Андрей Смирнов
Крах 1941 – репрессии ни при чем! «Обезглавил» ли Сталин Красную Армию?
Введение
Сформировавшееся в начале 1960-х гг. убеждение в том, что одной из важнейших причин разгрома Красной Армии в 1941-м были проведенные в 1937–1938 гг. массовые репрессии ее командного состава, относится к числу тех представлений о ХХ веке нашей истории, которые наиболее укоренены в сознании и масс, и специалистов-историков. Однако тезис этот до сих пор остается бездоказательным. Способ доказательства здесь, собственно, всего один; он очень прост и заключается в последовательном выполнении трех исследовательских операций:
а) изучения уровня боевой выучки армии накануне репрессий;
б) изучения уровня боевой выучки армии после репрессий и
в) сравнения обоих уровней (с последующей формулировкой вывода).
Но эту работу никто из отстаивающих тезис о гибельности репрессий до сих пор не проделал! В лучшем случае сравнение уровня выучки «предрепрессионной» и «послерепрессионной» Красной Армии (т. е. объемистое детальное исследование) подменялось занимающим несколько строк сравнением «дорепрессионного» и «послерепрессионного» процента командиров с полноценным военным образованием и процента лиц высшего командного состава с высшим военным образованием. Но разве этого достаточно для доказательства? Не говоря уже о том,
– что приводившиеся цифры были неверны1,
– что даже и понижение уровня образования комсостава могло быть следствием не репрессий, а трехкратного численного роста армии с 1937 по 1941 г. (вынуждавшего сокращать сроки подготовки командиров);
– что это вообще лишь два показателя из множества, характеризующих выучку армии.
Процент командиров с тем или иным военным образованием есть показатель достаточно формальный: он не учитывает качества образования. А ведь это последнее в СССР 20—30-х гг. сильно страдало от низкого общеобразовательного уровня курсантов военных школ и слушателей военных академий и от недостаточной требовательности к ним (обусловленной стремлением любой ценой обеспечить армию «пролетарского государства» командными кадрами из рабочих и крестьян)…
Зачастую же обходились даже и без такого сравнения – и ограничивались, например, указанием на истребление в ходе репрессий многих видных военных ученых. Но ведь (как справедливо напомнил М.И. Мельтюхов) «войска обучаются не по трудам отдельных военачальников, пусть даже гениальным, а по воинским уставам и наставлениям, которые никто не отменял»…2 Или же обходились сообщением об истреблении или изгнании из армии того или иного количества лиц высшего и старшего комсостава. Этот последний факт подавался как «обезглавливание армии», т. е. лишение ее подготовленного высшего и старшего командного состава, и подавался обычно вместе с замечанием, что для подготовки высшего командира или работника оперативного штаба требуются многие годы. Но разве подготовка высшего или старшего офицера в армии начинается только после того, как выбудет из строя очередной такой офицер? Разве только после этого в военное училище зачисляется человек, из которого в течение последующих «многих лет» готовят нового командира дивизии или начальника штаба корпуса? Разве в РККА не было полковников (прямо предназначавшихся для замещения в ближайшие годы должностей комбригов или комдивов), майоров (прямо предназначавшихся для замещения в ближайшие годы полковничьих должностей) и т. п., разве сразу за комбригами в ней шли зеленые лейтенанты? Конечно, преждевременное занятие командирами очередных должностей может привести к ухудшению качества высшего командного состава – но и такой вывод можно сделать только на основе детального исследования и сравнения уровня подготовленности репрессированных и тех, кто пришел им на смену…
Бездоказательность тезиса о подкашивании РККА репрессиями 1937–1938 гг. (а равно вся беспомощность попыток доказать его без детального сравнения выучки «до-» и «послерепрессионной» Красной Армии) хорошо видна на примере вышедших во второй половине 90-х гг. и являющихся своего рода «классикой жанра» трудов известных военных историков В.А. Анфилова и О.Ф. Сувенирова. Автор первого из них3 не жалеет эмоций по поводу «развала Красной Армии» (с. 63), но вывод, которым он завершает на с. 75 перечисление ряда недостатков в боевой выучке «послерепрессионной» РККА («Вот до какого плачевного состояния Ворошилов со товарищи под «мудрым» руководством Сталина довел Красную Армию и обороноспособность страны с 1937 до весны 1940 года»), выглядит пристегнутым искусственно. Ведь В.А. Анфилов не освещает «дорепрессионное» положение дел в критикуемых им аспектах. А между тем, например, занятия по тактике в военных училищах (до 16 марта 1937 г. – военные школы) вместо поля «велись главным образом в классе, на ящике с песком» не только после (как утверждает Анфилов на с. 69), но и до 1937 г. До сих пор, подытоживал в октябре 1936 г. начальник Управления военно-учебных заведений РККА армейский комиссар 2-го ранга И.Е. Славин, занятия по «практическому обучению тактике» сводились в основном к тренировкам на ящике с песком и к групповым упражнениям в классе, а «занятий в поле было очень мало»4. «Неорганизованное, а порой просто плохое» «управление подвижными соединениями и частями» на маневрах – объясняемое Анфиловым на с. 65 «частой сменой командиров всех степеней в связи с массовыми репрессиями» – также было обычным и до чистки РККА. Приказ наркома обороны № 00105 от 3 ноября 1936 г. прямо констатировал, что «вопросы управления и связи» «внутри мехсоединения» «остаются недоработанными»5. К примеру, штаб 5-го механизированного корпуса на маневрах Московского военного округа в сентябре 1936 г. продемонстрировал (как отметили наблюдатели) «отсутствие гибкости в управлении корпусом и бригадами со стороны штаба корпуса и схематичность приемов управления в различной боевой обстановке» (М.Н. Тухачевский прямо заключил, что «управление плохое») и не смог организовать взаимодействия между своими бригадами (а командиры и штабы бригад – между своими батальонами)6. Мимо цели бьет и ссылка на заключение наркома обороны С.К. Тимошенко, согласно которому к декабрю 1940 г. «оперативная подготовка высшего командного состава» «не достигла требуемой высоты и нуждалась в дальнейшем совершенствовании» (с. 70). Ведь абсолютно то же самое отмечалось и в письме предшественника Тимошенко К.Е. Ворошилова командующим войсками военных округов, армиями, флотами и начальникам военных академий и центральных управлений РККА от 28 декабря 1935 г.: «Оперативная подготовка высшего командования, штабов и служб все еще не достигла уровня, требуемого современными условиями борьбы с вероятными сильными противниками»…7
Ничем не подкреплена и оценка В.А. Анфиловым репрессированных командиров как «наиболее опытных» и «самых талантливых» (с. 59, 117).
