Сименон Жорж. Признания Мегрэ

   – …Я вымыл лицо холодной водой… Еще раз посмотрел на себя в зеркало… Потом провел рукой по щекам и стал бриться…
   – Ответьте точно, почему вы вдруг стали бриться?
   – Я лихорадочно искал выход, но мысли путались, хотя я старался быть собранным… Я решил уехать… Только не на машине, потому что меня могли бы сразу выследить… кроме того, я не выдержал бы, если бы пришлось находиться за рулем в течение нескольких часов. Самое простое было сесть на любой самолет в Орли… Мне часто приходилось выезжать по делам, иногда неожиданно, поэтому у меня в паспорте всегда заготовлено несколько виз… Я стал прикидывать, сколько времени понадобится, чтобы добраться до Орли… При себе у меня денег не было, может быть, только двадцать или тридцать тысяч франков. Вряд ли было больше и в спальне жены, потому что мы привыкли рассчитываться чеками… Это могло осложнить дело… Такие мысли мешали мне осознать то, что случилось с Кристиной. Мысли всегда сосредоточиваются на подробностях… Из-за этих подробностей я и стал бриться… Таможенники в Орли меня знают… Они привыкли видеть меня аккуратным, даже, может быть, чересчур, и ло, что я отправляюсь в путешествие небритым, могло бы показаться подозрительным… Мне пришлось заехать в контору на авеню Марсо… Если в сейфе и не было состояния, то несколько сотен тысяч франков лежали там наверняка. Для большего правдоподобия нужен был чемодан, и я сунул туда костюм, белье и туалетные принадлежности… Я подумал о своих часах… У меня их четыре пары, из которых две довольно ценные… Они могли пригодиться на случай безденежья… Часы напомнили мне о драгоценностях жены… Трудно было предвидеть, что произойдет… А вдруг самолет занесет меня на другой край Европы или в Южную Америку… Я еще не знал, брать ли с собой Аннет…
   – А вы собирались взять ее с собой?
   – Кажется, да… Отчасти, чтобы только не быть одному… А потом из чувства долга…
   – Не из любви к ней?
   – Не думаю… Я говорю вам честно… Наша любовь, это было…
   Сделав небольшую паузу, Жоссе продолжал:
   – Наша любовь ограничивается очень четкими рамками: ее присутствием в моем кабинете, поездками по утрам в моей машине с улицы Коленкур по авеню Марсо и нашими пирушками в ее маленькой квартирке… Я не представлял себе Аннет рядом с собой, например, в Брюсселе, Лондоне или Буэнос-Айресе…
   – И все же вы хотели взять ее с собой?
   – Может быть, из-за обещания, данного ее отцу… Потом я вдруг испугался, что он мог заночевать у дочери… Что я ему скажу, если столкнусь там с ним лицом к лицу среди ночи…
   – Вы захватили с собой драгоценности вашей жены?
   – Не все. Те, что лежали в ящике туалета, иначе говоря, те, которые она носила недавно…
   – Больше вы ничего не делали?
   Он колебался, опустив голову:
   – Нет… Больше ничего не припоминаю… Погасил свет… Бесшумно спустился вниз… Подумал, не выпить ли еще перед отъездом, потому что меня мутило… но воздержался…
   – Вы взяли свою машину?
   – Нет, решил не брать из предосторожности. Вдруг Карлотта услышит шум мотора и спустится вниз… У Отейской церкви стоянка такси, туда я и направился…
   Он взял свою пустую рюмку и робко протянул ее Мегрэ:
   – Не нальете ли еще?

Глава 4
Как Адриен Жоссе провел остаток ночи

   Однажды, когда зашел разговор о знаменитых непрерывных допросах, во французской полиции и не менее известных допросах третьей степени в Америке, Мегрэ сказал, что из подозреваемых в преступлении больше всего шансов выпутаться всегда имеют дураки. Эту шутку услышал какой-то журналист, и с тех пор она периодически воспроизводилась в печати в различных вариантах.
