Страница:
— И разбогатели?
— Не вполне. Специалист он был неплохой, но как будто под несчастливой звездой родился. Когда надо было столбить участок на склоне горы, он подавал заявку на ручей, и столбил склон горы, когда надо было вгрызаться в землю на равнине. Казалось, все принципы науки нарочно встали с ног на голову, чтобы досадить ему. Кварц указывал на наличие в отмели всего лишь золотоносных песков, а когда он продавал участок, наводнение смывало пески, и под ними обнаруживалась рудная жила. В такие моменты от него лучше было держаться как можно дальше. Но я и так с ним виделся редко, раз в несколько месяцев, однажды как-то даже не видел его целый год.
— Целый год? Как же ты жил?
— В лагере были китайцы, он им платил, чтобы они меня кормили. Очень долго я думал, что «Хай» — мое имя по-китайски. И только потом узнал, что это означает «ешь!».
— Он плохой человек, если бросал тебя.
— Я ничего не имел против. Китайцы жили большой семьей, старшие братья в ней работали подрывниками на строительстве железной дороги. Для меня они были как идолы. Через дорогу от нас жили проститутки, там было нечто вроде «Дома для женщин, совершающих падение ежечасно». Все это было довольно интересно, да и Блэар на меня не сердился, если я ставил на место книжки, которые брал у него почитать, и варил ему кофе, когда он бывал пьян. Мне он уделял столько же внимания, сколько своей собаке.
— Ты его любил? Этого Блэара?
— Конечно. И собаку любил, и, сказать по совести, собака была куда лучше, чем Блэар или я сам. В последний раз я видел старика, когда он отвез меня в Шахтную школу; после этого он вернулся в Калифорнию и пустил себе пулю в лоб.
— А ты бессердечен.
Он мог бы быть еще бессердечнее. Он никогда не задавал ей вопросов насчет того, как они выкручиваются с квартплатой, каким образом ей и Фло удается жить на зарплату шахтерок. Деньги у них явно водились, и наиболее вероятным источником этих денег был Билл Джейксон, получавший свою долю с пари, заключаемых во время боев на клогах. Блэар сознавал, что готов поддерживать иллюзию ее независимости и не обращать внимания на странное положение с домом только потому, что боялся, как бы одно неверное его слово не заставило Розу отвернуться от него.
— Значит, ты станешь миссис Билл Джейксон.
— Билл так считает.
— Билл по-прежнему караулит меня возле гостиницы. Из него бы получился неплохой столб или памятник.
— Ты ему завидуешь?
— Немного.
— Я хочу сказать, он настоящий парень, да? А ты — какое-то странное создание, про которое пишут в газетах. В разделах «прибыл-убыл».
— Это верно.
— Неизвестно откуда взявшееся, как ты сам говорил.
— Создавшее само себя на базе крайне ограниченного опыта общения с китайцами, проститутками и шахтерами.
— И бездомное.
— Вечно странствующее, неприкаянное, sui generis.
— Это что, по-латински «одинокое»?
— Мисс Мулине, из вас мог бы получиться неплохой адвокат.
Она наполнила доверху его стакан.
— А как зовут твою дочь, ту, что осталась в Африке?
— А-а… Мы с ее матерью долго об этом спорили. Она хотела, чтобы у девочки было английское имя, а я — африканское. В итоге сошлись на библейском.
— Каком же?
— Кассия. Это означает «радуга». Из Книги Иова.
— Чудесное имя, — похвалила Роза.
— И девочка чудесная. А мы далеко ушли с тобой от преподобного Мэйпоула.
— Надеюсь.
В сознании Блэара неожиданно возник образ Джорджа Бэтти и его девочек. Блэар полагал, что Бэтти ведет однообразную, скучную жизнь, а он вдруг извлек из какой-то черной дыры голубей.
— Ты от нас скоро уедешь, — проговорила Роза. — По чему из того, что есть на Золотом Береге, ты больше всего скучаешь: по женщинам или по золоту?
— Трудно сказать.
— Почему?
Блэар взял из саквояжа клубок оранжевой пряжи, отмотал с фут нити, хорошо прокрашенной яркой анилиновой краской, и завязал несколько узелков:
— Их трудно разделить.
— Узелки?
— Женщин и золото.
Он обрезал нить карманным ножом, стянул с Розиных плеч шаль и обвязал нить вокруг ее предплечья. В свете камина, на фоне въевшейся в кожу угольной пыли яркая нить резко выделялась.
— Если идти сверху вниз, то лента из королевской, ярко-красной с золотом ткани на голове, ожерелья и нагрудные пластины, сплетенные из золотых нитей, браслеты из стеклянных и золотых бусинок на запястьях и предплечьях, юбка из розовых, черных и золотых нитей, браслеты из окаменелой смолы и ножные браслеты, сплетенные из золотых проволочек. Попробуй все это себе представить.
Он отрезал еще кусок нити, сделал на нем узелки и обвязал его вокруг другой руки, потом сделал еще несколько таких же и завязал их Розе на запястьях.
— Браслеты могут быть сплетены из золотых нитей или сделаны из литого золота. Бывают они в форме цепочек, на которых висят диски наподобие монеток, золотые колокольчики, раковины, коконы, просто зерна золота.
Блэар развязал клоги, сбросил их с ног Розы и обвил нить пряжи вокруг ее голых лодыжек. Потом помог Розе подняться.
— Вот теперь ты одета полностью, — сказал он.
На ней было хлопковое платье с выцветшим рисунком и перламутровыми пуговицами, половина из которых была застегнута, половина — нет. Он аккуратно, чтобы не поломать, расстегнул все пуговицы, открыв сорочку из тонкой кисеи. Потом продел руки в плечные проемы и стянул платье и сорочку вниз.
Отрезав кусок пряжи подлиннее, Блэар завязал на нем более крупные узлы:
— Представь себе, что это — множество золотых ожерелий с амулетами и голландскими стеклянными бусами, таких массивных, что они раскачиваются при каждом движении. Сверху — нити золотых талисманов с фигурками зверей, а посредине висит самородок золота, крупный, словно кусок угля.
— А в волосах что? — спросила она.
— Волосы у тебя и так золотые.
На ней оставалась лишь кисейная нижняя юбка, самое скромное одеяние, какое только можно представить. Роза освободилась от нее и раскрыла объятия. Блэар знал, что в окно могут заглянуть в любой момент. И, если всмотреться, можно будет все увидеть. Последнюю нитку он обвязал ей вокруг талии вместо золотого пояса и отступил назад.