Труд О.Ф. Сувенирова8 (ссылки на него мы будем давать по второму изданию9, вышедшему уже после смерти Олега Федотовича) построен совсем иначе, но характеристику последствий репрессий и этот исследователь строит в основном на эмоциях, практически не приводя серьезных аргументов. Начинает он (с. 468) со ссылок на мнение зарубежной печати конца 30-х гг. (которая по определению не могла быть детально знакома с армией засекречивавшего все и вся и охваченного шпиономанией тоталитарного государства) и зарубежных историков 60—70-х гг. (которые также не являются здесь авторитетом, так как не имели возможности опереться при написании своих работ на материалы советских архивов). Далее (с. 470–483) приводятся сведения о количестве осужденных по политическим мотивам высших командиров и полковников и делается знакомый уже нам вывод об «обезглавливании армии» (причем на с. 493 автор опять изображает дело так, будто подготовка замены репрессированным началась только по окончании массовых репрессий: «За два с половиной года [1939 – июнь 1941 г. – А.С.] многое можно сделать, но подготовить не только высший, но даже средний качественный командный состав невозможно – ни теоретически, ни практически»)… Но самый поразительный пассаж помещен на с. 492. Дополнив на с. 486–491 сведения о количестве осужденных сведениями о количестве лиц командного и начальствующего состава, уволенных из армии по политическим мотивам, О.Ф. Сувениров отсылает читателя к таблице 15, данные которой, по его словам, «наглядно свидетельствуют», что «ни одна война ни в одной армии не открывала такого количества вакансий (особенно в высшей группе), как устроенная высшим партийно-государственным руководством кровавая «чистка» РККА в 1937–1938 гг.». Однако из таблицы мы видим, что в «дорепрессионном» 1936 г. количество лиц комначсостава сухопутных войск и ВВС РККА (без политсостава), получивших повышение по службе, было больше, чем в году начала массовых репрессий – 1937-м (29 535 против 26 021)! По группе высшего комначсостава в 1936-м было повышено в должности практически столько же лиц, что и в 1937-м (567 против 585), а по группе старшего комначсостава – в 1,2 раза больше (8960 против 7602)! Несколькими строками ниже исследователь и сам признает, что новые вакансии появились «не только в связи со значительными потерями комначсостава в результате массовых арестов и огульного увольнения «по политическим мотивам». Значительно большее количество новых вакансий [выделено мной. – А.С.] возникло вследствие резкого возрастания численности личного состава РККА и, следовательно, формирования новых воинских частей, соединений, объединений и учреждений».
Иными словами, О.Ф. Сувениров противоречит сам себе и в нескольких строчках перечеркивает то, ради чего им были написаны предыдущие двадцать с лишним страниц! Но дальше, на с. 493–494, он как ни в чем не бывало продолжает настаивать, что именно репрессии нанесли по армии, «особенно по ее высшему начсоставу», «страшный полусмертельный удар», что именно из-за репрессий Красная Армия к началу Великой Отечественной отличалась «недостаточной подготовленностью старшего и особенно высшего звена» комсостава. И снова вместо конкретного изучения и сравнения облика «дорепрессионного» и «послерепрессионного» высшего и старшего комсостава идут одни лишь умозрительные рассуждения насчет того, что если «уволить, а то и уничтожить командира полка, дивизии, корпуса можно было в те годы практически одномоментно», то для того, чтобы «подготовить его в соответствии с требованиями современной войны, нужны были даже не одно десятилетие, а полтора-два» (с. 494)…
На с. 495–501 просто перепевается все то, о чем шла речь на с. 470–494 (с добавлением лишь очередной ссылки на мнение иностранцев – на этот раз А. Гитлера и германского военного атташе в СССР Э. Кёстринга. То, что первый отнюдь не сравнивал «до-» и «послерепрессионный» комсостав Красной Армии, а всего лишь отметил невысокий уровень «присланного» к нему советского «генерала», а второй мог составить мнение о советском комсоставе лишь по своим крайне ограниченным московским знакомствам10, в расчет не принимается…).
Страницы с 501-й по 512-ю отведены под попытку обосновать тезис о «резком снижении» в результате репрессий «интеллектуального потенциала РККА». Вначале идет традиционное перечисление фамилий репрессированных военных ученых – между деятельностью которых и боевой выучкой армии жесткой связи, как мы уже отмечали, нет… Затем приводятся сведения о низком профессиональном уровне «послерепрессионных» преподавателей военных академий и их низкой требовательности к слушателям – однако сравнения их с «предрепрессионными» (без чего приведенные факты еще ни о чем не говорят) не делается. (А между тем о том, что преподаватели академий «ставят повышенные оценки», что «попасть в академию легко, а вот «вылететь» за непригодность крайне трудно», писали и в «дорепрессионном» 1934-м…11) Далее О.Ф. Сувениров сетует, что после репрессий «в академии хлынул поток людей, совершенно не созревших из-за их крайне малого общеобразовательного уровня» (с. 508), – но сравнения этого последнего с уровнем тех, кто учился в академиях до репрессий, опять не проводится! (А между тем, как отмечал в 1932-м возглавлявший тогда советские военно-учебные заведения Б.М. Фельдман, «недостаточный общеобразовательный уровень слушателей» являлся «большим препятствием» в работе академий и в 1924–1932 гг. То же самое констатировал Фельдман и 2 июля 1934 г.: «Основными недостатками при приеме в военные академии в 1933 г. и в Военную академию имени М.В. Фрунзе в 1934 г. явились: недостаточная подготовленность кандидатов по общеобразовательным дисциплинам […]». А К.Е. Ворошилов еще и 9 декабря 1935 г. признавал, что в академии принимают «людей неподготовленных», что эти люди «не успевают переваривать то, что им дают», что «слушатели всех академий воют, что им такими темпами преподают, что они не успевают воспринимать, и поэтому движение вперед идет на холостом ходу»…12)
При этом на с. 511 Сувениров опять противоречит сам себе и опять, по существу, зачеркивает все то, о чем писал на предыдущих (теперь уже сорока с лишним) страницах! Пытаясь обосновать тезис об общем понижении профессионализма советского комсостава в результате репрессий, он цитирует видного военного писателя русского зарубежья полковника А.А. Зайцова, отмечавшего, что «ахиллесова пята Красной Армии – ее командный состав… Он не на высоте тех требований, которые ему предъявит война». Но ведь Зайцов написал это не после 1937-го, а (как подтверждает и сам О.Ф. Сувениров) в «дорепрессионном» 1931-м! При чем же здесь репрессии?
