Страница:
– А что?
– А то! Ты смотри, что получается: девушка Лиля его в юности не полюбила. Потом он ее встретил и, может быть, победил, но она уже другая, это уже неинтересно! Зато есть точная копия! То есть – возможность повторить все заново, понимаешь? Мы хлопаем ушами и доживаем нашу жизнь, а Коля бьет клинья под нашу молодость. Он себе ее возвращает, эту молодость. Через Дашу. Блин горелый, это же уникальная возможность! А ей деваться некуда, без Коли им гроб, Даша это понимает. Кстати, Лиля умрет, а Даша останется. Доходит до тебя? Я даже думаю, у них на самом деле уже все произошло.
И тут что-то мокрое шлепнулось в щеку Сторожева. Он схватился пальцами, посмотрел на Илью. В школе, да, наверно, и потом, Немчинов не умел драться, он сам признавался, что испытывает физическое отвращение к этому виду пацанских забав. Единственное, что мог и умел, – плюнуть. И ладно бы в детском саду или в начальных классах, нет, Илья подрос, а другого оружия не признавал, только плевок. Он даже в завуча Диану Васильевну плюнул, которая примчалась в класс с истеричным криком по поводу стенгазеты, где Илья тиснул сатирический стишок, критикующий ее, завуча, привычку дергать за волосы всех, чью прическу она считала неподходящей для школы. Диана Васильевна вопила, Илья терпел – до тех пор, пока завуч не затронула его маму, довольно известную в городе смелую журналистку (Илья по ее стопам пошел), что-то такое сказав про яблочко и яблоню, тут Илья и плюнул.
Сторожев резко затормозил, остановился на обочине.
– В морду дать? – спросил он.
– Да пошел ты! – ответил Илья. – Езжай домой и прополощи свой поганый рот, скотина. Ты сам понимаешь, что говоришь?
И открыл дверцу, и начал вылезать.
– Я в виде версии! – закричал Сторожев. – Я в шутку! Что, не хватает ума сообразить, когда человек шутит? Придурок! Садись обратно!
– Маршрутку подожду.
– У тебя же денег нет!
– Ничего, кто-нибудь и так подвезет. Даром. Есть еще люди на свете, Валера, хотя тебе, наверно, неприятно осознавать этот факт.
– Только не надо мне нотации тут читать! Моралист, ё! Сам душу за миллион продал и кочевряжится!
– Ничего я еще не продал! Проваливай!
Валера не стал больше уговаривать, резко газанул, обдал Илью пылью из-под прокрутившихся и завизжавших от резкого старта колес и уехал.
Илья остался на окраине города один. Вокруг кусты, поодаль фонарь рядом с каким-то строением. Илья подошел: кирпичное неказистое здание с вывеской «Шиномонтаж». Двери закрыты. Мимо изредка проезжали машины, никто не рискнул взять одинокого мужчину. Потом показалась маршрутка. Илья поднял руку, она остановилась. Открыв переднюю дверцу, Илья сказал водителю очень вежливо:
– Довезите, пожалуйста, до города, только у меня денег нет.
– А я миллионер – даром вас возить? – спросил водитель с акцентом.
– Извините.
– Ладно, влезай. Ограбили, что ли?
– Нет. Сам отдал.
– Это как?
– Бывает.
– У меня никогда не бывает, чтобы сам отдал. Девушка, да?
– Вроде того, – Немчинов отвернулся и стал смотреть в темноту.
Валеру встретила Наташа – уютная, ласковая, домашняя. Встревоженная.
– Поздно ты. И не позвонил.
– Сама могла позвонить.
– Боюсь отвлечь от твоих дел.
– В самом деле. Вдруг я с женщиной, неудобно получится.
– Да, – улыбнулась Наташа.
– Что, даже не веришь, что такое может быть?
– Может. Каждый в своем праве.
– Не верю! – закричал Сторожев. – Сто раз от тебя это слышал, а не верю! Не бывает неревнивых женщин! Это я просто в последнее время успокоился, не гуляю, а на самом деле…
– Ты абсолютно свободен, – твердо и спокойно сказала Наташа. – Это нормальное право любого человека.
– Ты сама веришь в то, что говоришь?
– Да.
– Ну, тогда пока! Пора по бабам!
И Валера выскочил из квартиры.
Он ехал по вечернему городу – наугад. Но колеса сами привели на улицу Донскую, где выстроились размалеванные девушки, – Донская была известна лучшими уличными проститутками Сарынска. Они навели Сторожева на мысль позвонить старой (то есть весьма еще молодой) знакомой, девушке Виоле, с которой он нередко имел дело, когда был холостым.
Я и сейчас еще холостой! – мысленно воспротивился Валера.
Позвонил. Виола, в отличие от девушек на Донской, принимала дома, она была классом и ценой повыше. И оказалась свободна. Обрадовалась звонку Сторожева (еще бы – заработок!).
Он поехал к Виоле.
Едва вошел, принялся ее обнимать, мять, подхватил на руки, потащил в комнату.
– Ого, – удивилась Виола, – какой ты голодный! В чем дело? Жена не дает?
– Она не жена.
– Только у нас, Валерчик, тарифы повысились. Чтобы ты знал.
Сторожев вспомнил, что все деньги оставил у Иванчука для Лили.
– Тьфу, черт! У меня наличных нет.
Виола отодвинулась, стала собирать на затылке растрепанные волосы, стянула их резинкой и превратилась из принцессы в золушку (чтобы не казаться чересчур красивой, меньше раздражать отказом).
– Извини. Ты наши правила знаешь, исключений ни для кого нет.
– А кредитка не подойдет?
