Смит Уилбур. Взгляд тигра

   В кокпите, у наружной переборки, точно бильярдные кии в стойке, выстроились рыболовные багры – десятифутовые шесты с острым, как стилет, прямоугольным крюком из нержавеющей стали, который вгоняют глубоко в тело пойманной рыбы. От сильного удара крюк отделяется от древка, и за привязанный к нему крепкий нейлоновый линь рыбу втаскивают на борт.
   Мне удалось вытянуть один багор из стойки. Гатри добрался до оружия и был целиком поглощен тем, как половчее ухватить его левой рукой. Я поднял багор повыше, стал на колени, дотянулся до его согнутой спины и с силой вонзил крюк между ребер: блестящая сталь вошла по самый изгиб. От удара Гатри свалился на палубу и издал пронзительный, агонизирующий вопль. Пистолет из-за качки отлетел в сторону.
   Я изо всех сил дергал багор, надеясь задеть сердце или легкие. Крюк соскочил с шеста, Гатри покатился за пистолетом по палубе, а я, пытаясь остановить «мясника», вцепился в привязанный к крюку линь.
   Однажды в гамбургском ночном клубе в районе Сан-Паули я видел, как две женщины боролись в бассейне, наполненном черной грязью. Мы с Гатри занимались тем же, только не в грязи, а в собственной крови – скользили и катались по палубе «Плясуньи», которая безжалостно раскачивалась на волнах.
   Наконец он ослабел. Лодку в очередной раз сильно качнуло. Мне удалось обмотать линь вокруг шеи Гатри и упереться ногой в основание рыболовного кресла. Получив надежную точку опоры, я изо всех сил затянул петлю. Неожиданно прекратив сопротивление, он захрипел, язык вывалился изо рта, тело обмякло, голова безвольно перекатывалась из стороны в сторону в такт качке.
   От страшной усталости мне было все равно. Рука разжалась сама по себе, линь выскользнул на палубу. Я лег на спину, закрыл глаза и провалился в темноту.

* * *

   Я очнулся. Лицо пекло так, словно его облили кислотой, губы распухли, во рту и в горле пересохло от жажды. Шесть часов провалялся я лицом вверх под тропическим солнцем, безжалостным, как лесной пожар.
   Застонав от невыносимой боли в груди, я осторожно повернулся на бок. Пришлось какое-то время полежать неподвижно, прежде чем осмотреть рану. Пуля не задела кость, под углом прошила левый бицепс, оставив большое выходное отверстие, и вошла сбоку в грудную клетку. Скуля от боли и напряжения, я исследовал рану пальцем и нащупал в развороченных мягких тканях осколки раздробленного ребра и чешуйки свинца. Пуля пробуравила толстую спинную мышцу и вышла под лопаткой, проделав дыру размером с кофейную чашку.
   Головокружение и тошнота накатывали волнами, и, тяжело дыша, я свалился на палубу. Осмотр раны вызвал новое кровотечение, но, к счастью, выяснилось, что пуля не проникла в грудную полость, а значит, оставался шанс выжить.
   Переведя дух, я осмотрелся затуманенными глазами. Волосы и одежда заскорузли от засохшей или свернувшейся крови – в ее черных пятнах был весь кокпит. Гатри навзничь лежал на палубе, с крюком в спине и веревкой вокруг шеи; от скопившихся газов живот раздуло, как у больного водянкой. Вход в каюту загораживало тело Мейтерсона, искромсанное пулями так, словно его растерзал крупный хищник. Преодолев препятствие, я громко всхлипнул при виде стоявшего за баром холодильника и с наслаждением осушил три банки кока-колы, расплескивая ледяную жидкость и мыча от удовольствия после каждого глотка. Потом снова лег передохнуть, закрыл глаза и хотел, чтобы так продолжалось вечно.
   «Где мы, черт возьми?» Эта мысль сразу же привела меня в чувство. «Плясунья» могла дрейфовать у опасного побережья, среди бесчисленных мелей и рифов.
