Сименон Жорж. Револьвер Мегрэ

   – Вы хорошо сделали, что позвонили, Пардон.
   – Я боялся, что вы станете смеяться надо мной.
   – Я не знал, что моя жена рассказала историю с револьвером.
   – Кажется, я совершил промах?
   – Ничуть.
   Мегрэ нажал кнопку звонка и вызвал секретаря.
   – Меня никто не ждет?
   – Нет, господин комиссар, там никого нет, кроме нашего сумасшедшего.
   – Передай его Люкасу.
   Этот безобидный сумасшедший был постоянным посетителем. Он являлся аккуратно раз в неделю, чтобы предложить полиции свои услуги.
   Мегрэ все еще колебался. Скорее всего из-за боязни показаться смешным. Вся эта история, если взглянуть на нее со стороны, выглядела достаточно нелепой.
   На набережной он сначала хотел сесть в служебную машину, но потом из-за того же чувства неловкости решил отправиться на улицу Попинкур в такси. Так его никто не заметит. Что бы ни случилось, никто не сможет над ним посмеяться.

Глава вторая,

   в которой рассказывается о нелюбопытной консьержке и о господине средних лет, подсматривавшем в замочную скважину
 
   Швейцарская, расположенная налево под аркой, была похожа на пещеру и освещалась тусклым светом лампы, горевшей весь день. Небольшое помещение было тесно заставлено вещами, которые казались вдвинутыми друг в друга, как в детском конструкторе: печка, очень высокая кровать, покрытая красной периной, круглый стол под клеенкой, кресло, на котором спала жирная рыжая кошка.
   Не открывая двери, консьержка долго разглядывала Мегрэ через стекло и, так как он не уходил, наконец решилась открыть окошечко. Между двух створок ее голова казалась увеличенной ярмарочной фотографией, дешевой и вылинявшей от времени. Крашеные волосы были черными, а все остальное-бесцветным и бесформенным. Она молча ждала. Мегрэ спросил:
   – Как пройти к господину Лагранжу?
   Консьержка ответила не сразу, можно было подумать, что она глухая. Наконец уронила с безнадежной тоской:
   – Четвертый этаж налево, в глубине двора.
   – Он дома?
   В ее голосе звучала не скука, а равнодушие, возможно, презрение, может быть, даже ненависть ко всему, что существовало вне ее комнаты-аквариума. Она сказала медленно, тягучим голосом:
   – Раз доктор навещал его сегодня утром, значит дома.
   – Никто не заходил к нему после доктора Пардона?
   Мегрэ упомянул это имя, чтобы казаться осведомленным.
   – Он сказал, чтобы я туда пошла.
   – Кто?
   – Доктор. Он хотел дать мне денег, чтобы я там прибрала и приготовила поесть.
   – Вы там были?
   Консьержка отрицательно качнула головой.
   – Почему?
   Она пожала плечами.
   – Вы не ладите с господином Лагранжем?
   – Я здесь всего два месяца.
   – А прежняя консьержка живет еще в этом районе?
   – Она умерла.
   Он почувствовал, что бесполезно пытаться вытянуть из нее еще что-нибудь. Этот семиэтажный дом, выходящий на улицу, и четырехэтажная пристройка в глубине двора со всеми обитателями, снующими взад и вперед, мастеровыми, детьми, посетителями – все было ей ненавистно, все были врагами, единственная цель жизни которых – нарушать ее спокойствие.
   После сумрака и сырости швейцарской двор казался почти веселым, между каменными плитами кое-где даже пробивалась травка, солнце ярко освещало желтую штукатурку фасада в глубине двора, столяр в мастерской строгал доски, они пахли свежестью, а в коляске спал ребенок, за которым смотрела мать, выглядывая время от времени из окна второго этажа.
   Мегрэ хорошо знал этот район, потому что жил на соседней улице, где было много таких же домов. Во дворе его дома на бульваре Ришар-Ленуар тоже еще сохранилась уборная без сиденья, дверь которой всегда была полуоткрыта, как в деревне.
   Он медленно поднялся на четвертый этаж, нажал кнопку и услышал, что в глубине квартиры прозвучал звонок. Так же, как доктор Пардон, он долго ждал. Так же, как и доктор, Мегрэ услышал легкий шум, шлепанье босых ног по паркету, осторожный шорох и, наконец, он мог бы в этом поклясться, тяжелое дыхание совсем рядом за дверью. Никто не открывал. Он позвонил снова. На этот раз ни шороха, ни звука. Нагнувшись, он различил в замочной скважине блестящий глаз.
   Мегрэ кашлянул, не зная, назвать ли себя, но в тот момент, когда он уже раскрыл рот, чей-то голос произнес:
   – Минутку подождите.
