Симонов Константин Михайлович. Жди меня (стихотворения)

Где бы не скитались мы в пыли,
С «лейкой» и с блокнотом,
А то и с пулеметом
Сквозь огонь и стужу мы прошли.
 
 
Без глотка, товарищ,
Песню не заваришь,
Так давай по маленькой хлебнем!
Выпьем за писавших,
Выпьем за снимавших,
Выпьем за шагавших под огнем.
 
 
Есть, чтоб выпить повод —
За военный провод,
За «У-2», за «эмку», за успех...
Как пешком шагали,
Как плечом толкали,
Как мы поспевали раньше всех.
 
 
От ветров и водки
Хрипли наши глотки.
Но мы скажем тем, кто упрекнет:
– С наше покочуйте,
С наше поночуйте,
С наше повоюйте хоть бы год.
 
 
Там, где мы бывали,
Нам танков не давали,
Репортер погибнет – не беда.
Но на «эмке» драной
И с одним наганом
Мы первыми въезжали в города.
 
 
Помянуть нам впору
Мертвых репортеров.
Стал могилой Киев им и Крым.
Хоть они порою
Были и герои,
Не поставят памятника им.
 
 
Так выпьем за победу,
За свою газету,
А не доживем, мой дорогой,
Кто-нибудь услышит,
Снимет и напишет,
Кто-нибудь помянет нас с тобой.
Припев:
Жив ты или помер —
Главное, чтоб в номер
Материал успел ты передать.
И чтоб, между прочим,
Был фитиль всем прочим,
А на остальное – наплевать!
 
 
1943
 

Сказка о городе Пропойске

 
Когда от войны мы устанем,
От грома, от пушек, от войск,
С друзьями мы денег достанем
И выедем в город Пропойск.
 
 
Должно быть, название это
Недаром Пропойску дано,
Должно быть, и зиму и лето
Там пьют беспробудно вино.
 
 
Должно быть, в Пропойске по-русски
Грешит до конца человек,
И пьет, как в раю, – без закуски,
Под дождик, под ветер, под снег.
 
 
Мы будем – ни слуху ни духу —
Там жить, пока нас не найдут,
Когда же по винному духу
Нас жены отыщут и тут, —
 
 
Под нежным влиянием женским,
Мы все до конца там допьем,
И город Пропойск – Протрезвенском
На радость всех жен назовем.
 
 
Домой увозимые ими,
Над городом милым взлетим,
И новое трезвое имя,
Качаясь, начертим над ним.
 
 
Но буквы небесные тленны,
А змий-искуситель – силен!
Надеюсь, опять постепенно
Пропойском окрестится он.
 
 
Такое уж русское горе:
Как водка на память придет,
Так даже Каспийское море
Нет-нет и селедкой пахнет.
 
 
1944
 

Старая солдатская

 
Как служил солдат
Службу ратную,
Службу ратную,
Службу трудную
Двадцать лет служил
И еще пять лет, —
Генерал-аншеф
Ему отпуск дал.
 
 
Как пришел солдат
Во родимый дом —
Вся-то грудь в крестах,
Сам седой, как лунь.
На крыльце стоит
Молода жена —
Двадцати годов
Словно не было.
 
 
Ни морщинки нет
На щеках ее,
Ни сединки нет
В косах девичьих.
Посмотрел солдат
На жену свою,
И сказал солдат
Слово горькое:
 
 
– Видно ты, жена,
Хорошо жила.
Хорошо жила,
Не состарилась! —
А в ответ с крыльца
Говорит она,
Говорит она,
Сама плачет вся:
 
 
– Не жена твоя
Я законная,
А я дочь твоя,
Дочь сиротская.
А жена твоя
Пятый год лежит
Во сырой земле
Под березонькой.
 
 
Как вошел в избу,
Сел за стол солдат,
Зелена вина
Приказал подать.
Пьет всю ночь солдат,
По седым усам
То ль вино течет,
То ли слезаньки.
 