   В действительности же Мегрэ считал тогда, да и теперь был того же мнения, что человек неразвитый по природе своей недоверчив, держится настороженно, отвечает на вопросы немногословно, не заботясь о правдоподобии, а если поймаешь его на противоречии, он обычно не сдается и упорно отстаивает свои показания. Напротив, человек умный всегда испытывает необходимость объясниться, рассеять сомнения у своего собеседника. Желая во что бы то ни стало убедить его в своей правоте, он забегает вперед, не дожидаясь вопросов, которые он предвидит, выкладывает слишком много подробностей и, любою ценою стараясь построить связную версию, в конце концов невольно разоблачает себя.
   Когда логика начинает ему изменять, он чаще всего теряется и, устыдившись самого себя, признается.
   Адриен Жоссе тоже забегал вперед, стараясь во что бы то ни стало объяснить факты и поступки, на первый взгляд кажущиеся ничтожными.
   Порою он даже подчеркивал их нелогичность, иногда вслух объясняя причины.
   Виновный или невиновный, он достаточно представлял себе технику расследования, чтобы знать: раз машина уже пущена в ход, рано или поздно она захватит своими зубьями даже самые незначительные факты и поступки, имевшие место этой ночью.
   Жоссе так горячился, стараясь ничего не упустить, что Мегрэ пришлось два или три раза прерывать эту исповедь, которая по воле комиссара оказалась несколько преждевременной.
   Обычно, перед тем как назначить время допроса, Мегрэ предпочитал иметь более или менее ясное представление о деле. Сегодня же ему едва удалось бегло осмотреть дом на улице Лопер, он ничего не знал об его обитателях и выяснил слишком мало подробностей о совершенном преступлении.
   Комиссар еще никого не допрашивал по делу: ни горничную-испанку, ни мадам Сиран. Он ничего не знал о соседях, не видел ни Аннет Дюше, ни ее отца, приехавшего из Фонтенэ-ле-Конт по какому-то таинственному вызову. Предстояло еще ознакомиться с предприятием по производству медикаментов Жоссе и Вирье на авеню Марсо, поговорить с друзьями Жоссе, большим количеством разных лиц, среди которых были и довольно важные персоны.
   Должно быть, доктор Поль уже закончил вскрытие и удивлялся, что до сих пор не звонит Мегрэ, у которого всегда не хватало терпения дождаться письменного заключения судебного медика. Наверху, в Отделе установления личности, уже обрабатывали полученный утром материал.
   Нет сомнения, что Торранс, Люка и десять других инспекторов, согласно установленному порядку, допрашивали теперь в своих кабинетах на набережной Орфевр горничную Карлотту и других, менее значительных свидетелей.
   Мегрэ, конечно, мог прервать допрос и пойти узнать новости. Даже Лапуэнт, склонившийся над блокнотом, в котором стенографировал показания Жоссе, удивлялся долготерпению комиссара, который так спокойно слушал фармацевта, ничего не проверяя, не пытаясь поставить его в затруднительное положение.
   Вопросы, которые он задавал Жоссе, редко были связаны с расследованием, а некоторые, казалось, имели только отдаленное отношение к событиям, происшедшим ночью.
   – Скажите, мсье Жоссе, я полагаю, что в вашей конторе на авеню Марсо или в лабораториях в Сен-Мандэ иногда приходится увольнять кого-нибудь из рабочих или служащих?
   – Как и на любом предприятий…
   – Этим занимаетесь лично вы?
   – Нет, я предоставляю это мсье Жюлю.
   – У вас иногда случались трудности коммерческого порядка?
   – Это также неизбежно. Например, три года назад пошли слухи, что в одном из наших лекарств найдена какая-то примесь и зарегистрированы несчастные случаи…
   – А кому пришлось в этом разбираться?