— Я голая? — спросила Роза.
— Для кого угодно, только не для меня.
Он на руках отнес ее наверх. Блэар чувствовал, что мужчина, не способный хотя бы на это, ей не нужен. Их лица и губы прижимались друг к другу, он ощущал вкус джина, соли и угля, и это заставляло его шагать через две ступеньки. Обхватив его руками, Роза сама обвилась вокруг него подобно большому узелку. Потом они очутились в постели, его лицо прижалось к ее животу. Украшенному золотом. Она изогнулась, вытянувшись поперек постели, им казалось, что они стали единым существом.
Тяжелая работа сделала Розу по-особому грациозной, мускулы ее налились, как у дикого животного, в ней сочетались изящество и немалая, при ее миниатюрной комплекции, сила. Плотная, но гибкая, со стальными, как у танцора, ногами, она способна была, выгибаясь, легко поднимать их обоих. Потом она оказалась сверху и пожирала его с такой же жадностью, как до этого делал он, — требуя его всего, без остатка. Блэар был одурманен ею, сознание его мутилось, он весь взмок от пота, покрылся, как позолотой, ее угольной пылью, груди ее порозовели от его поцелуев.
Кем они были в эти минуты? Англичанами? Африканцами?
«Просто позабывшими все и вся людьми», — подумал Блэар. Любовь каким-то образом лишала человека чувства пространства и времени, меняла их местами, как взаимозаменяемые части. Не оставалось ни прошлого, ни будущего, настоящее растягивалось так, что, казалось, можно было бы вдохнуть и выдохнуть пятьдесят раз в секунду. Когда он склонялся над Розой, проводил пальцем у нее между лопаток или вниз вдоль позвоночника, Блэару казалось, что время остановилось?
Роза повернулась. Волосы ее, спутанные и потемневшие от пота, откинулись назад. Лицо ее поблескивало от угольной пыли, губы распухли, лоб побелел. Слабый свет лампы падал на нее, отражаясь от смуглого тела и создавая то призрачное свечение, называемое «пепельным сиянием», какое исходит от луны, когда она бывает освещена только отраженным светом земли. В этом слабом отблеске Блэару показалось, что рядом с ним лежит кто-то даже более утонченный и прекрасный; видение было неопределенным, но беспокоящим и через мгновение пропало.
— По-твоему, это и есть любовь? — спросил Блэар.
— По-моему, это честность и равенство, — ответила Роза. — Запутались вы, мистер Блэар. Тебе нужен кто-то вроде меня.
— А Билл Джейксон что будет делать?
— Билл ничего не узнает, пока мы не уедем. А тогда набьет кому-нибудь морду, чтобы сорвать злость. — Оплывшая свеча затухала. Роза соскользнула с кровати, склонилась над ночным столиком и зажгла новую свечу. Двигалась она не как женщина, привыкшая носить турнюры. Странно, что от такой тяжелой работы она стала только изящней. Яркое пламя свежего фитиля осветило ее волосы, и она запрыгнула в постель. — Мы можем уехать так, что никто ничего не узнает.
— Уехать? Мне казалось, ты тут вполне счастлива.
— Была, пока ты не облачил меня в золотые одежды. Что я должна знать, чтобы жить в Африке?
— Уметь говорить на ломаном английском.
— Не на таком, как говорят в Уигане?
— Совсем не на таком. Знать суахили, это нужно при путешествиях. Ашанти говорят на языке твай. Если ты умеешь читать карту, ориентироваться по солнцу и ухитряться быть сухой в сезон дождей, считай, что ты практически готова. Единственное, что тебе остается, это научиться отличать пирит от золота и глотать хинин во всех мыслимых формах. — Блэар пощупал швы у себя на голове. — С хирургией ты знакома. В Африке тебе будет нетрудно. Из тебя бы даже вышла неплохая амазонка.
— Значит, ты мне не нужен? Я могу ехать и без тебя.
— Конечно. Просто держи курс по ветру. Вся торговля и все мореплавание на этом построены: ловить течения и плыть по ветру. — Он положил руку ей на грудь и провел ладонью вниз. — Уголь к югу от Ливерпуля, на Канарском течении. — Потом провел рукой по диагонали вверх. — Пальмовое масло к западу от Африки, на экваториальном течении. — Потом поперек. — Золото к востоку от Америки, на Гольфстриме.
— Когда ты так объясняешь, все очень просто.
— Кроме этого, я почти ничего и не знаю, — ответил Блэар.
— А другие маршруты ты знаешь?
— Да.
— Возьми меня с собой. — Она вложила свою руку в ладонь Блэара. — Увезите меня из Уигана, мистер Блэар, и я буду любить вас до самой смерти.
Глава двадцать вторая
— Не вполне. Специалист он был неплохой, но как будто под несчастливой звездой родился. Когда надо было столбить участок на склоне горы, он подавал заявку на ручей, и столбил склон горы, когда надо было вгрызаться в землю на равнине. Казалось, все принципы науки нарочно встали с ног на голову, чтобы досадить ему. Кварц указывал на наличие в отмели всего лишь золотоносных песков, а когда он продавал участок, наводнение смывало пески, и под ними обнаруживалась рудная жила. В такие моменты от него лучше было держаться как можно дальше. Но я и так с ним виделся редко, раз в несколько месяцев, однажды как-то даже не видел его целый год.
— Целый год? Как же ты жил?
— В лагере были китайцы, он им платил, чтобы они меня кормили. Очень долго я думал, что «Хай» — мое имя по-китайски. И только потом узнал, что это означает «ешь!».
— Он плохой человек, если бросал тебя.
— Я ничего не имел против. Китайцы жили большой семьей, старшие братья в ней работали подрывниками на строительстве железной дороги. Для меня они были как идолы. Через дорогу от нас жили проститутки, там было нечто вроде «Дома для женщин, совершающих падение ежечасно». Все это было довольно интересно, да и Блэар на меня не сердился, если я ставил на место книжки, которые брал у него почитать, и варил ему кофе, когда он бывал пьян. Мне он уделял столько же внимания, сколько своей собаке.
— Ты его любил? Этого Блэара?
— Конечно. И собаку любил, и, сказать по совести, собака была куда лучше, чем Блэар или я сам. В последний раз я видел старика, когда он отвез меня в Шахтную школу; после этого он вернулся в Калифорнию и пустил себе пулю в лоб.
— А ты бессердечен.
