Скаландис Ант. Катализ

   – Сволочь заокеанская! – крикнул он Конраду и выпустил из короткого автомата, держа его у бедра, целую обойму в первого сибролога планеты.
   Брусилов даже не успел кинуться под пули. А с Конрадом произошло нечто странное. Заряды, по-видимому, разрывные не только не разорвались, но, похоже, вовсе не причинили Сиду вреда. Один за другим они погрузились в тело с чмокающим звуком, после чего Конрад засмеялся и выплюнул на пол дюжину обезвреженных кусочков металла.
   – Вот это да! – восхищенно сказал Брусилов.
   А Дрон заплакал. С ним сделалась истерика.
   – Не плачь, Микола, – сказал ему Сид. – поезжай-ка лучше за пределы экрана, да расскажи всему миру по Интервидению, что тут с тобой приключилось.
   – Дураки, – сказал Микола, успокаиваясь, – нет уже никакого экрана. Пропал. Прямо отсюда можно на всю планету вещать.
   – Доброе известие, – похвалил Брусилов. – Иди к нам. Налить тебе водки?

8.00 по Гринвичу

   Через пролом в стене вошли в Полярный центр Норда прибывшие из Антарктиды Педро Уайтстоун с Аленой и Джиованни Пинелли с Ленкой.
   – Развал империи! – съехидничал Педро, удовлетворенно оглядывая разрушения.
   – Как знать, – усомнился Пинелли, – хотелось бы для начала пообщаться с ребятами из Научного центра зеленых.

8.15 по Гринвичу

   – Так значит, всеобщее бессмертие? – сказал Брусилов, как только они сумели выпроводить уже слегка захмелевшего Миколу.
   – Это еще с какой стати? – улыбнулся Конрад.
   – Не понял. А как же ты?
   – А я так же, как ты. То есть, неизвестно как.
   – Ах, вот оно что…
   – Именно, именно. Хочешь мою гипотезу? Точнее, она не моя, а Вэна, просто я ее к сегодняшнему случаю прилагаю. Они ставят над нами эксперимент. И никогда мы не поймем до конца ни их цели, ни их методы. Но стараться надо. Я очень старался. И вот меня наградили. Или наказали. Не знаю. Скорее всего ни то и ни другое. Не понять нам их.
   – И почему экран пропал, тоже не поймем?
   – Сам факт его исчезновения, думаю, будет для Пинелли серьезной подсказкой, но вот беда: мы же так и не знаем, почему этот экран возник. Есть только гипотезы, а окончательного ответа нет.
   – А разве в науке вообще бывают окончательные ответы?
   – Бывают, – сказал Конрад.
   Брусилов помолчал. Потом спросил:
   – Слушай, Сид, а они – это кто?
   – Хороший вопрос, – грустно покивал Конрад. – Не люди. Я почти уверен, что не люди. И поэтому людям – в большинстве – на них наплевать. Люди должны решать свои проблемы, – он сделал паузу и выпил. – Вот появилась, например, проблема – твой любимый ЧКС, который ты так долго ото всех прятал. Теперь же каждый будет волшебником. Нет, не для твоих сибров – твои останутся тебе – для своих. А представляешь, каких еще штук напридумывают миллиарды землян. Куда там твой человекокопирующий! Вот они, брат, проблемы где.
   – Но ведь можно и не давать людям оранжит, – сказал Брусилов.
   – Можно, – согласился Конрад, – можно было и сибр не давать. Или нельзя? А, Брусилов? Проблемка столетней давности?
   Брусилов молчал.
   – То-то, – сказал Конрад. – Наливай.

8.20 по Гринвичу

   Зкстремисты-анархисты Хантега Сантос и Артем Чайников, пользуясь обстановкой всеобщего беспорядка, сотворили перед входом в «Полюс» целый террикон из отрезанных голов Кротова, Китариса и Дрона. Такого в Норде не видели со дня его основания.

