Симмонс Дэн. Падение Гипериона

   – Он псих, – изумленно сказал Гермунд. – Старая Земля погибла четыре века назад… Разве кибриды могут жить столько?..
   – Не могут, – отрезала Дайана. – Заткнись и дай мне закончить дело. Джон, почему Техно-Центр… вернул тебя?
   – Мне точно неизвестно.
   – Это как-то связано с гражданской войной, которая идет между ИскИнами?
   – Возможно, – сказал я. – Вероятно. – Она задавала интересные вопросы.
   – Какая группа создала тебя? Богостроители, Ортодоксы или Ренегаты?
   – Не знаю.
   Послышался вздох досады.
   – Джон, ты кому-нибудь сообщал, где находишься и что с тобой происходит?
   – Нет, – ответил я. Этот запоздалый вопрос свидетельствовал о весьма скромных умственных способностях дамы: ей следовало задать его гораздо раньше.
   Гермунд тоже вздохнул, но, скорее, с облегчением.
   – Отлично, – пробормотал он. – Давай убираться отсюда, пока…
   – Джон, – методично продолжала Дайана, – знаешь ли ты, почему Гладстон затеяла эту войну с Бродягами?
   – Нет, – ответил я. – Или, вернее, на то существует масса причин. Самая вероятная – она хочет что-то выторговать у Техно-Центра.
   – Каким образом?
   – Руководящие элементы постоянной памяти Техно-Центра боятся Гипериона, – сказал я. – Гиперион – единственная неизвестная переменная в Галактике, где все переменные известны.
   – Кто боится, Джон? Богостроители, Ортодоксы или Ренегаты? Какая из групп ИскИнов боится Гипериона?
   – Все три, – ответил я.
   – Дерьмо, – прошептал Гермунд. – Послушай, Джон… Гробницы Времени и Шрайк связаны со всем этим?
   – В каком-то смысле – да.
   – В каком же? – быстро спросила Дайана.
   – Не знаю. Никто не знает.
   Гермунд или кто-то другой со злобой ударил меня в грудь.
   – Хочешь сказать, что Консультативный Совет Техно-Центра не предсказал результата этой войны, этих событий? – прорычал Гермунд. – Думаешь, я поверю, что Гладстон и Сенат решились на войну, не имея прогноза?
   – Нет, – ответил я. – Прогноз был сделан много веков назад.
   Дайана Филомель ахнула, как ребенок, увидевший сладкое.
   – Что за прогноз, Джон? Расскажи нам все.
   У меня пересохло во рту. Сыворотка-правдосказ впитала всю мою слюну.
   – Была предсказана война, – сказал я. – Кто именно отправится в паломничество к Шрайку. Предательство Консула Гегемонии. Он включил устройство, которое откроет – открыло – Гробницы Времени. Проклятие Шрайка. Последствия войны и Проклятия…
   – Что же это за последствия, Джон? – жадно прошептала женщина, с которой я занимался любовью всего несколько часов назад.
   – Крах Гегемонии, – сказал я. – Разрушение Великой Сети. – Я попытался облизнуть губы, но язык пересох. – Гибель человечества.
   – О Иисус и Аллах, – прошептала Дайана. – Есть ли шанс, что предсказание не сбудется?
   – Нет, – сказал я. – Точнее, все зависит от событий на Гиперионе. Остальные переменные учтены.
   – Убей его! – закричал вдруг Гермунд Филомель. – Убей эту штуку… чтобы мы могли убраться отсюда и оповестить Харбрит и остальных.
   – Хорошо, – сказала леди Дайана. Затем секундой позже: – Нет, не лазер, идиот ты эдакий. Мы введем смертельную дозу алкоголя, как и планировалось. Подержи манжет, а я прикреплю капельницу.
   На мою правую руку надавили. Секундой позже раздались взрывы, меня тряхнуло воздушной волной, потом запахло дымом и озоном. Завизжала женщина.
