Страница:
— Грогу, хозяин! Побольше рому и самую капельку теплой водички!..
Тем временем другой репортер предложил мадам Гойяр проводить ее домой. По дороге она продолжала свои излияния.
— Что из того, что он был немножко легкомысленным?.. Все мужчины таковы, вы же сами понимаете, мосье!
Глава 9
Глава 10
Тем временем другой репортер предложил мадам Гойяр проводить ее домой. По дороге она продолжала свои излияния.
— Что из того, что он был немножко легкомысленным?.. Все мужчины таковы, вы же сами понимаете, мосье!
Глава 9
Шкатулка из ракушек
Мегрэ в это утро был в столь хорошем настроении, что Леруа отважился завести с ним разговор и далее задать кое-какие вопросы.
Никто не мог объяснить почему, но атмосфера в кафе «Адмирал» стала значительно менее напряженной. Быть может, причиной тому была погода, которая вдруг улучшилась. Небо казалось свежевымытым. Оно было бледно-голубое, и по нему бежали серебристые легкие облака. Горизонт стал шире, словно лопнул и раздался небесный купол. Море, тихое и блестящее, было усеяно белыми клиньями парусов, как карта генерального штаба — флажками.
Достаточно было одного солнечного луча — и Конкарно преобразился. Стены Старого города, казавшиеся такими унылыми под дождем, теперь засияли ослепительной белизной.
Журналисты, уставшие после трехдневной беготни, собрались в зале кафе. Они пили кофе и рассказывали друг другу разные истории! Один из них даже был в халате и ночных туфлях на босу ногу.
Мегрэ тем временем поднялся в каморку Эммы. Это была крохотная мансарда, скошенный потолок позволял выпрямиться лишь в одной половине комнаты. Слуховое окно выходило в тупичок.
Теперь око было распахнуто настежь, в каморку вливался свежий воздух, начинавший нагреваться от ласковых солнечных лучей. Внизу какая-то хозяйка, пользуясь погодой, развешивала в палисаднике белье. Из двора школы, расположенной неподалеку, доносился веселый шум перемены.
Инспектор Леруа присел на край узенькой железной кровати и начал:
— Не могу сказать, чтобы я полностью разгадал вашу систему, господин комиссар, но мне кажется, что я начинаю понимать…
Мегрэ посмотрел на него смеющимися глазами и выпустил большой клуб дыма прямо в золотые лучи.
— Вам повезло, старина! Именно в этом деле я применил новую систему, заключающуюся в том, что никакой системы как раз и не было… Я дам вам добрый совет. Если вы хотите продвинуться по службе, никогда не берите пример с меня и никогда не пытайтесь делать теоретические выводы, построенные на моей практике!
— Однако… Я вижу, вы решили собирать вещественные доказательства… После того как…
— Вот именно — после! После всего! Я вел расследование в обратном порядке, но это не значит, что следующее дело я не буду вести обычным путем… Все зависит от особенностей дела, Леруа, от лиц, замешанных в нем… Когда я приехал сюда, я сразу вцепился в одну личность… Она настолько пленила меня, что я не выпускал ее из своих рук до конца!..
Но о ком шла речь, комиссар так и не сказал. Он откинул старенькую простыню, которая прикрывала вешалку. На ней висел бретонский народный костюм из черного бархата, видимо, праздничное одеяние Эммы.
На туалете лежала гребенка с выломанными зубьями, шпильки и коробка чересчур розовой пудры. Наконец, в ящике туалета Мегрэ обнаружил то, что, по-видимому, искал. Это была шкатулка, оклеенная блестящими ракушками. Такие шкатулки продают на всех морских побережьях мира. Эту, очевидно, купили лет десять назад. Бог весть, какими путями попала она сюда, ибо на крышке было написано: «На память об Остенде».
Из шкатулки пахло пылью и долго лежавшей бумагой. Мегрэ присел на кровать рядом с инспектором. Его крупные пальцы бережно перебирали вещи, сложенные в шкатулке.
Сначала он достал голубые четки из граненых стеклянных бусин, затем — тоненькую серебряную цепочку. Потом круглый образок, сохранившийся от первого причастия, и флакон из-под дорогих духов. Очвидно, он остался после постояльцев, и Эмма соблазнилась его изысканной формой.
Ярким пятном краснела бумажная роза — воспоминание о каком-то празднике или танцульке.
Следом за ней появился маленький золотой крестик — единственный предмет, имевший хоть какую-то ценность…
Затем Мегрэ достал целую пачку почтовых открыток. На одной из них был изображен фасад большого отеля в Каннах. На обороте женским почерком, с множеством орфографических ошибок было написано:
«Лутче бы ты приехала чем тарчать в своей дыре где всегда дожж. Тут неплохо. Платят и есть дают чиво хочишь. Цалую тебя. Луиза».
Мегрэ передал открытку инспектору, а сам занялся снимком. Это была премия, из тех, что обычно выдают на ярмарках стрелку, угодившему в самое яблочко.
На снимке лицо стрелка было наполовину закрыто прикладом карабина и один глаз был прищурен. Однако вполне можно было разглядеть могучие плечи и морскую фуражку на его голове. Сияющая Эмма держала моряка за локоть обеими руками и улыбалась в объектив… Внизу была подпись «Кемпер».
Потом появилось засаленное, измятое письмо — видно, его не раз перечитывали:
— Сейчас живет кто-нибудь в той комнате, которую раньше занимал доктор? — спросил Мегрэ.
— Кажется, нет. Газетчики живут на третьем этаже.
Для очистки совести комиссар еще раз осмотрел мансарду, но ничего заслуживавшего внимания не нашел. Он спустился на первый этаж и открыл дверь комнаты номер три. Небольшой балкончик выходил на набережную; порт и гавань были как на ладони.
Кровать была оправлена, пол натерт, кувшин на тумбочке накрыт чистой салфеткой.
Инспектор следил за своим шефом с несколько скептическим любопытством. Посвистывая, Мегрэ огляделся вокруг и направился к маленькому дубовому столику возле окна. На нем стояла пепельница и лежал бювар.
Мегрэ открыл бювар. В нем хранились почтовая бумага с маркой отеля и голубой конверт, тоже с маркой отеля. Кроме того, в папке было два больших листа промокательной бумаги: один — почти черный от пропитавших его чернил, другой — использованный, очевидно, один раз.
— Принесите-ка мне зеркало, старина!
— Зеркало? Большое?
— Какое хотите. Только чтобы я мог поставить его на стол.
Когда инспектор вернулся с зеркалом, Мегрэ был уже на балконе. Он заложил большие пальцы в проймы жилета и с наслаждением дымил трубкой.