Апелляции к мнению еще одного крупного военного писателя русской эмиграции, полковника Е.Э. Месснера, заявившего в 1938 г., что в результате репрессий «командный состав Красной Армии сполз в своей интеллигентности на уровень средний между европейским и китайским» (с. 512), можно противопоставить ссылку на того же А.А. Зайцова, который о том, что «командный состав Красной Армии резко отличается от офицерского состава других современных армий» своим «очень низким в среднем уровнем специальной и особенно общеобразовательной подготовки», писал еще до репрессий, в 1934-м13. При этом в отличие от Месснера, не располагавшего каким-либо статистическим материалом об изменении общеобразовательного уровня комсостава РККА в 1937–1938 гг., Зайцов привел вполне конкретные цифровые данные… Конечно, мнение Зайцова тоже не является истиной в последней инстанции, но суть дела остается прежней: нужны не несколько ссылок на утверждения современников и n фактов, отрицательно характеризующих «послерепрессионную Красную Армию, а детальное изучение и сравнение «до-» и «послерепрессионного» состояния этой последней.
Эту же претензию приходится предъявить и в связи с попыткой О.Ф. Сувенирова показать, что репрессии подорвали авторитет и моральный дух комсостава, посеяли в нем боязнь за любую ошибку быть обвиненным во вредительстве и соответственно лишили так нужной командиру инициативы (с. 512–528). Опять приведенные автором факты, относящиеся к 1937–1941 гг., не сравниваются с «дорепрессионным» положением дел, опять априори принимается, что до репрессий все было замечательно и благополучно. (А между тем и здесь нельзя не обратить внимание на то, что А.А. Зайцов, располагавший в отличие от других зарубежных экспертов тех лет достаточным количеством достоверной информации о РККА, аналогичный вывод сделал еще в «дорепрессионном» 1934-м. «Полная зависимость командного состава от органов ком. партии, – писал тогда русский полковник, – подрывает и его престиж и, что особенно плохо, развивает в нем инстинкт приспособляемости и стремления угодить всесильному политическому начальству. Да и как проявить самостоятельность или свободно мыслить в стране, где даже наука введена в жесткое русло «марксистско-ленинского метода» и где инакомыслие равносильно политической неблагонадежности и беспощадно и немедленно карается властью? [В самом деле, тоталитарным Советское государство стало отнюдь не в 1937–1938 гг. – А.С.] […] Ожидать в этих условиях проявления командным составом самостоятельности, гражданского мужества и независимости, конечно, не приходится»14.)
Та же история и с попыткой О.Ф. Сувенирова показать (на с. 528–539), что репрессии привели к упадку дисциплины (уровень которой влияет на ход боевой подготовки и соответственно на уровень боевой выучки. – А.С.). Правда, здесь он впервые приводит по-настоящему серьезный аргумент – утверждение о «страшном падении дисциплины» в результате «разложения армии» репрессиями (с. 528), принадлежащее Г.К. Жукову (который в те годы командовал корпусами, армейской группой и был помощником командующего войсками военного округа и, значит, владел соответствующей информацией в масштабе высших соединений и объединений). Но этот серьезный аргумент оказывается единственным (и соответственно недостаточным). Далее опять приводятся факты, характеризующие почти исключительно «послерепрессионную» армию: степень распространенности в ней пьянства, грубости начальников, дезертирства, чрезвычайных происшествий и др. Что же касается сравнения с «дорепрессионной» РККА, то оно проводится лишь по одному показателю – уровню аварийности в ВВС (с. 534). Однако повышение его в 1937–1938 гг. по сравнению с 1936-м отнюдь не обязательно должно было объясняться (как пишет на с. 533 О.Ф. Сувениров) «ростом грубейших нарушений воинской дисциплины». Уменьшение в 1937–1938 гг. часов налета на одно летное происшествие могло быть вызвано и другими причинами – например, объективной сложностью развернувшегося тогда перехода бомбардировочной авиации с одномоторных бипланов Р-5 на самолеты качественно иного уровня – двухмоторные скоростные бомбардировщики СБ и ДБ-3, – или ухудшением производственного выполнения самолетов, поставляемых промышленностью. А касаясь истории «дорепрессионной» РККА в связи с вопросом о пьянстве военнослужащих, исследователь отнюдь не приводит цифр, которые показывали бы меньшую распространенность этого порока до 1937–1938 гг. Больше того, приведенные им факты, относящиеся к 1934–1936 гг., подтверждают лишь то, что никак не свидетельствует о разложении армии репрессиями – то, что (как вынужден признать и сам Сувениров) «пили в армии и на флоте и раньше» (с. 528)!