Он мог бы быть еще бессердечнее. Он никогда не задавал ей вопросов насчет того, как они выкручиваются с квартплатой, каким образом ей и Фло удается жить на зарплату шахтерок. Деньги у них явно водились, и наиболее вероятным источником этих денег был Билл Джейксон, получавший свою долю с пари, заключаемых во время боев на клогах. Блэар сознавал, что готов поддерживать иллюзию ее независимости и не обращать внимания на странное положение с домом только потому, что боялся, как бы одно неверное его слово не заставило Розу отвернуться от него.
— Значит, ты станешь миссис Билл Джейксон.
— Билл так считает.
— Билл по-прежнему караулит меня возле гостиницы. Из него бы получился неплохой столб или памятник.
— Ты ему завидуешь?
— Немного.
— Я хочу сказать, он настоящий парень, да? А ты — какое-то странное создание, про которое пишут в газетах. В разделах «прибыл-убыл».
— Это верно.
— Неизвестно откуда взявшееся, как ты сам говорил.
— Создавшее само себя на базе крайне ограниченного опыта общения с китайцами, проститутками и шахтерами.
— И бездомное.
— Вечно странствующее, неприкаянное, sui generis.
— Это что, по-латински «одинокое»?
— Мисс Мулине, из вас мог бы получиться неплохой адвокат.
Она наполнила доверху его стакан.
— А как зовут твою дочь, ту, что осталась в Африке?
— А-а… Мы с ее матерью долго об этом спорили. Она хотела, чтобы у девочки было английское имя, а я — африканское. В итоге сошлись на библейском.
— Каком же?
— Кассия. Это означает «радуга». Из Книги Иова.
— Чудесное имя, — похвалила Роза.
— И девочка чудесная. А мы далеко ушли с тобой от преподобного Мэйпоула.
— Надеюсь.
В сознании Блэара неожиданно возник образ Джорджа Бэтти и его девочек. Блэар полагал, что Бэтти ведет однообразную, скучную жизнь, а он вдруг извлек из какой-то черной дыры голубей.
— Ты от нас скоро уедешь, — проговорила Роза. — По чему из того, что есть на Золотом Береге, ты больше всего скучаешь: по женщинам или по золоту?
— Трудно сказать.
— Почему?
Блэар взял из саквояжа клубок оранжевой пряжи, отмотал с фут нити, хорошо прокрашенной яркой анилиновой краской, и завязал несколько узелков:
— Их трудно разделить.
— Узелки?
— Женщин и золото.
Он обрезал нить карманным ножом, стянул с Розиных плеч шаль и обвязал нить вокруг ее предплечья. В свете камина, на фоне въевшейся в кожу угольной пыли яркая нить резко выделялась.
— Если идти сверху вниз, то лента из королевской, ярко-красной с золотом ткани на голове, ожерелья и нагрудные пластины, сплетенные из золотых нитей, браслеты из стеклянных и золотых бусинок на запястьях и предплечьях, юбка из розовых, черных и золотых нитей, браслеты из окаменелой смолы и ножные браслеты, сплетенные из золотых проволочек. Попробуй все это себе представить.
Он отрезал еще кусок нити, сделал на нем узелки и обвязал его вокруг другой руки, потом сделал еще несколько таких же и завязал их Розе на запястьях.
— Браслеты могут быть сплетены из золотых нитей или сделаны из литого золота. Бывают они в форме цепочек, на которых висят диски наподобие монеток, золотые колокольчики, раковины, коконы, просто зерна золота.
Блэар развязал клоги, сбросил их с ног Розы и обвил нить пряжи вокруг ее голых лодыжек. Потом помог Розе подняться.
— Вот теперь ты одета полностью, — сказал он.
На ней было хлопковое платье с выцветшим рисунком и перламутровыми пуговицами, половина из которых была застегнута, половина — нет. Он аккуратно, чтобы не поломать, расстегнул все пуговицы, открыв сорочку из тонкой кисеи. Потом продел руки в плечные проемы и стянул платье и сорочку вниз.
Отрезав кусок пряжи подлиннее, Блэар завязал на нем более крупные узлы:
— Представь себе, что это — множество золотых ожерелий с амулетами и голландскими стеклянными бусами, таких массивных, что они раскачиваются при каждом движении. Сверху — нити золотых талисманов с фигурками зверей, а посредине висит самородок золота, крупный, словно кусок угля.
— А в волосах что? — спросила она.
— Волосы у тебя и так золотые.
На ней оставалась лишь кисейная нижняя юбка, самое скромное одеяние, какое только можно представить. Роза освободилась от нее и раскрыла объятия. Блэар знал, что в окно могут заглянуть в любой момент. И, если всмотреться, можно будет все увидеть. Последнюю нитку он обвязал ей вокруг талии вместо золотого пояса и отступил назад.
— Я голая? — спросила Роза.
— Для кого угодно, только не для меня.
Он на руках отнес ее наверх. Блэар чувствовал, что мужчина, не способный хотя бы на это, ей не нужен. Их лица и губы прижимались друг к другу, он ощущал вкус джина, соли и угля, и это заставляло его шагать через две ступеньки. Обхватив его руками, Роза сама обвилась вокруг него подобно большому узелку. Потом они очутились в постели, его лицо прижалось к ее животу. Украшенному золотом. Она изогнулась, вытянувшись поперек постели, им казалось, что они стали единым существом.
Тяжелая работа сделала Розу по-особому грациозной, мускулы ее налились, как у дикого животного, в ней сочетались изящество и немалая, при ее миниатюрной комплекции, сила. Плотная, но гибкая, со стальными, как у танцора, ногами, она способна была, выгибаясь, легко поднимать их обоих. Потом она оказалась сверху и пожирала его с такой же жадностью, как до этого делал он, — требуя его всего, без остатка. Блэар был одурманен ею, сознание его мутилось, он весь взмок от пота, покрылся, как позолотой, ее угольной пылью, груди ее порозовели от его поцелуев.
Кем они были в эти минуты? Англичанами? Африканцами?
«Просто позабывшими все и вся людьми», — подумал Блэар. Любовь каким-то образом лишала человека чувства пространства и времени, меняла их местами, как взаимозаменяемые части. Не оставалось ни прошлого, ни будущего, настоящее растягивалось так, что, казалось, можно было бы вдохнуть и выдохнуть пятьдесят раз в секунду. Когда он склонялся над Розой, проводил пальцем у нее между лопаток или вниз вдоль позвоночника, Блэару казалось, что время остановилось?