   – Мсье Жюлю…
   – Но ведь он, как я понимаю, заведующий персоналом, а не коммерческий директор. Потому можно сделать вывод…
   Мегрэ на минуту остановился и, подумав, продолжал:
   – Вы не любите сообщать людям неприятные вещи, не так ли? И вот, очутившись лицом к лицу с мсье Дюше на улице Коленкур, вы вместо того, чтобы откровенно объясниться с ним, обещали ему первое, что пришло вам в голову, сказали, что разведетесь с женой и женитесь на его дочери. Увидев, что ваша жена убита, вы не подошли к кровати, даже не включили свет. Вашей первой мыслью было бежать…
   Жоссе низко опустил голову.
   – Это верно… Меня охватила паника… Я не могу найти другого слова.
   – Вы взяли такси возле Отейской церкви?
   – Да. Серая машина марки четыреста три… Шофер говорил с южным акцентом.
   – Вы велели везти вас на авеню Марсо?
   – Да.
   – Который был час?
   – Не знаю.
   – Но ведь вы, вероятно, не раз проезжали мимо светящихся уличных часов. Вы собирались сесть на самолет. Вам часто приходится летать, следовательно, вы знаете расписание некоторых рейсов… Время имело для вас большое значение.
   – Я все это прекрасно понимаю, но не нахожу объяснений. На деле все это происходит не так, как мы себе это представляем в спокойном состоянии.
   – Вы попросили шофера подождать вас на авеню Марсо?
   – Нет. Мне не хотелось привлекать внимания. Я заплатил по счетчику и прошел через тротуар к подъезду. В какое-то мгновение мне показалось, что я забыл ключ, и я стал шарить по карманам.
   – Это вас испугало?
   – Нет. Я собирался уехать, но подумал: значит, не судьба. Кстати, ключ оказался в другом кармане, куда я его никогда раньше не клал. Я отпер дверь и вошел.
   – Вы не стали будить швейцара?
   – Нет. Я поднялся к себе, открыл сейф, взял четыреста пятьдесят тысяч франков, которые там лежали, и подумал, куда бы их спрятать на случай, если меня станут обыскивать в таможне. Впрочем, особого значения я этому на придавал. Ведь меня никогда не обыскивали. Я сел в свое кресло и огляделся вокруг. Так я сидел минут десять.
   – Тогда-то вы и решили, что никуда не поедете?
   – Я слишком устал… У меня не хватило пороху…
   – Не хватило пороху на что?
   – На то, чтобы добраться до Орли, взять билет, ожидать самолета, предъявить свой паспорт, каждую минуту бояться…
   – Бояться быть арестованным?
   – Бояться, что меня начнут расспрашивать. Я все время думал о том, что Карлотта могла спуститься вниз. Даже если бы я сошел с самолета в каком-нибудь иностранном порту, меня могли бы допросить и там. В лучшем случае мне пришлось бы начинать новую жизнь, одному…
   – И вы снова положили деньги в сейф?
   – Да.
   – Что вы сделали потом?
   – Мне некуда было девать чемодан… Хотелось пить… Настолько, что это стало навязчивой идеей… Хотя перед тем от спиртного мне стало только хуже, я был убежден, что если сейчас выпью немного, ко мне вернется самообладание… Мне пришлось дойти до площади Этуаль, чтобы опять взять такси. Я сказал шоферу: «Остановитесь сначала у какого-нибудь бара». Машина проехала не больше двухсот метров. Я оставил чемодан и вошел. Метрдотель предложил мне сесть за столик, но я отказался. Облокотившись о стойку бара, я заказал виски. Я выпил две рюмки. Заплатил. Вышел и опять сел в свое такси. Шофер спросил: «На какой вокзал поедем?».
   Поезжайте в Отей… по улице Шардон-Лагаш. Я скажу вам, где остановиться». Из-за чемодана я и в самом деле казался себе преступником. Мы не доехали метров ста пятидесяти до моего дома, и перед тем, как войти, я удостоверился, что в доме было по-прежнему темно. Все было тихо. Я зажег только те лампы, без которых не мог обойтись, положил на место драгоценности жены, вынул из чемодана свою одежду и туалетные принадлежности. Полагаю, что отпечатки моих пальцев будут обнаружены на туалете и на драгоценностях, если уже не обнаружены.