 
1943
 

Возвращение в город

 
Когда ты входишь в город свой
И женщины тебя встречают,
Над побелевшей головой
Детей высоко поднимают;
 
 
Пусть даже ты героем был,
Но не гордись – ты в день вступленья
Не благодарность заслужил
От них, а только лишь прощенье.
 
 
Ты только отдал страшный долг,
Который сделал в ту годину,
Когда твой отступивший полк
Их на год отдал на чужбину.
 
 
1943
 

У огня

 
Кружится испанская пластинка.
Изогнувшись в тонкую дугу,
Женщина под черною косынкой
Пляшет на вертящемся кругу.
 
 
Одержима яростною верой
В то, что он когда-нибудь придет,
Вечные слова «Yo te quiero» ^[1]
Пляшущая женщина поет.
 
 
В дымной, промерзающей землянке,
Под накатом бревен и земли,
Человек в тулупе и ушанке
Говорит, чтоб снова завели.
 
 
У огня, где жарятся консервы,
Греет свои раны он сейчас,
Под Мадридом продырявлен в первый
И под Сталинградом – в пятый раз.
 
 
Он глаза устало закрывает,
Он да песня – больше никого...
Он тоскует? Может быть. Кто знает?
Кто спросить посмеет у него?
 
 
Проволоку молча прогрызая,
По снегу ползут его полки.
Южная пластинка, замерзая,
Делает последние круги.
 
 
Светит догорающая лампа,
Выстрелы да снега синева...
На одной из улочек Дель-Кампо
Если ты сейчас еще жива,
 
 
Если бы неведомою силой
Вдруг тебя в землянку залучить,
Где он, тот голубоглазый, милый,
Тот, кого любила ты, спросить?
 
 
Ты, подняв опущенные веки,
Не узнала б прежнего, того,
В грузном поседевшем человеке,
В новом, грозном имени его.
 
 
Что ж, пора. Поправив автоматы,
Встанут все. Но, подойдя к дверям,
Вдруг он вспомнит и мигнет солдату:
– Ну-ка, заведи вдогонку нам.
 
 
Тонкий луч за ним блеснет из двери,
И метель их сразу обовьет.
Но, как прежде, радуясь и веря,
Женщина вослед им запоет.
 
 
Потеряв в снегах его из виду,
Пусть она поет еще и ждет:
Генерал упрям, он до Мадрида
Все равно когда-нибудь дойдет.
 
 
1943
 

Открытое письмо

   Женщине из г. Вичуга

 
Я вас обязан известить,
Что не дошло до адресата
Письмо, что в ящик опустить
Не постыдились вы когда-то.
 
 
Ваш муж не получил письма,
Он не был ранен словом пошлым,
Не вздрогнул, не сошел с ума,
Не проклял все, что было в прошлом.
 
 
Когда он поднимал бойцов
В атаку у руин вокзала,
Тупая грубость ваших слов
Его, по счастью, не терзала.
 
 
Когда шагал он тяжело,
Стянув кровавой тряпкой рану,
Письмо от вас еще все шло,
Еще, по счастью, было рано.
 
 
Когда на камни он упал
И смерть оборвала дыханье,
Он все еще не получал,
По счастью, вашего посланья.
 
 
Могу вам сообщить о том,
Что, завернувши в плащ-палатки,
Мы ночью в сквере городском
Его зарыли после схватки.
 
 
Стоит звезда из жести там
И рядом тополь – для приметы...
А впрочем, я забыл, что вам,
Наверно, безразлично это.
 
 
Письмо нам утром принесли...
Его, за смертью адресата,
Между собой мы вслух прочли —
Уж вы простите нам, солдатам.
 
 
Быть может, память коротка
У вас. По общему желанью,
От имени всего полка
Я вам напомню содержанье.
 
 
Вы написали, что уж год,
Как вы знакомы с новым мужем.
А старый, если и придет,
Вам будет все равно не нужен.
 
 
Что вы не знаете беды,
Живете хорошо. И кстати,
Теперь вам никакой нужды
Нет в лейтенантском аттестате.
 
 
Чтоб писем он от вас не ждал
И вас не утруждал бы снова...
Вот именно: «не утруждал»...
Вы побольней искали слова.
 