Роза повернулась. Волосы ее, спутанные и потемневшие от пота, откинулись назад. Лицо ее поблескивало от угольной пыли, губы распухли, лоб побелел. Слабый свет лампы падал на нее, отражаясь от смуглого тела и создавая то призрачное свечение, называемое «пепельным сиянием», какое исходит от луны, когда она бывает освещена только отраженным светом земли. В этом слабом отблеске Блэару показалось, что рядом с ним лежит кто-то даже более утонченный и прекрасный; видение было неопределенным, но беспокоящим и через мгновение пропало.
— По-твоему, это и есть любовь? — спросил Блэар.
— По-моему, это честность и равенство, — ответила Роза. — Запутались вы, мистер Блэар. Тебе нужен кто-то вроде меня.
— А Билл Джейксон что будет делать?
— Билл ничего не узнает, пока мы не уедем. А тогда набьет кому-нибудь морду, чтобы сорвать злость. — Оплывшая свеча затухала. Роза соскользнула с кровати, склонилась над ночным столиком и зажгла новую свечу. Двигалась она не как женщина, привыкшая носить турнюры. Странно, что от такой тяжелой работы она стала только изящней. Яркое пламя свежего фитиля осветило ее волосы, и она запрыгнула в постель. — Мы можем уехать так, что никто ничего не узнает.
— Уехать? Мне казалось, ты тут вполне счастлива.
— Была, пока ты не облачил меня в золотые одежды. Что я должна знать, чтобы жить в Африке?
— Уметь говорить на ломаном английском.
— Не на таком, как говорят в Уигане?
— Совсем не на таком. Знать суахили, это нужно при путешествиях. Ашанти говорят на языке твай. Если ты умеешь читать карту, ориентироваться по солнцу и ухитряться быть сухой в сезон дождей, считай, что ты практически готова. Единственное, что тебе остается, это научиться отличать пирит от золота и глотать хинин во всех мыслимых формах. — Блэар пощупал швы у себя на голове. — С хирургией ты знакома. В Африке тебе будет нетрудно. Из тебя бы даже вышла неплохая амазонка.
— Значит, ты мне не нужен? Я могу ехать и без тебя.
— Конечно. Просто держи курс по ветру. Вся торговля и все мореплавание на этом построены: ловить течения и плыть по ветру. — Он положил руку ей на грудь и провел ладонью вниз. — Уголь к югу от Ливерпуля, на Канарском течении. — Потом провел рукой по диагонали вверх. — Пальмовое масло к западу от Африки, на экваториальном течении. — Потом поперек. — Золото к востоку от Америки, на Гольфстриме.
— Когда ты так объясняешь, все очень просто.
— Кроме этого, я почти ничего и не знаю, — ответил Блэар.
— А другие маршруты ты знаешь?
— Да.
— Возьми меня с собой. — Она вложила свою руку в ладонь Блэара. — Увезите меня из Уигана, мистер Блэар, и я буду любить вас до самой смерти.
Глава двадцать вторая
От ярко-желтого, как раскаленный кратер вулкана, зева печи исходил такой ослепительный свет, что Блэар даже опустил поля шляпы, чтобы защитить глаза. Конструкция печи была очень простой: колосники размещались в нижней части арки, выложенной в три кирпича на известковом растворе прямо в скальном грунте; к печи вела наклонная плоскость, тоже выложенная кирпичом, чтобы отделить пламя от штольни, ведшей к угольным пластам шахты Хэнни. И хотя печь находилась на глубине в целую милю, она поражала размерами: внутрь нее могли бы свободно пройти два идущих рядом человека, а огонь засасывал воздух с такой жадностью, что, казалось, готов был втянуть в печь Бэтти и Блэара.
— Кажется странным, — прокричал Бэтти, — что надо сжигать кислород для создания тяги; но так лучше продувается ствол шахты, и отравленный воздух энергичнее выходит наружу. К тому же его приходится разбавлять свежим. Если отработанный воздух из шахты с большой примесью газа подавать прямо в топку, печь взорвется.
— Вы прогоняете его через горизонтальную выработку?
— Верно. Мы направляем такой воздух в специальный ствол, так называемый тупиковый, и в верхней его части отработанный воздух соединяется с выбросами, что поднимаются по трубе из печи; дым там уже успевает охладиться, поэтому газ не воспламеняется. Чистый воздух впускать, плохой выпускать — вот и вся вентиляция. Приходится поддерживать ее круглосуточно, иначе замена воздуха в шахте прекратится и все, кто окажется внизу, задохнутся.
Над подстилкой из раскаленных углей, непрестанно шевелившейся, как будто жар оживлял их, витала в топке золотистая плазма. Печь работала на угле, который добывался прямо здесь, в этой же шахте, и потому напоминала дракона, пожирающего самого себя. В конце наклонной плоскости находился вырубленный прямо в породе бункер для угля. Там, возле груженой вагонетки, стояли два кочегара в рукавицах и мешках с прорезанными для рук отверстиями.
— Здесь постоянно работают два кочегара на случай, если один упадет в обморок, объяснил Бэтти. — Ежедневно мы сжигаем тут шесть тонн угля, — сказал он. Как и в прошлый раз, смотритель работ оставил свой картуз в конторке, повязав голову носовым платком.
Блэар щурился, стараясь одновременно и заглянуть в печь, и не повредить глаза.
— А золу куда вы деваете?
— Она падает вниз через колосники, там ее собирают и периодически выгружают. После того случая разгружали уже дважды.
— Все равно, можно туда заглянуть?
— Зачем?
— Посмотреть, не осталось ли костей, пуговиц. Естественно, клоги сгорят, но их металлическая окантовка застрянет в колосниках. Гвозди могут остаться.
Бэтти посмотрел на кочегаров: вряд ли они могли слышать этот разговор.
— По шахте сразу же пойдут разговоры, что человек епископа ищет в золе трупы.
— Кочегарам можете сказать что хотите.
Предложив жестом Блэару следовать за собой, Бэтти направился вниз по наклонной плоскости в сторону кочегаров, которые, раскрыв рты, с любопытством наблюдали за ними.
— Ребята, это мистер Блэар, особый гость шахты. Он американец и любит сам все перерыть и прощупать. Лишняя ложка у вас есть?
«Ложкой» оказалась лопата на длинном черенке. Бэтти снял с Блэара шляпу, заменив ее на брезентовый капюшон с прикрепленной к нему пластинкой закопченной слюды, чтобы можно было смотреть на огонь.
— Одно только беспокойство от вас, мистер Блэар, — пробурчал он. Бэтти сунул Блэару пару брезентовых, с мягкой прокладкой внутри, рукавиц, достававших до самого локтя. — Занимайтесь этим сами. Я не буду жарить своих людей из-за чьих-то дурацких причуд. Погодите. — Он взял деревянное ведро и окатил водой капюшон и рукавицы Блэара.
