— Немедленно объявите в батальоне тревогу. Капитан Фукер примет командование и будет действовать в соответствии с приказами, полученными от меня лично. Первую роту немедленно направить в штаб СС, где я сейчас и нахожусь. Вы вместе с аспирантом Остафелем, который нужен мне в качестве адъютанта, садитесь в бронеавтомобиль и на полной скорости мчитесь сюда.
Повесив трубку, я повернулся к Шелленбергу.
— По-моему, — сказал я, — следует разоружить ваших сотрудников: меня пронизывает страх, когда ваши чинуши при мне размахивают пистолетами. Именно так я и поступлю, ибо внутри этого склепа не стоит играть с оружием. Если же «они» появятся здесь до прибытия моей роты, вам лучше бежать, поскольку таким пистолетом вы не внушите им уважения к своей персоне.
Я предоставил ему бороться со своими сомнениями и вышел на улицу. С лихорадочным нетерпением я ждал Фолькерсама и Остафеля, которые, четко выполняя приказ, уже через полчаса показались вдали в облаке пыли. Я решил своими глазами посмотреть на происходящее в Берлине. Фолькерсам остался в штабе СС, и я пообещал время от времени выходить с ним на связь. Как жаль, что мы не имели в то время портативных радиопередатчиков «токиуоки», которыми пользовались американцы!
Вскочив в машину, я на предельной скорости поехал в район правительственных учреждений, но там оказалось совершенно спокойно. Затем отправился к площади Фербеллин, где находился штаб генерала бронетанковых войск Болбринкера, с которым я был знаком. Здесь улицы имели вид не столь мирный: широкий проспект, ведущий к площади, перегородили два огромных танка. Узнав меня, танкисты позволили проехать дальше. Становилось очевидным, что «мятеж» оказался менее серьезным, чем думалось Шелленбергу. Генерал Болбринкер немедленно принял меня. Он не был слюнтяем и сразу решительно потребовал от руководства распоряжений. По приказу главнокомандующего внутренними войсками он вызвал в Берлин бронетанковые части из Вюнсдорфа и сконцентрировал их возле своего штаба, чтобы находились под рукой. Теперь он ждал дальнейшего развития событий.
— Впредь, — заявил генерал, — я не собираюсь исполнять чьих-либо указаний, кроме инспектора бронетанковых войск, то есть буду подчиняться только лично генералу Гудериану. В этом хаосе сам дьявол не разберется. К примеру, требуют, чтобы я с помощью своих армейских частей взял под контроль берлинские казармы войск СС. Что вы об этом думаете, Скорцени?
— Поразительно! В данном случае речь идет отнюдь не об обычной войне. Думаю, следовать такому приказу безрассудно. Если желаете, мой генерал, я могу съездить к казармам на Лихтерфельде и посмотреть, что там происходит. Я позвоню вам прямо из казарм. На мой взгляд, прежде всего нам следует сохранять хладнокровие.
С видимым облегчением генерал принял мое предложение, и я уехал. В Лихтерфельде, в моих прежних казармах, все было тихо, хотя и резервный батальон, и другие подразделения находились в состоянии готовности. После короткой и содержательной беседы с генерал-лейтенантом, стоявшим во главе этих частей, я настойчиво просил его сохранять благоразумие, то есть воздерживаться от выполнения приказов, откуда бы они ни исходили. Потом я связался с генералом Болбринкером и сообщил, что войска СС не покинут своих казарм. Наконец, я соединился по телефону с Фолькерсамом, который доложил о прибытии нашей роты, и приказал ему взять на себя непосредственное руководство обороной штаба СС.
Только теперь я мог относительно спокойно подумать и оценить ситуацию. Откровенно говоря, отнюдь не все было понятно. По-видимому, приказ главнокомандующего внутренними войсками о приведении в состояние повышенной боевой готовности был отдан еще до полудня. А потом вследствие быстрого проведения крупномасштабных приготовлений, принятия различных мер и контрмер выявилась несогласованность отдельных деталей общего плана, кое-где возникла неразбериха. Так или иначе, сам «переворот» уже не казался мне сколь-нибудь опасным. Трагично другое: когда бронетанковые войска уже стояли, как говорится, «в ружье», войска СС (!) вообще не получили никаких указаний. В итоге им оставалось только самостоятельно добывать скудные сведения о том, кто на кого пошел с оружием в руках. Какой бы ребяческой ни выглядела попытка переворота, она не стала от этого менее преступной, ибо на востоке и на западе наши солдаты сражались уже с храбростью отчаяния. Ворочая в голове нерадостные мысли так и этак, я вдруг вспомнил, что генерал Штудент тоже должен находиться в Берлине, и довольно быстро добрался до Ванзее, одного из многочисленных озер возле города, на берегу которого расположился Главный штаб воздушно-десантных войск. Офицеры ничего не знали и не получали никаких инструкций. Генерал же этот вечер проводил у себя дома, в Лихтерфельде. Я вновь сел в машину, прихватив с собой адъютанта генерала, который понимал, что шеф даст ему немало распоряжений.
Тем временем опустилась ночь. К двум часам мы добрались до небольшой виллы, где застали поистине идиллическую картину. Облаченный в длинный домашний халат, генерал восседал на террасе и при свете настольной лампы изучал гору документов. Рядом с ним сидела за вышиванием жена. Я не мог не отметить комичность ситуации: вот один из высших военных чиновников Берлина отдыхает, развалясь в плетеном кресле, а в это время заговорщики преспокойно совершают государственный переворот.
Несмотря на поздний для визитов час, генерал принял меня очень любезно; несомненно, добрые отношения, установившиеся между нами за последние годы (в том числе и при разработке операции по освобождению Муссолини), не изменились. Едва я сказал, что приехал «по служебным делам», супруга генерала немедленно удалилась. Но прежде чем я открыл рот, чтобы объяснить причину своего визита, он сразил меня фразой:
— Ну-с, дорогой мой Скорцени, что же могло забросить вас сюда? Путч, никак не меньше! Впрочем, сие немыслимо. Итак?
Убедить генерала в серьезности положения стоило немалых трудов. Наконец он согласился дать командирам воздушно-десантных полков такие распоряжения, которые соответствовали объявлению чрезвычайного положения в стране (чем, строго говоря, превышал свои полномочия).
