Страница:
- Осторожный ты, - усмехнулся Софоний. - Чего ж своему Мардуку язык не укоротишь? Был я сегодня на его проповеди. Он ведь, подлец, совсем с ума спятил - про Нью-Йорк им вещать принялся, про метро тамошнее и стриптизы, резервации индейские позором заклеймил. Что ж ты к этим гаданиям спокойно относишься?
Прокуратор насупился. По сурово поджатым губам видно было, что вопрос прокуратору не понравился.
- А ты думаешь, мне здесь сладко живется? - спросил он. - Начальству дай, проверяющим из Рима дай, тайная служба опять же своего требует. На днях конквозитор* приезжал военных дезертиров собирать, тоже расходы немалые...
* воинская должность в римской армии, типа начальника отдела прокуратуры, который занимался самовольщиками и дезертирами.
Понтий Пилат посопел.
- Шустрый ты, Ваня, - сказал он. - Вени, види, вици. А мне жить надо. Иерусалим город незнакомый, а у меня, сам понимаешь, после пустыни лишь "Макаров" с двумя обоймами остался, и тот прячу от соглядатаев. Увидят - в колдовстве обвинят!
- Так он с тобой доходами делится? - догадался Софоний. - Доишь ты этого Мардука помаленьку? Как же так, Федя, ты ж всегда взяток стерегся.
Федор Борисович Дыряев, бывший подполковник советской милиции, давайте сейчас вспомним его имя и скажем, что это был именно он, тоскливо вздохнул:
- Умный ты! Тут иначе не выживешь. Я с Мардука беру, меня Вителий берет. Ты думаешь, чего он меня подсиживает? Плачу мало, вот он и хочет заменить меня своим человеком.
Софоний просветленно покивал:
- Вон оно что. - Он налил себе вина, отпил глоток и сморщился. - Как ты эту мочу пьешь?
Порылся в принесенной сумке и достал небольшой пифос с тугой завинчивающейся крышечкой наверху.
- Будешь? Это тебе не кислятина кессарийская, это я у варваров выменял на наконечники для стрел. Не знаю, что это за штука, но слона свалить может. Градусов шестьдесят, ей-богу!
- Лучше уж Юпитером клянись, - мрачно предложил Пилат, осторожно принюхиваясь к содержимому чаши. Запах его удовлетворил, прокуратор опорожнил чашу и расплылся в улыбке. - Да это же... Где ж ты его достал, Вань... уважаемый Софоний?
- Я же тебе уже объяснял, - сказал тот. - У варваров. Чистая samogonka, горит даже!
Они закусили.
- А почему - Мардук? Это тебе не Busuluzk,
- Кстати, - сказал Софоний. Почему не Онгора, какая разница?
- Большая, - сказал Пилат. здесь арийско-ведические боги Египта не прокатят. Контингент, брат, не тот!
- Эх, - сказал Софоний. - Не трави душу. Ночами Дон вспоминаю.
Он покачал головой, прикрыл глаза и не пропел - пробормотал:
- По Дону гуляет казак молодой...
Всхлипнул, вытер лицо рукавом. По скулам каменные желваки заходили. Вспомнилась, видно,; прокуратору Меловая, песчаные берега, родная беседка в саду и участковый Соловей, исполнявший на лету все желания начальства. Все мы не ценим достигнутого и жалеем о потерях. Казалось бы, чего еще Федору Борисовичу желать? Ну кто он был при советской власти и демократах? Начальником районной милиции, которого в областном управлении и за человека-то не считали. А в империи он кем стал? Кем он стал при божественном принцепсе? Прокуратором он стал целой области, пальцем пошевелит - и все исполнится. Да что пальцем?.. И это еще раз доказывает, что ежели в человеке живут административные таланты, то они себя в любом времени, при любой общественно-экономической формации проявят. Тому примеров достаточно. Вон Аркадий Голиков, успешно махавший шашкой во время российской гражданской войны, он ведь и в мирное время не потерялся. Известным писателем стал, детвора в нем души не чаяла, приключениями Тимура и его команды зачитывалась. И наоборот, скажем, внук его, Егор Тимурович, - в тяжелые тоталитарные времена партийным журналом заведовал, статьи про успешную поступь социализма печатал. Но и в демократические времена он ведь тоже не потерялся - до таких вершин поднялся, что и сказать-то страшно, а уж шашкой рубал направо и налево похлеще, чем его легендарный дед. И надо сказать, куда более эффективно!
Но все-таки милы были Федору Борисовичу воспоминания о недостижимой и так несчастливо утраченной Родине.
Видя сумрачное настроение приятеля, прокуратор поторопился плеснуть в чаши варварского напитка.
Выпили еще. Настроение постепенно поднялось, и Софоний уже с веселой усмешкой поглядывал на прокуратора.
- Ну ты и вырядился, - сказал он.
- С тоски, - сознался Понтий Пилат. - Булгакова вспомнил. Очень мне тогда его роман "Мастер и Маргарита" нравился. Как там у него? - Прокуратор прикрыл глаза и по памяти процитировал: - "W belom plasche s krowawum podboem, scharkajuschei kawalerijskoi pohodkoj, rannim utrom chetymadzatogo chisia wesennego mesvatsa nisana w krytuju kolonnadu..." Ax, матерь туа! - выругался он. - Думалось ли, когда я "Мастера" читал, что сам буду за него в этой колоннаде сидеть и с тобой вот варварскую samogonku хлестать?!
Лицо прокуратора побагровело, сразу видно было - расстроился человек, аж давление у него поднялось.
- О многом тогда не думалось, - признал Софоний. - Нечего нам было легионеров на Меловую тащить! Ладно, полкаш, проехали! Ты о других что-нибудь слышал?
- Знаю немного, - нехотя сказал прокуратор. - Ромул Луций при мне. Парнишка шебутной, но это у него скорее возрастное. А так верный, он мне моего Соловья чем-то напоминает. Помнишь участкового? Мастер был, на все руки мастер! Ну, я думаю, у Ромула пройдет все со временем, если на какой-нибудь войне не убьют. Гладышев с нашими денежками вроде в Грецию подался, учится у какого-то скульптора. Ладно, мы тоже теперь не нищие, пусть ему, паразиту, наши общие деньги на пользу пойдут! Говорят, заказы уже получал от римских патрициев. Сам знаешь, этот без мыла в задницу влезет. Он и в Бузулуцке трудился, местным не угнаться. Помнишь его Аллею Цезарей? Тут тоже развернется, дай срок. Может, те скульптуры, что в наше прежнее время со дня Черного понта поднимали, Степочка и ваял. Ну, про Онгору ты знаешь, он прорицает. И ведь как прорицает! Все в точку. А чего ему не прорицать, если он в Бузулуцке труды по истории Древнего Рима купил, чуть ли не самого Тита Ливия! Да "Иудейскую войну" Флавия ему в придачу навязали...