   – Значит, вы снова вошли в комнату жены?
   – Это было необходимо.
   – Вы не стали смотреть на нее?
   – Нет.
   – Вам по-прежнему не пришло в голову позвонить в полицию?
   – Я опять искал причины для оттяжки…
   – Что вы делали потом?
   – Вышел из дома и ходил по улицам.
   – В каком направлении?
   Жоссе медлил с ответом, а Мегрэ, внимательно смотревший на него, нахмурился и с раздражением заметил:
   – Ведь речь идет о квартале, который вам хорошо знаком, где вы живете вот уже пятнадцать лет. Даже если вы были озабочены или взволнованы, вы должны были запомнить места, по которым проходили.
   – Ясно помню мост Мирабо, но не очень представляю себе, как я там очутился.
   – Вы прошли по мосту?
   – Не до конца. Дойдя до середины, я облокотился на парапет и стал смотреть, как течет Сена.
   – О чем вы думали?
   – О том, что, по всей вероятности, буду арестован и что в течение недель, если не месяцев, мне придется выпутываться из мучительных и тягостных осложнений…
   – Потом вы вернулись обратно?
   – Да. Мне очень хотелось выпить еще рюмку перед тем, как отправиться в комиссариат, но в этом районе все уже было закрыто.
   – У Аннет Дюше есть телефон?
   – Да, я ей поставил.
   – У вас ни на минуту не было желания позвонить ей и все рассказать? Жоссе подумал.
   – Может быть… Не помню… Во всяком случае, я ей не позвонил.
   – Вы ни разу не задали себе вопрос, кто мог убить вашу жену?
   – Нет, я больше всего терзался тем, что в этом обвинят меня.
   – Судя по рапорту, который лежит у меня перед глазами, в половине четвертого ночи вы явились в полицию Отейя, которая находится на углу бульвара Экзельман и улицы Шардон-Лагаш. Вы показали вашу визитную карточку дежурному бригадиру и заявили, что хотите поговорить лично с комиссаром. Вам ответили, что в такой час это невозможно, и проводили вас в кабинет инспектора Жанне.
   – Он не назвал своего имени.
   – Инспектор задал вам несколько вопросов, а когда вы вручил» ему ключ от дома, послал машину на улицу Лопер… У меня здесь более подробные показания, которые вы затем дали… Я с ними еще не познакомился… Они соответствуют истине?
   – Полагаю… В кабинете было очень жарко… Я вдруг почувствовал себя каким-то обрюзгшим, и мне безумно захотелось спать… Инспектор задавал вопросы то грубо, то с иронией, меня это раздражало…
   – Вы, кажется, действительно проспали два часа.
   – Не знаю, сколько времени я спал.
   – Вам нечего больше добавить?
   – Пожалуй, нет… Может быть, позднее я вспомню что-нибудь… Мне кажется, что все оборачивается против меня, что мне никогда не удастся восстановить правду… Я не убивал Кристину… Я всегда старался никому не причинять боли… Вы мне верите?
   – Мне пока трудно ответить на этот вопрос… Можешь сейчас напечатать на машинке протокол допроса, Лапуэнт?
   И, обращаясь к Жоссе, он добавил:
   – Вам придется довольно долго ждать… Когда вам принесут перепечатанный на машинке текст, прочитайте его и подпишите…
   Он прошел в соседний кабинет и попросил Жанвье побыть вместо него в кабинете, пока не уведут Жоссе.
   Допрос продолжался три часа.
   Мегрэ сидел молча, с отсутствующим видом глядя на огни, горевшие на бульваре Вольтера, как вдруг услышал, что его жена покашливает. Повернувшись к ней, он заметил, как она украдкой подает ему знаки.