— Такое подойдет?
Мегрэ вошел в комнату и прикрыл окно. Затем взял зеркало, поставил его на стол и при помощи двух подсвечников, снятых с камина, приладил против зеркала промокательную бумагу.
Теперь каракули отражались в зеркале, но разобрать их было отнюдь нелегко. Многие буквы и даже слова вообще не отпечатались на промокательной бумаге, другие расплылись, и прочесть их можно было лишь с большим трудом.
— Понятно! — с хитрым видом сказал Леруа.
— И отлично. Тогда пойдите к хозяину и попросите у него кассовую книгу Эммы… Или что-нибудь еще, написанное ее рукой… Все равно что.
Мегрэ карандашом перенес на чистый лист бумаги следующие слова:
«… видеть… часов… пустой… обязательно…».
Когда инспектор вернулся, комиссар был занят восстановлением недостающих слов в предполагаемом тексте записки.
«Мне необходимо тебя видеть. Приходи завтра в одиннадцать часов в пустой дом, что стоит на площади возле гостиницы. Мы обязательно должны встретиться. Постучи, и я открою».
— Вот книжка, куда Эмма записывала белье, которое отдавала в стирку! — торжественно объявил Леруа.
— Спасибо, уже не нужно… Записка подписана, видите — …мма. То есть: Эмма. И записка была написана здесь, в этой комнате!
— Где официантка встречалась с доктором?! — вытаращил глаза инспектор.
Мегрэ понял, что после сцены, которую они наблюдали накануне с крыши гостиницы, мысль о близости Эммы и доктора вызывала у него отвращение.
— Так, значит, она…
— Спокойнее, молодой человек, спокойнее!.. Не надо поспешных умозаключений. И особенно дедуктивных выводов! Когда приходит поезд, в котором везут Гойяра?
— В одиннадцать тридцать две.
— Вот им вы и займитесь, старина. Предложите коллегам, которые его сопровождают, отвести нашего приятеля в жандармерию… Он будет там около полудня, правильно? Затем вы сообщите по телефону господину мэру, что я очень прошу его прибыть туда же и в то же время… Подождите!.. Вы позвоните на виллу мадам Мишу и скажете ей то же самое, понятно? И, наконец, вполне возможно, что жандармы с минуты на минуту приведут к вам официантку Эмму и ее любовника… Позаботьтесь, чтобы и они были в жандармерии к полудню… Кажется, я никого не забыл? Да, еще одна важная просьба: пусть Эмму без меня не допрашивают… Не давайте ей даже рта раскрыть…
— А как же таможенник?
— Он мне не нужен.
— А мосье Мостагэн?..
— Хм… Хотя… Нет. Он тоже не нужен.
Мегрэ спустился в кафе и заказал рюмку местного коньяку. Он неторопливо и с удовольствием выпил его и, уходя, бросил журналистам:
— Дело идет к концу, господа! Сегодня вечером вы сможете вернуться в Париж…
От прогулки по извилистым улицам Старого города настроение Мегрэ стало еще лучше. Он подошел к дверям жандармерии, над которыми развевался французский флаг. Волшебство солнечного дня, яркие цвета национального флага, веселый блеск белых стен создавали ощущение радостной атмосферы праздника 14 июля…
За дверью на месте дежурного сидел жандарм с юмористическим журналом в руках. Тихий и пустынный дворик, между каменными плитами которого пробивался пушистый зеленый мох, очень напоминал монастырский.
— Где бригадир?
— На задании. Лейтенант, бригадир и почти все жандармы ушли ловить бродягу, вам, конечно, известно, какого…
— Доктор Мишу на месте?
Жандарм улыбнулся и глянул на зарешеченное окошечко камеры.
— Будьте покойны, господин комиссар! Никуда он не денется…
— А ну-ка, откройте камеру.
Звякнули засовы. Комиссар крикнул сердечно и весело:
— Добрый день, доктор! Надеюсь, вы хорошо спали?
На комиссара смотрело серое лицо, заострившееся, как лезвие ножа. Доктор лежал на койке, до подбородка укрывшись грубым солдатским одеялом. Глаза его ввалились и лихорадочно горели.
— Что случилось? Вам нездоровится?
— Мне очень плохо, комиссар, — еле слышно прошептал доктор Мишу и со вздохом приподнялся на койке. — Это моя почка…
— Надеюсь, вам дают все, что вам нужно?
— Да, конечно. Вы очень любезны, комиссар.
Доктор лежал одетый. Он спустил ноги с кровати, сел и провел рукой по лбу. Комиссар тут же уселся верхом на стул и оперся локтями о спинку. Его цветущее лицо сияло неподдельной юношеской радостью.
— Я вижу, вы заказывали бургундское!
— Эту бутылку принесла мне вчера мать… Откровенно говоря, я предпочел бы не видеть ее… Но она кое-что прослышала в Париже и примчалась сюда…
Черные круги под глазами доктора были чуть ли не в пол-лица, и от этого небритые щеки казались еще более впалыми. Отсутствие галстука и измятый костюм усиливали впечатление отчаяния и растерянности, которое производила его жалкая фигура.
Доктор замолчал, чтобы откашляться. Он сплюнул в носовой платок и долго рассматривал мокроту, как человек, боящийся туберкулеза. Лицо доктора было сосредоточенно и тревожно.
— Есть новости? — спросил он устало.
— Жандармы ничего не говорили вам о том, что случилось ночью?
— Нет… А что случилось?.. Кого…
Он прижался к стене, словно боялся, что его ударят.
— Чепуха! Просто одного прохожего ранили в икру.
— А поймали того… того, кто стрелял? Я больше не могу, комиссар, я сойду с ума… И, согласитесь, есть от чего… Вероятно, пострадал еще один клиент кафе «Адмирал»? Ведь преследуют только нас… Я ломаю себе голову, но никак не могу понять, почему? За что?.. Мостагэн… Ле-Поммерэ… Гойяр!.. И яд, который предназначался всем сразу!.. Вот увидите, даже здесь, в тюрьме, они доберутся до меня… Но за что, за что?
Теперь лицо доктора было не только бледным, оно приобрело зеленоватый оттенок. Вид доктора вызывал отвращение, он казался живым воплощением ужаса, причем самого жалкого, самого отталкивающего.