8.45 по Гринвичу

   – Вы посмотрите на этих алкоголиков! – закричала Ленка, вошедшая первой, а потом целая шумная толпа ввалилась в кабинет Кротова.
   – Па-асторони-ись! Па-асторони-ись! – протяжно, нараспев выкликали двое, катившие перед собой тележку с видеотрансляционной техникой.
   – Исторический разговор двух бессмертных должна не только слышать, но и видеть вся планета, – провозгласил один из них.
   – Что вы хотите сказать? – не понял Брусилов.
   – То, что и сказал. Слушаем мы вас уже давно. Как только ушли Альтер и Шейла, мы с их любезного разрешения переключили подслушивающую аппаратуру, установленную здесь еще лет десять назад, на городскую радиосеть. Ну, а когда экран пропал, сами понимаете…
   – Ох уж эти журналисты! Вторая древнейшая профессия. Сид, мы тут с тобою ничего лишнего не говорили?
   – Лишнего, – наставительно произнес Конрад, – не надо говорить никогда и нигде.
   На что мудрый Хао Цзы-вэн философски заметил:
   – Если бы только можно было знать, что именно считать лишним.
   – Действительно, – согласился Конрад. – Но я не намерен скрывать ничего. Итак, полагаю, в первую очередь, всех интересует бессмертие. С моей точки зрения, все в этом плане по-прежнему. Однако доктор Угрюмов считает, что в самом ближайшем будущем проблема бессмертия станет проблемой чисто юридической. Мне импонирует его оптимизм, меж тем на сегодняшний день нам известны лишь шестеро бессмертных.
   – Шестеро?!– вытаращился Брусилов.
   – Именно шестеро, – из-за стола поднялся Уайтстоун и раскланялся во все стороны. – Но, дамы и господа, товарищи, братья мои, я тоже совершенно не представляю, как это получилось. Я, правда, родился точно в день и час появления на Земле Апельсина. Но ведь не один же я такой. Разве только мое рождение совпало с прибытием Апельсина до секунды…

9.45 по Гринвичу

   – Ой, Андрюшка, что это? – спросила Катя, кутаясь в пушистую белую шубку и показывая мохнатой варежкой в сторону горизонта. – Северное сияние?
   – Нет, – сказал Черный, – это рассвет. Начинается день.
   Они стояли на пирсе, студеные валы прибивали к берегу ледяную кашицу, а вдалеке, над торосами занималось яркое зарево. Слева от них мягко ткнул носом в бетон обшарпанный «башмак» старика Билла. Рыжий капитан в расстегнутом бушлате вышел на палубу, потянулся, выбил о перила фальшборта трубку и, набив, раскурил ее заново. Из кармана у него торчало горлышко бутылки, заткнутое газетой.
   – Привет, Билл, – сказал Черный. – Знакомься: это Катрин.
   – Привет, – отозвался Билл, почтительно склонив голову и представился: – Уильям Нурвик.
   – Ух ты! – сказал Черный.
   Билл отхлебнул из своей квадратной бутылки и предложил:
   – Хотите?
   – Давай, – согласился Черный, забираясь вместе с Катрин на борт «башмака». – Скоро пить бросаю.
   – Да ну?!
   – Точно. А вот ты, Билл, скажи, мечтал когда-нибудь стать бессмертным?
   – Аск!
   – Значит, будешь.
   Старик Билл щурился от дыма и добродушно улыбался.
   – Не веришь, – сказал Черный, передавая бутылку Кате. – А между прочим, Угрюмов сказал. На полном серьезе, по Интервидению. Вот только что.
   – Иди ты! – сказал Билл.
   – Точно, – подтвердил Черный. – Сидней Конрад искусственный оранжит сделал. Так что мы все теперь волшебники. Понял? А у тебя отличный бренди, Билл!
   – Так значит, за здоровье старины Сида?
   – И за твое здоровье, капитан! Кстати, а почему ты не вакцинирован?
   – Я вакцинирован, – пояснил Билл, – но в возрасте шестидесяти одного года. Я, ребятки, выходец из зеленых. От зеленой партии к зеленому змию, – улыбнулся он.
   А Черный подумал и не стал спрашивать, сколько же Биллу теперь лет.

