Страница:
Слава Сэ
Сантехник. Твоё моё колено
© Слава Сэ, 2013
© ООО «Издательство АСТ»
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
© ООО «Издательство АСТ»
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Начало
Мне сорок два года. Я учусь в четвёртом классе, в первом классе, работаю сантехником и ещё пишу сценарии по ночам. Засыпая, смотрю на будильник. Это самый бесчувственный из моих знакомых негодяев. Он всем циферблатом показывает, что спать осталось три часа. Ни мольбы, ни угрозы не трогают его механическое сердце. В 6:30 он начнёт грохотать и биться. За пять минут до его припадка я просыпаюсь сам, смотрю на него с ненавистью. Дезактивирую кнопку его страшного, иерихонского звонка, клянусь себе в воскресенье отоспаться. А сегодня детям в школу. Я кричу за стену:
– Маша, вставай!
Маша говорит, что способна одеться мгновенно. Если её не торопить, то она покажет, как быстро и аккуратно может собраться. Это будет что-то удивительное. А если не завтракать, то можно спать ещё четырнадцать минут, океан времени.
Сил скандалить нет, мы вяло препираемся. Потом Маша приходит сама. Белокурая, лохматая, в руках подушка, одеяло и кот Федосей породы татарская овчарка. Животное притворяется дохлым в надежде переехать на помойку. Там-то уж можно будет спать сколько влезет. Но Маше одиннадцать, её не проведёшь просто так, свесив лапы. Она укладывается рядом, возится, пыхтит, задаёт триста вопросов и рассказывает новости.
Ляля не может спать, если за стеной разговаривают. Она тоже приходит, темноволосая, худая, очень сердитая. Ей семь лет. Лялю возмущает семья, которая валяется в родительской постели без неё. Будто она изгой, оторви да брось. Никто даже не позвал. Но Ляля готова всех простить, если её пустят в середину. Девочки лупят друг друга подушками и мучают скотину. Значит, уже не проспим, можно закрыть глаза на секундочку. Собственно, я не собираюсь спать, только дождусь, пока давление в глазных яблоках сравняется с атмосферным. Минутная стрелка сразу прыгает вперёд на половину циферблата. Наш будильник, как вы поняли, просто кладезь подлостей. Тут в дом приходит последний персонаж майского утра – паника.
Одеваются дети с ничтожной, почти отрицательной скоростью. Давно надо выехать, но завтрак не съеден, портфели не собраны, косы не заплетены.
И это редкий случай, когда мне лысому завидуют волосатые девочки.
В машине Ляля просит выдать один лат двадцать сантимов в счёт будущих учебных побед. Этого хватит на суп и шоколад. Маша доросла до огромных трат. Ей нужны шницель, какао, театр и злобная репетиторша по немецкому языку. За десять латов в день она уважает меня как отца и как личность. Момент выдачи денег кажется наилучшим, чтобы интересоваться уроками. Ляля снова возмущена. В первом классе вообще не задают. Я уточняю на всякий случай:
– А ты в каком?
Она говорит:
– В первом, разумеется!
Маша бурчит ругательства на немецком языке, которые я не понимаю. Потом выхватывает из ниоткуда лист с синими каракулями. Очень эффектно, как Копперфильд. С её слов, так выглядит домашняя работа по литературе. Мне кажется, я уже видел эту клинопись раньше. Но Маша клянётся, работа свежая. Никто не разбирает её кракозябры, поэтому и спорить невозможно.
Мы едем в школу, город пуст.
– Потому что воскресенье, – вспоминает Маша.
Разворачиваемся, настроение ухудшилось. Вернуться и доспать нельзя, по воскресеньям дети необузданны. Лучше всего поехать в Юрмалу. У нас прекрасный климат. Триста дней в году дождь, в остальном – сплошное солнце. Вероятность хорошей погоды 15 %. В Юрмале простор, море, ионы йода. К тому же можно поручить девочкам прорыть тоннель до Новой Зеландии и получить, таким образом, семнадцать минут для сна в кустах.
Собираем пляжные принадлежности. Корзина для пикников огромна. Это настоящая кибитка с ручками. Дети складывают в неё всё, кроме пустой мебели. Они готовы взять и мебель, но не могут поднять. Хула-хуп тоже не лезет, мы выгружаем хула-хуп. Пользуясь девичьей рассеянностью, я оставляю также зонт, два мяча, свитер, фонарик и шахматы.
Весёлые и нарядные, мы идём в аптеку. Нужен бальзам от солнца. В вопросах загара мы страшные оптимисты. В аптеке бальзама нет, есть шоколад. Чтобы оттирать его со щёк и пальцев, нужны будут влажные салфетки. Их тоже нет, есть туалетная бумага, восемь рулонов. По одному их продавать невозможно, говорит строгая тётя. «Гигиены много не бывает», – думаю я, прижимая рулоны к груди.
В юности я посещал пляж налегке и в дерзких шортах. Там был огромный выбор сырокопчёных женщин. Они медленно вращались, подставляя зрителям свои лучшие стороны. Я выбирал худых и непрактичных, чтобы вместе потом ненавидеть быт. Теперь быт ненавидит меня. На моей кухне коллекция ёршиков, тряпочки для разных видов грязи, три швабры и пылесос с турбиной, великий кошачий ужас. Я умею красными трусами перекрасить простыни в розовый цвет. Я разработал семь способов скормить детям луковый суп как суп без лука. У меня даже утюг где-то был. И на пляж я выхожу как грузовой цыганский конь, с кибиткой и упаковкой туалетной бумаги в зубах. Загорающие переживают насчёт моих намерений.
Начинается активный отдых: мы два часа спим в дюнах, завернувшись в простыню. Мы рано встали и не хотим бадминтона. Замёрзнув как следует – уходим. И бумагу уносим непочатой, на радость пляжу. Обедать в такой день нужно непременно шашлыком в армянском ресторане. Мясо без гарнира из любого понедельника сделает субботу. А уж из воскресенья и подавно.
Разводиться было страшно. Казалось, этот быт, эти дети – всё обвалится, накроет и погребёт. Но год прошёл, небо не рухнуло. Я выучил телефон домоуправления и ищу макароны со скидкой. Купил танк с антенной и жужжу им по квартире. И железную дорогу завёл площадью в полторы кухни. И наконец-то съел три эклера подряд, как обещал себе в детстве. Уже в этой жизни я могу спать днём, НЕ ездить в путешествия, смотреть Евроспорт и банки не мыть, а сразу выбрасывать. Могу путать дни недели, покупать ненужные вещи, чистые детские трусы разыгрывать в лотерею. Я приобрёл велотренажёр и отлично похудел, пока тащил его наверх. Теперь это нужное устройство высится в гостиной как статуя личной моей Свободы. И никто не скажет, что деньги потрачены зря. Наоборот, все рады и ссорятся за право крутить педали. Маленькая Ляля сожгла три калории из тех пяти, что в ней были.