   Кое-как я встал на ноги и потащился в замаранный кровью кокпит.
   Под нами плескались иссиня-лиловые волны Мозамбикского пролива, а над ним, по всему кольцу ясного горизонта, к высокому голубому небу тянулись огромные цепи облаков. Течение и ветер отнесли лодку далеко на восток, в открытое море.
   Ноги подкосились, я опустился на палубу и, видно, на какое-то время заснул. После сна в голове просветлело, однако рану стянуло, и каждое движение причиняло нестерпимую боль. На коленях, помогая себе одной рукой, я добрался до душевой, где хранилась аптечка; содрав рубаху, залил открытые раны неразбавленным раствором акрифлавина, обложил стерильными тампонами и, как мог, заклеил пластырем.
   Снова одолело головокружение, и, отключившись, я рухнул на покрытый линолеумом пол.
   Сознание вернулось вместе с совершенной пустотой в голове и неимоверной слабостью в теле. Я до предела напрягся, соорудил подвеску для раненой руки и поднялся на мостик, преодолевая боль и тошноту.
   «Плясунья», как всегда, оказалась на высоте – двигатели завелись с полоборота.
   – Домой, милая, – прошептал я, включив систему авторулевого и задав приблизительное направление.
   «Плясунья» стала на курс, а у меня снова потемнело в глазах. Растянувшись на палубе, я охотно провалился в желанное забытье.
   К жизни меня очень вовремя вернуло изменившееся поведение лодки. Она больше не прыгала и не раскачивалась на высоких волнах Мозамбикского пролива, а легко шла в спокойной воде. Быстро сгущались сумерки.
   В угасающем свете дня прямо по курсу угрожающе проступили очертания суши. Я доковылял до штурвала, закрыл заслонки и выключил скорость. «Плясунья» замерла, чуть покачиваясь в спокойной воде у острова Большой Чайки.
   Слегка отклонившись к югу, я прозевал проход в Гранд-Харбор и заплыл в беспорядочное скопление крохотных атоллов, входивших в ту же группу островов, что и Святая Мария.
   Опираясь для поддержки на штурвал, я вытянул шею, вглядываясь перед собой. Завернутый в брезент узел по-прежнему лежал на баке. Сам не зная почему, я вдруг решил от него избавиться. Я смутно понимал, что находка – крупный козырь в игре, в которую меня втянули, однако не мог средь бела дня вернуться домой с тем, из-за чего погибли трое, а сам я чудом уцелел. Под куском брезента скрывалось нечто очень сильнодействующее.
   Пятнадцать минут добирался я до тюка на баке, рыдал от боли, которую причиняло любое движение, дважды терял сознание по пути. Следующие полчаса прошли в попытках развязать тугие нейлоновые узлы и развернуть задубевший брезент – непосильная задача для одной руки с негнущимися, потерявшими чувствительность пальцами. Черные круги плыли перед глазами. Главное было не отключиться до того, как сброшу узел в море. В последних лучах заходящего солнца я запомнил точное местоположение лодки по островным ориентирам, тщательно выстроив в линию группу пальм и самую высокую точку суши.
   В борту на баке имелась откидная секция на шарнирах, через которую обычно втаскивали крупную рыбу. Открыв ее и извиваясь, как угорь, я обеими ногами толкал узел к проему. Наконец сверток с шумным всплеском упал в воду, обдав мне лицо солеными брызгами.
   От перегрузок раны открылись, свежая кровь выступила из-под кустарной повязки. Я попытался вернуться в кокпит и в последний раз вырубился почти у цели.
   Разбудили меня лучи утреннего солнца и хриплые крики птичьего двора, но стоило открыть глаза – и солнце померкло, словно при затмении. Все виделось как в тумане. Я лежал неподвижно, раздавленный болью и немощью. «Плясунья» стояла под совершенно невообразимым углом – очевидно, ее выбросило на берег.