— Я не могу спать… Смотрите, ведь это окно совсем близко. Оно зарешечено, но выстрелить можно и через решетку… Особенно ночью. Дежурный жандарм может заснуть или просто задуматься… Нет, комиссар, я не рожден для такой жизни!.. Вчера вечером, рассчитывая заснуть, я выпил целую бутылку вина… И не мог сомкнуть глаз. Мне было очень плохо… Хоть бы пристрелили этого бродягу с его желтым псом… Кажется, пса видели опять? Неужели он продолжает бродить вокруг кафе?.. Неужели никто не догадается прикончить его?.. А заодно и хозяина…
— Хозяин сегодня ночью покинул Конкарно.
— Вот как!
Доктор, очевидно, не мог в это поверить.
— Значит, он скрылся тут же после… после нового преступления?
— Он скрылся до!
— То есть как?.. Это же невозможно… Значит…
— Вот именно! Так я и сказал мэру сегодня ночью. Кстати, между нами говоря, ваш мэр тоже порядочный чудак!.. Как вы полагаете?
— Я?.. Не знаю… Не знаю…
— Неужели? А ведь он продал вам земельный участок. То есть между вами были какие-то отношения. Больше того, вы даже были друзьями…
— Нет, у нас были чисто деловые… хотя и хорошие отношения… Знаете, в провинции…
Мегрэ отметил, что голос доктора окреп и взгляд стал не таким тусклым.
— Так что же вы сказали мэру, комиссар?
Мегрэ вытащил свою клеенчатую записную книжку.
— Я сказал ему, что серия преступлений, или, точнее, серия покушений на убийство не могла быть совершена ни одним из известных нам лиц. Я не стану перечислять эти преступления, а перейду прямо к выводам… Я вполне объективен, не правда ли?.. И безупречно логичен… Вы, например, физически не могли стрелять в таможенника сегодня ночью… Стало быть, вас надо исключить из списка возможных виновников… Не мог стрелять и Ле-Поммерэ, поскольку завтра утром состоятся его похороны… Не стрелял и Гойяр, которого обнаружили в Париже… Ни тот, ни другой не могли также оказаться за дверью нежилого дома в пятницу вечером, когда был ранен Мостагэн… Приходится также исключить и Эмму…
— Но бродяга?.. Бродяга с желтым псом?
— Я о нем думал! Но он не мог отравить Ле-Поммерэ… В ту ночь он был совсем в другом месте, очень далеко оттуда, где разыгралась трагедия… Поэтому я и заявил мэру, что мы имеем дело с незнакомцем, с таинственным Иксом… Только он мог совершить все эти преступления… Если только…
— Если только?
— Если только не предположить, что преступников несколько! И что перед нами не односторонние преступления, а настоящая схватка между двумя группами… Или между двумя индивидуумами…
— Но, господин комиссар, что тогда будет со мной? Ведь неизвестные преступники бродят вокруг, кольцо сужается…
Лицо доктора вновь стало тусклым. Он схватился за голову обеими руками.
— Подумать только, ведь я так болен! Врачи предписали мне полнейший покой. О, для меня не понадобятся ни пуля, ни яд… Все необходимое сделает моя почка…
— Так какого же вы мнения о мэре?
— Не знаю. Ничего не могу сказать… Он из очень богатой семьи… Пожил в свое удовольствие в Париже, когда был молодым… Держал скаковую конюшню… Потом образумился. Часть состояния удалось спасти, он вернулся в дом своего деда, который тоже был когда-то мэром Конкарно… Потом продал мне земли, которые ему были не нужны… Мне думается, он хочет быть избранным в Совет республики и кончить свои дни сенатором…
Доктор встал. Можно было поклясться, что за последние два дня он потерял килограммов десять. И если бы он забился сейчас в истерике, в этом не было бы ничего удивительного.
— Вы окончательно сбили меня с толку, комиссар… Значит, Гойяр в Париже, а все думали… Но что он там делает? И зачем…
— Все это мы скоро узнаем. Гойяр сейчас прибудет в Конкарно… Пожалуй, далее он уже тут…
— Он арестован?
— Во всяком случае, его сопровождают два господина… Но это не то же самое…
— Что он говорит?
— Ничего. Правда, его ни о чем и не спрашивали. Резко повернувшись, доктор посмотрел в лицо комиссару На его скулах появились неровные красные пятна.
— Что вы имеете в виду?.. Мне кажется, один из нас сошел с ума!.. Вы почему-то говорите со мной о мэре и о Гойяре… А я чувствую — вы слышите? — я чувствую, что меня могут убить в любую минуту!.. Меня не спасут эти решетки!.. Не спасет толстый дурак-жандарм, разгуливающий во дворе!.. А я не хочу умирать. Не хочу!.. Пусть мне дадут револьвер, чтобы я мог защищаться!.. Или пусть арестуют тех, кто покушается на мою жизнь!.. Тех, кто убил Ле-Поммерэ и отравил перно…
Доктор дрожал всем телом.
— Я не герой! Рисковать жизнью не мое ремесло! Я просто человек, и наконец я тяжело болен!.. Я и так еле жив, еле нахожу силы бороться со смертью… А вы говорите… Говорите без конца!.. А что вы сделали, чтобы спасти мою жизнь?
В ярости он боднул стену.
— Все это очень похоже на заговор!.. Вы все сговорились свести меня с ума!.. Да! Вы хотите упрятать меня в дом для умалишенных!.. Может быть, все это происки матери?.. Я всегда мешал ей, потому что строго следил за своей долей в отцовском наследстве… Но я не сдамся без боя.
Мегрэ не шелохнулся. Он по-прежнему сидел посреди белой камеры, одна стена которой была залита солнцем, верхом на стуле, опершись локтями о спинку и зажав трубку в зубах.
Доктор возбужденно бегал по камере взад и вперед и, казалось, вот-вот забьется в истеричном припадке.
Внезапно в камере послышалось негромкое:
— Ку-ку!
Это произнес веселый, чуть насмешливый голос с чисто детскими модуляциями. Эрнест Мишу подскочил от неожиданности и осмотрел все углы. Лишь после этого он перевел взгляд на Мегрэ. Комиссар вынул трубку изо рта и посмеивался, искоса глядя на доктора.
Казалось, щелкнула соскочившая пружина.
Мишу замер, обмякший, растерянный. Он расплывался, таял, становился прозрачным, казалось, он вот-вот исчезнет.
— Неужели это вы…
Можно было подумать, что его голос доносится откуда-то издалека.
Так чревовещатели заставляют говорить неодушевленные предметы. Их голос раздается неизвестно откуда — с потолка или из фарфоровой вазы.
Глаза Мегрэ все еще смеялись, когда он неторопливо встал со стула и произнес серьезным, успокаивающим тоном, который совсем не вязался с выражением его лица:
— Не надо так волноваться!.. Я слышу шаги во дворе. Через несколько секунд убийца будет здесь, в этой камере…
Дежурный жандарм впустил в камеру мэра. Но во дворе снять раздались шаги и голоса людей.