Виола рассмеялась:
– Ага. А мне кассу завести и чеки вам выбивать.
– Кстати, не помешало бы. Чтобы можно было пожаловаться в общество потребителей.
– Не сердись. У меня тут супермаркет под боком, круглосуточный. И там банкомат, он тоже круглосуточно работает, я сама пользовалась. Можно деньги снять.
– Потом, Виола. Ты что, не веришь мне? Потом, через полчаса, двойной тариф, ага?
– Да это пять минут на машине! Заодно вина купишь, я что-то так вина хочу! Красного, ладно?
Сторожев отправился в супермаркет. Купил вина – не слишком дорогого и не слишком дешевого, кое-каких продуктов – это не Виоле, а домой, оставит в машине. Подъехал к дому Виолы. И, не останавливаясь, резко повернул.
Дома, входя, вытянул руку с бутылкой вина:
– Мир?
Наташа, с влажными глазами и с улыбкой, за которую Сторожев простил ей все, сказала:
– Мир.
12. ПИ. Упадок
13. ТУН ЖЭНЬ. Единомышленники (Родня)
– А то! Ты смотри, что получается: девушка Лиля его в юности не полюбила. Потом он ее встретил и, может быть, победил, но она уже другая, это уже неинтересно! Зато есть точная копия! То есть – возможность повторить все заново, понимаешь? Мы хлопаем ушами и доживаем нашу жизнь, а Коля бьет клинья под нашу молодость. Он себе ее возвращает, эту молодость. Через Дашу. Блин горелый, это же уникальная возможность! А ей деваться некуда, без Коли им гроб, Даша это понимает. Кстати, Лиля умрет, а Даша останется. Доходит до тебя? Я даже думаю, у них на самом деле уже все произошло.
И тут что-то мокрое шлепнулось в щеку Сторожева. Он схватился пальцами, посмотрел на Илью. В школе, да, наверно, и потом, Немчинов не умел драться, он сам признавался, что испытывает физическое отвращение к этому виду пацанских забав. Единственное, что мог и умел, – плюнуть. И ладно бы в детском саду или в начальных классах, нет, Илья подрос, а другого оружия не признавал, только плевок. Он даже в завуча Диану Васильевну плюнул, которая примчалась в класс с истеричным криком по поводу стенгазеты, где Илья тиснул сатирический стишок, критикующий ее, завуча, привычку дергать за волосы всех, чью прическу она считала неподходящей для школы. Диана Васильевна вопила, Илья терпел – до тех пор, пока завуч не затронула его маму, довольно известную в городе смелую журналистку (Илья по ее стопам пошел), что-то такое сказав про яблочко и яблоню, тут Илья и плюнул.
Сторожев резко затормозил, остановился на обочине.
– В морду дать? – спросил он.
– Да пошел ты! – ответил Илья. – Езжай домой и прополощи свой поганый рот, скотина. Ты сам понимаешь, что говоришь?
И открыл дверцу, и начал вылезать.
– Я в виде версии! – закричал Сторожев. – Я в шутку! Что, не хватает ума сообразить, когда человек шутит? Придурок! Садись обратно!
– Маршрутку подожду.
– У тебя же денег нет!
– Ничего, кто-нибудь и так подвезет. Даром. Есть еще люди на свете, Валера, хотя тебе, наверно, неприятно осознавать этот факт.
– Только не надо мне нотации тут читать! Моралист, ё! Сам душу за миллион продал и кочевряжится!
– Ничего я еще не продал! Проваливай!
Валера не стал больше уговаривать, резко газанул, обдал Илью пылью из-под прокрутившихся и завизжавших от резкого старта колес и уехал.
Илья остался на окраине города один. Вокруг кусты, поодаль фонарь рядом с каким-то строением. Илья подошел: кирпичное неказистое здание с вывеской «Шиномонтаж». Двери закрыты. Мимо изредка проезжали машины, никто не рискнул взять одинокого мужчину. Потом показалась маршрутка. Илья поднял руку, она остановилась. Открыв переднюю дверцу, Илья сказал водителю очень вежливо:
– Довезите, пожалуйста, до города, только у меня денег нет.
– А я миллионер – даром вас возить? – спросил водитель с акцентом.
– Извините.
– Ладно, влезай. Ограбили, что ли?
– Нет. Сам отдал.
– Это как?
– Бывает.
– У меня никогда не бывает, чтобы сам отдал. Девушка, да?
– Вроде того, – Немчинов отвернулся и стал смотреть в темноту.
Валеру встретила Наташа – уютная, ласковая, домашняя. Встревоженная.
– Поздно ты. И не позвонил.
– Сама могла позвонить.
– Боюсь отвлечь от твоих дел.
– В самом деле. Вдруг я с женщиной, неудобно получится.
– Да, – улыбнулась Наташа.
– Что, даже не веришь, что такое может быть?
– Может. Каждый в своем праве.
– Не верю! – закричал Сторожев. – Сто раз от тебя это слышал, а не верю! Не бывает неревнивых женщин! Это я просто в последнее время успокоился, не гуляю, а на самом деле…
– Ты абсолютно свободен, – твердо и спокойно сказала Наташа. – Это нормальное право любого человека.
– Ты сама веришь в то, что говоришь?
– Да.
– Ну, тогда пока! Пора по бабам!
И Валера выскочил из квартиры.
Он ехал по вечернему городу – наугад. Но колеса сами привели на улицу Донскую, где выстроились размалеванные девушки, – Донская была известна лучшими уличными проститутками Сарынска. Они навели Сторожева на мысль позвонить старой (то есть весьма еще молодой) знакомой, девушке Виоле, с которой он нередко имел дело, когда был холостым.