   – Снимите с него манжету, – приказал Ли Хент. Я увидел его перед собой, все еще одетого в строгий серый костюм. Вокруг толпились десантники Службы Безопасности в полной силовой экипировке и комбинезонах из «хамелеоновой кожи». Один из них, вдвое выше Хента, повесил на плечо свою «адскую плеть» и бросился выполнять приказ.
   По одному из оперативно-тактических каналов, тому самому, который я контролировал в течение некоторого времени, я увидел транслируемое изображение самого себя – голого, распятого на кровати, с осмотической манжеткой на руке и кровоподтеком во всю грудную клетку. Дайана Филомель, ее муж и один из головорезов лежали среди щепок и осколков на полу, оглушенные, но живые. Еще один бандит валялся на пороге. Верхняя часть его тела – та, что была в комнате, – напоминала хорошо поджаренный бифштекс.
   – С вами все в порядке, господин Северн? – спросил Ли Хент, приподняв мне голову и надевая на меня мембранную кислородную маску.
   – Хррммф, – пробормотал я. – Всс-се.
   Я всплыл на поверхность моих собственных ощущений, как ныряльщик, пробкой вылетевший на поверхность. Голова раскалывалась от боли. Зрение еще не совсем вернулось, но по тактическому каналу я мог видеть, что Ли Хент слегка скривил свои тонкие губы, что означало улыбку.
   – Мы поможем вам одеться, – сказал он. – По дороге выпьете кофе. Мы возвращаемся в Дом Правительства, господин Северн. Вы опаздываете на встречу с секретарем Сената.

7

   Космические битвы в кино и голофильмах всегда наводили на меня скуку, но реальное сражение – вроде прямого репортажа о нескончаемой транспортной катастрофе – чем-то завораживало. Правда, эстетическая ценность реальных событий – и это подтверждается тысячелетним опытом – гораздо ниже, чем у самой скромной голографической драмы. При всей колоссальности задействованных сил настоящее космическое сражение вызывает у зрителя лишь одну мысль – о безмерной огромности космоса и безмерной же ничтожности всех этих звездолетов, дредноутов, флотилий и прочих игрушек человечества.
   Так я думал, сидя рядом с Гладстон и ее солдафонами в Центре Оперативной Информации, так называемом Военном Кабинете, когда стены в один миг стали двадцатиметровыми окнами в бесконечность; четыре гигантские голопанели окружили нас объемными изображениями, а динамики – звуками битвы, долетавшими по мультилинии: радиоперебранками между пилотами истребителей, треском тактических каналов, переговорами между кораблями по широкополоске, лазерным каналам и защищенной мультилинии, а также какофонией боевых кличей, воплей, криков и грязной брани – традиционного аккомпанемента войн со времен каменного века.
   То было поистине воплощение вселенского хаоса, тотальная неразбериха, импровизированное па-де-де мрачного кордебалета смерти. То была война.

 
   Посреди адского фейерверка сидели Гладстон и кучка ее сотрудников. Половину северной стены занимал лазурный лимб Гипериона. Военный Кабинет, точно серый ковер-самолет, носился между звезд и взрывов, и у каждого из нас звучали в ушах вопли умирающих мужчин и женщин. И я был одним из тех, кому выпал почетный и жуткий жребий лицезреть все это.
   Секретарь Сената покрутилась в своем кресле с высокой спинкой, потеребила пальцами нижнюю губу и повернулась к военным советникам:
   – Ваше мнение?
   Шестеро увешанных орденами мужчин посмотрели друг на друга. Затем все как один уставились на седьмого – генерала Морпурго, жевавшего незажженную сигару.
   – Дело плохо, – коротко бросил он. – Мы не даем им приблизиться к зоне порталов… наши линии обороны держатся… но они слишком глубоко проникли в систему.
   – Адмирал? – Гладстон кивнула высокому худому мужчине в черном мундире ВКС.