Софоний смачно надкусил грушу.
- А о Первом ничего не слышал?
- Ничего, - покачал головой прокуратор. - Как его в школу гладиаторов продали, так я о нем ничего больше не слышал. Убили, наверное. Пал, так сказать, смертью храбрых на ристалище! Нет, я тебе так скажу, э-э-э... Софоний. Задатки у нашего Первого неплохие были. Помнишь, как он в песках на караванщиков повел? Завизжал, кинжал выхватил... Задатки лидера у него, конечно, были. Не каждый на мечи с одним кинжалом пойдет! А вот поди ж ты, сгинул в безвестности. Трудно ему было на арене с более молодыми бойцами состязаться. И про Плиния Кнехта ничего не слыхать. Как в воду канул после отправки на галеры! Ни слуху, понимаешь, ни духу!
- Не в воду, но почти, - мрачно сказал Софоний. - Этот тоже пал смертью храбрых. Погиб при открытии Америки. Я об этом вчера в харчевне узнал. Один легионер рассказывал. У него индейцы скальп сняли.
- А может, это не о Кнехте? - усомнился прокуратор. - Мало ли каких совпадений не бывает! Не верится мне, чтобы с него скальп сняли. Он в пустыне пообтерся, таким бравым легионером стал, что сам с кого хочешь скальп снять может.
- Таких совпадений не бывает, - сказал Софоний. - О нем речь шла. У кого еще мог быть советский юбилейный полтинник с изображением Владимира Ильича? А я этот полтинник вчера сам видел.
- Да, - вздохнул прокуратор. - Редеют наши ряды.
- А про Волкодрало что слышно? - продолжил расспросы Софоний.
- Этот и здесь выбрался. В доверии у первосвященника. Правой рукой у него наш Иван Акимович. В книжниках ходит. Такой правоверный стал: шаббат блюдет, заповеди Моисеевы наизусть выучил, Книга Исход прямо от зубов отскакивает! Истинный ханжа. Одно слово - фарисей!
Помолчали.
Под молчание выпили и закусили фруктами. Где-то вдалеке играли на незнакомом Софонию музыкальном инструменте. Печальные звуки мелодии удачно вплетались в шум дождя.
- Ты-то что здесь делаешь? - поинтересовался прокуратор.
- Бизнес, Fedja, - объяснил Софоний. - Торгуем потихоньку. Финики в Рим продаю, рыбку краснобородку, за нее патриции неплохие деньги платят. Снадобья индийские для похудения и повышения потенции. У меня египетский лакричный корень представители самого принцепса берут.
- А назад чего? - усмешливо скривился прокуратор. - Не с пустыми же руками возвращаешься?
- А это когда как, - развел руками Софоний. - Иногда выгодные предложения бывают.
- А на этот раз какое предложение тебе было? - спросил Понтий Пилат.
Знал он, с кем дело имеет. Краснобородкой Софоний если и торговал, то лишь для отвода глаз. Знал этот торгаш, где и на чем ему заработать!
Караванщик уверенно выдержал пристальный взгляд прокуратора.
- Чего мне от тебя таиться? - прищурился он. - Хорошее мне было предложение. Без труда можно кучу аргентариев заработать.
- Небось опять бычьи жилы потребовались? - спросил прокуратор. - С огнем играешь. На крест ведь угодить можешь. Знаешь же, что это стратегическое сырье!
- Да брось ты! - усмехнулся Софоний и снова налил обоим. - Помощи не прошу, с этим сам справлюсь. А вот если по-настоящему заработать! - Он приглашающе поднял чашу.
Снова выпили.
- Ну? - сдавленно сказал прокуратор, отщипывая с грозди крупную виноградину.
Софоний беспокойно огляделся по сторонам, склонился к прокураторскому уху.
- Баллиста нужна, - сказал он. - Персы у себя небольшую заварушку затеяли. Хорошие деньги дают.
Понтий Пилат едва не подавился виноградиной. Лицо его вновь побагровело.
- Да ты, дружок, с ума сошел, - сказал он. - Да ты знаешь, что за это будет? За это ведь и креста мало будет. Зашьют в баранью шкуру и диким зверям скормят!
Софоний развел руками.
- Да это я так, к слову! - сказал он поспешно. - Я ведь не настаиваю. Просто говорю, заработать можно неплохо.
- Я тебя не слышал, ты мне не говорил, - сказал прокуратор. - Торгуй вон лучше Краснобородкой: тебе деньги, а римлянам - удовольствие.
Они посидели еще немного, но разговор не клеился. Тайная сделка, предложенная персами, разъединила товарищей по несчастью. Чего греха таить, хотелось, как говорится, и краснобородку съесть, и...
Молчание угнетало обоих. Тайна, которой они сейчас владели вдвоем, рвалась наружу, чтобы найти необходимую в этих случаях свинью.
Софоний поднялся, низко поклонился прокуратору, криво усмехнулся.
- Пойду я, - сказал он. - Дел невпроворот, да и товары развезти надо. Рад был тебя увидеть.
Он уже выходил из колоннады, когда прокуратор настиг его и жестко ухватил за плечо.
- Слушай, - сказал Понтий Пилат, вильнув взглядом. - Эти твои персы, они чего за баллисту дают?
Глава шестая,
в которой римские легионеры патрулируют окрестности Иерусалима
Нашли молодого!
Ромула Луция отправили в патрулирование по иерусалимским окрестностям, и это существенно испортило ему настроение. Патрулировать в окрестностях города было небезопасно, запросто можно было нарваться на пьяных сикариев, которые с вина дурели так, что порой на мечи с голыми руками лезли. А ведь и кривые еврейские ножи у сикариев тоже имелись, и пользовались этими ножами сикарии с большим искусством. Вообще-то ножи предназначались для того, чтобы холостить ослов или бычков, но разве от того было легче пострадавшему? Римских легионеров не холостили, их резали. Успокаивало Ромула Луция лишь одно - это было последнее дежурство. Прокуратор включил его в инвентаризационную комиссию, поставил задачу и устрашительно сунул под нос Ромулу кулак. Дураку бы не понять, следовало сделать все так, чтобы и волки были сыты, и овцы довольны.
Правда, в патруле могло и посчастливиться. Иногда попадался ночной дурак с крименой, набитой серебром и даже золотом. Тут уж, как водится, извиняй, купчина, была кримена ваша, а нынче будет наша. Легионеры божественного принцепса тоже пить-есть хотят, нечего с деньгами по ночам гулять, ты же не Моисей, Бог иудейский за тебя не заступится!
Как в легионе поют?
Не ходи, купец, с крименой, раз гуляет легион...