 
И все. И больше ничего.
Мы перечли их терпеливо,
Все те слова, что для него
В разлуки час в душе нашли вы.
 
 
«Не утруждай». «Муж». «Аттестат»...
Да где ж вы душу потеряли?
Ведь он же был солдат, солдат!
Ведь мы за вас с ним умирали.
 
 
Я не хочу судьею быть,
Не все разлуку побеждают,
Не все способны век любить, —
К несчастью, в жизни все бывает.
 
 
Ну хорошо, пусть не любим,
Пускай он больше вам не нужен,
Пусть жить вы будете с другим,
Бог с ним, там с мужем ли, не с мужем.
 
 
Но ведь солдат не виноват
В том, что он отпуска не знает,
Что третий год себя подряд,
Вас защищая, утруждает.
 
 
Что ж, написать вы не смогли
Пусть горьких слов, но благородных.
В своей душе их не нашли —
Так заняли бы где угодно.
 
 
В отчизне нашей, к счастью, есть
Немало женских душ высоких,
Они б вам оказали честь —
Вам написали б эти строки;
 
 
Они б за вас слова нашли,
Чтоб облегчить тоску чужую.
От нас поклон им до земли,
Поклон за душу их большую.
 
 
Не вам, а женщинам другим,
От нас отторженным войною,
О вас мы написать хотим,
Пусть знают – вы тому виною,
 
 
Что их мужья на фронте, тут,
Подчас в душе борясь с собою,
С невольною тревогой ждут
Из дома писем перед боем.
 
 
Мы ваше не к добру прочли,
Теперь нас втайне горечь мучит:
А вдруг не вы одна смогли,
Вдруг кто-нибудь еще получит?
 
 
На суд далеких жен своих
Мы вас пошлем. Вы клеветали
На них. Вы усомниться в них
Нам на минуту повод дали.
 
 
Пускай поставят вам в вину,
Что душу птичью вы скрывали,
Что вы за женщину, жену,
Себя так долго выдавали.
 
 
А бывший муж ваш – он убит.
Все хорошо. Живите с новым.
Уж мертвый вас не оскорбит
В письме давно ненужным словом.
 
 
Живите, не боясь вины,
Он не напишет, не ответит
И, в город возвратясь с войны,
С другим вас под руку не встретит.
 
 
Лишь за одно еще простить
Придется вам его – за то, что,
Наверно, с месяц приносить
Еще вам будет письма почта.
 
 
Уж ничего не сделать тут —
Письмо медлительнее пули.
К вам письма в сентябре придут,
А он убит еще в июле.
 
 
О вас там каждая строка,
Вам это, верно, неприятно —
Так я от имени полка
Беру его слова обратно.
 
 
Примите же в конце от нас
Презренье наше на прощанье.
Не уважающие вас
Покойного однополчане.
 
 
По поручению офицеров полка К. Симонов
1943
 

Жены

 
Последний кончился огарок,
И по невидимой черте
Три красных точки трех цигарок
Безмолвно бродят в темноте.
 
 
О чем наш разговор солдатский?
О том, что нынче Новый год,
А света нет, и холод адский,
И снег, как каторжный, метет.
 
 
Один сказал: – Моя сегодня
Полы помоет, как при мне.
Потом детей, чтоб быть свободней,
Уложит. Сядет в тишине.
 
 
Ей сорок лет – мы с ней погодки.
Всплакнет ли, просто ли вздохнет.
Но уж, наверно, рюмкой водки
Меня по-русски помянет...
 
 
Второй сказал: – Уж год с лихвою
С моей война нас развела.
Я, с молодой простясь женою,
Взял клятву, чтоб верна была.
 
 
Я клятве верю, – коль не верить,
Как проживешь в таком аду?
Наверно, все глядит на двери,
Все ждет сегодня – вдруг приду...
 
 
А третий лишь вздохнул устало:
Он думал о своей – о той,
Что с лета прошлого молчала
За черной фронтовой чертой...
 
 
И двое с ним заговорили,
Чтоб не грустил он, про войну,
Куда их жены отпустили,
Чтобы спасти его жену.
 