Никто не мог объяснить почему, но атмосфера в кафе «Адмирал» стала значительно менее напряженной. Быть может, причиной тому была погода, которая вдруг улучшилась. Небо казалось свежевымытым. Оно было бледно-голубое, и по нему бежали серебристые легкие облака. Горизонт стал шире, словно лопнул и раздался небесный купол. Море, тихое и блестящее, было усеяно белыми клиньями парусов, как карта генерального штаба — флажками.
Достаточно было одного солнечного луча — и Конкарно преобразился. Стены Старого города, казавшиеся такими унылыми под дождем, теперь засияли ослепительной белизной.
Журналисты, уставшие после трехдневной беготни, собрались в зале кафе. Они пили кофе и рассказывали друг другу разные истории! Один из них даже был в халате и ночных туфлях на босу ногу.
Мегрэ тем временем поднялся в каморку Эммы. Это была крохотная мансарда, скошенный потолок позволял выпрямиться лишь в одной половине комнаты. Слуховое окно выходило в тупичок.
Теперь око было распахнуто настежь, в каморку вливался свежий воздух, начинавший нагреваться от ласковых солнечных лучей. Внизу какая-то хозяйка, пользуясь погодой, развешивала в палисаднике белье. Из двора школы, расположенной неподалеку, доносился веселый шум перемены.
Инспектор Леруа присел на край узенькой железной кровати и начал:
— Не могу сказать, чтобы я полностью разгадал вашу систему, господин комиссар, но мне кажется, что я начинаю понимать…
Мегрэ посмотрел на него смеющимися глазами и выпустил большой клуб дыма прямо в золотые лучи.
— Вам повезло, старина! Именно в этом деле я применил новую систему, заключающуюся в том, что никакой системы как раз и не было… Я дам вам добрый совет. Если вы хотите продвинуться по службе, никогда не берите пример с меня и никогда не пытайтесь делать теоретические выводы, построенные на моей практике!
— Однако… Я вижу, вы решили собирать вещественные доказательства… После того как…
— Вот именно — после! После всего! Я вел расследование в обратном порядке, но это не значит, что следующее дело я не буду вести обычным путем… Все зависит от особенностей дела, Леруа, от лиц, замешанных в нем… Когда я приехал сюда, я сразу вцепился в одну личность… Она настолько пленила меня, что я не выпускал ее из своих рук до конца!..
Но о ком шла речь, комиссар так и не сказал. Он откинул старенькую простыню, которая прикрывала вешалку. На ней висел бретонский народный костюм из черного бархата, видимо, праздничное одеяние Эммы.
На туалете лежала гребенка с выломанными зубьями, шпильки и коробка чересчур розовой пудры. Наконец, в ящике туалета Мегрэ обнаружил то, что, по-видимому, искал. Это была шкатулка, оклеенная блестящими ракушками. Такие шкатулки продают на всех морских побережьях мира. Эту, очевидно, купили лет десять назад. Бог весть, какими путями попала она сюда, ибо на крышке было написано: «На память об Остенде».
Из шкатулки пахло пылью и долго лежавшей бумагой. Мегрэ присел на кровать рядом с инспектором. Его крупные пальцы бережно перебирали вещи, сложенные в шкатулке.
Сначала он достал голубые четки из граненых стеклянных бусин, затем — тоненькую серебряную цепочку. Потом круглый образок, сохранившийся от первого причастия, и флакон из-под дорогих духов. Очвидно, он остался после постояльцев, и Эмма соблазнилась его изысканной формой.
Ярким пятном краснела бумажная роза — воспоминание о каком-то празднике или танцульке.
Следом за ней появился маленький золотой крестик — единственный предмет, имевший хоть какую-то ценность…
Затем Мегрэ достал целую пачку почтовых открыток. На одной из них был изображен фасад большого отеля в Каннах. На обороте женским почерком, с множеством орфографических ошибок было написано:
«Лутче бы ты приехала чем тарчать в своей дыре где всегда дожж. Тут неплохо. Платят и есть дают чиво хочишь. Цалую тебя. Луиза».
Мегрэ передал открытку инспектору, а сам занялся снимком. Это была премия, из тех, что обычно выдают на ярмарках стрелку, угодившему в самое яблочко.
На снимке лицо стрелка было наполовину закрыто прикладом карабина и один глаз был прищурен. Однако вполне можно было разглядеть могучие плечи и морскую фуражку на его голове. Сияющая Эмма держала моряка за локоть обеими руками и улыбалась в объектив… Внизу была подпись «Кемпер».
Потом появилось засаленное, измятое письмо — видно, его не раз перечитывали:
«Дорогая моя!Мегрэ сунул письмо в карман. Он задумчиво глядел на белье, сушившееся на другой стороне тупичка. В шкатулке не оставалось ничего, кроме костяной ручки без пера. В ручку была вделана стеклянная линза с видом усыпальницы Лурдской богоматери.
Все сделано, все подписано. У меня своя шхуна. Я назову ее «Красавица Эмма». Кемперский кюре обещался освятить ее святой водой, зерном, солью и всем, чем положено. Поставлю настоящее шампанское, пускай помнят о моем празднике много лет.
Выплачивать спервоначалу будет тяжеловато: я должен вносить в банк по десять тысяч франков в год. Но подумай только: на шхуне сто квадратных брассов парусов, и делает она десять узлов в час. Можно отлично заработать, перевозя в Англию лук. А коли так, мы скоро поженимся. Я уже нашел фрахт для первого рейса, но меня хотят обжулить, потому что я новенький.
Твоя хозяйка должна была отпустить тебя на освящение шхуны не на один день, а на два, потому что все будут пьяные и ты все равно не смелеешь вернуться в Конкарно. Мне уже не раз пришлось раскошеливаться, все требуют, чтобы я обмывал шхуну, она стоит в гавани под новеньким флагом.
Я снимусь на капитанском мостике и карточку пришлю тебе.
Целую тебя и обнимаю. Я тебя люблю и не дождусь, когда ты станешь моей женой.
Леон».
— Сейчас живет кто-нибудь в той комнате, которую раньше занимал доктор? — спросил Мегрэ.
— Кажется, нет. Газетчики живут на третьем этаже.
Для очистки совести комиссар еще раз осмотрел мансарду, но ничего заслуживавшего внимания не нашел. Он спустился на первый этаж и открыл дверь комнаты номер три. Небольшой балкончик выходил на набережную; порт и гавань были как на ладони.
Кровать была оправлена, пол натерт, кувшин на тумбочке накрыт чистой салфеткой.
