Страница:
Поезд стоял!!!
Во что не сразу верилось, поскольку торможения-то никакого не было! Просто мчавшийся с немалой скоростью поезд и они вместе с ним перешли одномоментно из состояния движения в состояние покоя — отсюда, вероятно, все неприятные ощущения. Лишь темная пелена за окнами никуда не делась, и это настораживало, омрачая радость от внезапного и вроде бы ничем не объяснимого достижения желаемой цели, а именно — остановки. Тревожило и то, что окружающие попутчики, ставшие наконец-то нормальными, не ликуют, подбрасывая в воздух фуражки и парики, а вместо этого сладко почивают на столах. Да почивают ли?..
— Как ты думаешь, что с ними? — спросила Мэри, поднимаясь. Не дожидаясь ответа, она подошла к милиционерам и пощупала пульс на шее сержанта. Кровь билась — медленно, но ровно.
Гений тем временем оттягивал веко Андрея Валентиновича.
— Они, кажется, спят, — резюмировал он.
— Попробуем разбудить?.. — спросила Мэри с изрядным сомнением в голосе: теперешнее состояние толстяка и «набравшейся» милицейской бригады ее устраивало больше.
— Не стоит. Видимо, это реакция организма на… Скажем так — на внезапный переход к норме. И дожидаться их пробуждения, думаю, не имеет смысла, — сказал он.
— Тогда… — Мэри с глубоким вздохом расправила плечи, взглянула за окно: — Попробуем выйти?
— Конечно.
Но прежде чем покинуть поезд, они заглянули в кабину управления: толстяк, выходивший оттуда последним, не позаботился закрыть за собой дверь, а невидимому машинисту было уже, кажется, все равно.
Теперь он стал видимым: молодой, лет двадцати пяти парень сидел в ранее пустовавшем правом кресле, свесив на плечо седую голову. Второй машинист, также «вошедший в тело», лежал на полу у своего кресла, лица его видно не было.
— И что они будут делать, когда очнутся? — подумала вслух Мэри и предположила с сомнением: — Поедут дальше?..
— Ну, сначала, должно быть, попытаются наладить связь.
— Я почему-то сомневаюсь, что это удастся, — сказала она, глядя в плотный туман, обложивший лобовое стекло.
— Без нас, я думаю, им все удастся.
— Как это без нас?.. — опешила она. — Мы что, не вернемся?
— Может быть. Но тогда, боюсь, все начнется сначала.
Мэри не очень понравился ход его мыслей.
— Но мы даже не знаем, где находимся, и почему мы, собственно, остановились? Может, это и есть конец пути в никуда? Нам остается только выйти…
— В таком случае мы уже пропали, и неважно — в поезде или вне его. Но я надеюсь, что пока нет.
— А если ты ошибаешься? — спросила Мэри.
— Пойдем, попробую тебе доказать: до сих пор я, кажется, не ошибался.
Это было правдой, однако все когда-нибудь происходит в первый раз. Поэтому Мэри побаивалась выходить: очень не хотелось бы навеки затеряться, или попросту раствориться — хрен редьки не слаще — в этом странном тумане.
Наружняя дверь легко подалась и отъехала, как бы с готовностью приглашая их покинуть поезд. Полное непротивление «поезда-изолятора» вдвойне настораживало; Мэри уже не брала в расчет, сколько всего пришлось преодолеть, чтобы сейчас иметь возможность сделать этот последний шаг — со ступеньки в неизвестность.
Снаружи было прохладно, и ни дуновения — этакая застойная, знобкая прохлада, свойственная порой утренним туманам. Под ногами оказалась насыпь, потом пошла твердая, покрытая чахлой травкой земля. Мэри оглянулась: за несколько шагов поезд был уже едва видим.
— Знаешь, я почему-то уверена: сейчас, когда мы вышли, они проснутся, — она вздохнула, закончив: — И уедут…
— Или тоже выйдут — где-то в своем мире, — сказал Гений.
— А мы?.. Почему мы не можем выйти в своем мире? Каждый — в своем? Или, ты думаешь?.. — она огляделась — бесполезное занятие — и вскинула на него глаза, засветившиеся надеждой.
— Давай пока просто пойдем, — предложил Гений. — Пойдем и посмотрим, что у тебя получилось. — Он взял ее за руку, увлекая все дальше в туман.
— Значит, ты считаешь, что это сделала я? — мысль, что хорошо было бы захватить с собой клубочек и привязать конец к двери вагона, отскочила на задний план.
— Разумеется, — сказал он. Потом сделал по меньшей мере сенсационное заявление: — Ты наконец-то научилась призывать Хаос. Вернее — использовать его возможности в своих интересах.
Недоумение, отразившееся на ее лице, могло быть и не замечено им за разделяющей их кисейной дымкой, поэтому она решила его озвучить:
— Если я этому научилась, то почему сама ни черта не понимаю?
— Важно, что я это понял. Ты все сделала, а я проследил и понял. Мы неплохо дополняем друг друга, ты не находишь?
Мэри, глотающей туманные пампушки, было не до лирики.
— Меня сейчас больше интересует, что ты такое проследил, чего я сама не заметила, — более-менее грациозно ушла она от ответа.
— Все очень просто, — сказал он. — Я постоянно думал — что внутри нас сродни Хаосу? Что может быть для него зацепкой? Желание, нетерпение — однозначно нет, мы уже в этом убедились Страх? Да, страх бывает разрушителен, но по сути, по своей природе это — защитная реакция, призванная спасать. Злость — это уже ближе: злость деструктивна — очень цельное, характерное чувство, но она тоже может быть защитной, а у меня, например, часто бывает рабочей, то есть созидающей. Опять мимо. Раздражение — вот что нам было необходимо. Только прислушайся: раз-дра-жение — само слово несет в себе зерно Хаоса. Тогда в автобусе, вспомни — сама мысль о дороге, связанной с переживаниями в ожидании операции, вызывала у тебя раздражение, и у меня, кстати, тоже. Ты упоминала о других случаях — суди о них сама, но уверен, что и там без него не обошлось.
— Случай был один, — сообщила Мэри. — Я села в лифт с толпой народа и сразу оказалась на первом этаже. Тогда я и решила, что они открыли телепортацию и что лифт — это разновидность телепортационной кабины.
Гений слегка радостно подпрыгнул:
— Отлично! Доказательства налицо: три доказательства! — он взмахнул руками. — Не очень, может быть, вдохновляющий факт, — сказал он, сияя, — но приходится признать: раздражение — вот наш ключ к успеху!