Блэар, с которого стекала вода, прихватил лопату и поднялся назад к печи. Несмотря на защитную пластину, уголь в топке казался ему совершенно белым и таким ярким, что на него невозможно было смотреть. Как солнце. Жара стояла ошеломляющая, она ударяла в человека чисто физически.
Кочегары забрасывали уголь в топку с безопасного расстояния. Блэар же ворошил горящие углы прямо перед дверцей печи. Перегретый воздух врывался ему в легкие. Угли звенели от ударов лопаты, как стеклянные колокольчики. Блэар чувствовал, как волосы у него на груди, под рубашкой встают дыбом и скручиваются от жара. Но красота пламени завораживала и покоряла. Расплавленное золото блестело, пожирая само себя, одна его сверкающая волна накатывалась на другую, разбрасывая во все стороны искры под лопатой Блэара, ищущей — что же пытался он найти там, на огненном языке дракона? Мерцающую берцовую кость или хорошо прожарившееся ребрышко? Блэара вдруг обдало паром, и он понял, что кто-то сзади облил его водой. Он продолжал орудовать лопатой, пытаясь докопаться до раскаленной докрасна колосниковой решетки. Сзади кто-то потянул его за руку, и он увидел рядом с собой Бэтти в капюшоне и рукавицах, от которых тоже валил пар. Бэтти что-то показывал ему и пытался сказать. Но слов его Блэар не слышал, пока смотритель работ не оттащил его от печи; только тогда до Блэара дошло, что рукоятка его лопаты горела, а железный совок светился сердитым темно-красным цветом.
Кочегары встретили их на середине наклонной плоскости и окатили водой капюшон Блэара и его лопату. Лишь сняв рукавицы, Блэар обнаружил, что и они, и рубашка на нем спереди были опалены.
— Вам в аду бывать не приходилось? — поинтересовался Бэтти. — Похоже, подобное занятие для вас не в новинку.
— Ничего не нашел.
— И не найдете, пока не потушена печь. Что, быть чокнутым — обязательное требование ко всем первопроходцам?
Блэар, пошатываясь, двинулся по наклонной плоскости вниз, испытывая какое-то опьянение от пламени, почти веселье:
— Теперь я знаю, как себя чувствует хлеб, когда из него поджаривают тосты.
Бэтти шагал за ним.
— Вы абсолютно ненормальный. Мистер Блэар, обещаю вам, я буду смотреть во все глаза. И если найду что-нибудь хоть чуточку более подозрительное, чем шлак от обычного угля, вы узнаете об этом первым.
Наверху Блэара встретил утренний ливень, но это было даже приятно: Блэару казалось, что он все еще дымится. Шахтный двор походил на пруд, заполненный чернилами. Над паровыми машинами, лошадьми и сортировочной висели клубы дыма, не давая возможности разглядеть грохоты и работавших под навесом шахтерок. Из печи для сушки угля, из кузницы и труб паровых котлов валил дым. «Дьявольская погода, — подумал Блэар, — и слава Богу».
Он отыскал под сиденьем коляски свой макинтош, натянул его и, пошатываясь, побрел к сараю, где выдавали лампы. Бэтти утверждал, что после взрыва судьба всех выданных ламп была установлена. Блэар не сомневался в его честности, но кое-что проверить все равно стоило. Он не помнил всех номеров, упомянутых в отчете следователя, но две лампы он запомнил: 091, за которую расписался Билл Джейксон, и 125, полученную Смоллбоуном. Вдруг этим лампы или одна из них никому впоследствии не выдавались? Это было не больше чем предположение, и Блэар еще не видел, куда оно могло бы привести его, если бы нашло подтверждение; тем не менее он листал страницы регистрационной книги до тех пор, пока та не промокла почти так же, как и он сам. За время, прошедшее после взрыва, лампы 091 и 125 ежедневно выдавались кому-нибудь из шахтеров. Блэар сделал вывод, что он такой же сыщик, как Мэйпоул — шахтер.
По окну сарая бежали струи дождя, и вид их напомнил ему о дневнике Мэйпоула, строки в котором шли как по горизонтали, так и по вертикали. Что там этот сукин сын записал за день до своего исчезновения? «Завтра меня ждет величайшее приключение!»?
Леверетта Блэар нашел в «Хэнни-холл», в конюшне — строении с башней, вымощенным кирпичами двором и опускающейся заградительной решеткой, так что все сооружение вместе напоминало средневековый замок. Управляющий имением был во дворе. В долгополом пальто и сапогах, опустившись коленом на мокрый булыжник, он был целиком и полностью поглощен чисткой огромной шайрской[53] кобылы, которой он вычесывал грязь из длинной шерсти на ногах, из ниспадающих на самые копыта волос. Лошадь стояла, положив морду Леверетту на спину. Несмотря на дождь, и лошадь, и человек выглядели вполне довольными.
В углу двора кузнец бил молотом по лежавшей на наковальне красной полоске железа. Конюшня была вычищена, лошади цокали копытами в расположенных справа и слева вдоль широкого центрального прохода стойлах; одна сторона, по-видимому, предназначалась для рабочих лошадей, другая — для охотничьих. «Величественная и одновременно буколическая картина, — подумал Блэар — когда-то в этот двор съезжалось местное дворянство в розовых охотничьих костюмах, чтобы отсюда начинать псовую охоту. И, наверное, на этой же конюшне многие поколения Хэнни лишали девственности своих служанок». Странно, но Блэар вроде бы начинал смотреть на все глазами Розы.
Его лихорадило, хотя он и не мог понять отчего: был ли то приступ малярии или же сказывался перегрев возле печи. Мысли его все время непроизвольно возвращались к Розе, ему никак не удавалось разобраться, серьезно она говорила или же шутила, когда попросила, чтобы Блэар увез ее с собой. Дело не только в том, что своими чувствами он спровоцировал ее на необдуманное решение. Но это предложение делало ее реальной и важной. До сих пор Роза была для него не более чем сиюминутным эпизодом или несколькими; прозвучавшее предложение означало, что с Розой может оказаться связано его будущее. И если для этого понадобились ее постель и те угольные пятна, что перешли с нее на Блэара, — что ж, такова уж грубая природа мужчин. Он ничего ей не пообещал. Возможно, все сказанное было с ее стороны не более чем шуткой. Или еще одной из окружающих ее загадок, такой же, как ее дом. Но из-за размышлений об этом Блэар никак не мог сосредоточиться. Даже орудуя лопатой в печи, он думал о Розе. Блэар запрокинул голову назад, чтобы капли дождя охладили лицо.