Когда в кровати ворочается одна и та же женщина, это хорошо. Не помню чем, но я был доволен. Мне нравилось наблюдать, как лохматая и недовольная с утра жена становится ухоженной и милой уже к вечеру. Или не очень милой. Всякое бывало. Год прошёл, жизнь колосится. И дай нам Боже не скучать о тех, кто нас не любит.
– Маша, вставай!
Маша говорит, что способна одеться мгновенно. Если её не торопить, то она покажет, как быстро и аккуратно может собраться. Это будет что-то удивительное. А если не завтракать, то можно спать ещё четырнадцать минут, океан времени.
Сил скандалить нет, мы вяло препираемся. Потом Маша приходит сама. Белокурая, лохматая, в руках подушка, одеяло и кот Федосей породы татарская овчарка. Животное притворяется дохлым в надежде переехать на помойку. Там-то уж можно будет спать сколько влезет. Но Маше одиннадцать, её не проведёшь просто так, свесив лапы. Она укладывается рядом, возится, пыхтит, задаёт триста вопросов и рассказывает новости.
Ляля не может спать, если за стеной разговаривают. Она тоже приходит, темноволосая, худая, очень сердитая. Ей семь лет. Лялю возмущает семья, которая валяется в родительской постели без неё. Будто она изгой, оторви да брось. Никто даже не позвал. Но Ляля готова всех простить, если её пустят в середину. Девочки лупят друг друга подушками и мучают скотину. Значит, уже не проспим, можно закрыть глаза на секундочку. Собственно, я не собираюсь спать, только дождусь, пока давление в глазных яблоках сравняется с атмосферным. Минутная стрелка сразу прыгает вперёд на половину циферблата. Наш будильник, как вы поняли, просто кладезь подлостей. Тут в дом приходит последний персонаж майского утра – паника.
Одеваются дети с ничтожной, почти отрицательной скоростью. Давно надо выехать, но завтрак не съеден, портфели не собраны, косы не заплетены.
И это редкий случай, когда мне лысому завидуют волосатые девочки.
В машине Ляля просит выдать один лат двадцать сантимов в счёт будущих учебных побед. Этого хватит на суп и шоколад. Маша доросла до огромных трат. Ей нужны шницель, какао, театр и злобная репетиторша по немецкому языку. За десять латов в день она уважает меня как отца и как личность. Момент выдачи денег кажется наилучшим, чтобы интересоваться уроками. Ляля снова возмущена. В первом классе вообще не задают. Я уточняю на всякий случай:
– А ты в каком?
Она говорит:
– В первом, разумеется!
Маша бурчит ругательства на немецком языке, которые я не понимаю. Потом выхватывает из ниоткуда лист с синими каракулями. Очень эффектно, как Копперфильд. С её слов, так выглядит домашняя работа по литературе. Мне кажется, я уже видел эту клинопись раньше. Но Маша клянётся, работа свежая. Никто не разбирает её кракозябры, поэтому и спорить невозможно.
Мы едем в школу, город пуст.
– Потому что воскресенье, – вспоминает Маша.
Разворачиваемся, настроение ухудшилось. Вернуться и доспать нельзя, по воскресеньям дети необузданны. Лучше всего поехать в Юрмалу. У нас прекрасный климат. Триста дней в году дождь, в остальном – сплошное солнце. Вероятность хорошей погоды 15 %. В Юрмале простор, море, ионы йода. К тому же можно поручить девочкам прорыть тоннель до Новой Зеландии и получить, таким образом, семнадцать минут для сна в кустах.
Собираем пляжные принадлежности. Корзина для пикников огромна. Это настоящая кибитка с ручками. Дети складывают в неё всё, кроме пустой мебели. Они готовы взять и мебель, но не могут поднять. Хула-хуп тоже не лезет, мы выгружаем хула-хуп. Пользуясь девичьей рассеянностью, я оставляю также зонт, два мяча, свитер, фонарик и шахматы.
Весёлые и нарядные, мы идём в аптеку. Нужен бальзам от солнца. В вопросах загара мы страшные оптимисты. В аптеке бальзама нет, есть шоколад. Чтобы оттирать его со щёк и пальцев, нужны будут влажные салфетки. Их тоже нет, есть туалетная бумага, восемь рулонов. По одному их продавать невозможно, говорит строгая тётя. «Гигиены много не бывает», – думаю я, прижимая рулоны к груди.
В юности я посещал пляж налегке и в дерзких шортах. Там был огромный выбор сырокопчёных женщин. Они медленно вращались, подставляя зрителям свои лучшие стороны. Я выбирал худых и непрактичных, чтобы вместе потом ненавидеть быт. Теперь быт ненавидит меня. На моей кухне коллекция ёршиков, тряпочки для разных видов грязи, три швабры и пылесос с турбиной, великий кошачий ужас. Я умею красными трусами перекрасить простыни в розовый цвет. Я разработал семь способов скормить детям луковый суп как суп без лука. У меня даже утюг где-то был. И на пляж я выхожу как грузовой цыганский конь, с кибиткой и упаковкой туалетной бумаги в зубах. Загорающие переживают насчёт моих намерений.
Начинается активный отдых: мы два часа спим в дюнах, завернувшись в простыню. Мы рано встали и не хотим бадминтона. Замёрзнув как следует – уходим. И бумагу уносим непочатой, на радость пляжу. Обедать в такой день нужно непременно шашлыком в армянском ресторане. Мясо без гарнира из любого понедельника сделает субботу. А уж из воскресенья и подавно.
Разводиться было страшно. Казалось, этот быт, эти дети – всё обвалится, накроет и погребёт. Но год прошёл, небо не рухнуло. Я выучил телефон домоуправления и ищу макароны со скидкой. Купил танк с антенной и жужжу им по квартире. И железную дорогу завёл площадью в полторы кухни. И наконец-то съел три эклера подряд, как обещал себе в детстве. Уже в этой жизни я могу спать днём, НЕ ездить в путешествия, смотреть Евроспорт и банки не мыть, а сразу выбрасывать. Могу путать дни недели, покупать ненужные вещи, чистые детские трусы разыгрывать в лотерею. Я приобрёл велотренажёр и отлично похудел, пока тащил его наверх. Теперь это нужное устройство высится в гостиной как статуя личной моей Свободы. И никто не скажет, что деньги потрачены зря. Наоборот, все рады и ссорятся за право крутить педали. Маленькая Ляля сожгла три калории из тех пяти, что в ней были.