   Снова шаги, человек за дверью отошел и вернулся, затем щелкнул замок, скрипнула задвижка. Из полуоткрытой двери на Мегрэ смотрел высокий мужчина в халате.
   – Вам рассказал доктор Пардон? – пробормотал он.
   Халат на нем был старый, поношенный, так же как и ночные туфли. Человек был небрит, волосы его были взъерошены.
   – Я комиссар Мегрэ.
   Человек кивнул, показав, что он его узнал.
   – Входите! Прошу простить…
   Он не уточнил за что.
   Они вошли прямо в большую неприбранную комнату, где Лагранж остановился в нерешительности, а Мегрэ, указывая на открытую дверь в спальню, произнес:
   – Ложитесь снова.
   – Спасибо. Охотно.
   Солнце заливало ярким светом это помещение, непохожее на квартиру. Скорее оно почему-то напоминало цыганский табор.
   – Простите, – повторял мужчина, ложась в неприбранную постель.
   Он тяжело дышал. Его лицо блестело от пота, а круглые большие глаза бегали по сторонам. В сущности, Мегрэ чувствовал себя тоже неловко.
   – Садитесь сюда…
   И, увидев, что на этом стуле лежат брюки, Лагранж снова повторил:
   – Простите…
   Комиссар не знал, куда переложить брюки, и в конце концов повесил их на спинку кровати, сказав решительно:
   – Вчера доктор Пардон сообщил нам, что мы будем иметь удовольствие познакомиться с вами…
   – Я тоже предполагал…
   – Вы были уже больны?
   Он заметил, что его собеседник замялся.
   – Да, я лежал в постели.
   – А когда вы почувствовали себя больным?
   – Не знаю… Вчера.
   – Вчера утром?
   – Кажется…
   – Сердце?
   – Все… Меня уже давно лечит доктор Пардон… И сердце… тоже…
   – Вы волнуетесь за сына?
   Он смотрел на Мегрэ, как некогда толстый школьник Лагранж смотрел на учителя, когда не знал урока.
   – Ваш сын еще не вернулся?
   Снова колебание.
   – Нет… Пока нет…
   – Вы хотели меня видеть?
   Мегрэ старался говорить спокойно, как человек, пришедший в гости. Лагранж, со своей стороны, попытался изобразить на лице слабую вежливую улыбку.
   – Да. Я говорил доктору…
   – Из-за вашего сына?
   Он, казалось, удивился и повторил:
   – Из-за сына?
   И сразу же отрицательно покачал головой.
   – Нет… Я еще не знал…
   – Вы не знали, что он уйдет?
   Лагранж поправил его, как бы считая это выражение слишком категоричным:
   – Он не возвращался.
   – С каких пор? Несколько дней?
   – Нет
   – Со вчерашнего утра?
   – Да.
   – Вы поссорились?
   Лагранж страдал от этих вопросов, но Мегрэ хотел добиться своего.
   – С Аленом мы никогда не ссорились. Он произнес это с гордостью, которая не ускользнула от внимания комиссара.
   – А с другими детьми?
   – Они больше не живут со мной.
   – А раньше, пока они были с вами?
   – С ними было совсем иначе…
   – Я думаю, вы обрадуетесь, если мы найдем вашего сына?
   Лагранж с ужасом посмотрел на него.
   – Что вы собираетесь сделать? – спросил он. Он резко поднялся, как здоровый человек, и вдруг снова упал на подушки, сразу обессилев.
   – Нет… не надо. Я думаю, лучше не надо…
   – Вы волнуетесь?
   – Не знаю.
   – Вы боитесь смерти?
   – Я болен. У меня больше нет сил. Я… – Он положил руку на грудь, как будто бы с беспокойством прислушиваясь к биению своего сердца.
   – Вы знаете, где работает ваш сын?
   – В последнее время-нет. Я не хотел, чтобы доктор рассказывал вам.
   – Однако два дня тому назад вы настаивали, чтобы доктор познакомил нас.
   – Я настаивал?
   – Вы хотели мне что-то сообщить. Не так ли?
   – Мне было любопытно увидеть вас.
   – И только?
   – Простите.
   Он извинялся по крайней мере в пятый раз.
   – Я болен, очень болен. Все дело в этом.
   – Однако ваш сын исчез.
   Лагранж забеспокоился.
   – Может быть, он поступил, как его сестра?
   – А что сделала его сестра?
   – Когда ей исполнилось двадцать один год, в самый день рождения, она ушла, не сказав ни слова, со всеми вещами.
   – Мужчина?
   – Нет. Она работает в бельевом магазине, в пассаже на Елисейских полях, и живет с подругой.
   – Почему?
   – Не знаю.
   – У вас есть старший сын?
   – Да, Филипп. Он женат.
   – А вы не думаете, что Ален у него?