— Есть такое шахтерское правило: «Чем глубже, тем жарче» [54].
— Блэар! — вспыхнул Леверетт. — Я этого не слышал.
— У вас что, не хватает конюхов, чтобы заниматься чисткой?
— Хватает, но мне нравится делать это самому. Чтобы управлять имением, надо не только постоянно смотреть во все глаза, но иногда и самому прикладывать руки. — После каждого прохода гребнем Леверетт вытряхивал из него грязь; в тех местах, где он уже прочесал, шерсть становилась белой и шелковистой. — Я работал везде в имении. На ферме, в саду, конюшнях, в овчарне, даже на пивоварне. Я воспитывался так, чтобы из меня получился управляющий имением. Джон обычно говорил, что я похож на Адама: того ведь поставили, чтобы он сторожил райский сад, а не стал его владельцем. Считаю, мне повезло, что епископ Хэнни так мне доверяет. Я никогда не стремился занять место одного из Хэнни, да мне это и не нужно.
— Мэйпоул мог бы стать владельцем, хотя бы отчасти.
— Лишь совладельцем личных доходов Шарлотты, ничего более.
— Все равно это весьма прилично для викария, у которого нет ничего, кроме пары костюмов. — Пока Блэар произносил это, мысли его снова обратились к Розе. Какую корысть можно иметь с шахтерки? Ее зарплату? Пригоршню монет, которые к тому же делали ее хуже в глазах общественного мнения, поскольку она зарабатывала эти деньги сама? Лучше уж наследство по семейной линии, в ожидании которого и под которое можно хотя бы получить кредит. — Когда мы спускались в шахту, вы сказали кое-что такое, о чем я тогда же должен был бы вас расспросить. Вы упомянули, что уже бывали однажды в шахте, старой, неглубокой — около десяти футов.
— Это заброшенная шахта с той стороны имения, что смотрит на Уиган.
— Вы говорили о ней когда-нибудь Мэйпоулу?
— Потому-то я в нее и спускался. Он спросил, знаю ли я какую-нибудь старую шахту, вот я ему и показал.
— Когда это было?
— Сразу после Нового года. Джону было интересно. Тут много заброшенных штолен, в некоторых из них прятались священники, когда Хэнни были еще католиками, сотни лет назад. Та штольня, о которой вы спрашиваете, находится в пределах имения, у северных ворот, примерно в пятидесяти ярдах по правую руку, если выходить. — Леверетт передвинулся и взялся за противоположную ногу лошади. — Кажется, я вам плохой помощник. Я и бедняге Джону ничем не помог.
— Вы всегда как-то подозрительно отсутствуете. Разве что вчера на пикнике были, и то занимались собаками. Вечно вы заняты какими-нибудь четвероногими.
— Это просто чтобы не чувствовать себя неудобно: ведь когда вы еще только приехали, я не рассказал вам всего.
— Не рассказали мне о Шарлотте? О том, что епископ хочет, чтобы она забыла о Мэйпоуле и согласилась на Роуленда?
— Да. Но это бы испортило ваше представление о Шарлотте и вообще о всех Хэнни. Вы застали их не в лучший момент.
— Знаю, знаю: Англия по большей части страна солнечная. Значит, получается что-то вроде: Роуленд или я. Шарлотта привязана ко мне до тех пор, пока не согласится выйти за него замуж, так? А я тем временем привязан к ним?
— Можно и так понимать.
— Ладно, я доведу Шарлотту, и она согласится.
— Для вас это слишком низко. Вы этого не сделаете.
— Ничто для меня не низко. Я промок, выжат и готов отсюда уехать в любой момент. Как Эрншоу. Он ведь тоже было ловушкой, да, этот великий реформатор? Хэнни притащил его сюда, чтобы занять чем-нибудь Шарлотту. Вы мне говорили, что Эрншоу не ухаживает за ней, значит, вы все знали.
— Шарлотта богата и привлекательна.
— В ней не больше обаяния, чем в молодой гадюке. В любом случае, я не хочу быть ни еще одним Эрншоу, ни одной из деталей ловушки для Роуленда.
— Он же будущий лорд Хэнни.
— Он маньяк-убийца. Ну и семейка! — Блэар взъерошил пятерней волосы, и ему пришла в голову мысль, что лошадь ухожена куда лучше, чем он сам. — Вы мне говорили, что у Шарлотты есть в имении свой коттедж. Где он?
— Зачем вам это?
— Хочу с ней поговорить, убедить ее.
— Это тот коттедж, что возле каменоломни. Идите по задней аллее, что за главным зданием, увидите каменоломню и тогда уж мимо не пройдете. А если она не захочет с вами разговаривать?
Ну, тогда у меня остается то, с чего я начал. Найду Мэйпоула, где бы он ни гнил или ни прятался. Хэнни ведь не нанял Мэйпоула специально для того, чтобы тот исчез, а?
— Кажется странным, — прокричал Бэтти, — что надо сжигать кислород для создания тяги; но так лучше продувается ствол шахты, и отравленный воздух энергичнее выходит наружу. К тому же его приходится разбавлять свежим. Если отработанный воздух из шахты с большой примесью газа подавать прямо в топку, печь взорвется.
— Вы прогоняете его через горизонтальную выработку?
— Верно. Мы направляем такой воздух в специальный ствол, так называемый тупиковый, и в верхней его части отработанный воздух соединяется с выбросами, что поднимаются по трубе из печи; дым там уже успевает охладиться, поэтому газ не воспламеняется. Чистый воздух впускать, плохой выпускать — вот и вся вентиляция. Приходится поддерживать ее круглосуточно, иначе замена воздуха в шахте прекратится и все, кто окажется внизу, задохнутся.
Над подстилкой из раскаленных углей, непрестанно шевелившейся, как будто жар оживлял их, витала в топке золотистая плазма. Печь работала на угле, который добывался прямо здесь, в этой же шахте, и потому напоминала дракона, пожирающего самого себя. В конце наклонной плоскости находился вырубленный прямо в породе бункер для угля. Там, возле груженой вагонетки, стояли два кочегара в рукавицах и мешках с прорезанными для рук отверстиями.
— Здесь постоянно работают два кочегара на случай, если один упадет в обморок, объяснил Бэтти. — Ежедневно мы сжигаем тут шесть тонн угля, — сказал он. Как и в прошлый раз, смотритель работ оставил свой картуз в конторке, повязав голову носовым платком.
