Слаповский Алексей. Поход на Кремль

   – Димку убили в милиции. Приезжай. И позвони всем.
   – Как убили?
   – А я видел? Приезжай, говорю!
   Толоконько и Чихварев удивились, увидев за окном женщину с трупом на руках, они не ожидали, что Тамара Сергеевна вернется. По крайней мере – так быстро.
   – Зачем она опять пришла? – спросил Чихварев.
   – Иди, узнай, – сказал Толоконько.
   Но Чихварев не стал узнавать.
   Раздался стук.
   – Что будем делать? – спросил Чихварев.
   – Ничего. Пусть стучат. Начнут взламывать, примем меры.
   – Ага. Начальство приедет, а мы тут меры принимаем, – пробурчал Чихварев. – И тетка с трупом у порога. Красиво. Вот что, у меня температура и живот крутит. Я заболел, отпросился и пошел домой.
   Толоконько с удивлением посмотрел на Чихварева:
   – Да ты наглеешь на глазах!
   – Лучше я сам уволюсь, чем меня уволят. Ничего не видел, ни в чем не участвовал. Будь здоров.
   И Чихварев пошел в вытрезвительное отделение, а оттуда – во двор, где у него стояла машина – скромная «девятка» (на другую пока не заработал).
   Дурак дураком, а оказался сообразительный, огорченно подумал Толоконько. Действительно, поди теперь докажи, что сержант замешан. А он будет твердить: заболел, отпросился, ничего не знаю. Скотина.
   Но лейтенанту что теперь делать? Может, тоже уйти? Однако оставить отделение без никого – проступок, граничащий со служебным преступлением.
   Толоконько подошел к окну, приоткрыл форточку, крикнул:
   – Гражданка, подавайте заявление в суд в установленном порядке, если чем-то недовольны! А то для вас же будут неприятности! Я вам сказал: он сам виноват. Он был невменяемый, они все были пьяные!
   – Он не мог быть пьяным, – сказала Тамара Сергеевна.
   – Это почему?
   – Потому что у него аллергия на алкоголь! – закричала Тая. – Он не может пить!
   – Слушайте, что вы придумываете, какая еще аллергия на алкоголь? Разве такая бывает? – чистосердечно удивился Толоконько.
   – Ты убил сына? – спросила Тамара Сергеевна.
   Толоконько ко всему привык и многое повидал, но от этого голоса ему стало жутко. Он захлопнул форточку.
   Лейтенант не мог знать, в самом деле, что у Димы аллергия. Впервые она проявилась, когда Диме было лет четырнадцать. Попробовал какой-то коктейль, и лицо сразу же пошло пятнами. Он подумал, что это просто коктейль такой нехороший, с какой-нибудь химией. На чьем-то дне рождения выпил стопку водки – тот же результат, и даже хуже, сидел минут десять весь красный, задыхался, потом отпустило. Попробовал хлебнуть хотя бы пива – тут же запылали нос и щеки. Пришлось оставить эксперименты.
   – Это к лучшему, – говорил Дима. – А то я бы точно стал алкоголиком.
   Саша завидовал этой спасительной болезни Димы, собственное будущее представлялось ему мрачным, потому что он мог без малейших признаков аллергии пить все вплоть до коктейля «Свистать всех наверх», составленного из пива, водки и подсолнечного масла. После этой смеси организм гарантированно выворачивало, поэтому принимали как рвотное, а вот Саша безо всяких усилий удерживал в себе и даже получал своеобразное удовольствие.

3

   Подъехала машина-«воронок» с надписью «ППС» на борту, оттуда выпрыгнули два милиционера – высокий, совсем молодой, и постарше, коротенький, с пузцом, в чине младшего лейтенанта. Высокий встал у машины и закурил, с любопытством глядя на происходящее, а коротенький обратился ко всем:
   – Что случилось?
   – А вы не видите? – спросил Саша.
   – Ясно, – сказал коротенький и отошел в сторону, доставая телефон. – Ты зачем меня вызвал, Сережа? – спросил он Толоконько, выглядывающего в окно.
