Соболева Лариса. Злодеи-чародеи

   – Сколько вам понадобится времени?
   – Да часика с головой хватит, но – не менее.
   – Многовато. В таком случае вытаскивайте гроб наверх!
   Полицейский выбрался из ямы, размотал веревки, заготовленные заранее в участке, спустил их вниз. Гроб подцепили на веревки, поднатужились и вытянули его, спустив на земляной холмик.
   – Сказано – барышня тута, – утирая лицо рукавом рубашки, сказал один из полицейских. – Легка, видать, кушала мало. Недавно свояченицу мою хоронили, так шесть мужиков еле донесли ее, одно – менялись с другими.
   Чиркун подошел, уставился с полнейшим равнодушием на гроб, и в это время Зыбин скомандовал:
   – Открывайте!
   Острыми лезвиями лопат полицейские поддели крышку гроба, отсоединили ее и убрали куда-то в сторонку. Зыбин подался всем корпусом к гробу, невольно вытаращив глаза. Собственно, и анатом тоже был премного озадачен, как и полицейские, почесывавшие в затылках…
   – Ежели кто из вас об том проговорится – удавлю собственными руками! – пригрозил Зыбин всем без исключения.

5

   – Опять бабушка Марго и пыльный, побитый молью девятнадцатый век? – раздалось возле ее уха.
   – А! – вскрикнула София, подпрыгнув на месте как ужаленная. Оглянулась – муж! Она схватилась за грудь, словно удерживая скачущее сердце, и не хуже своей прапрабабушки Марго выпалила тираду – без пауз: – Борька! Я тебя убью! Пишу про покойников, кругом ночь, а тут – ты! Сколько раз я тебе говорила: не подкрадывайся так ко мне! Ты специально, да?! Хочешь, чтобы я умерла?
   – Что ты несешь? – сморщился он, падая в кресло и вытягивая ноги. – Я нормально вошел, а вовсе не подкрадывался…
   – Всегда ты говоришь, будто не подкрадывался, но почему-то все одно и то же случается каждый раз! Надоело мне твое вранье.
   – Я не вру, просто ты вся целиком улетаешь в свои романы, здесь-то от тебя ничего и не остается, поэтому и не слышишь шагов. Днем она работает в ментовке (милицию и работу своей супруги муж Софии не любил), ночью пишет книжки (книжки он тоже не любил)…
   – Ты днем тоже сидишь на работе, – София поняла, куда он клонит.
   – …а на меня у тебя вообще не остается времени!
   – И ты не тратишь свое время на меня!
   – Не понимаю, у тебя же есть все, чего еще тебе надо? – завел он старую песню, хорошо хоть не на повышенных тонах.
   – Боря, когда у человека есть все, он обычно теряет нечто для него важное, причем безвозвратно.
   – Что именно?
   – Например, себя! Тебе этого понять не дано, потому что терять себя обязаны все другие, но только не ты.
   Она высказалась в мирном тоне, так что нельзя было бы придраться ни к слову, ни к эмоциям. Но под этим миром «считывалось» полнейшее ее равнодушие, внутренний холод, а это никак не могло устроить Бориса, привыкшего быть всеобщим идолом.
   – Брось умствовать, – в отличие от нее, Борис уже несколько взвинтился. – Тебе захотелось мировой славы и общественного восхищения? Ну, посмотри же, София, на себя в зеркало… (Нет-нет, Борька ее вовсе не оскорблял, он скорее страдал.) Писатель – это звучит солидно, внушительно, мощно! Например, идет мужчина… маститый такой, крупняк… и сразу видно: писатель. Но появляешься ты – эдакий стебелек с челочкой (это весьма иронично прозвучало), и штамп можно сразу ставить: ты – кто угодно, но не писатель! Понимаешь, слабовата ты для этой роли. Тебе стоит хотя бы поправиться, килограммов на двадцать…
   – Ну да, конечно, тогда при моем росте я превращусь в кадушку, и никто в мою сторону и не посмотрит – ты на это надеешься, да?