Инспектор следил за своим шефом с несколько скептическим любопытством. Посвистывая, Мегрэ огляделся вокруг и направился к маленькому дубовому столику возле окна. На нем стояла пепельница и лежал бювар.
Мегрэ открыл бювар. В нем хранились почтовая бумага с маркой отеля и голубой конверт, тоже с маркой отеля. Кроме того, в папке было два больших листа промокательной бумаги: один — почти черный от пропитавших его чернил, другой — использованный, очевидно, один раз.
— Принесите-ка мне зеркало, старина!
— Зеркало? Большое?
— Какое хотите. Только чтобы я мог поставить его на стол.
Когда инспектор вернулся с зеркалом, Мегрэ был уже на балконе. Он заложил большие пальцы в проймы жилета и с наслаждением дымил трубкой.
— Такое подойдет?
Мегрэ вошел в комнату и прикрыл окно. Затем взял зеркало, поставил его на стол и при помощи двух подсвечников, снятых с камина, приладил против зеркала промокательную бумагу.
Теперь каракули отражались в зеркале, но разобрать их было отнюдь нелегко. Многие буквы и даже слова вообще не отпечатались на промокательной бумаге, другие расплылись, и прочесть их можно было лишь с большим трудом.
— Понятно! — с хитрым видом сказал Леруа.
— И отлично. Тогда пойдите к хозяину и попросите у него кассовую книгу Эммы… Или что-нибудь еще, написанное ее рукой… Все равно что.
Мегрэ карандашом перенес на чистый лист бумаги следующие слова:
«… видеть… часов… пустой… обязательно…».
Когда инспектор вернулся, комиссар был занят восстановлением недостающих слов в предполагаемом тексте записки.
«Мне необходимо тебя видеть. Приходи завтра в одиннадцать часов в пустой дом, что стоит на площади возле гостиницы. Мы обязательно должны встретиться. Постучи, и я открою».
— Вот книжка, куда Эмма записывала белье, которое отдавала в стирку! — торжественно объявил Леруа.
— Спасибо, уже не нужно… Записка подписана, видите — …мма. То есть: Эмма. И записка была написана здесь, в этой комнате!
— Где официантка встречалась с доктором?! — вытаращил глаза инспектор.
Мегрэ понял, что после сцены, которую они наблюдали накануне с крыши гостиницы, мысль о близости Эммы и доктора вызывала у него отвращение.
— Так, значит, она…
— Спокойнее, молодой человек, спокойнее!.. Не надо поспешных умозаключений. И особенно дедуктивных выводов! Когда приходит поезд, в котором везут Гойяра?
— В одиннадцать тридцать две.
— Вот им вы и займитесь, старина. Предложите коллегам, которые его сопровождают, отвести нашего приятеля в жандармерию… Он будет там около полудня, правильно? Затем вы сообщите по телефону господину мэру, что я очень прошу его прибыть туда же и в то же время… Подождите!.. Вы позвоните на виллу мадам Мишу и скажете ей то же самое, понятно? И, наконец, вполне возможно, что жандармы с минуты на минуту приведут к вам официантку Эмму и ее любовника… Позаботьтесь, чтобы и они были в жандармерии к полудню… Кажется, я никого не забыл? Да, еще одна важная просьба: пусть Эмму без меня не допрашивают… Не давайте ей даже рта раскрыть…
— А как же таможенник?
— Он мне не нужен.
— А мосье Мостагэн?..
— Хм… Хотя… Нет. Он тоже не нужен.
Мегрэ спустился в кафе и заказал рюмку местного коньяку. Он неторопливо и с удовольствием выпил его и, уходя, бросил журналистам:
— Дело идет к концу, господа! Сегодня вечером вы сможете вернуться в Париж…
От прогулки по извилистым улицам Старого города настроение Мегрэ стало еще лучше. Он подошел к дверям жандармерии, над которыми развевался французский флаг. Волшебство солнечного дня, яркие цвета национального флага, веселый блеск белых стен создавали ощущение радостной атмосферы праздника 14 июля…
За дверью на месте дежурного сидел жандарм с юмористическим журналом в руках. Тихий и пустынный дворик, между каменными плитами которого пробивался пушистый зеленый мох, очень напоминал монастырский.
— Где бригадир?
— На задании. Лейтенант, бригадир и почти все жандармы ушли ловить бродягу, вам, конечно, известно, какого…
— Доктор Мишу на месте?
Жандарм улыбнулся и глянул на зарешеченное окошечко камеры.
— Будьте покойны, господин комиссар! Никуда он не денется…
— А ну-ка, откройте камеру.
Звякнули засовы. Комиссар крикнул сердечно и весело:
— Добрый день, доктор! Надеюсь, вы хорошо спали?
На комиссара смотрело серое лицо, заострившееся, как лезвие ножа. Доктор лежал на койке, до подбородка укрывшись грубым солдатским одеялом. Глаза его ввалились и лихорадочно горели.
— Что случилось? Вам нездоровится?
— Мне очень плохо, комиссар, — еле слышно прошептал доктор Мишу и со вздохом приподнялся на койке. — Это моя почка…
— Надеюсь, вам дают все, что вам нужно?
— Да, конечно. Вы очень любезны, комиссар.
Доктор лежал одетый. Он спустил ноги с кровати, сел и провел рукой по лбу. Комиссар тут же уселся верхом на стул и оперся локтями о спинку. Его цветущее лицо сияло неподдельной юношеской радостью.
— Я вижу, вы заказывали бургундское!
— Эту бутылку принесла мне вчера мать… Откровенно говоря, я предпочел бы не видеть ее… Но она кое-что прослышала в Париже и примчалась сюда…
Черные круги под глазами доктора были чуть ли не в пол-лица, и от этого небритые щеки казались еще более впалыми. Отсутствие галстука и измятый костюм усиливали впечатление отчаяния и растерянности, которое производила его жалкая фигура.
Доктор замолчал, чтобы откашляться. Он сплюнул в носовой платок и долго рассматривал мокроту, как человек, боящийся туберкулеза. Лицо доктора было сосредоточенно и тревожно.
— Есть новости? — спросил он устало.
— Жандармы ничего не говорили вам о том, что случилось ночью?
— Нет… А что случилось?.. Кого…
Он прижался к стене, словно боялся, что его ударят.
— Чепуха! Просто одного прохожего ранили в икру.
— А поймали того… того, кто стрелял? Я больше не могу, комиссар, я сойду с ума… И, согласитесь, есть от чего… Вероятно, пострадал еще один клиент кафе «Адмирал»? Ведь преследуют только нас… Я ломаю себе голову, но никак не могу понять, почему? За что?.. Мостагэн… Ле-Поммерэ… Гойяр!.. И яд, который предназначался всем сразу!.. Вот увидите, даже здесь, в тюрьме, они доберутся до меня… Но за что, за что?