Когда в кровати ворочается одна и та же женщина, это хорошо. Не помню чем, но я был доволен. Мне нравилось наблюдать, как лохматая и недовольная с утра жена становится ухоженной и милой уже к вечеру. Или не очень милой. Всякое бывало. Год прошёл, жизнь колосится. И дай нам Боже не скучать о тех, кто нас не любит.
Всё не так
Сначала женщины бросают в шутку:
– Я с тобою разведусь!
Будто пробуют боль на зуб. Потом представляют, как хлопнут дверью и как загомонят подруги. Иногда даже плачут для тренировки. К минуте развода у них уже всё готово: чемодан, временное жильё, мокрые слёзы, идеальный баланс лжи и правды в показаниях. Даже ракетчики не готовятся к войне так тщательно.
Мужчины легкомысленней. Они не помнят, что женаты, пока не возникает этот странный повод – второй раз в ЗАГС. Потом, очень неожиданно, вдруг пустеет шкаф, кастрюли пропали и очередь в ванную отменена. И некого спросить, чем закончилось у Варьки с новым хахалем. Это как проснуться ночью на троллейбусной остановке в каком-нибудь Гомеле. Без сердца, без памяти, без жилья и самооценки, с одним лишь предписанием на алименты. Неудивительно, что женщины любят свадьбы, а у парней от этого слова шерсть на загривке топорщится.
В 2009 году случилась эпидемия разводов. Пострадали десятки отличных, ни в чём не виноватых мужчин. Без повода и предварительных провокаций жёны стали уходить. Раньше для ощущения новизны им хватало перестановки мебели, но в тот год непременно хотелось рвать пуповины. У одного моего знакомого после развода выросли коричневые круги вокруг глаз. Его печень не выносила расставаний. Второй исхудал и даже снимался в рекламе диеты наравне с анорексичками. Третий спрашивал «за что?» так часто, что отучил звонить родную мать. Четвёртый женился на форменной бабе-яге. Ему нравилась особенная верность этой необычной женщины.
В обмен на преданность он мог не замечать ни клюку её, ни ступу.
И только я оказался скалой. Уход жены ничто во мне не изменил. Я даже съездил на рыбалку, настолько было всё равно. Рыбы не поймал, но хорошо поговорил с дождевым червяком.
– Какой во мне смысл? – спрашивал я у животного. – Почему не ты, гармоничное творение, насаживаешь меня на крючок?
И круги вокруг моих глаз были не коричневыми, а фиолетовыми, это модный цвет.
Разводились молча. Худшего партнёра быть не может, поняла однажды Люся. Живая вода путешествий, знакомств, отдыха с континентальным завтраком не могла к ней пробиться – таким лежачим камнем оказался я в её судьбе. Подруги находили смысл жизни в бутиках северной Италии, на пляжах Индийского океана и в джунглях Коста-Рики. Их существование имело резон. А Люся напрасно блуждала в темноте брачных отношений. Юность миновала, а она мало что приобрела и нигде почти не отдохнула.
Я бы и рад купить ей счастье. Но её представления о достойном бытии развивались быстрей моих доходов. Всё рухнуло, когда её подруга попала в плен любовного параллелограмма. Или даже параллелепипеда. Её муж завёл подружку. Чтобы любовь и анти-любовь не аннигилировали при случайной встрече, муж купил жене домик в Лигурии. Мужу повезло с профессией, он работал банкиром. Именно в Италии, общественный транспорт в нужной степени нерегулярен и жена нипочём не приедет орать глупости о любви и предательстве, считал муж.
– Боже, как унизительно! – заплакала женщина, осмотрев небольшую итальянскую гостиную, спаленку, садик и гараж с нескромной «лянчей». Это невыносимо, когда от тебя откупаются видом на залив. Будто настоящую любовь можно измерить деньгами и виллами. Десять лет она считала этого мерзавца своим собственным. Почти уже начала ему доверять. И такая благодарность.
– Он прямо швырнул в меня и дом этот, и машину! Как он мог! – причитала женщина, тряся ключами от счастья.
Между тем муж развернулся всем своим банком в сторону любовницы. Это было невыносимо. Жена заказала обратный билет. Она уже представила, что ему скажет и какое выразительное наденет для такого случая платье. Но вдруг сама познакомилась с приятным итальянцем. Он был молод, кудряв и настоящий пацифист. Самыми важными вещами в жизни он считал солнце, море и тихий вечер в ресторане рядом с немолодой уже, мудрой женщиной. Очень позитивный парень. Под властью его миролюбия жена банкира приняла жизнь такой, какая выпала на долю. Со всеми недостатками, вытекающими из состояния мерзавца-мужа. Живёт теперь в Лигурии, смиренная и непритязательная.
Люся тоже хотела бы смиряться и прощать, наблюдая закат из шезлонга над мысом Кап-Ферра. Но я, вместо понимания и помощи, назвал жену банкира шлюхой. Стыдно любить за деньги, сказал я. У меня, например, никогда не было таких женщин.
– Потому что у тебя никогда не было денег! – парировала Люся.
Она неприятно находчива в спорах. Даже странно, добавила она, что с моей зарплатой я до сих пор не живу в коробке из-под телевизора. Я нищеброд.
А Люся сгубила себя, поскольку дура, безразличная к нищете. Когда-нибудь я пойму, какое счастье упустил. Сама же она не ждёт благодарности, и терпение её лопнуло.
– Прощай, козёл! – сказала она и хлопнула дверью.
Нищеброд – это очень обидно. Я зарабатывал, как две воспитательницы детского сада. Или как половина нейрохирурга. На беду, Люся получала как целый нейрохирург. Когда мы только сходились, всё было иначе. Я гонял на «мерседесе», служил маркетологом. Она же читала новости на радио за «спасибо». А иногда и без него. Знала расписание трамваев и сама себе пилила педикюр. Наверное, слишком снисходительная была у меня рожа, когда я, так и быть, на ней женился. Гордыня – страшный грех. Не прошло и года, дельтаплан моего успеха рухнул и застрял в переплетении водопроводных и канализационных труб. Я стал сантехником. Страшный удар для Люси. Сама она нипочём бы не вышла за водопроводчика. Только путём коварных интриг и предательства так вышло.