   Адмирал Сингх погладил свою коротко подстриженную бородку:
   – Генерал Морпурго прав. Кампания развивается не так, как планировалось.
   Он указал подбородком на четвертую стену, со статическим изображением системы Гипериона, на которое накладывались разноцветные эллипсы, овалы и дуги. Некоторые кривые росли прямо у нас на глазах. Светло-голубые линии обозначали траектории кораблей Гегемонии. Красные ленты – следы Бродяг. Красных было намного больше.
   – Оба ударных авианосца, входивших в состав эскадры 42, выведены из строя, – продолжал адмирал Сингх. – «Тень Олимпа» погиб со всей командой, а «Станция Нептун» получил серьезные повреждения и сейчас возвращается на окололунную орбиту под эскортом пяти факельщиков.
   Секретарь Сената опустила голову, коснувшись губой сцепленных пальцев.
   – Сколько человек было на «Тени Олимпа», адмирал?
   У Сингха были такие же большие карпе глаза, как у Мейны Гладстон – но без печального огня в глубине. Он невозмутимо выдержал ее взгляд.
   – Четыре тысячи двести, – ответил он. – Не считая подразделения морской пехоты численностью в шестьсот человек. Часть из них высадилась на нуль-станции Гиперион, поэтому доподлинно неизвестно, сколько их было на борту.
   Гладстон вновь, обернулась к Морпурго:
   – В чем причина осложнений, генерал?
   Лицо Морпурго было спокойно, но он почти перекусил сигару, которую держал в зубах.
   – У Бродяг больше боевых единиц, чем мы предполагали, – без обиняков ответил он. – Плюс «уланы»… пятиместные миниатюрные факельщики… Они превосходят наши палубные истребители скоростью и вооружением. Это беспощадные маленькие осы. Мы уничтожаем их сотнями, но если даже один «улан» прорывается сквозь оборонительные порядки, он может натворить больших бед. – Морпурго пожал плечами. – А прорвались многие.
   Сенатор Колчев и восемь его коллег сидели напротив военных. Колчев, выворачивая шею, повернулся к оперативной карте.
   – Похоже, они уже одной ногой на Гиперионе, – хрипло сказал он.
   Снова заговорил Сингх:
   – Не забывай о масштабах, сенатор. Мы все же удерживаем большую часть системы. В радиусе десяти астроединиц от солнца Гипериона – все наше. Сражение происходило за облаком Оорта, и мы произвели перегруппировку.
   – А эти красные… шарики… над плоскостью эклиптики? – спросила сенатор Ришо, и сегодня надевшая красное платье. Все знали, что красный – ее излюбленный цвет.
   Сингх кивнул.
   – Интересный маневр, – сказал он. – Рой выпустил около трех тысяч «уланов», чтобы взять в клещи эскадру 87.2 по электронному периметру. Атака была отбита, но трудно не восхититься остроумием…
   – Три тысячи «уланов»? – перебила его Гладстон.
   – Да, госпожа секретарь.
   Она улыбнулась. Я перестал рисовать и мысленно порадовался, что улыбка предназначалась не мне.
   – Разве на вчерашнем совещании вы не сообщили нам, генерал, что Бродяги способны выставить шестьсот-семьсот боевых единиц мак-си-мум? – Мейна Гладстон резко, всем корпусом повернулась к Морпурго, заломив правую бровь.
   Генерал вынул изо рта сигару, хмуро посмотрел на нее и выудил из-за щеки еще один огрызок.
   – Таково было мнение нашей разведки. Она ошиблась.
   Гладстон кивнула.
   – Консультировалась ли разведка с Советом ИскИнов?
   Взоры всех присутствующих обратились к советнику Альбедо. Проекция была великолепная: он, как и все остальные, сидел в кресле, положив руки на подлокотники; его тело не просвечивало и не курилось туманом, в отличие от обычных движущихся проекций. У него было длинное лицо с высокими скулами и живым, выразительным ртом, сардонически кривящимся даже в самые серьезные моменты. Например, сейчас.
