Симмонс Дэн. Костры Эдема

   – Доброе утро. – Элинор посмотрела вдаль, туда, где у границы бухты встали на страже тяжелые волноломы. – Отличный день.
   Корди Стампф только хмыкнула.
   – Вы знаете, что они тут подают завтрак только в половине седьмого? Как можно загорать на голодный желудок?
   – М-м-м, – согласилась Элинор. Часы она оставила в хале, но думала, что уже больше семи. Ей приходилось рано вставать на работу, но, предоставленная самой себе, она читала до двух-трех ночи и спала до девяти. – И где вы в конце концов позавтракали?
   Корди махнула рукой в сторону Большого хале:
   – Они накрывают там. Знаете что, – она прищурилась, – или эти богачи долго спят, или тут не так много народу.
   Элинор кивнула. Солнце и шепот волн наполняли ее истомой. Она не могла поверить, что в таком месте может происходить что-то страшное. Машинально она дотронулась до сумки, чувствуя боком переплет дневника тети Киддер.
   – Пойду поем. Надеюсь, мы еще увидимся.
   – Ага. – Корди смотрела на гладь лагуны.
   Элинор уже прошла мимо бара, расположившегося в травяной хижине, – она знала, что он называется баром Кораблекрушения, – когда Корди крикнула ей вслед:
   – Эй, а вы ничего не слышали ночью?
   Элинор улыбнулась. Конечно, Корди Стампф никогда не слышала крика павлинов. Она коротко объяснила, что это было, и Корди кивнула.
   – Да, но я не имела в виду птиц. Там было что-то другое. – Она мгновение колебалась, прикрыв рукой глаза. – Скажите, вы не видели собаку?
   – Собаку? Нет. – Элинор ждала продолжения.
   Ждал и бармен, облокотившись на полированную стойку.
   – О'кей-жокей, – сказала Корди Стампф и опять откинулась в кресле.
   Элинор подождала немного, обменялась недоуменными взглядами с барменом и отправилась завтракать.
 
   Завтрак, как и планировалось, состоялся в закрытом ланаи, выходящем на океан. После завтрака Байрон Трамбо повел гостей на экскурсию. Вереницу тележек для гольфа выкатили из подземного гаража в порядке, предусмотренном протоколом: на первой тележке ехали Трамбо и Хироси Сато, на второй – Уилл Брайент и престарелый Масаёси Мацукава, главный советник Сато в вопросах бизнеса. В той же тележке на заднем сиденье разместились Бобби Танака, человек Трамбо в Токио, и молодой Инадзу Оно, собутыльник Сато и его эксперт по переговорам. Третьей тележкой правил менеджер курорта Стивен Риддел Картер, одетый так же консервативно, как японцы, а сидели в ней доктор Тацуро, врач Сато, его помощник Сэйдзабуро Сакурабаяси и Цунэо, Санни Такахаси. Еще в трех тележках ехали юристы и партнеры по гольфу двух главных участников переговоров. На почтительном расстоянии следовали три тележки с охраной.
   Тележки проехали по гладкой асфальтовой дорожке мимо Китового ланаи, через Приморский луг, засаженный идеально зеленой травой и экзотическими цветами. По лугу текли искусственные ручьи, водопадами стекая с лавовых скал и сливаясь в большую лагуну, отделяющую Большой хале от пляжа. Миновав шеренгу кокосовых пальм, они поехали вдоль пляжа.
   – Через эти ручьи каждый день проходит двадцать два миллиона галлонов морской воды, – похвастался Трамбо. – И еще пятнадцать миллионов галлонов уходит на обновление воды в лагуне.
   – Вода восстанавливается? – спросил Хироси Сато.
   Трамбо колебался с ответом. Он услышал: «Вова восстанавриваися?» Сато мог говорить по-английски чисто, когда хотел, но хотел он редко.
   – Конечно, восстанавливается, – ответил он наконец. – Но наша гордость не это, а бассейны и пруды для карпов. У нас три больших бассейна для гостей плюс двадцать шесть бассейнов в хале класса люкс на Самоанском мысе. И такое же количество воды потребляют карповые пруды – до двух миллионов галлонов ежедневно.
