Страница:
Теперь, стоя перед покойницей, Тулос забыл о королеве и вспомнил овеянные ароматом жасмина сладостные летние ночи, когда он наслаждался белой прелестью Илалоты. Ему, так же как и всем, не верилось в ее смерть: она лежала, как живая, словно приняла тот самый вид, который притворно напускала на себя, когда они бывали вместе. Потакая его прихотям, она притворялась вялой и безжизненной, словно под чарами сна или смерти, и в такие минуты он жадно любил ее, не боясь той дикой страсти, с которой в другое время она отдавалась его ласкам.
Как будто находясь под властью могущественного заклятия, он видел странные видения: ему казалось, что он снова вернулся в те летние ночи и входит в беседку в королевском саду, где Илалота, затаив дыхание, ждет его на усыпанном увядшими лепестками ложе. Он больше не замечал людного зала: яркие огни, разгоряченные от вина лица расплылись и превратились в освещенные лунным светом клумбы сонно склонившихся цветов, а голоса придворных казались легким шепотом ветра, качающего ветви кипарисов и жасмина. Теплые, возбуждающие ароматы июньской ночи окутывали его, и снова, как и раньше, ему казалось, что не от цветов, а от Илалоты исходит этот сладостный нежный запах. Движимый страстным желанием, он приблизился к ней и приник губами к ее руке, которая дрогнула, как ему показалась, от его поцелуя.
Затем с изумлением, как будто внезапно разбуженный ото сна, он услышал голос, словно источающий сладкий яд: «Ты забылся, лорд Тулос? Неудивительно, ведь многие мои любовники считают, что после смерти она еще прекраснее, чем при жизни». Когда таинственные слова коснулись его рассудка, он отшатнулся от Илалоты и, обернувшись, увидел Ксантличу. Роскошные одежды королевы ниспадали в беспорядке, волосы растрепались. Она слегка пошатнулась и схватила его за плечо, впившись острыми ногтями. Полные, маково-алые губы королевы кривились от ярости, и в ее желтых глазах, обрамленных длинными ресницами, сверкала ревность влюбленной кошки.
Тулос, ошеломленный, вспомнил охватившее его очарование. Он не мог понять, действительно ли рука Илалоты дрогнула под его губами или ему только показалось. Нет, это невозможно, подумал он, и грезы сейчас же покинули его. Но его встревожили слова Ксантличи и ее гнев, а также пьяные насмешки пирующих и непристойные шутки, которые неслись ему вслед, когда он проходил по залу.
— Остерегайся, мой Тулос, — прошептала королева, чей внезапный гнев, казалось, утих. — Ходят слухи, что она была ведьмой.
— От чего она умерла? — спросил Тулос.
— Говорят, ее единственной болезнью была любовь.
— Тогда она точно не ведьма, — возразил Тулос, стараясь легкомысленным ответом скрыть свои истинные мысли и чувства. — Настоящая ведьма нашла бы снадобье.
— Она умерла от любви к тебе, — мрачно сказала Ксантлича, — а все женщины знают, что твое сердце темнее и тверже черного адаманта. Никакое колдовство, даже самое могущественное, не помогло бы ей вернуть тебя. — Казалось, ее настроение снова улучшилось. — Ты слишком долго отсутствовал, мой лорд. Приходи ко мне в полночь, я буду ждать тебя в южном павильоне.
И, бросив страстный взгляд из-под опущенных ресниц и стиснув его руку так, что ногти впились в кожу сквозь одежду, словно кошачьи когти, она отвернулась от Тулоса и позвала евнухов.
Тулос, воспользовавшись тем, что королева отвлеклась, снова осмелился взглянуть на Илалоту, обдумывая между тем странное замечание Ксантличи. Он знал, что Илалота, подобно многим придворным дамам, знала толк в заклинаниях и любовных зельях, но ее колдовство никогда не касалось его, ибо он не был подвержен иным чарам, кроме тех, которыми природа одарила женщин. И он не мог поверить, что Илалота умерла от испепеляющей страсти, ведь сам он никогда не испытывал ничего подобного.
Пока Тулос, обуреваемый противоречивыми чувствами, смотрел на Илалоту, ему снова показалось, что она жива. Предыдущее видение не повторилось, но ему показалось, что она чуть изменила свое положение на залитом вином ложе, слегка повернув к нему лицо, как женщина поворачивается к долгожданному возлюбленному, и рука, которую он поцеловал (во сне или наяву), немного сдвинулась с места.
Тулос наклонился ближе, завороженный этой тайной и испытывая странное необъяснимое желание. Скорее всего, он снова забылся или ему померещилось. Все еще сомневаясь, он увидел, как грудь Илалоты всколыхнулась от слабого вздоха, и до него донесся почти неслышный, но волнующий шепот: «Приходи ко мне в полночь, я буду ждать тебя... в гробнице».
В этот момент рядом с ней появились могильщики в темных одеждах, которые вошли тихо и незаметно. Они внесли отлитый из бронзы блестящий тонкостенный саркофаг, куда должны были поместить покойную и отнести в подземный склеп ее семьи, который находился в старом некрополе, расположенном к северу от королевских садов.
Тулос едва не крикнул, чтобы удержать их, но его язык отказался повиноваться. Он не мог даже двинуться с места. Не понимая, во сне он или наяву, лорд безмолвно наблюдал, как могильщики положили Илалоту в саркофаг и быстро вынесли из зала. Никто не последовал за ними. Сонные гуляки даже не заметили мрачный кортеж. Только когда могильщики скрылись из виду, Тулос обрел способность двигаться, но стоял в нерешительности. Мысли его были смутны. Наконец он отправился в свои апартаменты и, разбитый усталостью, естественной после целого дня, проведенного в пути, забылся сном, похожим на смерть.
Когда Тулос проснулся, бледная бесформенная луна, освободившись от кипарисовых ветвей, похожих на длинные изогнутые пальцы ведьм, глядела в окно, выходящее на восток. Он понял, что скоро полночь, и вспомнил о встрече, которую королева назначила ему. Это свидание он не мог отменить, не рискуя навлечь на себя губительный гнев госпожи. Но тут он ясно вспомнил про второе свидание... в то же время, но в другом месте. Все случившееся с ним на похоронах Илалоты и казавшееся таким смутным и похожим на сон, предстало перед ним, как наяву, будто выжженное в его мозгу во время сна каким-то едким снадобьем... или силой колдовского заклятия. Теперь он точно знал, что Илалота шевельнулась и говорила с ним, и что могильщики отнесли ее в гробницу живой. Может быть, ее предполагаемая смерть была просто обмороком или она преднамеренно притворилась мертвой в последней попытке оживить его страсть. Эти мысли пробудили в нем лихорадочную волну любопытства и желания, и вновь, будто по волшебству, перед его глазами предстало ее бледное прекрасное лицо.