   Мадам Мегрэ давала мужу понять, что пора собираться домой. Они и так засиделись дольше, чем обычно. Алиса попрощалась с матерью. Молодым супругам нужно было возвращаться к себе в Мэзон-Анфор. Пардон поцеловал дочку в лоб.
   – Доброй ночи!
   Не успели молодые люди дойти до двери, как раздался телефонный звонок, на этот раз, как им показалось, пронзительнее, чем обычно. Мадам Пардон посмотрела на мужа, который медленно направился к аппарату:
   – Доктор Пардон у телефона…
   Звонила мадам Крюгер, но голос ее уже не был таким резким, таким дрожащим, как прежде. Теперь на расстоянии едва можно было расслышать ее шепот.
   – Ну, что вы, – спокойно возражал ей врач… – Вам не в чем себя упрекнуть… Уверяю вас, вы тут совсем ни при чем… А дети не спят? Нельзя ли их отвести к какой-нибудь соседке? Успокойтесь, я буду у вас не позже, чем через полчаса…
   Женщина продолжала что-то говорить, а Пардон лишь изредка вставлял короткие реплики.
   – Ну, конечно… конечно… Вы сделали все, что могли… Я этим займусь… Да… Да… Я сейчас приеду…
   Он повесил трубку и вздохнул. Мегрэ поднялся, а жена его сложила вязание и стала надевать пальто.
   – Он умер?
   – Несколько минут тому назад… Мне нужно срочно туда пойти… Теперь моя помощь понадобится жене…
   Они вышли вместе. Машина доктора стояла у тротуара.
   – Вы не хотите, чтобы я вас подвез?
   – Спасибо… Мы лучше пройдемся пешком…
   Это тоже было одной из традиций. Мадам Мегрэ брала мужа под руку, и они медленно шли в ночной тишине по пустынным улицам.
   – Ты рассказывал Пардону о деле Жоссе?
   – Да.
   – Успел досказать до конца?
   – Нет. Закончу в другой раз.
   – Ведь ты сделал все, что мог.
   – Так же, как Пардон сегодня вечером… Так же, как жена портного…
   Она сильнее сжала его руку.
   – Это не твоя вина…
   – Знаю…
   Было несколько дел, о которых комиссар не любил вспоминать, и самое странное, это были как раз те дела, которые он принимал ближе всего к сердцу.
   Для доктора Пардона поляк-портной с улицы Попинкур сначала был совсем незнакомым, таким же пациентом, как и все остальные. Но теперь, после того, как в телефонной трубке раздался крикливый голос, после того, как доктору в конце семейного обеда пришлось принять решение и усталым голосом произнести несколько слов, Мегрэ был убежден, что его друг запомнит этот случай на всю жизнь.
   Ведь одно время и Жоссе занимал важное место среди забот комиссара.
   Пока Лапуэнт печатал на машинке стенограмму допроса, во всех кабинетах слышались телефонные звонки, а журналисты и фотографы изнывали в коридорах от нетерпения. Мегрэ, ссутулясь, серьезный и сосредоточенный, переходил из одного отдела Сыскной полиции в другой.
   Как он и ожидал, в кабинете толстый Торранс допрашивал горничную, испанку. Это была молодая женщина лет тридцати, довольно красивая, с дерзким взглядом и тонкими, злыми губами.
   Оглядев ее с ног до головы, Мегрэ повернулся к Торрансу:
   – Что она говорит?
   – Она ничего не знает. Она спала и проснулась только, когда отейская полиция подняла шум на втором этаже.
   – В котором часу вернулась домой ее хозяйка?
   – Этого она не знает.
   – Ее не было дома?
   – Мне разрешили уйти, – вмешалась молодая женщина.
   Карлотту никто не спрашивал, но ее возмутило, что к ней относятся с пренебрежением.
   – У нее было назначено свидание с возлюбленным на берегу Сены, – объяснил Торранс.
   – В котором часу?
   – В половине девятого.
   – А когда она вернулась домой?