   На снастях расселись в ряд три огромные, как индейки, черноспинные чайки. Они внимательно разглядывали меня сверху, вывернув шеи и склонив набок головы с толстыми желтыми клювами. Птицы следили за мной блестящими черными глазами, нетерпеливо ероша перья.
   Хотелось крикнуть, отогнать их, но губы не слушались. Я был совершенно беспомощен – еще немного, и они выклюют мне глаза. Чайки всегда начинают с глаз.
   Одна из них расправила крылья, дерзко спланировала на палубу неподалеку от меня и сделала несколько шажков в мою сторону. Мы уставились друг на друга. Я попробовал издать звук, но не получилось. Чайка подошла ближе, вытянула шею, открыла мерзкий клюв с вишнево-красным крючковатым кончиком и угрожающе закричала. Мое изувеченное тело старалось отодвинуться подальше от птицы.
   Неожиданно тональность визгливых голосов изменилась, а воздух наполнился хлопаньем крыльев. Угрожавшая мне чайка разочарованно вскрикнула и тоже взлетела. В лицо ударил поднятый ею ветер.
   Последовала долгая тишина. Я лежал на опасно накренившейся палубе, борясь с темнотой, что накатывала волнами. Вдруг где-то рядом послышался шорох.
   Я повернул голову, и в то же мгновение над палубой, в двух футах от меня, появилась шоколадная физиономия.
   – Господи, прости и помилуй, – произнес знакомый голос. – Никак это вы, мистер Гарри?
   Позже выяснилось, что Генри Уоллес, ловец черепах со Святой Марии, промышлял на атоллах и, поднявшись рано утром с тростникового ложа, заметил тучу взбудораженных чаек и «Морскую плясунью» на песчаной отмели в лагуне.
   Я был счастлив его видеть и хотел пообещать, что до конца своих дней он сможет пить пиво за мой счет. Но вместо этого заплакал – слезы медленно катились из глаз. Рыдать просто не было сил.
 
   – Пустяки, царапина, – вынес заключение Макнаб. – А шуму-то подняли… – Он решительно приступил к зондированию.
   Пока обрабатывали спину, я хватал ртом воздух от боли – жаль, не было сил вскочить с больничной койки да засунуть ему зонд в одно место, поэтому оставалось лишь сдавленно мычать.
   – Полегче, док. Неужели о морфии никогда не слыхали? Анестезиологии вас не учили? Кто только дипломы таким выдает!
   Пухлый краснолицый Макнаб обошел вокруг кровати и заглянул мне в лицо. Ему уже стукнуло пятьдесят, на висках и в усах пробивалась седина. От его дыхания запросто можно было лишиться чувств и обойтись без наркоза.
   – Гарри, мальчик мой, все стоит денег. Вы же по линии социального здравоохранения поступили, а не как платный пациент.
   – С этой минуты считайте, что платный.
   – Другое дело, – согласился Макнаб. – С вашим-то общественным положением… – Он кивнул медсестре. – Прежде чем продолжим, дорогуша, введите мистеру Гарри чуточку морфина. – Сестра готовилась делать укол, а доктор старался меня приободрить: – Прошлой ночью перелили вам шесть пинт цельной крови. Впиталась как в губку – своя-то без малого вся вытекла.
   Что поделаешь – светила медицинской науки врачевать на Святой Марии не торопятся. Островные слухи о том, что Фред Коукер держит похоронное бюро на паях с Макнабом, отнюдь не казались фантастическими.
   – Сколько меня здесь продержат, док?
   – Месяц, не больше.
   – Целый месяц! – Я попытался сесть, и две сестрички бросились мне помешать. Больших усилий не понадобилось – даже голову толком не приподнял. – В самый разгар сезона! Да у меня на следующей неделе новые клиенты приезжают…
   Подоспела сестра со шприцем.