Словно потеряв рассудок, он спустился по темным лестницам и галереям в залитый лунным светом лабиринт сада, проклиная несвоевременное нетерпение Ксантличи. Однако, сказал он себе, скорее всего королева, напившись тасуунских вин, уже не помнит о назначенном свидании. Эта мысль приободрила его. В его ошеломленном сознании это предположение скоро переросло в уверенность, и он, повернув прочь от южного павильона, направился в темную мрачную рощу.
Вряд ли кто-то еще, кроме него, находился в саду. Неосвещенные флигели дворца замерли в оцепенении; по саду бродили только тени, и ветер доносил легкие ароматы цветов. А над всем этим разливала свой мертвенно-бледный свет луна, похожая на огромный блеклый цветок.
Тулос, уже забыв о свидании с Ксантличей, решительно и поспешно направился к воротам... Его влекло непреодолимое желание зайти в склеп и убедиться, что он не обманулся и Илалота жива. Может быть, если он не придет, она задохнется в гробу, и тогда ее мнимая смерть быстро превратится в реальную. И снова он услышал слова, которые она прошептала или ему показалось, что прошептала, словно разлитые в лунном свете: «Приходи ко мне в полночь... я буду ждать тебя... в гробнице».
Ускорив шаг, словно спеша к ложу обожаемой госпожи, он вышел из королевского сада через неохраняемые северные ворота и пересек заросший бурьяном пустырь между садом и старым кладбищем. Разгоряченный и полный нетерпения, он вошел в эти всегда открытые порталы смерти, где перед осыпающимися пилонами стояли чудовища из черного мрамора и глядели на него отвратительно сверкающими глазами.
Тишина глубоких могил, шаткие белые колонны, темные тени кипарисов, — во всем чувствовалась смерть и все это усилило странное волнение Тулоса, зажгло его кровь. Словно он выпил напиток, сдобренный зельем, разжигающим любовную страсть. Мертвая тишина вокруг него, казалось, горела и дрожала тысячью воспоминаний об Илалоте, призрачной надеждой, что она здесь...
Когда-то вместе с ней Тулос посетил подземную гробницу ее предков и, вспомнив это, он уверенно зашагал к арке входа, полускрытой тенью кедра. Заросли крапивы и пахучей дымянки, растущие у заброшенного прохода и примятые могильщиками, скрывали ржавую железную дверь, осевшую на неплотно пригнанных петлях. У его ног лежал потухший факел, брошенный, скорее всего, одним из ушедших могильщиков. Увидев его, Тулос вспомнил, что не взял с собой ни свечи, ни светильника, и счел, что само провидение позаботилось о нем.
Подняв факел, он зажег его и начал поиски, не обращая внимания на покрытые толстым слоем пыли саркофаги у входа в подземелье. Когда они с Илалотой были здесь в последний раз, она показала ему глубоко внутри склепа нишу, где, как она сказала, в свое время ее ждет вечный покой среди других мертвецов. Проходя мимо рядов саркофагов, он ощутил в затхлом воздухе странный приторный запах жасмина, словно аромат весеннего сада. И этот запах привел его к саркофагу, который, в отличие от других, стоял открытым. Там он увидел Илалоту, лежащую в ярких похоронных одеждах. И над ней витала такая странная лучистая благодать, такое чувственное спокойствие, что Тулос замер, словно пораженный заклятием.
— Я знала, что ты придешь, о Тулос, — прошептала она, шевельнувшись, словно от жара его поцелуев, которыми он начал покрывать ее шею и грудь...
Факел, выпавший из рук Тулоса, погас в пыли... Ксантлича, рано уединившаяся в своих покоях, не могла заснуть. Может быть, она выпила слишком много или слишком мало темного ароматного вина, а может, ее кровь волновалась при мысли о возвращении Тулоса или мучила ревность из-за жаркого поцелуя, который он запечатлел на руке Илалоты. Ей не спалось; она встала за час до встречи с Тулосом и стояла перед окном спальни, ожидая, что прохладное дыхание ночи ее освежит.
Однако воздух, казалось, был накален до предела. Сердце Ксантличи гулко билось в груди, она задыхалась. Вид залитого лунным светом сада еще более усилил ее волнение. Она отправилась бы в павильон раньше назначенного срока, но даже несмотря на нетерпение, ей хотелось помучить Тулоса ожиданием. Перегнувшись через подоконник, она увидела, как Тулос пробирается между кустами и деревьями. Ксантлича удивилась необычной быстроте его шага. Ей стало любопытно, куда он так спешит, ведь направлялся он явно прочь от того места, где она назначила ему свидание. Вскоре он повернул в кипарисовую аллею, ведущую к северным воротам, и королева потеряла его из виду. Удивление ее сменилось тревогой и гневом, когда спустя некоторое время он не вернулся.
Ксантлича не могла представить себе, чтобы Тулос или любой другой, будучи в здравом рассудке, осмелился забыть о свидании с ней. И в поисках объяснения она предположила, что он находится под действием какой-то могущественной черной магии. Королева знала, что Илалота любила Тулоса до безумия и безутешно горевала, когда тот бросил ее. Поговаривали, что она безуспешно применяла различные заклинания, чтобы вернуть его, тщетно призывала демонов и приносила им жертвы, а также использовала наговоры, чтобы накликать на Ксантличу смерть. В конце концов она умерла от разочарования и отчаяния, или, может быть, покончила с собой с помощью какого-нибудь особого яда... Но, как полагали в Тасууне, ведьма, умирающая таким образом, может превратиться в ламию или вампира и продолжить свое колдовство...
Королева содрогнулась от этой мысли. А еще она вспомнила о странных и зловещих изменениях, сопровождающих такую смерть: ведьма, использующая силы ада, сама превращалась в подземную тварь. Она представила, какая судьба ждет Тулоса и какая опасность подстерегает его, оправдайся ее предположения. И понимая, что и она не избежит такой опасности, Ксантлича все же решила последовать за лордом.
Времени на сборы не оставалось. Она вытащила из-под шелковой подушки кинжал, который всегда держала при себе. Лезвие его от рукоятки до кончика клинка было отравлено ядом, губительным как для живого, так и для мертвого. Зажав кинжал в правой руке и держа небольшую лампу в левой, Ксантлича тихо выскользнула из дворца.