   – О, карпы! – Сато мечтательно улыбнулся. – Кои!
   Трамбо повернул тележку на север от бухты Кораблекрушения.
   – Еще у нас есть бассейн с мантами, подсвеченный галогеновыми лампами в две тысячи ватт. Ночью мы их включаем, и можно стоять на скале и любоваться, как плавают манты.
   Сато опять улыбнулся.
   – Этот пляж сейчас лучший во всей Южной Коне, – продолжал Трамбо. – Мы соби… завезли на него восемь тысяч тонн белого песка.
   Сато кивнул, спрятав подбородок в складках жира на шее. Лицо его в лучах восходящего солнца было совершенно бесстрастным.
   Процессия прогудела мимо обеденных павильонов, садов и лагун и подъехала к новой шеренге пальм, за которой на возвышениях стояли большие, украшенные резьбой хале.
   – Это Самоанский мыс, – объявил Трамбо, пока они ехали вдоль аккуратно подстриженных цветочных клумб. – Здесь находятся самые большие хале. В каждом могут с комфортом разместиться десять человек. Вон в тех крайних есть свои бассейны и свой штат прислуги.
   – Сколько? – спросил Сато.
   – Простите?
   – Сколько в них стоит одна ночь?
   – Три тысячи восемьсот за ночь в Большом самоанском бунгало, – сказал Трамбо. – Не включая еды и чаевых.
   Сато улыбнулся, и только тут Трамбо понял, что переговоры действительно будут нелегкими. Оставалось надеяться на гольф.
   Миновав полуостров, тележки въехали в пальмовую рощу.
   – Это одна из трех теннисных площадок. На каждой по шесть кортов с мягким покрытием. За деревьями лодочная станция, где можно взять напрокат все – от каноэ до моторного катера. У нас их шесть, и каждый стоит около восьмидесяти тысяч долларов. Еще мы предлагаем гостям плавание с аквалангом, катер на подводных крыльях – дальше по берегу, здесь, в лагуне, это запрещено инструкцией, – парусный спорт, серфинг и прочее дерьмо.
   – Пирочее теримо, – согласился Сато.
   Казалось, он вот-вот заснет.
   Трамбо повел процессию назад к Большому хале.
   – Какова величина курорта? – осведомился Сато.
   – Три тысячи семьсот акров, – сказал Трамбо. Он знал, что эти данные указаны в проспекте, который Сато, конечно, читал. – Включая четырнадцать акров заповедника… знаменитые поля петроглифов.
   Тележки миновали лагуну с лениво плавающими золотыми карпами и проехали двадцатиметровый бассейн, где плескалось лишь несколько человек. Навстречу им за все время пути попалось всего трое прохожих. Сато не интересовался, почему на курорте так мало народу, – может быть, потому, что было еще рано.
   – Сколько всего мест? – спросил Сато.
   – Э-э-э… двести двадцать шесть хале… то есть бунгало… и триста двадцать четыре комнаты в Большом хале. Многим гостям нравится уединение. У нас бывали знаменитости, которые не вылезали из своих хале по две недели. К нам часто наезжают Норман Мейлер и Тед Кеннеди, как и сенатор Харлен. Они очень любят самоанские хале. В каждом бунгало есть кокосовый орех, и если его выставить на крыльце, вас никто не побеспокоит. Другие любят кабельное телевидение, факсы в комнатах и видеофоны. Мы стараемся угодить всем.
   Губы Сато скривились, будто он попробовал что-то горькое.
   – Шестьсот номеров, – тихо сказал он. – Два поля для гольфа. Восемнадцать теннисных кортов. Три больших бассейна.
   Трамбо подождал, но Сато больше ничего не сказал. Думая, что пора высказать свое мнение, он начал:
   – Да, мы не гонимся за количеством. Мы не можем соперничать с Ваймеа по числу туристов – говорят, там до тысячи двухсот номеров, с Кона-Вилледж – по тишине, с Мауна-Кеа – по вложенным средствам. Но обслуживание у нас лучше, дизайн отвечает самым изысканным вкусам, а снабжение ничуть не хуже, чем в Беверли-Хиллз… или в Токио. У нас отличные рестораны – пять штук плюс обслуживание в номерах Большого хале и в самоанских бунгало. И у нас лучшие на Гавайях поля для гольфа.