   – В одиннадцать.
   – В доме горел свет?
   – Она утверждает, что нет.
   – Я не утверждаю, а только говорю. У нее сохранился еще сильный акцент.
   – Вы прошли через большую комнату на первом этаже? – обратился к ней Мегрэ.
   – Нет, я прошла через черный ход.
   – Возле дома стояли машины?
   – Я заметила только автомобиль мадам.
   – А машина хозяина?
   – Не обратила внимания.
   – У вас не было привычки, вернувшись домой, пойти спросить, не нужно ли чего-нибудь вашим хозяевам?
   – Нет. В вечерние часы мне не было дела до того, когда они приходят и уходят…
   – Вы не слышали шума?
   – Нет. Я бы сказала, если бы слышала.
   – Вы сразу легли спать?
   – Несколько минут занималась вечерним туалетом.
   Мегрэ проворчал, обращаясь к Торрансу:
   – Вызовите ее возлюбленного. Проверьте.
   Карлотта неприязненным взглядом проводила комиссара до дверей.
   В кабинете инспекторов он взял телефонную трубку:
   – Будьте любезны, соедините меня с доктором Полем. Он, наверное, еще в институте судебной экспертизы… Если уже ушел, позвоните ему домой…
   Пришлось довольно долго ждать:
   – Это Мегрэ… Есть какие-нибудь новости?
   Он машинально записывал то, что говорил судебный медик, хотя в этом не было необходимости, так как скоро он должен был получить подробный отчет.
   Прежде всего убийца нанес рану в грудь, и этого оказалось достаточно, чтобы не больше чем через минуту наступила смерть.
   Значит, убийца в бешенстве продолжал наносить удары уже истекающему кровью трупу.
   Судебный врач сообщил, что в крови жертвы нашли такое количество алкоголя, которое показало, что жертва в тот момент, когда ей наносили удары, была пьяна.
   Она не ужинала. В желудке не оказалось остатков не вполне переваренной пищи. В печени пострадавшей нашли довольно серьезные отклонения от нормы.
   Что же касается времени, когда последовала смерть, то доктор Поль полагал, что убийство произошло между десятью часами вечера и часом ночи.
   – Вы не можете сказать точнее?
   – В данную минуту – нет. Еще одна подробность, которая, может быть, вас заинтересует. За несколько часов до смерти женщина имела половые сношения.
   – Возможно ли, что это было за полчаса до смерти?
   – Не исключено.
   – А за десять минут?
   – У меня нет научных данных, позволяющих мне ответить на ваш вопрос.
   – Спасибо, доктор.
   – А что он говорит?
   – Кто он?
   – Муж.
   – Что он невиновен.
   – И вы ему верите?
   – Не знаю.
   Зазвонил другой телефон. Один из инспекторов снял трубку и знаком показал Мегрэ, что просят его.
   – Это вы, комиссар? Говорит Комелио. Допрос закончен?
   – Несколько минут тому назад.
   – Я хотел бы вас видеть.
   – Сейчас иду.
   Только он собрался уходить, как в кабинет с возбужденным видом вошел инспектор Бонфис.
   – Я сейчас стучал к вам в кабинет, патрон… Я вернулся с улицы Лопер… Два часа провел там с мадам Сиран, кухаркой… Допрашивал ее и еще раз тщательно осмотрел дом… У меня есть новости…
   – Какие?
   – Жоссе признался?
   – Нет.
   – Он не говорил вам о кинжале?
   – О каком кинжале?
   – Мы с мадам Сиран осматривали комнату Жоссе, как вдруг я вижу, она что-то ищет и очень удивлена… Мне с трудом удалось выяснить у нее, в чем дело, потому что она, по-моему, симпатизировала хозяину, а о хозяйке была не очень высокого мнения. Но в конце концов мадам Сиран прошептала: «Немецкий кинжал!» Речь шла о немецком ноже, оружии десантных отрядов, который Жоссе мог хранить на память о войне…
   Мегрэ это удивило.