   – Нет, госпожа секретарь, – ответил Альбедо. – Никто не обращался к Консультативной Группе за оценкой потенциала Бродяг.
   – Я предполагала, – сурово сдвинув брови, Гладстон обернулась к Морпурго, – что прогноз разведки ВКС выработан с учетом мнения Совета.
   Генерал бросил на Альбедо свирепый взгляд.
   – Нет, госпожа секретарь, – возразил он. – Техно-Центр не поддерживает контактов с Бродягами, и мы решили, что его прогнозы окажутся не точнее наших собственных. Для проверки наших предположений мы использовали тактический имитатор Олимпийской Офицерской Школы. – Он снова сунул в рот обкусанную сигару и выпятил нижнюю челюсть: – Неужели Совет способен на большее?
   Гладстон посмотрела на Альбедо.
   Длинные пальцы советника словно взяли аккорд на невидимых клавишах.
   – По нашим оценкам Рой насчитывает от четырех до шести тысяч боевых единиц.
   – Вы… – начал Морпурго, побагровев.
   – На совещании вы не упомянули об этом, – голос Гладстон звучал на редкость бесстрастно. – Как и во время предыдущих обсуждений.
   Альбедо пожал плечами.
   – Генерал прав, – сказал он. – Мы не поддерживаем контактов с Бродягами. Наши предположения не более надежны, чем расчет ВКС, просто они основаны на других предпосылках. ООШ:ИТИ работает великолепно. Будь быстродействие ее ИскИнов на порядок выше по шкале Тьюринга-Деммлера, мы приняли бы их в Центр. – Его изящные пальцы вновь пробежали по невидимым клавишам. – Ну что ж, наши прогнозы можно учесть при планировании следующих операций. Разумеется, мы готовы в любое время передать их вам.
   Гладстон кивнула.
   – Сделайте это немедленно.
   Она вновь повернулась к экрану, и все последовали ее примеру. Отреагировав на наступившее молчание, автоматы увеличили громкость, и мы опять услышали рев победителей, хрипы, мольбы о помощи и размеренную декламацию – перечисление позиций, указания по корректировке огня, команды.
   На ближайшую к нам стену напрямую поступала информация с факельщика «Нджамена», занятого поиском уцелевших среди каши обломков, оставшихся от Отряда В.5. Поврежденный факельщик, к которому он приближался, увеличенный в тысячу раз, походил на взорванный изнутри гранат с медленно разлетающимися в разные стороны зернами и обрывками красной кожуры. Он на глазах превращался в облако мусора и замерзших газов, миллионов обломков микроэлектронных устройств, вырванных из гнезд, пакетов с пайками, искалеченных механизмов и распознаваемых по марионеточным судорогам рук и ног человеческих тел. Великого множества человеческих тел. Прожекторный луч «Нджамены», преодолевший двадцать тысяч миль и достигший десятиметровой ширины, играл на ледяных обломках, голубых от звездного света, выхватывая из мглы отдельные предметы, грани, лица. Его отраженный свет сразу состарил Гладстон.
   – Адмирал, – медленно произнесла она, – неужели Рой ждал, пока эскадра 87.2 перейдет в систему?
   Сингх коснулся своей бородки.
   – Вы хотите знать, не было ли это ловушкой?
   – Да.
   Адмирал скользнул взглядом по лицам коллег и обернулся к Гладстон.
   – Не думаю. Я считаю… мы считаем… что Бродяги решили должным образом отреагировать на высокую концентрацию наших войск. Однако это означает, что они твердо намерены овладеть системой Гипериона.
   – И они в силах добиться этого? – Мейна Гладстон не отрывала взгляда от кувыркающихся обломков у себя над головой. Перед камерой проплыло тело молодого мужчины, наполовину вывалившееся из скафандра. Я увидел вылезшие из орбит глаза и взорванные давлением легкие.