Именно в этот момент зазвонил телефон — маршал Геринг! Выслушав мой рапорт, он сообщил новые детали: по-видимому, покушение на Гитлера совершил офицер Главного штаба внутренних войск. Их штаб на Бендлерштрассе уже объявлен фюрером более не существующим; приняты срочные меры. Геринг подчеркнул, что в настоящий момент действительными считаются только приказы офицеров ставки фюрера, то есть Верховного командования вермахта. Я слышал, как генерал повторяет последнюю фразу распоряжения маршала: спокойно и хладнокровно, словно путч был всего лишь рядовой боевой операцией.
Теперь все сомнения генерала относительно достоверности моего сообщения полностью рассеялись. Пообещав непременно поддерживать контакт со мной и генералом Болбринкером, он приказал наладить радиосвязь со своими полками, чтобы дать необходимые инструкции. Я же откланялся и поспешил обратно в Главный штаб войск СС.
В огромном здании мертвая тишина. Шелленберг, ожидавший меня в своем кабинете, первым делом попросил обеспечить ему эскорт из десяти человек под командованием офицера. Он получил приказ о немедленном аресте адмирала Канариса и, как и следовало ожидать, не хотел сам осуществлять столь деликатную миссию. Поскольку на все про все под рукой у меня была лишь рота, я дал «добро» только относительно одного офицера. Часом позже Шелленберг вернулся. Арест прошел без инцидентов. По телефону мне сообщили, что заговорщики, захваченные подразделениями бронетанковых войск генерала Болбринкера и парашютистами Штудента, сопротивления не оказали. Итак, столица чиста и спокойна, и мне оставалось возвратиться в Фриденталь, но меня вдруг вызвали из ставки фюрера.
Майору Скорцени приказано немедленно явиться со всеми находящимися в его распоряжении силами на Бендлерштрассе, чтобы оказать помощь командиру караульного батальона «Великая Германия» майору Ремеру, который уже приступил к организации осады здания министерства.
Я спешно собрал свою роту и вновь пожалел, что не вызвал сюда весь батальон. К полуночи мы были на месте. Два огромных автомобиля загораживали дорогу; едва выйдя из машины и направившись к ним, среди оживленно дискутировавших людей я узнал шефа СС Кальтенбруннера, о чем-то спорившего с армейским генералом. Как объяснил мне какой-то младший офицер, то был командующий внутренними войсками генерал Фромм. Я успел услышать, как он сказал Кальтенбруннеру:
— Теперь же я хочу вернуться, вы сможете связаться со мной в любую минуту. Я буду у себя в кабинете.
С этими словами он сел в автомобиль, сразу двинувшийся с места и тем самым освободивший дорогу моей колонне. Я с некоторым удивлением наблюдал, как минуту спустя командующий внутренними войсками спокойно входил в свое министерство, Перед порталом здания министерства я нашел майора Ремера и представился. Он сообщил, что приказано полностью изолировать здание. Я ввел свою роту во внутренний двор, а сам в сопровождении Фолькерсама и Остафеля поднялся по главной лестнице. В коридоре первого этажа толпились офицеры, вооруженные пистолетами; они полагали, что на улицах города идет настоящая война. В приемной генерала Олбрихта я застал нескольких высокопоставленных офицеров, тоже вооруженных и крайне взволнованных, с которыми прежде имел случай познакомиться, и они быстро ввели меня в курс событий: во второй половине дня выяснилось: что-то не заладилось с передачей сигнала тревоги некоторым родам войск. Генерал Фромм почти все это время находился на совещании, но два или три сотрудника получили от него задание постоянно поддерживать связь с войсками. Очень возбужденные напряженной атмосферой неопределенности и тревоги, многие офицеры вооружились пистолетами, ворвались в кабинет генерала Фромма и потребовали объяснений. Поставленный перед ультиматумом, генерал был вынужден признать, что вспыхнуло вооруженное восстание, и он сам занят сейчас выяснением личностей зачинщиков. Несколько минут спустя генерал Бек покончил с собой, тогда как три офицера, включая начальника штаба полковника Штауффенберга, предстали перед трибуналом, во главе которого встал сам Фромм. Приговоренные к смерти, эти трое были расстреляны буквально полчаса назад во дворе министерства взводом унтер-офицеров. Кроме того, в какой-то момент в коридоре первого этажа возникла беспричинная пальба.
Эти сведения хорошо укладывались в рамки известного, но не прояснили ситуацию до конца. Что было делать? Связаться со ставкой фюрера не удалось, и потому пришлось вновь брать инициативу на себя. Итак, в огромном мрачном здании оказалось спокойно, хотя все считали, что осиное гнездо находилось именно здесь. Прежде всего я созвал знакомых мне офицеров и предложил им вернуться к работе, прерванной во второй половине дня, ибо война продолжалась, фронты нуждались в управлении, подкреплениях, обеспечении боеприпасами и провиантом. Все согласились с моими доводами и занялись своим делом. Чуть позже, однако, мне напомнили, что некоторые решения, касающиеся именно мобилизационных мероприятий, могли исходить только от начальника штаба, то есть от уже расстрелянного фон Штауффенберга. Пришлось на некоторое время взвалить на себя еще и эту ответственность. Меня ждал немалый сюрприз: значительная часть приказов о тревоге уже была аннулирована.
Перед кабинетом генерала Олбрихта я встретил двух агентов гестапо. Несколькими часами раньше их направил сюда шеф тайной полиции, чтобы схватить графа Штауффенберга. Но они не смогли выполнить приказ, ибо на пороге министерства были арестованы и брошены в карцер офицерами Штауффенберга, который уже возвратился из ставки фюрера. Одно из двух: либо путч явился-таки сюрпризом для всеведущего гестапо, либо оно ошиблось, сочтя сведения об этом деле не заслуживающими внимания. Ведь для задержания вдохновителя военного переворота отрядили лишь двух агентов, что поистине необъяснимо.
У меня наконец появилось время осмотреть кабинет Штауффенберга. Все ящики столов оказались незапертыми, словно здесь рылись в большой спешке. А на рабочем столе я обнаружил папку с надписью «Валькирия» с детальным изложением плана переворота. Пришлось признать, что Штауффенберг очень ловко закамуфлировал свои истинные намерения — стремительный захват нервных узлов Берлина и органов управления войсками — под заголовком «Контрмеры на случай атаки воздушно-десантных войск союзников». Покопавшись в ящиках стола, я сделал просто потрясающее открытие: фигуры, задействованные в этой игре, точно соответствовали тем целям, которые задумал игрок. На большой карте Восточной Европы жирная штриховка показывала, как утверждалось в сноске на краю карты, путь группы южных армий в кампании против России — группы, где Штауффенберг служил начальником штаба. Словно в детской игре, авторы комментариев с шокирующей легкостью манипулировали судьбами и страданиями тысяч людей, и я невольно ужаснулся при мысли о том, что высокопоставленным офицерам подобного склада ума порой выпадает играть чрезвычайно важную роль в войне.