Я и сейчас еще холостой! – мысленно воспротивился Валера.
Позвонил. Виола, в отличие от девушек на Донской, принимала дома, она была классом и ценой повыше. И оказалась свободна. Обрадовалась звонку Сторожева (еще бы – заработок!).
Он поехал к Виоле.
Едва вошел, принялся ее обнимать, мять, подхватил на руки, потащил в комнату.
– Ого, – удивилась Виола, – какой ты голодный! В чем дело? Жена не дает?
– Она не жена.
– Только у нас, Валерчик, тарифы повысились. Чтобы ты знал.
Сторожев вспомнил, что все деньги оставил у Иванчука для Лили.
– Тьфу, черт! У меня наличных нет.
Виола отодвинулась, стала собирать на затылке растрепанные волосы, стянула их резинкой и превратилась из принцессы в золушку (чтобы не казаться чересчур красивой, меньше раздражать отказом).
– Извини. Ты наши правила знаешь, исключений ни для кого нет.
– А кредитка не подойдет?
Виола рассмеялась:
– Ага. А мне кассу завести и чеки вам выбивать.
– Кстати, не помешало бы. Чтобы можно было пожаловаться в общество потребителей.
– Не сердись. У меня тут супермаркет под боком, круглосуточный. И там банкомат, он тоже круглосуточно работает, я сама пользовалась. Можно деньги снять.
– Потом, Виола. Ты что, не веришь мне? Потом, через полчаса, двойной тариф, ага?
– Да это пять минут на машине! Заодно вина купишь, я что-то так вина хочу! Красного, ладно?
Сторожев отправился в супермаркет. Купил вина – не слишком дорогого и не слишком дешевого, кое-каких продуктов – это не Виоле, а домой, оставит в машине. Подъехал к дому Виолы. И, не останавливаясь, резко повернул.
Дома, входя, вытянул руку с бутылкой вина:
– Мир?
Наташа, с влажными глазами и с улыбкой, за которую Сторожев простил ей все, сказала:
– Мир.
12. ПИ. Упадок
__________
__________
__________
____ ____
____ ____
____ ____
1. Пришла осень. Задождило.
2. Наступила осень, пришла пора дождей.
3. Пришла дождливая осень.
4. Осень… Дожди…
5. В тот год осень была дождливой.
6. Дожди лили всю осень.
7. Осень, хмарь, грязь, дожди.
8. Принимая осенние дожди с привычной печалью и даже с осознанием свершения чего-то должного, пусть и неприятного, Игнат…
Кончались эти труды обычно фразой вроде: «Осенью Игнат отправился…» И дальше как по маслу.
После ссоры с Валерой Сторожевым Илья пожалел, что согласился написать книгу о Костяковых. Подумывал даже, не вернуть ли аванс, пока не поздно? Но жена Люся и дочь Яна так обрадовались этим деньгам, так зауважали Немчинова за добычливость, что он не нашел в себе сил повернуть назад. Да и потрачено уже сколько-то, и каким образом теперь это сколько-то восполнить? И как объяснить свой отказ?
Илья читал тот же текст, что до него переделывал Дубков, честно пытался начать.
Ничего не выходило.
Бросил писать, отправился в музей краеведения, потом в городской архив, где у него были знакомые, копался в доступных материалах. Нашел двадцать восемь Костяковых, отыскал и Данилу Егоровича, деда братьев. Матерью его была некая Алена Костякова из мещанского сословия, вместо отца прочерк. Откуда взялось при этом отчество Данилы – непонятно. Видимо, со слов матери. Сама Алена Костякова больше нигде не значилась, отчества ее не зафиксировали, непонятно, в какой линии каких Костяковых ее искать.
Потом Илья ворошил подшивки старых газет, находя информацию о братьях. Ничего особенного, вернее, ничего такого, о чем он сам не знал.
Через неделю после этой нудной работы Илья затосковал, заскучал и попробовал напиться – не получилось, после первой же рюмки взбунтовалась язва, его чуть не стошнило.
И вот он сидел ночью у открытого окна, за которым привычно шелестел тополь, говоря душе Немчинова о том, что много в мире таких тополей, много людей слышит их, находясь в состоянии раздумья, печали, радости, грусти, миллионы и миллиарды людей одновременно мыслят, и непонятно, почему этот мощный процесс не сносит ось вращения земли. А может, и сносит помаленьку. И каждый из этих людей велик для себя самого, каждый для себя и сага, и поэма, и эпос. «Гнев, богиня, воспой…»
Илья усмехнулся.
Сама собой написалась первая строчка, а потом пошло, покатило, полетело:
Взялся опять за газеты, копии которых ему любезно позволили снять в архиве. Сами газеты, в подшивках, желтеют и тлеют, сотрудники жалуются: если бы не бедность, давно бы все перевести в электронный вид. И никаких проблем – ищи в Интернете любую информацию за любой день любого года. Да, это облегчило бы, а пока приходится шуршать бумагой.
Как же недавно все это было – и как давно…
89-й год…
90-й год…
91-й год…
92-й год…
93-й год…
Сообщение о том, что М. Горбачев, возможно, выдвинет свою кандидатуру на президентский пост, честно говоря, не обрадовало.
…
Так Немчинов и листал наугад: 93-й, 94-й, 95-й… А потом в обратную сторону: 93-й, 92-й, 91-й, 90-й…
Вдруг наткнулся:
«Господа», да еще как бы дворянская (с чего бы?) медлительность речи, грассирование, вальяжность повадок… Дивны пути твои, душа человека.