Последние винные пары, отуманивавшие ее сознание, испарились, но зато проснулся какой-то неосознанный страх, предостерегающий ее, словно голос предков. Однако приняв решение, она последовала за Тулосом по пути, ранее проложенном могильщиками. Луна, перебираясь от дерева к дереву, сопровождала ее, подмигивая незрячими глазами. Быстрый звук котурнов Ксантличи, нарушающий мертвую тишину, казалось, разрушал прозрачную паутину, которая отделяла ее от мира призраков. Снова и снова ей вспоминались слухи, ходившие о таких, как Илалота. И сердце королевы сжималось от страха, ибо она понимала, что встретит уже не смертную женщину, но создание, возвращенное к жизни из седьмого круга ада. Дрожа от ужаса, она продолжала свой путь, ибо мысль о Тулосе, находящемся в руках ламии, словно раскаленным клеймом жгла ей душу.
Перед Ксантличей раскинулся некрополь, и она направилась под мрачную сень кладбищенских деревьев, в тени которых скрывались склепы, похожие на разинутые пасти чудовищ. Воздух стал влажным и зловонным, словно наполнился испарениями из открытых могил. Королева остановилась, ей показалось, что черные невидимые демоны, возвышаясь над колоннами и стволами деревьев, поднялись перед ней из земли, готовые напасть, если она сделает еще хоть шаг. Однако Ксантлича тотчас опомнилась и смело шагнула в дверь гробницы. Дрожащими руками зажгла она маленький огонек лампы и, пронзая толщу тьмы подземелья узким клинком света, вошла, усмирив страх и отвращение, в это обиталище мертвых... или, возможно, уже не мертвых.
Никогда ей не приходилось видеть ничего более отвратительного, чем эта кладбищенская плесень и вековая пыль, ничего более ужасающего, чем сомкнутые ряды саркофагов в глубоких нишах. Воистину сон мертвых в гробнице был глубок, и тишина смерти, казалось, никогда не нарушалась.
Королева уже сомневалась, что Тулос мог прийти сюда, но, направив луч света на землю, заметила его следы, легкие и почти незаметные среди отпечатков ног, оставленных могильщиками. Следы Тулоса показывали, что тот шел только в одном направлении, в то время как по другим следам стало ясно, что люди шли туда и обратно.
Вдруг Ксантлича уловила шедший издалека звук, в котором слышался стон влюбленной женщины и одновременно как будто рычание голодных шакалов. У нее кровь застыла в жилах, но шаг за шагом она продвигалась вперед, держа перед собой лампу и сжимая за спиной кинжал. Звук становился громче и ближе. Ноздрей ее коснулся сладкий аромат цветов июньской ночи, но, по мере того как она приближалась, этот аромат смешался со странным зловонием и запахом крови.
Еще несколько шагов, и Ксантлича остановилась, словно на ее плечо легла лапа демона. Луч лампы наткнулся на запрокинутое лицо и верхнюю часть тела Тулоса, свесившегося с края блестящего саркофага, который стоял между другими, позеленевшими от времени. Одной рукой Тулос крепко сжимал край саркофага, а другой ласкал склонившуюся над ним смутную тень. Руки этого создания сверкали жасминовой белизной в узком луче света, а темные пальцы были глубоко погружены в грудь Тулоса. Его тело казалось всего лишь пустой оболочкой, а рука безжизненно свисала с бронзового края саркофага, как будто из него выпустили всю кровь, и она вся вытекла из его разодранного горла и вскрытой груди.
Тварь, нависшая над Тулосом, непрерывно издавала не то стоны, не то рычание. Ксантлича стояла, окаменев от страха и отвращения. Вдруг ей показалось, что с губ Тулоса сорвался слабый шепот, еле слышимый стон скорее наслаждения, чем боли. Звук прервался, его голова безжизненно поникла, и королева решила, что он умер. Собравшись с духом, Ксантлича шагнула ближе и выше подняла светильник. Стараясь не поддаваться накатившей на нее волне панического страха, она решила, что с помощью отравленного волшебным ядом кинжала сможет, пусть даже случайно, прикончить убившую Тулоса тварь.
Колеблющийся свет пополз вверх, постепенно освещая призрака, которого Тулос ласкал в темноте... Луч дополз до измазанных кровью птичьих сережек и усеянного клыками алого отверстия полурта-полуклюва. В этом существе не осталось ничего от Илалоты, кроме белых, некогда возбуждавших желание рук и смутных очертаний женской груди, превращающейся на глазах в нечто, не имеющее ни малейшего сходства с человеческим телом, как будто вдохновленный дьяволом скульптор лепил из глины уродливое изваяние. Руки тоже стали меняться, темнея и искривляясь. Когда они окончательно потеряли свою белизну, безжизненно висевшая рука Тулоса поднялась снова и потянулась к ужасному созданию. Тварь, не вынимавшая пальцев из его груди, пристально следила за ним. Вдруг она перегнулась и протянула свои неестественно вытянувшиеся лапы к королеве, как будто собираясь схватить ее или ласкать своими окровавленными когтями, с которых капали сгустки крови.
Ксантлича, обезумев, выронила лампу и кинжал и бросилась из подземелья с пронзительным визгом и безудержным сумасшедшим хохотом.
ИМПЕРИЯ НЕКРОМАНТОВ
Легенда о Матмуоре и Содосме родится только на последних оборотах Земли, когда веселые сказания ее золотых дней будут давно позабыты. Многие эпохи канут в прошлое, и морские воды придут туда, где прежде была суша, и новые континенты прорежут океанскую гладь, прежде чем наступит время ее рассказать. И, может быть, в тот день она немного рассеет жестокую тоску умирающей расы, неумолимо сходящей в пучину забвения. Я поведаю это предание так, как его будут рассказывать на Зотике — последнем континенте — под тусклым солнцем и грустными небесами, которые вечерней порой озаряются немыслимо яркими звездами.
Матмуор и Содосма были магами-некромантами с темного острова Наат. Однажды они пересекли высохшее море и появились в Тинарате, чтобы и там заниматься своим губительным искусством. Но не слишком преуспели, ибо таинство смерти считалось священным у жителей этой сумрачной страны, и не так-то просто было осквернить могильное небытие, а воскрешение мертвых чарами некромантии считалось кощунством.
Поэтому вскоре Матмуору и Содосме, изгнанным из города разгневанными жителями, пришлось бежать на юг, в пустыню Синкор, чьим населением были лишь скелеты и мумии — все, что осталось от некогда могущественной расы, погубленной Великим мором.