Через несколько часов все винтики единого механизма министерства вновь заработали напряженно и слаженно. Меня же не раз охватывало ощущение собственной ничтожности в сравнении с масштабностью и важностью решений, которые приходилось принимать в условиях отстранения от дел трех ведущих руководителей этого ведомства — генералов Фромма и Олбрихта и полковника Штауффенберга. Неустанные попытки восстановить связь со ставкой фюрера наконец увенчались успехом, и я настойчиво потребовал незамедлительно назначить «верного» генерала на должность начальника штаба внутренних войск. Я желал лишь побыстрее смениться с этого поста, но, как и следовало ожидать, мне весьма неопределенно рекомендовали потерпеть и продолжать исполнять взятые на себя функции, пока фюрер не подберет достойного и квалифицированного офицера на это место. В течение следующих двух или трех часов я получал все тот же ответ. Наконец утром 22 июля в министерство приехал сам Гиммлер в сопровождении генерала СС Юттнера. К моему великому изумлению, оказалось, что первый назначен главнокомандующим внутренними войсками. Безусловно, Гиммлер был одним из наиболее преданных Гитлеру людей, но отнюдь не военным человеком, не солдатом. Ну мог ли он исполнять обязанности высшего армейского руководителя — роль номер один для страны в сложившихся обстоятельствах? Про себя я отметил, что генерал Юттнер отнюдь не в восторге от своей новой должности заместителя главнокомандующего, которая возлагала на него обязанности непосредственного управления внутренними войсками. Гиммлер, собрав офицеров министерства, произнес экспромтом речь, объявив путчистов очень узкой группой влиятельных лиц, группой тщательно законспирированной и сознательно ограничившей свою численность во избежание провала. Окинув взглядом притихшую аудиторию, я отметил у всех одну реакцию: очевидное удовлетворение и облегчение, ибо гроза прошла быстро. Пожалуй, большинство присутствовавших, воспитанных в строгих традициях профессионалов германского офицерского корпуса, предпочитали вообще оставаться в стороне и не утруждать себя раздумьями об этой попытке военного переворота, преступной и заранее обреченной на провал .
Наконец-то я мог вспомнить об отдыхе и, вернувшись в Фриденталь, буквально рухнул в кровать. Часов через десять я проснулся свежий и отдохнувший и взялся подводить итоги последних событий. Главное: противоборство тенденций и группировок в обществе не обошло стороной вермахт, о чем раньше я и мысли не допускал. Сюрприз не из приятных; единственным утешением была быстрота, с которой подавили путч и которая объяснялась как слабой базой заговорщиков, так и молниеносными действиями ряда армейских подразделений. Лично мне приятно было сознавать, что, как и большинство офицеров четвертого управления, то есть войск СС (первое управление — сухопутные войска, то есть вермахт; второе — военно-морские силы, то есть кригсмарине; третье — военно-воздушные силы, то есть Люфтваффе), я не имел никаких связей с организаторами попытки переворота.
Следует сделать маленькое отступление, чтобы отметить: сейчас, четыре года спустя, говоря о разгроме заговора 20 июля 1944 года, есть риск исказить события. Все, кто принимал непосредственное участие в той драме, должны признать, что после устранения графа Штауффенберга прочие заговорщики автоматически оказались не у дел: с этого момента они потеряли контроль над теми армейскими частями, с помощью которых намечалось сдержать натиск верных фюреру сил, и план переворота развалился как карточный домик. По замыслам конспираторов, устранение Адольфа Гитлера явилось бы решающим фактором; когда же Гитлер чудом избежал смерти, они поняли, что теперь их планы и вовсе несбыточны.
До сих пор удивляюсь приступу ярости, охватившему меня при пробуждении утром 23 июля, — гнев, безудержная ярость против нанесших предательский удар в спину своему народу в момент тяжелейших испытаний, когда этот народ боролся за само свое существование. Когда буря эмоций улеглась и мысли прояснились, я перебрал в памяти беседы с некоторыми офицерами различных служб военного министерства. Не раз мои собеседники с похвальным рвением заявляли о своей верности Гитлеру и национал-социализму. Я пришел к убеждению (и мое мнение с тех пор не переменилось), что среди инициаторов заговора были и честные патриоты. К несчастью, они придерживались той точки зрения, что необходимо, собрав воедино всю волю и силы, устранить Гитлера от управления государством. Соответственно их дальнейшие планы предусматривали ряд существенных изменений в политике. Первоочередной задачей они провозглашали быстрейшее заключение перемирия, поскольку в военном отношении ситуация стала безнадежной. Фракция, возглавляемая графом Штауффенбергом, хотела достичь сепаратного мира с Россией; другая же группа ратовала за поиск взаимопонимания с западными державами. Если верить сообщению английского радио от 25 июля 1944 года, ни те ни другие не добились успеха в предварительной подготовке по названным направлениям. Би-би-си объявила, что новое германское правительство (а англичане вначале поверили в смерть Гитлера) не сможет немедленно прекратить военные действия, не достигнув перемирия со всеми союзниками одновременно, поскольку на совещании в Касабланке последние договорились строго следовать принципу «безусловной капитуляции». Следовательно, уместно задать вопрос: как заговорщики, приди они к власти, собирались решить эту проблему?
Итак, неудавшийся переворот 20 июля 1944 года принес лишь два результата: во-первых, покушение на Адольфа Гитлера, абсолютного властелина Германии и Верховного Главнокомандующего вермахта, стало для него ударом как в физическом, так и в психологическом плане. И хотя ранения оказались пустячными, нельзя забывать, что подобные несчастья наделенный огромной властью человек переносит с гораздо большим трудом, чем простой смертный. В моральном же плане Гитлер так и не смог преодолеть последствий тяжелого шока, и дело отнюдь не в жутком виде разорванного осколками кресла, а в самом факте восстания: оказывается, даже в самом сердце армии возможно образование смертельно опасного нарыва — целые группы офицеров могут предать властелина и его дело. Подозрительность Гитлера, скорее инстинктивная, чем осознанная, росла день ото дня и в конце концов стала настоящей манией. Все чаще поддавался он приступам отчаяния, применял заведомо несправедливые меры в отношении людей, ничем не заслуживших опалы. Думаю, что в минуты просветления он и сам сильно страдал, переживая содеянное.