Теперь лицо доктора было не только бледным, оно приобрело зеленоватый оттенок. Вид доктора вызывал отвращение, он казался живым воплощением ужаса, причем самого жалкого, самого отталкивающего.
— Я не могу спать… Смотрите, ведь это окно совсем близко. Оно зарешечено, но выстрелить можно и через решетку… Особенно ночью. Дежурный жандарм может заснуть или просто задуматься… Нет, комиссар, я не рожден для такой жизни!.. Вчера вечером, рассчитывая заснуть, я выпил целую бутылку вина… И не мог сомкнуть глаз. Мне было очень плохо… Хоть бы пристрелили этого бродягу с его желтым псом… Кажется, пса видели опять? Неужели он продолжает бродить вокруг кафе?.. Неужели никто не догадается прикончить его?.. А заодно и хозяина…
— Хозяин сегодня ночью покинул Конкарно.
— Вот как!
Доктор, очевидно, не мог в это поверить.
— Значит, он скрылся тут же после… после нового преступления?
— Он скрылся до!
— То есть как?.. Это же невозможно… Значит…
— Вот именно! Так я и сказал мэру сегодня ночью. Кстати, между нами говоря, ваш мэр тоже порядочный чудак!.. Как вы полагаете?
— Я?.. Не знаю… Не знаю…
— Неужели? А ведь он продал вам земельный участок. То есть между вами были какие-то отношения. Больше того, вы даже были друзьями…
— Нет, у нас были чисто деловые… хотя и хорошие отношения… Знаете, в провинции…
Мегрэ отметил, что голос доктора окреп и взгляд стал не таким тусклым.
— Так что же вы сказали мэру, комиссар?
Мегрэ вытащил свою клеенчатую записную книжку.
— Я сказал ему, что серия преступлений, или, точнее, серия покушений на убийство не могла быть совершена ни одним из известных нам лиц. Я не стану перечислять эти преступления, а перейду прямо к выводам… Я вполне объективен, не правда ли?.. И безупречно логичен… Вы, например, физически не могли стрелять в таможенника сегодня ночью… Стало быть, вас надо исключить из списка возможных виновников… Не мог стрелять и Ле-Поммерэ, поскольку завтра утром состоятся его похороны… Не стрелял и Гойяр, которого обнаружили в Париже… Ни тот, ни другой не могли также оказаться за дверью нежилого дома в пятницу вечером, когда был ранен Мостагэн… Приходится также исключить и Эмму…
— Но бродяга?.. Бродяга с желтым псом?
— Я о нем думал! Но он не мог отравить Ле-Поммерэ… В ту ночь он был совсем в другом месте, очень далеко оттуда, где разыгралась трагедия… Поэтому я и заявил мэру, что мы имеем дело с незнакомцем, с таинственным Иксом… Только он мог совершить все эти преступления… Если только…
— Если только?
— Если только не предположить, что преступников несколько! И что перед нами не односторонние преступления, а настоящая схватка между двумя группами… Или между двумя индивидуумами…
— Но, господин комиссар, что тогда будет со мной? Ведь неизвестные преступники бродят вокруг, кольцо сужается…
Лицо доктора вновь стало тусклым. Он схватился за голову обеими руками.
— Подумать только, ведь я так болен! Врачи предписали мне полнейший покой. О, для меня не понадобятся ни пуля, ни яд… Все необходимое сделает моя почка…
— Так какого же вы мнения о мэре?
— Не знаю. Ничего не могу сказать… Он из очень богатой семьи… Пожил в свое удовольствие в Париже, когда был молодым… Держал скаковую конюшню… Потом образумился. Часть состояния удалось спасти, он вернулся в дом своего деда, который тоже был когда-то мэром Конкарно… Потом продал мне земли, которые ему были не нужны… Мне думается, он хочет быть избранным в Совет республики и кончить свои дни сенатором…
Доктор встал. Можно было поклясться, что за последние два дня он потерял килограммов десять. И если бы он забился сейчас в истерике, в этом не было бы ничего удивительного.
— Вы окончательно сбили меня с толку, комиссар… Значит, Гойяр в Париже, а все думали… Но что он там делает? И зачем…
— Все это мы скоро узнаем. Гойяр сейчас прибудет в Конкарно… Пожалуй, далее он уже тут…
— Он арестован?
— Во всяком случае, его сопровождают два господина… Но это не то же самое…
— Что он говорит?
— Ничего. Правда, его ни о чем и не спрашивали. Резко повернувшись, доктор посмотрел в лицо комиссару На его скулах появились неровные красные пятна.
— Что вы имеете в виду?.. Мне кажется, один из нас сошел с ума!.. Вы почему-то говорите со мной о мэре и о Гойяре… А я чувствую — вы слышите? — я чувствую, что меня могут убить в любую минуту!.. Меня не спасут эти решетки!.. Не спасет толстый дурак-жандарм, разгуливающий во дворе!.. А я не хочу умирать. Не хочу!.. Пусть мне дадут револьвер, чтобы я мог защищаться!.. Или пусть арестуют тех, кто покушается на мою жизнь!.. Тех, кто убил Ле-Поммерэ и отравил перно…
Доктор дрожал всем телом.
— Я не герой! Рисковать жизнью не мое ремесло! Я просто человек, и наконец я тяжело болен!.. Я и так еле жив, еле нахожу силы бороться со смертью… А вы говорите… Говорите без конца!.. А что вы сделали, чтобы спасти мою жизнь?
В ярости он боднул стену.
— Все это очень похоже на заговор!.. Вы все сговорились свести меня с ума!.. Да! Вы хотите упрятать меня в дом для умалишенных!.. Может быть, все это происки матери?.. Я всегда мешал ей, потому что строго следил за своей долей в отцовском наследстве… Но я не сдамся без боя.
Мегрэ не шелохнулся. Он по-прежнему сидел посреди белой камеры, одна стена которой была залита солнцем, верхом на стуле, опершись локтями о спинку и зажав трубку в зубах.
Доктор возбужденно бегал по камере взад и вперед и, казалось, вот-вот забьется в истеричном припадке.
Внезапно в камере послышалось негромкое:
— Ку-ку!
Это произнес веселый, чуть насмешливый голос с чисто детскими модуляциями. Эрнест Мишу подскочил от неожиданности и осмотрел все углы. Лишь после этого он перевел взгляд на Мегрэ. Комиссар вынул трубку изо рта и посмеивался, искоса глядя на доктора.