   – Вы что, разорить меня хотите? Я не могу позволить себе потерять ни одного заказчика…
   Сестра воткнула иглу.
   – Гарри, старина, о нынешнем сезоне придется забыть. Никакой рыбной ловли.
   Жизнерадостно напевая под нос, Макнаб начал выковыривать осколки кости и частицы свинца. Морфий приглушил боль, но не отчаяние.
   Если мы с «Плясуньей» пропустим половину сезона, жить будет не на что. Меня снова распяли на финансовой дыбе. Господи, до чего же я ненавидел деньги!
   Наложив на раны белые чистые повязки, Макнаб подлил масла в огонь.
   – Функции левой руки будут несколько ограничены. Скорее всего прежние гибкость и сила полностью не восстановятся. Шрамы тоже останутся, но не горюйте – девушек они привлекают. – Он повернулся к сестре: – Повязки меняйте каждые шесть часов, промывайте раны дезинфицирующим раствором, и пусть через каждые четыре часа принимает эритромицин. На ночь дадите три таблетки радедорма, а завтра утром, на обходе, я его осмотрю. – Он улыбнулся, показав гнилые зубы под неопрятными усами. – Все силы местной полиции ждут в коридоре, пока вы освободитесь. Придется впустить. – Макнаб направился к двери. – Кстати, а вы славно неприятеля отделали – размазали, можно сказать, по палубе. Отлично стреляете, Гарри.
   Инспектор Дейли выглядел безупречно – отутюженная, как с иголочки полотняная форма хаки, ремень с портупеей лоснятся и поскрипывают.
   – Добрый день, мистер Флетчер. Я должен снять показания. Надеюсь, вы достаточно окрепли?
   – Самочувствие превосходное, инспектор. Пулевое ранение в грудь удивительно бодрит.
   Дейли указал на стоявший у кровати стул сопровождавшему констеблю. Тот сел и приготовился стенографировать.
   – Сожалею, мистер Гарри, – посочувствовал он. – Досталось вам.
   – Да ничего, Уолли. Ты б на тех парней посмотрел.
   Уолли – крупный, сильный темнокожий юноша – доводился Чабби племянником, а его мать брала у меня белье в стирку.
   – Видел я, – усмехнулся он, – что осталось.
   – Если не возражаете, мистер Флетчер, – официальным тоном вмешался Дейли, недовольный происходящим, – приступим к делу.
   – Поехали, – согласился я и выложил чистую правду, только не всю. Словом не обмолвился ни о поднятой со дна находке Джимми, которую столкнул в море у острова Большой Чайки, ни об акватории, где велись поиски.
   Дейли, разумеется, заинтересовался и не отставал:
   – Что они искали?
   – Понятия не имею. Очень не хотели меня посвящать.
   – Где все происходило?
   – За Селедочным рифом, к югу от мыса Растафа. В пятидесяти милях от Пушечного пролома.
   – Вы бы узнали точное место, где они спускались под воду?
   – Не думаю. Разве что в радиусе нескольких миль. Я просто следовал указаниям.
   Обескураженный Дейли пожевал шелковистый ус.
   – Итак, говорите, напали неожиданно?
   Я кивнул.
   – Зачем было им вас убивать?
   – Мы как-то не обсуждали. А спросить случая не представилось. – Я очень устал, снова одолевала слабость. Чтобы не сказать лишнего, лучше было заканчивать. – Когда Гатри начал палить в меня из своей пушки, вряд ли ему хотелось поболтать.
   – Не нахожу причины для шуток, Флетчер, – сухо заметил Дейли.
   Я звонком вызвал медсестру. Она, должно быть, ожидала за дверью.
   – Сестра, мне что-то не по себе.
   – На сегодня достаточно, инспектор.
   Медсестра, как защищающая цыплят наседка, наступала на полицейских. Она выпроводила их из палаты и вернулась поправить подушки. Хорошенькая девушка с огромными темными глазами и тонкой талией. Туго затянутый пояс подчеркивал высокую, красивой формы, грудь. Блестящие каштановые локоны дерзко выглядывали из-под кокетливой форменной шапочки.