Когда выяснилось, что я наяву хожу по району в сапогах и с огромным разводным ключом – Люся напилась. От отчаяния и горя. У неё на работе была корпоративная вечеринка. Шеф устроил алкоголический конкурс. Люся приняла вызов и даже почти победила. За секунду до триумфа она сдалась и упала в крепкие директорские руки. Через минуту он и сам рухнул в объятия подхалимов. Все сотрудники в тот вечер струсили. Только Люсе нечего было терять. К тому же она занималась спортом и презирала опасность. На следующий день стала начальником смены. Через месяц – руководителем отдела светских новостей. К минуте нашего развода достигла абсолютной вершины радиобизнеса, сделалась программным директором с правом звонить Хозяину в любое время суток. Также она может обращаться к нему на ты.
Конечно, я ей не пара. Я могу в любое время суток называть на ты кого угодно и стучать ночью кувалдой по трубе. Эти широкие привилегии не очень престижны, к сожалению. И в гороскопе моём сплошные ретроградные Сатурны. Астрология – чушь, но скажите это моим финансовым показателям. Они, показатели, упорно тащат меня к коробке из-под телевизора. У них своё мнение.
В общем, развелись. Люсю теперь видят в провинции и в метрополии в компании богатых рабовладельцев. Она и сама много работает, детей берёт на выходные.
Я же завёл страничку в интернете, полную дурных предчувствий. Пишу про любовь и страдания. И про женские ноги, такие теперь недосягаемые. Трижды смотрел сайт продажных женщин, приценивался. Но пойти на контакт не решился. Не знаю, мои знакомые как-то с кем-то знакомятся. И даже занимаются потом настоящим сексом, с раздеванием и прочими милыми штучками. Мне же снятся спящие красавицы. Будто я лежу рядом и боюсь её разбудить. Просто таращусь всю ночь.
В России убогим быть выгодней, чем счастливым. Мои эссе горьки от тестостерона и одиночества. Их читают неспешные женщины, похожие на осенних бабочек. У женщин огромные сердца и своя жилплощадь. Многие пишут нежные письма, жалеют меня, зовут в гости на котлеты и пожить недельку. Я никому не отвечаю. Боюсь встретиться и увидеть разочарование в их глазах.
Покупая молоко и хлеб, я тайком рассмотрел кассиршу. В нашем супермаркете есть одна такая, ничего. В молодости была совсем красивой. А сейчас немножко обвисла, опечалилась, судя по фигуре, любит пиво и, в целом, принадлежит к моему биологическому виду. Самочка нищеброда. Ей бы понравилась жизнь в хрущёвке с выходными в парке. Она не подозревает, что в Барселоне строят Саграда Фамилия и не стремится непременно увидеть это царапающее глаз нагромождение. Возможно даже, она боится путешествовать в такую даль. Мы могли бы вместе гулять по проваленным асфальтам и улучшать сардельки кетчупом. С другой стороны, у меня уже живёт кот Федосей. Приветливый, умный, с ясными глазами, тоже равнодушный к путешествиям. Заводить кассиршу и потом разрываться между двумя равноценными существами – неосмотрительно. Я решил ничего не менять. Встречая мини-юбку, я буду поднимать глаза в небо. Или научусь видеть в женских коленях исключительно динамическое искусство. Динамическое без каламбуров. В том смысле, что, когда они мелькают, становятся втрое прекрасней в сравнении с неподвижными. Вообще, на шевелящуюся женщину смотреть интересней, чем на огонь, воду, работу асфальтоукладчика и смеющихся дельфинов, вместе взятых. Бесконечно можно смотреть. И, раз уж я одинок, мне можно таращиться даже на теннисисток, прыгуний с шестом и танцовщиц свинга.
– Я с тобою разведусь!
Будто пробуют боль на зуб. Потом представляют, как хлопнут дверью и как загомонят подруги. Иногда даже плачут для тренировки. К минуте развода у них уже всё готово: чемодан, временное жильё, мокрые слёзы, идеальный баланс лжи и правды в показаниях. Даже ракетчики не готовятся к войне так тщательно.
Мужчины легкомысленней. Они не помнят, что женаты, пока не возникает этот странный повод – второй раз в ЗАГС. Потом, очень неожиданно, вдруг пустеет шкаф, кастрюли пропали и очередь в ванную отменена. И некого спросить, чем закончилось у Варьки с новым хахалем. Это как проснуться ночью на троллейбусной остановке в каком-нибудь Гомеле. Без сердца, без памяти, без жилья и самооценки, с одним лишь предписанием на алименты. Неудивительно, что женщины любят свадьбы, а у парней от этого слова шерсть на загривке топорщится.
В 2009 году случилась эпидемия разводов. Пострадали десятки отличных, ни в чём не виноватых мужчин. Без повода и предварительных провокаций жёны стали уходить. Раньше для ощущения новизны им хватало перестановки мебели, но в тот год непременно хотелось рвать пуповины. У одного моего знакомого после развода выросли коричневые круги вокруг глаз. Его печень не выносила расставаний. Второй исхудал и даже снимался в рекламе диеты наравне с анорексичками. Третий спрашивал «за что?» так часто, что отучил звонить родную мать. Четвёртый женился на форменной бабе-яге. Ему нравилась особенная верность этой необычной женщины.
В обмен на преданность он мог не замечать ни клюку её, ни ступу.
И только я оказался скалой. Уход жены ничто во мне не изменил. Я даже съездил на рыбалку, настолько было всё равно. Рыбы не поймал, но хорошо поговорил с дождевым червяком.
– Какой во мне смысл? – спрашивал я у животного. – Почему не ты, гармоничное творение, насаживаешь меня на крючок?
И круги вокруг моих глаз были не коричневыми, а фиолетовыми, это модный цвет.
Разводились молча. Худшего партнёра быть не может, поняла однажды Люся. Живая вода путешествий, знакомств, отдыха с континентальным завтраком не могла к ней пробиться – таким лежачим камнем оказался я в её судьбе. Подруги находили смысл жизни в бутиках северной Италии, на пляжах Индийского океана и в джунглях Коста-Рики. Их существование имело резон. А Люся напрасно блуждала в темноте брачных отношений. Юность миновала, а она мало что приобрела и нигде почти не отдохнула.
Я бы и рад купить ей счастье. Но её представления о достойном бытии развивались быстрей моих доходов. Всё рухнуло, когда её подруга попала в плен любовного параллелограмма. Или даже параллелепипеда. Её муж завёл подружку. Чтобы любовь и анти-любовь не аннигилировали при случайной встрече, муж купил жене домик в Лигурии. Мужу повезло с профессией, он работал банкиром. Именно в Италии, общественный транспорт в нужной степени нерегулярен и жена нипочём не приедет орать глупости о любви и предательстве, считал муж.