Если труды В.А. Анфилова и О.Ф. Сувенирова являют собой венец деятельности историков – сторонников тезиса о «подкашивании» Красной Армии репрессиями 1937–1938 гг. в 90-е гг., то итогом развития этого направления в отечественной историографии в первом десятилетии XXI в. стала монография В.С. Мильбаха (посвященная, правда, не всей РККА, а одной из ее крупнейших группировок – Особой Краснознаменной Дальневосточной армии – ОКДВА, – в июне 1938 г. преобразованной в КДФ – Краснознаменный Дальневосточный фронт)15. Каждой своей страницей она убеждает в том, что за девять лет, прошедших с момента появления работы О.Ф. Сувенирова, указанное направление не продвинулось в своих изысканиях ни на миллиметр! Мы опять сталкиваемся с нежеланием применять единственно эффективную в данном случае методику исследования – детально исследовать уровень боевой выучки не только «пост-», но и «предрепрессионной» Красной Армии, сравнить оба уровня и только тогда делать вывод о влиянии репрессий на состояние армии. Уровень боевой выучки «предрепрессионной» ОКДВА автором не исследуется; правда, на с. 22–24 и 25–26 нечто похожее на попытку охарактеризовать мы находим – но это именно «нечто похожее на попытку охарактеризовать»; исследованием (и даже попыткой исследования) это назвать невозможно. Не говоря уже о том, что сведениям о боевой подготовке ОКДВА в «предрепрессионном» 1936 г. уделено в общей сложности всего две с половиной из 215 (не считая приложений) страниц текста, это именно отдельные, надерганные по принципу «в огороде бузина, а в Киеве дядька» сведения, отдельные факты, из которых к тому же делаются абсолютно нелогичные выводы. Вначале В.С. Мильбах сообщает о решении командования ОКДВА и ее Приморской группы все-таки провести – невзирая на занятость войск строительством – осенние маневры и усматривает в этом решении свидетельство того, что «в 1936 г. в армии в основном положительно решались задачи по совершенствованию боевой выучки частей и соединений, несмотря на колоссальный груз задач по строительству, расквартированию и обеспечению войск». Но разве решение провести маневры равнозначно успешному выполнению задач «по совершенствованию боевой выучки»? А об итогах маневров нам ничего не сообщается… Затем исследователь упоминает о проведенных в марте 1936 г. штабных и войсковых учениях, их целях и составе участвовавших в них войск и заключает, что командование ОКДВА «уделяло внимание новым формам и методам подготовки войск и штабов». Но ведь методы боевой подготовки – это не самоцель, а лишь средство достижения цели (обеспечения высокой боевой выучки войск)! А об итогах учений опять практически ничего не сообщается (единственный же упомянутый факт – неудача попытки приданных 94-му стрелковому полку танков и батареи пройти с полком через горы и тайгу – на тезис В.С. Мильбаха о хорошей выучке дальневосточников накануне репрессий отнюдь не работает…). Далее цитируется сообщение начальника штаба ОКДВА об успешном проведении конкретного штабного учения и заключается в том, что начштаба «положительно оценил» «проведенные летние учения». Каким образом одно штабное учение превратилось в несколько штабных и войсковых – нам решительно непонятно… И, наконец, следуют иллюстрируемые выдержками из трех документов сообщения о трех ЧП, имевших место в ходе боевой учебы в 1936 г., о росте в этом году числа авиакатастроф и о наличии в тогдашней ОКДВА «фактов неорганизованности и нарушения дисциплины» (один из которых приведен). Но и эти четыре факта и два заключения (второе из которых хоть и верно, но выглядит у автора практически бездоказательным) сами по себе еще ни о чем не говорят и уж однозначно не свидетельствуют в пользу тезиса о высокой боеспособности «предрепрессионной» ОКДВА.
И все! Вместо детального исследования уровня выучки командиров, штабов, одиночного бойца и подразделений и уровня боеготовности войск – менее десятка беспомощно надерганных фактов из жизни армии и примерно столько же бездоказательных выводов. Вместо обращения хотя бы к приказу командующего ОКДВА В.К. Блюхера № 00337 от 14 ноября 1936 г. (в котором прямо указывается, что «ОКДВА к концу 1936 г. неудовлетворительно решила обе задачи: и боевую подготовку и строительство», что комиссия заместителя наркома обороны Я.Б. Гамарника констатировала «совершенно недостаточные успехи боевой подготовки войск армии в 1936 году и понижение боеготовности войсковых частей и соединений армии в результате огромного выделения личного состава на строительство»16) – такой традиционный довод оплакивающих «обезглавленную армию», как указание на факт награждения в январе 1937 г. ряда командиров орденами за успехи в боевой подготовке их частей и соединений. Довод просто смешной: неужели историку начала XXI в. не известно, что ордена в СССР зачастую давали отнюдь не по заслугам, а по разнарядке, в зависимости от личных пристрастий и т. д.? В числе ставших орденоносцами В.С. Мильбахом назван и командир 62-го стрелкового полка полковник И.В. Заикин; о том, насколько «успешно» подготовил он свою часть, свидетельствуют его собственные признания на полковом партсобрании 9 мая 1937 г.: в полку еще не добились «того, чтоб командир был инициативен и умел правильно решать [тактические. – А.С.] задачи», командиры «еще недостаточно научились управлять подразделениями», «огневая подготовка очень недостаточная, т. е. совершенно неудовлетворительная», «причем метод огневой подготовки не позволяет добиться лучших результатов», «огневая подготовка артиллерии тоже неудовлетворительная», «оружие быстро портится, и масса оружия постоянно ремонтируется, т. е. сбережение недостаточное», обучение гранатометанию «организовано очень плохо», физподготовка поставлена слабо, «не умеем даже маскироваться, не только боец, но и не маскируются целые подразделения»…17
Поскольку уровень боевой выучки ОКДВА накануне чистки РККА В.С. Мильбахом не исследован, все его утверждения об ухудшении тех или иных сторон этой выучки в результате репрессий (содержащиеся в главе 8 его труда) остаются голословными. Логические построения – вроде того, что, «учитывая значительные потери в среде тех, кто должен был организовывать разведку […] и непосредственно в среде разведчиков», «можно утверждать, что уровень организации разведки и проведения разведывательных мероприятий к осени 1938 г. значительно снизился» (с. 189–190) или что возросший из-за репрессий некомплект комначсостава, «естественно», «отрицательно сказался» на боеспособности войск (с. 175) – на роль аргументов не тянут. Теоретически все это естественно, но при изучении истории довоенного СССР и его армии теория помогает далеко не всегда: нельзя забывать, что и это государство, и эта армия были «экспериментальными» плодами эксперимента по построению общества, какого еще не знала история. Теоретически офицером артиллерии или инженерных войск в ХХ в. не может стать человек, не окончивший ни одного класса общеобразовательной школы – а среди принятых в 1929 г. в инженерные и артиллерийские школы РККА таких было соответственно 8,3 % и 16,5 % (ведь «в классовом отношении (рабочие, батраки, бедняки)» эта группа лиц для «рабоче-крестьянской» армии «являлась ценной»)…18
а) изучения уровня боевой выучки армии накануне репрессий;
б) изучения уровня боевой выучки армии после репрессий и
в) сравнения обоих уровней (с последующей формулировкой вывода).