Их путь лежал по унылой растрескавшейся земле, выжженной лучами огромного солнца, которое, впрочем, напоминало едва тлеющий уголь. Один вид крошащихся камней и занесенных песком безлюдных просторов привел бы в ужас обычного человека. Колдуны оказались в этой бесплодной пустыне без еды и воды, поэтому их положение могло бы показаться отчаянным. Но Содосма и Матмуор, улыбаясь, все шагали и шагали в глубь Синкора с видом завоевателей, прокладывающих дорогу к долгожданной цели.
Они пересекали поля, лишенные растительности, русла пересохших рек, и перед ними расстилался великий путь, по которому в прежние времена путешественники добирались из Синкора в Тинарат. Ни единой живой души не встретилось им здесь, но зато вскоре они наткнулись на лежащие посреди дороги скелеты лошади в роскошной сбруе и всадника, чья одежда все еще была столь же великолепна, как и при жизни. Матмуор и Содосма остановились перед жалкими костями, на которых не осталось ни клочка плоти, и хищно улыбнулись друг другу.
— Скакун будет твоим, — предложил Матмуор. — Ведь ты старший из нас двоих, а всадник станет служить нам обоим и будет первым в Синкоре, кто присягнет нам на верность.
Маги начертили тройной круг на пепельном песке у обочины дороги и, стоя в центре, начали святотатственный ритуал, заставлявший мертвых пробудиться от безмятежного смертного сна и во всем подчиняться злой воле некроманта. Затем они всыпали по щепотке волшебного порошка в отверстия, бывшие когда-то ноздрями человека и лошади. И вот выбеленные ветрами и дождями кости, скорбно поскрипывая, поднялись с того места, где так долго лежали, и застыли в готовности служить своим хозяевам.
Как это было решено между ними, Содосма оседлал костяного скакуна, натянул украшенные драгоценными камнями поводья и, словно в насмешку над Смертью, погнал свою жалкую клячу. Матмуор брел за ним, слегка опираясь на палку черного дерева, а человеческий скелет в развивающемся пышном одеянии шел следом, как верный оруженосец.
Вскоре маги нашли останки еще одного всадника с лошадью, которые шакалы обошли стороной, а солнце иссушило до состояния мумий. Они тоже были воскрешены из мертвых, и Матмуор взгромоздился на спину высохшего коня. Теперь оба некроманта скакали с торжественностью странствующих императоров, сопровождаемые свитой из двух скелетов. А так как по пути к Синкору встречались и другие останки, оживляемые посредством того же обряда, то процессия все разрасталась и разрасталась.
Когда дорога почти подошла к столице, Йетлириому, показались бесчисленные могилы города мертвых, чей покой никто не нарушал вот уже многие века. Всем спеленатым мумиям этого города также пришлось пробудиться, чтобы исполнять волю двух колдунов. Некоторым было приказано вспахать и засеять пустынные поля, добывать из глубоких колодцев воду; остальные занялись тем, чем занимались при жизни. Шум и грохот нарушили вековую тишину. Мертвые ткачи трудились над своими челноками, а мертвые пахари шли за плугами, которые тянули мертвые буйволы.
Утомленные долгим путешествием и многократно повторяемыми заклинаниями, Матмуор и Содосма наконец увидели с вершины бархана далекие башни и уцелевшие прекрасные купола Йетлириома. Был вечер, и город казался погруженным в густую, застоявшуюся кровь зловещего заката.
— Это обширная земля, — вздохнул Матмуор. — Мы поделим ее и будем властвовать над всеми мертвецами, лежащими в ней. Завтра же мы взойдем на императорский престол Йетлириома.
— Да, — согласился Содосма. — Ибо никто из живых не сможет противостоять нам здесь. А те, кого мы вызвали из царства мертвых, будут двигаться и дышать только по нашей воле и никогда не восстанут.
Так, в кроваво-красных сумерках, которые уже начали становиться пурпурными, некроманты в сопровождении своей внушающей ужас свиты вошли в Йетлириом. Они прошествовали мимо многих величественных дворцов и расположились в том из них, откуда на протяжении двух тысяч лет императоры династии Нимботов правили Синкором.
Своим хитроумным колдовством маги разожгли в пыльных залах давно погасшие светильники из оникса и поужинали королевскими яствами, сотворенными тем же способом. Бесплотные руки слуг наливали древние имперские вина в кубки из лунного камня, и два колдуна пировали и веселились с фантасмагорической пышностью, отложив на следующий, день воскрешение всех, кто спал вечным сном в земле Йетлириома.
Утром они поднялись, когда темно-малиновый рассвет еще только занимался над городом, ибо сделать предстояло многое. Они сновали по забытой столице, творя заклинания над непогребенными телами тех, кто умер в последний год Великого мора. Покончив с этой работой, маги перешли к другому некрополю, располагавшемуся за пределами Йетлириома, где в огромных мавзолеях покоились императоры и знать Синкора.
Некроманты приказали беспрекословным рабам-скелетам проломить запечатанные двери склепов, а потом своими страшными деспотическими заклятиями вызвали мумии императоров, не пощадив даже старейшего из династии. Те равнодушно вышли к ним, с безжизненными глазами, в роскошных саванах, расшитых сверкающими, словно огни, драгоценными камнями. После этого настала очередь вдохнуть подобие жизни в многочисленные поколения придворных и сановников.
Мертвые императоры и императрицы Синкора, с высохшими мрачными и высокомерными лицами, торжественно выразили свою покорность Матмуору и Содосме. И, словно караван пленников, последовали за ними по всем улицам Йетлириома. Затем некроманты установили в просторном тронном зале дворца высокий двойной трон, на котором когда-то восседали законные правители с супругами. Трон окружили императоры в пышных погребальных одеждах. Мумия Гестайона (первого императора династии Нимботов, правившего в полулегендарные времена) движением иссохшей руки облекла обоих магов верховной властью. После этого все потомки Гестайона, заполонившие зал, невыразительными, точно эхо, голосами, провозгласили владычество Матмуора и Содосмы.
Так отверженные некроманты приобрели империю и подданных в безлюдной и бесплодной земле, куда жители Тинарата изгнали их на верную гибель. Они стали жесточайшими деспотами, беспредельно властвуя над всеми мертвыми Синкора. Все бесплотные прислужники из отдаленных уголков царства должны были платить дань. Тронутые тлением трупы сновали взад-вперед по поручениям колдунов. Высокие мумии, издающие запах бальзамических смол, выносили из своих неистощимых склепов груды потемневшего золота и покрытых пылью времен драгоценностей и складывали пред жадными очами новых правителей. Мертвые садовники украшали дворцовые сады давно увядшими цветами. Выбеленные ветрами скелеты гнули спины в копях или воздвигали великолепные, фантастические башни в честь угасающего солнца. Гордые принцы былых времен подносили некромантам кубки, а златокудрые императрицы услаждали их слух игрой на лютнях, перебирая струны точеными руками. Самые же прекрасные, чьи прелести были не слишком сильно обезображены тлением и червями, стали наложницами и утоляли порочную страсть колдунов.
