– Он сам тебя найдет и засолит частями в бочке, – пригрозил «медбрат».
– Я большой, соли не хватит. А тебя он, пожалуй, расчленит, когда узнает, что кормит зря. Так что советую придумать для него правдоподобную версию, как ты прошляпил старушку. Или смыться на Северный полюс и затеряться там во льдах. Имя!!!
– Жалыбин Илья Викторович.
– Где найти?
– У него игровые автоматы в городе...
– Точнее! – рявкнул Сергей.
– По вечерам в кабаке «Плавучий остров». Дебаркадер переделан в кабак и гостиницу, все принадлежит ему, находится за городом. Усек?
– Усек.
Времени действительно было в обрез, ведь везение не бесконечно. И, пока никто не зашел в этот закуток на первом этаже, Сергей вырубил «санитаров» по очереди, обыскал их, забрал оружие и запустил лифт наверх. Теперь главная проблема – как вывести Маргариту Назаровну. Ренат и Сергей подошли к перепуганной женщине.
– Идти можете? – спросил Сергей. – Вам нельзя здесь оставаться.
– Могу, – сказала она. – Я не лежачая больная.
– Как же выйти? Через приемную нежелательно, там много людей, охранник торчит, но опасность в другом. У входа наверняка ждут люди Кабана в машине, думаю, они вас знают.
– Есть еще один выход, – сказала Маргарита Назаровна, указав направление. – Им пользуются посетители, он с другой стороны.
– Зяблик, подгони тарантас, – приказал Сергей. – Ну, вставайте, Маргарита Назаровна, нам предстоит небольшая прогулка. О, да вы в пижаме. Нас не задержат?
– Пижама, Сережа, – это домашняя одежда. А здесь и не такое увидишь.
Маргарита Назаровна с его помощью слезла с каталки, достала из целлофанового пакета тапочки, сунула в них ступни и взяла Сергея под руку. К сожалению, пришлось пройти несколько длинных коридоров. Там, где никого не было, чтобы сократить время, Сергей брал старушку на руки и бежал вместе с ней, а у поворотов ставил ее на ноги. Так, перебежками и шагом, они достигли выхода и, степенно разговаривая (говорил в основном он), вышли из больницы. Джип стоял неподалеку, они добрались до него без проблем. Ренат крутанул руль, Сергей проследил, не едут ли за ними, но нет, никто не сел им на хвост. Сергей проверил пистолеты и, вынув обоймы, удовлетворенно хмыкнул:
– Стволами мы обзавелись.
– Эти штуки стреляют? – проявила любопытство Маргарита Назаровна.
– Еще как! – ответил Сергей, который на всякий случай смотрел на дорогу сзади.
– Стоило ли так рисковать ради меня?
– Стоило, Маргарита Назаровна, стоило.
– Зачем я им? Чего они хотят?
– Выясним. Позже.
Теперь можно и расслабиться. На короткое время. Не расслабилась только Маргарита Назаровна, она думала: «Откуда берутся такие напасти? Что мы плохого сделали?»
Тот же вечер, Египет.
1920 год. Мамаша.
6. Наши дни. Анонимка.
– Я большой, соли не хватит. А тебя он, пожалуй, расчленит, когда узнает, что кормит зря. Так что советую придумать для него правдоподобную версию, как ты прошляпил старушку. Или смыться на Северный полюс и затеряться там во льдах. Имя!!!
– Жалыбин Илья Викторович.
– Где найти?
– У него игровые автоматы в городе...
– Точнее! – рявкнул Сергей.
– По вечерам в кабаке «Плавучий остров». Дебаркадер переделан в кабак и гостиницу, все принадлежит ему, находится за городом. Усек?
– Усек.
Времени действительно было в обрез, ведь везение не бесконечно. И, пока никто не зашел в этот закуток на первом этаже, Сергей вырубил «санитаров» по очереди, обыскал их, забрал оружие и запустил лифт наверх. Теперь главная проблема – как вывести Маргариту Назаровну. Ренат и Сергей подошли к перепуганной женщине.
– Идти можете? – спросил Сергей. – Вам нельзя здесь оставаться.
– Могу, – сказала она. – Я не лежачая больная.
– Как же выйти? Через приемную нежелательно, там много людей, охранник торчит, но опасность в другом. У входа наверняка ждут люди Кабана в машине, думаю, они вас знают.
– Есть еще один выход, – сказала Маргарита Назаровна, указав направление. – Им пользуются посетители, он с другой стороны.
– Зяблик, подгони тарантас, – приказал Сергей. – Ну, вставайте, Маргарита Назаровна, нам предстоит небольшая прогулка. О, да вы в пижаме. Нас не задержат?
– Пижама, Сережа, – это домашняя одежда. А здесь и не такое увидишь.
Маргарита Назаровна с его помощью слезла с каталки, достала из целлофанового пакета тапочки, сунула в них ступни и взяла Сергея под руку. К сожалению, пришлось пройти несколько длинных коридоров. Там, где никого не было, чтобы сократить время, Сергей брал старушку на руки и бежал вместе с ней, а у поворотов ставил ее на ноги. Так, перебежками и шагом, они достигли выхода и, степенно разговаривая (говорил в основном он), вышли из больницы. Джип стоял неподалеку, они добрались до него без проблем. Ренат крутанул руль, Сергей проследил, не едут ли за ними, но нет, никто не сел им на хвост. Сергей проверил пистолеты и, вынув обоймы, удовлетворенно хмыкнул:
– Стволами мы обзавелись.
– Эти штуки стреляют? – проявила любопытство Маргарита Назаровна.
– Еще как! – ответил Сергей, который на всякий случай смотрел на дорогу сзади.
– Стоило ли так рисковать ради меня?
– Стоило, Маргарита Назаровна, стоило.
– Зачем я им? Чего они хотят?
– Выясним. Позже.
Теперь можно и расслабиться. На короткое время. Не расслабилась только Маргарита Назаровна, она думала: «Откуда берутся такие напасти? Что мы плохого сделали?»
Тот же вечер, Египет.
Солнце клонилось к закату, но прохладней не стало. Лежа в шезлонге у кромки воды, Майя повернула скучающее лицо к Ларисе:
– Наконец-то еще один день заканчивается. Нет, для Египта две недели слишком много. Как мне здесь надоело...
– А мне и месяца мало, – заявила подруга. – Ты не умеешь отдыхать с пользой для души и тела.
– Для души здесь ничего нет, а мое тело уже наелось солнца и моря.
– Для души тут полно экзотики, только слепые ее не замечают, а для тела... – Лариса приподнялась, чтоб лучше видеть Майю. – Между прочим, на тебя с первого дня положил глаз инструктор по дайвингу...