 
1943
 

Дом в Вязьме

 
Я помню в Вязьме старый дом.
Одну лишь ночь мы жили в нем.
 
 
Мы ели то, что бог послал,
И пили, что шофер достал.
 
 
Мы уезжали в бой чуть свет.
Кто был в ту ночь, иных уж нет.
 
 
Но знаю я, что в смертный час
За тем столом он вспомнил нас.
 
 
В ту ночь, готовясь умирать,
Навек забыли мы, как лгать,
 
 
Как изменять, как быть скупым,
Как над добром дрожать своим.
 
 
Хлеб пополам, кров пополам —
Так жизнь в ту ночь открылась нам.
 
 
Я помню в Вязьме старый дом.
В день мира прах его с трудом
 
 
Найдем средь выжженных печей
И обгорелых кирпичей,
 
 
Но мы складчину соберем
И вновь построим этот дом,
 
 
С такой же печкой и столом
И накрест клеенным стеклом.
 
 
Чтоб было в доме все точь-в-точь,
Как в ту нам памятную ночь.
 
 
И если кто-нибудь из нас
Рубашку другу не отдаст,
 
 
Хлеб не поделит пополам,
Солжет, или изменит нам,
 
 
Иль, находясь в чинах больших,
Друзей забудет фронтовых, —
 
 
Мы суд солдатский соберем
И в этот дом его сошлем.
 
 
Пусть посидит один в дому,
Как будто утром в бой ему,
 
 
Как будто, если лжет сейчас,
Он, может, лжет в последний раз,
 
 
Как будто хлеба не дает
Тому, кто к вечеру умрет,
 
 
И палец подает тому,
Кто завтра жизнь спасет ему.
 
 
Пусть вместо нас лишь горький стыд
Ночь за столом с ним просидит.
 
 
Мы, встретясь, по его глазам
Прочтем: он был иль не был там.
 
 
Коль не был, – значит, неспроста,
Коль не был – совесть нечиста.
 
 
Но если был, мы ничего
Не спросим больше у него.
 
 
Он вновь по гроб нам будет мил,
Пусть честно скажет: – Я там был.
 
 
1943
 

* * *

 
Не той, что из сказок, не той, что с пеленок,
Не той, что была по учебникам пройдена,
А той, что пылала в глазах воспаленных,
А той, что рыдала, – запомнил я Родину.
И вижу ее, накануне победы,
Не каменной, бронзовой, славой увенчанной,
А очи проплакавшей, идя сквозь беды,
Все снесшей, все вынесшей русскою женщиной.
 
 
1945
 

Сыновьям

 
В разлуке были. Смерть видали.
Привыкли к скрипу костылей.
Свой дом рукой своей сжигали.
В последний путь несли друзей.
 
 
Того, кем путь наш честно прожит,
Согнуть труднее, чем сломать.
Чем, в самом деле, жизнь нас может,
Нас, все видавших, испугать?
 
 
И если нет других путей,
Мы сами вновь пойдем в сраженья,
Но наших судеб повторенья
Не будет в судьбах сыновей!
 
 
1946
 

С тобой и без тебя

   

* * *

 
Плюшевые волки,
Зайцы, погремушки.
Детям дарят с елки
Детские игрушки.
 
 
И, состарясь, дети
До смерти без толку
Все на белом свете
Ищут эту елку.
 
 
Где жар-птица в клетке,
Золотые слитки,
Где висит на ветке
Счастье их на нитке.
 
 
Только дед-мороза
Нету на макушке,
Чтоб в ответ на слезы
Сверху снял игрушки.
 
 
Желтые иголки
На пол опадают...
Все я жду, что с елки
Мне тебя подарят.
 
 
Май 1941
 

* * *

 
Я много жил в гостиницах,
Слезал на дальних станциях,
Что впереди раскинется —
Все позади останется.
 
 
Я не скучал в провинции,
Довольный переменами,
Все мелкие провинности
Не называл изменами.
 