   – Как вас зовут, сестра? – проскрипел я.
   – Мей.
   – Сестра Мей, почему я вас раньше не видел?
   Медсестра подоткнула простыню.
   – Не обращали внимания, мистер Гарри.
   – Считайте, обратил.
   Вырез белой накрахмаленной форменной блузки был в нескольких дюймах от моего носа.
   – Не зря говорят, вы опасный человек. – Она с улыбкой выпрямилась. – Постарайтесь заснуть, нужно набираться сил.
   – Ладно, позже поговорим, – сказал я. Медсестра рассмеялась.
   Следующие три дня времени все обдумать хватало – до окончания официального расследования посетителей ко мне не пускали, у входа в палату Дейли выставил полицейского. Сомнений не оставалось – против меня выдвинуто обвинение в умышленном убийстве.
   Воздух в палате был свеж и прохладен, из окна открывался вид на зеленые лужайки и росшие невдалеке высокие баньяновые деревья с темной листвой; за ними – зубцы массивных каменных стен форта с установленной на парапете пушкой. К столу подавали много рыбы и фруктов, а с сестрой Мей мы понемногу становились добрыми, можно сказать, близкими друзьями. Она тайком пронесла в больницу бутылку «Чивас ригал», и мы прятали виски под кроватью, в подкладном судне. От нее я узнал, что груз, доставленный «Морской плясуньей» в Гранд-Харбор, поставил весь остров с ног на голову и что Мейтерсона с Гатри похоронили на следующий день на старом кладбище – в этих широтах трупы долгого хранения не выдерживают.
   За прошедшие три дня я принял решение: то, что лежит на дне у острова Большой Чайки, до поры до времени там и останется. Немало глаз будет за мной следить. Кто, почему – неизвестно. Положение у меня крайне невыгодное. Лучше залечь и не высовываться, пока не разберусь, откуда ждать пули. Не нравилась мне игра втемную. Сдали бы карты – знал бы, что делать.
   А еще я часто вспоминал Джимми – всякий раз с горечью, хотя он мне никто, да и знакомы мы были всего ничего. Моя слабость – слишком легко к людям привязываюсь. Приходится быть начеку, не заводить лишних знакомств, не совать нос в чужие дела. За долгие годы я этому неплохо научился, и редко кто задевал меня за живое, как Джимми Норт.
   На третий день боль поутихла, и силы стали возвращаться. Я мог сесть в постели без чужой помощи.
   Судебное расследование провели в больничной палате. На закрытом заседании присутствовали одни главы местной законодательной, судебной и исполнительной ветвей власти. Председательствовал сам президент, как всегда, весь в черном, если не считать свежей белой рубашки да венчика белых, как снег, волос вокруг лысины. Помогал судья Харкнесс – высокий, худой, загорелый до черноты. Инспектор Дейли представлял власть исполнительную.
   Президента, считавшего меня своим, больше всего заботили мое здоровье и условия содержания в больнице.
   – Ни в коем случае не утомляйте себя, мистер Гарри. Понадобится что-нибудь – не стесняйтесь, договорились? Мы здесь, чтобы выслушать вашу версию происшедшего. Не беспокойтесь, вам ничего не угрожает.
   Инспектор Дейли заметно огорчился, видя, что обвиняемый признан невиновным до начала суда.
   Я повторил свой рассказ, а президент вставлял предупредительные или доброжелательные замечания всякий раз, когда я останавливался перевести дух. Наконец он с изумлением покачал головой:
   – Должен сказать, мистер Гарри, не много найдется людей, у которых достанет силы и мужества противостоять двум гангстерам. Не так ли, господа?
   Судья Харкнесс охотно согласился, инспектор Дейли промолчал.