— Но если так… — Мэри напрягала зрение, надеясь увидеть хоть что-нибудь в по-прежнему окружающей их слепой вате, — то почему мы сейчас не оказались на месте? Ладно уж, пусть не дома, но хотя бы там, куда ехали!
— Ну… — он склонил голову, — видимо, в тебе преобладало желание просто остановиться, не конкретизируя места. Но не все еще потеряно, — он повел головой, как бы оглядываясь: — Неприятный туман, а?.. — помолчал немного и сказал: — Тебе не кажется, что что-то начинает проглядывать?
Тут и Мэри заметила — туман и впрямь постепенно редел. Почва стала каменистой. А потом вдруг…
— А-ах!.. — прошептала Мэри.
Серая завеса разорвалась, как гнилая простыня. Перед ними, всего в нескольких шагах, был обрыв, а дальше лежало море. Розово-бирюзово-синее — предрассветное.
Они замерли на полушаге, встав над самой пропастью.
— Гений, мы это сделали?.. — глаза Мэри, впитывающие необозримый ветреный простор, увлажнились.
— У меня сейчас тоже такое ощущение, что все это, — он развел руками, — сделали мы. Хотя на самом деле, — он вздохнул и констатировал: — Мы просто вышли к морю.
— Благодарю, полковник, — руководитель научно-исследовательской группы ФСК поднялся из-за стола и подошел к расположенному на стене экрану. — Итак, — начал он, — на данный момент в рамках функционирования Врат мы наблюдаем следующую картину…
С некоторых пор полковник Каневич предпочитал слушать по-военному четкие доклады своих ученых — естественно, не забывая пригласить на совещание Блума, чтобы потом требовать с него объяснений, а заодно, конечно, прояснений неизменному вопросу, как изобретатель чертовой дыры собирается исправлять ситуацию.
— …В результате неконтролируемого взаимодействия…
— …При вытеснении парного субъекта обнаружился сбой…
— …Нарушение принципа инверсионного обмена…
— …Такой избирательно-затягивающий эффект в принципе невозможен, но…
— …Не предполагает функционирования двойников в рамках одной системы, однако…
Схемы на экране сменяли одна другую.
— …Недопустимо… Вы можете видеть… Подобного рода асинхронизация… Состояние субъектов можно назвать условно-стабильным, но…
Появилось изображение двух анабиозных капсул. Лежавшие в них женщины только на первый взгляд казались разными — в основном, из-за цвета волос: у одной они были темно-русыми, у другой — огненно-рыжими. И рыжая была заметно полнее.
— Но, но, но… — устало произнес Каневич. — Спасибо, доктор, вы можете сесть. Итак, — он повернулся к Блуму, бледному и заметно похудевшему за какие-то пару дней: — Невозможно, недопустимо, нелогично. Однако мы благодаря вашему гению все это имеем и, — полковник кивком указал на экран, — отнюдь не условно. Иван Федорович сейчас блистательно объяснил нам, почему этого, — еще один кивок на экран, — не может быть. Он очень доходчиво доказал, почему двойники не могут кучей сваливаться к нам, а другие «избирательно затягиваться» в новый мир основным проникающим объектом. А теперь вы, профессор, дадите нам по возможности краткое объяснение, почему этовсе-таки происходит.
— Это Хаос, — просто, безо всякой патетики объяснил Блум. — Надеюсь, полковник, я был достаточно краток.
— Вы хотите сказать, — лицо полковника вдруг стало серым, чуть ли не под цвет форменного пиджака, — что ситуация полностью вышла из-под контроля?..
— Не совсем так, — «успокоил» его Блум. — Пока у нас остается возможность связи, необходимо продолжать попытки договориться с силовыми ведомствами. Задача остается прежней — доставить объект, то есть уже объекты, к Вратам.
Каневич без малого не застонал. Но не застонал. И по праву мог гордиться тем фактом, что заговорил в относительно спокойном деловом тоне:
— Это не так просто: мои двойники, как я и предвидел, не торопятся мне верить. А ваши, профессор, — тут его система самоконтроля дала некоторый сбой, — мало того, что бесполезны, так еще кого-то из них, насколько я понял, куда-то затянуло!..
— Прошу прощения, — вступил Забелин, — объект Блум-3 не затянуло, а зацепило всплеском струнной нестабильности, образовавшейся вблизи Врат.
Блум поморщился, словно от зубной боли: Блума-3 ему пришлось проглотить, поскольку двойников, у которых уже имелось кодовое название — у каждого свое, — между собой для удобства просто нумеровали.
— И все же осуществление связи дает пока единственную надежду, — сказал он. — Конечно, мы не можем с точностью предугадать реакцию структур, подобных ФСК: наличие Врат может быть расценено как угроза вторжения, и власти могут прийти к выводу, что проникшие через них объекты необходимо уничтожить.
— Ну и что? — Каневич заметно приободрился. — Это в конце концов поможет нам решить проблему, не так ли?
— Н-не уверен… — пробормотал Блум.
— Но вы согласны, что уничтожение все же предпочтительней, чем их дальнейшая несанкционированная деятельность в чужих мирах?
— Предпочтительнее, — Блум близоруко прищурился на полковника и закончил веско: — Вернуть все на свои места!
Эту песню Каневич слышал не впервые, но теперь ему уже было что ответить:
— Но положение усложняется с катастрофической быстротой: вы не боитесь, что очень скоро это станет попросту невозможно?
Профессор со своей стороны пожалел о том, что подал полковнику мысль об устранении. Сейчас он видел представителя ФСК насквозь: уничтожение нарушителей показалось Каневичу наиболее простым и, учитывая обстоятельства, вполне приемлемым вариантом. Однако дело и впрямь катилось к тому, что в скором времени подобная мера могла оказаться единственным выходом.
Поэтому Блум произнес тихо, но весьма внушительно:
— Я попросил бы вас не отдавать прямых указаний такого рода, не посоветовавшись предварительно со мной.
И вышел из кабинета, хлопнув дверью.
Глава 6
Во что не сразу верилось, поскольку торможения-то никакого не было! Просто мчавшийся с немалой скоростью поезд и они вместе с ним перешли одномоментно из состояния движения в состояние покоя — отсюда, вероятно, все неприятные ощущения. Лишь темная пелена за окнами никуда не делась, и это настораживало, омрачая радость от внезапного и вроде бы ничем не объяснимого достижения желаемой цели, а именно — остановки. Тревожило и то, что окружающие попутчики, ставшие наконец-то нормальными, не ликуют, подбрасывая в воздух фуражки и парики, а вместо этого сладко почивают на столах. Да почивают ли?..
— Как ты думаешь, что с ними? — спросила Мэри, поднимаясь. Не дожидаясь ответа, она подошла к милиционерам и пощупала пульс на шее сержанта. Кровь билась — медленно, но ровно.
Гений тем временем оттягивал веко Андрея Валентиновича.
— Они, кажется, спят, — резюмировал он.
— Попробуем разбудить?.. — спросила Мэри с изрядным сомнением в голосе: теперешнее состояние толстяка и «набравшейся» милицейской бригады ее устраивало больше.
— Не стоит. Видимо, это реакция организма на… Скажем так — на внезапный переход к норме. И дожидаться их пробуждения, думаю, не имеет смысла, — сказал он.
— Тогда… — Мэри с глубоким вздохом расправила плечи, взглянула за окно: — Попробуем выйти?
— Конечно.
Но прежде чем покинуть поезд, они заглянули в кабину управления: толстяк, выходивший оттуда последним, не позаботился закрыть за собой дверь, а невидимому машинисту было уже, кажется, все равно.
Теперь он стал видимым: молодой, лет двадцати пяти парень сидел в ранее пустовавшем правом кресле, свесив на плечо седую голову. Второй машинист, также «вошедший в тело», лежал на полу у своего кресла, лица его видно не было.
— И что они будут делать, когда очнутся? — подумала вслух Мэри и предположила с сомнением: — Поедут дальше?..
— Ну, сначала, должно быть, попытаются наладить связь.
— Я почему-то сомневаюсь, что это удастся, — сказала она, глядя в плотный туман, обложивший лобовое стекло.
— Без нас, я думаю, им все удастся.
— Как это без нас?.. — опешила она. — Мы что, не вернемся?
— Может быть. Но тогда, боюсь, все начнется сначала.
Мэри не очень понравился ход его мыслей.
— Но мы даже не знаем, где находимся, и почему мы, собственно, остановились? Может, это и есть конец пути в никуда? Нам остается только выйти…
— В таком случае мы уже пропали, и неважно — в поезде или вне его. Но я надеюсь, что пока нет.
— А если ты ошибаешься? — спросила Мэри.
— Пойдем, попробую тебе доказать: до сих пор я, кажется, не ошибался.
Это было правдой, однако все когда-нибудь происходит в первый раз. Поэтому Мэри побаивалась выходить: очень не хотелось бы навеки затеряться, или попросту раствориться — хрен редьки не слаще — в этом странном тумане.
Наружняя дверь легко подалась и отъехала, как бы с готовностью приглашая их покинуть поезд. Полное непротивление «поезда-изолятора» вдвойне настораживало; Мэри уже не брала в расчет, сколько всего пришлось преодолеть, чтобы сейчас иметь возможность сделать этот последний шаг — со ступеньки в неизвестность.
Снаружи было прохладно, и ни дуновения — этакая застойная, знобкая прохлада, свойственная порой утренним туманам. Под ногами оказалась насыпь, потом пошла твердая, покрытая чахлой травкой земля. Мэри оглянулась: за несколько шагов поезд был уже едва видим.
— Знаешь, я почему-то уверена: сейчас, когда мы вышли, они проснутся, — она вздохнула, закончив: — И уедут…
— Или тоже выйдут — где-то в своем мире, — сказал Гений.
— А мы?.. Почему мы не можем выйти в своем мире? Каждый — в своем? Или, ты думаешь?.. — она огляделась — бесполезное занятие — и вскинула на него глаза, засветившиеся надеждой.
— Давай пока просто пойдем, — предложил Гений. — Пойдем и посмотрим, что у тебя получилось. — Он взял ее за руку, увлекая все дальше в туман.
— Значит, ты считаешь, что это сделала я? — мысль, что хорошо было бы захватить с собой клубочек и привязать конец к двери вагона, отскочила на задний план.
— Разумеется, — сказал он. Потом сделал по меньшей мере сенсационное заявление: — Ты наконец-то научилась призывать Хаос. Вернее — использовать его возможности в своих интересах.
Недоумение, отразившееся на ее лице, могло быть и не замечено им за разделяющей их кисейной дымкой, поэтому она решила его озвучить:
— Если я этому научилась, то почему сама ни черта не понимаю?
— Важно, что я это понял. Ты все сделала, а я проследил и понял. Мы неплохо дополняем друг друга, ты не находишь?
Мэри, глотающей туманные пампушки, было не до лирики.
— Меня сейчас больше интересует, что ты такое проследил, чего я сама не заметила, — более-менее грациозно ушла она от ответа.
— Все очень просто, — сказал он. — Я постоянно думал — что внутри нас сродни Хаосу? Что может быть для него зацепкой? Желание, нетерпение — однозначно нет, мы уже в этом убедились Страх? Да, страх бывает разрушителен, но по сути, по своей природе это — защитная реакция, призванная спасать. Злость — это уже ближе: злость деструктивна — очень цельное, характерное чувство, но она тоже может быть защитной, а у меня, например, часто бывает рабочей, то есть созидающей. Опять мимо. Раздражение — вот что нам было необходимо. Только прислушайся: раз-дра-жение — само слово несет в себе зерно Хаоса. Тогда в автобусе, вспомни — сама мысль о дороге, связанной с переживаниями в ожидании операции, вызывала у тебя раздражение, и у меня, кстати, тоже. Ты упоминала о других случаях — суди о них сама, но уверен, что и там без него не обошлось.
— Случай был один, — сообщила Мэри. — Я села в лифт с толпой народа и сразу оказалась на первом этаже. Тогда я и решила, что они открыли телепортацию и что лифт — это разновидность телепортационной кабины.
Гений слегка радостно подпрыгнул:
— Отлично! Доказательства налицо: три доказательства! — он взмахнул руками. — Не очень, может быть, вдохновляющий факт, — сказал он, сияя, — но приходится признать: раздражение — вот наш ключ к успеху!
— Но если так… — Мэри напрягала зрение, надеясь увидеть хоть что-нибудь в по-прежнему окружающей их слепой вате, — то почему мы сейчас не оказались на месте? Ладно уж, пусть не дома, но хотя бы там, куда ехали!
— Ну… — он склонил голову, — видимо, в тебе преобладало желание просто остановиться, не конкретизируя места. Но не все еще потеряно, — он повел головой, как бы оглядываясь: — Неприятный туман, а?.. — помолчал немного и сказал: — Тебе не кажется, что что-то начинает проглядывать?
Тут и Мэри заметила — туман и впрямь постепенно редел. Почва стала каменистой. А потом вдруг…
— А-ах!.. — прошептала Мэри.
Серая завеса разорвалась, как гнилая простыня. Перед ними, всего в нескольких шагах, был обрыв, а дальше лежало море. Розово-бирюзово-синее — предрассветное.
Они замерли на полушаге, встав над самой пропастью.
— Гений, мы это сделали?.. — глаза Мэри, впитывающие необозримый ветреный простор, увлажнились.
— У меня сейчас тоже такое ощущение, что все это, — он развел руками, — сделали мы. Хотя на самом деле, — он вздохнул и констатировал: — Мы просто вышли к морю.
Специальный отдел Федеральной Службы Контроля
Информация под кодом «Альфа-Гейт» /Врата/
— Прошу вас, доктор Забелин.— Благодарю, полковник, — руководитель научно-исследовательской группы ФСК поднялся из-за стола и подошел к расположенному на стене экрану. — Итак, — начал он, — на данный момент в рамках функционирования Врат мы наблюдаем следующую картину…
С некоторых пор полковник Каневич предпочитал слушать по-военному четкие доклады своих ученых — естественно, не забывая пригласить на совещание Блума, чтобы потом требовать с него объяснений, а заодно, конечно, прояснений неизменному вопросу, как изобретатель чертовой дыры собирается исправлять ситуацию.
— …В результате неконтролируемого взаимодействия…
— …При вытеснении парного субъекта обнаружился сбой…
— …Нарушение принципа инверсионного обмена…
— …Такой избирательно-затягивающий эффект в принципе невозможен, но…
— …Не предполагает функционирования двойников в рамках одной системы, однако…
Схемы на экране сменяли одна другую.
— …Недопустимо… Вы можете видеть… Подобного рода асинхронизация… Состояние субъектов можно назвать условно-стабильным, но…
Появилось изображение двух анабиозных капсул. Лежавшие в них женщины только на первый взгляд казались разными — в основном, из-за цвета волос: у одной они были темно-русыми, у другой — огненно-рыжими. И рыжая была заметно полнее.
— Но, но, но… — устало произнес Каневич. — Спасибо, доктор, вы можете сесть. Итак, — он повернулся к Блуму, бледному и заметно похудевшему за какие-то пару дней: — Невозможно, недопустимо, нелогично. Однако мы благодаря вашему гению все это имеем и, — полковник кивком указал на экран, — отнюдь не условно. Иван Федорович сейчас блистательно объяснил нам, почему этого, — еще один кивок на экран, — не может быть. Он очень доходчиво доказал, почему двойники не могут кучей сваливаться к нам, а другие «избирательно затягиваться» в новый мир основным проникающим объектом. А теперь вы, профессор, дадите нам по возможности краткое объяснение, почему этовсе-таки происходит.
— Это Хаос, — просто, безо всякой патетики объяснил Блум. — Надеюсь, полковник, я был достаточно краток.
— Вы хотите сказать, — лицо полковника вдруг стало серым, чуть ли не под цвет форменного пиджака, — что ситуация полностью вышла из-под контроля?..
— Не совсем так, — «успокоил» его Блум. — Пока у нас остается возможность связи, необходимо продолжать попытки договориться с силовыми ведомствами. Задача остается прежней — доставить объект, то есть уже объекты, к Вратам.
Каневич без малого не застонал. Но не застонал. И по праву мог гордиться тем фактом, что заговорил в относительно спокойном деловом тоне:
— Это не так просто: мои двойники, как я и предвидел, не торопятся мне верить. А ваши, профессор, — тут его система самоконтроля дала некоторый сбой, — мало того, что бесполезны, так еще кого-то из них, насколько я понял, куда-то затянуло!..
— Прошу прощения, — вступил Забелин, — объект Блум-3 не затянуло, а зацепило всплеском струнной нестабильности, образовавшейся вблизи Врат.
Блум поморщился, словно от зубной боли: Блума-3 ему пришлось проглотить, поскольку двойников, у которых уже имелось кодовое название — у каждого свое, — между собой для удобства просто нумеровали.
— И все же осуществление связи дает пока единственную надежду, — сказал он. — Конечно, мы не можем с точностью предугадать реакцию структур, подобных ФСК: наличие Врат может быть расценено как угроза вторжения, и власти могут прийти к выводу, что проникшие через них объекты необходимо уничтожить.
— Ну и что? — Каневич заметно приободрился. — Это в конце концов поможет нам решить проблему, не так ли?
— Н-не уверен… — пробормотал Блум.
— Но вы согласны, что уничтожение все же предпочтительней, чем их дальнейшая несанкционированная деятельность в чужих мирах?
— Предпочтительнее, — Блум близоруко прищурился на полковника и закончил веско: — Вернуть все на свои места!
Эту песню Каневич слышал не впервые, но теперь ему уже было что ответить:
— Но положение усложняется с катастрофической быстротой: вы не боитесь, что очень скоро это станет попросту невозможно?
Профессор со своей стороны пожалел о том, что подал полковнику мысль об устранении. Сейчас он видел представителя ФСК насквозь: уничтожение нарушителей показалось Каневичу наиболее простым и, учитывая обстоятельства, вполне приемлемым вариантом. Однако дело и впрямь катилось к тому, что в скором времени подобная мера могла оказаться единственным выходом.
Поэтому Блум произнес тихо, но весьма внушительно:
— Я попросил бы вас не отдавать прямых указаний такого рода, не посоветовавшись предварительно со мной.
И вышел из кабинета, хлопнув дверью.
Глава 6
Вот уже около двух суток, прошедших с последнего исчезновения жены, Ген практически не ел, почти не спал, но при этом и не работал. Он уж и не помнил, когда в последний раз разлучался с компьютером на достаточно долгое время, а теперь даже сесть перед ним не мог. Почему-то очень хотелось уехать — куда-нибудь подальше, желательно бы к морю…
Мэри не вынесла жизни с ним и сорвалась: уже не вызывало сомнений, что у нее поехала крыша. Позавчера позвонила Светка, заметно подавленная: оказывается, Мэри ляпнула ей, что она из другого мира, в общем, наговорила какой-то несусветной чуши. Узнав, что она вновь пропала, подруга предложила обратиться в милицию, но Ген, как и в предыдущие разы, счел это преждевременным.
Милая Мэри, сладкая Мэри, экстремалка Мэри, ну почему она не могла бросить его, как обычная женщина? «Все равно, — вопреки всем более чем весомым доказательствам ее безумья, — думал он, — она перебесится и вернется. Может быть, не к нему… Но в собственный дом!»
И — о всесилье уверенности любящего человека! — он оказался прав: к концу третьих суток она вернулась. Однако, увидев ее в очередной раз, Ген уже и не знал, радоваться ли этому обстоятельству.
Он засел на кухне, рядом на плите шкворчала яичница — нет, это не жена, это он занялся приготовлением пищи, уже органически опасаясь допускать ее на кухню, откуда она взяла привычку периодически исчезать.
Потом раздался второй звонок в дверь — стоит ли говорить, что это была Светка, которую жена вызвала сразу после своего появления в доме.
А полногрудая блондинка в сексапильных шортиках и в маечке, выплывшая встречать гостью, и была его жена. Хотя Ген до сих пор отказывался в это верить, пребывая в некотором шоке: волосы, допустим, покрасить недолго, а вот по поводу ее бюста… Если Мэри не напихала себе в лифчик ваты, чего она сроду не делала, то оставалось предположить, что она пропадала эти дни в клинике по увеличению грудных желез. Странный факт: почему-то у родного мужа не возникало ни малейшего желания это проверить. Да и появись у него такое желание, ее прибытие не предусматривало никаких подобного рода поползновений.
— Та-ак, — произнесла Мэри, увидев его на пороге, потом ворвалась мимо него в дом, весь его обежала, позвонила Светке и рухнула на постель. Сама мысль о том, чтобы к ней присоединиться, казалась ему крамольной.
Безумье длилось. И, хоть ты тресни, это уже было не его безумье.
Затем, как было уже сказано, явилась Светка. На удивление недолго пробыв с Мэри в комнате, она приползла к нему на кухню, выключила подгорающую яичницу, уселась напротив и, покопавшись в своем пакете, водрузила на стол бутылку.
— А она?.. Что, не выйдет?.. — впервые на своей памяти Ген сказал о жене «она», словно о ком-то… постороннем. И ничуть этому не удивился. Впрочем, Светка тоже не удивилась.
— Ей надо отдохнуть, поспать. Ты в курсе, что она у тебя приехала с юга? — Ген надрывно вздохнул. — …И считает, что сошла с ума, — продолжила Светка, — только «Скорую» вызывать боится. Еще спросила у меня, давно ли ты тут… ну, обретаешься. В смысле живешь.
Ген еще раз вздохнул. Поставил на стол рюмки, чуть посомневался, но все же разложил по тарелкам слегка подгорелую яичницу.
— В холодильнике, конечно, шаром покати? — усмехнулась Светка.
— Может, что-то и есть, не помню… — он сел и тяжело поглядел на нее через стол. Светка молчала, предоставляя ему возможность высказаться первым. И он начал:
— Видела эти шортики? Она же так по Москве шлялась! А буфера?.. Света, что делать?..— Кажется, он уже замучил ее этим вопросом. Но она оставалась единственным спасительным компасом, еще способным помочь ему отыскать в происходящем здравый смысл, по крайней мере, честно пытающимся.
— Ты, главное, успокойся, — Светка похлопала его по руке и разлила водку. — У нее такой период. С нами, женщинами, это бывает — выбор нового имиджа и все такое… По-моему, это даже забавно.
— Еще как, — вздохнул он.
Молча чокнувшись, выпили.
— А что она на юге-то делала?.. — поинтересовался Ген.
— Черт, я даже не спросила.
— А я уже боюсь ее о чем-либо спрашивать.
После второй Гена прорвало: он рассказывал в подробностях о метаморфозах жены и про свои компьютерные закидоны тоже рассказал, недоумевал, возмущался, просил у Светки объяснений, она излагала свои версии, но он их не слушал. Светка достала из холодильника колбасу, шпроты, еще что-то, порезала хлеб. Так они сидели и пили. Водки уже было на донышке, когда раздался третий звонок в дверь.
Ген пошел открывать, понятия не имея, кто это, но втайне надеясь — может, наконец-то, настоящая Мэри? А эта — какая-нибудь ее крымская родственница, седьмая вода на киселе, ведь он с ней практически не общался, и просто все они друг друга не поняли?.. Сознание, как это ему бывает свойственно, упорно, несмотря на груду контраргументов, стремилось продвигать обыденные версии.
За дверями оказался тот самый господин средних лет, что заходил на днях со странными вопросами о Мэри. Впрочем, не более странными, чем все то, что творилось с ней в последнее время.
— Извините… Вы, может быть, меня помните — я к вам уже заходил…
— Разумеется, я вас помню, — охотно подтвердил Ген. — И хотел спросить… — Ген не успел издожить суть своего вопроса, поскольку гость заранее понял его по-своему:
— О, простите! Блум, Генрих Блум, преподаватель точных наук, — торопливо представился он. — Мне необходимо с вами поговорить. Вашей жене угрожает опасность! — выпалил он, волнуясь, тем не менее твердо, как человек, принявший непростое решение и намеренный во что бы то ни стало его осуществить.
В другое время Ген сто раз бы подумал, прежде чем впускать в дом столь странного типа, но эти безоблачные времена помахали ему ручкой из туманной дали совсем, как это ни странно, недавнего прошлого.
— Входите, — сказал он, пропуская Блума в прихожую. — Сюда, — он провел его на кухню. Увидев сидевшую за столом гостью, Блум замер и, обернувшись в замешательстве к хозяину, спросил:
— Это ваша жена?..
— Нет, — успокоил его Ген, — жена сейчас отдыхает. Это Светлана, ее подруга, она… В общем, она в курсе всех наших семейных дел, вы можете смело говорить при ней. Прошу вас, садитесь вот сюда.
— Генрих Блум, — представился старик Светке с легким поклоном и сел, неловко громыхнув стулом.
— А я Евгений, — закончил церемонию знакомства Ген. — Я так понял, что ваше дело касается моей жены? Но я предлагаю пока ее не будить.
— Нет-нет, то есть да, — зачастил гость, — это касается непосредственно ее, но я решил поговорить именно с вами! Видите ли, меня в последнее время донимают странными звонками. Вначале я принял это за неудачную шутку моих коллег, потом, когда звонки стали настойчивей, зашел к вам и убедился, что такая женщина, Мария Ветер, действительно существует. Судя по вашей реакции, я сделал вывод, что вы чем-то обеспокоены в связи с ней. И эти звонки… Они сами по себе достаточно странны…
— Они как-то связаны с моей женой? — сделал Ген попытку приблизить беседу к занимающему его вопросу.
— Да, как я уже сказал, напрямую связаны… — Блум стал говорить и, несмотря на сбивчивость и очевидную невероятность его рассказа, Ген отчетливо слышал, как в голове что-то щелкает — нет, не съезжая окончательно с шестеренок, а, как ни странно, занимая свои места. Складываясь в четкую логическую картину, хотя суть была основана на сломе привычной его сознанию логики.
Светка только периодически открывала и закрывала рот.
— Значит, и вы поверили во все это? Если решились прийти сюда? — спросил Ген, когда повествование Блума подошло к концу. Тот шумно перевел дух, или, возможно, просто вздохнул.
— Дело в том, — сказал он, — что я одно время действительно очень увлекался этой проблемой — нет-нет, не существования иных континуумов, а возможностью, м-м… возможностью проколоть ткань реальности, заглянуть за так называемый горизонт событий. И в последний раз, то есть при очередном звонке, мне было продиктовано несколько формул… Практически — доказывающих, что это возможно! И, главное — если вы до сих пор продолжаете меня слушать, не значит ли это, что и у вас имеются некоторые подтверждения моему рассказу?
— Имеются-имеются, — заверила Светка, поднося одновременно старику рюмку водки. — Вот, снимите-ка напряжение. А потом расскажете нам, что теперь со всем этим делать.
Ген очень сомневался, что Блум будет пить: уж очень преподаватель точных наук смахивал на принципиального трезвенника, а может, даже язвенника. Однако тот взял рюмку и махнул ее одним глотком, словно там была вода. Светка заботливо поднесла ему шпротину на вилке, Старик, как ребенок, машинально ее заглотал и продолжил, необычайно волнуясь:
— Да-да, мне на этот счет были даны конкретные указания. Но, умоляю вас, расскажите сначала, что именно вы наблюдали, — в глазах Блума пылал азарт ученого-неудачника, узнавшего, что где-то в другом мире он сумел осуществить собственные гениальные замыслы. — Это не праздное любопытство, — поспешил заверить он, — возможно, нам удастся определить точное местоположение Врат, и тогда…
В этот момент раздался четвертый звонок в дверь. Блум так и застыл с открытым ртом, в то время как Ген, извинившись, пошел открывать, хотя после разговора с Генрихом Блумом ему категорически не хотелось этого делать: все, что собиралось в его сознании по крупице, сложилось наконец в целостную картину, и прояснение было ужасно, хотя в некотором смысле оно принесло облегчение — как любой прорыв из полной неизвестности в относительную ясность. Нежданный звонок мнился теперь новой неведомой опасностью, и, чтобы растоптать противный страх, поселившийся под ложечкой, Ген взял и открыл, не спрашивая. Вот взял и открыл.
За дверью стояли три человека — молодые, похожие друг на друга, как братья, в одинаковых серых костюмах.
— Специальный отдел ФСК, — сказал крайний справа, поднимая свое удостоверение на уровень лица хозяина. — Вы Евгений Смеляков?
Ген кивнул.
— Прошу прощения, мы должны задать вам несколько вопросов.
Ген понимал, конечно, что имеет полное право не впустить их в дом, но в моральном плане для него сама такая мысль была равносильна попытке остановить приливную волну. Как только они вошли, сразу выяснилось, что вопросы у них имеются вовсе не к нему, а они желали бы поговорить непосредственно с проживающей здесь Марией Ветер.
— Кто у вас? — бесцеремонно спросил старший, бросив взгляд на кухню.
— Я отдыхаю с друзьями, — Ген счел возможным не отчитываться перед ними хотя бы по этому поводу. — Жена спит, — сказал он, досадуя про себя, что не захлопнул с этими словами перед ними дверь. Или даже: «Жены нет!» Тем паче, что он сразу не сомневался по поводу того, кто именно им нужен. Но все мы храбры задним числом. А на деле… — Подождите здесь, сейчас я ее разбужу.
Он вышел в спальню — Мария спала поверх покрывала, видно, так и упала, не раздеваясь, после разговора со Светкой. Он подергал ее за загорелую ногу — убедившись, что проснулась, сообщил о прибытии про ее душу «органов». Затем прошел на кухню и предупредил «своих» гостей, что будет некоторое время занят. Будучи заинтересованными в событиях, они пошли за ним, но в комнату заходить не стали, а остановились снаружи у косяков, практически подслушивая начавшуюся в гостиной беседу, больше смахивающую на допрос.
Мария Ветер отвечала чистосердечно, в чем Ген после разговора с Блумом не сомневался. Оказалось, что с неделю назад она уехала в Крым сниматься в кино.
— В дублерском составе? — не выдержал и спросил Ген. Задававший вопросы опер его почему-то не одернул.
— Ну нет! — изумилась и даже, судя по мимике, возмутилась она. — Ты же сам, Женя, рекомендовал меня на главную роль.
Ген только клацнул зубами, захлопывая рот. А Мария продолжала рассказывать, хватаясь, должно быть, как за последнюю соломинку, за надежду, что представители ФСК — раз уж они заявились — все знают, все поймут и смогут все поставить на свои места. Поскольку именно там, в Крыму, с ней случилось это: город и люди — все вдруг стало иным…
— О каком городе вы говорите? — спросил опер.
— Разве я не сказала? О Ялте!
— Значит, в Ялте… — повторил опер, что-то записывая в блокнот.
— Да ведь Женя, — она кивнула на Гена, правда, не очень уверенно, — тоже там был.
— Вы ошибаетесь, — заявил Ген, с радостью обращаясь к ней «на вы», — я все это время был в Москве, чему есть немало свидетелей. Мои друзья, — он кивнул на дверь: стоящие в преддверии «его друзья» согласно закивали, — и, кроме того, наш участковый: он как раз на днях заходил…
— Я в курсе, — уронил опер.
Мария Ветер глядела в некотором сомнении на «мужа», потом сказала:
— Н-нет, это не он, — Ген с облегчением вздохнул. — Но очень похож. И так, вы понимаете, у меня теперь со всеми: люди только похожи на моих знакомых, места неузнаваемы, да та же Москва… Понимаете, это не мой город! И квартира какая-то… не совсем моя, — все-таки поостереглась она отрекаться от жилплощади.
Мэри не вынесла жизни с ним и сорвалась: уже не вызывало сомнений, что у нее поехала крыша. Позавчера позвонила Светка, заметно подавленная: оказывается, Мэри ляпнула ей, что она из другого мира, в общем, наговорила какой-то несусветной чуши. Узнав, что она вновь пропала, подруга предложила обратиться в милицию, но Ген, как и в предыдущие разы, счел это преждевременным.
Милая Мэри, сладкая Мэри, экстремалка Мэри, ну почему она не могла бросить его, как обычная женщина? «Все равно, — вопреки всем более чем весомым доказательствам ее безумья, — думал он, — она перебесится и вернется. Может быть, не к нему… Но в собственный дом!»
И — о всесилье уверенности любящего человека! — он оказался прав: к концу третьих суток она вернулась. Однако, увидев ее в очередной раз, Ген уже и не знал, радоваться ли этому обстоятельству.
Он засел на кухне, рядом на плите шкворчала яичница — нет, это не жена, это он занялся приготовлением пищи, уже органически опасаясь допускать ее на кухню, откуда она взяла привычку периодически исчезать.
Потом раздался второй звонок в дверь — стоит ли говорить, что это была Светка, которую жена вызвала сразу после своего появления в доме.
А полногрудая блондинка в сексапильных шортиках и в маечке, выплывшая встречать гостью, и была его жена. Хотя Ген до сих пор отказывался в это верить, пребывая в некотором шоке: волосы, допустим, покрасить недолго, а вот по поводу ее бюста… Если Мэри не напихала себе в лифчик ваты, чего она сроду не делала, то оставалось предположить, что она пропадала эти дни в клинике по увеличению грудных желез. Странный факт: почему-то у родного мужа не возникало ни малейшего желания это проверить. Да и появись у него такое желание, ее прибытие не предусматривало никаких подобного рода поползновений.
— Та-ак, — произнесла Мэри, увидев его на пороге, потом ворвалась мимо него в дом, весь его обежала, позвонила Светке и рухнула на постель. Сама мысль о том, чтобы к ней присоединиться, казалась ему крамольной.
Безумье длилось. И, хоть ты тресни, это уже было не его безумье.
Затем, как было уже сказано, явилась Светка. На удивление недолго пробыв с Мэри в комнате, она приползла к нему на кухню, выключила подгорающую яичницу, уселась напротив и, покопавшись в своем пакете, водрузила на стол бутылку.
— А она?.. Что, не выйдет?.. — впервые на своей памяти Ген сказал о жене «она», словно о ком-то… постороннем. И ничуть этому не удивился. Впрочем, Светка тоже не удивилась.
— Ей надо отдохнуть, поспать. Ты в курсе, что она у тебя приехала с юга? — Ген надрывно вздохнул. — …И считает, что сошла с ума, — продолжила Светка, — только «Скорую» вызывать боится. Еще спросила у меня, давно ли ты тут… ну, обретаешься. В смысле живешь.
Ген еще раз вздохнул. Поставил на стол рюмки, чуть посомневался, но все же разложил по тарелкам слегка подгорелую яичницу.
— В холодильнике, конечно, шаром покати? — усмехнулась Светка.
— Может, что-то и есть, не помню… — он сел и тяжело поглядел на нее через стол. Светка молчала, предоставляя ему возможность высказаться первым. И он начал:
— Видела эти шортики? Она же так по Москве шлялась! А буфера?.. Света, что делать?..— Кажется, он уже замучил ее этим вопросом. Но она оставалась единственным спасительным компасом, еще способным помочь ему отыскать в происходящем здравый смысл, по крайней мере, честно пытающимся.
— Ты, главное, успокойся, — Светка похлопала его по руке и разлила водку. — У нее такой период. С нами, женщинами, это бывает — выбор нового имиджа и все такое… По-моему, это даже забавно.
— Еще как, — вздохнул он.
Молча чокнувшись, выпили.
— А что она на юге-то делала?.. — поинтересовался Ген.
— Черт, я даже не спросила.
— А я уже боюсь ее о чем-либо спрашивать.
После второй Гена прорвало: он рассказывал в подробностях о метаморфозах жены и про свои компьютерные закидоны тоже рассказал, недоумевал, возмущался, просил у Светки объяснений, она излагала свои версии, но он их не слушал. Светка достала из холодильника колбасу, шпроты, еще что-то, порезала хлеб. Так они сидели и пили. Водки уже было на донышке, когда раздался третий звонок в дверь.
Ген пошел открывать, понятия не имея, кто это, но втайне надеясь — может, наконец-то, настоящая Мэри? А эта — какая-нибудь ее крымская родственница, седьмая вода на киселе, ведь он с ней практически не общался, и просто все они друг друга не поняли?.. Сознание, как это ему бывает свойственно, упорно, несмотря на груду контраргументов, стремилось продвигать обыденные версии.
За дверями оказался тот самый господин средних лет, что заходил на днях со странными вопросами о Мэри. Впрочем, не более странными, чем все то, что творилось с ней в последнее время.
— Извините… Вы, может быть, меня помните — я к вам уже заходил…
— Разумеется, я вас помню, — охотно подтвердил Ген. — И хотел спросить… — Ген не успел издожить суть своего вопроса, поскольку гость заранее понял его по-своему:
— О, простите! Блум, Генрих Блум, преподаватель точных наук, — торопливо представился он. — Мне необходимо с вами поговорить. Вашей жене угрожает опасность! — выпалил он, волнуясь, тем не менее твердо, как человек, принявший непростое решение и намеренный во что бы то ни стало его осуществить.
В другое время Ген сто раз бы подумал, прежде чем впускать в дом столь странного типа, но эти безоблачные времена помахали ему ручкой из туманной дали совсем, как это ни странно, недавнего прошлого.
— Входите, — сказал он, пропуская Блума в прихожую. — Сюда, — он провел его на кухню. Увидев сидевшую за столом гостью, Блум замер и, обернувшись в замешательстве к хозяину, спросил:
— Это ваша жена?..
— Нет, — успокоил его Ген, — жена сейчас отдыхает. Это Светлана, ее подруга, она… В общем, она в курсе всех наших семейных дел, вы можете смело говорить при ней. Прошу вас, садитесь вот сюда.
— Генрих Блум, — представился старик Светке с легким поклоном и сел, неловко громыхнув стулом.
— А я Евгений, — закончил церемонию знакомства Ген. — Я так понял, что ваше дело касается моей жены? Но я предлагаю пока ее не будить.
— Нет-нет, то есть да, — зачастил гость, — это касается непосредственно ее, но я решил поговорить именно с вами! Видите ли, меня в последнее время донимают странными звонками. Вначале я принял это за неудачную шутку моих коллег, потом, когда звонки стали настойчивей, зашел к вам и убедился, что такая женщина, Мария Ветер, действительно существует. Судя по вашей реакции, я сделал вывод, что вы чем-то обеспокоены в связи с ней. И эти звонки… Они сами по себе достаточно странны…
— Они как-то связаны с моей женой? — сделал Ген попытку приблизить беседу к занимающему его вопросу.
— Да, как я уже сказал, напрямую связаны… — Блум стал говорить и, несмотря на сбивчивость и очевидную невероятность его рассказа, Ген отчетливо слышал, как в голове что-то щелкает — нет, не съезжая окончательно с шестеренок, а, как ни странно, занимая свои места. Складываясь в четкую логическую картину, хотя суть была основана на сломе привычной его сознанию логики.
Светка только периодически открывала и закрывала рот.
— Значит, и вы поверили во все это? Если решились прийти сюда? — спросил Ген, когда повествование Блума подошло к концу. Тот шумно перевел дух, или, возможно, просто вздохнул.
— Дело в том, — сказал он, — что я одно время действительно очень увлекался этой проблемой — нет-нет, не существования иных континуумов, а возможностью, м-м… возможностью проколоть ткань реальности, заглянуть за так называемый горизонт событий. И в последний раз, то есть при очередном звонке, мне было продиктовано несколько формул… Практически — доказывающих, что это возможно! И, главное — если вы до сих пор продолжаете меня слушать, не значит ли это, что и у вас имеются некоторые подтверждения моему рассказу?
— Имеются-имеются, — заверила Светка, поднося одновременно старику рюмку водки. — Вот, снимите-ка напряжение. А потом расскажете нам, что теперь со всем этим делать.
Ген очень сомневался, что Блум будет пить: уж очень преподаватель точных наук смахивал на принципиального трезвенника, а может, даже язвенника. Однако тот взял рюмку и махнул ее одним глотком, словно там была вода. Светка заботливо поднесла ему шпротину на вилке, Старик, как ребенок, машинально ее заглотал и продолжил, необычайно волнуясь:
— Да-да, мне на этот счет были даны конкретные указания. Но, умоляю вас, расскажите сначала, что именно вы наблюдали, — в глазах Блума пылал азарт ученого-неудачника, узнавшего, что где-то в другом мире он сумел осуществить собственные гениальные замыслы. — Это не праздное любопытство, — поспешил заверить он, — возможно, нам удастся определить точное местоположение Врат, и тогда…
В этот момент раздался четвертый звонок в дверь. Блум так и застыл с открытым ртом, в то время как Ген, извинившись, пошел открывать, хотя после разговора с Генрихом Блумом ему категорически не хотелось этого делать: все, что собиралось в его сознании по крупице, сложилось наконец в целостную картину, и прояснение было ужасно, хотя в некотором смысле оно принесло облегчение — как любой прорыв из полной неизвестности в относительную ясность. Нежданный звонок мнился теперь новой неведомой опасностью, и, чтобы растоптать противный страх, поселившийся под ложечкой, Ген взял и открыл, не спрашивая. Вот взял и открыл.
За дверью стояли три человека — молодые, похожие друг на друга, как братья, в одинаковых серых костюмах.
— Специальный отдел ФСК, — сказал крайний справа, поднимая свое удостоверение на уровень лица хозяина. — Вы Евгений Смеляков?
Ген кивнул.
— Прошу прощения, мы должны задать вам несколько вопросов.
Ген понимал, конечно, что имеет полное право не впустить их в дом, но в моральном плане для него сама такая мысль была равносильна попытке остановить приливную волну. Как только они вошли, сразу выяснилось, что вопросы у них имеются вовсе не к нему, а они желали бы поговорить непосредственно с проживающей здесь Марией Ветер.
— Кто у вас? — бесцеремонно спросил старший, бросив взгляд на кухню.
— Я отдыхаю с друзьями, — Ген счел возможным не отчитываться перед ними хотя бы по этому поводу. — Жена спит, — сказал он, досадуя про себя, что не захлопнул с этими словами перед ними дверь. Или даже: «Жены нет!» Тем паче, что он сразу не сомневался по поводу того, кто именно им нужен. Но все мы храбры задним числом. А на деле… — Подождите здесь, сейчас я ее разбужу.
Он вышел в спальню — Мария спала поверх покрывала, видно, так и упала, не раздеваясь, после разговора со Светкой. Он подергал ее за загорелую ногу — убедившись, что проснулась, сообщил о прибытии про ее душу «органов». Затем прошел на кухню и предупредил «своих» гостей, что будет некоторое время занят. Будучи заинтересованными в событиях, они пошли за ним, но в комнату заходить не стали, а остановились снаружи у косяков, практически подслушивая начавшуюся в гостиной беседу, больше смахивающую на допрос.
Мария Ветер отвечала чистосердечно, в чем Ген после разговора с Блумом не сомневался. Оказалось, что с неделю назад она уехала в Крым сниматься в кино.
— В дублерском составе? — не выдержал и спросил Ген. Задававший вопросы опер его почему-то не одернул.
— Ну нет! — изумилась и даже, судя по мимике, возмутилась она. — Ты же сам, Женя, рекомендовал меня на главную роль.
Ген только клацнул зубами, захлопывая рот. А Мария продолжала рассказывать, хватаясь, должно быть, как за последнюю соломинку, за надежду, что представители ФСК — раз уж они заявились — все знают, все поймут и смогут все поставить на свои места. Поскольку именно там, в Крыму, с ней случилось это: город и люди — все вдруг стало иным…
— О каком городе вы говорите? — спросил опер.
— Разве я не сказала? О Ялте!
— Значит, в Ялте… — повторил опер, что-то записывая в блокнот.
— Да ведь Женя, — она кивнула на Гена, правда, не очень уверенно, — тоже там был.
— Вы ошибаетесь, — заявил Ген, с радостью обращаясь к ней «на вы», — я все это время был в Москве, чему есть немало свидетелей. Мои друзья, — он кивнул на дверь: стоящие в преддверии «его друзья» согласно закивали, — и, кроме того, наш участковый: он как раз на днях заходил…
— Я в курсе, — уронил опер.
Мария Ветер глядела в некотором сомнении на «мужа», потом сказала:
— Н-нет, это не он, — Ген с облегчением вздохнул. — Но очень похож. И так, вы понимаете, у меня теперь со всеми: люди только похожи на моих знакомых, места неузнаваемы, да та же Москва… Понимаете, это не мой город! И квартира какая-то… не совсем моя, — все-таки поостереглась она отрекаться от жилплощади.