Второй результат покушения столь же негативен: впредь становилась невозможной любая договоренность о мире, не предусматривающая полную ликвидацию рейха. Совершенно естественно, и без того жесткая позиция противников стала непреклонной, поскольку теперь они делали ставку и на распри, которые раскалывали и ослабляли Германию. Кроме того, не стоит забывать, что союзники отказывались от каких бы то ни было компромиссов с Германией национал-социалистической и гитлеровской, а значит, и с вероятными преемниками фюрера. При таких обстоятельствах у германского руководства просто не оставалось путей к сколь-нибудь почетному перемирию. Любые усилия в этом направлении союзники с пренебрежением отвергали. Такое отношение лишь еще более распаляло Гитлера, усиливало его решимость бороться до конца.
НЕ СКЛОНЯТЬ ГОЛОВЫ По мере ухудшения военной ситуации область моей деятельности расширялась. После ряда встреч с начальником штаба Верховного Главнокомандования я наконец добился увеличения своих «частей специального назначения». Единственный батальон, которым я располагал до сих пор, получил пополнение — бригаду из шести батальонов, большую часть которых составляли 1800 добровольцев дивизии «Бранденбург», переданной под мое командование. С другой стороны, фюрер отдал в мое ведение второй отдел армейской разведки («Саботаж и деморализация противника»).
В течение нескольких недель во Фридентале работали как одержимые: реорганизация, обучение пополнения, подготовка новых операций. Окруженная со всех сторон, Германия все более походила на огромную крепость; причем нам надлежало не только оборонять крепостные стены, но и разрушать пути продвижения противника, препятствовать его подготовительным маневрам, не забывая при этом предотвращать возможные крупные акции саботажа в своем тылу. Я должен был найти способ силами своих подразделений решить эту тройную задачу. Оглядываясь в прошлое, сегодня могу смело утверждать, что мы отменно провели баталии на «тайном фронте».
К концу лета 1944 года отряд моих «боевых пловцов», то есть подводников-диверсантов, совместно с коллегами из военно-морского ведомства совершили настоящий подвиг, которым по праву можно гордиться. Британские войска под командованием маршала Монтгомери собирались переправиться через Вааль, главный рукав в дельте Рейна, и создать у Нимегю плацдарм, непосредственно угрожавший нашему фронту. К несчастью, им удалось быстро восстановить мало пострадавший мост через реку, по которому их основные силы без трудностей подтягивались к передовой. Англичане быстро развернули мощную зенитную артиллерию, и атаки наших истребителей-бомбардировщиков оказались бесплодными.
Подробно ознакомившись с ситуацией, я обсудил с рядом экспертов возможность использования подводников в борьбе против этого проклятого плацдарма. Уничтожение достаточно большой части моста было бы заметным успехом, ибо на некоторое время ослабило бы давление на наши войска в этом секторе. Я знал, что специалисты флота, предвидя возникновение потребности в оружии такого рода, уже создали «мины-торпеды». Эти устройства по форме представляли собой как бы разрезанную вдоль торпеду, к которой в форме второй половины крепился резервуар для воздуха. Таким образом, они могли плыть по поверхности, что делало их легкими в управлении. В ходе первых испытаний взрыв двух таких мин привел к столь чудовищному выбросу воды, что стало ясно: конструкция моста не устоит.
Плацдарм англичан занимал на Нимегю примерно семь километров вдоль берега. Левый же берег принадлежал врагу полностью. Ночью капитан Хеллмер, руководивший операцией, сам отправился на разведку. Ласты и резиновый костюм позволяли плыть быстро и бесшумно. Чтобы лицо не белело на фоне темной воды, он плотно обернул голову вуалью. Покончив с экипировкой, он спустился в воду и взял с собой бревно, чтобы тщательно отрепетировать возможные действия: впоследствии каждому участнику операции следовало освоить ряд маневров, которые необходимо будет точно и быстро выполнить в нужный момент. По мосту к передовой двигались танки «Черчилль». Рев моторов и лязг гусениц во многом помогали скрытно провести операцию, поскольку заглушали случайный плеск воды. А заметить в темноте слабые возмущения на поверхности воды практически невозможно. Основная опасность для диверсантов исходила от левого берега реки, полностью занятого неприятелем. Отдавшись потоку, Хеллмер совершенно бесшумно проследовал под мостом и далее мимо вражеских позиций на обоих берегах, а ниже по течению вышел на нашем участке правого берега реки.
Несколько дней спустя метеослужба дала подходящий прогноз, пообещав темную, пасмурную ночь, возможно даже дождливую.
Погружение в воду тяжелых «мин-торпед» было трудным делом, тем более что английская артиллерия на всякий случай угостила нас обстрелом. Несколько снарядов легли очень близко, и осколки задели кое-кого из подводников. Впрочем, серьезных ранений не было. Наконец два огромных полуцилиндра закачались на поверхности воды возле берега. Двенадцать пловцов расположились по трое с каждой стороны и исчезли в ночи, уносимые течением. Через некоторое время они смогли различить в темноте силуэт моста, откуда доносился непрерывный гул моторов грузовиков и танков, плотным потоком шедших с одного берега на другой. Вскоре они оказались под мостом, быстро подвели мины к обеим опорам моста и открыли клапаны воздушных резервуаров, тогда как два специалиста устанавливали взрыватели замедленного действия. Безопасные до сей поры устройства стали представлять собой смертельную угрозу. Две огромные «сигары» медленно погружались в пучину, и, пока они опускались на дно, люди изо всех сил старались отплыть подальше. Пять минут спустя чудовищный взрыв сотряс воздух ужасной ударной волной. Мины сделали свое дело: обе опоры разнесло на куски, и огромная центральная часть моста обрушилась в реку. И тут же оба берега ожили. Англичане открыли ураганный огонь — в предутренней мгле им порой удавалось различить головы пловцов. В первые же минуты шквал пулеметного огня зацепил одного из наших. Но товарищи вернулись и поддержали его. Пули вспарывали воду повсюду, но каким-то чудом еще лишь два пловца пострадали, отделавшись, впрочем, легкими ранениями. Группа в полном составе вышла на наш берег реки в десяти километрах ниже моста по течению. Окончательно выбившиеся из сил, пловцы выползли на берег и вытащили трех раненых товарищей.