Сумерки уже легли на кипарисовые и лавровые рощи близ Иерусалима, встала на горизонте огромная медная Селена, заливая все вокруг мерцающим своим светом. Иудеи по ночным дорогам не шастали зазря, готовились к своему шаббату. В этом, конечно, были свои плюсы и свои минусы. С одной стороны, пустынные дороги гарантировали, что все легионеры из патруля доживут до утра и не станут бесполезными для женщин инвалидами, а с другой стороны - скука была такая, что скулы от зевоты и жажды сводило.
Ближе к полуночи все-таки повезло: вышел на патруль лихой человек, по лику - даже и гадать не пришлось - истинный иудей. Его обыскали и нашли персидский кинжал с широким страшным лезвием и тугую кримену, набитую аргентариями. Кинжал говорил сам за себя, а кримена уже исчезла за пазухой старшего, поэтому, естественно, встал вопрос, что делать с задержанным, который назвался Иудой из Кариота. Мнение большинства склонялось к тому, что надо бы, конечно, Иуду этого самого отвести на пост при воротах, чтобы подержать в яме, но лень было тащить иудея, а своими ногами, понятное дело, он идти не желал.
Тут легионер из греков по имени Пантер, который Иуду невзлюбил с первого взгляда, начал кричать, что такого типа отпускать просто нельзя. С такой разбойной мордой по ночным лесам можно шастать только для лихого дела, а потому Иуду надо отвести в лесок и допросить там с пристрастием, только вот заступы надо взять в ближайшей деревне. Настроение у всех было хорошее, да и деньги задержанного уже пора было поделить, поэтому легионеры на Пантера наорали и предложили ему заняться "допросом" Иуды в одиночку, коль уж у него такая охота в земле копаться. Вон он, Иуда, здоровый какой вымахал, такому придется до утра что надо копать. При этих словах и сам Иуда занервничал, начал всех хватать за руки, кричать, что его призвал сам Яхве и нельзя его убивать, пока он предначертанного не выполнит. Что-то он там говорил непонятное, вроде должен был в городе с каким-то мужиком целоваться, но всем это было по барабану. Какой бы здоровый этот Иуда ни был, а всего-то делов было - ткнуть его в живот мечом да подождать, пока он кровью не истечет. Но опять же - так не бросишь, обязательно пришлось бы могилу копать, поэтому с задержанным иудеем поступили проще - поставили его на дороге, и Пантер под общий хохот придал задержанному такое ускорение, что только пыль у того под ногами заклубилась. "И все-таки, сказал задумчиво и сварливо Пантер, - надо было этого сикария прирезать! От таких одни только беды!" Тут на него все дружно накинулись: мол, грек, он всегда греком и останется, в крови у них одна голая философия и гомерика. Пантер злобно оправдывался, потому что философом себя не считал, а о Гомере только слышал несколько раз, а свитков его и в глаза не видел. Посмеялись над незадачливым иудеем, поржали над Пантером, все начали поглядывать на старшего патрульного - не слишком ли оттянула ему пазуху кримена с общими аргентариями?
Старший по имени Цезиний Метр сел под смоковницей, достал отнятую у задержанного кримену и высыпал перед сгрудившимися легионерами целую кучу кодрантов, денариев и других монет, как с изображениями цезарей разных стран, так и еврейских - без изображений людей и животных. Монет было много, и легионеры тут же вознесли благодарения Аресу, хотя, если по совести, благодарить надо было этого самого неизвестного им Яхве, который выманил иудея на наглую ночную прогулку. Да притом еще и с деньгами.
Ночная прохлада стояла над пальмами и кипарисами. Низкая желтая Селена освещала все странным мертвящим светом. В ночном небе метались и попискивали многочисленные летучие мыши, раскинулся Млечный путь и испуганно разлетались в стороны созвездия хитроумных греков. Всей оравой пошли в ближайшую деревушку, нашли винокура и долго стучали к нему, требуя именем божественного цезаря продать им вина и ягнятины. Было уже поздно. Испуганный винокур открывать не желал и грозился ударить жалобой самому прокуратору, поэтому, поразмыслив, от винокура отстали, а вино нашлось у него в сарае, где были вкопаны в землю амфоры. В примыкающем к сараю хлеву неожиданно заблеяли козы. "Не хотел за деньги, - сказал, вызвав общее веселье, Цезиний Метр, - угощай тогда за жалобу!"
За жаренной на вертеле козлятиной и под молодое вино ночь прошла незаметно и была заполнена рассказами бывалых легионеров. Говорили о Черном всаднике, о морском Отшельнике, что подманивал корабли у лихих островов бриттов, кто-то рассказал о карательной экспедиции в страну черных антропофагов, уже под утро посыпались сальные любовные истории, и Индуксен Брабер, нестриженый и бородатый варвар, попавший в легион неведомо как, на ломаной латыни принялся рассказывать о путешествии в страну амазонок. По рассказу его выходило, что амазонки те были бабами красивыми, но с существенным физическим недостатком - у каждой из них была всего одна грудь, пусть пышная и с соском, что твой нос, но одна, клянусь вашим Юпитером! Вторую сиську, если верить Браберу, им еще в раннем детстве отрезали, чтобы не мешала лук натягивать. Похождения Брабера были такими неприличными, что с них всякий римский патриций покрылся бы краской, а под самый конец об этих похождениях вообще можно было рассказать, лишь используя такие выражения, что от них любой пергамент, любой папирус вспыхнул бы ярким стыдливым пламенем. Словом, Брабер народ повеселил достаточно, после него рассказ Децима Руста о том, как некие знакомые ему легионеры в Парфянии ухаживали за армянками да сами потеряли невинность с их хитрыми мужьями, вообще никого не рассмешил.
Ведя подобные разговоры, патрульные римляне оказались у храма халдейского мага Мардука. В предутренних сумерках храм выглядел очень таинственно и жутковато. Кто-то вспомнил рассказ иудеев о том, что Мардук любит по ночам превращаться в летучую мышь. В таким виде он летает по близлежащим селениям и ищет пьяных, у которых при нападении выпивает всю кровь. "Брехня! отреагировал варвар Брабер. - Пусть только попробует присосаться, я ему хобот тут же оторву!"
Решительность варвара вызвала одобрительные смешки. Некоторые легионеры начали высказывать предположения, что бы сосал халдейский маг, если бы иудеев не было, а лишь одни доблестные римские солдаты обитали в окрестностях Иерусалима. Другие же, подогретые вином, предложили пойти в храм, найти там мага в его стеклянном гробу и сделать так, чтобы он не только летать не смог, но и двигался бы с большим трудом. Но в разгар самого веселья из храма вдруг вылетела огромная летучая мышь и сделала несколько планирующих кругов над легионерами. Тут напускное мужество их куда-то ушло, и даже вспоминать этого самого Мардука никому уже не хотелось. Не дай бог услышит, ведь обидеться может! А обиженный маг, если его своевременно не прирезать, много пакостей натворить может. Настроение у патрульных испортилось.