10.30 по Гринвичу

   Пресс-конференция в кабинете Кротова продолжалась. Журналисты наладили прямую связь со зрителями, и вопросы сыпались самые разные, в том числе и совсем глупые.
   – А трупы воскрешать можно будет?
   – Какой вы труп хотите воскресить, этот, что ли? – вопросом на вопрос отвечал Конрад, показывая на мертвого председателя.
   А Угрюмов отвечал серьезно:
   – Помилуйте, господа, это же проблема проблем! А искусственный оранжит получен только сегодня.
   – Вопрос Брусилову: что вы чувствуете сейчас?
   – Облегчение. Огромное облегчение. Как будто я нес на Голгофу крест, долго нес, утомительно долго, а потом споткнулся и уронил его, и крест упал куда-то в глубокое ущелье и раскололся, наверно, не достать его теперь, и вроде обидно, все-таки мой крест, а с другой стороны – так легко! Вот и отдохну теперь. По-настоящему отдохну. Наконец-то.
   – Эй! – шепнул Женька, – тыкая Черного в бок. – Смотри.
   Катя тоже оторвалась от книги и подняла голову.
   Со стороны Пушкинской площади подошли пятеро юнцов с ног до головы в черной коже и со сверкающими на солнце большими металлическими буквами "К" на груди.
   – Подонки, – тихо проговорил Черный. – Откуда только берутся такие?
   – От сырости, – грустно пошутил Женька и добавил: – Где бы сушилку найти? Надежную и вполне безопасную.
   – Ребята, – строго сказала Катрин, – только не драться.
   А кротовцы, похохатывая, приблизились к памятнику – самих полярников, сидящих в стороне, они не замечали – и вдруг с громким гиканьем принялись обшвыривать бронзовые фигуры яйцами, должно быть, тухлыми, и еще какой-то липкой гадостью в пакетиках.
   – Весело им, – сказал Черный.
   – Да-а уж, – протянул Женька, нервно обшаривая карманы.
   – Не вмешивайтесь, ребята, ради Бога, не трогайте вы этих дураков, – твердила Катя, уже понимая, что остановить ей никого не удастся.
   У одного из юнцов обнаружилась в руках странная увесистая штука, и непонятная еще ассоциация вдруг больно кольнула Женьку. А тот, размахивая своей штуковиной, прыгал вокруг памятника и ухал, как обезьяна. И Женька вспомнил. И в тот же самый момент юный кротовец поднял оружие – да, это было оружие, это был арбалет! – и выстрелил.
   Короткая тяжелая стрела ударила в бронзовый висок стоящего на постаменте Любомира, заляпанного яичной скорлупой и гнусными потеками…
   – А ну-ка, сволочи, вон отсюда! – бросился Женька к резвящимся юнцам.
   И Черный вскочил за ним следом.
   – Вы у меня языком будете вылизывать этот памятник, подонки! – кричал Женька. – Слышите?! Считаю до трех.
   Кротовцы было решили драпать, но их неформальный лидер, тот, что стрелял – он был постарше и покрупней – сделал им знак стоять, мол, кого вы испугались, товарищи, их же всего двое и баба. И эти мальчишки в черной коже с блестящими буквами, дрожа от страха и злости, и от сладостного предчувствия настоящей драки – с самим Евтушенским, с самим Черным! – стояли, расставив полусогнутые ноги, растопырив пальцы рук, приоткрыв от напряжения рты, и ждали.
   – Раз, – сказал Женька, обращаясь уже персонально к их главному и делая шаг в его сторону.
   – Два, – сказал он, подойдя почти вплотную.
   – Три!!! – завопил кротовец и с неожиданной ловкостью и силой ударил Женьку арбалетом по голове.
   И когда Женька упал, те четверо рассыпались, как горох. Только их лидер замешкался на мгновение, и Черный обрушился на него одного… С размаху, ногой в живот, и пониже, и еще раз, и еще…
   – Я тебя, гада, на всю твою поганую жизнь в тюрьму запихаю! – шипел он над скорчившимся телом.
   А Катя сидела возле Женьки на коленях и расстегивала ему воротник рубашки.
   – Он жив, Андрей, – выдохнула она. – Врача! Скорее!
   Черный бросился к улице и в этот момент Женька прохрипел:
   – Все равно завтра буду в Норде.
   – Перестань, глупый, не говори сейчас ничего.
   – Ерунда, – улыбнулся Женька через силу. – Ну, как тебе мой безумный поступок?
   – Молчи, молчи, – повторяла Катя.
   Вернулся Черный.
   – Спокойно, Жека. Сейчас будет врач.
   – Ты скажи ему, – попросил Женька, – что мне умирать нельзя. Понимаешь, никак нельзя. Если умру, Брусилов их всех передавит. Собственными руками передавит. А они же еще дети, придурки…
   – Что ты несешь, Жека? – строго сказал Черный. – Да тебя любой фельдшер вылечит. И мы с тобой еще бессмертными станем. Ты же сам всегда говорил: за семьдесят-восемьдесят лет, что нам отпущены, неужели не откроют секрет вечной жизни?
   – Верно, – прохрипел Женька. – А завтра – в Норд.
   – А завтра в Норд, обязательно, – согласился Черный, хотя оба они прекрасно знали, что черепно-мозговые травмы, даже у вакцинированных, лечатся очень и очень не быстро.
   – Слушай, Рюша, ты знаешь…
   – Да замолчи же ты, замолчи! – взмолилась Катя.
   Женька с трудом глотнул, потом слегка повернул голову и сплюнул кровь. И Черный вдруг увидел неправдоподобно большую трещину в Женькином черепе.
   – Догадайся, Рюша, – проговорил Женька, – чем заканчивает Борис свою «Хронику».
   – Каким-нибудь театральным выстрелом в последнего негодяя? – предположил Черный, ощущая всю неуместность подобного разговора. – Или философским рассуждением с афоризмом в конце о бесплодности всех наших надежд?
   – Не угадал, Рюша. Ты прочти. И тогда поймешь, за что я люблю этого парня. Он оптимист. И без него в моих фильмах была бы одна чернуха. Я ни во что не верю. Понимаешь? А он верит.
   И Женька замолчал.
   А Черный не думал про Бориса и его книгу. Черный думал про Женьку. Конечно, его еще могут спасти. Но если не спасут, он все равно будет завтра в Норде. И ни Черный, ни Катя действительно ничего не скажут Брусилову. На всякий случай.
   Женька как член секретариата Всемирного Совета творческих деятелей имеет право на сиброкопию, и, может быть, завтра в Норде с ними вместе будет пить и веселиться Женькина копия, совсем свеженькая, сделанная неделю назад. И все будет здорово. Но только Черный ведь не сможет забыть ни эту площадь, ни этот оскверненный памятник, ни этих подонков, ни эту кровь на каменных плитах, ни эту трещину в черепе… Он будет помнить. И будет пить весь праздник. И когда-нибудь он обязательно расскажет обо всем новому Женьке. Когда-нибудь. А сейчас думать об этом было страшно. Страшнее всего.

5 марта 115 года ВК. 11.00 по Гринвичу

   На набережной возле порта гремела музыка. Целые толпы веселящихся жителей изо всех ворот стекались сюда. Первым делом по традиции подходили к морю и бросали в воду оружие. А потом окунались с головой в прекрасный Праздник возвращения солнца. И праздник кружил людям голову. И головы в нем теряли. Повсюду рвались ракеты, шутихи, петарды. Искрились бенгальские огни. Конфетти летело дождем, и огромные белые снежинки парили в морозном воздухе. А снег под ногами был утоптан до твердости и блеска выложенного мрамором проспекта. На нескольких только что собранных сценах выступали циркачи, музыканты, танцовщицы. Мелькали в толпе расторопные, но чопорные официанты во фраках с подносами, полными напитков и кушаний. По серым волнам сплошь в огнях скользили быстроходные глиссеры. Чертили в небе узоры яркие светящиеся авиетки.
   – Здорово! – сказал Женька.
   – Еще бы! – ответила Ли.
   – Слушай, я вот только никак не пойму, чему они все так радуются, Ли? Ну, сделали искусственный оранжит. Ну, старик Игнатий преставился. А в целом-то все по-старому. Верно?
   – Дурачок, – ответила Ли в своей излюбленной манере, – тебе этого не понять. Они же день встречают, Новый День! Пойдем-ка к Нурвику. Там должны быть ваши.
   И тогда они вышли к пирсу, шум и сверкание праздника остались в стороне, за высоким торосом, а здесь лишь шелестели ленивые волны, перекатывая льдистое крошево, да светила слабыми, рыжими и уже ненужными огнями старенькая лоханка Билла Нурвика. На пирсе в форменной куртке экспедиции стоял Черный и рядом с ним Катя, похожая в своей шубке на белого медвежонка.
   – Идите сюда! – закричал Рюша. – У нас есть, что выпить.
   И Женька поднял Крошку Ли на руки, а ее уже много лет никто не носил на руках, и теперь она смеялась, счастливая, а Женька тоже смеялся и легко бежал по рыхлому снегу к пирсу.
   На палубе «ледового башмака» Эдик откупоривал шампанское. Черный, Катрин, Нурвик, даже Шейла – все держали в руках бокалы.
   – За наступление дня! – провозгласил Черный.
   Из-за тороса появился Конрад со всею шумной разноязыкой компанией ученых и журналистов. Крошка Ли принялась показывать и объяснять Женьке, кто есть кто на этом невиданном симпозиуме, и они уже разобрались почти со всеми, когда Черный вдруг крикнул:
   – Смотрите!
   Сверху, от стен города по заснеженному склону, перепрыгивая со льдины на льдину, сбегали Брусиловы. Все четверо были в пляжных костюмах, смуглые, стройные, волшебно красивые на фоне сверкающего золотом снега. И с ними была Светка.
   Веселая, радостная, обманувшая смерть Светка Зайцева в одних блестящих трусиках на кнопках.
   – Айда купаться, ребята! – закричал Брусилов, и, дружно высоко подпрыгнув, они все пятеро с хохотом и визгами побежали вдоль пирса к воде.
   И тогда над белой безбрежностью океана показалось солнце – огромный оранжевый шар с южного края небес, и снег заискрился, и льдины заиграли всеми цветами радуги, и день настал.
 
   Москва – Владимирская губерния – Сочи – Дубулты, 1983 – 1987