   – Кстати, где же твоя слава? Ее нет! И денег, достойных этому наименованию – «писатель», тоже нет.
   – Во всяком случае, мне не приходится клянчить их у тебя, а потом давать тебе же отчет, куда я потратила твои деньги! Это противно. Не заговаривай мне зубы, я твои методы знаю. Боря, уже половина второго ночи, ты не считаешь нужным объяснить мне, где ты был?
   Ох, Борька… огурчик с грядки! Холеный, самодовольный, уверенный в себе и одновременно – мальчик, психология-то у него чисто мальчишеская: мне, мне и еще раз мне, потому что я – главный. Смешно! Он протянул ей свой сотовый со словами:
   – Позвони на пост охраны, пусть лучше не я тебе скажу, где я был. Даже не поинтересовалась, что у меня случилось, почему я задержался, голоден ли!
   София улыбнулась, подперев щеку ладонью. Ее умиляла эта его манера – нападать, вызывать в других чувство вины, когда у самого-то рыльце в пушку. Разумеется, она не взяла телефон и не стала звонить охранникам офисного здания: с ними ведь всегда возможно договориться. Сейчас София смотрела на этого большого ребенка – Борю – с чувством легкой досады: пенять-то ей не на кого, изначально она сама испортила мужа своей любовью, рабской преданностью ему, угодливостью, покорностью… Исправить его невозможно, впрочем, София уже и не хотела его исправлять, но только сегодня у нее сформировалось четкое желание – покончить со своей семейной жизнью раз и навсегда, как ей давно советовал папа.
   – Я же вижу, что ты не голоден, – спокойно сказала она. – Иди, я еще посижу.
   – Скоро ты свалишься, нельзя же спать только четыре часа в сутки! – Он ушел было, но тут же вернулся: – Запомни, ты у меня – одна!
   Борис чмокнул ее в шею. В его заботе и в этом благодарном, но вовсе не волнующем поцелуе просматривалось эдакое примитивное заискивание перед «мамочкой» со стороны маленького шкодника, милого проказника. И выражение лица его при этом было такое преданное, любящее… Самое смешное – он действительно любил Софию, не хотел ее потерять, он ее и не отпустит; а в двух кратких словах их совместную жизнь можно назвать только так – бытовой идиотизм. Ну, как говорится, хоть живут они без драк!
 
   – А я сразу поняла: не она – убийца…
   – Стоп, София, – оборвал ее Артем, открывая очередную дверь. – Не делай таких скоропалительных выводов. Сейчас ты послушаешь нашего «психа» (так он называл врача-психиатра), но я тебя очень прошу: ни звука!
   – Мне льстит, что Денисович и меня пригласил.
   – Ну, – протянул Артем, – он же к тебе неравнодушен.
   – Глупости!
   – Ты не так меня поняла, я имел в виду, что Денисович любит тебя, как папа родной, с тех самых пор, когда мы выводили на тебя, как на живца, того маньяка. Входи.
   София вошла в кабинет. Ким Денисович представил ее какому-то незнакомому человеку с непроницаемым лицом фантома (или фанатика), предпенсионного возраста:
   – Это – наша гордость, работает у нас в пресс-службе и пишет книги, которые издают в Москве, – София!
   – Да? – «господин фантом» развернулся, чтобы еще раз, повнимательнее, посмотреть на Софию. – Что же вы пишете?
   – Чтиво, – усаживаясь в углу, скромно сказала она. – Детективы.
   Артем хотел было сесть поближе к шефу, но она успела схватить его за руку и слегка потянуть к себе, то есть на свободный стул – дескать, садись рядом со мной.
   – София хорошие книжки пишет, мне они нравятся! – категоричным тоном заявил Ким Денисович, словно с ним кто-то спорил. – А это – Маркел Кузьмич, он поможет нам разобраться с подозреваемой. Итак… А где же наш следователь?
   – Я здесь! – в кабинет влетел взмыленный Валентин и прямо у порога упал на стул. – Прошу прощения за опоздание, машина сломалась.
