидел чумазый до неузнаваемости человек и, жуя ломоть хлеба с маслом, ждал приближения капитана.
   Это был Петер Крулль. Сквозь слой угольной пыли, покрывавшей лицо, пробивались золотистые волоски бороды. Белки глаз посверкивали еще ироничнее, чем всегда.
   Он не встал, не поздоровался и, не переставая жевать, с набитым ртом, почти нечленораздельно полюбопытствовал:
   — Ну, нашелся ваш пресловутый Эриксен?
   И беззвучно, словно про себя, рассмеялся. Потом наклонился в сторону топок, посмотрел, не время ли подавать уголь.
   — Ты его знаешь?
   — Спрашиваете!
   — Что ты хочешь этим сказать?
   — Что, если угодно, я вам хоть сейчас такого Эриксена сделаю. И еще как похожего!
   Крулль доел хлеб, последний кусок которого был так же черен, как его руки, подобрал в углу пустой мешок, бросил туда десяток брикетов и объявил:
   — Нате!
   — Это еще что?
   — Это Эриксен. Тот самый, что давеча бросился в воду… Я заметил, что из ямы исчез один мешок. Когда пришли в Ставангер, я сменился и вышел на палубу подышать воздухом. Вдруг вижу: у фальшборта стоит мой мешок. Качни — и он за бортом.
   — Кто его столкнул?
   — Осторожно! Кочегар внизу требует угля… К тому же больше я ничего не знаю.
   Он наклонился, всадил лопату в кучу угля и равномерными сильными движениями принялся его перебрасывать.
   Капитан пристально посмотрел на Крулля, открыл рот, собираясь что-то сказать, но угрюмо промолчал и, проделав в обратном направлении весь пройденный путь, вдохнул наконец ледяной воздух морского простора.
   В темноте, у него над головой, лоцман и старший помощник, не заходя в рубку, передавали друг другу кисет с табаком и спички.

5. Корнелиус Вринс

   — Позовите Вринса.
   — Он на вахте.
   — Не важно! Раз лоцман на мостике…
   Сразу после отхода из Бергена, где трехчасовая остановка целиком ушла на беготню, хлопоты, формальности и рукопожатия, Петерсен с озабоченным видом заперся у себя в каюте.
   В правлении компании, которой принадлежала «Полярная лилия», капитана успокоили:
   — Полно! Вы-то при чем тут? Кроме того, коль скоро на борту представитель полиции…
   Но человек, сказавший это, был администратором, а не капитаном. Он просто не понимал таких вещей.
   Кстати, это был тот самый директор, что подписал рекомендательное письмо Вринсу, о котором дал теперь дополнительные сведения.
   — Лично я с ним не знаком, но мой друг, возглавляющий мореходное училище в Делфзейле, написал мне о нем на шести страницах. Отзывается о Вринсе как о парне исключительного трудолюбия и честности.
   Отец его вроде бы заместитель начальника метеослужбы на Яве. В десять лет по слабости здоровья мальчишка должен был уехать с Востока и провел юность в голландских пансионах. Семейной жизни практически не знал. За девять лет всего два раза ездил на каникулы к своим. Два года назад его мать умерла на Яве, и, естественно, он не сумел повидать ее перед смертью.
   С тех пор он стал работать еще упорней, и по воскресеньям в Делфзейле его приходилось выманивать на берег какой-нибудь хитростью или выгонять с учебного корабля в приказном порядке…
   «Полярная лилия» начинала вторую половину рейса.
   От Гамбурга до Бергена — это еще юг, усеянный большими городами. А вот теперь, особенно после завтрашнего захода в Тронхейм, судно будет останавливаться лишь у свайных причалов перед поселками, представляющими собой кучку деревянных домишек.
   Уже сейчас склоны фьордов справа от парохода были совершенно белы. Над самой водой летели гаги, иногда в волны ныряли морские ласточки.
   Для начала капитан сделал ежедневную запись в вахтенном журнале. Затем положил локти на бюро красного дерева и начал чертить на чистом листе бумаги нечто неопределенное.
   Мало-помалу из его каллиграфических забав родилась своего рода схема: жирная точка, затем тонкое — одним движением пера — тире и новая точка; потом опять тире, опять точка… Точка… Тире…
   А в целом — не правильная геометрическая фигура, ломаная линия с черной точкой на каждом углу.
   Первая точка олицетворяла советника полиции фон Штернберга, убитого у себя в каюте. Дальше шел Эрнст Эриксен, вопреки всему существующий во плоти, либо где-то в Ставангерском порту, либо в каком-либо закоулке «Полярной лилии». Затем Петер Крулль…
   Тире удлинилось, утончилось и стало точкой — Катей Шторм, рядом с которой Петерсен пометил Вринса.
   Все? Капитан колебался, потом медленно двинул рукой, и с его пера соскользнуло шестое жирное пятнышко — Арнольд Шутрингер.
   А почему бы и нет?
   Бессознательно капитан придал фигуре форму многоугольника, но без одной, последней стороны.
   Петерсен сердито перечеркнул рисунок, встал и раскурил трубку. Вот тут-то он и позвонил стюарду, приказав разыскать третьего помощника.
   Пожалуй, больше всего Петерсена раздражало чувство, что между этими шестью пятнышками, этими шестью людьми, есть некая общность, есть точки соприкосновения, может быть, даже соучастия, а он бессилен в этом разобраться.
   В Бергене, поглощенный всяческими формальностями, Петерсен не успел даже обнять жену и малышей, отчего пришел в еще более мрачное настроение.
   — Войдите! — неожиданно рявкнул он, садясь на место.
   Это был Вринс, явившийся прямо с мостика в полной форме, с плечами, припорошенными инеем.
   — Вы и впредь собираетесь стоять вахты в таком вот виде?