Казалось, щелкнула соскочившая пружина.
Мишу замер, обмякший, растерянный. Он расплывался, таял, становился прозрачным, казалось, он вот-вот исчезнет.
— Неужели это вы…
Можно было подумать, что его голос доносится откуда-то издалека.
Так чревовещатели заставляют говорить неодушевленные предметы. Их голос раздается неизвестно откуда — с потолка или из фарфоровой вазы.
Глаза Мегрэ все еще смеялись, когда он неторопливо встал со стула и произнес серьезным, успокаивающим тоном, который совсем не вязался с выражением его лица:
— Не надо так волноваться!.. Я слышу шаги во дворе. Через несколько секунд убийца будет здесь, в этой камере…
Дежурный жандарм впустил в камеру мэра. Но во дворе снять раздались шаги и голоса людей.
Глава 10
«Красавица Эмма»
— Вы просили меня приехать, комиссар?
Мегрэ не успел ответить. Во дворе появились два полицейских инспектора, между ними шел Жан Гойяр. За воротами бурлила возбужденная толпа.
Рядом со своими телохранителями журналист казался еще меньше, еще толще и короче. Он нахлобучил шляпу до самых бровей и, без сомнения боясь фотографов, прикрыл низ лица носовым платком.
— Давайте его сюда! — сказал Мегрэ инспекторам. — А сами не откажите в любезности сходить за стульями, так как я уже слышу женские голоса.
Пронзительный женский голос кричал:
— Где он?.. Я хочу его видеть немедленно! И я вас сотру в порошок, инспектор! Вы слышите?.. Сотру в порошок!
Ворвалась мадам Мишу, накрашенная, напудренная, в шелковом платье цвета мов. Она была увешана драгоценностями и задыхалась от негодования.
— Ах!.. Вы здесь, дорогой друг!.. — зажеманничала она, увидев мэра. — Можете себе представить подобную наглость?.. Этот молодой человек является ко мне, когда я еще не одета!.. Моя прислуга в отпуске… Я говорю ему через дверь, что не могу его принять, а он настаивает, он требует, он заявляет, что получил приказ привести меня!.. Представляете? Он дожидался в гостиной, пока я заканчивала туалет!.. Это просто невероятно!.. А ведь мой покойный муле был депутатом, он был почти избран председателем Совета!.. И этот лоботряс… да, именно лоботряс…
Она была так возмущена, что вряд ли понимала, что происходит вокруг. И вдруг она увидела Гойяра, упорно отворачивавшегося к стене, и сына, который сидел на краю койки, сжав голову руками. В залитый солнцем дворик медленно въехала открытая машина. Синели мундиры жандармов, невидимая толпа орала и свистела.
— Что это?.. Что происходит?
Ворота пришлось закрыть на засов, иначе толпа ворвалась бы во двор. Из машины вытащили бродягу. Теперь он был не только в наручниках; щиколотки его ног были связаны толстой веревкой, поэтому его волочили, как плотно упакованный тюк.
Следом за ним появилась Эмма. Наручников на ней не было, но лицо ее застыло, точно во сне.
— Развяжите ему ноги! — сказал комиссар.
Жандармы были горды своей добычей и все еще не остыли после охоты. Судя по всему, охота была нелегкой. Их мундиры были измяты и порваны, а лицо бродяги было в крови, которая текла из рассеченной губы.
Мадам Мишу издала вопль ужаса и попятилась к стене, словно увидела нечто отвратительное. Бродяга молча позволил развязать себе ноги. Он поднял голову и очень медленно осмотрелся.
— Без глупостей, Леон!.. Понятно? — проворчал Мегрэ. Бродяга вздрогнул и стал взглядом искать того, кто произнес эти слова.
— Дайте ему стул и носовой платок, — сказал комиссар.
Он заметил, как Гойяр скользнул в глубину камеры и скрылся за спиной мадам Мишу. Доктор, не глядя ни на кого, громко стучал зубами. Лейтенант жандармерии растерянно оглядывал собравшихся, стараясь угадать свою роль в предстоящей сцене. По-видимому, его немало удивило это необычное сборище.
— Закройте дверь! — скомандовал комиссар. — И пусть все сядут… Лейтенант, ваш бригадир может вести протокол?
Может? Очень хорошо. Пусть он сядет за столик… Попрошу сесть и вас, господин мэр…
Толпа на улице замолкла, но даже здесь, в камере, ощущался ее накал, ее нетерпеливое ожидание.
Мегрэ ходил по камере взад и вперед, неторопливо набивая трубку. Затем он повернулся к инспектору:
— Вы бы позвонили в Кемпер, Леруа, секретарю профсоюза моряков, и спросили его: что случилось пять или шесть, а может быть, и семь лет назад со шхуной «Красавица Эмма»…
Леруа направился к двери, но мэр кашлянул и сделал знак, что хочет говорить.
— Могу вас проинформировать, комиссар… Историю шхуны «Красавица Эмма» в наших краях знают решительно все…
— Говорите.
Бродяга в своем углу заворчал, как злая собака. Эмма, сидя на краешке стула, не сводила с него глаз. Случайно она оказалась рядом с мадам Мишу, приторный запах духов этой дамы постепенно заполнял камеру.
— Сам я этой шхуны не видел, — непринужденно, чуть-чуть позируя, начал мэр. — Но знаю, что принадлежала она некоему Ле-Глену, или Ле-Гэреку… Он слыл отличным моряком, но был отчаянный парень… Как и все местные шхуны, «Красавица Эмма» доставляла ранние овощи в Англию… Но однажды все узнали, что «Красавица Эмма» ушла в более дальнее плавание… Два месяца о ней ничего не было слышно… Потом пришло известие, что шхуна была задержана по прибытии в маленький порт неподалеку от Нью-Йорка и что весь экипаж ее арестован… На шхуне был найден и конфискован груз кокаина… Конфисковали, разумеется, и шхуну… В то время почти все торговые суда, совершавшие рейсы через Атлантику и на Новую Землю, занимались контрабандной торговлей наркотиками…
— Благодарю вас… Сидеть смирно, Леон!.. Отвечайте со своего места. И главное — отвечайте на вопросы и только на вопросы. Вы поняли? Итак, прежде всего: где вас арестовали сегодня?
Бродяга вытер кровь, продолжавшую струиться по его подбородку, и глухим голосом ответил:
— Нас арестовали в Роспордене, на товарной станции… Мы ждали темноты, чтобы забраться в какой-нибудь поезд…
— Сколько денег было у вас при себе?
За бродягу ответил лейтенант:
— Одиннадцать франков и несколько монет.
Мегрэ взглянул на Эмму. Слезы бежали по ее щекам. Бродяга сидел согнувшись, как зверь, готовящийся к прыжку. Комиссар посмотрел на доктора. Эрнест Мишу не двигался, но, казалось, был на грани нервного припадка. Комиссар сделал знак одному из жандармов, и тот пересел поближе к доктору, чтобы следить за каждым его движением.
Бригадир прилежно писал, перо с металлическими скрипом царапало бумагу.
Мегрэ не успел ответить. Во дворе появились два полицейских инспектора, между ними шел Жан Гойяр. За воротами бурлила возбужденная толпа.
Рядом со своими телохранителями журналист казался еще меньше, еще толще и короче. Он нахлобучил шляпу до самых бровей и, без сомнения боясь фотографов, прикрыл низ лица носовым платком.
— Давайте его сюда! — сказал Мегрэ инспекторам. — А сами не откажите в любезности сходить за стульями, так как я уже слышу женские голоса.
Пронзительный женский голос кричал:
— Где он?.. Я хочу его видеть немедленно! И я вас сотру в порошок, инспектор! Вы слышите?.. Сотру в порошок!
Ворвалась мадам Мишу, накрашенная, напудренная, в шелковом платье цвета мов. Она была увешана драгоценностями и задыхалась от негодования.
— Ах!.. Вы здесь, дорогой друг!.. — зажеманничала она, увидев мэра. — Можете себе представить подобную наглость?.. Этот молодой человек является ко мне, когда я еще не одета!.. Моя прислуга в отпуске… Я говорю ему через дверь, что не могу его принять, а он настаивает, он требует, он заявляет, что получил приказ привести меня!.. Представляете? Он дожидался в гостиной, пока я заканчивала туалет!.. Это просто невероятно!.. А ведь мой покойный муле был депутатом, он был почти избран председателем Совета!.. И этот лоботряс… да, именно лоботряс…
Она была так возмущена, что вряд ли понимала, что происходит вокруг. И вдруг она увидела Гойяра, упорно отворачивавшегося к стене, и сына, который сидел на краю койки, сжав голову руками. В залитый солнцем дворик медленно въехала открытая машина. Синели мундиры жандармов, невидимая толпа орала и свистела.
— Что это?.. Что происходит?
Ворота пришлось закрыть на засов, иначе толпа ворвалась бы во двор. Из машины вытащили бродягу. Теперь он был не только в наручниках; щиколотки его ног были связаны толстой веревкой, поэтому его волочили, как плотно упакованный тюк.
Следом за ним появилась Эмма. Наручников на ней не было, но лицо ее застыло, точно во сне.
— Развяжите ему ноги! — сказал комиссар.
Жандармы были горды своей добычей и все еще не остыли после охоты. Судя по всему, охота была нелегкой. Их мундиры были измяты и порваны, а лицо бродяги было в крови, которая текла из рассеченной губы.
Мадам Мишу издала вопль ужаса и попятилась к стене, словно увидела нечто отвратительное. Бродяга молча позволил развязать себе ноги. Он поднял голову и очень медленно осмотрелся.
— Без глупостей, Леон!.. Понятно? — проворчал Мегрэ. Бродяга вздрогнул и стал взглядом искать того, кто произнес эти слова.
— Дайте ему стул и носовой платок, — сказал комиссар.
Он заметил, как Гойяр скользнул в глубину камеры и скрылся за спиной мадам Мишу. Доктор, не глядя ни на кого, громко стучал зубами. Лейтенант жандармерии растерянно оглядывал собравшихся, стараясь угадать свою роль в предстоящей сцене. По-видимому, его немало удивило это необычное сборище.
— Закройте дверь! — скомандовал комиссар. — И пусть все сядут… Лейтенант, ваш бригадир может вести протокол?
Может? Очень хорошо. Пусть он сядет за столик… Попрошу сесть и вас, господин мэр…
Толпа на улице замолкла, но даже здесь, в камере, ощущался ее накал, ее нетерпеливое ожидание.
Мегрэ ходил по камере взад и вперед, неторопливо набивая трубку. Затем он повернулся к инспектору:
— Вы бы позвонили в Кемпер, Леруа, секретарю профсоюза моряков, и спросили его: что случилось пять или шесть, а может быть, и семь лет назад со шхуной «Красавица Эмма»…
Леруа направился к двери, но мэр кашлянул и сделал знак, что хочет говорить.
— Могу вас проинформировать, комиссар… Историю шхуны «Красавица Эмма» в наших краях знают решительно все…
— Говорите.
Бродяга в своем углу заворчал, как злая собака. Эмма, сидя на краешке стула, не сводила с него глаз. Случайно она оказалась рядом с мадам Мишу, приторный запах духов этой дамы постепенно заполнял камеру.
— Сам я этой шхуны не видел, — непринужденно, чуть-чуть позируя, начал мэр. — Но знаю, что принадлежала она некоему Ле-Глену, или Ле-Гэреку… Он слыл отличным моряком, но был отчаянный парень… Как и все местные шхуны, «Красавица Эмма» доставляла ранние овощи в Англию… Но однажды все узнали, что «Красавица Эмма» ушла в более дальнее плавание… Два месяца о ней ничего не было слышно… Потом пришло известие, что шхуна была задержана по прибытии в маленький порт неподалеку от Нью-Йорка и что весь экипаж ее арестован… На шхуне был найден и конфискован груз кокаина… Конфисковали, разумеется, и шхуну… В то время почти все торговые суда, совершавшие рейсы через Атлантику и на Новую Землю, занимались контрабандной торговлей наркотиками…
— Благодарю вас… Сидеть смирно, Леон!.. Отвечайте со своего места. И главное — отвечайте на вопросы и только на вопросы. Вы поняли? Итак, прежде всего: где вас арестовали сегодня?
Бродяга вытер кровь, продолжавшую струиться по его подбородку, и глухим голосом ответил:
— Нас арестовали в Роспордене, на товарной станции… Мы ждали темноты, чтобы забраться в какой-нибудь поезд…
— Сколько денег было у вас при себе?
За бродягу ответил лейтенант:
— Одиннадцать франков и несколько монет.
Мегрэ взглянул на Эмму. Слезы бежали по ее щекам. Бродяга сидел согнувшись, как зверь, готовящийся к прыжку. Комиссар посмотрел на доктора. Эрнест Мишу не двигался, но, казалось, был на грани нервного припадка. Комиссар сделал знак одному из жандармов, и тот пересел поближе к доктору, чтобы следить за каждым его движением.
Бригадир прилежно писал, перо с металлическими скрипом царапало бумагу.