Дортман любил изрекать:
– Господа, статистика утверждает, что в каждом городе России есть один еврей-алкоголик. Даже в Одессе, где на душу населения приходится, как известно, полтора еврея. Мы побили рекорд, у нас алкоголика два: я и Файбисович!
Файбисович действительно был алкоголик страшный, неизлечимый, приличные люди его уже не пускали в дом. Он, правда, все равно пролезал под разными предлогами, например – воды попить. Шел, дескать, мимо, чуть не умер от жажды. Кто же откажет? И, пока ему наливали воды, он мог обшарить карманы одежды, висящей в прихожей. Если уличали, говорил: «Да, я вор, подонок, а вы не знали? Я вообще не человек!» Файбисович получил от умершей мамы в наследство квартиру, продал ее, купил комнату в коммуналке и на оставшиеся деньги начал безудержно пить, говоря всем: «У меня одна задача: сдохнуть раньше, чем кончатся деньги». Он действительно пил насмерть, то есть на смерть, на умирание, поставив себе это целью. И добился своего. Хоронили его пять-шесть знакомых на деньги сарынской еврейской общины.
Дортман пил аккуратнее, не до беспамятства, но каждый день. У него тоже была квартирка, тоже от мамы, но ему хватило ума не пропить ее. А где брал деньги, бог весть, наверное, занимал.
Надо навестить его. И о Леониде Костякове порасспрашивать, и просто так, по-человечески – надо.
__________
__________
____ ____
____ ____
____ ____
Вам многое неясно, волнуют проблемы общественной жизни.Немчинов считал, что из него не получился настоящий писатель только по одной причине: не нашел своего стиля. Он умеет придумывать истории и персонажей, разбирается в людях, у него даже имеется вполне достойная большого писателя большая мысль: каждого человека – сделать хоть немного больше предначертанного. То есть, если представить, что судьба каждому дает некий минимальный план (Немчинов в это верил), каждый способен сработать сверх плана. Илья с молодости пытался к чему-нибудь приступить – к роману, повести или одолеть хотя бы рассказ. И неизменно застревал на первых же строчках, бесконечно переставляя и заменяя слова, напоминая самому себе подопытную обезьяну с пазлами, неспособную составить цельную картинку, бестолково прикладывающую разноцветные кусочки друг к другу. У него не возникало ощущения – только так и никак иначе. Получалось – можно так, а можно и так. А как лучше – непонятно. То есть при чтении чужих текстов он понимал, что хорошо, а что плохо, но при составлении собственных чутье куда-то девалось. Это не значит, что Илья совсем неспособен был писать. В газете, документально – дело нехитрое. И целую книгу о Постолыкине осилил. Но использовал при этом среднеарифметический, общеупотребительный язык. Написать: «Игнат Егорович Постолыкин родился 19 января 1833 года в семье крепостного крестьянина» – не так уж и трудно. А вот: «Пришла осень. Начались дожди» – проблема. То есть вроде уже написано. Но Немчинову это кажется сухо и пресно. Он пробует иначе:
1. Пришла осень. Задождило.
2. Наступила осень, пришла пора дождей.
3. Пришла дождливая осень.
4. Осень… Дожди…
5. В тот год осень была дождливой.
6. Дожди лили всю осень.
7. Осень, хмарь, грязь, дожди.
8. Принимая осенние дожди с привычной печалью и даже с осознанием свершения чего-то должного, пусть и неприятного, Игнат…
Кончались эти труды обычно фразой вроде: «Осенью Игнат отправился…» И дальше как по маслу.
После ссоры с Валерой Сторожевым Илья пожалел, что согласился написать книгу о Костяковых. Подумывал даже, не вернуть ли аванс, пока не поздно? Но жена Люся и дочь Яна так обрадовались этим деньгам, так зауважали Немчинова за добычливость, что он не нашел в себе сил повернуть назад. Да и потрачено уже сколько-то, и каким образом теперь это сколько-то восполнить? И как объяснить свой отказ?
Илья читал тот же текст, что до него переделывал Дубков, честно пытался начать.
Ничего не выходило.
Бросил писать, отправился в музей краеведения, потом в городской архив, где у него были знакомые, копался в доступных материалах. Нашел двадцать восемь Костяковых, отыскал и Данилу Егоровича, деда братьев. Матерью его была некая Алена Костякова из мещанского сословия, вместо отца прочерк. Откуда взялось при этом отчество Данилы – непонятно. Видимо, со слов матери. Сама Алена Костякова больше нигде не значилась, отчества ее не зафиксировали, непонятно, в какой линии каких Костяковых ее искать.
Потом Илья ворошил подшивки старых газет, находя информацию о братьях. Ничего особенного, вернее, ничего такого, о чем он сам не знал.
Через неделю после этой нудной работы Илья затосковал, заскучал и попробовал напиться – не получилось, после первой же рюмки взбунтовалась язва, его чуть не стошнило.
И вот он сидел ночью у открытого окна, за которым привычно шелестел тополь, говоря душе Немчинова о том, что много в мире таких тополей, много людей слышит их, находясь в состоянии раздумья, печали, радости, грусти, миллионы и миллиарды людей одновременно мыслят, и непонятно, почему этот мощный процесс не сносит ось вращения земли. А может, и сносит помаленьку. И каждый из этих людей велик для себя самого, каждый для себя и сага, и поэма, и эпос. «Гнев, богиня, воспой…»
Илья усмехнулся.
Сама собой написалась первая строчка, а потом пошло, покатило, полетело:
На этом Немчинов остановился, устав шутить, да и что за шутки, от которых сам не получаешь удовольствия?
Славен и древен в веках многочисленный род Костяковых.
Верный вояка Костяк в книгах еще летописных
Значился правой рукой князя Никиты Остужа.
Род Костяка разошелся на множество славных ответвий.
Быстро столетья бегут, и вот Даниил появился,
Кроткой Алены сынок и Егора, покрытого тайной.
Отчего крова лишен, он на счастие встретил Лукерью,
Им бы совет да любовь, Даниил воевал и трудился,
Сына и дочь породил, и тут грянула новая битва.
Быть он не мог в стороне, ополченцем в тылу подвизался,
Хоть без оружья, но в форме. В году роковом сорок третьем
Пал он и был захоронен в неведомой братской могиле.
Сын же Виталий сначала на оборонном заводе
Денно и нощно работал, сил своих не покладая.
Но, невзирая на бронь, он просился на передовую,
Чтоб отомстить за отца и за мамы горючие слезы.
В сорок четвертом году уважили просьбу. И вот он
В Вене кончает войну артиллеристом-сержантом.
Новое время пришло. Современный отсчет начинаем.
Снова к станку он встает, наш Виталий, напильником мирным
Мирный металл обрабатывать, чтобы на счастье народа.
Так он и жил, подтверждая своею рабочею костью
Правильность имени рода. Но род продолжения хочет.
Встретил Евгению он, и с женщиной этой чудесной
Трех сыновей породили, витязей умных и сильных.
Веским довеском им был брат их от Екатерины,
Виталия младшей сестры. Каждый был в чем-то силен.
Павел, как это весьма старшего брата достойно,
Первоидущим ступал, путь расчищая семье.
Многое шло чрез его наторевшие в бизнесе руки,
Толк он познал в золотой, как липовый мед, древесине,
Щебне белесом, песке и цементе, притом не брезгливо
Дланью своею контрольной все щупал и трогал, чтоб честно
Дело веселое шло. Не чурался он также продуктов,
Галантереи и прочих разнообразных товаров.
Он и в финансах был дока. Нам легче назвать будет область,
В которой бы он не успел. Настолько широк его профиль.
Многое он испытал. Конкуренты его подставляли,
Зверем рычал криминал, угрожая расправой, и даже
Были попытки убить, но не сладилась подлая месть.
Так и стоит он колоссом чести, успеха и славы.
Брат его младший Максим, многоумный провидец событий,
Не побоявшись хлопот, в лоно общественной жизни
Смело он бросил свое честью горящее сердце.
И репутацию он заслужил у народа по праву.
Вот он теперь наверху, облеченный доверьем, но больше
Ценит возможность помочь людям в их доле несладкой.
Средний же брат Леонид жизнь начинал искрометно,
Был публицист и оратор, массы вперед увлекая.
Прочили дружно ему в будущем славную участь,
Но прервалась его жизнь, в водной стремнине утоп он.
Ходят о нем до сих пор глупые, странные слухи,
Будто увлекся всерьез старшего брата женою,
И между ними любовь чуть не случилась. За это
Будто бы Павел убил брата любимого насмерть.
То, несомненно, вранье. Павел своих не затронет.
Может прищучить чужих, но и на это имеет
Он исполнителя. Петр, двоюродный брат резворукий,
Трудится пуще родного на тучной их бизнеса ниве.
И хоть фамилией Чуксин, духом вполне Костяков.
Взялся опять за газеты, копии которых ему любезно позволили снять в архиве. Сами газеты, в подшивках, желтеют и тлеют, сотрудники жалуются: если бы не бедность, давно бы все перевести в электронный вид. И никаких проблем – ищи в Интернете любую информацию за любой день любого года. Да, это облегчило бы, а пока приходится шуршать бумагой.
Как же недавно все это было – и как давно…
89-й год…
ПРОГРАММА ПЕРЕДАЧ
1 канал
19.00. Философские беседы.
19.55. «Собачье сердце».
21.00. Время.
21.40. Телевизионный клуб «Любителям оперы».
Сегодня открывается праздник хорового искусства. Всесоюзный смотр самодеятельных академических хоров.
Призывы Политбюро ЦК КПСС к 73-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.
1. Да здравствует…
90-й год…
Поистине беспредельно возмущение горожан размахом деятельности перекупщиков и спекулянтов… Часто покупатели, когда работники милиции пытаются взять с поличным спекулянта, вместо того чтобы содействовать, становятся на защиту махинатора. При этом покупатели зачастую унижают работников правопорядка, будто они в чем-то виноваты. Такое наблюдалось на Колхозном рынке. Здесь ловкие кооператоры торговали копченым лещом по 6 рублей за килограмм при розничной цене 1 рубль 20 копеек…
19 сентября над Гурьевкой пролетал неопознанный летающий объект…
Роль Демократической партии коммунистов России в нынешней политической жизни – таков основной вопрос повестки дня предстоящего 26–27 октября в Москве съезда ДПКР
91-й год…
Несколько десятков тысяч российских немцев поселятся в будущем в Западной Сибири. Лишь в Омской области предполагается разместить около 50 тысяч граждан немецкой национальности…
Многих секретарей партийных организаций превратили в заместителей председателей Советов. На места они не спешат. Любопытно: ни разу не услышал о желании людей встретиться с представителями «Дем. России». Об этом движении едва наслышаны.
В 16 часов 15 минут в своей квартире по ул. Садовая обнаружен труп гражданина М. 1947 г. рождения, медбрата 2-й горбольницы, с признаками насильственной смерти. С места происшествия изъяты шприцы и иглы. Ведется следствие.
Канал «Останкино»
19.00. Богатые тоже плачут.