   – Они не встречаются. Ничего не случилось, уверяю вас, кроме того, что я болен и остался один. Мне стыдно, что вы побеспокоились. Доктор не должен был… Не знаю, зачем я сказал ему про Алена. Наверно, у меня была высокая температура. Может быть, и сейчас. Не нужно оставаться здесь. Такой беспорядок! Очень душно. Не могу предложить вам даже стакан вина.
   – У вас нет прислуги?
   – Она не пришла.
   Было ясно, что Лагранж лжет.
   Мегрэ не решился спросить, есть ли у него деньги. В комнате было жарко, удушливо жарко, воздух тяжелый, спертый.
   – Не открыть ли окно?
   – Нет. Слишком шумно. У меня болит голова. Все болит.
   – Может быть, лучше отправить вас в больницу? Это его испугало.
   – Только не это! Я хочу остаться здесь.
   – Чтобы дождаться сына?
   – Сам не знаю.
   Странно. Временами Мегрэ охватывала жалость, и сразу же он раздражался, чувствуя, что перед ним играют комедию. Возможно, этот человек был действительно болен, но не настолько, чтобы распластываться на постели, как жирный червяк, не настолько, чтобы в глазах у него стояли слезы, а толстые губы складывались в гримасу плачущего ребенка.
   – Скажите, Лагранж…
   Мегрэ замолчал и вдруг поймал взгляд Лагранжа, ставший неожиданно твердым, один из тех пронзительных взглядов, который на вас украдкой бросают женщины, когда им кажется, что вы разгадали их тайну.
   – Что?
   – Вы уверены, что, когда просили доктора пригласить вас на обед для встречи со мной, вам нечего было мне рассказать?
   – Клянусь, я его просил просто так…
   Он лгал: именно поэтому и клялся. Опять же как женщина.
   – Не хотите дать никаких указаний, которые помогут нам найти вашего сына?
   В углу комнаты стоял комод. Мегрэ подошел к нему, все время чувствуя на себе взгляд Лагранжа.
   – Все же я попрошу у вас его фотографию. Лагранж собирался ответить, что у него ее нет.
   Мегрэ был настолько уверен в обратном, что как бы машинально выдвинул один из ящиков комода.
   – Здесь?
   В ящике были ключи, старый бумажник, картонная коробка с пуговицами, какие-то бумаги, счета за газ и электричество.
   – Дайте мне…
   – Что вам дать?
   – Бумажник.
   Опасаясь, как бы комиссар сам не раскрыл бумажник, он нашел в себе силы приподняться на локте.
   – Дайте… Кажется, там есть прошлогодняя фотография.
   Его лихорадило. Толстые, похожие на сосиски пальцы дрожали. Из маленького кармашка, явно зная, что она там, он вынул фотографию.
   – Раз вы так настаиваете… Я уверен, что ничего не случилось. Не нужно ее давать в газеты. Ничего не надо делать.
   – Я вам верну ее сегодня вечером. Или завтра. Он снова испугался.
   – Это не к спеху.
   – А что вы будете есть?
   – Я не хочу есть. Мне ничего не нужно.
   – А сегодня вечером?
   – Мне, наверно, станет лучше, и я смогу выйти.
   – А если вам не станет лучше?
   Лагранж готов был зарыдать от раздражения и нетерпения, и у Мегрэ не хватило жестокости расспрашивать дальше.
   – Последний вопрос. Где работал ваш сын Ален?
   – Я не знаю названия… В какой-то конторе на улице Реомюр.
   – Какая контора?
   – Рекламная… Да… Должно быть, рекламная. Он сделал вид, что поднимается проводить гостя.
   – Не беспокойтесь. До свидания, господин Лагранж.
   – До свидания, господин комиссар, не сердитесь на меня.
   Мегрэ чуть не спросил: «За что?» Но зачем было спрашивать? Он остановился на минуту на площадке, чтобы разжечь трубку, и услышал шлепанье босых ног по паркету, щелканье ключа в замке, скрип задвижки и, конечно, вздох облегчения. Проходя мимо швейцарской, он увидел голову консьержки в раме окошка и, поколебавшись, остановился.
   – Будет лучше, если вы, как просил доктор Пардон, будете время от времени подыматься и узнавать, не нужно ли ему чего-нибудь. Он действительно болен.
   – А сегодня ночью он был здоров, я даже подумала, что он хочет съехать с квартиры потихоньку, не заплатив.
   Мегрэ, совсем собравшийся уходить, нахмурился и подошел ближе.
   – Он выходил сегодня ночью?
   – И был настолько здоров, что даже вынес вместе с шофером такси огромный чемодан.
   – Вы говорили с ним?
   – Нет.
   – А в котором часу это было?
   – Около десяти часов. Я надеялась, что квартира освободится.