Но эту работу никто из отстаивающих тезис о гибельности репрессий до сих пор не проделал! В лучшем случае сравнение уровня выучки «предрепрессионной» и «послерепрессионной» Красной Армии (т. е. объемистое детальное исследование) подменялось занимающим несколько строк сравнением «дорепрессионного» и «послерепрессионного» процента командиров с полноценным военным образованием и процента лиц высшего командного состава с высшим военным образованием. Но разве этого достаточно для доказательства? Не говоря уже о том,
– что приводившиеся цифры были неверны1,
– что даже и понижение уровня образования комсостава могло быть следствием не репрессий, а трехкратного численного роста армии с 1937 по 1941 г. (вынуждавшего сокращать сроки подготовки командиров);
– что это вообще лишь два показателя из множества, характеризующих выучку армии.
Процент командиров с тем или иным военным образованием есть показатель достаточно формальный: он не учитывает качества образования. А ведь это последнее в СССР 20—30-х гг. сильно страдало от низкого общеобразовательного уровня курсантов военных школ и слушателей военных академий и от недостаточной требовательности к ним (обусловленной стремлением любой ценой обеспечить армию «пролетарского государства» командными кадрами из рабочих и крестьян)…
Зачастую же обходились даже и без такого сравнения – и ограничивались, например, указанием на истребление в ходе репрессий многих видных военных ученых. Но ведь (как справедливо напомнил М.И. Мельтюхов) «войска обучаются не по трудам отдельных военачальников, пусть даже гениальным, а по воинским уставам и наставлениям, которые никто не отменял»…2 Или же обходились сообщением об истреблении или изгнании из армии того или иного количества лиц высшего и старшего комсостава. Этот последний факт подавался как «обезглавливание армии», т. е. лишение ее подготовленного высшего и старшего командного состава, и подавался обычно вместе с замечанием, что для подготовки высшего командира или работника оперативного штаба требуются многие годы. Но разве подготовка высшего или старшего офицера в армии начинается только после того, как выбудет из строя очередной такой офицер? Разве только после этого в военное училище зачисляется человек, из которого в течение последующих «многих лет» готовят нового командира дивизии или начальника штаба корпуса? Разве в РККА не было полковников (прямо предназначавшихся для замещения в ближайшие годы должностей комбригов или комдивов), майоров (прямо предназначавшихся для замещения в ближайшие годы полковничьих должностей) и т. п., разве сразу за комбригами в ней шли зеленые лейтенанты? Конечно, преждевременное занятие командирами очередных должностей может привести к ухудшению качества высшего командного состава – но и такой вывод можно сделать только на основе детального исследования и сравнения уровня подготовленности репрессированных и тех, кто пришел им на смену…
Бездоказательность тезиса о подкашивании РККА репрессиями 1937–1938 гг. (а равно вся беспомощность попыток доказать его без детального сравнения выучки «до-» и «послерепрессионной» Красной Армии) хорошо видна на примере вышедших во второй половине 90-х гг. и являющихся своего рода «классикой жанра» трудов известных военных историков В.А. Анфилова и О.Ф. Сувенирова. Автор первого из них3 не жалеет эмоций по поводу «развала Красной Армии» (с. 63), но вывод, которым он завершает на с. 75 перечисление ряда недостатков в боевой выучке «послерепрессионной» РККА («Вот до какого плачевного состояния Ворошилов со товарищи под «мудрым» руководством Сталина довел Красную Армию и обороноспособность страны с 1937 до весны 1940 года»), выглядит пристегнутым искусственно. Ведь В.А. Анфилов не освещает «дорепрессионное» положение дел в критикуемых им аспектах. А между тем, например, занятия по тактике в военных училищах (до 16 марта 1937 г. – военные школы) вместо поля «велись главным образом в классе, на ящике с песком» не только после (как утверждает Анфилов на с. 69), но и до 1937 г. До сих пор, подытоживал в октябре 1936 г. начальник Управления военно-учебных заведений РККА армейский комиссар 2-го ранга И.Е. Славин, занятия по «практическому обучению тактике» сводились в основном к тренировкам на ящике с песком и к групповым упражнениям в классе, а «занятий в поле было очень мало»4. «Неорганизованное, а порой просто плохое» «управление подвижными соединениями и частями» на маневрах – объясняемое Анфиловым на с. 65 «частой сменой командиров всех степеней в связи с массовыми репрессиями» – также было обычным и до чистки РККА. Приказ наркома обороны № 00105 от 3 ноября 1936 г. прямо констатировал, что «вопросы управления и связи» «внутри мехсоединения» «остаются недоработанными»5. К примеру, штаб 5-го механизированного корпуса на маневрах Московского военного округа в сентябре 1936 г. продемонстрировал (как отметили наблюдатели) «отсутствие гибкости в управлении корпусом и бригадами со стороны штаба корпуса и схематичность приемов управления в различной боевой обстановке» (М.Н. Тухачевский прямо заключил, что «управление плохое») и не смог организовать взаимодействия между своими бригадами (а командиры и штабы бригад – между своими батальонами)6. Мимо цели бьет и ссылка на заключение наркома обороны С.К. Тимошенко, согласно которому к декабрю 1940 г. «оперативная подготовка высшего командного состава» «не достигла требуемой высоты и нуждалась в дальнейшем совершенствовании» (с. 70). Ведь абсолютно то же самое отмечалось и в письме предшественника Тимошенко К.Е. Ворошилова командующим войсками военных округов, армиями, флотами и начальникам военных академий и центральных управлений РККА от 28 декабря 1935 г.: «Оперативная подготовка высшего командования, штабов и служб все еще не достигла уровня, требуемого современными условиями борьбы с вероятными сильными противниками»…7
Ничем не подкреплена и оценка В.А. Анфиловым репрессированных командиров как «наиболее опытных» и «самых талантливых» (с. 59, 117).