Канал «Россия»
20.20. Санта-Барбара.
92-й год…
Вступив в начале апреля в должность главы администрации Пичугинского района, В. Коржов первым делом решил построить для своей семьи дом. 400 квадратных метров! Оно и пусть, если бы не на бюджетные средства!
Обналичиваю под низкий процент.
Продаю щенков франц. бульдога.
Продаю дом в с. Лопатино Пензенской обл. – все уд., уч. 20 соток, 7 млн. руб.
93-й год…
Сообщение о том, что М. Горбачев, возможно, выдвинет свою кандидатуру на президентский пост, честно говоря, не обрадовало.
УКАЗ ПРЕЗИДЕНТА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ О ПРОВЕДЕНИИ ВСЕНАРОДНОГО ГОЛОСОВАНИЯ ПО ПРОЕКТУ КОНСТИТУЦИИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ. 15 октября 1993 года…
Редкий день обходится без того, чтобы не было изъято один или несколько стволов. Сегодня преступники не задумываясь применяют оружие. Для борьбы с коррупцией в органах внутренних дел создано специальное подразделение.
…
Так Немчинов и листал наугад: 93-й, 94-й, 95-й… А потом в обратную сторону: 93-й, 92-й, 91-й, 90-й…
Вдруг наткнулся:
БРАТ НА БРАТАСергея Дортмана Немчинов знал: вместе работали, имели общих знакомых, а потом Дортман, как и многие другие, кто активничал на рубеже девяностых, куда-то пропал, по слухам, пил без просыпа – что для этого славного поколения, увы, свойственно. У Дортмана была сестра, пианистка, уехавшая в Штаты и некоторое время помогавшая брату, зазывавшая к себе, но потом, видя, что усилия ее тщетны, она отступилась. Сергей был человек особых повадок: он со студенческой поры усвоил себе привычку церемонно обращаться ко всем: «Господа!» – когда все еще были (или считались) товарищами. Впрочем, белогвардейщина у многих тогда вошла в моду вместе с романсом «Утро туманное» и еще одним, где были слова «раздайте патроны, поручик Голицын, корнет Оболенский, налейте вина». Под гитару и портвейн это звучало душещипательно, задушевно, девушки грустили и становились податливее – что и было нужно.
26 октября в помещении техникума
железнодорожников (актовый зал) в
19.00 состоится встреча с кандидатом в депутаты от Заводского округа
Костяковым Л.В., а также публичный
диспут с кандидатом Ерыкиным А.Н.
По сообщению доверенного лица
Л.В. Костякова, С. Дортмана, диспут
обещает быть принципиальным и острым. Характерно, что Ерыкин считается выдвиженцем инициативной
группы, которой руководит брат Л.В.
Костякова, П.В. Костяков. Так что мы
имеем ситуацию «брат на брата».
«Господа», да еще как бы дворянская (с чего бы?) медлительность речи, грассирование, вальяжность повадок… Дивны пути твои, душа человека.
Дортман любил изрекать:
– Господа, статистика утверждает, что в каждом городе России есть один еврей-алкоголик. Даже в Одессе, где на душу населения приходится, как известно, полтора еврея. Мы побили рекорд, у нас алкоголика два: я и Файбисович!
Файбисович действительно был алкоголик страшный, неизлечимый, приличные люди его уже не пускали в дом. Он, правда, все равно пролезал под разными предлогами, например – воды попить. Шел, дескать, мимо, чуть не умер от жажды. Кто же откажет? И, пока ему наливали воды, он мог обшарить карманы одежды, висящей в прихожей. Если уличали, говорил: «Да, я вор, подонок, а вы не знали? Я вообще не человек!» Файбисович получил от умершей мамы в наследство квартиру, продал ее, купил комнату в коммуналке и на оставшиеся деньги начал безудержно пить, говоря всем: «У меня одна задача: сдохнуть раньше, чем кончатся деньги». Он действительно пил насмерть, то есть на смерть, на умирание, поставив себе это целью. И добился своего. Хоронили его пять-шесть знакомых на деньги сарынской еврейской общины.
Дортман пил аккуратнее, не до беспамятства, но каждый день. У него тоже была квартирка, тоже от мамы, но ему хватило ума не пропить ее. А где брал деньги, бог весть, наверное, занимал.
Надо навестить его. И о Леониде Костякове порасспрашивать, и просто так, по-человечески – надо.
13. ТУН ЖЭНЬ. Единомышленники (Родня)
__________
__________
__________
__________
____ ____
__________
– Я тут подумал: а Лилю нормальные врачи смотрели вообще?
– И нормальные смотрели, и ненормальные.
– А то я бы Раушева привез к тебе, он лучший специалист по таким болезням. Светило.
– Я слышал о нем. Специалист, да, но не бог.
– Коля, я не к тебе его привезу, а к Лиле. Доходит до тебя?
До Коли дошло. Действительно, вылечит Раушев, не вылечит, а для Лили – еще один луч света, еще одна надежда.
– Дошло, спасибо, – сказал он. – Вези свое светило.
Валера позвонил Роману Раушеву, тот согласился посмотреть. Сторожев попросил, чтобы вечером (вечером Даша, наверное, будет дома).
– А я раньше и не смогу.
Раушев осмотрел, ничего нового не сказал Коле, а Лилю успокоил, ласково поговорил с ней. Лиля была благодарна и ему, и Коле, и Валере – стараются, хотят сделать ей лучше. У нее вообще сегодня было благодарное настроение.
– Отдыхай, – сказал ей Коля, и они с Раушевым вышли.
А к двум березам подъехал очередной свадебный кортеж: Лиля слышала смех, крики. Потом хором: «Раз! Два! Три! Четыре!» Невеста и жених целуются, остальные считают. Обычай, который Лиля помнит с детства. И жених с невестой, как правило, стараются, демонстрируя пылкость, а родители настороженно смотрят, возможно, впервые наблюдая этот процесс: родители невесты – как чужой юноша целует их дочь, родители жениха – как чужая дочь целует их сына, и улыбки их натянуты, и почему-то сосет под сердцем нехорошее предчувствие… Лиля однажды, в прежней жизни, попала на свадьбу, затащила соседка, счастливая мать невесты. И там, когда закричали: «Горько!» – и начали счет, невеста, хмыкнув, брезгливо посмотрев на уже окосевшего от самогона жениха, громко сказала: «Да идите вы на х..! Будут они еще тут мне соревнование устраивать! У меня шестой месяц беременности, если кто не знает, а они – горько!» Мать на нее прикрикнула, невеста с мстительной усмешкой сказала ей: «А я вам с отцом говорила: не надо никакой свадьбы. Не послушались – получите! Да отлезь ты, тебе еще чего?» – огрызнулась она на жениха, который дергал ее за рукав и всего лишь хотел, чтобы она села и замолчала…
Тихо стукнула калитка. Кто-то пришел. Или ушли Сторожев с врачом? Что-то в последнее время сбор всех частей. Может, она уже помирает? Да нет, просто так совпало. Один узнал, сказал другому…
Лиля не услышала ни шагов, ни голосов. Лишь какое-то шуршание. Потом пыхтение.
В окне показалась голова девчушки лет восьми. Из свадебной компании, должно быть. Скучно ей стало, пошла обследовать окрестности, забрела во двор, подошла к дому, встала на выступающие кирпичи фундамента, чтобы заглянуть в окно, это же интересно, все чужое интересно. Лиля наблюдала. Сейчас девочка увидит ее, напугается, исчезнет. Как бы ее задержать?
И Лиля сказала негромко и весело:
– Заходи в гости!
Голова повернулась к ней, девочка оценивала ситуацию: нет ли подвоха? Осмотрела лежащую женщину.
– Залезай, залезай, – сказала Лиля.
– Да нет, я так. Я мимо просто шла.
– А кто там женится?
Лиля ожидала, что девочка ответит с детской простотой что-то в духе: «Маша и Саша», считая, что Маша и Саша известны всему свету. Но она оказалась смышленой:
– Вы их же все равно не знаете.
Подумала, поелозила, удерживаясь локтями на подоконнике, и решила пояснить, чтобы ответ не показался невежливым:
– Это папа мой с Олей женится.
Вот оно как. Деликатный случай. Видимо, папа и мама развелись. И папа второй раз женится. Возможно, и мама уже второй раз замужем. Не исключено, что мама присутствует тут же. Интересно, кричит ли «горько»?
– А где мама? – спросила Лиля.
– Умерла, – ответила девочка. И тут же, словно спохватившись, что может огорчить незнакомую тетю, успокаивающе добавила: – Она уже давно. Года два.
Лиле показалось, что где-то под сердцем стало горячо – как всегда, когда она сталкивается с самой близкой для себя темой.
– А вы болеете? – спросила девочка.
– С чего ты решила?
– Ну, вы же днем лежите.
Лиля подумала: если с кем-то об этом и можно говорить всерьез, не стесняясь, не жеманничая, то как раз с детьми. С вот этой девочкой. Ее мне сегодня Бог послал, решила Лиля.
– Да, я болею. Я тоже умру, – сказала Лиля.
Девочка, помолчав, сказала:
– Мама молодая была. Красивая.
Лиля мысленно усмехнулась. Подразумевается, что она, Лиля, немолодая и некрасивая, ей умереть можно.
– Ты ее жалеешь?
– Конечно, – легко ответила девочка.
– А папа?
– Да. Он даже плакал.
– Но ведь женится.
– Да, – согласилась девочка. – Оля хорошая.
– Лучше твоей мамы?
– Нет. Но тоже хорошая. Мы же не можем одни. И папе скучно, и мне тоже.
– То есть ты забыла маму?
– Нет. Но мамы же нет. А Оля есть.
– А если Оля тоже умрет?
Девочка не ожидала такого вопроса. Никогда об этом не думала. Возможно, смерть мамы была единственной смертью, которую она знала и видела, остальные люди для нее были пока бессмертны.
– Почему?
– Заболеет и умрет.
– Да нет, она здоровая. Ладно, я пойду.
Девочка не то что испугалась разговора – они ничего в таком возрасте не боятся по-настоящему, ей просто стало неприятно. А Лиле очень, очень хотелось ее удержать – она не поговорила с ней о самом интересном.
– Постой. Ты зря волнуешься. Оля никогда не умрет. А маме твоей сколько было?
– Маме? Двадцать восемь.
– Всего двадцать восемь?
– Да. Молодая.
– Она очень мучилась?
__________
__________
__________
____ ____
__________
Куда бы вы ни отправились, попадете в хорошее общество.Через пару дней (то есть выждав приличную паузу) Сторожев позвонил Коле Иванчуку и спросил:
– Я тут подумал: а Лилю нормальные врачи смотрели вообще?
– И нормальные смотрели, и ненормальные.
– А то я бы Раушева привез к тебе, он лучший специалист по таким болезням. Светило.
– Я слышал о нем. Специалист, да, но не бог.
– Коля, я не к тебе его привезу, а к Лиле. Доходит до тебя?
До Коли дошло. Действительно, вылечит Раушев, не вылечит, а для Лили – еще один луч света, еще одна надежда.
– Дошло, спасибо, – сказал он. – Вези свое светило.
Валера позвонил Роману Раушеву, тот согласился посмотреть. Сторожев попросил, чтобы вечером (вечером Даша, наверное, будет дома).
– А я раньше и не смогу.
Раушев осмотрел, ничего нового не сказал Коле, а Лилю успокоил, ласково поговорил с ней. Лиля была благодарна и ему, и Коле, и Валере – стараются, хотят сделать ей лучше. У нее вообще сегодня было благодарное настроение.
– Отдыхай, – сказал ей Коля, и они с Раушевым вышли.
А к двум березам подъехал очередной свадебный кортеж: Лиля слышала смех, крики. Потом хором: «Раз! Два! Три! Четыре!» Невеста и жених целуются, остальные считают. Обычай, который Лиля помнит с детства. И жених с невестой, как правило, стараются, демонстрируя пылкость, а родители настороженно смотрят, возможно, впервые наблюдая этот процесс: родители невесты – как чужой юноша целует их дочь, родители жениха – как чужая дочь целует их сына, и улыбки их натянуты, и почему-то сосет под сердцем нехорошее предчувствие… Лиля однажды, в прежней жизни, попала на свадьбу, затащила соседка, счастливая мать невесты. И там, когда закричали: «Горько!» – и начали счет, невеста, хмыкнув, брезгливо посмотрев на уже окосевшего от самогона жениха, громко сказала: «Да идите вы на х..! Будут они еще тут мне соревнование устраивать! У меня шестой месяц беременности, если кто не знает, а они – горько!» Мать на нее прикрикнула, невеста с мстительной усмешкой сказала ей: «А я вам с отцом говорила: не надо никакой свадьбы. Не послушались – получите! Да отлезь ты, тебе еще чего?» – огрызнулась она на жениха, который дергал ее за рукав и всего лишь хотел, чтобы она села и замолчала…
Тихо стукнула калитка. Кто-то пришел. Или ушли Сторожев с врачом? Что-то в последнее время сбор всех частей. Может, она уже помирает? Да нет, просто так совпало. Один узнал, сказал другому…
Лиля не услышала ни шагов, ни голосов. Лишь какое-то шуршание. Потом пыхтение.
В окне показалась голова девчушки лет восьми. Из свадебной компании, должно быть. Скучно ей стало, пошла обследовать окрестности, забрела во двор, подошла к дому, встала на выступающие кирпичи фундамента, чтобы заглянуть в окно, это же интересно, все чужое интересно. Лиля наблюдала. Сейчас девочка увидит ее, напугается, исчезнет. Как бы ее задержать?
И Лиля сказала негромко и весело:
– Заходи в гости!
Голова повернулась к ней, девочка оценивала ситуацию: нет ли подвоха? Осмотрела лежащую женщину.
– Залезай, залезай, – сказала Лиля.
– Да нет, я так. Я мимо просто шла.
– А кто там женится?
Лиля ожидала, что девочка ответит с детской простотой что-то в духе: «Маша и Саша», считая, что Маша и Саша известны всему свету. Но она оказалась смышленой:
– Вы их же все равно не знаете.
Подумала, поелозила, удерживаясь локтями на подоконнике, и решила пояснить, чтобы ответ не показался невежливым:
– Это папа мой с Олей женится.
Вот оно как. Деликатный случай. Видимо, папа и мама развелись. И папа второй раз женится. Возможно, и мама уже второй раз замужем. Не исключено, что мама присутствует тут же. Интересно, кричит ли «горько»?
– А где мама? – спросила Лиля.
– Умерла, – ответила девочка. И тут же, словно спохватившись, что может огорчить незнакомую тетю, успокаивающе добавила: – Она уже давно. Года два.
Лиле показалось, что где-то под сердцем стало горячо – как всегда, когда она сталкивается с самой близкой для себя темой.
– А вы болеете? – спросила девочка.
– С чего ты решила?
– Ну, вы же днем лежите.
Лиля подумала: если с кем-то об этом и можно говорить всерьез, не стесняясь, не жеманничая, то как раз с детьми. С вот этой девочкой. Ее мне сегодня Бог послал, решила Лиля.
– Да, я болею. Я тоже умру, – сказала Лиля.
Девочка, помолчав, сказала:
– Мама молодая была. Красивая.
Лиля мысленно усмехнулась. Подразумевается, что она, Лиля, немолодая и некрасивая, ей умереть можно.
– Ты ее жалеешь?
– Конечно, – легко ответила девочка.
– А папа?
– Да. Он даже плакал.
– Но ведь женится.
– Да, – согласилась девочка. – Оля хорошая.
– Лучше твоей мамы?
– Нет. Но тоже хорошая. Мы же не можем одни. И папе скучно, и мне тоже.
– То есть ты забыла маму?
– Нет. Но мамы же нет. А Оля есть.
– А если Оля тоже умрет?
Девочка не ожидала такого вопроса. Никогда об этом не думала. Возможно, смерть мамы была единственной смертью, которую она знала и видела, остальные люди для нее были пока бессмертны.
– Почему?
– Заболеет и умрет.
– Да нет, она здоровая. Ладно, я пойду.
Девочка не то что испугалась разговора – они ничего в таком возрасте не боятся по-настоящему, ей просто стало неприятно. А Лиле очень, очень хотелось ее удержать – она не поговорила с ней о самом интересном.
– Постой. Ты зря волнуешься. Оля никогда не умрет. А маме твоей сколько было?
– Маме? Двадцать восемь.
– Всего двадцать восемь?
– Да. Молодая.
– Она очень мучилась?