   – Вы слышали, как он вернулся?
   Она пожала плечами.
   – Конечно, раз он наверху.
   – Он вернулся с чемоданом?
   – Нет.
   Мегрэ жил слишком близко, чтобы брать такси. Проходя мимо бистро, он вспомнил о вчерашнем аперитиве, который так хорошо гармонировал с летним днем. Он подошел к стойке и выпил один аперитив, глядя невидящим взглядом на рабочих в белых блузах. Они чокались с ним.
   Переходя бульвар, он поднял голову и заметил в открытом окне мадам Мегрэ! Она, должно быть, тоже его заметила. Во всяком случае, услышала его шаги на лестнице, так как дверь открылась.
   – С ним еще ничего не произошло?
   – Она все еще думала о вчерашнем молодом человеке. Мегрэ вынул из кармана фотографию Алена и протянул ей.
   – Он?
   – Откуда ты достал?
   – Это он?
   – Конечно, он! Разве…
   Она вообразила, что Алена уже нет в живых, и была потрясена.
   – Да нет. Он все еще в бегах. Я только что был у его отца.
   – У того самого, о котором вчера говорил доктор?
   – Да. У Лагранжа.
   – Что он говорит?
   – Ничего.
   – Значит, ты так и не знаешь, зачем он взял твой револьвер?
   – Вероятно, чтобы им воспользоваться.
   Он позвонил в уголовную полицию, но там не было никаких новостей об Алене Лагранже.
   Он быстро позавтракал, взял такси и, доехав до набережной Орфевр, поднялся в фотолабораторию.
   – Сделайте столько экземпляров, сколько нужно, чтобы разослать во все полицейские участки Парижа…
   Мегрэ подумал, не разослать ли эту фотографию по всей Франции, но он все еще не хотел придавать слишком большое значение этой истории. Его смущало, что, по существу, ничего не случилось, если не считать кражи его собственного револьвера.
   Немного позже он вызвал к себе инспектора Люкаса. Мегрэ снял пиджак и закурил большую трубку.
   – Я хочу, чтобы ты прощупал шоферов такси, которые дежурят в районе улицы Попинкур. Знаешь стоянку на площади Вольтера? Конечно, машину взяли там. А сейчас ты всех ночных шоферов застанешь дома.
   – Что спрашивать?
   – Кто из них вчера, около десяти часов вечера, погрузил в машину большой чемодан во дворе дома на улице Попинкур. Я хотел бы знать, куда его отвезли.
   – Все?
   – Спроси еще, он ли отвез этого клиента обратно на улицу Попинкур.
   – Хорошо, патрон.
   В три часа дня полицейские радиомашины были уже снабжены фотографиями Алена Лагранжа; в четыре часа эти фотографии поступили в комиссариаты и полицейские посты с надписью: «Внимание! Вооружен!» В шесть часов все полицейские агенты, заступившие на дежурство, положат ее в карман.
   А Мегрэ не знал, что делать. Какое-то внутреннее смущение мешало ему принимать эту историю всерьез, но в кабинете не сиделось, и было такое чувство, что он теряет время, когда необходимо действовать.
   Ему хотелось бы подробно побеседовать с доктором Пардоном о Лагранже, однако в этот час приемная врача обычно переполнена больными. Мегрэ стеснялся помешать доктору. А, кстати, он даже не знал, о чем будет спрашивать.
   Перелистав телефонный справочник и найдя на улице Реомюр три рекламных агентства, он почти машинально списал их номера в записную книжку. Если бы немного спустя в кабинет не вошел инспектор Торранс и не спросил: «Нет ли поручений, патрон?», Мегрэ не послал бы никого в рекламные агентства.
   – Позвони во все три и узнай, в котором из них работал юноша по имени Ален Лагранж. Если найдешь, пойди туда и собери какие удастся сведения. Только не разговаривай с начальством, которое никогда ничего не знает, расспроси служащих.
   Он протянул еще полчаса, занимаясь мелкими делами. Затем принял викария, тот жаловался, что у него украли деньги из кружки для пожертвований. Принимая викария, он снова натянул пиджак. После ухода посетителя Мегрэ сразу вышел на улицу и сел в одну из полицейских машин, стоявших на набережной.
   – К пассажу на Елисейских полях!
   Улицы были переполнены. У входа в пассаж встречалось больше туристов со всех концов мира, чем французов. Мегрэ не часто бывал здесь. Он был поражен, увидев на протяжении ста метров пять бельевых магазинов. Ему стало неловко, когда он туда входил, и казалось, что продавщицы насмешливо разглядывают его.
   – У вас не работает здесь некая мадемуазель Лагранж?
   – Вы по личному вопросу?
   – Да. Так сказать…
   – У нас работает Лажони, Берта Лажони, но она в отпуске.