Децим Руст, правда, сделал попытку возродить общее веселье своим рассказом о походе на бриттов, но его глупый гогот никто не поддержал. Нашлись среди легионеров и такие, что уже с надеждой смотрели в быстро светлеющее на востоке утреннее небо, где гасли созвездия, и прикидывали, как они поутру распорядятся Иудиными денежками. Одно было несомненным - потратить их можно было с большим толком к своему удовольствию и восторгу еврейских проституток с бритыми подмышками и промежностями.
А когда совсем рассвело, то легионеры увидели движущийся к городу Иерусалиму табор, во главе которого ехал худой рыжебородый мужчина верхом на осле.
- Ну и процессия! - задумчиво сказал Пантер, почесывая затылок.
- Может, нам сразу их разогнать? Ведь если их прокуратор увидит, чую я, несдобровать нам. Глянь, сколько их, ведь в городе сплошная неразбериха начнется.
- И не мечтай! - пресек шустрого и наглого грека Цезиний Метр. - Забыл, что шаббат у них празднуют? А принцепс сказал, что, мол, порядок порядком, а чужие обряды уважать нужно. Наш прокуратор только-только от неприятностей оправился. Помнишь, как эти ишаки против акведука протестовали? Такие сборища у стен дворца Ирода устраивали, до сих пор вспомнить страшно! Пусть едут. Как говорится, в заднице глупого ишака репей больших неприятностей не доставит. Понял, Пантер?
- Конечно, - нахально осклабился грек. - Насчет репьев ишаку всегда видней!
Цезиний Метр нацелился было урезонить забывшего субординацию грека, но в это время ишак заревел, заскрипели и стали открываться тяжелые ворота, и Цезиний погнал своих легионеров к остановившемуся табору - до смены еще далеко, а следить за порядком Юпитер не станет!
Глава седьмая,
в которой въезжает в город проповедник верхом на осле и грядут великие события
Проповедник въехал в Иерусалим верхом на осле через Навозные ворота. Следом за ним бежала толпа поклонников с пальмовыми ветвями о семи листьях. Иерусалимский плебс, услышав о приезде чудотворца, радостно ревел: осанна! признавая в невысоком рыжеволосом человеке своего вожака и учителя. Известное дело, плебс всегда ликует, встречая кого-то, - дай плебсу хлеба и зрелищ, и можно ни о чем не беспокоиться, но отбери, в свою очередь, у людей что-то одно, хотя бы зрелища, и ты увидишь, как вскипает волна бессмысленного и беспощадного бунта и как вопят оборванцы: "Хлеба и зрелищ! Долой!" При этом они даже не знают, кто должен уйти долой. Но так уж повелось, что, если недород или зрелищности не хватает, кто-то обязательно должен уйти. Правители с бунтовщиками обычно договаривались. Понятное дело, уж если нет хлеба, так пусть будут зрелища!
Иксус Крест сидел на осле с большим достоинством и милостиво принимал приветствия, благодаря плебс короткими кивками. Время от времени он поднимал руку, осеняя толпу знамением. Рядом с ослом бежали двенадцать дюжих мужчин в коротких туниках и внимательно поглядывали по сторонам. Не иначе как были они телохранителями, что блюли новоявленного мессию от приставаний бродяг из толпы и проявлений совсем уж неумеренного восторга. Был ведь года два назад случай, когда жаждущий чудес народ накинулся на проповедника и оставил его голым, разодрав на мелкие чудотворные части бурнус, виссон и даже набедренную повязку. Особенно доставалось от женщин. Те, если уж нельзя прямо в толпе завести от проповедника ребеночка, старались хоть пояс его получить или прядь волос отрезать. Что за примерами далеко ходить? В прошлом году приезжал один знаменитый прорицатель. Лысым ведь из города уехал! А дочка Ирода Саломея спала и видела, что папашка ей на шестнадцатилетие голову того мужика подарит, который желающих в Иордани купал. И дождалась ведь, зараза, сделал ей папа подарочек!
До празднования Пасхи оставалось еще восемь дней, и проповедник остановился на постоялом дворе "Приют караванщика". Остальные встали табором на базарной площади, поставив шатры и палатки. Запылали костры, жалобно заблеяли барашки, и вот уже над площадью поплыли манящие голодных бродяг запахи жареного мяса и свежевыпеченных хлебов. А ведь земледельцы плакались, хлеб в этом году не уродился, скотоводы на падеж жаловались. Но ведь есть чем народ порадовать?
Сам проповедник на площадь не пошел, отправился отдыхать в снятую комнату на постоялом дворе. Повсюду за проповедником следовал рослый молодой мужчина с жуликоватыми быстрыми глазами на свирепом лице. На боку у провожатого висел на ремне деревянный ящичек, в котором весело позвякивали монеты. Если бы дежурившие ночью легионеры не отсыпались в казармах да публичных домах, они бы сразу узнали в этом иудее ночного разбойника, у которого они отобрали деньги. Узнали бы и удивились, где он новые суммы взял взамен отобранных.
Комнату для проповедника уже убирали три женщины. Две из них были в годах и при теле, но третья была нежным цветком, который бы сделал честь и букету гарема владыки кочевников. Видно было, что проповедник красавице благоволит, а это благоволение, в свою очередь, вызывает недовольство провожатого проповедника. Только он напрасно рожу свою кривил. Спать Иксус Крест целомудренно лег один.
Отдохнув немного в комнате, Иксус вышел в зал и прошел на чистую половину харчевни. Кидаренок смотрел на него с некоторой настороженностью. Не раз были случаи, когда заезжие проповедники ели и пили что хотели, а вот когда доходило дело до расплаты, то денег у них не оказывалось, и проповедники принимались обещать Кидаренку, что в загробном мире он получит от Яхве втрое больше, нежели потратил. И выкинуть их было проблематично и даже опасно: во-первых, никто не знал, какие взаимоотношения у проповедников с Богом, во-вторых, плебс, как правило, был за них и потому мог сжечь постоялый двор за неучтивое отношение к Божьим слугам, а в-третьих, кто ее знает, может, и впрямь на том свете воздается втрое против затраченного.
Но этот платил.
И платил полновесно.
Попробовав монету на зуб, Кидаренок повеселел и приказал собрать на стол, а сам уже стал приглядываться к головным уборам гостей, но проповедник был битым - заметив взгляд Кидаренка, он сразу же пододвинул свой кидар поближе, а затем, к великому сожалению хозяина постоялого двора, и вовсе сел на него. Видно было, что отсутствием аппетита проповедник не страдает. За еду он взялся, едва только прочитал молитву кадиш о пришествии Царствия Божьего. Быстро он разделался с печеной бараниной, рыбой и лепешками, запил все большим кувшином вина и рассеянно взялся за печенье и сушеные фрукты.