Блэар щурился, стараясь одновременно и заглянуть в печь, и не повредить глаза.
— А золу куда вы деваете?
— Она падает вниз через колосники, там ее собирают и периодически выгружают. После того случая разгружали уже дважды.
— Все равно, можно туда заглянуть?
— Зачем?
— Посмотреть, не осталось ли костей, пуговиц. Естественно, клоги сгорят, но их металлическая окантовка застрянет в колосниках. Гвозди могут остаться.
Бэтти посмотрел на кочегаров: вряд ли они могли слышать этот разговор.
— По шахте сразу же пойдут разговоры, что человек епископа ищет в золе трупы.
— Кочегарам можете сказать что хотите.
Предложив жестом Блэару следовать за собой, Бэтти направился вниз по наклонной плоскости в сторону кочегаров, которые, раскрыв рты, с любопытством наблюдали за ними.
— Ребята, это мистер Блэар, особый гость шахты. Он американец и любит сам все перерыть и прощупать. Лишняя ложка у вас есть?
«Ложкой» оказалась лопата на длинном черенке. Бэтти снял с Блэара шляпу, заменив ее на брезентовый капюшон с прикрепленной к нему пластинкой закопченной слюды, чтобы можно было смотреть на огонь.
— Одно только беспокойство от вас, мистер Блэар, — пробурчал он. Бэтти сунул Блэару пару брезентовых, с мягкой прокладкой внутри, рукавиц, достававших до самого локтя. — Занимайтесь этим сами. Я не буду жарить своих людей из-за чьих-то дурацких причуд. Погодите. — Он взял деревянное ведро и окатил водой капюшон и рукавицы Блэара.
Блэар, с которого стекала вода, прихватил лопату и поднялся назад к печи. Несмотря на защитную пластину, уголь в топке казался ему совершенно белым и таким ярким, что на него невозможно было смотреть. Как солнце. Жара стояла ошеломляющая, она ударяла в человека чисто физически.
Кочегары забрасывали уголь в топку с безопасного расстояния. Блэар же ворошил горящие углы прямо перед дверцей печи. Перегретый воздух врывался ему в легкие. Угли звенели от ударов лопаты, как стеклянные колокольчики. Блэар чувствовал, как волосы у него на груди, под рубашкой встают дыбом и скручиваются от жара. Но красота пламени завораживала и покоряла. Расплавленное золото блестело, пожирая само себя, одна его сверкающая волна накатывалась на другую, разбрасывая во все стороны искры под лопатой Блэара, ищущей — что же пытался он найти там, на огненном языке дракона? Мерцающую берцовую кость или хорошо прожарившееся ребрышко? Блэара вдруг обдало паром, и он понял, что кто-то сзади облил его водой. Он продолжал орудовать лопатой, пытаясь докопаться до раскаленной докрасна колосниковой решетки. Сзади кто-то потянул его за руку, и он увидел рядом с собой Бэтти в капюшоне и рукавицах, от которых тоже валил пар. Бэтти что-то показывал ему и пытался сказать. Но слов его Блэар не слышал, пока смотритель работ не оттащил его от печи; только тогда до Блэара дошло, что рукоятка его лопаты горела, а железный совок светился сердитым темно-красным цветом.
Кочегары встретили их на середине наклонной плоскости и окатили водой капюшон Блэара и его лопату. Лишь сняв рукавицы, Блэар обнаружил, что и они, и рубашка на нем спереди были опалены.
— Вам в аду бывать не приходилось? — поинтересовался Бэтти. — Похоже, подобное занятие для вас не в новинку.
— Ничего не нашел.
— И не найдете, пока не потушена печь. Что, быть чокнутым — обязательное требование ко всем первопроходцам?
Блэар, пошатываясь, двинулся по наклонной плоскости вниз, испытывая какое-то опьянение от пламени, почти веселье:
— Теперь я знаю, как себя чувствует хлеб, когда из него поджаривают тосты.
Бэтти шагал за ним.
— Вы абсолютно ненормальный. Мистер Блэар, обещаю вам, я буду смотреть во все глаза. И если найду что-нибудь хоть чуточку более подозрительное, чем шлак от обычного угля, вы узнаете об этом первым.
Наверху Блэара встретил утренний ливень, но это было даже приятно: Блэару казалось, что он все еще дымится. Шахтный двор походил на пруд, заполненный чернилами. Над паровыми машинами, лошадьми и сортировочной висели клубы дыма, не давая возможности разглядеть грохоты и работавших под навесом шахтерок. Из печи для сушки угля, из кузницы и труб паровых котлов валил дым. «Дьявольская погода, — подумал Блэар, — и слава Богу».
Он отыскал под сиденьем коляски свой макинтош, натянул его и, пошатываясь, побрел к сараю, где выдавали лампы. Бэтти утверждал, что после взрыва судьба всех выданных ламп была установлена. Блэар не сомневался в его честности, но кое-что проверить все равно стоило. Он не помнил всех номеров, упомянутых в отчете следователя, но две лампы он запомнил: 091, за которую расписался Билл Джейксон, и 125, полученную Смоллбоуном. Вдруг этим лампы или одна из них никому впоследствии не выдавались? Это было не больше чем предположение, и Блэар еще не видел, куда оно могло бы привести его, если бы нашло подтверждение; тем не менее он листал страницы регистрационной книги до тех пор, пока та не промокла почти так же, как и он сам. За время, прошедшее после взрыва, лампы 091 и 125 ежедневно выдавались кому-нибудь из шахтеров. Блэар сделал вывод, что он такой же сыщик, как Мэйпоул — шахтер.
По окну сарая бежали струи дождя, и вид их напомнил ему о дневнике Мэйпоула, строки в котором шли как по горизонтали, так и по вертикали. Что там этот сукин сын записал за день до своего исчезновения? «Завтра меня ждет величайшее приключение!»?
Леверетта Блэар нашел в «Хэнни-холл», в конюшне — строении с башней, вымощенным кирпичами двором и опускающейся заградительной решеткой, так что все сооружение вместе напоминало средневековый замок. Управляющий имением был во дворе. В долгополом пальто и сапогах, опустившись коленом на мокрый булыжник, он был целиком и полностью поглощен чисткой огромной шайрской[53] кобылы, которой он вычесывал грязь из длинной шерсти на ногах, из ниспадающих на самые копыта волос. Лошадь стояла, положив морду Леверетту на спину. Несмотря на дождь, и лошадь, и человек выглядели вполне довольными.
В углу двора кузнец бил молотом по лежавшей на наковальне красной полоске железа. Конюшня была вычищена, лошади цокали копытами в расположенных справа и слева вдоль широкого центрального прохода стойлах; одна сторона, по-видимому, предназначалась для рабочих лошадей, другая — для охотничьих. «Величественная и одновременно буколическая картина, — подумал Блэар — когда-то в этот двор съезжалось местное дворянство в розовых охотничьих костюмах, чтобы отсюда начинать псовую охоту. И, наверное, на этой же конюшне многие поколения Хэнни лишали девственности своих служанок». Странно, но Блэар вроде бы начинал смотреть на все глазами Розы.
Его лихорадило, хотя он и не мог понять отчего: был ли то приступ малярии или же сказывался перегрев возле печи. Мысли его все время непроизвольно возвращались к Розе, ему никак не удавалось разобраться, серьезно она говорила или же шутила, когда попросила, чтобы Блэар увез ее с собой. Дело не только в том, что своими чувствами он спровоцировал ее на необдуманное решение. Но это предложение делало ее реальной и важной. До сих пор Роза была для него не более чем сиюминутным эпизодом или несколькими; прозвучавшее предложение означало, что с Розой может оказаться связано его будущее. И если для этого понадобились ее постель и те угольные пятна, что перешли с нее на Блэара, — что ж, такова уж грубая природа мужчин. Он ничего ей не пообещал. Возможно, все сказанное было с ее стороны не более чем шуткой. Или еще одной из окружающих ее загадок, такой же, как ее дом. Но из-за размышлений об этом Блэар никак не мог сосредоточиться. Даже орудуя лопатой в печи, он думал о Розе. Блэар запрокинул голову назад, чтобы капли дождя охладили лицо.
— Есть такое шахтерское правило: «Чем глубже, тем жарче» [54].
— Блэар! — вспыхнул Леверетт. — Я этого не слышал.
— У вас что, не хватает конюхов, чтобы заниматься чисткой?
— Хватает, но мне нравится делать это самому. Чтобы управлять имением, надо не только постоянно смотреть во все глаза, но иногда и самому прикладывать руки. — После каждого прохода гребнем Леверетт вытряхивал из него грязь; в тех местах, где он уже прочесал, шерсть становилась белой и шелковистой. — Я работал везде в имении. На ферме, в саду, конюшнях, в овчарне, даже на пивоварне. Я воспитывался так, чтобы из меня получился управляющий имением. Джон обычно говорил, что я похож на Адама: того ведь поставили, чтобы он сторожил райский сад, а не стал его владельцем. Считаю, мне повезло, что епископ Хэнни так мне доверяет. Я никогда не стремился занять место одного из Хэнни, да мне это и не нужно.
— Мэйпоул мог бы стать владельцем, хотя бы отчасти.
— Лишь совладельцем личных доходов Шарлотты, ничего более.
— Все равно это весьма прилично для викария, у которого нет ничего, кроме пары костюмов. — Пока Блэар произносил это, мысли его снова обратились к Розе. Какую корысть можно иметь с шахтерки? Ее зарплату? Пригоршню монет, которые к тому же делали ее хуже в глазах общественного мнения, поскольку она зарабатывала эти деньги сама? Лучше уж наследство по семейной линии, в ожидании которого и под которое можно хотя бы получить кредит. — Когда мы спускались в шахту, вы сказали кое-что такое, о чем я тогда же должен был бы вас расспросить. Вы упомянули, что уже бывали однажды в шахте, старой, неглубокой — около десяти футов.
— Это заброшенная шахта с той стороны имения, что смотрит на Уиган.
— Вы говорили о ней когда-нибудь Мэйпоулу?
— Потому-то я в нее и спускался. Он спросил, знаю ли я какую-нибудь старую шахту, вот я ему и показал.
— Когда это было?
— Сразу после Нового года. Джону было интересно. Тут много заброшенных штолен, в некоторых из них прятались священники, когда Хэнни были еще католиками, сотни лет назад. Та штольня, о которой вы спрашиваете, находится в пределах имения, у северных ворот, примерно в пятидесяти ярдах по правую руку, если выходить. — Леверетт передвинулся и взялся за противоположную ногу лошади. — Кажется, я вам плохой помощник. Я и бедняге Джону ничем не помог.
— Вы всегда как-то подозрительно отсутствуете. Разве что вчера на пикнике были, и то занимались собаками. Вечно вы заняты какими-нибудь четвероногими.
— Это просто чтобы не чувствовать себя неудобно: ведь когда вы еще только приехали, я не рассказал вам всего.
— Не рассказали мне о Шарлотте? О том, что епископ хочет, чтобы она забыла о Мэйпоуле и согласилась на Роуленда?
— Да. Но это бы испортило ваше представление о Шарлотте и вообще о всех Хэнни. Вы застали их не в лучший момент.
— Знаю, знаю: Англия по большей части страна солнечная. Значит, получается что-то вроде: Роуленд или я. Шарлотта привязана ко мне до тех пор, пока не согласится выйти за него замуж, так? А я тем временем привязан к ним?
— Можно и так понимать.
— Ладно, я доведу Шарлотту, и она согласится.
— Для вас это слишком низко. Вы этого не сделаете.
— Ничто для меня не низко. Я промок, выжат и готов отсюда уехать в любой момент. Как Эрншоу. Он ведь тоже было ловушкой, да, этот великий реформатор? Хэнни притащил его сюда, чтобы занять чем-нибудь Шарлотту. Вы мне говорили, что Эрншоу не ухаживает за ней, значит, вы все знали.
— Шарлотта богата и привлекательна.
— В ней не больше обаяния, чем в молодой гадюке. В любом случае, я не хочу быть ни еще одним Эрншоу, ни одной из деталей ловушки для Роуленда.
— Он же будущий лорд Хэнни.
— Он маньяк-убийца. Ну и семейка! — Блэар взъерошил пятерней волосы, и ему пришла в голову мысль, что лошадь ухожена куда лучше, чем он сам. — Вы мне говорили, что у Шарлотты есть в имении свой коттедж. Где он?
— Зачем вам это?
— Хочу с ней поговорить, убедить ее.
— Это тот коттедж, что возле каменоломни. Идите по задней аллее, что за главным зданием, увидите каменоломню и тогда уж мимо не пройдете. А если она не захочет с вами разговаривать?
Ну, тогда у меня остается то, с чего я начал. Найду Мэйпоула, где бы он ни гнил или ни прятался. Хэнни ведь не нанял Мэйпоула специально для того, чтобы тот исчез, а?