Как будто находясь под властью могущественного заклятия, он видел странные видения: ему казалось, что он снова вернулся в те летние ночи и входит в беседку в королевском саду, где Илалота, затаив дыхание, ждет его на усыпанном увядшими лепестками ложе. Он больше не замечал людного зала: яркие огни, разгоряченные от вина лица расплылись и превратились в освещенные лунным светом клумбы сонно склонившихся цветов, а голоса придворных казались легким шепотом ветра, качающего ветви кипарисов и жасмина. Теплые, возбуждающие ароматы июньской ночи окутывали его, и снова, как и раньше, ему казалось, что не от цветов, а от Илалоты исходит этот сладостный нежный запах. Движимый страстным желанием, он приблизился к ней и приник губами к ее руке, которая дрогнула, как ему показалась, от его поцелуя.
Затем с изумлением, как будто внезапно разбуженный ото сна, он услышал голос, словно источающий сладкий яд: «Ты забылся, лорд Тулос? Неудивительно, ведь многие мои любовники считают, что после смерти она еще прекраснее, чем при жизни». Когда таинственные слова коснулись его рассудка, он отшатнулся от Илалоты и, обернувшись, увидел Ксантличу. Роскошные одежды королевы ниспадали в беспорядке, волосы растрепались. Она слегка пошатнулась и схватила его за плечо, впившись острыми ногтями. Полные, маково-алые губы королевы кривились от ярости, и в ее желтых глазах, обрамленных длинными ресницами, сверкала ревность влюбленной кошки.
Тулос, ошеломленный, вспомнил охватившее его очарование. Он не мог понять, действительно ли рука Илалоты дрогнула под его губами или ему только показалось. Нет, это невозможно, подумал он, и грезы сейчас же покинули его. Но его встревожили слова Ксантличи и ее гнев, а также пьяные насмешки пирующих и непристойные шутки, которые неслись ему вслед, когда он проходил по залу.
— Остерегайся, мой Тулос, — прошептала королева, чей внезапный гнев, казалось, утих. — Ходят слухи, что она была ведьмой.
— От чего она умерла? — спросил Тулос.
— Говорят, ее единственной болезнью была любовь.
— Тогда она точно не ведьма, — возразил Тулос, стараясь легкомысленным ответом скрыть свои истинные мысли и чувства. — Настоящая ведьма нашла бы снадобье.
— Она умерла от любви к тебе, — мрачно сказала Ксантлича, — а все женщины знают, что твое сердце темнее и тверже черного адаманта. Никакое колдовство, даже самое могущественное, не помогло бы ей вернуть тебя. — Казалось, ее настроение снова улучшилось. — Ты слишком долго отсутствовал, мой лорд. Приходи ко мне в полночь, я буду ждать тебя в южном павильоне.
И, бросив страстный взгляд из-под опущенных ресниц и стиснув его руку так, что ногти впились в кожу сквозь одежду, словно кошачьи когти, она отвернулась от Тулоса и позвала евнухов.
Тулос, воспользовавшись тем, что королева отвлеклась, снова осмелился взглянуть на Илалоту, обдумывая между тем странное замечание Ксантличи. Он знал, что Илалота, подобно многим придворным дамам, знала толк в заклинаниях и любовных зельях, но ее колдовство никогда не касалось его, ибо он не был подвержен иным чарам, кроме тех, которыми природа одарила женщин. И он не мог поверить, что Илалота умерла от испепеляющей страсти, ведь сам он никогда не испытывал ничего подобного.
Пока Тулос, обуреваемый противоречивыми чувствами, смотрел на Илалоту, ему снова показалось, что она жива. Предыдущее видение не повторилось, но ему показалось, что она чуть изменила свое положение на залитом вином ложе, слегка повернув к нему лицо, как женщина поворачивается к долгожданному возлюбленному, и рука, которую он поцеловал (во сне или наяву), немного сдвинулась с места.
Тулос наклонился ближе, завороженный этой тайной и испытывая странное необъяснимое желание. Скорее всего, он снова забылся или ему померещилось. Все еще сомневаясь, он увидел, как грудь Илалоты всколыхнулась от слабого вздоха, и до него донесся почти неслышный, но волнующий шепот: «Приходи ко мне в полночь, я буду ждать тебя... в гробнице».
В этот момент рядом с ней появились могильщики в темных одеждах, которые вошли тихо и незаметно. Они внесли отлитый из бронзы блестящий тонкостенный саркофаг, куда должны были поместить покойную и отнести в подземный склеп ее семьи, который находился в старом некрополе, расположенном к северу от королевских садов.
Тулос едва не крикнул, чтобы удержать их, но его язык отказался повиноваться. Он не мог даже двинуться с места. Не понимая, во сне он или наяву, лорд безмолвно наблюдал, как могильщики положили Илалоту в саркофаг и быстро вынесли из зала. Никто не последовал за ними. Сонные гуляки даже не заметили мрачный кортеж. Только когда могильщики скрылись из виду, Тулос обрел способность двигаться, но стоял в нерешительности. Мысли его были смутны. Наконец он отправился в свои апартаменты и, разбитый усталостью, естественной после целого дня, проведенного в пути, забылся сном, похожим на смерть.
Когда Тулос проснулся, бледная бесформенная луна, освободившись от кипарисовых ветвей, похожих на длинные изогнутые пальцы ведьм, глядела в окно, выходящее на восток. Он понял, что скоро полночь, и вспомнил о встрече, которую королева назначила ему. Это свидание он не мог отменить, не рискуя навлечь на себя губительный гнев госпожи. Но тут он ясно вспомнил про второе свидание... в то же время, но в другом месте. Все случившееся с ним на похоронах Илалоты и казавшееся таким смутным и похожим на сон, предстало перед ним, как наяву, будто выжженное в его мозгу во время сна каким-то едким снадобьем... или силой колдовского заклятия. Теперь он точно знал, что Илалота шевельнулась и говорила с ним, и что могильщики отнесли ее в гробницу живой. Может быть, ее предполагаемая смерть была просто обмороком или она преднамеренно притворилась мертвой в последней попытке оживить его страсть. Эти мысли пробудили в нем лихорадочную волну любопытства и желания, и вновь, будто по волшебству, перед его глазами предстало ее бледное прекрасное лицо.