   – Нет, – отрезал адмирал Сингх. – Они могут обескровить нас. Могут оттеснить нас к самому Гипериону. Но не могут ни вышвырнуть нас из системы, ни нанести нам поражение.
   – А портал? – Голос сенатора Ришо дрогнул.
   – Ни уничтожить нуль-портал, – добавил Сингх.
   – Он прав, – подтвердил Морпурго. – Тому порукой мой профессиональный опыт.
   Гладстон со странной улыбкой поднялась с места. Все присутствующие, в том числе и я, поторопились подняться.
   – Вы поручились, – негромко сказала она, обращаясь к Морпурго. – Вы поручились. – Она скользнула взглядом по лицам своих сотрудников. – Мы встретимся здесь, когда этого потребуют события. Связным между мной и вами назначаю Ли Хента. Работа правительства, господа, будет идти в обычном режиме. Всего хорошего.
   Все стали расходиться, только я вернулся на свое место и вскоре остался в комнате один. Динамики вновь заработали на полную громкость. На одной волне слышались громкие мужские рыдания. На другой, сквозь треск и щелчки помех, гремел чей-то маниакальный хохот. Надо мной, за моей спиной и с обеих сторон медленно двигались во тьме созвездия, и свет звезд равнодушно серебрил руины и обломки.

 
   Дом Правительства был выстроен в форме звезды Давида. В центре ее, защищенный низкими стенами и кущами деревьев, рассаженных в особом порядке, находился сад. Конечно, не такой обширный, как Олений Парк со своими зелеными просторами, но не менее живописный. Поздним вечером я вышел туда на прогулку. Яркое сине-белое небо Центра уже покрывалось позолотой, когда меня догнала Мейна Гладстон.
   Несколько минут мы молча шли бок о бок. Я заметил, что она переоделась в длинное платье, какие носят величественные матроны на Патофе: свободного покроя, с пышными складками и вставками сложного темно-синего и золотого рисунка – точь-в-точь вечерний небосвод у нас над головами. Руки она держала в карманах, широкие рукава раздувались на ветру; подол касался молочно-белой каменной дорожки.
   – Вы позволили им допросить меня, – начал я. – Любопытно, почему.
   – Они не транслировали допрос для своих сообщников. – Голос Гладстон звучал устало. – Никакого риска разглашения секретной информации не было.
   Я улыбнулся.
   – И тем не менее я подвергся всем этим испытаниям с вашего ведома.
   – Служба безопасности хотела узнать о них все, что только возможно. Все, что они выболтают.
   – Ценой кое-каких… не очень приятных ощущений с моей стороны, – заметил я.
   – Да.
   – Ну и известно теперь безопасности, на кого они работают?
   – Этот человек упомянул фамилию Харбрит, – ответила секретарь Сената. – Наши люди почти уверены, что речь шла об Эмлеме Харбрит.
   – Управляющей биржей на Асквите?
   – Да. Она и Дайана Филомель связаны со старыми монархистскими фракциями организации Гленнон-Хайта.
   – Они вели себя по-дилетантски, – сказал я, вспоминая легкость, с какой Гермунд обронил фамилию Харбрит, и непродуманность вопросов его жены.
   – Конечно.
   – Связаны ли монархисты с какими-нибудь серьезными организациями?
   – Только с церковью Шрайка, – ответила Гладстон. Она остановилась перед каменным мостиком через ручей и, подобрав свое роскошное сине-золотое одеяние, присела на кованую железную скамью. – Ни один епископ до сих пор не вышел из подполья, знаете ли.
   – Учитывая беспорядки, их трудно осуждать. – Я остановился перед скамьей. Поблизости не было ни телохранителей, ни мониторов, но я знал: одно угрожающее движение в сторону Гладстон, и я очнусь в изоляторе службы безопасности.