Труд О.Ф. Сувенирова8 (ссылки на него мы будем давать по второму изданию9, вышедшему уже после смерти Олега Федотовича) построен совсем иначе, но характеристику последствий репрессий и этот исследователь строит в основном на эмоциях, практически не приводя серьезных аргументов. Начинает он (с. 468) со ссылок на мнение зарубежной печати конца 30-х гг. (которая по определению не могла быть детально знакома с армией засекречивавшего все и вся и охваченного шпиономанией тоталитарного государства) и зарубежных историков 60—70-х гг. (которые также не являются здесь авторитетом, так как не имели возможности опереться при написании своих работ на материалы советских архивов). Далее (с. 470–483) приводятся сведения о количестве осужденных по политическим мотивам высших командиров и полковников и делается знакомый уже нам вывод об «обезглавливании армии» (причем на с. 493 автор опять изображает дело так, будто подготовка замены репрессированным началась только по окончании массовых репрессий: «За два с половиной года [1939 – июнь 1941 г. – А.С.] многое можно сделать, но подготовить не только высший, но даже средний качественный командный состав невозможно – ни теоретически, ни практически»)… Но самый поразительный пассаж помещен на с. 492. Дополнив на с. 486–491 сведения о количестве осужденных сведениями о количестве лиц командного и начальствующего состава, уволенных из армии по политическим мотивам, О.Ф. Сувениров отсылает читателя к таблице 15, данные которой, по его словам, «наглядно свидетельствуют», что «ни одна война ни в одной армии не открывала такого количества вакансий (особенно в высшей группе), как устроенная высшим партийно-государственным руководством кровавая «чистка» РККА в 1937–1938 гг.». Однако из таблицы мы видим, что в «дорепрессионном» 1936 г. количество лиц комначсостава сухопутных войск и ВВС РККА (без политсостава), получивших повышение по службе, было больше, чем в году начала массовых репрессий – 1937-м (29 535 против 26 021)! По группе высшего комначсостава в 1936-м было повышено в должности практически столько же лиц, что и в 1937-м (567 против 585), а по группе старшего комначсостава – в 1,2 раза больше (8960 против 7602)! Несколькими строками ниже исследователь и сам признает, что новые вакансии появились «не только в связи со значительными потерями комначсостава в результате массовых арестов и огульного увольнения «по политическим мотивам». Значительно большее количество новых вакансий [выделено мной. – А.С.] возникло вследствие резкого возрастания численности личного состава РККА и, следовательно, формирования новых воинских частей, соединений, объединений и учреждений».
Иными словами, О.Ф. Сувениров противоречит сам себе и в нескольких строчках перечеркивает то, ради чего им были написаны предыдущие двадцать с лишним страниц! Но дальше, на с. 493–494, он как ни в чем не бывало продолжает настаивать, что именно репрессии нанесли по армии, «особенно по ее высшему начсоставу», «страшный полусмертельный удар», что именно из-за репрессий Красная Армия к началу Великой Отечественной отличалась «недостаточной подготовленностью старшего и особенно высшего звена» комсостава. И снова вместо конкретного изучения и сравнения облика «дорепрессионного» и «послерепрессионного» высшего и старшего комсостава идут одни лишь умозрительные рассуждения насчет того, что если «уволить, а то и уничтожить командира полка, дивизии, корпуса можно было в те годы практически одномоментно», то для того, чтобы «подготовить его в соответствии с требованиями современной войны, нужны были даже не одно десятилетие, а полтора-два» (с. 494)…
На с. 495–501 просто перепевается все то, о чем шла речь на с. 470–494 (с добавлением лишь очередной ссылки на мнение иностранцев – на этот раз А. Гитлера и германского военного атташе в СССР Э. Кёстринга. То, что первый отнюдь не сравнивал «до-» и «послерепрессионный» комсостав Красной Армии, а всего лишь отметил невысокий уровень «присланного» к нему советского «генерала», а второй мог составить мнение о советском комсоставе лишь по своим крайне ограниченным московским знакомствам10, в расчет не принимается…).
Страницы с 501-й по 512-ю отведены под попытку обосновать тезис о «резком снижении» в результате репрессий «интеллектуального потенциала РККА». Вначале идет традиционное перечисление фамилий репрессированных военных ученых – между деятельностью которых и боевой выучкой армии жесткой связи, как мы уже отмечали, нет… Затем приводятся сведения о низком профессиональном уровне «послерепрессионных» преподавателей военных академий и их низкой требовательности к слушателям – однако сравнения их с «предрепрессионными» (без чего приведенные факты еще ни о чем не говорят) не делается. (А между тем о том, что преподаватели академий «ставят повышенные оценки», что «попасть в академию легко, а вот «вылететь» за непригодность крайне трудно», писали и в «дорепрессионном» 1934-м…11) Далее О.Ф. Сувениров сетует, что после репрессий «в академии хлынул поток людей, совершенно не созревших из-за их крайне малого общеобразовательного уровня» (с. 508), – но сравнения этого последнего с уровнем тех, кто учился в академиях до репрессий, опять не проводится! (А между тем, как отмечал в 1932-м возглавлявший тогда советские военно-учебные заведения Б.М. Фельдман, «недостаточный общеобразовательный уровень слушателей» являлся «большим препятствием» в работе академий и в 1924–1932 гг. То же самое констатировал Фельдман и 2 июля 1934 г.: «Основными недостатками при приеме в военные академии в 1933 г. и в Военную академию имени М.В. Фрунзе в 1934 г. явились: недостаточная подготовленность кандидатов по общеобразовательным дисциплинам […]». А К.Е. Ворошилов еще и 9 декабря 1935 г. признавал, что в академии принимают «людей неподготовленных», что эти люди «не успевают переваривать то, что им дают», что «слушатели всех академий воют, что им такими темпами преподают, что они не успевают воспринимать, и поэтому движение вперед идет на холостом ходу»…12)
При этом на с. 511 Сувениров опять противоречит сам себе и опять, по существу, зачеркивает все то, о чем писал на предыдущих (теперь уже сорока с лишним) страницах! Пытаясь обосновать тезис об общем понижении профессионализма советского комсостава в результате репрессий, он цитирует видного военного писателя русского зарубежья полковника А.А. Зайцова, отмечавшего, что «ахиллесова пята Красной Армии – ее командный состав… Он не на высоте тех требований, которые ему предъявит война». Но ведь Зайцов написал это не после 1937-го, а (как подтверждает и сам О.Ф. Сувениров) в «дорепрессионном» 1931-м! При чем же здесь репрессии?
Апелляции к мнению еще одного крупного военного писателя русской эмиграции, полковника Е.Э. Месснера, заявившего в 1938 г., что в результате репрессий «командный состав Красной Армии сполз в своей интеллигентности на уровень средний между европейским и китайским» (с. 512), можно противопоставить ссылку на того же А.А. Зайцова, который о том, что «командный состав Красной Армии резко отличается от офицерского состава других современных армий» своим «очень низким в среднем уровнем специальной и особенно общеобразовательной подготовки», писал еще до репрессий, в 1934-м13. При этом в отличие от Месснера, не располагавшего каким-либо статистическим материалом об изменении общеобразовательного уровня комсостава РККА в 1937–1938 гг., Зайцов привел вполне конкретные цифровые данные… Конечно, мнение Зайцова тоже не является истиной в последней инстанции, но суть дела остается прежней: нужны не несколько ссылок на утверждения современников и n фактов, отрицательно характеризующих «послерепрессионную Красную Армию, а детальное изучение и сравнение «до-» и «послерепрессионного» состояния этой последней.
Эту же претензию приходится предъявить и в связи с попыткой О.Ф. Сувенирова показать, что репрессии подорвали авторитет и моральный дух комсостава, посеяли в нем боязнь за любую ошибку быть обвиненным во вредительстве и соответственно лишили так нужной командиру инициативы (с. 512–528). Опять приведенные автором факты, относящиеся к 1937–1941 гг., не сравниваются с «дорепрессионным» положением дел, опять априори принимается, что до репрессий все было замечательно и благополучно. (А между тем и здесь нельзя не обратить внимание на то, что А.А. Зайцов, располагавший в отличие от других зарубежных экспертов тех лет достаточным количеством достоверной информации о РККА, аналогичный вывод сделал еще в «дорепрессионном» 1934-м. «Полная зависимость командного состава от органов ком. партии, – писал тогда русский полковник, – подрывает и его престиж и, что особенно плохо, развивает в нем инстинкт приспособляемости и стремления угодить всесильному политическому начальству. Да и как проявить самостоятельность или свободно мыслить в стране, где даже наука введена в жесткое русло «марксистско-ленинского метода» и где инакомыслие равносильно политической неблагонадежности и беспощадно и немедленно карается властью? [В самом деле, тоталитарным Советское государство стало отнюдь не в 1937–1938 гг. – А.С.] […] Ожидать в этих условиях проявления командным составом самостоятельности, гражданского мужества и независимости, конечно, не приходится»14.)
Та же история и с попыткой О.Ф. Сувенирова показать (на с. 528–539), что репрессии привели к упадку дисциплины (уровень которой влияет на ход боевой подготовки и соответственно на уровень боевой выучки. – А.С.). Правда, здесь он впервые приводит по-настоящему серьезный аргумент – утверждение о «страшном падении дисциплины» в результате «разложения армии» репрессиями (с. 528), принадлежащее Г.К. Жукову (который в те годы командовал корпусами, армейской группой и был помощником командующего войсками военного округа и, значит, владел соответствующей информацией в масштабе высших соединений и объединений). Но этот серьезный аргумент оказывается единственным (и соответственно недостаточным). Далее опять приводятся факты, характеризующие почти исключительно «послерепрессионную» армию: степень распространенности в ней пьянства, грубости начальников, дезертирства, чрезвычайных происшествий и др. Что же касается сравнения с «дорепрессионной» РККА, то оно проводится лишь по одному показателю – уровню аварийности в ВВС (с. 534). Однако повышение его в 1937–1938 гг. по сравнению с 1936-м отнюдь не обязательно должно было объясняться (как пишет на с. 533 О.Ф. Сувениров) «ростом грубейших нарушений воинской дисциплины». Уменьшение в 1937–1938 гг. часов налета на одно летное происшествие могло быть вызвано и другими причинами – например, объективной сложностью развернувшегося тогда перехода бомбардировочной авиации с одномоторных бипланов Р-5 на самолеты качественно иного уровня – двухмоторные скоростные бомбардировщики СБ и ДБ-3, – или ухудшением производственного выполнения самолетов, поставляемых промышленностью. А касаясь истории «дорепрессионной» РККА в связи с вопросом о пьянстве военнослужащих, исследователь отнюдь не приводит цифр, которые показывали бы меньшую распространенность этого порока до 1937–1938 гг. Больше того, приведенные им факты, относящиеся к 1934–1936 гг., подтверждают лишь то, что никак не свидетельствует о разложении армии репрессиями – то, что (как вынужден признать и сам Сувениров) «пили в армии и на флоте и раньше» (с. 528)!