 
Искал хотя б прохожую,
Далекую, неверную,
Хоть на тебя похожую...
Такой и нет, наверное,
 
 
Такой, что вдруг приснится мне;
То серые, то синие
Глаза твои с ресницами
В ноябрьском первом инее.
 
 
Лицо твое усталое,
Несхожее с портретами,
С мороза губы талые,
От снега мной согретые,
 
 
И твой лениво брошенный
Взгляд, означавший искони:
Не я тобою прошенный,
Не я тобою исканный,
 
 
Я только так, обласканный
За то, что в ночь с порошею,
За то, что в холод сказкою
Согрел тебя хорошею.
 
 
И веришь ли, что странною
Мечтой себя тревожу я:
И ты не та, желанная,
А только так, похожая.
 
 
Май 1941
 

* * *

 
Когда со мной страданьем
Поделятся друзья,
Их лишним состраданьем
Не обижаю я.
 
 
Я их лечу разлукой
И переменой мест,
Лечу дорожной скукой
И сватовством невест.
 
 
Учу, как чай в жестянке
Заваривать в пути,
Как вдруг на полустанке
Красавицу найти,
 
 
Чтоб не скучать по году
О той, что всех милей,
Как разложить колоду
Из дам и королей,
 
 
И назло той, упрямой,
Наоборот, не в масть,
Найдя в колоде даму,
У короля украсть.
 
 
Но всю свою науку
Я б продал за совет,
Как самому мне руку
Не дать тебе в ответ,
 
 
Без губ твоих, без взгляда
Как выжить мне полдня,
Пока хоть раз пощады
Запросишь у меня.
 
 
1941
 

* * *

 
Тринадцать лет. Кино в Рязани,
Тапер с жестокою душой,
И на заштопанном экране
Страданья женщины чужой;
 
 
Погоня в Западной пустыне,
Калифорнийская гроза,
И погибавшей героини
Невероятные глаза.
 
 
Но в детстве можно всё на свете,
И за двугривенный в кино
Я мог, как могут только дети,
Из зала прыгнуть в полотно.
 
 
Убить врага из пистолета,
Догнать, спасти, прижать к груди.
И счастье было рядом где-то,
Там за экраном, впереди.
 
 
Когда теперь я в темном зале
Увижу вдруг твои глаза,
В которых тайные печали
Не выдаст женская слеза,
 
 
Как я хочу придумать средство,
Чтоб счастье было впереди,
Чтоб хоть на час вернуться в детство,
Догнать, спасти, прижать к груди...
 
 
Май 1941
 

 

   Пускай она поплачет,
   Ей ничего не значит.

Лермонтов

 
Если родилась красивой,
Значит, будешь век счастливой.
 
 
Бедная моя, судьбою горькой,
Горем, смертью – никакою силой
Не поспоришь с глупой поговоркой,
Сколько б ни молила, ни просила!
 
 
Все, что сердцем взято будет,
Красоте твоей присудят.
 
 
Будешь нежной, верной, терпеливой,
В сердце все равно тебе откажут —
Скажут: нету сердца у счастливой,
У красивой нету сердца, – скажут.
 
 
Что любима ты, услышат —
Красоте опять припишут.
 
 
Выйдешь замуж – по расчету, значит:
Полюбить красивая не может.
Все добро на зло переиначат
И тебе на плечи переложат.
 
 
Если будешь гордой мужем —
Скажут: потому что нужен.
 
 
Как других, с ним разлучит могила —
Всем простят, тебя возьмут в немилость.
Позабудешь – скажут: не любила,
Не забудешь – скажут: притворилась.
 
 
Скажут: пусть она поплачет,
Ей ведь ничего не значит.
 
 
Если напоказ ты не рыдала,
Даже не заметят, как страдала,
Как тебя недетские печали
На холодной площади встречали.
 
 
Как бы горе ни ломало,
Ей, красивой, горя мало.
 
 
Нет, я не сержусь, когда, не веря
Даже мне, ты вдруг глядишь пытливо.
Верить только горю да потерям
Выпало красивой и счастливой.
 
 
Если б наперед все знала,
В детстве бы дурнушкой стала.
 