Прокуратор насупился. По сурово поджатым губам видно было, что вопрос прокуратору не понравился.
- А ты думаешь, мне здесь сладко живется? - спросил он. - Начальству дай, проверяющим из Рима дай, тайная служба опять же своего требует. На днях конквозитор* приезжал военных дезертиров собирать, тоже расходы немалые...
* воинская должность в римской армии, типа начальника отдела прокуратуры, который занимался самовольщиками и дезертирами.
Понтий Пилат посопел.
- Шустрый ты, Ваня, - сказал он. - Вени, види, вици. А мне жить надо. Иерусалим город незнакомый, а у меня, сам понимаешь, после пустыни лишь "Макаров" с двумя обоймами остался, и тот прячу от соглядатаев. Увидят - в колдовстве обвинят!
- Так он с тобой доходами делится? - догадался Софоний. - Доишь ты этого Мардука помаленьку? Как же так, Федя, ты ж всегда взяток стерегся.
Федор Борисович Дыряев, бывший подполковник советской милиции, давайте сейчас вспомним его имя и скажем, что это был именно он, тоскливо вздохнул:
- Умный ты! Тут иначе не выживешь. Я с Мардука беру, меня Вителий берет. Ты думаешь, чего он меня подсиживает? Плачу мало, вот он и хочет заменить меня своим человеком.
Софоний просветленно покивал:
- Вон оно что. - Он налил себе вина, отпил глоток и сморщился. - Как ты эту мочу пьешь?
Порылся в принесенной сумке и достал небольшой пифос с тугой завинчивающейся крышечкой наверху.
- Будешь? Это тебе не кислятина кессарийская, это я у варваров выменял на наконечники для стрел. Не знаю, что это за штука, но слона свалить может. Градусов шестьдесят, ей-богу!
- Лучше уж Юпитером клянись, - мрачно предложил Пилат, осторожно принюхиваясь к содержимому чаши. Запах его удовлетворил, прокуратор опорожнил чашу и расплылся в улыбке. - Да это же... Где ж ты его достал, Вань... уважаемый Софоний?
- Я же тебе уже объяснял, - сказал тот. - У варваров. Чистая samogonka, горит даже!
Они закусили.
- А почему - Мардук? Это тебе не Busuluzk,
- Кстати, - сказал Софоний. Почему не Онгора, какая разница?
- Большая, - сказал Пилат. здесь арийско-ведические боги Египта не прокатят. Контингент, брат, не тот!
- Эх, - сказал Софоний. - Не трави душу. Ночами Дон вспоминаю.
Он покачал головой, прикрыл глаза и не пропел - пробормотал:
- По Дону гуляет казак молодой...
Всхлипнул, вытер лицо рукавом. По скулам каменные желваки заходили. Вспомнилась, видно,; прокуратору Меловая, песчаные берега, родная беседка в саду и участковый Соловей, исполнявший на лету все желания начальства. Все мы не ценим достигнутого и жалеем о потерях. Казалось бы, чего еще Федору Борисовичу желать? Ну кто он был при советской власти и демократах? Начальником районной милиции, которого в областном управлении и за человека-то не считали. А в империи он кем стал? Кем он стал при божественном принцепсе? Прокуратором он стал целой области, пальцем пошевелит - и все исполнится. Да что пальцем?.. И это еще раз доказывает, что ежели в человеке живут административные таланты, то они себя в любом времени, при любой общественно-экономической формации проявят. Тому примеров достаточно. Вон Аркадий Голиков, успешно махавший шашкой во время российской гражданской войны, он ведь и в мирное время не потерялся. Известным писателем стал, детвора в нем души не чаяла, приключениями Тимура и его команды зачитывалась. И наоборот, скажем, внук его, Егор Тимурович, - в тяжелые тоталитарные времена партийным журналом заведовал, статьи про успешную поступь социализма печатал. Но и в демократические времена он ведь тоже не потерялся - до таких вершин поднялся, что и сказать-то страшно, а уж шашкой рубал направо и налево похлеще, чем его легендарный дед. И надо сказать, куда более эффективно!
Но все-таки милы были Федору Борисовичу воспоминания о недостижимой и так несчастливо утраченной Родине.
Видя сумрачное настроение приятеля, прокуратор поторопился плеснуть в чаши варварского напитка.
Выпили еще. Настроение постепенно поднялось, и Софоний уже с веселой усмешкой поглядывал на прокуратора.
- Ну ты и вырядился, - сказал он.
- С тоски, - сознался Понтий Пилат. - Булгакова вспомнил. Очень мне тогда его роман "Мастер и Маргарита" нравился. Как там у него? - Прокуратор прикрыл глаза и по памяти процитировал: - "W belom plasche s krowawum podboem, scharkajuschei kawalerijskoi pohodkoj, rannim utrom chetymadzatogo chisia wesennego mesvatsa nisana w krytuju kolonnadu..." Ax, матерь туа! - выругался он. - Думалось ли, когда я "Мастера" читал, что сам буду за него в этой колоннаде сидеть и с тобой вот варварскую samogonku хлестать?!
Лицо прокуратора побагровело, сразу видно было - расстроился человек, аж давление у него поднялось.
- О многом тогда не думалось, - признал Софоний. - Нечего нам было легионеров на Меловую тащить! Ладно, полкаш, проехали! Ты о других что-нибудь слышал?
- Знаю немного, - нехотя сказал прокуратор. - Ромул Луций при мне. Парнишка шебутной, но это у него скорее возрастное. А так верный, он мне моего Соловья чем-то напоминает. Помнишь участкового? Мастер был, на все руки мастер! Ну, я думаю, у Ромула пройдет все со временем, если на какой-нибудь войне не убьют. Гладышев с нашими денежками вроде в Грецию подался, учится у какого-то скульптора. Ладно, мы тоже теперь не нищие, пусть ему, паразиту, наши общие деньги на пользу пойдут! Говорят, заказы уже получал от римских патрициев. Сам знаешь, этот без мыла в задницу влезет. Он и в Бузулуцке трудился, местным не угнаться. Помнишь его Аллею Цезарей? Тут тоже развернется, дай срок. Может, те скульптуры, что в наше прежнее время со дня Черного понта поднимали, Степочка и ваял. Ну, про Онгору ты знаешь, он прорицает. И ведь как прорицает! Все в точку. А чего ему не прорицать, если он в Бузулуцке труды по истории Древнего Рима купил, чуть ли не самого Тита Ливия! Да "Иудейскую войну" Флавия ему в придачу навязали...
Софоний смачно надкусил грушу.
- А о Первом ничего не слышал?