   Облака над нашими головами растеряли последнюю позолоту и светились теперь ровным серебряным светом, отражая огни бесчисленных экобашен ТКЦ.
   – Как поступила служба безопасности с Дайаной и ее мужем? – спросил я.
   – Они были подвергнуты доскональному допросу и… находятся под арестом.
   Понятно. Доскональный допрос означал, что их мозги плавают сейчас в полностью изолированных от внешнего мира баках. Их тела будут содержаться в криогенном хранилище до тех пор, пока секретный суд не определит, можно ли квалифицировать их деяния как государственную измену. После процесса тела будут уничтожены, а Дайана и Гермунд останутся под «арестом» с полностью отключенными каналами восприятия и связи. Уже несколько, веков Гегемония не применяла смертной казни, но альтернативы ей были не из приятных. Я опустился на другой конец скамьи.
   – Вы по-прежнему пишете стихи?
   Вопрос удивил меня. Я посмотрел вдоль садовой дорожки, где только что загорелись летучие японские фонарики и скрытые листвой люм-шары.
   – Как вам сказать… – Я задумался. – Иногда я вижу сны в стихах. Точнее, видел. Раньше.
   Мейна Гладстон принялась разглядывать свои руки, сложенные на коленях.
   – Вздумай вы описать то, что сейчас происходит, – спросила она, – что за поэма бы получилась?
   Я засмеялся.
   – Я уже дважды начинал ее и бросал… или, вернее сказать, «он» начинал и бросал. Это поэма о гибели богов и о том, как они противились своему низвержению. Поэма о метаморфозах, страданиях, несправедливости. И о поэте, который, как «он» считал, пострадал от несправедливости больше всех.
   Гладстон повернулась ко мне. В полумраке ее лицо казалось нагромождением морщин и теней.
   – И каких же богов свергают с престола сейчас, господин Северн? Само человечество или ложных богов, которых мы создаем себе на погибель?
   – Откуда мне знать, черт возьми? – вспылил я и отвернулся к ручью.
   – Но вы принадлежите обоим мирам, не так ли? И человечеству, и Техно-Центру?
   Я рассмеялся.
   – В обоих мирах я чужак. Здесь – чудовище, там – экспериментальный образец.
   – Но кто же проводит эксперимент? А главное, зачем?
   Я пожал плечами.
   Гладстон поднялась. Я последовал ее примеру. Мы перешли ручей, слушая, как журчит вода. Дорожка вилась между высокими валунами, покрытыми пышными лишайниками, мерцавшими в свете фонариков.
   Гладстон остановилась на верхней ступеньке каменной лестницы.
   – Как вы думаете, господин Северн, удастся ли Богостроителям Техно-Центра создать пресловутый Высший Разум?
   – То есть создадут ли они Бога? – уточнил я. – Среди ИскИнов есть и противники этого проекта. Опыт людей подсказал им, что создание высшего разума – прямая дорога к рабству, если не к вымиранию.
   – Но станет ли истинный Бог уничтожать свои создания?
   – Если иметь в виду Техно-Центр и гипотетический Высший Разум, – возразил я, – Бог не создатель, а создание. Возможно, божество может чувствовать ответственность лишь за те низшие существа, которые само создало.
   – Тем не менее Техно-Центр, судя по всему, взял на себя ответственность за людей уже много веков назад, со времени Отделения ИскИнов, – произнесла Гладстон. Она пристально смотрела на мое лицо – точно на шкалу какого-то важного прибора.
   Я окинул взглядом сад. Дорожка светилась во мраке таинственным белым светом.
   – Техно-Центр преследует собственные цели, – сказал я, понимая, что секретарю Сената этот факт известен лучше, чем кому бы то ни было.
   – И вы считаете, что человечество ему больше ни к чему?
   Я поднял руки в знак того, что отвечать не собираюсь.