 
Может, снова к счастью добредешь ты,
Может, снова будет смерть и горе,
Может, и меня переживешь ты,
Поговорки злой не переспоря:
 
 
Если родилась красивой,
Значит, будешь век счастливой...
 
 
Май 1941
 

* * *

 
Я очень тоскую,
Я б выискать рад
Другую такую,
Чем ехать назад.
 
 
Но где же мне руки
Такие же взять,
Чтоб так же в разлуке
Без них тосковать?
 
 
Где с тою же злостью
Найти мне глаза,
Чтоб редкою гостьей
Была в них слеза?
 
 
Чтоб так же смеялся
И пел ее рот,
Чтоб век я боялся,
Что вновь не придет.
 
 
Где взять мне такую,
Чтоб все ей простить,
Чтоб жить с ней, рискуя
Недолго прожить?
 
 
Чтоб с каждым рассветом,
Вставая без сна,
Таким же отпетым
Бывать, как она.
 
 
Чтоб, встретясь с ней взглядом
В бессонной тиши,
Любить в ней две рядом
Живущих души.
 
 
Не знать, что стрясется
С утра до темна,
Какой обернется
Душою она.
 
 
Я, с нею измучась,
Не зная, как жить,
Хотел свою участь
С другой облегчить.
 
 
Но чтобы другою
Ее заменить,
Вновь точно такою
Должна она быть;
 
 
А злой и бесценной,
Проклятой, – такой
Нет в целой вселенной
Второй под рукой.
 
 
1941
 

* * *

 
Я, верно, был упрямей всех.
Не слушал клеветы
И не считал по пальцам тех,
Кто звал тебя на «ты».
 
 
Я, верно, был честней других,
Моложе, может быть,
Я не хотел грехов твоих
Прощать или судить.
 
 
Я девочкой тебя не звал,
Не рвал с тобой цветы,
В твоих глазах я не искал
Девичьей чистоты.
 
 
Я не жалел, что ты во сне
Годами не ждала,
Что ты не девочкой ко мне,
А женщиной пришла.
 
 
Я знал, честней бесстыдных снов,
Лукавых слов честней
Нас приютивший на ночь кров,
Прямой язык страстей.
 
 
И если будет суждено
Тебя мне удержать,
Не потому, что не дано
Тебе других узнать.
 
 
Не потому, что я – пока,
А лучше – не нашлось,
Не потому, что ты робка,
И так уж повелось...
 
 
Нет, если будет суждено
Тебя мне удержать,
Тебя не буду все равно
Я девочкою звать.
 
 
И встречусь я в твоих глазах
Не с голубой, пустой,
А с женской, в горе и страстях
Рожденной чистотой.
 
 
Не с чистотой закрытых глаз,
Неведеньем детей,
А с чистотою женских ласк,
Бессонницей ночей...
 
 
Будь хоть бедой в моей судьбе,
Но кто б нас ни судил,
Я сам пожизненно к тебе
Себя приговорил.
 
 
Июнь 1941
 

* * *

 
Ты говорила мне «люблю»,
Но это по ночам, сквозь зубы.
А утром горькое «терплю»
Едва удерживали губы.
 
 
Я верил по ночам губам,
Рукам лукавым и горячим,
Но я не верил по ночам
Твоим ночным словам незрячим.
 
 
Я знал тебя, ты не лгала,
Ты полюбить меня хотела,
Ты только ночью лгать могла,
Когда душою правит тело.
 
 
Но утром, в трезвый час, когда
Душа опять сильна, как прежде,
Ты хоть бы раз сказала «да»
Мне, ожидавшему в надежде.
 
 
И вдруг война, отъезд, перрон,
Где и обняться-то нет места,
И дачный клязьминский вагон,
В котором ехать мне до Бреста.
 
 
Вдруг вечер без надежд на ночь,
На счастье, на тепло постели.
Как крик: ничем нельзя помочь! —
Вкус поцелуя на шинели.
 
 
Чтоб с теми, в темноте, в хмелю,
Не спутал с прежними словами,
Ты вдруг сказала мне «люблю»
Почти спокойными губами.
 