   – А ведь это самые настоящие гангстеры, – продолжил Биддл. – Мы отправили отпечатки пальцев в Лондон и сегодня узнали, что они приехали сюда под чужими именами. На обоих заведены уголовные досье в Скотланд-Ярде. – Президент посмотрел на судью Харкнесса. – У вас есть вопросы, судья?
   – Никаких, господин президент.
   – Прекрасно. – Биддл довольно кивнул. – У вас, инспектор?
   Дейли достал машинописный листок. Президент не пытался скрыть раздражение.
   – Мистер Флетчер нездоров, инспектор. Надеюсь, ваши вопросы действительно важны.
   Инспектор Дейли смешался. Президент не стал церемониться:
   – Что ж, значит, пришли к единому мнению – смерть наступила в результате несчастного случая. Мистер Флетчер действовал в целях самозащиты, что ненаказуемо, и обвинение в совершении уголовного преступления предъявлено не будет. – Президент повернулся к сидевшему в углу стенографисту: – Все ясно? Отпечатайте и пришлите копию мне на подпись. – Он подошел к моей кровати. – Быстрее выздоравливайте, мистер Гарри. Как только поправитесь, милости прошу на обед в мою резиденцию. Секретарь передаст официальное приглашение. Я бы еще раз хотел вас послушать.
   Если доведется снова предстать перед судом, что не исключено, я надеюсь на такой же вердикт. Признание меня невиновным открыло посетителям доступ в палату.
   Пришли Чабби с супругой, оба при полном параде, с моим любимым банановым пирогом, испеченным по такому случаю. Чабби раздирали противоположные чувства – он радовался, что я уцелел, но не мог простить, что не уберег «Морскую плясунью».
   – Палубу вовек не отскрести – кровью насквозь пропиталась, – отчитывал он меня, хмуро глядя из-под насупленных бровей. – Чертов карабин каютную переборку напрочь порушил. Мы с Анджело третий день не разгибаемся, а конца не видать.
   – Прости, Чабби, в другой раз захочется кого пристрелить, попрошу, чтобы у борта выстроились. – Я знал, он не успокоится, пока переборка не станет как новая.
   – Тебя вообще-то когда ждать прикажешь? Крупная рыба в проливе так и ходит.
   – Скоро уже, от силы через неделю.
   Чабби засопел.
   – Слыхал я, Фред Коукер разослал телеграммы всем твоим клиентам до конца сезона: мол, сильно ранен и обслужить не сможет. А заказы передал мистеру Коулмену.
   Тут я взорвался:
   – Скажи Коукеру, пусть тащит сюда свою черную задницу, да поживей!
   Дик Коулмен заключил сделку с отелем «Хилтон». Те оплатили покупку двух больших лодок для спортивной рыбалки, а Коулмен на стороне нанял пару шкиперов. Рыбу ловить они не умели, и с заказами у Дика не ладилось. Я догадывался, что Фред неплохо подзаработал, отдав мою клиентуру. На следующее утро явился Коукер.
   – Мистер Гарри, доктор Макнаб сказал, вы на целый сезон выбыли. Не мог же я заказчиков подвести – прилетят за шесть тысяч миль, а шкипер на больничной койке. Мне о своей репутации думать приходится.
   – Ваша репутация, мистер Коукер, воняет не лучше мертвяков, что в задней комнате спрятаны.
   Фред вежливо улыбнулся, поблескивая очками в золотой оправе. Конечно, он был прав – не скоро смогу я отправиться на «Плясунье» за большой рыбой.
   – Не стоит так переживать, мистер Гарри. Как только вам полегчает, я найду выгодных фрахтовщиков, в обиде не останетесь.
   Ну да, снова темные ночные дела, где ему причитается до семисот пятидесяти долларов комиссионных с рейса. Даже в своем жалком состоянии я бы мог с ними справиться – там только штурвал крути, если, конечно, не нарвешься на неприятности.
   – Забудьте, мистер Коукер. Я же говорил – кроме рыбалки, ничем больше не занимаюсь.