   – Гольф. – Хироси Сато произнес это слово почти нежно, наконец-то правильно выговаривая «л».
   – Следующая остановка. – Трамбо достал пульт дистанционного управления и направил его на лавовую скалу.
   В скале открылся проход размером с гаражную дверь, и процессия въехала по узкой асфальтовой дорожке в ярко освещенный туннель.
 
   Сидя за столиком в Китовом ланаи – двухэтажном обеденном комплексе, поднявшемся над цветочными зарослями, как палуба океанского корабля над волнами, – Элинор наблюдала за караваном тележек. Все лица, которые она смогла разглядеть, были японскими. Она видела такие процессии японских туристов повсюду, но не думала, что они проявляют коллективизм и на курортах экстра-класса.
   Окна ланаи были распахнуты, и каждое дуновение ветра приносило снизу одуряющий аромат цветов. Пол был сделан из полированного эвкалипта, столы – из светлого дерева, стулья – из дорогих пород бамбука. На столах стояли хрустальные бокалы для воды. В зале могло разместиться человек сто, но Элинор видела не больше дюжины. Вся обслуга состояла из гавайских женщин, грациозно двигающихся в своих муумуу. Из репродукторов тихо струилась классическая музыка, но настоящей музыкой было шуршание пальмовых крон, которому вторил неумолкающий шум прибоя.
   Элинор изучила меню, отметив деликатесы наподобие португальской ветчины и французских тостов с кокосовым сиропом, и выбрала английские оладьи и кофе. Кофе оказался превосходным, и она блаженно откинулась в кресле, попивая его мелкими глотками.
   Из всех посетителей только она завтракала одна. Элинор Перри привыкла чувствовать себя одиноким мутантом на планете, заселенной парными особями. Путешествия, кино, рестораны – даже в постфеминистской Америке одинокая женщина в общественном месте вызывала интерес. А в некоторых странах, где побывала Элинор за время своих летних отпусков, это было просто опасно.
   Она привыкла. Ей казалось естественным ее одиночество в этом ланаи, как и во многих других местах. Она с детства читала за обедом – и сейчас дневник тети Кидцер лежал рядом с ее тарелкой, – но еще в колледже Элинор поняла, что чтение служит ей своеобразным щитом против одиночества среди счастливых семей и пар. С тех пор она никогда не открывала книгу в начале обеда, предпочитая наслаждаться разыгрывающимися вокруг маленькими драмами. Она жалела счастливые семьи, за своими обычными разговорами упускавшие захватывающие психологические поединки, разыгрывающиеся за каждым столиком.
   Происходили они и в это утро на ланаи Мауна-Пеле. Занято было только шесть столиков – все около окон, и за всеми сидели семейные пары. Элинор мигом оценила их; все американцы, кроме молодой японской четы и пожилых супругов, которые могли быть немцами. Дорогая курортная одежда, выбритые щеки у мужчин, модные стрижки и слабый в эпоху рака кожи загар у женщин. Разговаривали мало; мужчины перелистывали страницы «Уолл-стрит джорнел», женщины составляли план на день или просто сидели, глядя на море.
   Элинор тоже поглядела за пальмы, на маленькую бухту и огромный океан. Внезапно что-то большое и серое вырвалось из моря на горизонте и нырнуло обратно, подняв столб брызг. Элинор, затаив дыхание, смотрела туда, пока ярдах в двадцати не показался мощный фонтан. Китовый ланаи оправдывал свое название.
   Никто, казалось, ничего не заметил. Женщина за соседним столом громко жаловалась на плохие магазины и хотела домой на Оаху. Ее муж кивнул и откусил кусок тоста, не отрывая глаз от газеты.
   Вздохнув, Элинор взяла листок бумаги, сообщавший о мероприятиях этого дня на курорте Мауна-Пеле. Мероприятия были напечатаны изящным курсивом на дорогой плотной бумаге.