Соболева Лариса. Инструмент богов

   Попрощались. Мама засеменила к дому. Роман не поплелся за мамой, попросил Далилу на два слова. Не хотела с ним разговаривать, но отошла от машины.
   – Позвони Серафиму, – сказал он до того обиженным тоном, что Далилу едва не прорвало расхохотаться. – Там не все в порядке.
   – Что значит – не все в порядке? – переменилась в лице она.
   – Позвони.
   И побежал вслед за мамочкой, именно второй мамочки ему не хватало всю жизнь. Далила терпела Романа по одной причине: отец он хороший, и Милка любит его, пожалуй, больше, чем ее, так ведь морально недоделанных всегда любят больше, они вызывают жалость. Возвращаясь к машине, она набирала номер, услышав зятя, начала с обычной фразы:
   – Это твоя теща. Что там у вас?
   – Да ничего...
   – Не юли. Твой тесть загадочным тоном доложил, что не все в порядке. – Пауза. – Серафим, в чем дело?
   – Он не выжил.
   – Кто? Мой внук?!! Внук не выжил?!!
   – Да. Извините, я не говорил, потому что...
   – Мила как? – перебила Далила. В ситуациях «все плохо-плохо» она умеет концентрироваться и собирать волю в кулак.
   – Мила еще в больнице...
   Далила опустила руку с телефоном на колени, замерла.
   – Что случилось? – Игорь тронул ее за плечо.
   Она не ответила, а набрала номер:
   – Роман, ты знал? Я спрашиваю: ты знал, что ребенок умер?
   – У тебя были тяжелые дни, связанные с похоронами, я просил Серафима повременить...
   – Какого черта не сказал мне?
   – Тебя пожалел. Мила все равно никого не хочет видеть, тебя тем более.
   – Ты был уродом, уродом и остался! – прорвало ее на крик. – Ничего не понял за нашу совместную каторгу. Моя жизнь принадлежит мне, а не тебе или Миле, когда-нибудь и она это поймет. В такой момент я, мать, должна помочь ей, – она отключила телефон. – Игорь, поехали на вокзал, мне нужно взять билет.
   – Я поеду с тобой, – разворачивая автомобиль, сказал Игорь.
   – Не стоит. Я сама.
   Места были только плацкартные, верхние. К тому же в плацкартных вагонах расстояние между второй и третьей полкой до того маленькое, что Далила не рискнула лезть со своей ушибленной спиной, которая давала еще о себе знать. Купила билет на следующий вечер, зато успеет собраться.
 
   Мила приоткрыла дверь, долго вглядывалась в пустоту полутемного коридора. Потом выскользнула из палаты и тихонько двинулась к сестринской комнате, это была ее третья вылазка за сегодняшнюю ночь. Предыдущие два раза окончились неудачей, но Мила не отчаивалась: не всегда же дежурные медсестры торчат на месте. Однако за стеклянной загородкой сестринской комнаты о чем-то тихонько переговаривались две девчонки. Опять неудача. Мила хотела повернуть и предпринять новую попытку через часок, но ее заметила одна из девушек, уставилась вопросительно. Пришлось подойти, чтобы не вызвать подозрений своим появлением:
   – Извините, я не могу уснуть. Не дадите мне снотворного?
   – Сейчас, – сказала черноокая высокая девушка, взяла со стола несколько ключей и пошла к комнате, где хранились лекарства. Мила вошла за ней, стала у стены, внимательно следя за медсестрой. Пока та перебирала упаковки на полках шкафчика, созрел более совершенный план. Взяв таблетку, Мила поблагодарила и вернулась в палату, села на кровать, обдумывая новый план.
   Через час она опять двинула к дежурным медсестрам, на этот раз ни одной не было на месте. Мила влетела в застекленную комнатушку, изучила глазами стол... Есть. Ключи у настольной лампы. Взяв ключи, Мила ринулась к комнате с лекарствами, открыла ее, быстро вернулась и положила ключи на место. После снова вошла в комнату с лекарствами, тщательно закрыла дверь и включила свет. Стараясь не шуметь, но действуя с торпедной скоростью, она нашла несколько упаковок со снотворным, вытащила одну, выключила свет и выглянула в коридор. Никого. Мила рванула к себе, упаковку снотворного сунула в косметичку, косметичку – в тумбочку и легла на кровать, держась за сердце, которое выпрыгивало из груди. Конечно, можно было купить снотворное в аптеке внизу, но это глупо. Итак, первый этап осуществлен, теперь надо дождаться следующей ночи.

8

   – Простите, сэр, – обратилась к Линдеру мулаточка. – Нью-Йорк не принимает, сильный туман.
   – К какому аэропорту мы сейчас ближе? – спросил он.
   – Майами.
   – Запрашивайте. Ну-с, господин Алейников, вы бывали в Майами?
   – Не приходилось, – ответил Вячеслав, подразумевая, что на Майами у него никогда не было мани.
   – Там очень красиво, но я люблю Бразилию.
   Это Вячеслав заметил. Накренившись, самолет сделал разворот и полетел на юго-восток. Ну а Линдер продолжил:
   – Как и говорил Тарас, меня вызвали к следователю. Разумеется, я волновался, хотя мы замели следы. Но не предполагал, что у следователя меня ждут два удара...
 
   Губин курил папиросы, Николаю не предложил закурить, впрочем, хорошо, что не предложил, заметил бы трясущиеся руки. Этот пятидесятилетний мужчина с проницательными глазами, явно видавший на своем веку много всего, внушал доверие, однако Николай знал по опыту, какими коварными бывают следователи. Вопросы задавались обычные: как давно Линдер знает Пахомова, чем профессор занимался вне института, с кем дружил, с кем враждовал и так далее. Выслушав ответы, Губин выдвинул ящик стола, взял лист и кинул на стол:
   – Прочтите.
   Николая словно обухом ударили все по тому же месту – голове.
   «Довожу до вашего сведения, что Николай Карлович Линдер пробыл у профессора Пахомова четырнадцатого октября с восьми вечера до двадцати минут первого ночи».
   И все. К счастью, ни слова о том, что он вернулся к Пахомову, к тому же не один! Николай, сглотнув комок в горле, молча положил лист на стол, а следователь, закуривая очередную папиросу, спросил:
   – Что скажете?
   – Кто это написал? – задал Николай встречный вопрос.
   – Вы же видели: подписи нет.
   – Это поклеп. Я вернулся домой примерно в десять.
   – Кто подтвердит?
   – Жена.
   – Кто еще?
   – Я не знал, что мне придется доказывать, во сколько пришел домой, поэтому не стучался во все двери нашей коммуналки.
   – Кто-нибудь видел вас, когда вы уходили от Пахомова?
   – Нет. Но видели, когда я пришел к нему. Соседка сверху.
   Следователь пронизывал его глазами, Николай выдержал, не моргнув, хотя ему казалось, что тот про него уже знает все.
   – Зачем вы ходили к Пахомову? – был следующий вопрос.
   – Поговорить. Он знал еще моего отца...
   – Ваш отец был расстрелян...
   – А какое это имеет отношение к Пахомову и тому, что произошло?
   – Вы длительный срок отбывали наказание, – остался глух следователь. – За что?
   – Мой самолет сбили, я попал в плен на три дня, потом наши освободили, я вернулся в часть, продолжил воевать. А после войны меня отправили в лагерь...
   – После того как вы избили особиста, – уточнил следователь.
   – Не избил. Я дал ему в морду за оскорбление, когда он назвал меня предателем. Вы бы не дали в морду?
   – Угу, – покивал следователь, зажав в зубах папиросу. – Скажите, когда вам стало известно, что Пахомов написал донос на вашего отца? И от кого вы узнали?
   Николаю показалось: он ослышался. Но в полупустой комнате слова прозвучали отчетливо, рассыпались в разные стороны, оттолкнулись от выбеленных известкой стен и эхом влетели в уши второй раз. Он наклонил голову, слушая звук, похожий на раскат грома, и едва выговорил потрясенно:
   – Пахомов написал донос?.. Это ложь.
   – Это правда.
   – Это ложь. Пахомов был другом нашей семьи, он помогал нам после смерти отца, потом опекал мою мать, когда я воевал и сидел... Он похоронил ее.
   – Можете прочесть копию доноса. Со смертью Пахомова, у которого не осталось родственников, этот документ не является тайной.
   Всего несколько строк, отпечатанных на машинке, где значилось, что Карл Линдер недоволен политикой партии, ее руководителями и положением в стране.
   – Здесь тоже нет подписи, – выдавил Николай, возвращая лист.
   – Это не меняет дела. Донос был написан Пахомовым.
   – Зачем вы мне показали донос? Чтоб я возненавидел Пахомова? Увы, ваша цель не достигнута. Я не верю бумажке, которую состряпали кое-как и выдают за документ. Пахомов не мог этого сделать.