– Боже, как унизительно! – заплакала женщина, осмотрев небольшую итальянскую гостиную, спаленку, садик и гараж с нескромной «лянчей». Это невыносимо, когда от тебя откупаются видом на залив. Будто настоящую любовь можно измерить деньгами и виллами. Десять лет она считала этого мерзавца своим собственным. Почти уже начала ему доверять. И такая благодарность.
– Он прямо швырнул в меня и дом этот, и машину! Как он мог! – причитала женщина, тряся ключами от счастья.
Между тем муж развернулся всем своим банком в сторону любовницы. Это было невыносимо. Жена заказала обратный билет. Она уже представила, что ему скажет и какое выразительное наденет для такого случая платье. Но вдруг сама познакомилась с приятным итальянцем. Он был молод, кудряв и настоящий пацифист. Самыми важными вещами в жизни он считал солнце, море и тихий вечер в ресторане рядом с немолодой уже, мудрой женщиной. Очень позитивный парень. Под властью его миролюбия жена банкира приняла жизнь такой, какая выпала на долю. Со всеми недостатками, вытекающими из состояния мерзавца-мужа. Живёт теперь в Лигурии, смиренная и непритязательная.
Люся тоже хотела бы смиряться и прощать, наблюдая закат из шезлонга над мысом Кап-Ферра. Но я, вместо понимания и помощи, назвал жену банкира шлюхой. Стыдно любить за деньги, сказал я. У меня, например, никогда не было таких женщин.
– Потому что у тебя никогда не было денег! – парировала Люся.
Она неприятно находчива в спорах. Даже странно, добавила она, что с моей зарплатой я до сих пор не живу в коробке из-под телевизора. Я нищеброд.
А Люся сгубила себя, поскольку дура, безразличная к нищете. Когда-нибудь я пойму, какое счастье упустил. Сама же она не ждёт благодарности, и терпение её лопнуло.
– Прощай, козёл! – сказала она и хлопнула дверью.
Нищеброд – это очень обидно. Я зарабатывал, как две воспитательницы детского сада. Или как половина нейрохирурга. На беду, Люся получала как целый нейрохирург. Когда мы только сходились, всё было иначе. Я гонял на «мерседесе», служил маркетологом. Она же читала новости на радио за «спасибо». А иногда и без него. Знала расписание трамваев и сама себе пилила педикюр. Наверное, слишком снисходительная была у меня рожа, когда я, так и быть, на ней женился. Гордыня – страшный грех. Не прошло и года, дельтаплан моего успеха рухнул и застрял в переплетении водопроводных и канализационных труб. Я стал сантехником. Страшный удар для Люси. Сама она нипочём бы не вышла за водопроводчика. Только путём коварных интриг и предательства так вышло.
Когда выяснилось, что я наяву хожу по району в сапогах и с огромным разводным ключом – Люся напилась. От отчаяния и горя. У неё на работе была корпоративная вечеринка. Шеф устроил алкоголический конкурс. Люся приняла вызов и даже почти победила. За секунду до триумфа она сдалась и упала в крепкие директорские руки. Через минуту он и сам рухнул в объятия подхалимов. Все сотрудники в тот вечер струсили. Только Люсе нечего было терять. К тому же она занималась спортом и презирала опасность. На следующий день стала начальником смены. Через месяц – руководителем отдела светских новостей. К минуте нашего развода достигла абсолютной вершины радиобизнеса, сделалась программным директором с правом звонить Хозяину в любое время суток. Также она может обращаться к нему на ты.
Конечно, я ей не пара. Я могу в любое время суток называть на ты кого угодно и стучать ночью кувалдой по трубе. Эти широкие привилегии не очень престижны, к сожалению. И в гороскопе моём сплошные ретроградные Сатурны. Астрология – чушь, но скажите это моим финансовым показателям. Они, показатели, упорно тащат меня к коробке из-под телевизора. У них своё мнение.
В общем, развелись. Люсю теперь видят в провинции и в метрополии в компании богатых рабовладельцев. Она и сама много работает, детей берёт на выходные.
Я же завёл страничку в интернете, полную дурных предчувствий. Пишу про любовь и страдания. И про женские ноги, такие теперь недосягаемые. Трижды смотрел сайт продажных женщин, приценивался. Но пойти на контакт не решился. Не знаю, мои знакомые как-то с кем-то знакомятся. И даже занимаются потом настоящим сексом, с раздеванием и прочими милыми штучками. Мне же снятся спящие красавицы. Будто я лежу рядом и боюсь её разбудить. Просто таращусь всю ночь.
В России убогим быть выгодней, чем счастливым. Мои эссе горьки от тестостерона и одиночества. Их читают неспешные женщины, похожие на осенних бабочек. У женщин огромные сердца и своя жилплощадь. Многие пишут нежные письма, жалеют меня, зовут в гости на котлеты и пожить недельку. Я никому не отвечаю. Боюсь встретиться и увидеть разочарование в их глазах.
Покупая молоко и хлеб, я тайком рассмотрел кассиршу. В нашем супермаркете есть одна такая, ничего. В молодости была совсем красивой. А сейчас немножко обвисла, опечалилась, судя по фигуре, любит пиво и, в целом, принадлежит к моему биологическому виду. Самочка нищеброда. Ей бы понравилась жизнь в хрущёвке с выходными в парке. Она не подозревает, что в Барселоне строят Саграда Фамилия и не стремится непременно увидеть это царапающее глаз нагромождение. Возможно даже, она боится путешествовать в такую даль. Мы могли бы вместе гулять по проваленным асфальтам и улучшать сардельки кетчупом. С другой стороны, у меня уже живёт кот Федосей. Приветливый, умный, с ясными глазами, тоже равнодушный к путешествиям. Заводить кассиршу и потом разрываться между двумя равноценными существами – неосмотрительно. Я решил ничего не менять. Встречая мини-юбку, я буду поднимать глаза в небо. Или научусь видеть в женских коленях исключительно динамическое искусство. Динамическое без каламбуров. В том смысле, что, когда они мелькают, становятся втрое прекрасней в сравнении с неподвижными. Вообще, на шевелящуюся женщину смотреть интересней, чем на огонь, воду, работу асфальтоукладчика и смеющихся дельфинов, вместе взятых. Бесконечно можно смотреть. И, раз уж я одинок, мне можно таращиться даже на теннисисток, прыгуний с шестом и танцовщиц свинга.