Повесив трубку, я повернулся к Шелленбергу.
— По-моему, — сказал я, — следует разоружить ваших сотрудников: меня пронизывает страх, когда ваши чинуши при мне размахивают пистолетами. Именно так я и поступлю, ибо внутри этого склепа не стоит играть с оружием. Если же «они» появятся здесь до прибытия моей роты, вам лучше бежать, поскольку таким пистолетом вы не внушите им уважения к своей персоне.
Я предоставил ему бороться со своими сомнениями и вышел на улицу. С лихорадочным нетерпением я ждал Фолькерсама и Остафеля, которые, четко выполняя приказ, уже через полчаса показались вдали в облаке пыли. Я решил своими глазами посмотреть на происходящее в Берлине. Фолькерсам остался в штабе СС, и я пообещал время от времени выходить с ним на связь. Как жаль, что мы не имели в то время портативных радиопередатчиков «токиуоки», которыми пользовались американцы!
Вскочив в машину, я на предельной скорости поехал в район правительственных учреждений, но там оказалось совершенно спокойно. Затем отправился к площади Фербеллин, где находился штаб генерала бронетанковых войск Болбринкера, с которым я был знаком. Здесь улицы имели вид не столь мирный: широкий проспект, ведущий к площади, перегородили два огромных танка. Узнав меня, танкисты позволили проехать дальше. Становилось очевидным, что «мятеж» оказался менее серьезным, чем думалось Шелленбергу. Генерал Болбринкер немедленно принял меня. Он не был слюнтяем и сразу решительно потребовал от руководства распоряжений. По приказу главнокомандующего внутренними войсками он вызвал в Берлин бронетанковые части из Вюнсдорфа и сконцентрировал их возле своего штаба, чтобы находились под рукой. Теперь он ждал дальнейшего развития событий.
— Впредь, — заявил генерал, — я не собираюсь исполнять чьих-либо указаний, кроме инспектора бронетанковых войск, то есть буду подчиняться только лично генералу Гудериану. В этом хаосе сам дьявол не разберется. К примеру, требуют, чтобы я с помощью своих армейских частей взял под контроль берлинские казармы войск СС. Что вы об этом думаете, Скорцени?
— Поразительно! В данном случае речь идет отнюдь не об обычной войне. Думаю, следовать такому приказу безрассудно. Если желаете, мой генерал, я могу съездить к казармам на Лихтерфельде и посмотреть, что там происходит. Я позвоню вам прямо из казарм. На мой взгляд, прежде всего нам следует сохранять хладнокровие.
С видимым облегчением генерал принял мое предложение, и я уехал. В Лихтерфельде, в моих прежних казармах, все было тихо, хотя и резервный батальон, и другие подразделения находились в состоянии готовности. После короткой и содержательной беседы с генерал-лейтенантом, стоявшим во главе этих частей, я настойчиво просил его сохранять благоразумие, то есть воздерживаться от выполнения приказов, откуда бы они ни исходили. Потом я связался с генералом Болбринкером и сообщил, что войска СС не покинут своих казарм. Наконец, я соединился по телефону с Фолькерсамом, который доложил о прибытии нашей роты, и приказал ему взять на себя непосредственное руководство обороной штаба СС.
Только теперь я мог относительно спокойно подумать и оценить ситуацию. Откровенно говоря, отнюдь не все было понятно. По-видимому, приказ главнокомандующего внутренними войсками о приведении в состояние повышенной боевой готовности был отдан еще до полудня. А потом вследствие быстрого проведения крупномасштабных приготовлений, принятия различных мер и контрмер выявилась несогласованность отдельных деталей общего плана, кое-где возникла неразбериха. Так или иначе, сам «переворот» уже не казался мне сколь-нибудь опасным. Трагично другое: когда бронетанковые войска уже стояли, как говорится, «в ружье», войска СС (!) вообще не получили никаких указаний. В итоге им оставалось только самостоятельно добывать скудные сведения о том, кто на кого пошел с оружием в руках. Какой бы ребяческой ни выглядела попытка переворота, она не стала от этого менее преступной, ибо на востоке и на западе наши солдаты сражались уже с храбростью отчаяния. Ворочая в голове нерадостные мысли так и этак, я вдруг вспомнил, что генерал Штудент тоже должен находиться в Берлине, и довольно быстро добрался до Ванзее, одного из многочисленных озер возле города, на берегу которого расположился Главный штаб воздушно-десантных войск. Офицеры ничего не знали и не получали никаких инструкций. Генерал же этот вечер проводил у себя дома, в Лихтерфельде. Я вновь сел в машину, прихватив с собой адъютанта генерала, который понимал, что шеф даст ему немало распоряжений.
Тем временем опустилась ночь. К двум часам мы добрались до небольшой виллы, где застали поистине идиллическую картину. Облаченный в длинный домашний халат, генерал восседал на террасе и при свете настольной лампы изучал гору документов. Рядом с ним сидела за вышиванием жена. Я не мог не отметить комичность ситуации: вот один из высших военных чиновников Берлина отдыхает, развалясь в плетеном кресле, а в это время заговорщики преспокойно совершают государственный переворот.
Несмотря на поздний для визитов час, генерал принял меня очень любезно; несомненно, добрые отношения, установившиеся между нами за последние годы (в том числе и при разработке операции по освобождению Муссолини), не изменились. Едва я сказал, что приехал «по служебным делам», супруга генерала немедленно удалилась. Но прежде чем я открыл рот, чтобы объяснить причину своего визита, он сразил меня фразой:
— Ну-с, дорогой мой Скорцени, что же могло забросить вас сюда? Путч, никак не меньше! Впрочем, сие немыслимо. Итак?
Убедить генерала в серьезности положения стоило немалых трудов. Наконец он согласился дать командирам воздушно-десантных полков такие распоряжения, которые соответствовали объявлению чрезвычайного положения в стране (чем, строго говоря, превышал свои полномочия).
Именно в этот момент зазвонил телефон — маршал Геринг! Выслушав мой рапорт, он сообщил новые детали: по-видимому, покушение на Гитлера совершил офицер Главного штаба внутренних войск. Их штаб на Бендлерштрассе уже объявлен фюрером более не существующим; приняты срочные меры. Геринг подчеркнул, что в настоящий момент действительными считаются только приказы офицеров ставки фюрера, то есть Верховного командования вермахта. Я слышал, как генерал повторяет последнюю фразу распоряжения маршала: спокойно и хладнокровно, словно путч был всего лишь рядовой боевой операцией.