   – Артем, давай, только коротко, – отдал команду Денисович.
   Взгляд Артема, предназначенный Софии, означал: придется тебе потерпеть и посидеть в уголке одной. Он поднялся, подошел к своему начальнику, открыл блокнот, в котором набросал план, и начал:
   – Первое: та кровь на теле девчонки…
   – Ее зовут Алина, – вставил Маркел Кузьмич.
   – Она вам сообщила свое имя? – удивился опер.
   – Я заставил ее назвать мне свое имя.
   – Ну, тогда – на Алине была кровь Усманова, это уже определено экспертизой. В ее же крови на тот момент, когда девушку привезли в больницу, нашли следы незначительной дозы алкоголя – и все, никаких наркотиков. Отпечатки ладоней и пальцев в квартире оставила тоже она, но вот она ли убила – это вопрос до сих пор открытый. Сейчас объясню вам, почему. Вчерашние два трупа повторяют обстоятельства убийства Усманова. Первое: лезвием бритвы перерезали горло Яминой, только в первом случае складную бритву оставили на кровати, а во втором ее обнаружили под рукой парня, спрыгнувшего с балкона. Второе: парень, как и Алина, оставил в квартире Яминой полный набор своих кровавых отпечатков, вплоть до следов ступней. Третье: они оба, эта Алина и парень, очутились на улице раздетыми, но в квартирах убитых никаких вещей, принадлежавших им, мы не обнаружили. Они не могли прийти к своим хозяевам практически голыми, значит, вещи Алины и парня кто-то вынес из квартир убитых. Четвертое: личности обоих подозреваемых до сих пор не установлены. Пятое: в крови парня – небольшая доза алкоголя, и более ничего. Шестое: мотивы обоих убийств неизвестны, версий нет…
   – Достаточно, – поднял руку Ким Денисович.
   – Я еще не все довел до вашего сведения, – ослушался его Артем. – Налицо мы имеем вот что: спланированные заранее кем-то убийства, в которых оба подозреваемых скорее являются свидетелями. Но один такой свидетель погиб, экспертизой не установлено, сам ли он выпрыгнул или ему помогли. А вот Алина мне рассказала, будто она убежала, испугавшись чего-то…
   – Смерти, – закончил Маркел Кузьмич. – Своей смерти!
   – Да, наверное… Поэтому я предполагаю, что и парень убегал от смерти, в панике он не соображал, куда идет, а также не рассчитал расстояние до земли и погиб.
   – Я согласен с Артемом, – подал голос Валентин.
   – Значит, – принялся подводить итоги Ким Денисович, – по твоей версии выходит, что в обеих квартирах побывал один и тот же убийца?
   – Точно, – согласно кивнул Артем. – Мне кажется, он был не один: их как минимум двое.
   – А как же они оставили в живых свидетельницу? Алину эту?
   – Не знаю, – развел руками опер. – В том-то и дело, что Алина и парень должны были, по всем показателям, стать в глазах следствия неоспоримыми убийцами. У меня такое ощущение, будто их к этому и готовили… Но получилось все так грубо… и нелепо. Только идиоту не придет в голову, что оба эти убийства – одних рук дело! У меня все.
   – У нас свидетельница и подозреваемая в одном лице, – вздохнул Денисович. – Но у нее поехала крыша.
   – Если б я с такой же уверенностью мог поставить диагноз. – Это было чистосердечное признание, что сей знаток психов далеко не все о них знает. – Дело в том, что Алина вполне могла совершить первое убийство.
   У Софии непроизвольно вырвалось – в защиту девочки:
   – Она выглядит слишком беспомощной для убийцы, к тому же с памятью у нее проблемы, она патологически всех боится…
   Не привлекая к себе внимания, Артем взял ее за кисть и крепко сжал. София вспомнила, что она дала обет молчания, и опустила голову, слушая Маркела Кузьмича.
   – Повторяю: Алина могла совершить убийство, находясь при этом в сумеречном состоянии сознания, для этого состояния характерно расстройство сознания – при сохранении возможности действовать – и последующее выпадение из памяти человека чего-либо им совершенного. При этом восприятие внешнего мира затруднено и происходит обрывочно, неясно, как бы в сумерках. Больной не ориентируется в окружающем, случается, у него возникают обрывочные, бредовые, неясные для него самого идеи, галлюцинации и двигательное возбуждение. Иногда эти симптомы отсутствуют, зато на первый план выступают заторможенность, растерянность, неупорядоченные бессмысленные действия, которые также в дальнейшем выпадают из памяти больного. Должен обратить ваше внимание и вот на что: психогенные сумеречные состояния возникают в результате сильных психических потрясений. Похоже это на ваш случай?
   – Один к одному, – согласился Артем и посмотрел на Софию, проверяя ее реакцию. Она поджала губы, что означало несогласие с версией врача. Артем махнул рукой – мол, ты безнадежна – и задал вопрос Маркелу Кузьмичу:
   – А причиной этого психического потрясения не могло стать первое наше убийство, совершенное при ней?
   – Могло, – не стал отрицать тот. – Еще реже встречается в практике судебно-психиатрической экспертизы патологическое просоночное состояние больного. Это своеобразное расстройство в форме крайне трудного, замедленного, то есть растянутого во времени, пробуждения после глубокого сна. Пробуждение происходит неравномерно, оно носит частичный характер, захватывает в первую очередь низшие функции, например моторно-двигательные, в то же время высшие функции, я имею в виду психические, остаются не полностью пробужденными. Патологически замедленный переход от сна к бодрствованию сопровождается у человека расстройством сознания, искаженным восприятием окружающего мира, переплетающимся со сновидениями, иллюзорными и даже бредовыми переживаниями с кратковременными галлюцинациями. Представляете, что способен сотворить человек в подобном состоянии? Но самое любопытное, что он ничего не будет помнить!
   – Я так и не понял, который вариант – наш? – спросил Денисович, ему слушать всю эту лабуду было неинтересно, он был сторонником конкретностей, простоты и ясности.
   – Так ведь и я не понял, – усмехнулся Маркел Кузьмич. – Нужно время, необходимо провести полное обследование Алины, это не делается быстро.
   – А под воздействием гипноза она не могла бы совершить убийство? – вдруг осенило Валентина.
   – Сложнейший вопрос, на который я затрудняюсь ответить, потому что, чем глубже я изучаю человеческую психику, тем больше понимаю: ни черта мы о себе сами не знаем, – вторично признался Маркел Кузьмич. Однако он уже крепко сел на своего конька и с воодушевлением продолжал: – Но случай исключительный, поэтому давайте разбираться вместе, раз уж мы затронули и гипнотический транс. У человека есть в мозге два полушария – левое и правое. В мозге выделяют кору головного мозга, толщиной примерно около четырех миллиметров, и подкорковые (сублиминальные) глубинные структуры. Поверхность самой коры и эти глубинные структуры разбиты на участки, управляющие различными функциями организма. Кора головного мозга обеспечивает физиологию сознательной жизни (то есть осознавание реальной действительности), а подкорковые, сублиминальные, слои мозга – бессознательную деятельность…
   М-да, пару часов послушаешь этого интеллигентного дядечку – и прямиком в психушку поедешь, на лечение, если успеешь сообразить, что тебе срочно требуется подлечиться. София решила так: если ей понадобится консультация, она поедет к Маркелу и душу из него вытрясет, но слушать сейчас весь этот бред… увольте! На чем там она в своем романе остановилась? Ах да: Зыбин надумал ночью раскопать могилу…

Продолжение,
которое она накатает позже

   Дом затих. В связи с последними событиями, когда мертвая Элиза якобы пришла сюда и забрала деньги, этот дом по ночам теперь казался зловещим. Но именно сейчас, слушая тишину, Марго пришла в голову великолепная идея. Она взяла подсвечник и босиком, чтобы никто не услышал ее шагов, выскользнула в коридор. Однако тишина вокруг стояла какая-то адская, страшная, заставлявшая тревожно постукивать ее сердце. А Марго, если уж что-то надумала, не в состоянии была остановиться.
   На цыпочках она добежала до комнаты Элизы, взялась за ручку двери и замерла. Вдруг она сейчас войдет в комнату умершей девушки, а там… Элиза! Справится ли с собой Марго, не дрогнет ли она? Разумеется, она дрогнет, у нее уже заранее холодные мурашки стайкой разбежались по всему телу – ведь не с живым же человеком она встретится!
   Некоторое время она боролась с искушением войти в комнату и ужасом перед непонятным явлением. А если ей вначале просто слегка приоткрыть дверь и, не заходя, одним глазком заглянуть внутрь? Если она Элизу… увидит – поднимет шум на весь дом, домашние сбегутся и поймают этого призрака… Правда, еще никому не удавалось сцапать призрака, а вот объяснений самой Марго впоследствии не избежать. Зачем она ночью пошла в комнату мертвой девушки, что ей здесь понадобилось? И что ей отвечать?
   – Ай, потом придумаю, – шепотом сказала Марго и…
   Дверь оказалась запертой на ключ – какая досада! Марго побежала к себе, забралась под одеяло и задрожала. Без Дуняши тут не обойтись, горничная должна знать, где хранится ключ от комнаты Элизы.
   А ветер выл поистине чудовищно, он набрасывался на дом, как зверь, даже стекла в окнах дребезжали. Как там сейчас Зыбин – на кладбище? Нет, в такую погоду он вряд ли соизволит копать, при всем своем уме и прочих талантах, Виссарион Фомич весьма ленив. И все же завтра с утра она поедет к нему! Только вот все ей не спалось, а ночь – это время, которое проходит незаметно, только когда спишь.
 
   – Элиза?!! – вырвалось у Виктóра.
   Безусловно, она услышала его возглас, однако не остановилась, не оглянулась, а продолжала идти в прежнем темпе вдоль улицы, и стук ее каблучков разносил, рассеивал ветер. Виктóр с трудом пришел в себя; ему захотелось посмотреть на ее лицо еще разок, ведь не исключено, что он просто обознался. Князь нагнал девушку быстро, опередил ее и обернулся.
   – Элиза!!! – вновь вскрикнул Виктóр потерянным голосом.
   Поскольку он загородил ей дорогу, Элиза вынужденно остановилась и, глядя исподлобья на князя, хмуро произнесла:
   – Дайте мне пройти.
   – Элиза… Это невозможно! Тебя ведь больше нет!!!
   – Уйдите!
   – Стой, стой, Элиза! – не дал ей обойти себя Виктóр, вновь загородив девушке дорогу. – Скажи мне, это ты?! – Она сделала новую попытку обойти его, но Виктóр схватил ее за плечи. – Нет, ты не уйдешь! Сначала ты объяснишь мне, что все это значит!
   – Как вы смеете! Я вас не знаю!
   Элиза ударила его по щеке, но Виктóр пребывал в состоянии такого потрясения, что, ударь она его хоть палкой, да хоть пудовым молотом, вряд ли он это почувствовал бы. Князь только сильнее сжал плечи девушки и все вглядывался в ее лицо, не веря своим глазам…
 
   Дуняша резко затянула шнурки на корсете, и Марго невольно ойкнула.
   – Прошу прощения, – пролепетала девушка.
   – Да уж потерплю… Кто только придумал эти корсеты?! Явно мужчина, чтобы женщины мучились ежесекундно. Их сиятельства уже проснулись?
   – У нас так рано господа не встают, одна прислуга.
   – Какая жалость, а мне надобно ехать! Что ж, выпью чаю и поеду. Подай платье. – Кажется, настала пора коснуться темы, ради прояснения которой Марго и осталась здесь на ночь. – Скажи, Дуняша, ты скучаешь по Элизе?
   – А то, – вздохнула девушка, помогая ей надеть траурное платье. – Элиза Алексеевна были добрая! Поверить не могу, что их не стало.
   – Послушай… – Марго повернулась к ней лицом. – А то, что рассказывали нянька и сторож, будто Элиза приходила в дом…
   – Ежели то не враки, страх-то какой! – перекрестилась Дуняшка. – Я теперь, как свечереет, одна и шагу лишнего боюсь ступить.
   – Полно тебе, глупая. Сама говорила – Элиза доброй барышней была, отчего же ее надо бояться?
   – Так ведь покойница!
   – Не бойся, кто плохого не сделал Элизе, тому бояться нечего, а вот кто ей навредил… – Марго умело подогревала суеверные страхи в душе у Дуняши: у той глаза стали совсем круглыми, брови сложились домиком. – Думаю, мается она в своей загробной жизни, потому и ходит, обидчика своего ищет.
   – Неужто правда?! – обомлела Дуняша. – Так ведь в доме ее никто не обижал, все барышню нашу любили…
   – Стало быть, есть и те, кто ее обижал, – вне дома? Ты знаешь, кто это?
   От проницательной Марго не ускользнуло, что девушка замялась, оттого и потупилась – лгать она явно не умела, глядя прямо в лицо ее сиятельства.
   – Отчего не хочешь мне сказать? – с ласковыми интонациями спросила графиня. – Я же вижу, ты знаешь…
   – А как барышня на меня рассердятся и станут по ночам ко мне приходить? Я ж умру на месте!
   – Глупая! Обида, нанесенная ей при жизни, – вот что ее тревожит после смерти! – В находчивости Марго было не отказать. – А сейчас она не слышит нас. Ну, говори же! Возможно, Элиза и умерла-то от нанесенной ей обиды.
   – Насчет обид мне неведомо, но барышня страдали-с очень…
   – Страдала? Из-за чего?
   – Любовь с ними приключилась, – шепнула горничная.
   – Любовь?! – О, как это щемящее чувство было знакомо Марго, оно действительно приносит страдания, когда нет рядом с тобою того, кого ты любишь. – Но за Элизой был присмотр, одну ее не отпускали из дому.
   – А вы будто не знаете, что лазейку завсегда можно отыскать, коль душа на волю рвется?
   – Она убегала из дому на свидания?
   – Убегали-с, – опустила голову Дуняша. Ну, уж тут все – яснее ясного!
   – А ты помогала ей, не так ли? – Девушка еще ниже опустила голову. – Отчего же она так страдала? Судя по тому, что Элиза бегала на свидания, любовь у нее была взаимной.
   – Так, да не так! Поначалу барышня расцвели, а потом все тухли, тухли… Плакали часто. Однажды попросили меня отнести записку князю Виктóру, а опосля мы с нею отправились к нему на свидание, а домашним сказали – за покупками, мол, идем. Барышня просили князя Виктóра разорвать ихнюю помолвку, а он – отказался.
   – Даже до этого дошло?! Немудрено, что Виктóр отказался, приданое за Элизой было обещано завидное… Но кто же он, тот, кого она полюбила? Как его имя?
   – Не знаю-с…
   Лицо Марго стало строгим, не терпящим лжи, и Дуняше пришлось с жаром доказывать, что она честна с графиней:
   – Христом Богом клянусь, не знаю я! Ни разу не видала его. Бывало, я записки от барышни носила в трактир, что на Полежаевской…
   – В эдакое скверное место? – изумилась Марго.
   – Отдавала их половому по имени Оська, а он, ежели было что для барышни, мне письмецо вручал. Вот и все!
   – Ну-ка, честно мне ответь: на их свидания с нею ты вместе тоже ездила?
   – Ездила, – призналась Дуняша со слезой в голосе. – Я в карете оставалась, а барышня в другую карету пересаживались. Вы уж не говорите никому…
   – Не скажу, не скажу, не бойся, – заверила ее Марго. – А на той карете, в которую садилась Элиза, были какие-нибудь знаки, вензеля, украшения?
   – Не было ничего. Нешто вы думаете, меня любопытство не разбирало? Я и так, и эдак присматривалась, нарочно выходила и близехонько так к карете ихней гуляла, но не видала, кто с ними там был, с барышней Элизой.
   Теперь Марго требовалось обдумать эти новости; их было немало, и важно было не упустить какие-то мелочи, все запомнить. Ко всему прочему, девушку требовалось сделать своей добровольной сообщницей, следовательно, не напирать на нее сильно, иначе она замкнется. Дуняша должна видеть в мотивах действий Марго родственную доброжелательность и обеспокоенность, а не любопытство женщины, обожающей сплетни, тогда девушка раскроется и станет ей помогать.
   – Поди, Дуняша, – сказала мягко графиня, – прикажи запрягать лошадей, а я покуда чаю изопью…
 
   Виссарион Фомич, будучи в скверном настроении, вызвал сыщиков, а тут и ее сиятельство пожаловали-с. Не заставлять же ждать столь значимую особу! И он выгнал сыщиков вон, сел, скрестил руки, локти уложил на стол, нахохлился…
   – Доброе утро, Виссарион Фомич.
   – Мое почтение, – пробубнил он, почти не раскрывая рта.
   – Что я вижу – вы не в духе?
   Марго неплохо уже изучила характер Зыбина, что говорило о ее наблюдательности и уме, а умная женщина, по мнению Зыбина, это сущее наказание!
   – Как почивали? – пробурчал он дежурную «любезность» таким тоном, будто спросил: «Отчего вы не умерли во сне?»
   – Худо, сударь. – Она присела на стул, своим внешним видом вовсе не соответствуя определению «худо», так как была она свежа и блистала молодостью, тем вызывая невольную зависть даже у него, у старика Зыбина. – Что скажете? Вчера так лютовал ветер, впрочем, и сегодня он не утих. Я переживала за вас! Вы провели… раскопки?
   – Провел, провел, – громко засопел он.
   – А что такое? – насторожилась Марго. – Вы не удовлетворены?
   – Совершенно не удовлетворен-с! М-да.
   – Что же вас так расстроило, Виссарион Фомич? – продолжала допытываться любознательная графиня.
   Зыбин весь раздулся от изрядного недовольства, его нижняя губа уже буквально касалась подбородка, лохматые брови словно бы срослись в один пучок, он взирал на поверхность стола, будто и не услышал вопроса графини. Марго догадалась: он не хочет ей ничего говорить, значит, случилось нечто непредвиденное.
   – Ежели вы боитесь… – вкрадчиво начала она.
   – Боюсь, – с вызовом сказал он. – Боюсь разглашения тайны!
   Чтобы она поддалась глупому чувству обиды и ушла, вновь только-только соприкоснувшись с сею загадкою? Никогда!
   – По-моему, я не давала вам повода не доверять мне! – дерзко проговорила Марго: пора уж и на место поставить этого упрямца. – Какие же между нами могут быть тайны? Разве я не была вам верной помощницей, когда вы искали Камелию?
   Зыбин терпеть не мог баб – пардон, дам! – вмешивающихся в мужские дела. Он полагал, что уже натешилась графинька следствием в прошлый раз, и довольно с нее, теперь она займется своими булавками да шляпками. Но затруднение состояло в том, что Зыбин прекрасно понимал: и в этом случае без помощи Маргариты Аристарховны ему будет крайне трудно во всей этой чертовщине разобраться. Это его злило. От ощущения своего бессилия и в сердцах Виссарион Фомич гулко ударил своими пальцами-обрубками по столу, прорычав:
   – Подсуропили же вы мне дельце, сударыня! Худшего на моей памяти я и не припомню-с!
   – Да что же случилось, господи?! – захлопала ресницами Марго. – Не пугайте меня! Вы нашли то, что искали?
   – Не нашел-с!
   – Как это понимать? – Она ожидала всего, чего угодно, но не…
   – В гробу ваша покойница… не покоилась! – рявкнул он.
   Марго непроизвольно ахнула. После таких новостей люди, бывает, и чувств лишаются, особенно женщины, но графиня Ростовцева была отнюдь не экзальтированной особой. Именно крепость и сила ее характера, достойная мужчины, вызывала в Зыбине уважение к ней, которое он тщательно от Марго скрывал. Но менять свои привычки, становиться сладеньким «галантом» и щелкать каблуками перед светской штучкой – это не для него! Раз уж сия мадама ввязывается в то, что приличной даме совершенно не придет на ум, пусть и терпит – чем она лучше других?
   – То есть… ее там не было? – уточнила Марго, не понимая смысла его слов. – А… простите, куда же Элиза подевалась?
   – И мне хотелось бы сие знать, ох как хотелось бы!
   – То есть… вы вскрыли пустой гроб?! – никак не могла поверить она.
   – Все так, в точности, сударыня! Однако не совсем уж гроб был пуст: там лежали подушка, флердоранж, покрывало, но – отнюдь не тело вашей родственницы. Да-с!
   – Я была на ее похоронах…
   – Знаю, знаю, – махнул он рукой. Заметив неестественную бледность графини, Виссарион Фомич пожалел ее: – Водички вам налить?
   – Пожалуй…
   Зыбин наполнил стакан водой из графина. Пришлось ему встать из-за стола и поднести стакан ее сиятельству. Она отпила несколько глотков, стакан ему не вернула, опустила его на колени и задумалась.
   – Творится нечто весьма невероятное, сударыня, – расхаживая по кабинету и заложив руки за спину, принялся рассуждать Зыбин. – Покойникам надлежит лежать в гробах, а они их покидают! Да-с, покидают! А скажите мне, каким образом они покидают свои гробы, крепко забитые гвоздями?! Как они выбираются из-под толщи земли? Не знаете-с? Вот и я не знаю! Чепуху эту про призраков, мистику и прочую чертовщину я не признаю, стало быть, это что ж такое?!
   – И что же? – подала робкий голос Марго.
   – Узнáю! Выведаю! – прорычал вторично Зыбин, не имея в запасе каких-либо вразумительных объяснений. – Поверьте, мадам, я все узнáю. И тогда… – потряс он кулаком в воздухе, а кулачок у него был – дай бог каждому! – Всех этих призраков с привидениями в острог засажу! В кандалы их закую, чтоб другим неповадно было-с!
   – А сейчас что вы намерены делать?
   – Могилу надобно раскопать, – с достоинством ответил он. – Сегодня же.
   – Могилу? Еще одну?! Чью же?
   – Господина Загурского.
   Пропустить вторично сей знаменательный миг, когда у нее появилась возможность самой заглянуть в гроб исчезнувшего трупа?! Зыбину не удастся в этот раз оставить ее в городе, чтобы она мучилась неизвестностью до следующего утра! Марго так и подскочила – главное, не дать ему слова вставить:
   – Голубчик, Виссарион Фомич, возьмите меня с собой! Я вам не помешаю, посижу в сторонке, в карете… Кстати! А как вы собираетесь добираться до имения Загурских? Неужто в коляске? Так ведь сейчас холодно, вам будет неудобно, весна нынче отнюдь не радует нас теплом. А если еще и дождь примется? Почту за честь сопровождать вас в моей карете! И потом, Виссарион Фомич, дело это – такое загадочное, такое необычное, к тому же оно вновь касается гранями своими сфер высшего света! Я вам пригожусь, вы ведь помните, что от меня-то уж побольше вам пользы бывало, чем от ваших дураков-сыщиков! Да и что вы там найдете? Пустой гроб? Я уверена: Загурского в его могиле не окажется, как и Элизы! В котором часу мы выезжаем?
   Ну и скорчил же он в ответ на ее пламенную речь физиономию – смех, да и только! Губы расквасил, в глазах – тоска, брови – скорбные, а бакенбарды… страшнее этих бакенбардов его лишь полное облысение! И выговорил обреченным таким тоном, словно ему предстояло самолично в кандалы заковаться:
   – Ввечеру-с. Часов в пять, чтоб засветло прибыть на место.
   – Буду! Обязательно буду! Благодарю вас, Виссарион Фомич, вы так милы! Прощайте.