- Ничего, - покачал головой прокуратор. - Как его в школу гладиаторов продали, так я о нем ничего больше не слышал. Убили, наверное. Пал, так сказать, смертью храбрых на ристалище! Нет, я тебе так скажу, э-э-э... Софоний. Задатки у нашего Первого неплохие были. Помнишь, как он в песках на караванщиков повел? Завизжал, кинжал выхватил... Задатки лидера у него, конечно, были. Не каждый на мечи с одним кинжалом пойдет! А вот поди ж ты, сгинул в безвестности. Трудно ему было на арене с более молодыми бойцами состязаться. И про Плиния Кнехта ничего не слыхать. Как в воду канул после отправки на галеры! Ни слуху, понимаешь, ни духу!
- Не в воду, но почти, - мрачно сказал Софоний. - Этот тоже пал смертью храбрых. Погиб при открытии Америки. Я об этом вчера в харчевне узнал. Один легионер рассказывал. У него индейцы скальп сняли.
- А может, это не о Кнехте? - усомнился прокуратор. - Мало ли каких совпадений не бывает! Не верится мне, чтобы с него скальп сняли. Он в пустыне пообтерся, таким бравым легионером стал, что сам с кого хочешь скальп снять может.
- Таких совпадений не бывает, - сказал Софоний. - О нем речь шла. У кого еще мог быть советский юбилейный полтинник с изображением Владимира Ильича? А я этот полтинник вчера сам видел.
- Да, - вздохнул прокуратор. - Редеют наши ряды.
- А про Волкодрало что слышно? - продолжил расспросы Софоний.
- Этот и здесь выбрался. В доверии у первосвященника. Правой рукой у него наш Иван Акимович. В книжниках ходит. Такой правоверный стал: шаббат блюдет, заповеди Моисеевы наизусть выучил, Книга Исход прямо от зубов отскакивает! Истинный ханжа. Одно слово - фарисей!
Помолчали.
Под молчание выпили и закусили фруктами. Где-то вдалеке играли на незнакомом Софонию музыкальном инструменте. Печальные звуки мелодии удачно вплетались в шум дождя.
- Ты-то что здесь делаешь? - поинтересовался прокуратор.
- Бизнес, Fedja, - объяснил Софоний. - Торгуем потихоньку. Финики в Рим продаю, рыбку краснобородку, за нее патриции неплохие деньги платят. Снадобья индийские для похудения и повышения потенции. У меня египетский лакричный корень представители самого принцепса берут.
- А назад чего? - усмешливо скривился прокуратор. - Не с пустыми же руками возвращаешься?
- А это когда как, - развел руками Софоний. - Иногда выгодные предложения бывают.
- А на этот раз какое предложение тебе было? - спросил Понтий Пилат.
Знал он, с кем дело имеет. Краснобородкой Софоний если и торговал, то лишь для отвода глаз. Знал этот торгаш, где и на чем ему заработать!
Караванщик уверенно выдержал пристальный взгляд прокуратора.
- Чего мне от тебя таиться? - прищурился он. - Хорошее мне было предложение. Без труда можно кучу аргентариев заработать.
- Небось опять бычьи жилы потребовались? - спросил прокуратор. - С огнем играешь. На крест ведь угодить можешь. Знаешь же, что это стратегическое сырье!
- Да брось ты! - усмехнулся Софоний и снова налил обоим. - Помощи не прошу, с этим сам справлюсь. А вот если по-настоящему заработать! - Он приглашающе поднял чашу.
Снова выпили.
- Ну? - сдавленно сказал прокуратор, отщипывая с грозди крупную виноградину.
Софоний беспокойно огляделся по сторонам, склонился к прокураторскому уху.
- Баллиста нужна, - сказал он. - Персы у себя небольшую заварушку затеяли. Хорошие деньги дают.
Понтий Пилат едва не подавился виноградиной. Лицо его вновь побагровело.
- Да ты, дружок, с ума сошел, - сказал он. - Да ты знаешь, что за это будет? За это ведь и креста мало будет. Зашьют в баранью шкуру и диким зверям скормят!
Софоний развел руками.
- Да это я так, к слову! - сказал он поспешно. - Я ведь не настаиваю. Просто говорю, заработать можно неплохо.
- Я тебя не слышал, ты мне не говорил, - сказал прокуратор. - Торгуй вон лучше Краснобородкой: тебе деньги, а римлянам - удовольствие.
Они посидели еще немного, но разговор не клеился. Тайная сделка, предложенная персами, разъединила товарищей по несчастью. Чего греха таить, хотелось, как говорится, и краснобородку съесть, и...
Молчание угнетало обоих. Тайна, которой они сейчас владели вдвоем, рвалась наружу, чтобы найти необходимую в этих случаях свинью.
Софоний поднялся, низко поклонился прокуратору, криво усмехнулся.
- Пойду я, - сказал он. - Дел невпроворот, да и товары развезти надо. Рад был тебя увидеть.
Он уже выходил из колоннады, когда прокуратор настиг его и жестко ухватил за плечо.
- Слушай, - сказал Понтий Пилат, вильнув взглядом. - Эти твои персы, они чего за баллисту дают?
Глава шестая,
в которой римские легионеры патрулируют окрестности Иерусалима
Нашли молодого!
Ромула Луция отправили в патрулирование по иерусалимским окрестностям, и это существенно испортило ему настроение. Патрулировать в окрестностях города было небезопасно, запросто можно было нарваться на пьяных сикариев, которые с вина дурели так, что порой на мечи с голыми руками лезли. А ведь и кривые еврейские ножи у сикариев тоже имелись, и пользовались этими ножами сикарии с большим искусством. Вообще-то ножи предназначались для того, чтобы холостить ослов или бычков, но разве от того было легче пострадавшему? Римских легионеров не холостили, их резали. Успокаивало Ромула Луция лишь одно - это было последнее дежурство. Прокуратор включил его в инвентаризационную комиссию, поставил задачу и устрашительно сунул под нос Ромулу кулак. Дураку бы не понять, следовало сделать все так, чтобы и волки были сыты, и овцы довольны.
Правда, в патруле могло и посчастливиться. Иногда попадался ночной дурак с крименой, набитой серебром и даже золотом. Тут уж, как водится, извиняй, купчина, была кримена ваша, а нынче будет наша. Легионеры божественного принцепса тоже пить-есть хотят, нечего с деньгами по ночам гулять, ты же не Моисей, Бог иудейский за тебя не заступится!
Как в легионе поют?
Не ходи, купец, с крименой, раз гуляет легион...