   – Разве Жоссе воевал в десантном отряде?
   – Нет. Он вообще не воевал. Жоссе освобожден от воинской повинности по состоянию здоровья. Просто один служащий его фирмы, некий мсье Жюль, привез этот нож и подарил ему.
   – Что он с ним делал?
   – Ничего. Нож лежал на маленьком бюро в его комнате и, видимо, иногда служил для разрезания бумаги… Так вот, он исчез…
   – И давно?
   – Только сегодня. Мадам Сиран в этом не сомневается. Это она убирает комнаты хозяина, тогда как испанка ведает комнатой и вещами мадам Жоссе.
   – Вы поискали как следует?
   – Обшарил весь дом, сверху донизу, включая погреб и подвал.
   Мегрэ чуть было не кинулся к себе в кабинет, чтобы спросить об этом у Жоссе, но сдержался. Прежде всего его ожидал судебный следователь, человек не очень-то покладистый. Кроме того, нужно было еще подумать.
   Он дошел до застекленной двери, отделявшей помещение Сыскной полиции от Дворца правосудия, миновал несколько коридоров и, наконец, постучал в хорошо знакомую дверь.
   – Садитесь, Мегрэ!
   На столе лежали дневные газеты, пестревшие кричащими заголовками и фотографиями.
   – Читали?
   – Да.
   – И он все же отрицает?
   – Да.
   – Но не может же он отрицать, что сцена на улице Коленкур происходила вчера, за несколько часов до убийства его жены?
   – Он сам рассказал об этом.
   – Он, конечно, утверждает, что это совпадение? Как всегда в таких случаях, Комелио вспылил, усы у него зашевелились.
   – В восемь часов вечера отец застает его со своей двадцатилетней дочерью, которую Жоссе сделал своей любовницей. Они поспорили, и отец потребовал, чтобы Жоссе женился на ней.
   Мегрэ устало вздохнул.
   – Жоссе пообещал ему разойтись с женой.
   – И жениться на его дочери?
   – Да.
   – Но для этого ему прежде всего пришлось бы отказаться от своего состояния и положения в обществе.
   – Это не совсем так. Вот уже несколько лет, как Жоссе владеет третьей частью предприятия по производству медикаментов.
   – Вы думаете, что его жена согласилась бы на развод?
   – Я ничего не думаю, господин судебный следователь.
   – Где он сейчас?
   – У меня в кабинете. Мой инспектор печатает протокол допроса. Как только он закончит, Жоссе его прочтет и подпишет.
   – А потом? Что вы собираетесь делать с Жоссе?
   Комелио чувствовал, что комиссар чего-то не договаривает, и это выводило его из себя.
   – Заранее могу сказать, что вы попросите оставить его на свободе, чтобы ваши инспектора могли установить за ним наблюдение в надежде, что так или иначе он себя выдаст.
   – Нет, не собираюсь.
   Это сбило судебного чиновника с толку.
   – Вы считаете его виновным?
   – Не знаю…
   – Послушайте, Мегрэ… Ведь здесь все яснее ясного… Мне уже звонили по телефону несколько моих знакомых, которые хорошо знали Жоссе и его жену…
   – Они настроены против него?
   – Просто они всегда знали ему цену.
   – Что они имеют в виду?
   – Честолюбец, не слишком разборчивый в средствах, который воспользовался страстью Кристины… Но когда она начала стареть и увядать, он завел себе молодую любовницу и не колеблясь…
   – Как только протокол будет отпечатан, я вам тут же его пришлю.
   – А что это изменит?
   – Я держу Жоссе у себя в кабинете. Вам решать.
   – Никто, слышите, никто не поверит в его невиновность. Я, конечно, прочитаю ваш протокол перед тем, как подписать ордер на арест, но считайте, что с этой минуты я принял решение.
   Комелио не нравилось, когда у комиссара бывало такое выражение лица. Когда Мегрэ уже выходил, он окликнул его: