Страница:
А вот пруд и склоненные над ним деревья никому, даже дедушке, были не нужны. И она стала королевой. И стала править самыми настоящими подданными: стайками мальков тики-тики и тремя черепахами, которых дедушка называл <Колумб и его дамы>. Колумб, как и его великий однофамилец, любил путешествовать и исследовать мир. Хотя пруд и был его родным домом, он время от времени отправлялся в иные края. Случалось это чаще всего в засуху, когда пруд пересыхал и в самой серединке оставался вязкий ил, а вокруг, на бывшем дне, бурела высохшая, растрескавшаяся грязь. Даже стрекозы улетали тогда на поиски более гостеприимного водоема. Дедушка посылал людей чистить пруд, а Колумб и его дамы выбирались на травку и шествовали неспешно и понуро, через два поля, к озеру Димити. В этом озере били ключи, и вода поэтому никогда не иссякала. И все-таки истинным своим домом Колумб считал ее пруд. Едва начинались октябрьские дожди, он и его дамы отправлялись в обратный путь. Черепахи ползли по пастбищам долго и упорно, спотыкаясь и обходя преграды, а она тревожно следила за их маршем по шевелению высокой травы: вот стебли качнулись, примялись, вот - распрямились вновь: Конечно, черепахи путешествовали и в другие времена года, но недалеко и ненадолго. Иногда они просто вылезали на бетонную стену - погреться на солнышке. Чаще же всего Колумб и его дамы скрывались на глубине, и об их присутствии можно было только догадываться - по вдруг взбурлившей от лапы или панциря водной глади. Мальки тики-тики бросались тогда врассыпную.
Тики-тики были настоящими подданными. Они никогда не покидали свою королеву.
Кинешь в воду хлебную крошку - они тут же вынырнут и тучей бросятся на добычу. Кинешь в воду камешек - они метнутся прочь. А если их не трогать, тики-тики будут шустро плавать взад-вперед, бессмысленно и беспорядочно, но не сталкиваясь и даже не дотрагиваясь друг до дружки. Тики-тики были быстрее ласточек.
Сначала она просто робко наблюдала за ними, присев на корточки на мелководье: плавать она не умела и боялась воды. К глубокой стороне пруда она вообще не приближалась: вода там была черная от противных и скользких зеленых водорослей, живших на дне. Там было так глубоко - ничего не разглядеть, даже солнце не пробивало эту толщу, даже тики-тики не откликались на ее зов, если не бросить им крошку.
Однако со временем она полюбила именно этот край пруда. Ее тянуло сюда, потому что подпорная стена была такая ровная и гладкая сверху и даже вполне широкая - идеальная сцена для ее концертов.
Каждый день, едва дом затихал после обеда и дедушка с бабушкой начинали похрапывать в спальнях, она пулей выскакивала из кровати и - на улицу. Она бежала прямиком к пруду и петь начинала еще по дороге. Она знала всего две песни, вернее, полторы, и никогда заранее не загадывала, с которой в этот день начнет. Если первой выпевалась <После бала>, она медленно и скорбно вальсировала, приближаясь к самой кромке.
Сто разбитых, навеки печальных сердец,
В этой жизни так радостей мало,
В ней разлуки, трам-пам и известный конец.
После бА-А-А-ла, да-да, после бА-А-А-ла:
Заканчивала она обычно на громкой ноте, выделывала ногами замысловатое па и оставалась очень собою довольна. Она могла повторять эту песню сколько угодно, хоть сто раз, могла, словно репетируя, возвращаться к только что пропетой строке или такту. Ко второй песне она приступала не сразу, в перерыве чистила апельсин, чтоб было чем подманивать тики-тики. Сначала, когда кусочек только падал в воду, тики-тики порскали прочь, потом мгновенно возвращались и снова разочарованно расплывались кто куда. Иногда она пела без слов, просто мурлыкала привычный мотив и кружилась в вальсе по краю пруда.
Вторую песню, <Расскажи моей мамаше>, она любила все-таки больше. И возле пруда могла наконец дать полную волю своим чувствам, ведь ни дедушка, ни кто другой не услышит ее из дома и не шикнет, чтоб не шумела.
Ты рАс-ска-жИ мо-Ей ма-мА-ше,
Скажи, что й-Я ей-Я лю-блЮ-Ю-Ю:
- выпевала она старательно и четко. А потом все громче, посылая звук к самым небесам:
Пу-скА-Ай дА-мой не ждЕ-Ет, не чА-Ает,
СегО-Одня к нО-Очи й-Я умрУ-У-У.
Тут подступали самые сладостные и горькие строки. Она набирала побольше воздуха.
Скажи, что блИ-Иже нет и крА-Аше,
Что в мире нет ей-Я-А милей:
Пропев заветный куплет, она глядела на Колумба и его дам - понравилось ли? - и завершала песню на неимоверной торжествующей ноте. После чего раскланивалась под аплодисменты подданных - трех черепах и миллионов тики-тики (слетевшиеся послушать стрекозы в счет не шли, уж слишком прозрачны были их крылья). Каждый раз она давала песне новую трактовку, добавляла новые краски. И длиться это могло хоть до вечера.
Трам-пам-пам-пам, трам-пам-парайра,
Сегодня к но-о-чи я умрУ-У-У.
Иногда она успевала проскользнуть в свою комнату до пробуждения домашних, чаще же ее грубо возвращал к реальности голос посланной за нею Пегги. И она со всех ног бежала к дому, чтобы поспеть на ужин.
Каждый новый день был похож на предыдущий. Завтрак, нудный, тягучий урок с мисс Джонс, затем обед и - послеобеденная прогулка к пруду. Вскоре эта прогулка стала единственным смыслом дня, ради нее и стоило жить. Ничто не могло ее удержать в доме. Внезапная свобода и собственная безраздельная власть над маленьким мирком пруда заворожили ее совершенно. Да и тики-тики с черепахами несомненно радовались ее приходу. Ведь их жизнь тоже тосклива: Ее долг - навещать их каждый день! Она не бросит их на произвол судьбы.
Все больше тянуло ее в густо-зеленые глубины пруда. Иногда - вопреки ожиданиям подданных - она запевала не сразу, а склонялась над темной водой и всматривалась, стараясь проникнуть все глубже и глубже, туда, куда не достает свет, не доплывают тики-тики, до самого дна, до центра земли: Все труднее ей было отрывать взгляд от водной глади, потому что из воды смотрело другое, очень знакомое лицо и тянуло, тянуло к себе: Черты лица были ее, но - быть может, это умирающий мальчик из <Воскресной книги живой поэзии>? Или солдатик, что пишет письмо матери? Каково им там, на той стороне, в ином мире? С каждым разом ее тянуло вглубь все больше; огромных усилий стоило оторваться и не глядеть в пруд, не покидать реальный мир, в котором ива шелестит над головой, а не колышется отражением у ног. Но она наконец отрывалась, смеялась над тики-тики и, точно демонстрируя свою над ними власть, принималась танцевать и петь.
Скажи, что блИ-Иже нет и крА-Аше,
Что в мире нет ей-Я-А милей:
Дни шли. Постепенно игра снова изменилась. Она больше не склонялась над водой, не вглядывалась в черные глубины. Ею овладела отчаянная дерзость. Она кружилась все ближе и ближе к краю, без остановки, без конца, кружилась и кружилась - пока не задохнется и не повалится на траву у берега. Она уже не вкладывала в песни душу, не выпевала каждое словечко, а, наоборот, тараторила их, точно скороговорку, точно весь мир вокруг заторопился, слетел с тормозов, и ей тоже надо поспеть. И она смеялась, представляя, каково глазеть на нее снизу, каким нелепым кажется ее подданным этот ускоренный, карикатурный танец. А как удивятся все, кто живет в глубине: и девочка с ее лицом, и умирающий в Новый год мальчик, и смертельно раненный солдат, - как удивятся все они, если в один прекрасный день она вот так же закружится да и соскочит прямо в воду и окажется возле них, на другой стороне. Как поразятся ее подданные! Респектабельный Колумб и его дамы. Как же забавно будет - уйти под воду! Чтобы расступились темные водоросли. Чтобы бросились врассыпную тики-тики.
Из книги <Садовничая в тропиках>
Недолговечность
Садовничая в тропиках, никогда не знаешь,
что выкопаешь. Часто это кости.
Иногда их видишь после извержения
вулкана - он изрыгает даже твердые, как камни,
черепа. Во всем их величии. Черепа
desapericidos - исчезнувших. В моем же владении
лишь маленький садик, и я
редко выкапываю скелеты. Последняя находка
юноша. Он заблудился и пересек
невидимую границу - зашел
на земли враждебного племени.
Я перезахоронила его. Пусть продолжает
расти. Наши кладбища также растут - вширь.
Последнее пополнение - торговец наркотиками,
павший в борьбе с конкурентами.
У него были потрясающие похороны
ружейный залп из двадцати одного ствола,
наплыв публики, особенно
юных девиц, у которых
яркие блузки, короткие юбки
и еще более короткие жизни.
Нелегальный эмигрант
Если мне не удастся это
плавание без карты,
не говорите детям моим,
что в путь
меня отправили их голодные
глаза.
В конце концов, нет океанов, которых
не пересечь,
нет бездн, которых
не измерить,
нет немощей, которых
не превозмочь.