– Арабы не в моем вкусе.
– О... – протянула Лариса с жалостью. – Сколько ты теряешь в жизни. Я ж тебе не замуж за него предлагаю выйти, а окунуться в водоворот настоящей страсти с восточным привкусом. Многие женщины из нашей обнищавшей на мужиков России специально едут сюда в поисках любовных приключений. Ласковое море, пальмы, песок...
– На котором нельзя валяться, – заметила Майя. – Какая-нибудь сороконожка вцепится, потом будешь полгода по врачам бегать.
– Я ей о возвышенном, а она о низменном, – вздохнула подруга.
Лариса – полная противоположность Майе, что их объединяет со школьной скамьи, для всех неразрешимая головоломка. Речь идет не о внешних признаках, хотя и тут девушки разнятся диаметрально. Майя – тонкая, как стрела, смуглая, с точными чертами лица, с жаркими глазами цвета корицы, которые оттеняют каштановые волосы до плеч. Глядя в ее горящие глаза, можно предположить, что натура она страстная и любвеобильная. Ничуть не бывало. Майя сдержанная, решительная и властная. Возможно, на нее наложила печать работа, она ведь руководит риелторской фирмой, но многие считают, что Майка такая с рождения. Были у нее мужчины – прогнала. Последний не прогонялся, упрямый попался. Майя сбежала от него в Египет, чтобы определить, какое место он занимает в ее жизни. Привязалась она к нему, он, по его словам, тоже, но дальше привязанности дело не двигается, что стало ее раздражать.
Лариса... О, Лорик – другая. Пышненькая, белокожая, медлительная, со смазливым лицом Барби, но самое удивительное, что она умудрилась сохранить подростковый ум до тридцати лет. Не работает. А зачем такой хорошенькой работать? Обеспечивать ее должны мужчины, их у Ларисы немало, разумеется, это состоятельные люди разных возрастов. Сказать, что она стремится замуж – нельзя. Жизнь у Лорика – сплошной праздник без мужа, скучать ей некогда. На одни магазины уходит уйма времени. А сколько его забирают портнихи, салоны красоты, болтовня с приятельницами под чашечку кофе? Опять же надо побаловать себя и отдыхом за рубежом, попробовать на вкус аборигенов. Зачем же обременять себя лишними заботами о муже? А если он сразу детей захочет? В роли мамы Лариса себя никак не представляет. При всем при том она отнюдь не акула, отгрызающая куски вместе с руками, которые их держат. Потрясает то, что ей удается вести такой образ жизни без напряжения и душевных затрат.
– Ладно, – Лариса снова вздохнула, – отставим араба. К тебе клеился англичанин. Мужчина, прямо сказжем, видный, с деньгами. Одинокий! Я холостяков определяю с первого взгляда...
– У него нос длинный.
– Ну да. Итальянец ростом не вышел, ирландец не нравится тебе без причин, – перечисляла Лариса. – Ты безнадежна. Что ж, пусть тебя любит твоя работа.
Трубка Майи зазвонила, она посмотрела на дисплей, некоторое время раздумывала – отвечать или нет, но все же поднесла мобилу к уху:
– Слушаю... Алло! Говорите...
Не дождавшись ни звука, она захлопнула крышку мобильника и кинула его на пляжную сумку.
– Опять? – спросила Лариса.
– Опять, – вздохнула Майя. – Что за звонки по нескольку раз на день?
– Наверное, твой звонит, – зевнула Лариса.
– Вряд ли, номер не определен. Не понимаю.
– Это мужчина, – сделала вывод подруга. – И он где-то рядом.
– Надоел он мне своими звонками, – сказала Майя, собираясь.
– Да, это странный мужчина... Звонит и молчит... А вдруг это шейх хочет украсть тебя в гарем?
Майя звонко расхохоталась:
– Лорик, шейхи любят таких, как ты, – грудастых и бедрастых. Я для него слишком худая. Ты идешь в отель?
– Иду. – Лариса долго возилась, продолжая болтать: – Шейхи любят разнообразие. Я бы не отказалась от шейха от и гарема. Представь: тебя кормят, одевают, ни забот, ни хлопот.
– И держат взаперти, – дополнила Майя, стоя над подругой.
– Все-таки странные тебе поступают звонки. Хорошо, что мы уезжаем, а то похитят тебя, и что я буду делать? Не смогу объясниться с полицией, даже английского не знаю.
– Умишко надо тренировать, – назидательно сказала Майя. – Катаешься по заграницам, а до сих пор не соизволила выучить английский.
– Ой, – оттопырила нижнюю губу Лариса. – Примитивный набор слов я знаю, мне хватает. Это ты у нас ищешь, где бы потрудиться. Трудоголик. Не живешь, а...
– Лорик, ты с одинаковой скоростью собираешься на пляж, в ресторан и на самолет. Быстрее не можешь?
– Куда ты торопишься? – пожимая округлыми плечами, лепетала Лариса. – Не умеешь ты получать от жизни удовольствие. Можно подумать, что у тебя в запасе парочка жизней.
– Лорик, у нас разное понимание жизни и ее приоритетов. Ты скоро?
– Я готова.
– Наконец-то еще один день заканчивается. Нет, для Египта две недели слишком много. Как мне здесь надоело...
– А мне и месяца мало, – заявила подруга. – Ты не умеешь отдыхать с пользой для души и тела.
– Для души здесь ничего нет, а мое тело уже наелось солнца и моря.
– Для души тут полно экзотики, только слепые ее не замечают, а для тела... – Лариса приподнялась, чтоб лучше видеть Майю. – Между прочим, на тебя с первого дня положил глаз инструктор по дайвингу...
– Арабы не в моем вкусе.
– О... – протянула Лариса с жалостью. – Сколько ты теряешь в жизни. Я ж тебе не замуж за него предлагаю выйти, а окунуться в водоворот настоящей страсти с восточным привкусом. Многие женщины из нашей обнищавшей на мужиков России специально едут сюда в поисках любовных приключений. Ласковое море, пальмы, песок...
– На котором нельзя валяться, – заметила Майя. – Какая-нибудь сороконожка вцепится, потом будешь полгода по врачам бегать.
– Я ей о возвышенном, а она о низменном, – вздохнула подруга.
Лариса – полная противоположность Майе, что их объединяет со школьной скамьи, для всех неразрешимая головоломка. Речь идет не о внешних признаках, хотя и тут девушки разнятся диаметрально. Майя – тонкая, как стрела, смуглая, с точными чертами лица, с жаркими глазами цвета корицы, которые оттеняют каштановые волосы до плеч. Глядя в ее горящие глаза, можно предположить, что натура она страстная и любвеобильная. Ничуть не бывало. Майя сдержанная, решительная и властная. Возможно, на нее наложила печать работа, она ведь руководит риелторской фирмой, но многие считают, что Майка такая с рождения. Были у нее мужчины – прогнала. Последний не прогонялся, упрямый попался. Майя сбежала от него в Египет, чтобы определить, какое место он занимает в ее жизни. Привязалась она к нему, он, по его словам, тоже, но дальше привязанности дело не двигается, что стало ее раздражать.
Лариса... О, Лорик – другая. Пышненькая, белокожая, медлительная, со смазливым лицом Барби, но самое удивительное, что она умудрилась сохранить подростковый ум до тридцати лет. Не работает. А зачем такой хорошенькой работать? Обеспечивать ее должны мужчины, их у Ларисы немало, разумеется, это состоятельные люди разных возрастов. Сказать, что она стремится замуж – нельзя. Жизнь у Лорика – сплошной праздник без мужа, скучать ей некогда. На одни магазины уходит уйма времени. А сколько его забирают портнихи, салоны красоты, болтовня с приятельницами под чашечку кофе? Опять же надо побаловать себя и отдыхом за рубежом, попробовать на вкус аборигенов. Зачем же обременять себя лишними заботами о муже? А если он сразу детей захочет? В роли мамы Лариса себя никак не представляет. При всем при том она отнюдь не акула, отгрызающая куски вместе с руками, которые их держат. Потрясает то, что ей удается вести такой образ жизни без напряжения и душевных затрат.
– Ладно, – Лариса снова вздохнула, – отставим араба. К тебе клеился англичанин. Мужчина, прямо сказжем, видный, с деньгами. Одинокий! Я холостяков определяю с первого взгляда...
– У него нос длинный.
– Ну да. Итальянец ростом не вышел, ирландец не нравится тебе без причин, – перечисляла Лариса. – Ты безнадежна. Что ж, пусть тебя любит твоя работа.
Трубка Майи зазвонила, она посмотрела на дисплей, некоторое время раздумывала – отвечать или нет, но все же поднесла мобилу к уху:
– Слушаю... Алло! Говорите...
Не дождавшись ни звука, она захлопнула крышку мобильника и кинула его на пляжную сумку.
– Опять? – спросила Лариса.
– Опять, – вздохнула Майя. – Что за звонки по нескольку раз на день?
– Наверное, твой звонит, – зевнула Лариса.
– Вряд ли, номер не определен. Не понимаю.
– Это мужчина, – сделала вывод подруга. – И он где-то рядом.
– Надоел он мне своими звонками, – сказала Майя, собираясь.
– Да, это странный мужчина... Звонит и молчит... А вдруг это шейх хочет украсть тебя в гарем?
Майя звонко расхохоталась:
– Лорик, шейхи любят таких, как ты, – грудастых и бедрастых. Я для него слишком худая. Ты идешь в отель?
– Иду. – Лариса долго возилась, продолжая болтать: – Шейхи любят разнообразие. Я бы не отказалась от шейха от и гарема. Представь: тебя кормят, одевают, ни забот, ни хлопот.
– И держат взаперти, – дополнила Майя, стоя над подругой.
– Все-таки странные тебе поступают звонки. Хорошо, что мы уезжаем, а то похитят тебя, и что я буду делать? Не смогу объясниться с полицией, даже английского не знаю.
– Умишко надо тренировать, – назидательно сказала Майя. – Катаешься по заграницам, а до сих пор не соизволила выучить английский.
– Ой, – оттопырила нижнюю губу Лариса. – Примитивный набор слов я знаю, мне хватает. Это ты у нас ищешь, где бы потрудиться. Трудоголик. Не живешь, а...
– Лорик, ты с одинаковой скоростью собираешься на пляж, в ресторан и на самолет. Быстрее не можешь?
– Куда ты торопишься? – пожимая округлыми плечами, лепетала Лариса. – Не умеешь ты получать от жизни удовольствие. Можно подумать, что у тебя в запасе парочка жизней.
– Лорик, у нас разное понимание жизни и ее приоритетов. Ты скоро?
– Я готова.
1920 год. Мамаша.
Выехав на пригорок, Яуров натянул поводья. Вдали змеилась неширокая река, искрясь лунными бликами.
– Кубань. А там, – указал Яуров рукой, с нагайкой, – мой хутор. Пойдем шагом идем, лошади притомились.
У хутора он оставил Катю, велев ей держать коней, а сам растворился в темноте. Вскоре вернулся:
– Идем, там тихо.
Яуров знал каждый камешек на собственном подворье, поэтому ввел коней сразу в загон для скота, после чего постучал в дверь домика под соломенной крышей.
– Кто? – послышался испуганный женский голос.
– Это я, мамаша, – улыбаясь, сказал Яуров.
О, сколько радости было у престарелой матери! Ведь она не видела сына два года. Худенькая старушка в длинной белой рубашке и накинутом на плечи шерстяном платке, только приподнявшись на цыпочки, дотянулась до лица сына. Она обхватила его ладонями и целовала, плача и смеясь.
– Погодьте, мамаша, – мягко отстранил ее Яуров. – Да живой я, живой.
Он внес баулы в чистенькую хату, поставил у стены и еще раз обнял старенькую мать. А та вспомнила, что сына надо кормить, и засуетилась. И он вспомнил, что не один приехал, Кати в хате не было, он выскочил на крыльцо:
– Чего стоишь? Заходи.
– А це хто? – задержавшись с двумя мисками у стола и глядя на девушку, спросила мать.
М-да, это вопрос, который он не предусмотрел. Привести в дом чужую женщину, да еще на попечение мамаши, которая неправильно истолкует его поступок, если сказать, что это просто бездомная дивчина, – непорядок. Чужая женщина может войти в дом мужчины только в одном качестве...
– Жена, – солгал он, не думая, к чему приведет эта ложь.
У мамаши затряслись губы, в глазах заискрились слезы – младшенький образумился. Она слова вымолвить не могла, лишь пригласила обоих жестом к столу. И четверть самогона выставила, и на стол собрала, что имелось в запасе, – все ради праздника. А потом подперла ладонью скулу, обтянутую морщинистой кожей, да любовалась невесткой и сыном. Катя ела, давясь и стесняясь своего аппетита.
– Тебя не кормили? – поинтересовался Яуров, когда мамаша, вспомнив, что у нее еще и кусок кровяной колбасы остался, побежала за ней.
Катя отрицательно мотнула головой, ведь рот был занят, и покраснела, смутившись. Да, ей забывали принести еду, а воду она нашла в бочке, ею и питалась. Вернулась мамаша, снова уселась, изучая невестку.
– Гарна, – дала она оценку и обратилась к сыну: – Из якой же станицы вона?
– Из какой ты станицы? – перебросил он вопрос Кате.
– Из... – еле проглотила кусок девушка. – Из Москвы.
– Из Москвы она, – сказал Яуров, наливая себе самогона. – Но это не станица, а город. Слыхали, мамаша?
– Ой, слыхала, – улыбалась старушка.
– Кто на хуторе? Белые или красные?
– Уси буллы, – млела мамаша. – А зараз никого нема. У суседей теж нема.
– А в Варениковской, Темрюке кто? Мы тут недалече.
– Ой, не знаю, сыночек... це ж далеко. А ты уж и не по-нашему балакаешь, зовсим другий стал. Кажуть, Милька твоя с офицерами гуляла... да тоби вона уж не надобна.
Много говорили. Мамаше не нравилось, что сын на стороне красных, ведь сначала власть их приняли на Кубани, а они что творить стали? Бросила упрек сыну: мог бы в память о погибшем брате не воевать на стороне красных, но тот отмалчивался, давая матери высказаться. Пожаловалась она и на его старшую сестру, которая с белым офицером сбежала, а куда – никто не знает. Но все разговоры – так, ее внимание было приковано к невестке, вдруг она спросила:
– Венчаны?
Еще один неожиданный вопрос, поставивший Яурова в тупик. Солгать на этот раз – не дай бог, мамаша прознает, будет скандал. Он отшутился:
– Нынче у нас все по-другому, без венчания...
До этого умиленное лицо матери вдруг стало строгим, она нахмурилась, голос ее приобрел стальной оттенок:
– Як же це так? Без венца? Ты чого учудив? Шо ж я людям казать буду? Так... – она поставила ладони на стол, оттопырив костлявые локти в стороны. – Завтрева повенчаетесь.
– Не могу, – сказал Яуров. – Мне до утра вернуться в отряд надо.
– Цыть! – неожиданно рявкнула мамаша и поднялась. – Хиба ж так можна? Дивчину привиз, жинкой назвав, а вона тоби и не жинка?
– Мамаша... – попробовал остановить ее сын.
– Цыть! – ударила она ладонью по столу, Яуров втянул голову в плечи.
Мамаша заменила им отца, потому слово ее было законом. Часто воспитывала детей затрещинами, даже старший брат побаивался ее, а точнее, уважал безмерно за внутреннюю силу, за крепкий характер. Но она недолго возмущалась, быстро подобрела:
– До утра, кажешь?
И откуда взялась у нее скорость – на вид ведь древняя. Мамаша ушла в другую комнату, оттуда доносилась возня. Тем временем Яуров косился на Катю, стесняясь суровости матери и того, что он у нее в подчинении, но девушка была занята только едой. Вышла мамаша, одетая в праздничную одежду, расстелила белый платочек на столе, на середину положила кусок сала, яичек, кровяную колбасу, хлеб и кринку кислого молока поставила, все завязала в узел, после указала гостям на дверь.
– Куда? – вытаращился Яуров.
– До попа. Вин вас зараз повенчае.
Только этого ему не хватало! Яуров резко встал, задел головой полку, упал на табурет и стал возражать:
– Мамаша, времени нет... Я привез тебе невестку, чтоб не одна ты здесь маялась, а мне пора...
– Матери перечить удумал? А ну, геть из хаты!
Мамаша с узелком шла впереди, Яуров с сонной Катей чуть сзади. Он был зол без меры, но спорить с необразованной матерью, которая не понимала новых порядков, – себе дороже, все равно венчание ничего не значит, потому что бога нет.
Мать упрямая, разбудила попа, а жил он прямо в церквушке, заодно караулил ее от разорения. Тот удивился неожиданной просьбе:
– Кто ж это ночью венчается? Будто воры.
– А як дите родится? – канючила мать плаксиво.
– Мамаша, дите не родится, – заверил сын, но она ему сурово бросила через плечо:
– Цыть! – И елейным голосом обратилась к попу: – Як же дите буде жить? Воно ж незаконным буде.
– А кто венцы подержит? – не соглашался поп.
– Я, – сказала мамаша.
– Не положено...
– Батюшка, – со слезой произнесла она. – Ты глянь, шо вокруг робится. Разве ж положено, шоб батько с сыном воевали? А ты кажешь... Венчай! – рявкнула она напоследок.
– Кольца есть? – буркнул батюшка. Хоть и не по правилам, тайно, а отказать он не смел, дело-то богоугодное.
Мать сняла золотое кольцо со своей руки, второе, серебряное, достала из узелка.
– Мамаша, – робко подал голос Яуров, – это ж кольца ваши с папашей...
– Цыть! – Для сына у нее был один ответ. – Крепше брак буде.
– Уж и слова сказать нельзя, – ворчал сын. – От вас только и слыхать: цыть да цыть.
Батюшка переоделся в рясу, зевая, зажег свечи, подозвал молодых, – записать в книге имена. Яурова он знал, ему не задал ни одного вопроса, только Кате:
– Как звать? Чья будешь?
– Екатерина, дочь потомственного дворянина полковника Леонарда Трегубова и польской баронессы Марии Холоневской.
Яуров косился на Катю с выражением, которое говорило само за себя: ну и вляпался я. Да и батюшка перестал писать, глядя поверх очков на девушку, как на сумасшедшую. Потом попросил повторить медленно, записал и начал обряд венчания.
Вдруг Катя, слушая первые молитвы, поняла, что выходит замуж за человека незнакомого, из другой, далекой среды, которого не знает даже, как зовут. И это навсегда. Это ее приговор, расплата за жизнь, которую она нечаянно получила и теперь обязана забыть все, что было до расстрела семьи...
– Обещалась ты кому другому? – долетел до нее вопрос батюшки.
Перед глазами возник каток, Кате тогда исполнилось пятнадцать. Коньки скрипели по льду, падал мокрый снег, много фигур рассредоточилось по белому скользкому полю. А она, впервые услышав «я вас люблю, Катенька», никого не видела, только юнкера Вадима, шепнувшего ей волшебные слова, изменившие в одночасье весь мир. Потом был январь семнадцатого, помолвка и счастье от того, что ее жизнь пройдет рука об руку с Вадимом. Поцелуи в темном углу...
Ее чуточку толкнул локтем Яуров, Катя очнулась:
– Что?
– Обещалась ты кому другому? – повторил батюшка.
Каток, «я вас люблю», помолвка, поцелуи – все это в прошлом, к которому нет возврата, значит, его и не было. Катя сказала:
– Нет.
Теперь ее ждала другая жизнь, которой она не знала, лишь чувствовала, что входит в нее голенькой, маленькой, абсолютно беззащитной.
– Венчается раб божий Назар рабе божьей Екатерине...
Итак, ее мужа зовут Назар, он – кубанский казак, борется за Советскую власть, а она эту власть, уничтожившую родных и едва не растерзавшую ее саму, ненавидит.
– Венчается раба божья Екатерина рабу божьему Назару...
Из глаз Кати выкатилось по крупной слезе, когда она целовала венец, который батюшка потом надел ей на голову – держать-то некому. Расстаться с прошлым невозможно, его можно только оттеснить и учиться всему заново.
Яуров проводил мать и жену до дома, вывел коней, вскочил на своего, а второго взял за повод и был таков. Свекровь еще долго вздыхала, глядя в ту сторону, куда ускакал сынок, потом позвала невестку:
– Пишлы до хаты.
– Как вас зовут? – идя за нею, спросила Катя.
Свекровь остановилась, повернулась к ней, сверху донизу смерив взглядом невестку, с которой ей теперь предстояло делить хлеб и кров, и сказала строго:
– Так... хиба ж ты не знаешь, як зваты мать мужа? Мамаша я тоби, мамашей и кличь. А люди гукают мене бабой Фросей.
Мамаша выделила Кате комнату с настоящей кроватью, сундуком, полкой и столом. Катя улеглась на мягкую перину, в которой сразу утонула, и впервые за много-много дней уснула, не боясь проснуться завтра.
– Кубань. А там, – указал Яуров рукой, с нагайкой, – мой хутор. Пойдем шагом идем, лошади притомились.
У хутора он оставил Катю, велев ей держать коней, а сам растворился в темноте. Вскоре вернулся:
– Идем, там тихо.
Яуров знал каждый камешек на собственном подворье, поэтому ввел коней сразу в загон для скота, после чего постучал в дверь домика под соломенной крышей.
– Кто? – послышался испуганный женский голос.
– Это я, мамаша, – улыбаясь, сказал Яуров.
О, сколько радости было у престарелой матери! Ведь она не видела сына два года. Худенькая старушка в длинной белой рубашке и накинутом на плечи шерстяном платке, только приподнявшись на цыпочки, дотянулась до лица сына. Она обхватила его ладонями и целовала, плача и смеясь.
– Погодьте, мамаша, – мягко отстранил ее Яуров. – Да живой я, живой.
Он внес баулы в чистенькую хату, поставил у стены и еще раз обнял старенькую мать. А та вспомнила, что сына надо кормить, и засуетилась. И он вспомнил, что не один приехал, Кати в хате не было, он выскочил на крыльцо:
– Чего стоишь? Заходи.
– А це хто? – задержавшись с двумя мисками у стола и глядя на девушку, спросила мать.
М-да, это вопрос, который он не предусмотрел. Привести в дом чужую женщину, да еще на попечение мамаши, которая неправильно истолкует его поступок, если сказать, что это просто бездомная дивчина, – непорядок. Чужая женщина может войти в дом мужчины только в одном качестве...
– Жена, – солгал он, не думая, к чему приведет эта ложь.
У мамаши затряслись губы, в глазах заискрились слезы – младшенький образумился. Она слова вымолвить не могла, лишь пригласила обоих жестом к столу. И четверть самогона выставила, и на стол собрала, что имелось в запасе, – все ради праздника. А потом подперла ладонью скулу, обтянутую морщинистой кожей, да любовалась невесткой и сыном. Катя ела, давясь и стесняясь своего аппетита.
– Тебя не кормили? – поинтересовался Яуров, когда мамаша, вспомнив, что у нее еще и кусок кровяной колбасы остался, побежала за ней.
Катя отрицательно мотнула головой, ведь рот был занят, и покраснела, смутившись. Да, ей забывали принести еду, а воду она нашла в бочке, ею и питалась. Вернулась мамаша, снова уселась, изучая невестку.
– Гарна, – дала она оценку и обратилась к сыну: – Из якой же станицы вона?
– Из какой ты станицы? – перебросил он вопрос Кате.
– Из... – еле проглотила кусок девушка. – Из Москвы.
– Из Москвы она, – сказал Яуров, наливая себе самогона. – Но это не станица, а город. Слыхали, мамаша?
– Ой, слыхала, – улыбалась старушка.
– Кто на хуторе? Белые или красные?
– Уси буллы, – млела мамаша. – А зараз никого нема. У суседей теж нема.
– А в Варениковской, Темрюке кто? Мы тут недалече.
– Ой, не знаю, сыночек... це ж далеко. А ты уж и не по-нашему балакаешь, зовсим другий стал. Кажуть, Милька твоя с офицерами гуляла... да тоби вона уж не надобна.
Много говорили. Мамаше не нравилось, что сын на стороне красных, ведь сначала власть их приняли на Кубани, а они что творить стали? Бросила упрек сыну: мог бы в память о погибшем брате не воевать на стороне красных, но тот отмалчивался, давая матери высказаться. Пожаловалась она и на его старшую сестру, которая с белым офицером сбежала, а куда – никто не знает. Но все разговоры – так, ее внимание было приковано к невестке, вдруг она спросила:
– Венчаны?
Еще один неожиданный вопрос, поставивший Яурова в тупик. Солгать на этот раз – не дай бог, мамаша прознает, будет скандал. Он отшутился:
– Нынче у нас все по-другому, без венчания...
До этого умиленное лицо матери вдруг стало строгим, она нахмурилась, голос ее приобрел стальной оттенок:
– Як же це так? Без венца? Ты чого учудив? Шо ж я людям казать буду? Так... – она поставила ладони на стол, оттопырив костлявые локти в стороны. – Завтрева повенчаетесь.
– Не могу, – сказал Яуров. – Мне до утра вернуться в отряд надо.
– Цыть! – неожиданно рявкнула мамаша и поднялась. – Хиба ж так можна? Дивчину привиз, жинкой назвав, а вона тоби и не жинка?
– Мамаша... – попробовал остановить ее сын.
– Цыть! – ударила она ладонью по столу, Яуров втянул голову в плечи.
Мамаша заменила им отца, потому слово ее было законом. Часто воспитывала детей затрещинами, даже старший брат побаивался ее, а точнее, уважал безмерно за внутреннюю силу, за крепкий характер. Но она недолго возмущалась, быстро подобрела:
– До утра, кажешь?
И откуда взялась у нее скорость – на вид ведь древняя. Мамаша ушла в другую комнату, оттуда доносилась возня. Тем временем Яуров косился на Катю, стесняясь суровости матери и того, что он у нее в подчинении, но девушка была занята только едой. Вышла мамаша, одетая в праздничную одежду, расстелила белый платочек на столе, на середину положила кусок сала, яичек, кровяную колбасу, хлеб и кринку кислого молока поставила, все завязала в узел, после указала гостям на дверь.
– Куда? – вытаращился Яуров.
– До попа. Вин вас зараз повенчае.
Только этого ему не хватало! Яуров резко встал, задел головой полку, упал на табурет и стал возражать:
– Мамаша, времени нет... Я привез тебе невестку, чтоб не одна ты здесь маялась, а мне пора...
– Матери перечить удумал? А ну, геть из хаты!
Мамаша с узелком шла впереди, Яуров с сонной Катей чуть сзади. Он был зол без меры, но спорить с необразованной матерью, которая не понимала новых порядков, – себе дороже, все равно венчание ничего не значит, потому что бога нет.
Мать упрямая, разбудила попа, а жил он прямо в церквушке, заодно караулил ее от разорения. Тот удивился неожиданной просьбе:
– Кто ж это ночью венчается? Будто воры.
– А як дите родится? – канючила мать плаксиво.
– Мамаша, дите не родится, – заверил сын, но она ему сурово бросила через плечо:
– Цыть! – И елейным голосом обратилась к попу: – Як же дите буде жить? Воно ж незаконным буде.
– А кто венцы подержит? – не соглашался поп.
– Я, – сказала мамаша.
– Не положено...
– Батюшка, – со слезой произнесла она. – Ты глянь, шо вокруг робится. Разве ж положено, шоб батько с сыном воевали? А ты кажешь... Венчай! – рявкнула она напоследок.
– Кольца есть? – буркнул батюшка. Хоть и не по правилам, тайно, а отказать он не смел, дело-то богоугодное.
Мать сняла золотое кольцо со своей руки, второе, серебряное, достала из узелка.
– Мамаша, – робко подал голос Яуров, – это ж кольца ваши с папашей...
– Цыть! – Для сына у нее был один ответ. – Крепше брак буде.
– Уж и слова сказать нельзя, – ворчал сын. – От вас только и слыхать: цыть да цыть.
Батюшка переоделся в рясу, зевая, зажег свечи, подозвал молодых, – записать в книге имена. Яурова он знал, ему не задал ни одного вопроса, только Кате:
– Как звать? Чья будешь?
– Екатерина, дочь потомственного дворянина полковника Леонарда Трегубова и польской баронессы Марии Холоневской.
Яуров косился на Катю с выражением, которое говорило само за себя: ну и вляпался я. Да и батюшка перестал писать, глядя поверх очков на девушку, как на сумасшедшую. Потом попросил повторить медленно, записал и начал обряд венчания.
Вдруг Катя, слушая первые молитвы, поняла, что выходит замуж за человека незнакомого, из другой, далекой среды, которого не знает даже, как зовут. И это навсегда. Это ее приговор, расплата за жизнь, которую она нечаянно получила и теперь обязана забыть все, что было до расстрела семьи...
– Обещалась ты кому другому? – долетел до нее вопрос батюшки.
Перед глазами возник каток, Кате тогда исполнилось пятнадцать. Коньки скрипели по льду, падал мокрый снег, много фигур рассредоточилось по белому скользкому полю. А она, впервые услышав «я вас люблю, Катенька», никого не видела, только юнкера Вадима, шепнувшего ей волшебные слова, изменившие в одночасье весь мир. Потом был январь семнадцатого, помолвка и счастье от того, что ее жизнь пройдет рука об руку с Вадимом. Поцелуи в темном углу...
Ее чуточку толкнул локтем Яуров, Катя очнулась:
– Что?
– Обещалась ты кому другому? – повторил батюшка.
Каток, «я вас люблю», помолвка, поцелуи – все это в прошлом, к которому нет возврата, значит, его и не было. Катя сказала:
– Нет.
Теперь ее ждала другая жизнь, которой она не знала, лишь чувствовала, что входит в нее голенькой, маленькой, абсолютно беззащитной.
– Венчается раб божий Назар рабе божьей Екатерине...
Итак, ее мужа зовут Назар, он – кубанский казак, борется за Советскую власть, а она эту власть, уничтожившую родных и едва не растерзавшую ее саму, ненавидит.
– Венчается раба божья Екатерина рабу божьему Назару...
Из глаз Кати выкатилось по крупной слезе, когда она целовала венец, который батюшка потом надел ей на голову – держать-то некому. Расстаться с прошлым невозможно, его можно только оттеснить и учиться всему заново.
Яуров проводил мать и жену до дома, вывел коней, вскочил на своего, а второго взял за повод и был таков. Свекровь еще долго вздыхала, глядя в ту сторону, куда ускакал сынок, потом позвала невестку:
– Пишлы до хаты.
– Как вас зовут? – идя за нею, спросила Катя.
Свекровь остановилась, повернулась к ней, сверху донизу смерив взглядом невестку, с которой ей теперь предстояло делить хлеб и кров, и сказала строго:
– Так... хиба ж ты не знаешь, як зваты мать мужа? Мамаша я тоби, мамашей и кличь. А люди гукают мене бабой Фросей.
Мамаша выделила Кате комнату с настоящей кроватью, сундуком, полкой и столом. Катя улеглась на мягкую перину, в которой сразу утонула, и впервые за много-много дней уснула, не боясь проснуться завтра.
6. Наши дни. Анонимка.
Маргарита Назаровна спала в доме, а Сергей и Ренат устроились на ступеньках, между ними стояли бутылка водки, тарелка с закуской, тут же лежали две пачки сигарет (одна успешно опустела) и зажигалка. Ночная прохлада и деревенская атмосфера с пением сверчков располагали к задушевным беседам на мирные темы, но мира-то в душе не было. После детального рассказа Сергея оба долго и молча курили, иногда помолчать – это лучший способ унять бушующие эмоции, которым все равно нет выхода. Поглядывая на друга, Ренат не поинтересовался, мол, что ты надумал? Сергей старше его на шесть лет, в те времена, когда восемнадцатилетнего Зяблика оторвали от маминой юбки и кинули в котел, как кусок мяса, тот уже был лейтенантом и командовал такими же необстрелянными пацанами. Выжили единицы, в том числе и Ренат. С тех пор он изменился, жизнь изменилась, но осталась болезненная тяга к справедливости, как у многих выживших тогда, как у того же Сергея. Далеко не всегда эта тяга имеет законные корни, но тут уж ничего не поделаешь.
– Обычно убивают, когда хотят упредить опасный поворот событий, – высказал он свою точку зрения по поводу Спасского.
– На это же намекнул и Каюров, – сообщил Сергей, наливая по пятьдесят граммов. – Так и сказал: «Он крупно достал кого-то». Правда, это только его предположение.
– Но когда уничтожают всю семью, это может быть и месть.
– Или акт устрашения, – добавил Сергей. Выпили. – Причин может быть несколько. Знаешь, что меня озадачивает? Во-первых, зверский подход, как на войне без правил. Во-вторых, там что-то искали. В-третьих, Симу насиловали на глазах отца, потом его повесили... Что-то им от него было нужно.
– Даже если они получили то, что хотели, убийство всей семьи с их точки зрения оправдано: убирали свидетелей.
Сергей закурил. Уставившись в одну точку, он сосредоточился на своих мыслях. Не мешая ему, Ренат тоже достал из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой...
– А я думаю, они ничего не получили, – сказал Сергей.
– Ты бы разве не отдал, если б у тебя на глазах твою дочь?.. – возразил Ренат, хотя и вяло. В его представлении ничто не стоит человеческой жизни, тем более жизни родных людей.
– Попытаюсь объяснить. – Сергей сначала сидел к нему боком, теперь развернулся лицом. – К матери Глеба приходит незнакомая женщина, представившаяся работником социальной службы. С ходу сообщает, что сына Маргариты и всю семью убили. У старушки происходит сердечный приступ, ее откачивают, женщина в это время линяет.
– Понятно.
– А мне нет. Зачем добивать старуху?
– Похоже на месть...
– Зачем же ее пытались сегодня выкрасть? Накапал бабушке в стаканчик яду или дал таблеточку – и все дела. Никто не заподозрит, что ее отравили, полагаю, вскрытия не делали бы, а поставили б диагноз: умерла в результате психологической травмы. Дать таблеточку могла и незнакомка, что приходила к ней в больницу.
– А вдруг женщина действительно была работником социальной службы? Это черствые люди. К тому же предстоит захоронить целую семью, она пришла узнать, есть ли деньги на это мероприятие.
– Не знаю, мне так не кажется. Тетка не сказала точно, из какой она службы. А кому сегодня могла понадобиться Маргарита Назаровна?
– Убийцам.
– Зачем? Что она может знать о делах сына? Тем более таких, за которые платят жизнью. Думай, думай, Зяблик, ты же топ-менеджер, обязан уметь головой работать.
– У меня несколько иная сфера деятельности, – усмехнулся Ренат. – Спроси у этого... Кабана. Он знает.
– Обязательно спрошу, – зло процедил Сергей. – Но не странно ли: Маргарита Назаровна пролежала в больнице целую неделю после убийства, ее не трогали, вернее, пытались мягко убрать. И вдруг сегодня решили выкрасть.
У Рената не было идей, он пожал плечами:
– Наверное, ждали, когда сама умрет. Или стечение обстоятельств было не в их пользу.
– В любом случае, Маргарита Назаровна им понадобилась живой, а не мертвой. Поэтому я считаю, что им не удалось получить у Спасского то, за чем они приходили.
– Это нереально. Глеб Александрович отдал бы все, включая свою жизнь, но не подставил бы детей и жену под пули.
– Что же они там искали? – мучился Сергей. – Для чего пытались выкрасть из больницы его мать? Не клад же нашел Спасский, который у него хотели отнять.
– И такое случается.
– Ай, брось.
Сергей разлил остатки водки, выпили не чокаясь. Покурили. Время близилось к часу ночи...
Проснувшись, Маргарита Назаровна некоторое время лежала, рассматривая непривычную обстановку, и вдруг услышала странные звуки, будто рубят дрова. При этом ударов топора не было слышно, но гортанные и короткие междометия звучали точно так же, как при рубке. С первой попытки ей не удалось подняться – неприятно потянул послеоперационный шов, но со второй Маргарита Назаровна встала с кровати, вышла во двор, заглянула за угол дома и вздрогнула. Мальчики били друг друга. Совсем немного ей времени понадобилось, чтобы успокоиться: это у них зарядка такая или развлечение. Сережа был помощней Рената, но тот, изловчившись (Маргарита Назаровна не поняла, как именно), повалил его и прижал к земле.
– Извините, мальчики, – сказала она, – я хотела спросить, где можно умыться?
Оба подскочили, подошли мокрые, словно под дождем побывали.
– Умыться? – переспросил Сергей. – Рядом с кухней есть комната с душем и умывальником. Да, Маргарита Назаровна, у вас же, наверное, диета. Вы скажите, что вам можно есть, мы купим.
– Мне все равно.
Она ушла в дом. Ренат заметил с сочувствием:
– Плохо ей, жизнь не мила.
– А ты молоток, – с изумлением похвалил его Сергей, уходя от жалостливой темы. – Навыки улучшил. Небось вкалываешь на тренажерах.
– Вкалываю, – хвастливо произнес Ренат. – На одних тренажерах навыков не приобретешь, я хожу в группу таэквандо. Мне надо быть в форме, но бегать по дорожкам или выжимать штангу я не могу, скучно. Серега, ты бы расспросил, что она знает о причинах гибели...
Он осекся, так как Сергей очень выразительно на него посмотрел, уперев руки в боки. Язвительно прозвучали и его слова:
– Какой умный! Кто из нас менеджер, а? Да еще «топ». Вот и топай к ней с расспросами. В твои профессиональные обязанности входит налаживать с людьми контакт, даже если они этого не хотят.
– Между прочим, ты тоже не продавцом булавок работаешь.
– Меня пристроил на теплое место дядя жены, – Сергей поднес указательный палец к носу Рената, давая понять, что спорить с ним не имеет смысла. – По сути, я дуб, как все вояки. Так что разговоры разговаривать доверяю тебе, а командовать буду я, по привычке. – И в довершение сказанного хлопнул его по спине ладонью.
Вылив друг на друга по два ведра воды, Сергей и Ренат нажарили яичницы с колбасой, а Маргарите Назаровне сварили яйца – это все, что им было известно о диете. Она ела неохотно, механически, пребывая в собственном закрытом мире, огороженном невидимой стеной. Казалось, она лишь выполняет обязанности, которые, в сущности, для нее неважны, как запрограммированный ритуал, не более. Сергей с Ренатом, украдкой наблюдая за ней, переглядывались, им было словно неловко из-за того, что не их коснулась беда. Оба понимали, что надо бы вести себя чуть-чуть непринужденней, сказать что-то ободряющее, но не могли. Хотелось уйти от этих скорбных глаз, от жалости, скребущей душу хуже кошки. Сергей взял чашку с чаем и вышел, бросив на ходу:
– Обычно убивают, когда хотят упредить опасный поворот событий, – высказал он свою точку зрения по поводу Спасского.
– На это же намекнул и Каюров, – сообщил Сергей, наливая по пятьдесят граммов. – Так и сказал: «Он крупно достал кого-то». Правда, это только его предположение.
– Но когда уничтожают всю семью, это может быть и месть.
– Или акт устрашения, – добавил Сергей. Выпили. – Причин может быть несколько. Знаешь, что меня озадачивает? Во-первых, зверский подход, как на войне без правил. Во-вторых, там что-то искали. В-третьих, Симу насиловали на глазах отца, потом его повесили... Что-то им от него было нужно.
– Даже если они получили то, что хотели, убийство всей семьи с их точки зрения оправдано: убирали свидетелей.
Сергей закурил. Уставившись в одну точку, он сосредоточился на своих мыслях. Не мешая ему, Ренат тоже достал из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой...
– А я думаю, они ничего не получили, – сказал Сергей.
– Ты бы разве не отдал, если б у тебя на глазах твою дочь?.. – возразил Ренат, хотя и вяло. В его представлении ничто не стоит человеческой жизни, тем более жизни родных людей.
– Попытаюсь объяснить. – Сергей сначала сидел к нему боком, теперь развернулся лицом. – К матери Глеба приходит незнакомая женщина, представившаяся работником социальной службы. С ходу сообщает, что сына Маргариты и всю семью убили. У старушки происходит сердечный приступ, ее откачивают, женщина в это время линяет.
– Понятно.
– А мне нет. Зачем добивать старуху?
– Похоже на месть...
– Зачем же ее пытались сегодня выкрасть? Накапал бабушке в стаканчик яду или дал таблеточку – и все дела. Никто не заподозрит, что ее отравили, полагаю, вскрытия не делали бы, а поставили б диагноз: умерла в результате психологической травмы. Дать таблеточку могла и незнакомка, что приходила к ней в больницу.
– А вдруг женщина действительно была работником социальной службы? Это черствые люди. К тому же предстоит захоронить целую семью, она пришла узнать, есть ли деньги на это мероприятие.
– Не знаю, мне так не кажется. Тетка не сказала точно, из какой она службы. А кому сегодня могла понадобиться Маргарита Назаровна?
– Убийцам.
– Зачем? Что она может знать о делах сына? Тем более таких, за которые платят жизнью. Думай, думай, Зяблик, ты же топ-менеджер, обязан уметь головой работать.
– У меня несколько иная сфера деятельности, – усмехнулся Ренат. – Спроси у этого... Кабана. Он знает.
– Обязательно спрошу, – зло процедил Сергей. – Но не странно ли: Маргарита Назаровна пролежала в больнице целую неделю после убийства, ее не трогали, вернее, пытались мягко убрать. И вдруг сегодня решили выкрасть.
У Рената не было идей, он пожал плечами:
– Наверное, ждали, когда сама умрет. Или стечение обстоятельств было не в их пользу.
– В любом случае, Маргарита Назаровна им понадобилась живой, а не мертвой. Поэтому я считаю, что им не удалось получить у Спасского то, за чем они приходили.
– Это нереально. Глеб Александрович отдал бы все, включая свою жизнь, но не подставил бы детей и жену под пули.
– Что же они там искали? – мучился Сергей. – Для чего пытались выкрасть из больницы его мать? Не клад же нашел Спасский, который у него хотели отнять.
– И такое случается.
– Ай, брось.
Сергей разлил остатки водки, выпили не чокаясь. Покурили. Время близилось к часу ночи...
Проснувшись, Маргарита Назаровна некоторое время лежала, рассматривая непривычную обстановку, и вдруг услышала странные звуки, будто рубят дрова. При этом ударов топора не было слышно, но гортанные и короткие междометия звучали точно так же, как при рубке. С первой попытки ей не удалось подняться – неприятно потянул послеоперационный шов, но со второй Маргарита Назаровна встала с кровати, вышла во двор, заглянула за угол дома и вздрогнула. Мальчики били друг друга. Совсем немного ей времени понадобилось, чтобы успокоиться: это у них зарядка такая или развлечение. Сережа был помощней Рената, но тот, изловчившись (Маргарита Назаровна не поняла, как именно), повалил его и прижал к земле.
– Извините, мальчики, – сказала она, – я хотела спросить, где можно умыться?
Оба подскочили, подошли мокрые, словно под дождем побывали.
– Умыться? – переспросил Сергей. – Рядом с кухней есть комната с душем и умывальником. Да, Маргарита Назаровна, у вас же, наверное, диета. Вы скажите, что вам можно есть, мы купим.
– Мне все равно.
Она ушла в дом. Ренат заметил с сочувствием:
– Плохо ей, жизнь не мила.
– А ты молоток, – с изумлением похвалил его Сергей, уходя от жалостливой темы. – Навыки улучшил. Небось вкалываешь на тренажерах.
– Вкалываю, – хвастливо произнес Ренат. – На одних тренажерах навыков не приобретешь, я хожу в группу таэквандо. Мне надо быть в форме, но бегать по дорожкам или выжимать штангу я не могу, скучно. Серега, ты бы расспросил, что она знает о причинах гибели...
Он осекся, так как Сергей очень выразительно на него посмотрел, уперев руки в боки. Язвительно прозвучали и его слова:
– Какой умный! Кто из нас менеджер, а? Да еще «топ». Вот и топай к ней с расспросами. В твои профессиональные обязанности входит налаживать с людьми контакт, даже если они этого не хотят.
– Между прочим, ты тоже не продавцом булавок работаешь.
– Меня пристроил на теплое место дядя жены, – Сергей поднес указательный палец к носу Рената, давая понять, что спорить с ним не имеет смысла. – По сути, я дуб, как все вояки. Так что разговоры разговаривать доверяю тебе, а командовать буду я, по привычке. – И в довершение сказанного хлопнул его по спине ладонью.
Вылив друг на друга по два ведра воды, Сергей и Ренат нажарили яичницы с колбасой, а Маргарите Назаровне сварили яйца – это все, что им было известно о диете. Она ела неохотно, механически, пребывая в собственном закрытом мире, огороженном невидимой стеной. Казалось, она лишь выполняет обязанности, которые, в сущности, для нее неважны, как запрограммированный ритуал, не более. Сергей с Ренатом, украдкой наблюдая за ней, переглядывались, им было словно неловко из-за того, что не их коснулась беда. Оба понимали, что надо бы вести себя чуть-чуть непринужденней, сказать что-то ободряющее, но не могли. Хотелось уйти от этих скорбных глаз, от жалости, скребущей душу хуже кошки. Сергей взял чашку с чаем и вышел, бросив на ходу:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента