Страница:
Но если Хью Кэбот окажется таким честным человеком, каким его считает Эдмунд, Розамунда навеки избавится от своего дядюшки Генри, который скорее всего перехитрил сам себя.
Эдмунд дождался, пока всадники исчезнут за ближайшим холмом, прежде чем повернуться и войти в дом, чтобы начать уборку. Утром он вернется к своим обязанностям управителя.
Он и Хью вместе научат Розамунду всему, что она должна знать. Девочка станет достойной хозяйкой Фрайарсгейта, когда их больше не будет рядом, чтобы вести ее дела.
Фрайарсгейт, бывший местом недовольств и ссор при Генри Болтоне, сейчас снова стал уютным уголком, где царили счастье и радость, совсем как при родителях Розамунды. Вечером, в канун Дня всех святых, на склонах холмов зажглись костры. В парадном зале Фрайарсгейта на стол водрузили высокий канделябр. Стены украсили гирляндами зелени. Главным блюдом пиршества был сладкий яблочный пудинг, который разделили между сидевшими за высоким столом. В пудинге были запечены два кольца, две монеты и два мраморных шарика.
— У меня монетка! — взволнованно вскричала Розамунда, со смехом выуживая пенни из ложки.
— И у меня тоже, — фыркнул Хью. — Значит, жена, как гласит поверье, мы разбогатеем. Впрочем, у меня уже есть богатство — это ты!
— А что ты получил, Эдмунд? — спросила девочка.
— Ничего, — со смехом признался тот.
— Но это означает, что твоя жизнь будет полна неопределенности, — разочарованно протянула Розамунда, запуская ложку в общее блюдо. — Я найду тебе кольцо!
— Но он уже женат на мне, — напомнила Мейбл. — Оставь кольца судомойкам, которые доедят все, что останется на столе, моя юная леди.
— А тебе что-нибудь попалось? — не унималась девочка.
— Шарик, — вздохнула Мейбл.
— Нет-нет! — охнула Розамунда. — Это означает, что твоя жизнь будет одинокой!
— Но она уже не одинока, — отмахнулась няня. — У меня есть ты и мой Эдмунд. И все эти поверья — чистая глупость!
Розамунда в сопровождении мужа вышла из зала во двор, чтобы раздать хрустящие яблочки из плетеной ивовой корзины своим арендаторам, собравшимся вокруг огня. Яблоки в это время года считались добрым знаком и принимались с поклонами, приседаниями и благодарностью от обитателей Фрайарсгейта.
Настал День всех святых, и в домах жителей поместья устроили праздничные обеды в честь святых, известных и неизвестных. Второго ноября праздновали День всех душ.
Дети Фрайарсгейта ходили по домам, от двери к двери, и хозяева награждали их соул-кейкс — маленькими овсяными печеньями с кусочками яблок. На девятый день ноября Розамунда сделала сюрприз мужу, устроив пир в честь дня его рождения. Она также подарила ему серебряную заколку, украшенную черным агатом, принадлежавшую ее отцу и деду.
— Надеюсь, вам она понравится, сэр, — сказала девочка.
Хью молча смотрел на заколку, покоившуюся в гнездышке из тонкой голубой шерстяной ткани. За всю свою жизнь, за все шестьдесят лет он ни разу не получал подарков. Наконец он поднял на жену полные слез глаза.
— Понимаешь, Розамунда, — с трудом выдавил он, — мне никогда еще не дарили столь красивой вещи.
Он нагнулся и поцеловал розовую щечку.
— Спасибо, жена.
— О, я так рада, что тебе понравилось! — воскликнула она. — Мейбл так и говорила! Это для твоего плаща, Хью!
До чего же чудесно выглядит!
Два дня спустя они отпраздновали День святого Мартина жареным гусем. Двадцать пятого ноября пекли печенье Кэтрин в форме крохотных колес и подавали в специальных чашах «овечью шерсть» — пенистый напиток в честь Дня святой Екатерины, а потом в зале устроили танцы.
Первого декабря начался рождественский сезон. Это было самое счастливое время в жизни Розамунды. От дяди Генри известий не получали, так что спокойствие ничем не нарушалось. В очаге парадного зала горело огромное рождественское полено. По залу были развешаны остролист и омела. Всю Двенадцатую ночь горели двенадцать канделябров, а за каждым обедом подавали по двенадцать блюд. Дети ходили по домам с пением рождественских песен; готовились, пеклись и поедались горы сластей: пшеничная каша на молоке с сахаром и корицей, пироги с медом, изюмом, миндалем, пудинги, но особенно Розамунда любила рождественских куколок из имбирного теста. В качестве подарка арендаторам она объявила о разрешении охотиться на кроликов каждую субботу в продолжение зимних месяцев. И поскольку урожай выдался обильным и каменные житницы были полны, она могла легко прокормить обитателей Фрайарсгейта в холодную погоду. В погребах хранились корзины с луком, яблоками и грушами. Морковь и свекла свисали с потолочных балок.
На пятое января пришелся последний день рождественских праздников, известный как Двенадцатая ночь.
В зале супругов развлекали шесть танцоров, жителей деревни, одетых быками, с рогами и колокольчиками. Когда они закончили танец, Розамунда выбрала из них «лучшую скотинку» и, смеясь, надела на рог твердую овсяную лепешку в форме пончика. «Лучшая скотинка» попыталась стряхнуть награду, пока Розамунда и Хью горячо спорили о том, упадет ли лепешка впереди или позади танцора.
Наконец лепешка слетела с рога и упала на стол перед молодой хозяйкой Фрайарсгейта. Розамунда разразилась смехом и захлопала в ладоши, громкими криками приветствуя танцоров.
Обед закончился, когда владельцы Фрайарсгейта взяли кубки и вышли в прохладную ясную ночь. В темном небе сверкали звезды, серебристые, голубые и красные. Перед домом стоял большой узловатый дуб. Говорили, что он рос здесь еще двести лет назад, до постройки дома, В кубках пенился сидр, и в каждом плавало по три маленьких кусочка печенья с тмином. Розамунда и Хью приветствовали древнее дерево, и каждый съел по кусочку печенья, предложив остальные два дубу. Потом супруги обошли исполина под пение древней мелодии и вылили остаток сидра на причудливо сплетенные корни, пробившиеся на поверхность твердой земли.
— Лучшей Двенадцатой ночи у меня еще не было! — счастливо объявила Розамунда.
— Да, — согласился Хью, возвращаясь в дом со своей молодой женой. — И у меня тоже, девочка.
Теперь зима полностью вступила в свои права. Розамунда прилежно училась читать и писать. Хью сам с бесконечным терпением наставлял ее, выводя буквы кусочком уголька на клочке пергамента. К его удивлению, девочка оказалась левшой, что в те времена считалось совершенно необычным. Следуя его подсказкам, она старательно копировала буквы раз за разом и громко повторяла название каждой. Розамунда крайне серьезно относилась к занятиям и стала быстро делать успехи. Уже через месяц знала наизусть весь алфавит и тщательно выписывала каждую букву. Далее Хью научил ее писать свое имя. И, впервые увидев плоды рук своих, Розамунда зачарованно уставилась на аккуратные завитушки, глядевшие на нее с потертого пергамента. После этого дело пошло еще скорее. К концу зимы девочка начала читать.
— Боюсь, она превзойдет меня! — шутливо жаловался Хью Эдмунду. — Уж очень умна. К лету станет читать лучше, чем ты или я.
— Тогда мы вместе обучим ее арифметике, чтобы она знала, как вести счета, — предложил Эдмунд и со смехом добавил:
— Генри вряд ли понравится такое новшество.
— Но он пока что бессилен, — возразил Хью. — Я мух Розамунды и ответствен за ее поведение и ее земли. Мы оба знаем, что он выбрал меня, поскольку хотел уберечь девочку от брачных притязаний других семейств, а сам ждет не дождется, чтобы после моей смерти обручить ее со своим сыном.
— Чем старше она становится, тем труднее будет с ней справиться, — заметил Эдмунд. — Она так похожа на отца, это заметно даже сейчас.
В последний день апреля Хью, Эдмунд и Мейбл отпраздновали день рождения Розамунды. Девочка восхитила взрослых своей неподдельной радостью при виде подарков. От Мейбл она получила кушак зеленого шелка, вышитый золотой нитью. Дядя Эдмунд подарил племяннице переплетенную в кожу тетрадь для арифметики вместе с остро заточенным гусиным пером. А вот Хью подарил жене сшитые им самим перчатки из оленьей кожи, отделанные кроличьим мехом, и прозрачную батистовую вуаль, купленную у бродячего торговца.
Поля были засеяны и зерно дало дружные всходы, когда во Фрайарсгейт прибыл Генри Болтон, впервые с прошлой осени, и с грустью объявил о том, что его добрая жена леди Агнес разрешилась крошечной дочерью в самый праздник Святой Юлии. Ребенок находится на попечении кормилицы, поскольку леди Агнес скончалась от родильной горячки вскоре после появления на свет дочери.
Вечер он и Хью коротали в зале.
— Вижу, Розамунда в добром здравии, — заметил Генри Болтон. Племянница приветствовала его почтительно, а после ужина учтиво попросила разрешения удалиться.
— Она крепкая девочка, — кивнул Хью.
— Похоже, она тебя любит.
— Я ей вместо дедушки, — пробормотал Хью.
— Надеюсь; ты ее не избаловал? Ты часто учишь ее розгой? — допытывался Генри, пристально уставясь на старика.
— До сих пор в этом не было необходимости, — запротестовал Хью. — Она добрая и послушная малышка. Если вдруг засвоевольничает, я быстро внушу ей правила приличия. Даю тебе слово, Генри.
— Вот и хорошо, — довольно улыбнулся Генри. — Ну а ты, Хью? Надеюсь, тоже не болеешь?
Черт бы побрал Агнес! Если старик, которого он выбрал в мужья Розамунде, отправится к праотцам, Фрайарсгейт наверняка будет для него потерян!
— Ни в малейшей степени, Генри. Мое здоровье здесь поправилось, — напрямик объявил Хью, прекрасно понимая, что на уме у собеседника, и едва удерживаясь от смеха.
— Я должен снова жениться! — выпалил Генри.
— Что же, это мудро с твоей стороны, — согласился Хью.
— Брат Агнес заявляет, что я должен вернуть ему Оттерли, — признался Генри.
— Нет, он твой. Отец Агнес подарил его дочери в приданое, и она могла делать с поместьем все, что пожелает.
Передай Роберту эти мои слова, ибо именно я составлял бумаги на владение Оттерли. Поищи в ее вещах, и ты найдешь эти бумаги. У Роберта Линдси есть такие же. Он отлично знает, что Оттерли принадлежит тебе, просто решил посмотреть, нельзя ли выманить его хитростью. Я засвидетельствую правду перед любым судом. Если скажешь это шурину, сразу заткнешь ему рот.
— Спасибо! — с благодарностью выпалил Генри.
— А тебе советую после года траура искать другую жену, — жизнерадостно заключил Хью. — Моя кузина была хорошей женщиной. Будет трудно найти другую такую же.
— Я уже выбрал невесту. Пойми, нет времени скорбеть об Агнес целый год. Ты не станешь жить вечно, Хью, а ведь, сам знаешь, я хочу, чтобы мой сын женился на Розамунде.
Даст Бог, парнишка хотя бы пойдет ножками, когда это случится, — откровенно заявил Генри.
— Вот как, — промямлил Хью, не зная, то ли сердиться, то ли забавляться подобным бессердечием. Значит, по бедняжке Агнес некому будет плакать.
— Ее зовут Мейвис, она дочь фригольдера с маленьким владением, граничащим с Оттерли. Отец дает ей в приданое треть своих земель из тех, что примыкают к моим. Мы поженимся после Пасхи. Она молода и, должно быть, плодовита.
— И все же она всего лишь младшая дочь, — проницательно заметил Хью.
— Ее братец наплодил уже с полдюжины сыновей, а у отца полно детишек от любовницы. Мать Мейвис — женщина холодная. Хорошо, что дочь пошла не в нее, — хмыкнул Генри. — Я уже залез ей под юбку, а она только просила еще.
— Надеюсь, она была девственна, — подлил масла в огонь Хью. — Ты должен быть уверен, Генри, что в жилах первенца течет твоя кровь.
— Уж в этом не сомневайся, — заверил Генри. — Я сунул в нее палец перед тем, как употребить впервые, причем по требованию отца.
— Ты, конечно, привезешь невесту сюда и познакомишь с Розамундой, прежде чем наградить ребенком, — сказал Хью.
— Обязательно. А как Фрайарсгейт? Процветает?
Хью кивнул:
— Не сомневайся. В конце зимы был неплохой окот, да и много коров отелились. Хлеб поднялся дружно, да и фруктов, похоже, будет много. Год должен быть урожайным.
— Как насчет шотландцев?
— Держатся своей стороны границы, — отмахнулся Хью.
— Вот это прекрасная весть. Мне сказали, что они избегают Фрайарсгейта, потому что здешние холмы слишком круты и перегонять украденный скот почти невозможно, но с этими разбойниками никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Так что держи ухо востро, — напыщенно посоветовал Генри.
— Обязательно, Генри. Обязательно, — пообещал Хью.
Родственник убрался на следующее утро. Розамунда пришла попрощаться с дядей. Он внимательно оглядел ее в последний раз. Ничего не скажешь, здоровая сучонка и сильно подросла. В рыжих волосах переливались золотистые отблески. Янтарные глаза вопросительно уставились на него, прежде чем ресницы скромно опустились и девочка низко присела.
— Что же, племянница, не знаю, когда снова выберу время навестить тебя, — буркнул Генри. — В следующий раз привезу твою новую тетю, договорились?
— Ты всегда желанный гость во Фрайарсгейте, дядя, — ответила Розамунда, вручая ему маленький квадратик, завернутый в шерсть и перевязанный ниткой.
— Что это? — удивился он.
— Это брусочек верескового мыла, которое я сама сварила для твоей невесты, дядя, — пояснила Розамунда.
Генри Болтон потерял дар речи. Он был не настолько бесчувствен, чтобы не понять, что племянница не слишком его жалует. Но подарок для Мейвис?! Поразительный жест для столь юной особы.
— Я отвезу ей мыло, и большое тебе спасибо, Розамунда. Твои манеры безупречны, и я рад, что ты учишься обязанностям жены и хозяйки.
— Владелица Фрайарсгейта обязана знать много вещей, дядюшка. Я молода, но уже способна учиться, — пояснила Розамунда и, снова присев в реверансе, отошла к мужу.
— Розамунда сварила мыло, чтобы содержать в чистоте домашних всю долгую зиму, — поспешно вмешался Хью, прежде чем Болтон смог задуматься над словами племянницы. Сейчас самое главное — осмотрительность. Нужно объяснить Розамунде, что не следует так откровенничать. Он радушно улыбнулся Генри. — С Богом.
— С Богом, дядя, и пусть Он защитит вас, — вторила Розамунда и, взяв за руку Хью, проводила взглядом отъезжавшего. — Если бы он только знал, — задумчиво шепнула она.
— Но он не узнает, пока не станет слишком поздно, — усмехнулся Хью.
Розамунда согласно кивнула.
— Не узнает, — подтвердила она.
Глава 2
Эдмунд дождался, пока всадники исчезнут за ближайшим холмом, прежде чем повернуться и войти в дом, чтобы начать уборку. Утром он вернется к своим обязанностям управителя.
Он и Хью вместе научат Розамунду всему, что она должна знать. Девочка станет достойной хозяйкой Фрайарсгейта, когда их больше не будет рядом, чтобы вести ее дела.
Фрайарсгейт, бывший местом недовольств и ссор при Генри Болтоне, сейчас снова стал уютным уголком, где царили счастье и радость, совсем как при родителях Розамунды. Вечером, в канун Дня всех святых, на склонах холмов зажглись костры. В парадном зале Фрайарсгейта на стол водрузили высокий канделябр. Стены украсили гирляндами зелени. Главным блюдом пиршества был сладкий яблочный пудинг, который разделили между сидевшими за высоким столом. В пудинге были запечены два кольца, две монеты и два мраморных шарика.
— У меня монетка! — взволнованно вскричала Розамунда, со смехом выуживая пенни из ложки.
— И у меня тоже, — фыркнул Хью. — Значит, жена, как гласит поверье, мы разбогатеем. Впрочем, у меня уже есть богатство — это ты!
— А что ты получил, Эдмунд? — спросила девочка.
— Ничего, — со смехом признался тот.
— Но это означает, что твоя жизнь будет полна неопределенности, — разочарованно протянула Розамунда, запуская ложку в общее блюдо. — Я найду тебе кольцо!
— Но он уже женат на мне, — напомнила Мейбл. — Оставь кольца судомойкам, которые доедят все, что останется на столе, моя юная леди.
— А тебе что-нибудь попалось? — не унималась девочка.
— Шарик, — вздохнула Мейбл.
— Нет-нет! — охнула Розамунда. — Это означает, что твоя жизнь будет одинокой!
— Но она уже не одинока, — отмахнулась няня. — У меня есть ты и мой Эдмунд. И все эти поверья — чистая глупость!
Розамунда в сопровождении мужа вышла из зала во двор, чтобы раздать хрустящие яблочки из плетеной ивовой корзины своим арендаторам, собравшимся вокруг огня. Яблоки в это время года считались добрым знаком и принимались с поклонами, приседаниями и благодарностью от обитателей Фрайарсгейта.
Настал День всех святых, и в домах жителей поместья устроили праздничные обеды в честь святых, известных и неизвестных. Второго ноября праздновали День всех душ.
Дети Фрайарсгейта ходили по домам, от двери к двери, и хозяева награждали их соул-кейкс — маленькими овсяными печеньями с кусочками яблок. На девятый день ноября Розамунда сделала сюрприз мужу, устроив пир в честь дня его рождения. Она также подарила ему серебряную заколку, украшенную черным агатом, принадлежавшую ее отцу и деду.
— Надеюсь, вам она понравится, сэр, — сказала девочка.
Хью молча смотрел на заколку, покоившуюся в гнездышке из тонкой голубой шерстяной ткани. За всю свою жизнь, за все шестьдесят лет он ни разу не получал подарков. Наконец он поднял на жену полные слез глаза.
— Понимаешь, Розамунда, — с трудом выдавил он, — мне никогда еще не дарили столь красивой вещи.
Он нагнулся и поцеловал розовую щечку.
— Спасибо, жена.
— О, я так рада, что тебе понравилось! — воскликнула она. — Мейбл так и говорила! Это для твоего плаща, Хью!
До чего же чудесно выглядит!
Два дня спустя они отпраздновали День святого Мартина жареным гусем. Двадцать пятого ноября пекли печенье Кэтрин в форме крохотных колес и подавали в специальных чашах «овечью шерсть» — пенистый напиток в честь Дня святой Екатерины, а потом в зале устроили танцы.
Первого декабря начался рождественский сезон. Это было самое счастливое время в жизни Розамунды. От дяди Генри известий не получали, так что спокойствие ничем не нарушалось. В очаге парадного зала горело огромное рождественское полено. По залу были развешаны остролист и омела. Всю Двенадцатую ночь горели двенадцать канделябров, а за каждым обедом подавали по двенадцать блюд. Дети ходили по домам с пением рождественских песен; готовились, пеклись и поедались горы сластей: пшеничная каша на молоке с сахаром и корицей, пироги с медом, изюмом, миндалем, пудинги, но особенно Розамунда любила рождественских куколок из имбирного теста. В качестве подарка арендаторам она объявила о разрешении охотиться на кроликов каждую субботу в продолжение зимних месяцев. И поскольку урожай выдался обильным и каменные житницы были полны, она могла легко прокормить обитателей Фрайарсгейта в холодную погоду. В погребах хранились корзины с луком, яблоками и грушами. Морковь и свекла свисали с потолочных балок.
На пятое января пришелся последний день рождественских праздников, известный как Двенадцатая ночь.
В зале супругов развлекали шесть танцоров, жителей деревни, одетых быками, с рогами и колокольчиками. Когда они закончили танец, Розамунда выбрала из них «лучшую скотинку» и, смеясь, надела на рог твердую овсяную лепешку в форме пончика. «Лучшая скотинка» попыталась стряхнуть награду, пока Розамунда и Хью горячо спорили о том, упадет ли лепешка впереди или позади танцора.
Наконец лепешка слетела с рога и упала на стол перед молодой хозяйкой Фрайарсгейта. Розамунда разразилась смехом и захлопала в ладоши, громкими криками приветствуя танцоров.
Обед закончился, когда владельцы Фрайарсгейта взяли кубки и вышли в прохладную ясную ночь. В темном небе сверкали звезды, серебристые, голубые и красные. Перед домом стоял большой узловатый дуб. Говорили, что он рос здесь еще двести лет назад, до постройки дома, В кубках пенился сидр, и в каждом плавало по три маленьких кусочка печенья с тмином. Розамунда и Хью приветствовали древнее дерево, и каждый съел по кусочку печенья, предложив остальные два дубу. Потом супруги обошли исполина под пение древней мелодии и вылили остаток сидра на причудливо сплетенные корни, пробившиеся на поверхность твердой земли.
— Лучшей Двенадцатой ночи у меня еще не было! — счастливо объявила Розамунда.
— Да, — согласился Хью, возвращаясь в дом со своей молодой женой. — И у меня тоже, девочка.
Теперь зима полностью вступила в свои права. Розамунда прилежно училась читать и писать. Хью сам с бесконечным терпением наставлял ее, выводя буквы кусочком уголька на клочке пергамента. К его удивлению, девочка оказалась левшой, что в те времена считалось совершенно необычным. Следуя его подсказкам, она старательно копировала буквы раз за разом и громко повторяла название каждой. Розамунда крайне серьезно относилась к занятиям и стала быстро делать успехи. Уже через месяц знала наизусть весь алфавит и тщательно выписывала каждую букву. Далее Хью научил ее писать свое имя. И, впервые увидев плоды рук своих, Розамунда зачарованно уставилась на аккуратные завитушки, глядевшие на нее с потертого пергамента. После этого дело пошло еще скорее. К концу зимы девочка начала читать.
— Боюсь, она превзойдет меня! — шутливо жаловался Хью Эдмунду. — Уж очень умна. К лету станет читать лучше, чем ты или я.
— Тогда мы вместе обучим ее арифметике, чтобы она знала, как вести счета, — предложил Эдмунд и со смехом добавил:
— Генри вряд ли понравится такое новшество.
— Но он пока что бессилен, — возразил Хью. — Я мух Розамунды и ответствен за ее поведение и ее земли. Мы оба знаем, что он выбрал меня, поскольку хотел уберечь девочку от брачных притязаний других семейств, а сам ждет не дождется, чтобы после моей смерти обручить ее со своим сыном.
— Чем старше она становится, тем труднее будет с ней справиться, — заметил Эдмунд. — Она так похожа на отца, это заметно даже сейчас.
* * *
На полях зазеленела первая весенняя травка. Начался окот овец. Стада Розамунды увеличились также на несколько телок и двух бычков. Одного собирались оставить на племя, а другого продать. За длинные зимние месяцы арендаторы успели поправить свои дома: залатали крыши и прочистили дымоходы. Теперь настало время пахоты, а потом и посева зерновых и овощей.В последний день апреля Хью, Эдмунд и Мейбл отпраздновали день рождения Розамунды. Девочка восхитила взрослых своей неподдельной радостью при виде подарков. От Мейбл она получила кушак зеленого шелка, вышитый золотой нитью. Дядя Эдмунд подарил племяннице переплетенную в кожу тетрадь для арифметики вместе с остро заточенным гусиным пером. А вот Хью подарил жене сшитые им самим перчатки из оленьей кожи, отделанные кроличьим мехом, и прозрачную батистовую вуаль, купленную у бродячего торговца.
Поля были засеяны и зерно дало дружные всходы, когда во Фрайарсгейт прибыл Генри Болтон, впервые с прошлой осени, и с грустью объявил о том, что его добрая жена леди Агнес разрешилась крошечной дочерью в самый праздник Святой Юлии. Ребенок находится на попечении кормилицы, поскольку леди Агнес скончалась от родильной горячки вскоре после появления на свет дочери.
Вечер он и Хью коротали в зале.
— Вижу, Розамунда в добром здравии, — заметил Генри Болтон. Племянница приветствовала его почтительно, а после ужина учтиво попросила разрешения удалиться.
— Она крепкая девочка, — кивнул Хью.
— Похоже, она тебя любит.
— Я ей вместо дедушки, — пробормотал Хью.
— Надеюсь; ты ее не избаловал? Ты часто учишь ее розгой? — допытывался Генри, пристально уставясь на старика.
— До сих пор в этом не было необходимости, — запротестовал Хью. — Она добрая и послушная малышка. Если вдруг засвоевольничает, я быстро внушу ей правила приличия. Даю тебе слово, Генри.
— Вот и хорошо, — довольно улыбнулся Генри. — Ну а ты, Хью? Надеюсь, тоже не болеешь?
Черт бы побрал Агнес! Если старик, которого он выбрал в мужья Розамунде, отправится к праотцам, Фрайарсгейт наверняка будет для него потерян!
— Ни в малейшей степени, Генри. Мое здоровье здесь поправилось, — напрямик объявил Хью, прекрасно понимая, что на уме у собеседника, и едва удерживаясь от смеха.
— Я должен снова жениться! — выпалил Генри.
— Что же, это мудро с твоей стороны, — согласился Хью.
— Брат Агнес заявляет, что я должен вернуть ему Оттерли, — признался Генри.
— Нет, он твой. Отец Агнес подарил его дочери в приданое, и она могла делать с поместьем все, что пожелает.
Передай Роберту эти мои слова, ибо именно я составлял бумаги на владение Оттерли. Поищи в ее вещах, и ты найдешь эти бумаги. У Роберта Линдси есть такие же. Он отлично знает, что Оттерли принадлежит тебе, просто решил посмотреть, нельзя ли выманить его хитростью. Я засвидетельствую правду перед любым судом. Если скажешь это шурину, сразу заткнешь ему рот.
— Спасибо! — с благодарностью выпалил Генри.
— А тебе советую после года траура искать другую жену, — жизнерадостно заключил Хью. — Моя кузина была хорошей женщиной. Будет трудно найти другую такую же.
— Я уже выбрал невесту. Пойми, нет времени скорбеть об Агнес целый год. Ты не станешь жить вечно, Хью, а ведь, сам знаешь, я хочу, чтобы мой сын женился на Розамунде.
Даст Бог, парнишка хотя бы пойдет ножками, когда это случится, — откровенно заявил Генри.
— Вот как, — промямлил Хью, не зная, то ли сердиться, то ли забавляться подобным бессердечием. Значит, по бедняжке Агнес некому будет плакать.
— Ее зовут Мейвис, она дочь фригольдера с маленьким владением, граничащим с Оттерли. Отец дает ей в приданое треть своих земель из тех, что примыкают к моим. Мы поженимся после Пасхи. Она молода и, должно быть, плодовита.
— И все же она всего лишь младшая дочь, — проницательно заметил Хью.
— Ее братец наплодил уже с полдюжины сыновей, а у отца полно детишек от любовницы. Мать Мейвис — женщина холодная. Хорошо, что дочь пошла не в нее, — хмыкнул Генри. — Я уже залез ей под юбку, а она только просила еще.
— Надеюсь, она была девственна, — подлил масла в огонь Хью. — Ты должен быть уверен, Генри, что в жилах первенца течет твоя кровь.
— Уж в этом не сомневайся, — заверил Генри. — Я сунул в нее палец перед тем, как употребить впервые, причем по требованию отца.
— Ты, конечно, привезешь невесту сюда и познакомишь с Розамундой, прежде чем наградить ребенком, — сказал Хью.
— Обязательно. А как Фрайарсгейт? Процветает?
Хью кивнул:
— Не сомневайся. В конце зимы был неплохой окот, да и много коров отелились. Хлеб поднялся дружно, да и фруктов, похоже, будет много. Год должен быть урожайным.
— Как насчет шотландцев?
— Держатся своей стороны границы, — отмахнулся Хью.
— Вот это прекрасная весть. Мне сказали, что они избегают Фрайарсгейта, потому что здешние холмы слишком круты и перегонять украденный скот почти невозможно, но с этими разбойниками никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Так что держи ухо востро, — напыщенно посоветовал Генри.
— Обязательно, Генри. Обязательно, — пообещал Хью.
Родственник убрался на следующее утро. Розамунда пришла попрощаться с дядей. Он внимательно оглядел ее в последний раз. Ничего не скажешь, здоровая сучонка и сильно подросла. В рыжих волосах переливались золотистые отблески. Янтарные глаза вопросительно уставились на него, прежде чем ресницы скромно опустились и девочка низко присела.
— Что же, племянница, не знаю, когда снова выберу время навестить тебя, — буркнул Генри. — В следующий раз привезу твою новую тетю, договорились?
— Ты всегда желанный гость во Фрайарсгейте, дядя, — ответила Розамунда, вручая ему маленький квадратик, завернутый в шерсть и перевязанный ниткой.
— Что это? — удивился он.
— Это брусочек верескового мыла, которое я сама сварила для твоей невесты, дядя, — пояснила Розамунда.
Генри Болтон потерял дар речи. Он был не настолько бесчувствен, чтобы не понять, что племянница не слишком его жалует. Но подарок для Мейвис?! Поразительный жест для столь юной особы.
— Я отвезу ей мыло, и большое тебе спасибо, Розамунда. Твои манеры безупречны, и я рад, что ты учишься обязанностям жены и хозяйки.
— Владелица Фрайарсгейта обязана знать много вещей, дядюшка. Я молода, но уже способна учиться, — пояснила Розамунда и, снова присев в реверансе, отошла к мужу.
— Розамунда сварила мыло, чтобы содержать в чистоте домашних всю долгую зиму, — поспешно вмешался Хью, прежде чем Болтон смог задуматься над словами племянницы. Сейчас самое главное — осмотрительность. Нужно объяснить Розамунде, что не следует так откровенничать. Он радушно улыбнулся Генри. — С Богом.
— С Богом, дядя, и пусть Он защитит вас, — вторила Розамунда и, взяв за руку Хью, проводила взглядом отъезжавшего. — Если бы он только знал, — задумчиво шепнула она.
— Но он не узнает, пока не станет слишком поздно, — усмехнулся Хью.
Розамунда согласно кивнула.
— Не узнает, — подтвердила она.
Глава 2
За последующие несколько лет Розамунда превратилась из очаровательной милой малышки в неуклюжего подростка: длинные тонкие руки и ноги и непокорные волосы. Генри навестил их всего один раз. Он привез с собой молодую жену, Мейвис, грудастую особу лет шестнадцати, с настороженным взглядом. Мейвис поблагодарила Розамунду за подарок и, не скрывая зависти, восхищалась домом и землями Фрайарсгейта.
— Генри твердит, что наш сын когда-нибудь станет твоим мужем, — нагло заявила она девочке. — Прекрасное будущее для него! — — Ты носишь дитя? — с притворной наивностью осведомилась она.
Мейвис хихикнула.
— Должно быть, учитывая, как любит резвиться в постели твой дядюшка, но с ребенком о таких вещах говорить не подобает.
— А вдруг ты родишь дочь? Моя бедная тетя Агнес разрешилась дочерью, — с милой улыбкой заметила Розамунда.
— Не дай Господь и его мать, Пресвятая Дева! — воскликнула Мейвис, крестясь. — Твой дядя хочет сыновей. Я поставлю в церкви сотню свечек, лишь бы желания моего супруга исполнились. Злая девчонка! Как у тебя язык поворачивается упоминать о дочерях! Может, это ты сглазила первую жену дяди и довела ее до смерти?
— Не будь дурочкой! — презрительно бросила Розамунда. — С тех пор как я распрощалась с тетей, мы так и не увиделись до самой ее кончины. К тому же я любила Агнес.
Розамунда решила, что у этой Мейвис мозгов меньше, чем у дойной коровы.
— Кстати, расскажи, если знаешь, что сталось с моей кузиной Джулией.
— Когда ее отнимут от груди, сразу же отправят в монастырь Святой Маргариты, где будут готовить к пострижению в монахини, — объявила Мейвис. — Не желаю я растить дочь другой женщины! Кроме того, в монастырь придется внести меньше денег, чем потребует в приданое любой мужчина. Твоя тетя Агнес была не больно красива, а Генри утверждает, что девчонка пошла в мать.
— Утешительно сознавать, что моя кузина в безопасности, — сухо заметила Розамунда. Как печально, что от ее бедной маленькой кузины можно избавиться столь легко и безжалостно!
Она вдруг поняла, что, если бы не Фрайарсгейт, Генри Болтон не задумываясь сделал бы с ней то же самое.
Розамунда облегченно вздохнула, проводив дядюшку и его новую супругу.
Следующие три года от них с пугающей регулярностью приходили новости о рождении все новых сыновей. Четвертый ребенок оказался девочкой, после чего они больше не слышали о плодовитости Мейвис Болтон. Дядя Розамунды не показывался. Оставалось только гадать насчет кузенов, Возможно, все они такие же светловолосые, голубоглазые и некрасивые, как их мамаша. Старший, названный Генри в честь отца, очевидно, предназначен ей в мужья. Словно она безропотно согласится выйти замуж за несмышленого младенца! Да ведь ей уже почти двенадцать!
Теперь она могла легко читать любые тексты, обладала прекрасным почерком и вела счетные книги. Знала, как приобрести те товары, которые не производились в поместье, и как изготовить остальные прямо здесь, во Фрайарсгейте, четко представляла, что необходимо обитателям поместья для повседневной жизни. Умело торговалась, когда вместе с Хью и Эдмундом приезжала в ближайший город на ярмарки скота. С первого взгляда могла определить достоинства и недостатки коня и даже начала разводить лошадей на продажу.
Розамунда также живо интересовалась овцами. В отличие от многих ферм, продававших посредникам настриженную шерсть, поместье Фрайарсгейт свою обрабатывало. После стрижки животных шерсть промывалась, сушилась и вычесывалась дважды, чтобы добиться исключительной тонкости и, следовательно, повышенных цен на рынках Йорка и Лондона. Потом шерсть красилась в разные цвета, в основном в прелестный золотисто-коричневый, красный и зеленый. Но шерсть Фрайарсгейта главным образом славилась поразительным синим цветом, которого никто другой не мог добиться. Поэтому продукция Фрайарсгейта считалась лучшей не только во всей округе, но и в столице. Дядя Эдмунд доверил секрет хозяйке в тот день, когда ей исполнилось десять лет. Это и был его подарок племяннице. Он объявил, что Розамунда уже достаточно взрослая, чтобы знать правду, но при этом подчеркнул, что она не должна никому открывать тайну и передать рецепт только своему наследнику или наследнице Фрайарсгейта.
Розамунда серьезно кивнула, полностью понимая важность слов дяди.
— Я не должна делиться своими знаниями ни с кем? — тихо спросила она.
— Ни с кем, — подтвердил Эдмунд.
— Но каким образом мы получаем такие чистые и Яркие цвета? — допытывалась она. — Я видела шерсть из других поместий, и она не такая красивая, как наша. Как мы это делаем? У краски есть какой-то секрет?
Эдмунд лукаво хмыкнул.
— Мы закрепляем цвет овечьей мочой, — объяснил он, широко улыбаясь. — Вот и вся тайна. В красильном чане оттенок темнее, но, как только вымочишь шерсть в моче, она приобретает тот знаменитый цвет, который так ценят покупатели.
Розамунда рассмеялась. Боже, как просто и как восхитительно! Жаль, что она не имеет права никому ничего говорить! Но раз дядя Эдмунд запрещает, так тому и быть.
Выкрашенную шерсть распределяли между домами, где ее пряли на станках, стоявших в отдельных каморках. Таким образом, сырье не впитывало запахов дыма или еды и не подвергалось нагреванию, что могло испортить нежную окраску. Из длинных нитей ткалась тонкая и очень дорогая материя, на которую был большой спрос. Из нитей покороче валялся высокосортный фетр.
Розамунда изучила весь процесс и очень этим гордилась. Хью и Эдмунд, в свою очередь, гордились ею. Ребенок, которого они оба так любили, превращался в молодую женщину с неутолимой страстью к знаниям. Жаль только, что им больше было нечему ее учить.
Незадолго до ее тринадцатилетия, холодной зимой, Хью Кэбот сильно простудился, и выздоровление затянулось.
Именно этой весной Генри Болтон вдруг вспомнил о племяннице и заявился во Фрайарсгейт, впервые за несколько лет. Его сопровождал сын, пятилетний Генри. Странно, что он так точно выбрал время…
Розамунда не без основания заподозрила, что среди ее слуг есть доносчик.
— Узнай, — коротко приказала она Эдмунду.
Генри Болтон критически обозрел племянницу. Ничего не скажешь, уже не дитя. Высокая, стройная, лиф платья из синей шерсти тесно облегает упругие грудки. Черт возьми, как она налилась!
— Сколько тебе лет, девочка? — осведомился он.
— Добро пожаловать во Фрайарсгейт, дядя, — приветствовала Розамунда, приседая в элегантном реверансе. — Через несколько недель мне исполнится тринадцать.
И, сопровождая слова грациозным взмахом руки, пригласила:
— Зайдите в зал, я велю принести чего-нибудь освежающего.
Она повернулась и пошла вперед, указывая дорогу. Синие юбки соблазнительно покачивались.
— Как поживает тетя? — вежливо поинтересовалась она. — Долл, принеси вина дяде и сидра для его маленького сына.
Служанка поспешно удалилась.
— Я стану твоим мужем, девушка, — громко объявил мальчик. Розамунде он показался слишком маленьким для пятилетнего ребенка. Он и в самом деле походил на мать: светлые волосы, голубые глаза и бычий лоб. В нем не было ничего от Болтонов, кроме упрямо торчащего подбородка, весьма сильно напомнившего о дяде Генри.
— Меня зовут Розамунда. Я твоя кузина, и у меня уже есть муж, — напомнила она.
— Муж, который умирает, — нагло заявил мальчишка. — И ты, и Фрайарсгейт скоро перейдут ко мне!
Он стоял, расставив ноги и злобно пялясь на нее.
— Он дурно воспитан, дядя, — заметила Розамунда, игнорируя Генри-младшего. — Неужели ты не порешь его?
Впрочем, это и так ясно.
Она уселась у камина, жестом приглашая дядю сделать то же самое.
Застигнутый врасплох холодным обращением, Генри Болтон тяжело плюхнулся на стул.
— Парень просто чересчур боек, вот и все, — оправдывал он сына. — Когда-нибудь вырастет хорошим человеком! Вот увидишь!
— Возможно, и увижу. Ну а теперь, дядя, расскажи, что привело тебя во Фрайарсгейт? Прошло много лет с тех пор, как мы виделись в последний раз.
— Неужели я не могу навестить свою племянницу после долгой разлуки и привезти юного Генри, чтобы он познакомился с будущей женой? — обиженно запротестовал Болтон.
— Ты ничего не делаешь без причины, дядя. Это я усвоила едва ли не с детства. Ты не был здесь бог знает сколько времени, считая, что Хью присмотрит за всеми делами и позаботится о поместье. Теперь же, узнав о болезни моего мужа, сразу примчался, захватив с собой избалованное отродье, дабы увидеть своими глазами, что творится в этом доме, — резко парировала она.
— Думаю, это тебе необходима хорошая трепка, Розамунда! — прорычал Генри. — Как ты смеешь говорить со мной подобным тоном?! Я твой опекун.
— Ты отказался от своих прав, когда выдал меня замуж, — отрезала она.
— А когда твой муж умрет, ты снова станешь моей подопечной, — пригрозил Генри, — так что лучше тебе прикусить язычок, пока не поздно. Я привез с собой брачный контракт, и ты его подпишешь. Когда придет время, на нем поставят дату, но твоя подпись появится сегодня. Не позволю, чтобы кто-то украл тебя и Фрайарсгейт у меня из-под носа после того, как я был так терпелив!
— Я ничего не стану подписывать без разрешения мужа, — отказалась Розамунда. — Если попытаешься принудить меня, я пожалуюсь церкви. Вряд ли святые отцы одобрят твое самоуправство, дядюшка. Я больше не тот перепуганный покорный ребенок, которого можно сломить угрозами. А, вот и вино. Выпей, дядюшка. Ты выглядишь положительно взволнованным и побагровел, как вареная свекла.
Она поднесла свой кубок к губам и деликатно пригубила.
На какой-то момент глаза Генри Болтона застлало красной пеленой, но, последовав совету племянницы, он залпом выпил вино, пытаясь успокоиться и не обращать внимания на стук крови в ушах. Девушка, сидевшая перед ним с таким уверенным видом, была более чем просто смазлива.
— Генри твердит, что наш сын когда-нибудь станет твоим мужем, — нагло заявила она девочке. — Прекрасное будущее для него! — — Ты носишь дитя? — с притворной наивностью осведомилась она.
Мейвис хихикнула.
— Должно быть, учитывая, как любит резвиться в постели твой дядюшка, но с ребенком о таких вещах говорить не подобает.
— А вдруг ты родишь дочь? Моя бедная тетя Агнес разрешилась дочерью, — с милой улыбкой заметила Розамунда.
— Не дай Господь и его мать, Пресвятая Дева! — воскликнула Мейвис, крестясь. — Твой дядя хочет сыновей. Я поставлю в церкви сотню свечек, лишь бы желания моего супруга исполнились. Злая девчонка! Как у тебя язык поворачивается упоминать о дочерях! Может, это ты сглазила первую жену дяди и довела ее до смерти?
— Не будь дурочкой! — презрительно бросила Розамунда. — С тех пор как я распрощалась с тетей, мы так и не увиделись до самой ее кончины. К тому же я любила Агнес.
Розамунда решила, что у этой Мейвис мозгов меньше, чем у дойной коровы.
— Кстати, расскажи, если знаешь, что сталось с моей кузиной Джулией.
— Когда ее отнимут от груди, сразу же отправят в монастырь Святой Маргариты, где будут готовить к пострижению в монахини, — объявила Мейвис. — Не желаю я растить дочь другой женщины! Кроме того, в монастырь придется внести меньше денег, чем потребует в приданое любой мужчина. Твоя тетя Агнес была не больно красива, а Генри утверждает, что девчонка пошла в мать.
— Утешительно сознавать, что моя кузина в безопасности, — сухо заметила Розамунда. Как печально, что от ее бедной маленькой кузины можно избавиться столь легко и безжалостно!
Она вдруг поняла, что, если бы не Фрайарсгейт, Генри Болтон не задумываясь сделал бы с ней то же самое.
Розамунда облегченно вздохнула, проводив дядюшку и его новую супругу.
Следующие три года от них с пугающей регулярностью приходили новости о рождении все новых сыновей. Четвертый ребенок оказался девочкой, после чего они больше не слышали о плодовитости Мейвис Болтон. Дядя Розамунды не показывался. Оставалось только гадать насчет кузенов, Возможно, все они такие же светловолосые, голубоглазые и некрасивые, как их мамаша. Старший, названный Генри в честь отца, очевидно, предназначен ей в мужья. Словно она безропотно согласится выйти замуж за несмышленого младенца! Да ведь ей уже почти двенадцать!
Теперь она могла легко читать любые тексты, обладала прекрасным почерком и вела счетные книги. Знала, как приобрести те товары, которые не производились в поместье, и как изготовить остальные прямо здесь, во Фрайарсгейте, четко представляла, что необходимо обитателям поместья для повседневной жизни. Умело торговалась, когда вместе с Хью и Эдмундом приезжала в ближайший город на ярмарки скота. С первого взгляда могла определить достоинства и недостатки коня и даже начала разводить лошадей на продажу.
Розамунда также живо интересовалась овцами. В отличие от многих ферм, продававших посредникам настриженную шерсть, поместье Фрайарсгейт свою обрабатывало. После стрижки животных шерсть промывалась, сушилась и вычесывалась дважды, чтобы добиться исключительной тонкости и, следовательно, повышенных цен на рынках Йорка и Лондона. Потом шерсть красилась в разные цвета, в основном в прелестный золотисто-коричневый, красный и зеленый. Но шерсть Фрайарсгейта главным образом славилась поразительным синим цветом, которого никто другой не мог добиться. Поэтому продукция Фрайарсгейта считалась лучшей не только во всей округе, но и в столице. Дядя Эдмунд доверил секрет хозяйке в тот день, когда ей исполнилось десять лет. Это и был его подарок племяннице. Он объявил, что Розамунда уже достаточно взрослая, чтобы знать правду, но при этом подчеркнул, что она не должна никому открывать тайну и передать рецепт только своему наследнику или наследнице Фрайарсгейта.
Розамунда серьезно кивнула, полностью понимая важность слов дяди.
— Я не должна делиться своими знаниями ни с кем? — тихо спросила она.
— Ни с кем, — подтвердил Эдмунд.
— Но каким образом мы получаем такие чистые и Яркие цвета? — допытывалась она. — Я видела шерсть из других поместий, и она не такая красивая, как наша. Как мы это делаем? У краски есть какой-то секрет?
Эдмунд лукаво хмыкнул.
— Мы закрепляем цвет овечьей мочой, — объяснил он, широко улыбаясь. — Вот и вся тайна. В красильном чане оттенок темнее, но, как только вымочишь шерсть в моче, она приобретает тот знаменитый цвет, который так ценят покупатели.
Розамунда рассмеялась. Боже, как просто и как восхитительно! Жаль, что она не имеет права никому ничего говорить! Но раз дядя Эдмунд запрещает, так тому и быть.
Выкрашенную шерсть распределяли между домами, где ее пряли на станках, стоявших в отдельных каморках. Таким образом, сырье не впитывало запахов дыма или еды и не подвергалось нагреванию, что могло испортить нежную окраску. Из длинных нитей ткалась тонкая и очень дорогая материя, на которую был большой спрос. Из нитей покороче валялся высокосортный фетр.
Розамунда изучила весь процесс и очень этим гордилась. Хью и Эдмунд, в свою очередь, гордились ею. Ребенок, которого они оба так любили, превращался в молодую женщину с неутолимой страстью к знаниям. Жаль только, что им больше было нечему ее учить.
Незадолго до ее тринадцатилетия, холодной зимой, Хью Кэбот сильно простудился, и выздоровление затянулось.
Именно этой весной Генри Болтон вдруг вспомнил о племяннице и заявился во Фрайарсгейт, впервые за несколько лет. Его сопровождал сын, пятилетний Генри. Странно, что он так точно выбрал время…
Розамунда не без основания заподозрила, что среди ее слуг есть доносчик.
— Узнай, — коротко приказала она Эдмунду.
Генри Болтон критически обозрел племянницу. Ничего не скажешь, уже не дитя. Высокая, стройная, лиф платья из синей шерсти тесно облегает упругие грудки. Черт возьми, как она налилась!
— Сколько тебе лет, девочка? — осведомился он.
— Добро пожаловать во Фрайарсгейт, дядя, — приветствовала Розамунда, приседая в элегантном реверансе. — Через несколько недель мне исполнится тринадцать.
И, сопровождая слова грациозным взмахом руки, пригласила:
— Зайдите в зал, я велю принести чего-нибудь освежающего.
Она повернулась и пошла вперед, указывая дорогу. Синие юбки соблазнительно покачивались.
— Как поживает тетя? — вежливо поинтересовалась она. — Долл, принеси вина дяде и сидра для его маленького сына.
Служанка поспешно удалилась.
— Я стану твоим мужем, девушка, — громко объявил мальчик. Розамунде он показался слишком маленьким для пятилетнего ребенка. Он и в самом деле походил на мать: светлые волосы, голубые глаза и бычий лоб. В нем не было ничего от Болтонов, кроме упрямо торчащего подбородка, весьма сильно напомнившего о дяде Генри.
— Меня зовут Розамунда. Я твоя кузина, и у меня уже есть муж, — напомнила она.
— Муж, который умирает, — нагло заявил мальчишка. — И ты, и Фрайарсгейт скоро перейдут ко мне!
Он стоял, расставив ноги и злобно пялясь на нее.
— Он дурно воспитан, дядя, — заметила Розамунда, игнорируя Генри-младшего. — Неужели ты не порешь его?
Впрочем, это и так ясно.
Она уселась у камина, жестом приглашая дядю сделать то же самое.
Застигнутый врасплох холодным обращением, Генри Болтон тяжело плюхнулся на стул.
— Парень просто чересчур боек, вот и все, — оправдывал он сына. — Когда-нибудь вырастет хорошим человеком! Вот увидишь!
— Возможно, и увижу. Ну а теперь, дядя, расскажи, что привело тебя во Фрайарсгейт? Прошло много лет с тех пор, как мы виделись в последний раз.
— Неужели я не могу навестить свою племянницу после долгой разлуки и привезти юного Генри, чтобы он познакомился с будущей женой? — обиженно запротестовал Болтон.
— Ты ничего не делаешь без причины, дядя. Это я усвоила едва ли не с детства. Ты не был здесь бог знает сколько времени, считая, что Хью присмотрит за всеми делами и позаботится о поместье. Теперь же, узнав о болезни моего мужа, сразу примчался, захватив с собой избалованное отродье, дабы увидеть своими глазами, что творится в этом доме, — резко парировала она.
— Думаю, это тебе необходима хорошая трепка, Розамунда! — прорычал Генри. — Как ты смеешь говорить со мной подобным тоном?! Я твой опекун.
— Ты отказался от своих прав, когда выдал меня замуж, — отрезала она.
— А когда твой муж умрет, ты снова станешь моей подопечной, — пригрозил Генри, — так что лучше тебе прикусить язычок, пока не поздно. Я привез с собой брачный контракт, и ты его подпишешь. Когда придет время, на нем поставят дату, но твоя подпись появится сегодня. Не позволю, чтобы кто-то украл тебя и Фрайарсгейт у меня из-под носа после того, как я был так терпелив!
— Я ничего не стану подписывать без разрешения мужа, — отказалась Розамунда. — Если попытаешься принудить меня, я пожалуюсь церкви. Вряд ли святые отцы одобрят твое самоуправство, дядюшка. Я больше не тот перепуганный покорный ребенок, которого можно сломить угрозами. А, вот и вино. Выпей, дядюшка. Ты выглядишь положительно взволнованным и побагровел, как вареная свекла.
Она поднесла свой кубок к губам и деликатно пригубила.
На какой-то момент глаза Генри Болтона застлало красной пеленой, но, последовав совету племянницы, он залпом выпил вино, пытаясь успокоиться и не обращать внимания на стук крови в ушах. Девушка, сидевшая перед ним с таким уверенным видом, была более чем просто смазлива.