Бамбук
Бамбук гордится собой
он владеет искусством жить долго:
низко склоняясь перед
ветром, дождем, топором и соками почвы,
он втайне посылает
в глубь грязи или меж камней
свои корни - мощные, хваткие
и завоевывает пространство. Хотя
еще быстрее это делает
его злейший враг - огонь.
Гуава
Нет ничего слаще
плодов гуавы
честных, простодушных,
щедрых,
пригодных в пищу всем.
Даже червям.
Папайя
Наши матери говорят
о папайе:
Помни: нельзя есть ее в лучших одеждах
запачкаешься.
Помни: нельзя лезть на дерево, где она растет,
упадешь.
Помни: нельзя есть ее с семенами
они прорастут в твоем чреве.
Наши матери знают, что говорят:
сами они украдкой едят ее
с семенами.
Тики-тики были настоящими подданными. Они никогда не покидали свою королеву.
Кинешь в воду хлебную крошку - они тут же вынырнут и тучей бросятся на добычу. Кинешь в воду камешек - они метнутся прочь. А если их не трогать, тики-тики будут шустро плавать взад-вперед, бессмысленно и беспорядочно, но не сталкиваясь и даже не дотрагиваясь друг до дружки. Тики-тики были быстрее ласточек.
Сначала она просто робко наблюдала за ними, присев на корточки на мелководье: плавать она не умела и боялась воды. К глубокой стороне пруда она вообще не приближалась: вода там была черная от противных и скользких зеленых водорослей, живших на дне. Там было так глубоко - ничего не разглядеть, даже солнце не пробивало эту толщу, даже тики-тики не откликались на ее зов, если не бросить им крошку.
Однако со временем она полюбила именно этот край пруда. Ее тянуло сюда, потому что подпорная стена была такая ровная и гладкая сверху и даже вполне широкая - идеальная сцена для ее концертов.
Каждый день, едва дом затихал после обеда и дедушка с бабушкой начинали похрапывать в спальнях, она пулей выскакивала из кровати и - на улицу. Она бежала прямиком к пруду и петь начинала еще по дороге. Она знала всего две песни, вернее, полторы, и никогда заранее не загадывала, с которой в этот день начнет. Если первой выпевалась <После бала>, она медленно и скорбно вальсировала, приближаясь к самой кромке.
Сто разбитых, навеки печальных сердец,
В этой жизни так радостей мало,
В ней разлуки, трам-пам и известный конец.
После бА-А-А-ла, да-да, после бА-А-А-ла:
Заканчивала она обычно на громкой ноте, выделывала ногами замысловатое па и оставалась очень собою довольна. Она могла повторять эту песню сколько угодно, хоть сто раз, могла, словно репетируя, возвращаться к только что пропетой строке или такту. Ко второй песне она приступала не сразу, в перерыве чистила апельсин, чтоб было чем подманивать тики-тики. Сначала, когда кусочек только падал в воду, тики-тики порскали прочь, потом мгновенно возвращались и снова разочарованно расплывались кто куда. Иногда она пела без слов, просто мурлыкала привычный мотив и кружилась в вальсе по краю пруда.
Вторую песню, <Расскажи моей мамаше>, она любила все-таки больше. И возле пруда могла наконец дать полную волю своим чувствам, ведь ни дедушка, ни кто другой не услышит ее из дома и не шикнет, чтоб не шумела.
Ты рАс-ска-жИ мо-Ей ма-мА-ше,
Скажи, что й-Я ей-Я лю-блЮ-Ю-Ю:
- выпевала она старательно и четко. А потом все громче, посылая звук к самым небесам:
Пу-скА-Ай дА-мой не ждЕ-Ет, не чА-Ает,
СегО-Одня к нО-Очи й-Я умрУ-У-У.
Тут подступали самые сладостные и горькие строки. Она набирала побольше воздуха.
Скажи, что блИ-Иже нет и крА-Аше,
Что в мире нет ей-Я-А милей:
Пропев заветный куплет, она глядела на Колумба и его дам - понравилось ли? - и завершала песню на неимоверной торжествующей ноте. После чего раскланивалась под аплодисменты подданных - трех черепах и миллионов тики-тики (слетевшиеся послушать стрекозы в счет не шли, уж слишком прозрачны были их крылья). Каждый раз она давала песне новую трактовку, добавляла новые краски. И длиться это могло хоть до вечера.
Трам-пам-пам-пам, трам-пам-парайра,
Сегодня к но-о-чи я умрУ-У-У.
Иногда она успевала проскользнуть в свою комнату до пробуждения домашних, чаще же ее грубо возвращал к реальности голос посланной за нею Пегги. И она со всех ног бежала к дому, чтобы поспеть на ужин.
Каждый новый день был похож на предыдущий. Завтрак, нудный, тягучий урок с мисс Джонс, затем обед и - послеобеденная прогулка к пруду. Вскоре эта прогулка стала единственным смыслом дня, ради нее и стоило жить. Ничто не могло ее удержать в доме. Внезапная свобода и собственная безраздельная власть над маленьким мирком пруда заворожили ее совершенно. Да и тики-тики с черепахами несомненно радовались ее приходу. Ведь их жизнь тоже тосклива: Ее долг - навещать их каждый день! Она не бросит их на произвол судьбы.
Все больше тянуло ее в густо-зеленые глубины пруда. Иногда - вопреки ожиданиям подданных - она запевала не сразу, а склонялась над темной водой и всматривалась, стараясь проникнуть все глубже и глубже, туда, куда не достает свет, не доплывают тики-тики, до самого дна, до центра земли: Все труднее ей было отрывать взгляд от водной глади, потому что из воды смотрело другое, очень знакомое лицо и тянуло, тянуло к себе: Черты лица были ее, но - быть может, это умирающий мальчик из <Воскресной книги живой поэзии>? Или солдатик, что пишет письмо матери? Каково им там, на той стороне, в ином мире? С каждым разом ее тянуло вглубь все больше; огромных усилий стоило оторваться и не глядеть в пруд, не покидать реальный мир, в котором ива шелестит над головой, а не колышется отражением у ног. Но она наконец отрывалась, смеялась над тики-тики и, точно демонстрируя свою над ними власть, принималась танцевать и петь.
Скажи, что блИ-Иже нет и крА-Аше,
Что в мире нет ей-Я-А милей:
Дни шли. Постепенно игра снова изменилась. Она больше не склонялась над водой, не вглядывалась в черные глубины. Ею овладела отчаянная дерзость. Она кружилась все ближе и ближе к краю, без остановки, без конца, кружилась и кружилась - пока не задохнется и не повалится на траву у берега. Она уже не вкладывала в песни душу, не выпевала каждое словечко, а, наоборот, тараторила их, точно скороговорку, точно весь мир вокруг заторопился, слетел с тормозов, и ей тоже надо поспеть. И она смеялась, представляя, каково глазеть на нее снизу, каким нелепым кажется ее подданным этот ускоренный, карикатурный танец. А как удивятся все, кто живет в глубине: и девочка с ее лицом, и умирающий в Новый год мальчик, и смертельно раненный солдат, - как удивятся все они, если в один прекрасный день она вот так же закружится да и соскочит прямо в воду и окажется возле них, на другой стороне. Как поразятся ее подданные! Респектабельный Колумб и его дамы. Как же забавно будет - уйти под воду! Чтобы расступились темные водоросли. Чтобы бросились врассыпную тики-тики.
Из книги <Садовничая в тропиках>
Недолговечность
Садовничая в тропиках, никогда не знаешь,
что выкопаешь. Часто это кости.
Иногда их видишь после извержения
вулкана - он изрыгает даже твердые, как камни,
черепа. Во всем их величии. Черепа
desapericidos - исчезнувших. В моем же владении
лишь маленький садик, и я
редко выкапываю скелеты. Последняя находка
юноша. Он заблудился и пересек
невидимую границу - зашел
на земли враждебного племени.
Я перезахоронила его. Пусть продолжает
расти. Наши кладбища также растут - вширь.
Последнее пополнение - торговец наркотиками,
павший в борьбе с конкурентами.
У него были потрясающие похороны
ружейный залп из двадцати одного ствола,
наплыв публики, особенно
юных девиц, у которых
яркие блузки, короткие юбки
и еще более короткие жизни.
Нелегальный эмигрант
Если мне не удастся это
плавание без карты,
не говорите детям моим,
что в путь
меня отправили их голодные
глаза.
В конце концов, нет океанов, которых
не пересечь,
нет бездн, которых
не измерить,
нет немощей, которых
не превозмочь.
Бамбук
Бамбук гордится собой
он владеет искусством жить долго:
низко склоняясь перед
ветром, дождем, топором и соками почвы,
он втайне посылает
в глубь грязи или меж камней
свои корни - мощные, хваткие
и завоевывает пространство. Хотя
еще быстрее это делает
его злейший враг - огонь.
Гуава
Нет ничего слаще
плодов гуавы
честных, простодушных,
щедрых,
пригодных в пищу всем.
Даже червям.
Папайя
Наши матери говорят
о папайе:
Помни: нельзя есть ее в лучших одеждах
запачкаешься.
Помни: нельзя лезть на дерево, где она растет,
упадешь.
Помни: нельзя есть ее с семенами
они прорастут в твоем чреве.
Наши матери знают, что говорят:
сами они украдкой едят ее
с семенами.