   Он с улыбкой кивнул и продолжил, будто не слышал:
   – Старые знакомые очень вами интересуются.
   – Что у них – «тела» или «ящики»? – не удержался я. Если «тела» – речь шла о нелегальной эвакуации с африканского континента спасающихся бегством политических деятелей, за которыми по пятам гнались наемные головорезы, или о доставке в Африку амбициозных политиков, замысливших радикальную смену режима; под «ящиками» обычно имелся в виду контрабандный ввоз оружия.
   – Семь, восемь… – Коукер намекал на старую детскую считалку: «Семь, восемь – бревна носим». «Бревна» – слоновая кость, бивни животных. В Африке многочисленные, хорошо организованные браконьеры поголовно уничтожают слонов в заповедниках и на территориях местных племен. В странах Востока спрос и цены на слоновую кость растут. Нужна быстроходная лодка и хороший шкипер, чтобы забрать в дельте реки ценный груз и через опасные прибрежные океанские воды доставить туда, где в Мозамбикском проливе ждет арабское каботажное судно.
   – Мистер Коукер, – устало сказал я, – не сомневаюсь, что ваша матушка даже имени вашего папаши не знала.
   Фред, сукин сын, смутился, но не шибко.
   – Его звали Эдвард, мистер Гарри, – осторожно улыбнулся он. – Я предупредил клиента, что услуги подорожали. В связи с инфляцией и ценой дизельного топлива.
   – На сколько?
   – Семь тысяч долларов рейс. – На самом деле не так уж и много. Пятнадцать процентов огребет Коукер. Столько же придется сунуть инспектору Питеру Дейли, чтоб меньше видел и слышал. Еще по пятьсот долларов Чабби и Анджело – их обычная доплата за риск, когда мы пускались в ночное плавание.
   – Забудем, мистер Коукер, – повторил я, правда, не слишком убедительно. – Лучше устройте пару рыболовных заказов.
   Фред знал, что деваться мне некуда.
   – Как только поздоровеете, организуем. Решайте, когда сможете выйти в ночную смену, а я передам заказчикам. Скажем, через десять дней, считая сегодняшний, вас устроит? Будет высокий прилив и полная луна.
   – Договорились, – махнул я рукой. – Десять так десять.
   Приняв решение, я быстро пошел на поправку – раны затягивались на удивление быстро. Сказался и возраст, в котором физическая форма мужчины достигает полного расцвета.
   Настоящий перелом случился на шестой день. Сестра Мей устроила мне как лежачему больному обтирание губкой, смоченной в мыльной воде. Тут-то улучшение самочувствия и дало о себе знать, причем настолько зримо, что даже я, неплохо знакомый с подобными, прямо-таки монументальными, проявлениями, поразился, а сестра Мей и того более.
   – Господи, – хрипло прошептала она, – уж точно силы к вам вернулись…
   – Неужели, сестра, мы не захотим этим воспользоваться? – вопросил я.
   Она энергично замотала головой.
 
   С той поры я стал более оптимистично относиться к своему положению. Разумеется, покрытая брезентом тайна острова Большой Чайки не давала мне покоя, и все благие намерения мало-помалу улетучивались.
   «Хоть одним глазом взглянуть, – уговаривал я себя. – Пусть только пыль уляжется и все успокоится».
   Мне разрешали несколько раз в день вставать с постели на два-три часа, и я места себе не находил от нетерпения. Сестра Мей, как ни старалась, ничего не могла поделать с рвущейся из меня энергией.
   – Делаете успехи, старина, – поражался Макнаб. – Еще неделька – и можно выписывать.
   – Какая к черту неделя! – настаивал я.
   Коукер без проблем обо всем договорился, до ночного рейса оставалось семь дней. Деньги почти все вышли, и работа была нужна позарез. Команда навещала меня каждый вечер – проведать и рассказать, как продвигается ремонт «Плясуньи».