Словно потеряв рассудок, он спустился по темным лестницам и галереям в залитый лунным светом лабиринт сада, проклиная несвоевременное нетерпение Ксантличи. Однако, сказал он себе, скорее всего королева, напившись тасуунских вин, уже не помнит о назначенном свидании. Эта мысль приободрила его. В его ошеломленном сознании это предположение скоро переросло в уверенность, и он, повернув прочь от южного павильона, направился в темную мрачную рощу.
Вряд ли кто-то еще, кроме него, находился в саду. Неосвещенные флигели дворца замерли в оцепенении; по саду бродили только тени, и ветер доносил легкие ароматы цветов. А над всем этим разливала свой мертвенно-бледный свет луна, похожая на огромный блеклый цветок.
Тулос, уже забыв о свидании с Ксантличей, решительно и поспешно направился к воротам... Его влекло непреодолимое желание зайти в склеп и убедиться, что он не обманулся и Илалота жива. Может быть, если он не придет, она задохнется в гробу, и тогда ее мнимая смерть быстро превратится в реальную. И снова он услышал слова, которые она прошептала или ему показалось, что прошептала, словно разлитые в лунном свете: «Приходи ко мне в полночь... я буду ждать тебя... в гробнице».
Ускорив шаг, словно спеша к ложу обожаемой госпожи, он вышел из королевского сада через неохраняемые северные ворота и пересек заросший бурьяном пустырь между садом и старым кладбищем. Разгоряченный и полный нетерпения, он вошел в эти всегда открытые порталы смерти, где перед осыпающимися пилонами стояли чудовища из черного мрамора и глядели на него отвратительно сверкающими глазами.
Тишина глубоких могил, шаткие белые колонны, темные тени кипарисов, — во всем чувствовалась смерть и все это усилило странное волнение Тулоса, зажгло его кровь. Словно он выпил напиток, сдобренный зельем, разжигающим любовную страсть. Мертвая тишина вокруг него, казалось, горела и дрожала тысячью воспоминаний об Илалоте, призрачной надеждой, что она здесь...
Когда-то вместе с ней Тулос посетил подземную гробницу ее предков и, вспомнив это, он уверенно зашагал к арке входа, полускрытой тенью кедра. Заросли крапивы и пахучей дымянки, растущие у заброшенного прохода и примятые могильщиками, скрывали ржавую железную дверь, осевшую на неплотно пригнанных петлях. У его ног лежал потухший факел, брошенный, скорее всего, одним из ушедших могильщиков. Увидев его, Тулос вспомнил, что не взял с собой ни свечи, ни светильника, и счел, что само провидение позаботилось о нем.
Подняв факел, он зажег его и начал поиски, не обращая внимания на покрытые толстым слоем пыли саркофаги у входа в подземелье. Когда они с Илалотой были здесь в последний раз, она показала ему глубоко внутри склепа нишу, где, как она сказала, в свое время ее ждет вечный покой среди других мертвецов. Проходя мимо рядов саркофагов, он ощутил в затхлом воздухе странный приторный запах жасмина, словно аромат весеннего сада. И этот запах привел его к саркофагу, который, в отличие от других, стоял открытым. Там он увидел Илалоту, лежащую в ярких похоронных одеждах. И над ней витала такая странная лучистая благодать, такое чувственное спокойствие, что Тулос замер, словно пораженный заклятием.
— Я знала, что ты придешь, о Тулос, — прошептала она, шевельнувшись, словно от жара его поцелуев, которыми он начал покрывать ее шею и грудь...
Факел, выпавший из рук Тулоса, погас в пыли... Ксантлича, рано уединившаяся в своих покоях, не могла заснуть. Может быть, она выпила слишком много или слишком мало темного ароматного вина, а может, ее кровь волновалась при мысли о возвращении Тулоса или мучила ревность из-за жаркого поцелуя, который он запечатлел на руке Илалоты. Ей не спалось; она встала за час до встречи с Тулосом и стояла перед окном спальни, ожидая, что прохладное дыхание ночи ее освежит.
Однако воздух, казалось, был накален до предела. Сердце Ксантличи гулко билось в груди, она задыхалась. Вид залитого лунным светом сада еще более усилил ее волнение. Она отправилась бы в павильон раньше назначенного срока, но даже несмотря на нетерпение, ей хотелось помучить Тулоса ожиданием. Перегнувшись через подоконник, она увидела, как Тулос пробирается между кустами и деревьями. Ксантлича удивилась необычной быстроте его шага. Ей стало любопытно, куда он так спешит, ведь направлялся он явно прочь от того места, где она назначила ему свидание. Вскоре он повернул в кипарисовую аллею, ведущую к северным воротам, и королева потеряла его из виду. Удивление ее сменилось тревогой и гневом, когда спустя некоторое время он не вернулся.
Ксантлича не могла представить себе, чтобы Тулос или любой другой, будучи в здравом рассудке, осмелился забыть о свидании с ней. И в поисках объяснения она предположила, что он находится под действием какой-то могущественной черной магии. Королева знала, что Илалота любила Тулоса до безумия и безутешно горевала, когда тот бросил ее. Поговаривали, что она безуспешно применяла различные заклинания, чтобы вернуть его, тщетно призывала демонов и приносила им жертвы, а также использовала наговоры, чтобы накликать на Ксантличу смерть. В конце концов она умерла от разочарования и отчаяния, или, может быть, покончила с собой с помощью какого-нибудь особого яда... Но, как полагали в Тасууне, ведьма, умирающая таким образом, может превратиться в ламию или вампира и продолжить свое колдовство...
Королева содрогнулась от этой мысли. А еще она вспомнила о странных и зловещих изменениях, сопровождающих такую смерть: ведьма, использующая силы ада, сама превращалась в подземную тварь. Она представила, какая судьба ждет Тулоса и какая опасность подстерегает его, оправдайся ее предположения. И понимая, что и она не избежит такой опасности, Ксантлича все же решила последовать за лордом.
Времени на сборы не оставалось. Она вытащила из-под шелковой подушки кинжал, который всегда держала при себе. Лезвие его от рукоятки до кончика клинка было отравлено ядом, губительным как для живого, так и для мертвого. Зажав кинжал в правой руке и держа небольшую лампу в левой, Ксантлича тихо выскользнула из дворца.