Если труды В.А. Анфилова и О.Ф. Сувенирова являют собой венец деятельности историков – сторонников тезиса о «подкашивании» Красной Армии репрессиями 1937–1938 гг. в 90-е гг., то итогом развития этого направления в отечественной историографии в первом десятилетии XXI в. стала монография В.С. Мильбаха (посвященная, правда, не всей РККА, а одной из ее крупнейших группировок – Особой Краснознаменной Дальневосточной армии – ОКДВА, – в июне 1938 г. преобразованной в КДФ – Краснознаменный Дальневосточный фронт)15. Каждой своей страницей она убеждает в том, что за девять лет, прошедших с момента появления работы О.Ф. Сувенирова, указанное направление не продвинулось в своих изысканиях ни на миллиметр! Мы опять сталкиваемся с нежеланием применять единственно эффективную в данном случае методику исследования – детально исследовать уровень боевой выучки не только «пост-», но и «предрепрессионной» Красной Армии, сравнить оба уровня и только тогда делать вывод о влиянии репрессий на состояние армии. Уровень боевой выучки «предрепрессионной» ОКДВА автором не исследуется; правда, на с. 22–24 и 25–26 нечто похожее на попытку охарактеризовать мы находим – но это именно «нечто похожее на попытку охарактеризовать»; исследованием (и даже попыткой исследования) это назвать невозможно. Не говоря уже о том, что сведениям о боевой подготовке ОКДВА в «предрепрессионном» 1936 г. уделено в общей сложности всего две с половиной из 215 (не считая приложений) страниц текста, это именно отдельные, надерганные по принципу «в огороде бузина, а в Киеве дядька» сведения, отдельные факты, из которых к тому же делаются абсолютно нелогичные выводы. Вначале В.С. Мильбах сообщает о решении командования ОКДВА и ее Приморской группы все-таки провести – невзирая на занятость войск строительством – осенние маневры и усматривает в этом решении свидетельство того, что «в 1936 г. в армии в основном положительно решались задачи по совершенствованию боевой выучки частей и соединений, несмотря на колоссальный груз задач по строительству, расквартированию и обеспечению войск». Но разве решение провести маневры равнозначно успешному выполнению задач «по совершенствованию боевой выучки»? А об итогах маневров нам ничего не сообщается… Затем исследователь упоминает о проведенных в марте 1936 г. штабных и войсковых учениях, их целях и составе участвовавших в них войск и заключает, что командование ОКДВА «уделяло внимание новым формам и методам подготовки войск и штабов». Но ведь методы боевой подготовки – это не самоцель, а лишь средство достижения цели (обеспечения высокой боевой выучки войск)! А об итогах учений опять практически ничего не сообщается (единственный же упомянутый факт – неудача попытки приданных 94-му стрелковому полку танков и батареи пройти с полком через горы и тайгу – на тезис В.С. Мильбаха о хорошей выучке дальневосточников накануне репрессий отнюдь не работает…). Далее цитируется сообщение начальника штаба ОКДВА об успешном проведении конкретного штабного учения и заключается в том, что начштаба «положительно оценил» «проведенные летние учения». Каким образом одно штабное учение превратилось в несколько штабных и войсковых – нам решительно непонятно… И, наконец, следуют иллюстрируемые выдержками из трех документов сообщения о трех ЧП, имевших место в ходе боевой учебы в 1936 г., о росте в этом году числа авиакатастроф и о наличии в тогдашней ОКДВА «фактов неорганизованности и нарушения дисциплины» (один из которых приведен). Но и эти четыре факта и два заключения (второе из которых хоть и верно, но выглядит у автора практически бездоказательным) сами по себе еще ни о чем не говорят и уж однозначно не свидетельствуют в пользу тезиса о высокой боеспособности «предрепрессионной» ОКДВА.
И все! Вместо детального исследования уровня выучки командиров, штабов, одиночного бойца и подразделений и уровня боеготовности войск – менее десятка беспомощно надерганных фактов из жизни армии и примерно столько же бездоказательных выводов. Вместо обращения хотя бы к приказу командующего ОКДВА В.К. Блюхера № 00337 от 14 ноября 1936 г. (в котором прямо указывается, что «ОКДВА к концу 1936 г. неудовлетворительно решила обе задачи: и боевую подготовку и строительство», что комиссия заместителя наркома обороны Я.Б. Гамарника констатировала «совершенно недостаточные успехи боевой подготовки войск армии в 1936 году и понижение боеготовности войсковых частей и соединений армии в результате огромного выделения личного состава на строительство»16) – такой традиционный довод оплакивающих «обезглавленную армию», как указание на факт награждения в январе 1937 г. ряда командиров орденами за успехи в боевой подготовке их частей и соединений. Довод просто смешной: неужели историку начала XXI в. не известно, что ордена в СССР зачастую давали отнюдь не по заслугам, а по разнарядке, в зависимости от личных пристрастий и т. д.? В числе ставших орденоносцами В.С. Мильбахом назван и командир 62-го стрелкового полка полковник И.В. Заикин; о том, насколько «успешно» подготовил он свою часть, свидетельствуют его собственные признания на полковом партсобрании 9 мая 1937 г.: в полку еще не добились «того, чтоб командир был инициативен и умел правильно решать [тактические. – А.С.] задачи», командиры «еще недостаточно научились управлять подразделениями», «огневая подготовка очень недостаточная, т. е. совершенно неудовлетворительная», «причем метод огневой подготовки не позволяет добиться лучших результатов», «огневая подготовка артиллерии тоже неудовлетворительная», «оружие быстро портится, и масса оружия постоянно ремонтируется, т. е. сбережение недостаточное», обучение гранатометанию «организовано очень плохо», физподготовка поставлена слабо, «не умеем даже маскироваться, не только боец, но и не маскируются целые подразделения»…17
Поскольку уровень боевой выучки ОКДВА накануне чистки РККА В.С. Мильбахом не исследован, все его утверждения об ухудшении тех или иных сторон этой выучки в результате репрессий (содержащиеся в главе 8 его труда) остаются голословными. Логические построения – вроде того, что, «учитывая значительные потери в среде тех, кто должен был организовывать разведку […] и непосредственно в среде разведчиков», «можно утверждать, что уровень организации разведки и проведения разведывательных мероприятий к осени 1938 г. значительно снизился» (с. 189–190) или что возросший из-за репрессий некомплект комначсостава, «естественно», «отрицательно сказался» на боеспособности войск (с. 175) – на роль аргументов не тянут. Теоретически все это естественно, но при изучении истории довоенного СССР и его армии теория помогает далеко не всегда: нельзя забывать, что и это государство, и эта армия были «экспериментальными» плодами эксперимента по построению общества, какого еще не знала история. Теоретически офицером артиллерии или инженерных войск в ХХ в. не может стать человек, не окончивший ни одного класса общеобразовательной школы – а среди принятых в 1929 г. в инженерные и артиллерийские школы РККА таких было соответственно 8,3 % и 16,5 % (ведь «в классовом отношении (рабочие, батраки, бедняки)» эта группа лиц для «рабоче-крестьянской» армии «являлась ценной»)…18