   – Я чужд обеим цивилизациям, – повторил я. – Нет у меня ни простодушия невольных создателей, ни бремени пугающей проницательности их созданий.
   – С генетической точки зрения, вы – человек до мозга костей, – сказала Гладстон.
   Это не было вопросом, и я промолчал.
   – Говорили, что Иисус Христос – во всех отношениях человек, – продолжала она. – И одновременно божество. Пересечение человеческого и божественного.
   Меня поразило, что она вспомнила эту древнюю религию. Христианство сменилось сначала дзен-христианством, потом дзен-гностицизмом, потом десятками и сотнями более жизнеспособных теологий и философских учений. Впрочем, мир, откуда происходила Гладстон, не был кладовой развенчанных культов. Я предполагал и надеялся, что не была такой кладовой и она сама.
   – Если он в полной мере и человек, и Бог, – сказал я, – тогда я – его двойник из антимира.
   – Нет, – возразила Гладстон. – Я думаю, его двойник – Шрайк, перед которым собираются предстать ваши друзья-паломники.
   У меня отвисла челюсть. Она впервые упомянула Шрайка, хотя я знал (а она знала, что мне это известно), что именно она хотела открыть руками Консула Гробницы Времени и выпустить это существо на волю.
   – Возможно, вам следовало принять участие в этом паломничестве, господин Северн, – заметила Мейна Гладстон.
   – Я и без того в нем участвую, – ответил я. – В каком-то смысле.
   Гладстон взмахнула рукой, и двери ее личных покоев распахнулись.
   – Да, в каком-то смысле вы в нем участвуете, – согласилась она. – Но если женщину, несущую в себе ваше «второе я», распнут на легендарном стальном дереве Шрайка, будете ли вы вечно страдать во сне?
   На это мне нечего было ответить. Я молча стоял перед ней.
   – Поговорим завтра утром, после совещания, – произнесла она, прощаясь. – Спокойной ночи, господин Северн. Приятных сновидений.

8

   Мартин Силен, Сол Вайнтрауб и Консул бредут по песку в сторону Сфинкса, навстречу Ламии Брон и Федману Кассаду, несущим тело отца Хойта. Вайнтрауб плотнее запахивается в плащ, пытаясь защитить ребенка от ярости песчаных вихрей и треска разрядов. Он видит, как спускается с дюны Кассад – черный мультипликационный человечек с длинными ногами на фоне наэлектризованных песков. Конечности Хойта безжизненно болтаются при каждом движении его носильщиков.
   Силен что-то кричит, но ветер относит его слова в сторону. Ламия Брон указывает на единственную уцелевшую палатку. Это палатка Мартина Силена, остальные повалены или разорваны в клочья. В нее забираются все паломники. Последним влезает полковник Кассад и втаскивает умирающего. В палатке хоть можно разговаривать – если удается перекричать хлопанье фибропластовой парусины и треск молний, подобный звуку раздираемой бумаги.
   – Умер? – Консул откидывает полу плаща, в который Кассад завернул голого Хойта. Крестоформ розово светится.
   Полковник показывает на медпакет военного образца, прикрепленный к груди священника. Все индикаторы красные – только глазок, контролирующий узелки и волокна системы жизнеобеспечения, мигает желтым. Голова Хойта запрокидывается, и Вайнтрауб замечает похожий на гусеницу свежий шов, соединяющий рваные края рассеченного горла.
   Он пытается нащупать пульс, но безуспешно. Тогда Вайнтрауб склоняется над священником и прикладывает ухо к его груди. Сердце не бьется, зато крестоформ обжигает его щеку. Сол поднимает глаза на Ламию:
   – Шрайк?
   – Да… мне так кажется… не знаю даже. – Она взмахивает пистолетом. – Я выпустила всю обойму… Двенадцать пуль, и не знаю, в кого.
   – А вы видели? – спрашивает Консул Кассада.
   – Нет. Я вошел туда через десять секунд после Брон, но ничего не заметил.