Последние винные пары, отуманивавшие ее сознание, испарились, но зато проснулся какой-то неосознанный страх, предостерегающий ее, словно голос предков. Однако приняв решение, она последовала за Тулосом по пути, ранее проложенном могильщиками. Луна, перебираясь от дерева к дереву, сопровождала ее, подмигивая незрячими глазами. Быстрый звук котурнов Ксантличи, нарушающий мертвую тишину, казалось, разрушал прозрачную паутину, которая отделяла ее от мира призраков. Снова и снова ей вспоминались слухи, ходившие о таких, как Илалота. И сердце королевы сжималось от страха, ибо она понимала, что встретит уже не смертную женщину, но создание, возвращенное к жизни из седьмого круга ада. Дрожа от ужаса, она продолжала свой путь, ибо мысль о Тулосе, находящемся в руках ламии, словно раскаленным клеймом жгла ей душу.
Перед Ксантличей раскинулся некрополь, и она направилась под мрачную сень кладбищенских деревьев, в тени которых скрывались склепы, похожие на разинутые пасти чудовищ. Воздух стал влажным и зловонным, словно наполнился испарениями из открытых могил. Королева остановилась, ей показалось, что черные невидимые демоны, возвышаясь над колоннами и стволами деревьев, поднялись перед ней из земли, готовые напасть, если она сделает еще хоть шаг. Однако Ксантлича тотчас опомнилась и смело шагнула в дверь гробницы. Дрожащими руками зажгла она маленький огонек лампы и, пронзая толщу тьмы подземелья узким клинком света, вошла, усмирив страх и отвращение, в это обиталище мертвых... или, возможно, уже не мертвых.
Никогда ей не приходилось видеть ничего более отвратительного, чем эта кладбищенская плесень и вековая пыль, ничего более ужасающего, чем сомкнутые ряды саркофагов в глубоких нишах. Воистину сон мертвых в гробнице был глубок, и тишина смерти, казалось, никогда не нарушалась.
Королева уже сомневалась, что Тулос мог прийти сюда, но, направив луч света на землю, заметила его следы, легкие и почти незаметные среди отпечатков ног, оставленных могильщиками. Следы Тулоса показывали, что тот шел только в одном направлении, в то время как по другим следам стало ясно, что люди шли туда и обратно.
Вдруг Ксантлича уловила шедший издалека звук, в котором слышался стон влюбленной женщины и одновременно как будто рычание голодных шакалов. У нее кровь застыла в жилах, но шаг за шагом она продвигалась вперед, держа перед собой лампу и сжимая за спиной кинжал. Звук становился громче и ближе. Ноздрей ее коснулся сладкий аромат цветов июньской ночи, но, по мере того как она приближалась, этот аромат смешался со странным зловонием и запахом крови.
Еще несколько шагов, и Ксантлича остановилась, словно на ее плечо легла лапа демона. Луч лампы наткнулся на запрокинутое лицо и верхнюю часть тела Тулоса, свесившегося с края блестящего саркофага, который стоял между другими, позеленевшими от времени. Одной рукой Тулос крепко сжимал край саркофага, а другой ласкал склонившуюся над ним смутную тень. Руки этого создания сверкали жасминовой белизной в узком луче света, а темные пальцы были глубоко погружены в грудь Тулоса. Его тело казалось всего лишь пустой оболочкой, а рука безжизненно свисала с бронзового края саркофага, как будто из него выпустили всю кровь, и она вся вытекла из его разодранного горла и вскрытой груди.
Тварь, нависшая над Тулосом, непрерывно издавала не то стоны, не то рычание. Ксантлича стояла, окаменев от страха и отвращения. Вдруг ей показалось, что с губ Тулоса сорвался слабый шепот, еле слышимый стон скорее наслаждения, чем боли. Звук прервался, его голова безжизненно поникла, и королева решила, что он умер. Собравшись с духом, Ксантлича шагнула ближе и выше подняла светильник. Стараясь не поддаваться накатившей на нее волне панического страха, она решила, что с помощью отравленного волшебным ядом кинжала сможет, пусть даже случайно, прикончить убившую Тулоса тварь.
Колеблющийся свет пополз вверх, постепенно освещая призрака, которого Тулос ласкал в темноте... Луч дополз до измазанных кровью птичьих сережек и усеянного клыками алого отверстия полурта-полуклюва. В этом существе не осталось ничего от Илалоты, кроме белых, некогда возбуждавших желание рук и смутных очертаний женской груди, превращающейся на глазах в нечто, не имеющее ни малейшего сходства с человеческим телом, как будто вдохновленный дьяволом скульптор лепил из глины уродливое изваяние. Руки тоже стали меняться, темнея и искривляясь. Когда они окончательно потеряли свою белизну, безжизненно висевшая рука Тулоса поднялась снова и потянулась к ужасному созданию. Тварь, не вынимавшая пальцев из его груди, пристально следила за ним. Вдруг она перегнулась и протянула свои неестественно вытянувшиеся лапы к королеве, как будто собираясь схватить ее или ласкать своими окровавленными когтями, с которых капали сгустки крови.
Ксантлича, обезумев, выронила лампу и кинжал и бросилась из подземелья с пронзительным визгом и безудержным сумасшедшим хохотом.
ИМПЕРИЯ НЕКРОМАНТОВ
The Empire of the Necromancers (1932)
Легенда о Матмуоре и Содосме родится только на последних оборотах Земли, когда веселые сказания ее золотых дней будут давно позабыты. Многие эпохи канут в прошлое, и морские воды придут туда, где прежде была суша, и новые континенты прорежут океанскую гладь, прежде чем наступит время ее рассказать. И, может быть, в тот день она немного рассеет жестокую тоску умирающей расы, неумолимо сходящей в пучину забвения. Я поведаю это предание так, как его будут рассказывать на Зотике — последнем континенте — под тусклым солнцем и грустными небесами, которые вечерней порой озаряются немыслимо яркими звездами.
Глава 1
Матмуор и Содосма были магами-некромантами с темного острова Наат. Однажды они пересекли высохшее море и появились в Тинарате, чтобы и там заниматься своим губительным искусством. Но не слишком преуспели, ибо таинство смерти считалось священным у жителей этой сумрачной страны, и не так-то просто было осквернить могильное небытие, а воскрешение мертвых чарами некромантии считалось кощунством.
Поэтому вскоре Матмуору и Содосме, изгнанным из города разгневанными жителями, пришлось бежать на юг, в пустыню Синкор, чьим населением были лишь скелеты и мумии — все, что осталось от некогда могущественной расы, погубленной Великим мором.
Их путь лежал по унылой растрескавшейся земле, выжженной лучами огромного солнца, которое, впрочем, напоминало едва тлеющий уголь. Один вид крошащихся камней и занесенных песком безлюдных просторов привел бы в ужас обычного человека. Колдуны оказались в этой бесплодной пустыне без еды и воды, поэтому их положение могло бы показаться отчаянным. Но Содосма и Матмуор, улыбаясь, все шагали и шагали в глубь Синкора с видом завоевателей, прокладывающих дорогу к долгожданной цели.
Они пересекали поля, лишенные растительности, русла пересохших рек, и перед ними расстилался великий путь, по которому в прежние времена путешественники добирались из Синкора в Тинарат. Ни единой живой души не встретилось им здесь, но зато вскоре они наткнулись на лежащие посреди дороги скелеты лошади в роскошной сбруе и всадника, чья одежда все еще была столь же великолепна, как и при жизни. Матмуор и Содосма остановились перед жалкими костями, на которых не осталось ни клочка плоти, и хищно улыбнулись друг другу.
— Скакун будет твоим, — предложил Матмуор. — Ведь ты старший из нас двоих, а всадник станет служить нам обоим и будет первым в Синкоре, кто присягнет нам на верность.
Маги начертили тройной круг на пепельном песке у обочины дороги и, стоя в центре, начали святотатственный ритуал, заставлявший мертвых пробудиться от безмятежного смертного сна и во всем подчиняться злой воле некроманта. Затем они всыпали по щепотке волшебного порошка в отверстия, бывшие когда-то ноздрями человека и лошади. И вот выбеленные ветрами и дождями кости, скорбно поскрипывая, поднялись с того места, где так долго лежали, и застыли в готовности служить своим хозяевам.
Как это было решено между ними, Содосма оседлал костяного скакуна, натянул украшенные драгоценными камнями поводья и, словно в насмешку над Смертью, погнал свою жалкую клячу. Матмуор брел за ним, слегка опираясь на палку черного дерева, а человеческий скелет в развивающемся пышном одеянии шел следом, как верный оруженосец.
Вскоре маги нашли останки еще одного всадника с лошадью, которые шакалы обошли стороной, а солнце иссушило до состояния мумий. Они тоже были воскрешены из мертвых, и Матмуор взгромоздился на спину высохшего коня. Теперь оба некроманта скакали с торжественностью странствующих императоров, сопровождаемые свитой из двух скелетов. А так как по пути к Синкору встречались и другие останки, оживляемые посредством того же обряда, то процессия все разрасталась и разрасталась.
Когда дорога почти подошла к столице, Йетлириому, показались бесчисленные могилы города мертвых, чей покой никто не нарушал вот уже многие века. Всем спеленатым мумиям этого города также пришлось пробудиться, чтобы исполнять волю двух колдунов. Некоторым было приказано вспахать и засеять пустынные поля, добывать из глубоких колодцев воду; остальные занялись тем, чем занимались при жизни. Шум и грохот нарушили вековую тишину. Мертвые ткачи трудились над своими челноками, а мертвые пахари шли за плугами, которые тянули мертвые буйволы.
Утомленные долгим путешествием и многократно повторяемыми заклинаниями, Матмуор и Содосма наконец увидели с вершины бархана далекие башни и уцелевшие прекрасные купола Йетлириома. Был вечер, и город казался погруженным в густую, застоявшуюся кровь зловещего заката.
— Это обширная земля, — вздохнул Матмуор. — Мы поделим ее и будем властвовать над всеми мертвецами, лежащими в ней. Завтра же мы взойдем на императорский престол Йетлириома.
— Да, — согласился Содосма. — Ибо никто из живых не сможет противостоять нам здесь. А те, кого мы вызвали из царства мертвых, будут двигаться и дышать только по нашей воле и никогда не восстанут.
Так, в кроваво-красных сумерках, которые уже начали становиться пурпурными, некроманты в сопровождении своей внушающей ужас свиты вошли в Йетлириом. Они прошествовали мимо многих величественных дворцов и расположились в том из них, откуда на протяжении двух тысяч лет императоры династии Нимботов правили Синкором.
Своим хитроумным колдовством маги разожгли в пыльных залах давно погасшие светильники из оникса и поужинали королевскими яствами, сотворенными тем же способом. Бесплотные руки слуг наливали древние имперские вина в кубки из лунного камня, и два колдуна пировали и веселились с фантасмагорической пышностью, отложив на следующий, день воскрешение всех, кто спал вечным сном в земле Йетлириома.
Утром они поднялись, когда темно-малиновый рассвет еще только занимался над городом, ибо сделать предстояло многое. Они сновали по забытой столице, творя заклинания над непогребенными телами тех, кто умер в последний год Великого мора. Покончив с этой работой, маги перешли к другому некрополю, располагавшемуся за пределами Йетлириома, где в огромных мавзолеях покоились императоры и знать Синкора.
Некроманты приказали беспрекословным рабам-скелетам проломить запечатанные двери склепов, а потом своими страшными деспотическими заклятиями вызвали мумии императоров, не пощадив даже старейшего из династии. Те равнодушно вышли к ним, с безжизненными глазами, в роскошных саванах, расшитых сверкающими, словно огни, драгоценными камнями. После этого настала очередь вдохнуть подобие жизни в многочисленные поколения придворных и сановников.
Мертвые императоры и императрицы Синкора, с высохшими мрачными и высокомерными лицами, торжественно выразили свою покорность Матмуору и Содосме. И, словно караван пленников, последовали за ними по всем улицам Йетлириома. Затем некроманты установили в просторном тронном зале дворца высокий двойной трон, на котором когда-то восседали законные правители с супругами. Трон окружили императоры в пышных погребальных одеждах. Мумия Гестайона (первого императора династии Нимботов, правившего в полулегендарные времена) движением иссохшей руки облекла обоих магов верховной властью. После этого все потомки Гестайона, заполонившие зал, невыразительными, точно эхо, голосами, провозгласили владычество Матмуора и Содосмы.
Так отверженные некроманты приобрели империю и подданных в безлюдной и бесплодной земле, куда жители Тинарата изгнали их на верную гибель. Они стали жесточайшими деспотами, беспредельно властвуя над всеми мертвыми Синкора. Все бесплотные прислужники из отдаленных уголков царства должны были платить дань. Тронутые тлением трупы сновали взад-вперед по поручениям колдунов. Высокие мумии, издающие запах бальзамических смол, выносили из своих неистощимых склепов груды потемневшего золота и покрытых пылью времен драгоценностей и складывали пред жадными очами новых правителей. Мертвые садовники украшали дворцовые сады давно увядшими цветами. Выбеленные ветрами скелеты гнули спины в копях или воздвигали великолепные, фантастические башни в честь угасающего солнца. Гордые принцы былых времен подносили некромантам кубки, а златокудрые императрицы услаждали их слух игрой на лютнях, перебирая струны точеными руками. Самые же прекрасные, чьи прелести были не слишком сильно обезображены тлением и червями, стали наложницами и утоляли порочную страсть колдунов.