Попёрло
За год воздержания эротические сны обрели драматизм. Незнакомки пропали. Приходила то сокурсница, то одноклассница, то обвислая кассирша. Они вытворяли такое, чего я никак не ожидал. Наутро, осатанев от либидо, открывал компьютер и рожал новый опус. Мой литературный герой был совсем как я – рохлей, обжорой, неврастеником. Ничего даже сочинять не надо было.
Все мои страсти не выходили за пределы кухни. Но если в кино это значит, что красивый герой раскладывает на столешнице героиню и, так сказать, жарит, то у меня всё то же самое случалось с говядиной и свёклой. Причём они насиловали меня, а не наоборот. За неимением любовных драм, я писал кулинарные. Публиковал их в надежде на помощь просвещённого мира. Но большинство читателей ничего не советовало. Люди просто радовались, что есть кто-то ещё, бестолковей, чем они сами. Блог стал популярен. Семейные журналы публиковали мои опусы в разделе «Как не надо жить».
А потом позвонил мужчина. Назвался Сашей Ивановым, поклонником моего творчества. Он хотел собрать книжицу. Соблазнял гонораром в тысячу долларов. Клоун какой-то, подумал я и повесил трубку. Он перезвонил, сказал:
– Отключилось чего-то!
Я снова нажал отбой. Думал, он поймёт, что я не наивный простак, и отстанет. Александр Иванов оказался настойчивым искусителем. Перезвонил в третий раз, признался в любви. Сказал, что обожает те мои истории, в которых я, что бы ни хотел приготовить, получаю из мяса сапожные подошвы, а из всего остального – гороховый суп. Это ужасно смешно, сказал Иванов. И не только он, многие люди хотели бы купить такие пронзительные исповеди в бумажном виде. Гонорар, кстати, может достичь двух тысяч, сказал он, загадочно понизив тон.
Никогда ещё мужчины не любили меня так назойливо. И две тысячи за ерунду не платили. Даже Люсе в минуты её расцвета, после бани и парикмахерской, не предлагали таких деньжищ. Я представил, как раздам долги и отремонтирую ванную комнату.
Все мои опусы распечатаны на серой бумаге. Мне нравится думать, что Толстой писал на такой же.
Я смотрел на стопку рассказов с некоторой даже гордостью. Раньше. Потому что теперь, под угрозой публикации, все эти буквы и страницы преобразились. Шутки стали глупы, герой нарочито инфантилен и притом страшный мизерабль. Следовало переписать книгу в лучезарном ключе. Но расковыривать старый невроз – то ещё удовольствие. Наступив на горло жадности, я написал решительный отрицательный ответ. Твёрдо и навсегда отверг Иванова. В конце письма выразил надежду на понимание.
Бес Иванов впервые встретил литератора, отвергающего славу и деньги. Вскоре он объявился сам, в Риге, пригласил обедать в дорогущем ресторане «Анабель и огурцы». Там у входа выстроены девушки небесной красоты. Раньше я только смотрел, теперь же подошёл к ним на два метра и даже встретился глазами. Самая удивительная пригласила следовать за ней, имея в виду только столик. Проводила и ушла.
Я потом чуть шею не сломал, высматривая, как там она, полуголая, не замёрзла ли.
– Рад видеть, что вас не покинул интерес к жизни, – иронически сказал Александр, отследив мой взгляд. Он заказал оленью строганину с пармским сыром для начала разговора. На горячее утку, фаршированную гречневой кашей и печёнкой. С гречкой понятно, а вот чью печень вставили в утку – меню не сообщало. Александр взялся за меня без всякой артподготовки, не размениваясь на вопросы о здоровье и как оно вообще. Очень незатейливо выложил на стол пачку купюр. Резинка, стянувшая банкноты, была подчёркнуто скромной. Рядом с пачкой положил договор.
– Кровью подписывать? – спросил я.
– Чернилами, – ответил Иванов не смутившись, чем и выдал себя как представителя тёмных сил. Он протянул мне ручку фирмы «Пеликан».
Конечно, я не собирался ничего подписывать. Нужно было всё внимательно обдумать и просчитать. Пожар сомнений, ад метаний, припадки циклотимии терзали меня секунд тридцать. Когда нормы вежливости были соблюдены, я взял ручку и аккуратно подмахнул каждый лист. Моя мятущаяся душа обрела покой и разрешила телу наконец уже вернуться к оленю, утке и ангелоподобной официантке.
Переписывание далось нелегко. Я писал ночами, до фиолетовых звёздочек в глазах, до тремора и аритмии. Перемалывал свои страдания. Обрыдался. Вычистил ошибки, выбросил наречия, страдательные залоги, модальные и возвратные глаголы, сложносочинённые предложения, местоимения, витиеватые прилагательные, пронумеровал страницы, придумал название и отправил Иванову. В ответ ни звука. Тишина. Александр, видимо, вступил в бандитское сообщество и залёг на мешки с автоматом Томпсона. Я испробовал все виды связи, кроме голубиной почты – менеджер не отзывался. Трубку в издательстве поднимали незнакомые вежливые дамы. Судя по компетенции, все они только что вернулись с Марса. Они не знали имён, не ведали дат. Имени Севастьяна Свиридова (это я) не знали, о рукописи не слышали. Клялись перезвонить и пропадали навек. В следующий раз к телефону подходили новые, с ещё более чистой памятью женщины. Их в издательстве бесконечный запас. Через знакомых блогеров выяснил ужасное: Иванова уволили за бесперспективность. Его проекты не приносили денег. Сам он, впрочем, оказался богатым дядькой, владельцем гостиниц и пароходов. Книгами занимался из любви к искусству. Но искусство его отвергло. Теперь Иванов живёт в Индонезии, на собственном острове, в собственной гостинице, на всех обижен, ни с кем не разговаривает.
Появился другой издатель, помельче. Предложил пять тысяч. Он был в два с половиной раза добрей издательства «Мост» в лице Иванова. Я бы и рад продаться снова, но расторгнуть прежний контракт оказалось невозможно. Снова звонил в Москву, книгопечатные девы опять ничего не знали, но уже с заметным раздражением. Деньги назад не принимали, договор не отменяли, книгу не издавали. Собаки на сене какие-то, а не предприятие. Мир большой литературы обернулся неприятной капиталистической клоакой. Всё это походило на призыв к смирению, выраженный в такой витиеватой форме. Мечтать о книге – гордыня. Если хочешь благодати, встань на камень, как отче Серафиме, и дружи с медведями.
Однажды страшной ночью одной всемогущей кнопкой «Delete» я уничтожил рукопись, все адреса и следы переписки с издателями. И лёг спать. Утром купил велосипед, кастрюлю-утятницу и «Бхагават Гиту». Все перипетии жизни остались позади. Был апрель, мне исполнилось сорок три, время готовиться к реинкарнации. В следующей жизни я загадал родиться симпатичной девчонкой. Если уж кто бывает счастлив, так это они. Когда Люся призналась мне, что я уже три года как не предмет её эротических фантазий, вот это было разочарование. В сравнении с ней предатель Иванов меня почти не расстроил. Ну переписал я свою жизнь и уничтожил, и что? С точки зрения психотерапии очень полезно.
Пообещав себе мыслить позитивно и писать исключительно светлуху, я стал писать исключительно о любви, синих морях и мурчащих котиках. Блог превратился в оазис идиотской благодати, в фестиваль счастливых финалов.
Так прошёл ещё год. Разрушенная издателями психика почти зажила. И вдруг из забвения и пепла, из пустоты вновь соткался Иванов. Взмахнул хвостом, безо всяких «привет» и «простите» сообщил, что книжка вышла. Мало того, продаётся отлично. Всё, как он и предсказывал. Успех небывалый, торговцы счастливо повизгивают. Первый тираж распродали за три дня. Второй – за неделю. Сейчас заканчивается третий. Четвёртый будет огромным, а всего уже заказано восемьдесят тысяч! История моего развода обскакала по рейтингам некоторые кулинарные издания. Иванов призывает подписать договор на вторую книгу. В знак любви он повышает роялти на два процента. В издательском деле, кто не знает, это королевский жест.
Тут же прислало письмо второе издательство. Эти советовали не верить Иванову и обещали оклеить купюрами меня самого и всю мою квартиру. Удивительно. Уже в этой жизни я ощутил себя симпатичной девчонкой. За меня боролись богачи. В ограниченных пределах я мог капризничать беспредельно. Люся всю жизнь мечтала выбирать из нескольких миллионеров лучшего. Её мечта сбылась. Она долго собиралась, зрела, наконец прилетела, не застала Люсю и накрыла меня. Я вредничал как мог. Всемирная конференция капризных женщин могла бы мной гордиться.
Я не отказал сразу. Я описал свою боль в деталях. Припомнил, как мурыжили, недоплатили, и ещё был момент – они потеряли рукопись! После стольких гадостей какая может быть дружба, сказал я Иванову в приветственном письме. Я представлял, как он позвонит, я разорусь, он притихнет в телефоне, а я скажу, что терпение лопнуло. Совсем как Люся когда-то. И уйду к другому издателю.
Александр не стал звонить. Он прилетел. Что-то почуял, хитрый демон. Пришлось идти в ресторан «Анабель и огурцы» второй раз. Той неземной официантки не было, то есть всё зря. Попрощаться можно было и не рискуя угробить пищеварение жареным мясом. Эссеисты люди не скандальные, для разрыва отношений лицом к лицу им нужно набрать в грудь воздуху.
Пока набирал, Иванов пошёл в атаку. Решительно и дерзко. Он положил на стол новый договор. Я снисходительно улыбнулся. Некоторые менеджеры переоценивают своё обаяние. Рядом с договором Иванов опустил портфельчик. Открыл. Внутри лежали деньги. Толстые пачки. На глаз – моя зарплата лет за десять, на трёх работах, если вкалывать без сна и обеденных перерывов.
Все мои страсти не выходили за пределы кухни. Но если в кино это значит, что красивый герой раскладывает на столешнице героиню и, так сказать, жарит, то у меня всё то же самое случалось с говядиной и свёклой. Причём они насиловали меня, а не наоборот. За неимением любовных драм, я писал кулинарные. Публиковал их в надежде на помощь просвещённого мира. Но большинство читателей ничего не советовало. Люди просто радовались, что есть кто-то ещё, бестолковей, чем они сами. Блог стал популярен. Семейные журналы публиковали мои опусы в разделе «Как не надо жить».
А потом позвонил мужчина. Назвался Сашей Ивановым, поклонником моего творчества. Он хотел собрать книжицу. Соблазнял гонораром в тысячу долларов. Клоун какой-то, подумал я и повесил трубку. Он перезвонил, сказал:
– Отключилось чего-то!
Я снова нажал отбой. Думал, он поймёт, что я не наивный простак, и отстанет. Александр Иванов оказался настойчивым искусителем. Перезвонил в третий раз, признался в любви. Сказал, что обожает те мои истории, в которых я, что бы ни хотел приготовить, получаю из мяса сапожные подошвы, а из всего остального – гороховый суп. Это ужасно смешно, сказал Иванов. И не только он, многие люди хотели бы купить такие пронзительные исповеди в бумажном виде. Гонорар, кстати, может достичь двух тысяч, сказал он, загадочно понизив тон.
Никогда ещё мужчины не любили меня так назойливо. И две тысячи за ерунду не платили. Даже Люсе в минуты её расцвета, после бани и парикмахерской, не предлагали таких деньжищ. Я представил, как раздам долги и отремонтирую ванную комнату.
Все мои опусы распечатаны на серой бумаге. Мне нравится думать, что Толстой писал на такой же.
Я смотрел на стопку рассказов с некоторой даже гордостью. Раньше. Потому что теперь, под угрозой публикации, все эти буквы и страницы преобразились. Шутки стали глупы, герой нарочито инфантилен и притом страшный мизерабль. Следовало переписать книгу в лучезарном ключе. Но расковыривать старый невроз – то ещё удовольствие. Наступив на горло жадности, я написал решительный отрицательный ответ. Твёрдо и навсегда отверг Иванова. В конце письма выразил надежду на понимание.
Бес Иванов впервые встретил литератора, отвергающего славу и деньги. Вскоре он объявился сам, в Риге, пригласил обедать в дорогущем ресторане «Анабель и огурцы». Там у входа выстроены девушки небесной красоты. Раньше я только смотрел, теперь же подошёл к ним на два метра и даже встретился глазами. Самая удивительная пригласила следовать за ней, имея в виду только столик. Проводила и ушла.
Я потом чуть шею не сломал, высматривая, как там она, полуголая, не замёрзла ли.
– Рад видеть, что вас не покинул интерес к жизни, – иронически сказал Александр, отследив мой взгляд. Он заказал оленью строганину с пармским сыром для начала разговора. На горячее утку, фаршированную гречневой кашей и печёнкой. С гречкой понятно, а вот чью печень вставили в утку – меню не сообщало. Александр взялся за меня без всякой артподготовки, не размениваясь на вопросы о здоровье и как оно вообще. Очень незатейливо выложил на стол пачку купюр. Резинка, стянувшая банкноты, была подчёркнуто скромной. Рядом с пачкой положил договор.
– Кровью подписывать? – спросил я.
– Чернилами, – ответил Иванов не смутившись, чем и выдал себя как представителя тёмных сил. Он протянул мне ручку фирмы «Пеликан».
Конечно, я не собирался ничего подписывать. Нужно было всё внимательно обдумать и просчитать. Пожар сомнений, ад метаний, припадки циклотимии терзали меня секунд тридцать. Когда нормы вежливости были соблюдены, я взял ручку и аккуратно подмахнул каждый лист. Моя мятущаяся душа обрела покой и разрешила телу наконец уже вернуться к оленю, утке и ангелоподобной официантке.
Переписывание далось нелегко. Я писал ночами, до фиолетовых звёздочек в глазах, до тремора и аритмии. Перемалывал свои страдания. Обрыдался. Вычистил ошибки, выбросил наречия, страдательные залоги, модальные и возвратные глаголы, сложносочинённые предложения, местоимения, витиеватые прилагательные, пронумеровал страницы, придумал название и отправил Иванову. В ответ ни звука. Тишина. Александр, видимо, вступил в бандитское сообщество и залёг на мешки с автоматом Томпсона. Я испробовал все виды связи, кроме голубиной почты – менеджер не отзывался. Трубку в издательстве поднимали незнакомые вежливые дамы. Судя по компетенции, все они только что вернулись с Марса. Они не знали имён, не ведали дат. Имени Севастьяна Свиридова (это я) не знали, о рукописи не слышали. Клялись перезвонить и пропадали навек. В следующий раз к телефону подходили новые, с ещё более чистой памятью женщины. Их в издательстве бесконечный запас. Через знакомых блогеров выяснил ужасное: Иванова уволили за бесперспективность. Его проекты не приносили денег. Сам он, впрочем, оказался богатым дядькой, владельцем гостиниц и пароходов. Книгами занимался из любви к искусству. Но искусство его отвергло. Теперь Иванов живёт в Индонезии, на собственном острове, в собственной гостинице, на всех обижен, ни с кем не разговаривает.
Появился другой издатель, помельче. Предложил пять тысяч. Он был в два с половиной раза добрей издательства «Мост» в лице Иванова. Я бы и рад продаться снова, но расторгнуть прежний контракт оказалось невозможно. Снова звонил в Москву, книгопечатные девы опять ничего не знали, но уже с заметным раздражением. Деньги назад не принимали, договор не отменяли, книгу не издавали. Собаки на сене какие-то, а не предприятие. Мир большой литературы обернулся неприятной капиталистической клоакой. Всё это походило на призыв к смирению, выраженный в такой витиеватой форме. Мечтать о книге – гордыня. Если хочешь благодати, встань на камень, как отче Серафиме, и дружи с медведями.
Однажды страшной ночью одной всемогущей кнопкой «Delete» я уничтожил рукопись, все адреса и следы переписки с издателями. И лёг спать. Утром купил велосипед, кастрюлю-утятницу и «Бхагават Гиту». Все перипетии жизни остались позади. Был апрель, мне исполнилось сорок три, время готовиться к реинкарнации. В следующей жизни я загадал родиться симпатичной девчонкой. Если уж кто бывает счастлив, так это они. Когда Люся призналась мне, что я уже три года как не предмет её эротических фантазий, вот это было разочарование. В сравнении с ней предатель Иванов меня почти не расстроил. Ну переписал я свою жизнь и уничтожил, и что? С точки зрения психотерапии очень полезно.
Пообещав себе мыслить позитивно и писать исключительно светлуху, я стал писать исключительно о любви, синих морях и мурчащих котиках. Блог превратился в оазис идиотской благодати, в фестиваль счастливых финалов.
Так прошёл ещё год. Разрушенная издателями психика почти зажила. И вдруг из забвения и пепла, из пустоты вновь соткался Иванов. Взмахнул хвостом, безо всяких «привет» и «простите» сообщил, что книжка вышла. Мало того, продаётся отлично. Всё, как он и предсказывал. Успех небывалый, торговцы счастливо повизгивают. Первый тираж распродали за три дня. Второй – за неделю. Сейчас заканчивается третий. Четвёртый будет огромным, а всего уже заказано восемьдесят тысяч! История моего развода обскакала по рейтингам некоторые кулинарные издания. Иванов призывает подписать договор на вторую книгу. В знак любви он повышает роялти на два процента. В издательском деле, кто не знает, это королевский жест.
Тут же прислало письмо второе издательство. Эти советовали не верить Иванову и обещали оклеить купюрами меня самого и всю мою квартиру. Удивительно. Уже в этой жизни я ощутил себя симпатичной девчонкой. За меня боролись богачи. В ограниченных пределах я мог капризничать беспредельно. Люся всю жизнь мечтала выбирать из нескольких миллионеров лучшего. Её мечта сбылась. Она долго собиралась, зрела, наконец прилетела, не застала Люсю и накрыла меня. Я вредничал как мог. Всемирная конференция капризных женщин могла бы мной гордиться.
Я не отказал сразу. Я описал свою боль в деталях. Припомнил, как мурыжили, недоплатили, и ещё был момент – они потеряли рукопись! После стольких гадостей какая может быть дружба, сказал я Иванову в приветственном письме. Я представлял, как он позвонит, я разорусь, он притихнет в телефоне, а я скажу, что терпение лопнуло. Совсем как Люся когда-то. И уйду к другому издателю.
Александр не стал звонить. Он прилетел. Что-то почуял, хитрый демон. Пришлось идти в ресторан «Анабель и огурцы» второй раз. Той неземной официантки не было, то есть всё зря. Попрощаться можно было и не рискуя угробить пищеварение жареным мясом. Эссеисты люди не скандальные, для разрыва отношений лицом к лицу им нужно набрать в грудь воздуху.
Пока набирал, Иванов пошёл в атаку. Решительно и дерзко. Он положил на стол новый договор. Я снисходительно улыбнулся. Некоторые менеджеры переоценивают своё обаяние. Рядом с договором Иванов опустил портфельчик. Открыл. Внутри лежали деньги. Толстые пачки. На глаз – моя зарплата лет за десять, на трёх работах, если вкалывать без сна и обеденных перерывов.