   – Помоги, Костя! Забери ее. Тут самосудом пахнет.
   – Забрать? С трупом на руках? Как ты себе это представляешь?
   – Ты друг или нет?
   – Я? Я твой сослуживец, Сережа, – с удовольствием выговорил Костя, который никогда не любил туповатого карьериста Толоконько. – Каждый должен делать свое дело. Ну заберу я ее, а куда должен привезти? В отделение. Так открой дверь и считай, что я привез. Логично?
   Костя засмеялся и кивнул высокому, который как раз докуривал.
   Они сели в машину и уехали.
   Вскоре один за другим стали появляться друзья Саши. И Лика Хржанская, и Сережа Костюлин, и Леня Борисовский, и Коля Жбанов, и Стасик Паклин. Все с трудом выбрались из дома, преодолев сопротивление родителей, Стасику пришлось даже соорудить на постели муляж с помощью подушки и комков одежды.
   Стояли, не приближаясь. Саша шепотом рассказывал всем приходящим, что случилось. Потом они с Сережей ушли и вернулись с банками, с бутылками. Прячась за кустами, все выпили, иначе было просто невозможно осознать страшную новость, что Димы нет.
   Лику, которая была бледной и молчаливой, прорвало, она села на землю и стала рыдать – сдавленно, чтобы не бередить Тамару Сергеевну. Коля Жбанов, жалея ее, сел рядом, погладил по плечу. Лика вдруг обхватила его руками, прижалась, продолжая сотрясаться. Так близко они никогда не были, хотя Коля давно мечтал. Он всю ее ощущал, теплую, приятно тяжелую, грудь ее прижалась к его груди, как родная, будто они были уже муж и жена, которые могут обниматься без какой-то там обязательной цели, а по-родственному. И Коля впервые в жизни почувствовал, что без обязательной цели с девушкой обниматься тоже приятно, он вдруг догадался, зачем люди женятся (раньше этого совершенно не понимал).
   Летняя ночь ушла быстро и легко: чуть стала рассеиваться темень – и вот уже совсем светло, чирикнули два-три воробья – и вот уже птичий гомон со всех сторон, на который многие из этих городских молодых людей раньше не обращали внимания и теперь слушали с каким-то даже удивлением.
   Тамара Сергеевна стояла неподвижно, окаменев. Несколько раз подходили к ней с предложениями помочь, она отказывалась.
   Кем-то вызванный, приехал начальник отделения майор Зубырев. Мужчина подтянутый, аккуратный. При этом справедливый, но не как попало, направо и налево, а по обстоятельствам, в меру разумности.
   – Здравствуйте, что произошло? – спросил он нейтральным голосом, не спеша заранее принимать чью-либо сторону.
   – Убили, – сказала Тая. – Ваш сотрудник убил Диму. И врет, что у него психоз был алкогольный, а Дима совсем не пьет, у него аллергия.
   – Почему не вызвали скорую?
   – Мы в больницу ходили. Там сказали… Там сказали, что… Что он…
   – Все равно надо вызвать. Не на руках же его держать.
   Тамара Сергеевна смотрела на майора и не понимала.
   – Он убил, – сказала она. – Его надо расстрелять.
   – Разберемся, – пообещал Зубырев.
   Он постучал в окно, Толоконько увидел его, открыл дверь, впустил и тут же закрыл.
   Зубырев с отвращением смотрел на помятую и хмурую физиономию лейтенанта.
   – Сам не мог разрулить?
   – Нет, но вы видите же… Там их целая толпа собралась.
   – Рассказывай.
   Толоконько рассказал: привезли пьяную молодежь из ресторана «Три звезды».
   – Кто привез?
   – Ребята из ОМОНа привезли.
   – А ты зачем их принял? «Три звезды» разве наш район?
   – А разве нет? Близко же.
   – Ты до сих пор не знаешь, где наш район?
   Толоконько молчал.
   – Дальше, – приказал Зубырев.
   – Ну оформили, засадили оклематься.
   – Покажи.
   – Что?
   – Как оформили?
   – Да мы уже выпустили всех.
   – То есть никого не оформляли?
   Толоконько молчал.
   – Дальше, – приказал Зубырев.
   – Ну потом видим…
   – Видим – это кто?
   – Я и Чихварев. Он отпросился, живот заболел. Только, товарищ майор, я сомневаюсь. Он просто решил уклониться…
   – Не отвлекайся!
   – Ну видим, они более или менее в себя пришли, и решили отпустить. А этот запсиховал спьяну…
   – Он был трезвым, как выясняется. У него аллергия.
   – Да врут они, не бывает такой аллергии! На алкоголь? Первый раз слышу!
   – А если бывает?
   Толоконько молчал.
   – Дальше, – приказал майор.
   – Короче, он на меня полез, это Чихварев может подтвердить, я его оттолкнул, он упал, и головой.
   – Ясно. И что будем делать?
   – Надо мамашу как-то убрать. Скоро люди пойдут везде… Резонанс будет.
   – Какие ты слова сразу вспомнил: резонанс! Убрать-то надо, а как?
   Толоконько молчал.
   – Ты понимаешь, лейтенант, что, если сейчас не решить, это разнесется по всей Москве? А сейчас такое время, что сплошным потоком на милицию клевета идет! Ты понимаешь, что надо немедленно принимать какие-то меры?
   – Понимаю.
   – Так принимай, твою-то в бога душу!
   – А что делать, товарищ майор?
   – Я за тебя еще думать должен? Ты нагадил, ты за собой и убирай!
   – Может, я извинюсь перед ней? – спросил Толоконько. Он понимал, что предложение нелепое, но тянул время, так как не представлял, что на самом деле делать.
   – Ага! – подхватил Зубырев. – Извините, мамаша, что я убил вашего сына!
   – Я не убивал. Он напал и… головой стукнулся.
   – Тогда за что извиняться? За то, что головой стукнулся?
   – Ну вообще.
   – И ты думаешь, она после этого уйдет?
   – Не знаю.
   – А чего она хочет? – задался Зубырев вопросом, с которого следовало начать.
   Это его настолько заинтересовало, что он, оставив Толоконько, сам вышел поговорить с Тамарой Сергеевной.
   – Трагическая случайность, – сказал он. – Ваш сын упал и ударился. Наш сотрудник, конечно, виноват, но мы примем меры. А вы, извините, чего хотите? Может, вас домой отвезти?
   – Он убил, – сказала Тамара Сергеевна. – Его надо тоже убить.
   – Если понадобится, доведем до суда, и как суд решит. Вы согласны, что все должно быть в законном порядке?
   – Нет, – сказала Тамара Сергеевна. – Его убили не в законном порядке. И этого пусть застрелят не в законном порядке.
   – Интересно вы рассуждаете! – воскликнул майор, чувствуя моральное ободрение за счет чужой неправоты. – По-вашему, надо его вывести сюда на крыльцо и расстрелять?
   – Да.
   – Ну вы даете!
   Майора так это развеселило, что он даже коротко рассмеялся, но тут же послышался окрик Саши Капрушенкова.
   – Ты что ржешь, мерин? Перед тобой человек убитый, между прочим!
   Давно с Зубыревым так не говорили. Он разозлился, но не показал вида.
   Он понял, что сошедшую с ума мать (а она явно не в себе) нужно под любым предлогом отсюда удалить. Силой не получится, это уже ясно. То есть получится, но с большим скандалом, с последствиями.
   «Когда не знаете, как поступить, поступайте по закону», – говорил на последнем большом совещании замминистра Бельцов, по прогнозам – будущий министр.
   Да, по закону, по суду. На это надо напирать.
   – Уважаемая, мы согласны хоть растерзать нашего сотрудника, – сказал Зубырев очень убедительно. – Прямо на ваших глазах. Я лично очень хочу это сделать. Но не могу. А нужно вот что: подаете заявление в прокуратуру и точно указываете, какую меру наказания вы требуете для виновника.
   – В прокуратуру? – встрепенулась Тамара Сергеевна, услышав знакомое грозное слово.
   – Да. Самое верное. Они так просто не оставят. Это я вам неофициально советую, так что вы на меня не ссылайтесь, хорошо?
   – А прокуратура далеко?
   – Я объясню.
   Зубырев начал объяснять, Тамара Сергеевна напряженно вслушивалась, Зубырев увидел, что она его не понимает. Тогда он стал втолковывать стоявшей рядом Тае. Тая кивала, запоминая.
 
   Все больше становилось на улице людей и машин.
   Многие видели женщину, идущую куда-то с юношей на руках в сопровождении молодежи. Каждый догадывался самостоятельно. Ночная драка. Нападение хулиганов. Сбило машиной. Мало ли. Жалели, конечно. Но шли и проезжали дальше, мимо, потому что слишком много дел и потому что не хватит сил жалеть всех, кто гибнет в Москве за один только день. Вон, впереди, уже авария, две машины столкнулись, и водитель одной пострадал, выносят из машины, кровь каплет, может, тоже уже мертвый – что ж теперь? – такова жизнь.
 
   Межрайонная прокуратура размещалась в двухэтажном отдельном здании.
   Работники ее только начали съезжаться. Один из них спросил, в чем дело, друзья Димы объяснили, он сказал, что с этим не сюда.
   – Начинается, – сказал Леня Борисовский. – Не сюда, не туда. А куда?
   Работник пожал плечами и поспешил удалиться.
   Другой работник с анонимным видом посоветовал дождаться межрайонного главного прокурора, который вот-вот приедет. И исчез.
   Об этом сообщили Тамаре Сергеевне и посоветовали сесть на лавку, подождать.
   Она осторожно села, стараясь лишний раз не шевелить, не беспокоить сына.
   Прокурор Дольников был в пробке на подъезде к прокуратуре, когда ему позвонил Федянин – человек верный, свой. И сообщил странную новость: у прокуратуры сидит женщина с трупом сына и ждет Дольникова, чтобы к нему обратиться.
   – С чем?
   – Наверно, с жалобой.
   – На кого?
   – Не знаю.
   – Быстро узнай, а потом звони!
   Через пять минут Федянин перезвонил:
   – Его друзья, ну того, кто погиб, говорят, что они были в шестьдесят шестом отделении, их выпустили, а его оставили, а он потом оказался мертвый, приехала мать, забрала его, ее направили к нам.
   – Зачем?
   – Не знаю.
   – Кто главный в шестьдесят шестом?
   – Майор Зубырев.
   – Телефон есть? Личный желательно.
   – Есть. Я уже узнал.
   – Говори.
   Через несколько секунд Дольников звонил Зубыреву:
   – Дольников говорит. Это что за фокусы?
   – А что? – удивился Зубырев.
   – Ты зачем ко мне мать с мертвым ребенком послал?
   – Какую мать с ребенком?
   – Майор, ты не шути!
   – Не с ребенком, а со взрослым, наверно? То есть он ребенок, но он уже какой ребенок, он большой, – путал Зубырев, будто это было важно.
   – Большой, маленький, я спрашиваю, зачем ты его ко мне послал? То есть ее с ним?
   – Я не посылал. К нам сюда их ОМОН привез из «Трех звезд», из ресторана. Я ей объяснил, что эти дела решаются через суд, через прокуратуру. Ведь так? Мы же сами никаких следственных мероприятий не проводим, у нас наземная работа, без фокусов. Короче, я ей теоретически. А что она к вам пошла, это ее личная инициатива, – туповато отбивался Зубырев, по привычке выставляя себя глупее, чем он был на самом деле. Ибо народная мудрость гласит: с дураков спрос меньше. А кто боится казаться дураком, он-то и есть полный дурак.
   Дольников отключился. По сути, теперь уже неважно, кто послал. Создалась нелепая ситуация: перед прокуратурой женщина с трупом. И пусть ни женщина, ни труп не имеют к прокуратуре и лично к Дольникову никакого отношения, есть люди, которые смогут этот скандал использовать против него, Дольникова. Приказав шоферу отъехать в сторону и остановиться, Дольников взялся распоряжаться по телефону. Сначала скомандовал Федянину.
   – Федянин, мигом вызови скорую и патрульных. Скорая там рядом у нас, должны быстро приехать. Пусть заберут мать с сыном. А патрульные пусть возьмут молодежь. И молодежь эту скажи им отвезти в шестьдесят шестое отделение! Объясни, что так надо!
   Потом позвонил сотруднице Лукашовой, славящейся умением говорить с людьми, сказал, чтобы она побеседовала с неожиданной посетительницей и попробовала ее склонить покинуть территорию, поехать в больницу, а еще лучше домой – мягко, упирая на какие-нибудь эмоции. Ну, как это у вас, женщин? Типа дома и стены помогают и прочая бурда в этом духе.
 
   Тамара Сергеевна ждала.
   Федянин вызывал скорую и патрульных.
   Лукашова вышла в своем синем форменном элегантном костюме, села на лавку с краешка, стараясь не касаться мертвого тела, сказала:
   – Господи, несчастье какое. Как вас зовут?
   – Кого?
   Тамара Сергеевна подняла на нее глаза. Она увидела симпатичную молодую женщину с очень ровной и гладкой кожей на лице. У Тамары Сергеевны никогда не было такой кожи. Какие-то крохотные яминки, выщербинки, цвет бледно-серый, хотя и спортом занималась, и до сих пор на воздухе с детьми работает в спортивной школе… Она всегда завидовала такому цвету лица, такой коже. Она хотела, чтобы невеста ее Димы была такая – с хорошей кожей, высокая, стройная. Поэтому она по-доброму смотрела на Лукашову, хотя и не поняла ее вопроса.
   – Вас, вас как зовут? – повторила Лукашова.
   – Тамара Сергеевна.
   – А его? Это сын?
   – Дмитрий.
   – Какое горе, какое горе… Мы сделаем все возможное. Все, кто виноват, будут наказаны.
   – Вы прокурор?
   – Нет, я… Прокурор будет потом, позже. Если не задержится. У него очень много важных дел.
   – Я подожду.
   – Зачем? Вы ведь хотите заявление написать?
   – Да.
   – Это можно в любое время. Если хотите, я сама напишу, а вы подпишете. Я принесу бумагу, хорошо?
   – Нет. Я подожду.
   И как ни уговаривала Лукашова, Тамара Сергеевна осталась при своем: никуда не пойду, буду ждать главного. Она решила, что будет общаться только с главными.
   Приехала скорая. Вышел врач лет пятидесяти, утомленный, с темными кругами у глаз.
   – Кто вызывал?
   – Я! – бежал от здания Федянин. – Видите: женщина в ступоре! Сына мертвого держит. Дико, согласитесь?
   Врач подошел, сказал Тамаре Сергеевне:
   – Поедемте?
   – Куда?
   – В больницу.
   – Нет, извините. Ему не надо уже, а мне тем более.
   Врач постоял и пошел к машине.
   – Вы куда это? – побежал за ним Федянин. – Вы обязаны… Вы что, неприятностей хотите? Неоказание помощи – подсудное дело! Вас накажут!
   Врач резко повернулся.
   – Ты, оглодок! – сказал он молодому Федянину. – Не родился еще тот человек, который может меня наказать! Понял? Подрасти сначала, пидаренок, а потом будешь про подсудное дело бормотать. Соплюн нашелся, наказанием грозит! Иди, работай свое дело, бублик надкусанный!
   Излив душу в таких неприятных, хоть и витиеватых выражениях, врач сел в машину и уехал.
   А патрульная машина поступила еще проще. Дело в том, что вызвана была та же группа, что приезжала к шестьдесят шестому отделению милиции. Федянин по телефону сообщил, что происходят беспорядки у прокуратуры, но не уточнил какие. Младший лейтенант Костя узрел из машины женщину с убитым сыном, которую уже видел, и приказал шоферу, не останавливаясь, поворачивать. Тот сделал круг по двору, и машина скрылась.
   Федянин пошел в здание, размышляя, что он будет докладывать Дольникову.
   Лукашова присоединилась к нему, раздраженно произнесла:
   – Я не знаю, что еще мы можем сделать!

4

   Тем временем к друзьям Димы подошел их ровесник Юра Цедрин. Он жил в пятиэтажке напротив прокуратуры. Вчера вечером с друзьями, либерал-патриотами, он пытался замутить очередную акцию протеста против запрета акций протеста – или что-то в этом духе (забылось, потому что предложений, чему посвятить акцию, было много, поневоле запутаешься). Рассчитывали собрать хотя бы двести человек, надеялись, что придут журналисты с кинокамерами и фотоаппаратами, что власти кинут на усмирение ОМОН, но как-то не заладилось. Собралось десятка два человек и еще десяток зевак, журналистов не было, ОМОНа не было, поснимали на мобильные телефоны друг друга и разошлись, чтобы дома запустить свежие видеоролики в Интернет.
   И вот Юра, потягиваясь перед окном и собираясь лечь спать, увидел нечто странное. Политическое чутье подсказало ему поживу. Он отправился туда и через пять минут знал уже все. Выяснилось, что о Диме Мосине он слышал, что один из Диминых бывших одноклассников по кличке Йогурт – активный деятель либерально-патриотического движения, что Дима этому движению сочувствовал. Узнав, как вел себя Дима в милиции, Юра утвердился в мысли, что это была акция в типично либерально-патриотическим духе. Позвонил Йогурту, позвонил другим. Сначала говорил:
   – Тут одного парня менты забили.
   А потом:
   – Тут одного из наших убили.
   А потом:
   – Слышал? Диму Мосина убили. Не знаешь? Друг Йогурта, идеолог наш фактически, он просто не светился!
   Тае не нравились эти переговоры, но она уже ничего не могла сделать: к прокуратуре сходилось все больше молодого народа. Единственное, о чем просила Тая, – держаться подальше от матери, не беспокоить ее.
   Только Йогурт осмелился, подошел, спросил:
   – Тамара Сергеевна, узнаете меня?
   – Миша?
   – Да. Не беспокойтесь, мы отомстим. Они все в гробу перевернутся!
   И Йогурт отошел.
   – В каком гробу? – спросил Юра. – Ты о ком?
   – Неважно. Сначала всех уложим, а потом они перевернутся.
   Молодые люди толпились, волновались, осознавали, что дело серьезное, но никто толком не понимал, что надо делать.
   А Федянин вынужден был сообщить Дольникову о происходящем: обстановка не улучшилась, а ухудшилась, причем он не понимает, что вообще происходит. Какие-то еще отморозки набежали.
   – Сколько? – спросил Дольников.
   – Да полсотни уже.
   – Тогда так, – соображал умный Дольников. – Этот балбес из шестьдесят шестого сказал, что их привез ОМОН из ресторана «Три звезды». Надо, чтобы они пошли туда. Надо их убедить, что виноваты работники ресторана, вызвавшие ОМОН. А когда они туда придут и начнут громить ресторан, с ними будет легче работать.
   – А если не начнут?
   – Начнут. В крайнем случае позвони Ложкину, он тебе даст пару парней, они знают, что делать. Только быстро, быстро, мне работать надо!
 
   Что-то вокруг происходило, Тамара Сергеевна не замечала. Перед ее глазами было одно и то же воспоминание, давнишнее. Она была на даче, подвязывала к колышкам помидорные кусты, и вдруг крик:
   – Там чей-то мальчик утонул!
   Она бежала к пруду, обмирая от ужаса, и другие бежали, кто слышал этот крик. Примчались, метались по пустому берегу. И тут Тамара Сергеевна увидела Димку, который с друзьями шел от кустов, где они что-то делали. И бросилась к нему, сначала дала затрещину, потом изо всех сил обняла.
   Выяснилось: мальчишки напугали дачную девочку – уронили в воду что-то, искали, ныряли, чтобы достать, она увидела и спросила, что ищут, они хмуро сказали: «Васька утонул!» – придумав какого-то Ваську, которого среди них и не было, она перепугалась и обрадовалась, что у нее такая страшная и интересная новость, и побежала со всех ног рассказать всем. Так все и вышло.
   В Тамаре Сергеевне это осталось навсегда: как она бежала, уже мысленно прощаясь с сыном, готовая к худшему (и это ее грех навсегда), и вдруг он – живой и невредимый, целый, веселый…
   Ей это потом постоянно снилось, сокращаясь и сжавшись до двух моментов: вот она бежит – и ей страшно, а вот он идет – и это счастье.
   Теперь же Тамаре Сергеевне казалось, что она получила наконец свою расплату за то, что тогда посмела подумать, что ее сын может погибнуть. Ты поверила в это – так получай.
   Но ведь не сам же он. Его убили.
   И опять ей вспоминалось: она бежит к пруду, он идет от кустов. Она бежит, он идет.
   Она уже устала от этого, пыталась усилием воли переключиться на что-то другое. Мало ли хороших воспоминаний? Нарочно вспоминала давнишний день, когда он пошел сфотографироваться на паспорт, принес фотографии, показал, ей не очень понравилось: «В жизни ты лучше», а потом он ушел гулять, а она мимоходом опять посмотрела, и села, и долго сидела, не вставая, вглядываясь, понимая: да, он не похож на того, кем она привыкла его видеть, не похож на любимого, маленького, потому что – вырос. На фотографии это выглядело так, будто сняли ее ребенка, остановили этим мгновение – и он тут же стал от этого взрослым.
   Но опять: она бежит в ужасе, он идет – счастливый. И опять, и опять.
   Подошла Тая, сказала:
   – Они хотят идти к ресторану.
   – К какому ресторану, зачем?
   – К ресторану «Три звезды». Мы там были, нас взяли оттуда. А взяли потому, что хозяин велел обслуге вызвать ОМОН. То есть получается, что это они виноваты.
   Тая видела, что друзья и те, кто пришли позже, загорелись этой идеей. Действительно, какая-то правда в этом была: если бы на них не натравили ОМОН, ничего бы не было.
   Поэтому она словно советовалась с Тамарой Сергеевной.
   – А прокурор? – спросила Тамара Сергеевна.
   – А что прокурор? Он только принимает заявления. Он ни при чем.
   – Значит, они вызвали ОМОН, чтобы вас забрали?
   – Да.
   – Какое они имеют право? Вы разве вели себя плохо, хулиганили?
   – Мы стихи читали. И Дима. То есть Дима как раз больше всех читал. Книга все-таки вышла.
   – И им не понравилось? И они решили, что его надо убить?
   Тамара Сергеевна встала, пошатнулась, но выпрямилась.
   – Идем!
 
   Они шли, и их становилось все больше. Преимущественно молодежь. Впереди медленно шла Тамара Сергеевна, ее никто не обгонял, понимали – нельзя.
   Прибывали сзади и с боков.
   Спрашивали: куда, зачем?
   Им отвечали разные люди по-разному, постепенно сложилась следующая картина: молодые либерал-патриоты собрались в ресторане «Три звезды», чтобы обсудить свою политическую программу и заодно отметить выпуск книги стихов одного из главных участников движения, Димы Мосина. Йогурт, лидер, не успел туда попасть, его нарочно задержали по дороге. Остальных схватили, избили, отволокли в милицию, там опять избили, в том числе Диму Мосина. Его – до смерти. Испугались, выпустили всех, просили не раздувать историю, но кто же смирится с таким откровенным произволом?
   – А почему в «Трех звездах»? – спросил кто-то. – Туда наши не ходят.
   – Нарочно пошли! Чтобы уесть эту сволочь! – тут же найден был ответ.
   Йогурт хоть и знал, что по фактам было не совсем так, помалкивал. Да, пусть не совсем так и даже совсем не так, то есть этого вовсе не было. Но – могло быть? Могло. А массовый протест пора организовать? Пора. Значит, в принципе, все честно.