 
Такой я раньше не видал
Тебя, до этих слов разлуки:
Люблю, люблю... ночной вокзал,
Холодные от горя руки.
 
 
1941
 

* * *

 
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
 
 
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души...
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.
 
 
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: – Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, —
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
 
 
1941
 

* * *

 
Я не помню, сутки или десять
Мы не спим, теряя счет ночам.
Вы в похожей на Мадрид Одессе
Пожелайте счастья москвичам.
 
 
Днем, по капле нацедив во фляжки,
Сотый раз переходя в штыки,
Разодрав кровавые тельняшки,
Молча умирают моряки.
 
 
Ночью бьют орудья корпусные...
Снова мимо. Значит, в добрый час.
Значит, вы и в эту ночь в России —
Что вам стоит – вспомнили о нас.
 
 
Может, врут приметы, кто их знает!
Но в Одессе люди говорят:
Тех, кого в России вспоминают,
Пуля трижды бережет подряд.
 
 
Третий раз нам всем еще не вышел,
Мы под крышей примостились спать.
Не тревожьтесь – ниже или выше,
Здесь ведь все равно не угадать.
 
 
Мы сегодня выпили, как дома,
Коньяку московский мой запас;
Здесь ребята с вами незнакомы,
Но с охотой выпили за вас.
 
 
Выпили за свадьбы золотые,
Может, еще будут чудеса...
Выпили за ваши голубые,
Дай мне бог увидеть их, глаза.
 
 
Помню, что они у вас другие,
Но ведь у солдат во все века,
Что глаза у женщин – голубые,
Принято считать издалека.
 
 
Мы вас просим, я и остальные, —
Лучше, чем напрасная слеза, —
Выпейте вы тоже за стальные
Наши, смерть видавшие, глаза.
 
 
Может быть, они у нас другие,
Но ведь у невест во все века,
Что глаза у всех солдат – стальные,
Принято считать издалека.
 
 
Мы не все вернемся, так и знайте,
Но ребята просят – в черный час
Заодно со мной их вспоминайте,
Даром, что ли, пьют они за вас!
 
 
1941
 

* * *

 
Над черным носом нашей субмарины
Взошла Венера – странная звезда.
От женских ласк отвыкшие мужчины,
Как женщину, мы ждем ее сюда.
 
 
Она, как ты, восходит все позднее,
И, нарушая ход небесных тел,
Другие звезды всходят рядом с нею,
Гораздо ближе, чем бы я хотел.
 
 
Они горят трусливо и бесстыже.
Я никогда не буду в их числе,
Пускай они к тебе на небе ближе,
Чем я, тобой забытый на земле.
 
 
Я не прощусь с опасностью земною,
Чтоб в мирном небе мерзнуть, как они,
Стань лучше ты падучею звездою,
Ко мне на землю руки протяни.
 
 
На небе любят женщину от скуки
И отпускают с миром, не скорбя...
Ты упадешь ко мне в земные руки,
Я не звезда. Я удержу тебя.
 
 
1941
 

* * *

 
Если бог нас своим могуществом
После смерти отправит в рай,
Что мне делать с земным имуществом,
Если скажет он: выбирай?
 
 
Мне не надо в раю тоскующей,
Чтоб покорно за мною шла,
Я бы взял с собой в рай такую же,
Что на грешной земле жила, —
 
 
Злую, ветреную, колючую,
Хоть ненадолго, да мою!
Ту, что нас на земле помучила
И не даст нам скучать в раю.
 
 
В рай, наверно, таких отчаянных
Мало кто приведет с собой,
Будут праведники нечаянно
Там подглядывать за тобой.
 
 
Взял бы в рай с собой расстояния,
Чтобы мучиться от разлук,
Чтобы помнить при расставании
Боль сведенных на шее рук.
 
 
Взял бы в рай с собой все опасности,
Чтоб вернее меня ждала,
Чтобы глаз своих синей ясности
Дома трусу не отдала.
 
 
Взял бы в рай с собой друга верного,
Чтобы было с кем пировать,