Сумерки уже легли на кипарисовые и лавровые рощи близ Иерусалима, встала на горизонте огромная медная Селена, заливая все вокруг мерцающим своим светом. Иудеи по ночным дорогам не шастали зазря, готовились к своему шаббату. В этом, конечно, были свои плюсы и свои минусы. С одной стороны, пустынные дороги гарантировали, что все легионеры из патруля доживут до утра и не станут бесполезными для женщин инвалидами, а с другой стороны - скука была такая, что скулы от зевоты и жажды сводило.
Ближе к полуночи все-таки повезло: вышел на патруль лихой человек, по лику - даже и гадать не пришлось - истинный иудей. Его обыскали и нашли персидский кинжал с широким страшным лезвием и тугую кримену, набитую аргентариями. Кинжал говорил сам за себя, а кримена уже исчезла за пазухой старшего, поэтому, естественно, встал вопрос, что делать с задержанным, который назвался Иудой из Кариота. Мнение большинства склонялось к тому, что надо бы, конечно, Иуду этого самого отвести на пост при воротах, чтобы подержать в яме, но лень было тащить иудея, а своими ногами, понятное дело, он идти не желал.
Тут легионер из греков по имени Пантер, который Иуду невзлюбил с первого взгляда, начал кричать, что такого типа отпускать просто нельзя. С такой разбойной мордой по ночным лесам можно шастать только для лихого дела, а потому Иуду надо отвести в лесок и допросить там с пристрастием, только вот заступы надо взять в ближайшей деревне. Настроение у всех было хорошее, да и деньги задержанного уже пора было поделить, поэтому легионеры на Пантера наорали и предложили ему заняться "допросом" Иуды в одиночку, коль уж у него такая охота в земле копаться. Вон он, Иуда, здоровый какой вымахал, такому придется до утра что надо копать. При этих словах и сам Иуда занервничал, начал всех хватать за руки, кричать, что его призвал сам Яхве и нельзя его убивать, пока он предначертанного не выполнит. Что-то он там говорил непонятное, вроде должен был в городе с каким-то мужиком целоваться, но всем это было по барабану. Какой бы здоровый этот Иуда ни был, а всего-то делов было - ткнуть его в живот мечом да подождать, пока он кровью не истечет. Но опять же - так не бросишь, обязательно пришлось бы могилу копать, поэтому с задержанным иудеем поступили проще - поставили его на дороге, и Пантер под общий хохот придал задержанному такое ускорение, что только пыль у того под ногами заклубилась. "И все-таки, сказал задумчиво и сварливо Пантер, - надо было этого сикария прирезать! От таких одни только беды!" Тут на него все дружно накинулись: мол, грек, он всегда греком и останется, в крови у них одна голая философия и гомерика. Пантер злобно оправдывался, потому что философом себя не считал, а о Гомере только слышал несколько раз, а свитков его и в глаза не видел. Посмеялись над незадачливым иудеем, поржали над Пантером, все начали поглядывать на старшего патрульного - не слишком ли оттянула ему пазуху кримена с общими аргентариями?
Старший по имени Цезиний Метр сел под смоковницей, достал отнятую у задержанного кримену и высыпал перед сгрудившимися легионерами целую кучу кодрантов, денариев и других монет, как с изображениями цезарей разных стран, так и еврейских - без изображений людей и животных. Монет было много, и легионеры тут же вознесли благодарения Аресу, хотя, если по совести, благодарить надо было этого самого неизвестного им Яхве, который выманил иудея на наглую ночную прогулку. Да притом еще и с деньгами.
Ночная прохлада стояла над пальмами и кипарисами. Низкая желтая Селена освещала все странным мертвящим светом. В ночном небе метались и попискивали многочисленные летучие мыши, раскинулся Млечный путь и испуганно разлетались в стороны созвездия хитроумных греков. Всей оравой пошли в ближайшую деревушку, нашли винокура и долго стучали к нему, требуя именем божественного цезаря продать им вина и ягнятины. Было уже поздно. Испуганный винокур открывать не желал и грозился ударить жалобой самому прокуратору, поэтому, поразмыслив, от винокура отстали, а вино нашлось у него в сарае, где были вкопаны в землю амфоры. В примыкающем к сараю хлеву неожиданно заблеяли козы. "Не хотел за деньги, - сказал, вызвав общее веселье, Цезиний Метр, - угощай тогда за жалобу!"
За жаренной на вертеле козлятиной и под молодое вино ночь прошла незаметно и была заполнена рассказами бывалых легионеров. Говорили о Черном всаднике, о морском Отшельнике, что подманивал корабли у лихих островов бриттов, кто-то рассказал о карательной экспедиции в страну черных антропофагов, уже под утро посыпались сальные любовные истории, и Индуксен Брабер, нестриженый и бородатый варвар, попавший в легион неведомо как, на ломаной латыни принялся рассказывать о путешествии в страну амазонок. По рассказу его выходило, что амазонки те были бабами красивыми, но с существенным физическим недостатком - у каждой из них была всего одна грудь, пусть пышная и с соском, что твой нос, но одна, клянусь вашим Юпитером! Вторую сиську, если верить Браберу, им еще в раннем детстве отрезали, чтобы не мешала лук натягивать. Похождения Брабера были такими неприличными, что с них всякий римский патриций покрылся бы краской, а под самый конец об этих похождениях вообще можно было рассказать, лишь используя такие выражения, что от них любой пергамент, любой папирус вспыхнул бы ярким стыдливым пламенем. Словом, Брабер народ повеселил достаточно, после него рассказ Децима Руста о том, как некие знакомые ему легионеры в Парфянии ухаживали за армянками да сами потеряли невинность с их хитрыми мужьями, вообще никого не рассмешил.
Ведя подобные разговоры, патрульные римляне оказались у храма халдейского мага Мардука. В предутренних сумерках храм выглядел очень таинственно и жутковато. Кто-то вспомнил рассказ иудеев о том, что Мардук любит по ночам превращаться в летучую мышь. В таким виде он летает по близлежащим селениям и ищет пьяных, у которых при нападении выпивает всю кровь. "Брехня! отреагировал варвар Брабер. - Пусть только попробует присосаться, я ему хобот тут же оторву!"
Решительность варвара вызвала одобрительные смешки. Некоторые легионеры начали высказывать предположения, что бы сосал халдейский маг, если бы иудеев не было, а лишь одни доблестные римские солдаты обитали в окрестностях Иерусалима. Другие же, подогретые вином, предложили пойти в храм, найти там мага в его стеклянном гробу и сделать так, чтобы он не только летать не смог, но и двигался бы с большим трудом. Но в разгар самого веселья из храма вдруг вылетела огромная летучая мышь и сделала несколько планирующих кругов над легионерами. Тут напускное мужество их куда-то ушло, и даже вспоминать этого самого Мардука никому уже не хотелось. Не дай бог услышит, ведь обидеться может! А обиженный маг, если его своевременно не прирезать, много пакостей натворить может. Настроение у патрульных испортилось.
Децим Руст, правда, сделал попытку возродить общее веселье своим рассказом о походе на бриттов, но его глупый гогот никто не поддержал. Нашлись среди легионеров и такие, что уже с надеждой смотрели в быстро светлеющее на востоке утреннее небо, где гасли созвездия, и прикидывали, как они поутру распорядятся Иудиными денежками. Одно было несомненным - потратить их можно было с большим толком к своему удовольствию и восторгу еврейских проституток с бритыми подмышками и промежностями.
А когда совсем рассвело, то легионеры увидели движущийся к городу Иерусалиму табор, во главе которого ехал худой рыжебородый мужчина верхом на осле.
- Ну и процессия! - задумчиво сказал Пантер, почесывая затылок.
- Может, нам сразу их разогнать? Ведь если их прокуратор увидит, чую я, несдобровать нам. Глянь, сколько их, ведь в городе сплошная неразбериха начнется.
- И не мечтай! - пресек шустрого и наглого грека Цезиний Метр. - Забыл, что шаббат у них празднуют? А принцепс сказал, что, мол, порядок порядком, а чужие обряды уважать нужно. Наш прокуратор только-только от неприятностей оправился. Помнишь, как эти ишаки против акведука протестовали? Такие сборища у стен дворца Ирода устраивали, до сих пор вспомнить страшно! Пусть едут. Как говорится, в заднице глупого ишака репей больших неприятностей не доставит. Понял, Пантер?
- Конечно, - нахально осклабился грек. - Насчет репьев ишаку всегда видней!
Цезиний Метр нацелился было урезонить забывшего субординацию грека, но в это время ишак заревел, заскрипели и стали открываться тяжелые ворота, и Цезиний погнал своих легионеров к остановившемуся табору - до смены еще далеко, а следить за порядком Юпитер не станет!
Глава седьмая,
в которой въезжает в город проповедник верхом на осле и грядут великие события
Проповедник въехал в Иерусалим верхом на осле через Навозные ворота. Следом за ним бежала толпа поклонников с пальмовыми ветвями о семи листьях. Иерусалимский плебс, услышав о приезде чудотворца, радостно ревел: осанна! признавая в невысоком рыжеволосом человеке своего вожака и учителя. Известное дело, плебс всегда ликует, встречая кого-то, - дай плебсу хлеба и зрелищ, и можно ни о чем не беспокоиться, но отбери, в свою очередь, у людей что-то одно, хотя бы зрелища, и ты увидишь, как вскипает волна бессмысленного и беспощадного бунта и как вопят оборванцы: "Хлеба и зрелищ! Долой!" При этом они даже не знают, кто должен уйти долой. Но так уж повелось, что, если недород или зрелищности не хватает, кто-то обязательно должен уйти. Правители с бунтовщиками обычно договаривались. Понятное дело, уж если нет хлеба, так пусть будут зрелища!
Иксус Крест сидел на осле с большим достоинством и милостиво принимал приветствия, благодаря плебс короткими кивками. Время от времени он поднимал руку, осеняя толпу знамением. Рядом с ослом бежали двенадцать дюжих мужчин в коротких туниках и внимательно поглядывали по сторонам. Не иначе как были они телохранителями, что блюли новоявленного мессию от приставаний бродяг из толпы и проявлений совсем уж неумеренного восторга. Был ведь года два назад случай, когда жаждущий чудес народ накинулся на проповедника и оставил его голым, разодрав на мелкие чудотворные части бурнус, виссон и даже набедренную повязку. Особенно доставалось от женщин. Те, если уж нельзя прямо в толпе завести от проповедника ребеночка, старались хоть пояс его получить или прядь волос отрезать. Что за примерами далеко ходить? В прошлом году приезжал один знаменитый прорицатель. Лысым ведь из города уехал! А дочка Ирода Саломея спала и видела, что папашка ей на шестнадцатилетие голову того мужика подарит, который желающих в Иордани купал. И дождалась ведь, зараза, сделал ей папа подарочек!
До празднования Пасхи оставалось еще восемь дней, и проповедник остановился на постоялом дворе "Приют караванщика". Остальные встали табором на базарной площади, поставив шатры и палатки. Запылали костры, жалобно заблеяли барашки, и вот уже над площадью поплыли манящие голодных бродяг запахи жареного мяса и свежевыпеченных хлебов. А ведь земледельцы плакались, хлеб в этом году не уродился, скотоводы на падеж жаловались. Но ведь есть чем народ порадовать?
Сам проповедник на площадь не пошел, отправился отдыхать в снятую комнату на постоялом дворе. Повсюду за проповедником следовал рослый молодой мужчина с жуликоватыми быстрыми глазами на свирепом лице. На боку у провожатого висел на ремне деревянный ящичек, в котором весело позвякивали монеты. Если бы дежурившие ночью легионеры не отсыпались в казармах да публичных домах, они бы сразу узнали в этом иудее ночного разбойника, у которого они отобрали деньги. Узнали бы и удивились, где он новые суммы взял взамен отобранных.
Комнату для проповедника уже убирали три женщины. Две из них были в годах и при теле, но третья была нежным цветком, который бы сделал честь и букету гарема владыки кочевников. Видно было, что проповедник красавице благоволит, а это благоволение, в свою очередь, вызывает недовольство провожатого проповедника. Только он напрасно рожу свою кривил. Спать Иксус Крест целомудренно лег один.
Отдохнув немного в комнате, Иксус вышел в зал и прошел на чистую половину харчевни. Кидаренок смотрел на него с некоторой настороженностью. Не раз были случаи, когда заезжие проповедники ели и пили что хотели, а вот когда доходило дело до расплаты, то денег у них не оказывалось, и проповедники принимались обещать Кидаренку, что в загробном мире он получит от Яхве втрое больше, нежели потратил. И выкинуть их было проблематично и даже опасно: во-первых, никто не знал, какие взаимоотношения у проповедников с Богом, во-вторых, плебс, как правило, был за них и потому мог сжечь постоялый двор за неучтивое отношение к Божьим слугам, а в-третьих, кто ее знает, может, и впрямь на том свете воздается втрое против затраченного.
Но этот платил.
И платил полновесно.
Попробовав монету на зуб, Кидаренок повеселел и приказал собрать на стол, а сам уже стал приглядываться к головным уборам гостей, но проповедник был битым - заметив взгляд Кидаренка, он сразу же пододвинул свой кидар поближе, а затем, к великому сожалению хозяина постоялого двора, и вовсе сел на него. Видно было, что отсутствием аппетита проповедник не страдает. За еду он взялся, едва только прочитал молитву кадиш о пришествии Царствия Божьего. Быстро он разделался с печеной бараниной, рыбой и лепешками, запил все большим кувшином вина и рассеянно взялся за печенье и сушеные фрукты.