Теперь все сомнения генерала относительно достоверности моего сообщения полностью рассеялись. Пообещав непременно поддерживать контакт со мной и генералом Болбринкером, он приказал наладить радиосвязь со своими полками, чтобы дать необходимые инструкции. Я же откланялся и поспешил обратно в Главный штаб войск СС.
В огромном здании мертвая тишина. Шелленберг, ожидавший меня в своем кабинете, первым делом попросил обеспечить ему эскорт из десяти человек под командованием офицера. Он получил приказ о немедленном аресте адмирала Канариса и, как и следовало ожидать, не хотел сам осуществлять столь деликатную миссию. Поскольку на все про все под рукой у меня была лишь рота, я дал «добро» только относительно одного офицера. Часом позже Шелленберг вернулся. Арест прошел без инцидентов. По телефону мне сообщили, что заговорщики, захваченные подразделениями бронетанковых войск генерала Болбринкера и парашютистами Штудента, сопротивления не оказали. Итак, столица чиста и спокойна, и мне оставалось возвратиться в Фриденталь, но меня вдруг вызвали из ставки фюрера.
Майору Скорцени приказано немедленно явиться со всеми находящимися в его распоряжении силами на Бендлерштрассе, чтобы оказать помощь командиру караульного батальона «Великая Германия» майору Ремеру, который уже приступил к организации осады здания министерства.
Я спешно собрал свою роту и вновь пожалел, что не вызвал сюда весь батальон. К полуночи мы были на месте. Два огромных автомобиля загораживали дорогу; едва выйдя из машины и направившись к ним, среди оживленно дискутировавших людей я узнал шефа СС Кальтенбруннера, о чем-то спорившего с армейским генералом. Как объяснил мне какой-то младший офицер, то был командующий внутренними войсками генерал Фромм. Я успел услышать, как он сказал Кальтенбруннеру:
— Теперь же я хочу вернуться, вы сможете связаться со мной в любую минуту. Я буду у себя в кабинете.
С этими словами он сел в автомобиль, сразу двинувшийся с места и тем самым освободивший дорогу моей колонне. Я с некоторым удивлением наблюдал, как минуту спустя командующий внутренними войсками спокойно входил в свое министерство, Перед порталом здания министерства я нашел майора Ремера и представился. Он сообщил, что приказано полностью изолировать здание. Я ввел свою роту во внутренний двор, а сам в сопровождении Фолькерсама и Остафеля поднялся по главной лестнице. В коридоре первого этажа толпились офицеры, вооруженные пистолетами; они полагали, что на улицах города идет настоящая война. В приемной генерала Олбрихта я застал нескольких высокопоставленных офицеров, тоже вооруженных и крайне взволнованных, с которыми прежде имел случай познакомиться, и они быстро ввели меня в курс событий: во второй половине дня выяснилось: что-то не заладилось с передачей сигнала тревоги некоторым родам войск. Генерал Фромм почти все это время находился на совещании, но два или три сотрудника получили от него задание постоянно поддерживать связь с войсками. Очень возбужденные напряженной атмосферой неопределенности и тревоги, многие офицеры вооружились пистолетами, ворвались в кабинет генерала Фромма и потребовали объяснений. Поставленный перед ультиматумом, генерал был вынужден признать, что вспыхнуло вооруженное восстание, и он сам занят сейчас выяснением личностей зачинщиков. Несколько минут спустя генерал Бек покончил с собой, тогда как три офицера, включая начальника штаба полковника Штауффенберга, предстали перед трибуналом, во главе которого встал сам Фромм. Приговоренные к смерти, эти трое были расстреляны буквально полчаса назад во дворе министерства взводом унтер-офицеров. Кроме того, в какой-то момент в коридоре первого этажа возникла беспричинная пальба.
Эти сведения хорошо укладывались в рамки известного, но не прояснили ситуацию до конца. Что было делать? Связаться со ставкой фюрера не удалось, и потому пришлось вновь брать инициативу на себя. Итак, в огромном мрачном здании оказалось спокойно, хотя все считали, что осиное гнездо находилось именно здесь. Прежде всего я созвал знакомых мне офицеров и предложил им вернуться к работе, прерванной во второй половине дня, ибо война продолжалась, фронты нуждались в управлении, подкреплениях, обеспечении боеприпасами и провиантом. Все согласились с моими доводами и занялись своим делом. Чуть позже, однако, мне напомнили, что некоторые решения, касающиеся именно мобилизационных мероприятий, могли исходить только от начальника штаба, то есть от уже расстрелянного фон Штауффенберга. Пришлось на некоторое время взвалить на себя еще и эту ответственность. Меня ждал немалый сюрприз: значительная часть приказов о тревоге уже была аннулирована.
Перед кабинетом генерала Олбрихта я встретил двух агентов гестапо. Несколькими часами раньше их направил сюда шеф тайной полиции, чтобы схватить графа Штауффенберга. Но они не смогли выполнить приказ, ибо на пороге министерства были арестованы и брошены в карцер офицерами Штауффенберга, который уже возвратился из ставки фюрера. Одно из двух: либо путч явился-таки сюрпризом для всеведущего гестапо, либо оно ошиблось, сочтя сведения об этом деле не заслуживающими внимания. Ведь для задержания вдохновителя военного переворота отрядили лишь двух агентов, что поистине необъяснимо.
У меня наконец появилось время осмотреть кабинет Штауффенберга. Все ящики столов оказались незапертыми, словно здесь рылись в большой спешке. А на рабочем столе я обнаружил папку с надписью «Валькирия» с детальным изложением плана переворота. Пришлось признать, что Штауффенберг очень ловко закамуфлировал свои истинные намерения — стремительный захват нервных узлов Берлина и органов управления войсками — под заголовком «Контрмеры на случай атаки воздушно-десантных войск союзников». Покопавшись в ящиках стола, я сделал просто потрясающее открытие: фигуры, задействованные в этой игре, точно соответствовали тем целям, которые задумал игрок. На большой карте Восточной Европы жирная штриховка показывала, как утверждалось в сноске на краю карты, путь группы южных армий в кампании против России — группы, где Штауффенберг служил начальником штаба. Словно в детской игре, авторы комментариев с шокирующей легкостью манипулировали судьбами и страданиями тысяч людей, и я невольно ужаснулся при мысли о том, что высокопоставленным офицерам подобного склада ума порой выпадает играть чрезвычайно важную роль в войне.
Через несколько часов все винтики единого механизма министерства вновь заработали напряженно и слаженно. Меня же не раз охватывало ощущение собственной ничтожности в сравнении с масштабностью и важностью решений, которые приходилось принимать в условиях отстранения от дел трех ведущих руководителей этого ведомства — генералов Фромма и Олбрихта и полковника Штауффенберга. Неустанные попытки восстановить связь со ставкой фюрера наконец увенчались успехом, и я настойчиво потребовал незамедлительно назначить «верного» генерала на должность начальника штаба внутренних войск. Я желал лишь побыстрее смениться с этого поста, но, как и следовало ожидать, мне весьма неопределенно рекомендовали потерпеть и продолжать исполнять взятые на себя функции, пока фюрер не подберет достойного и квалифицированного офицера на это место. В течение следующих двух или трех часов я получал все тот же ответ. Наконец утром 22 июля в министерство приехал сам Гиммлер в сопровождении генерала СС Юттнера. К моему великому изумлению, оказалось, что первый назначен главнокомандующим внутренними войсками. Безусловно, Гиммлер был одним из наиболее преданных Гитлеру людей, но отнюдь не военным человеком, не солдатом. Ну мог ли он исполнять обязанности высшего армейского руководителя — роль номер один для страны в сложившихся обстоятельствах? Про себя я отметил, что генерал Юттнер отнюдь не в восторге от своей новой должности заместителя главнокомандующего, которая возлагала на него обязанности непосредственного управления внутренними войсками. Гиммлер, собрав офицеров министерства, произнес экспромтом речь, объявив путчистов очень узкой группой влиятельных лиц, группой тщательно законспирированной и сознательно ограничившей свою численность во избежание провала. Окинув взглядом притихшую аудиторию, я отметил у всех одну реакцию: очевидное удовлетворение и облегчение, ибо гроза прошла быстро. Пожалуй, большинство присутствовавших, воспитанных в строгих традициях профессионалов германского офицерского корпуса, предпочитали вообще оставаться в стороне и не утруждать себя раздумьями об этой попытке военного переворота, преступной и заранее обреченной на провал .
Наконец-то я мог вспомнить об отдыхе и, вернувшись в Фриденталь, буквально рухнул в кровать. Часов через десять я проснулся свежий и отдохнувший и взялся подводить итоги последних событий. Главное: противоборство тенденций и группировок в обществе не обошло стороной вермахт, о чем раньше я и мысли не допускал. Сюрприз не из приятных; единственным утешением была быстрота, с которой подавили путч и которая объяснялась как слабой базой заговорщиков, так и молниеносными действиями ряда армейских подразделений. Лично мне приятно было сознавать, что, как и большинство офицеров четвертого управления, то есть войск СС (первое управление — сухопутные войска, то есть вермахт; второе — военно-морские силы, то есть кригсмарине; третье — военно-воздушные силы, то есть Люфтваффе), я не имел никаких связей с организаторами попытки переворота.
Следует сделать маленькое отступление, чтобы отметить: сейчас, четыре года спустя, говоря о разгроме заговора 20 июля 1944 года, есть риск исказить события. Все, кто принимал непосредственное участие в той драме, должны признать, что после устранения графа Штауффенберга прочие заговорщики автоматически оказались не у дел: с этого момента они потеряли контроль над теми армейскими частями, с помощью которых намечалось сдержать натиск верных фюреру сил, и план переворота развалился как карточный домик. По замыслам конспираторов, устранение Адольфа Гитлера явилось бы решающим фактором; когда же Гитлер чудом избежал смерти, они поняли, что теперь их планы и вовсе несбыточны.
До сих пор удивляюсь приступу ярости, охватившему меня при пробуждении утром 23 июля, — гнев, безудержная ярость против нанесших предательский удар в спину своему народу в момент тяжелейших испытаний, когда этот народ боролся за само свое существование. Когда буря эмоций улеглась и мысли прояснились, я перебрал в памяти беседы с некоторыми офицерами различных служб военного министерства. Не раз мои собеседники с похвальным рвением заявляли о своей верности Гитлеру и национал-социализму. Я пришел к убеждению (и мое мнение с тех пор не переменилось), что среди инициаторов заговора были и честные патриоты. К несчастью, они придерживались той точки зрения, что необходимо, собрав воедино всю волю и силы, устранить Гитлера от управления государством. Соответственно их дальнейшие планы предусматривали ряд существенных изменений в политике. Первоочередной задачей они провозглашали быстрейшее заключение перемирия, поскольку в военном отношении ситуация стала безнадежной. Фракция, возглавляемая графом Штауффенбергом, хотела достичь сепаратного мира с Россией; другая же группа ратовала за поиск взаимопонимания с западными державами. Если верить сообщению английского радио от 25 июля 1944 года, ни те ни другие не добились успеха в предварительной подготовке по названным направлениям. Би-би-си объявила, что новое германское правительство (а англичане вначале поверили в смерть Гитлера) не сможет немедленно прекратить военные действия, не достигнув перемирия со всеми союзниками одновременно, поскольку на совещании в Касабланке последние договорились строго следовать принципу «безусловной капитуляции». Следовательно, уместно задать вопрос: как заговорщики, приди они к власти, собирались решить эту проблему?
Итак, неудавшийся переворот 20 июля 1944 года принес лишь два результата: во-первых, покушение на Адольфа Гитлера, абсолютного властелина Германии и Верховного Главнокомандующего вермахта, стало для него ударом как в физическом, так и в психологическом плане. И хотя ранения оказались пустячными, нельзя забывать, что подобные несчастья наделенный огромной властью человек переносит с гораздо большим трудом, чем простой смертный. В моральном же плане Гитлер так и не смог преодолеть последствий тяжелого шока, и дело отнюдь не в жутком виде разорванного осколками кресла, а в самом факте восстания: оказывается, даже в самом сердце армии возможно образование смертельно опасного нарыва — целые группы офицеров могут предать властелина и его дело. Подозрительность Гитлера, скорее инстинктивная, чем осознанная, росла день ото дня и в конце концов стала настоящей манией. Все чаще поддавался он приступам отчаяния, применял заведомо несправедливые меры в отношении людей, ничем не заслуживших опалы. Думаю, что в минуты просветления он и сам сильно страдал, переживая содеянное.
Второй результат покушения столь же негативен: впредь становилась невозможной любая договоренность о мире, не предусматривающая полную ликвидацию рейха. Совершенно естественно, и без того жесткая позиция противников стала непреклонной, поскольку теперь они делали ставку и на распри, которые раскалывали и ослабляли Германию. Кроме того, не стоит забывать, что союзники отказывались от каких бы то ни было компромиссов с Германией национал-социалистической и гитлеровской, а значит, и с вероятными преемниками фюрера. При таких обстоятельствах у германского руководства просто не оставалось путей к сколь-нибудь почетному перемирию. Любые усилия в этом направлении союзники с пренебрежением отвергали. Такое отношение лишь еще более распаляло Гитлера, усиливало его решимость бороться до конца.
НЕ СКЛОНЯТЬ ГОЛОВЫ По мере ухудшения военной ситуации область моей деятельности расширялась. После ряда встреч с начальником штаба Верховного Главнокомандования я наконец добился увеличения своих «частей специального назначения». Единственный батальон, которым я располагал до сих пор, получил пополнение — бригаду из шести батальонов, большую часть которых составляли 1800 добровольцев дивизии «Бранденбург», переданной под мое командование. С другой стороны, фюрер отдал в мое ведение второй отдел армейской разведки («Саботаж и деморализация противника»).
В течение нескольких недель во Фридентале работали как одержимые: реорганизация, обучение пополнения, подготовка новых операций. Окруженная со всех сторон, Германия все более походила на огромную крепость; причем нам надлежало не только оборонять крепостные стены, но и разрушать пути продвижения противника, препятствовать его подготовительным маневрам, не забывая при этом предотвращать возможные крупные акции саботажа в своем тылу. Я должен был найти способ силами своих подразделений решить эту тройную задачу. Оглядываясь в прошлое, сегодня могу смело утверждать, что мы отменно провели баталии на «тайном фронте».
К концу лета 1944 года отряд моих «боевых пловцов», то есть подводников-диверсантов, совместно с коллегами из военно-морского ведомства совершили настоящий подвиг, которым по праву можно гордиться. Британские войска под командованием маршала Монтгомери собирались переправиться через Вааль, главный рукав в дельте Рейна, и создать у Нимегю плацдарм, непосредственно угрожавший нашему фронту. К несчастью, им удалось быстро восстановить мало пострадавший мост через реку, по которому их основные силы без трудностей подтягивались к передовой. Англичане быстро развернули мощную зенитную артиллерию, и атаки наших истребителей-бомбардировщиков оказались бесплодными.
Подробно ознакомившись с ситуацией, я обсудил с рядом экспертов возможность использования подводников в борьбе против этого проклятого плацдарма. Уничтожение достаточно большой части моста было бы заметным успехом, ибо на некоторое время ослабило бы давление на наши войска в этом секторе. Я знал, что специалисты флота, предвидя возникновение потребности в оружии такого рода, уже создали «мины-торпеды». Эти устройства по форме представляли собой как бы разрезанную вдоль торпеду, к которой в форме второй половины крепился резервуар для воздуха. Таким образом, они могли плыть по поверхности, что делало их легкими в управлении. В ходе первых испытаний взрыв двух таких мин привел к столь чудовищному выбросу воды, что стало ясно: конструкция моста не устоит.
Плацдарм англичан занимал на Нимегю примерно семь километров вдоль берега. Левый же берег принадлежал врагу полностью. Ночью капитан Хеллмер, руководивший операцией, сам отправился на разведку. Ласты и резиновый костюм позволяли плыть быстро и бесшумно. Чтобы лицо не белело на фоне темной воды, он плотно обернул голову вуалью. Покончив с экипировкой, он спустился в воду и взял с собой бревно, чтобы тщательно отрепетировать возможные действия: впоследствии каждому участнику операции следовало освоить ряд маневров, которые необходимо будет точно и быстро выполнить в нужный момент. По мосту к передовой двигались танки «Черчилль». Рев моторов и лязг гусениц во многом помогали скрытно провести операцию, поскольку заглушали случайный плеск воды. А заметить в темноте слабые возмущения на поверхности воды практически невозможно. Основная опасность для диверсантов исходила от левого берега реки, полностью занятого неприятелем. Отдавшись потоку, Хеллмер совершенно бесшумно проследовал под мостом и далее мимо вражеских позиций на обоих берегах, а ниже по течению вышел на нашем участке правого берега реки.
Несколько дней спустя метеослужба дала подходящий прогноз, пообещав темную, пасмурную ночь, возможно даже дождливую.
Погружение в воду тяжелых «мин-торпед» было трудным делом, тем более что английская артиллерия на всякий случай угостила нас обстрелом. Несколько снарядов легли очень близко, и осколки задели кое-кого из подводников. Впрочем, серьезных ранений не было. Наконец два огромных полуцилиндра закачались на поверхности воды возле берега. Двенадцать пловцов расположились по трое с каждой стороны и исчезли в ночи, уносимые течением. Через некоторое время они смогли различить в темноте силуэт моста, откуда доносился непрерывный гул моторов грузовиков и танков, плотным потоком шедших с одного берега на другой. Вскоре они оказались под мостом, быстро подвели мины к обеим опорам моста и открыли клапаны воздушных резервуаров, тогда как два специалиста устанавливали взрыватели замедленного действия. Безопасные до сей поры устройства стали представлять собой смертельную угрозу. Две огромные «сигары» медленно погружались в пучину, и, пока они опускались на дно, люди изо всех сил старались отплыть подальше. Пять минут спустя чудовищный взрыв сотряс воздух ужасной ударной волной. Мины сделали свое дело: обе опоры разнесло на куски, и огромная центральная часть моста обрушилась в реку. И тут же оба берега ожили. Англичане открыли ураганный огонь — в предутренней мгле им порой удавалось различить головы пловцов. В первые же минуты шквал пулеметного огня зацепил одного из наших. Но товарищи вернулись и поддержали его. Пули вспарывали воду повсюду, но каким-то чудом еще лишь два пловца пострадали, отделавшись, впрочем, легкими ранениями. Группа в полном составе вышла на наш берег реки в десяти километрах ниже моста по течению. Окончательно выбившиеся из сил, пловцы выползли на берег и вытащили трех раненых товарищей.