Солнцев Роман. Иностранцы

   - Раскулачивают?.. - помог Платон и добродушно ухмыльнулся на редкость здоровыми, белыми зубами. - Да не-е!.. Это уж по пьянке... было раз иль два... из зависти... примерно так... - И толкнул Генку в бок. - В Щетинино? На центральной ферме?
   Генка открыл белесые, словно замазанные сметаной, глаза.
   - А х.. ли?.. Дружки начальников, по блату всего себе нахватали...
   - Это наши деньги! - завизжал Павел Иванович. - Прихватизировали даже пристани на Енисее... золотые рудники...
   - Но разве можно жечь?.. - изумился, всплескивая руками, иностранец.
   - Лесу много... - охотно заговорил Платон. - С самолета смотрел на Сибирь? Тайга до Японии. Но, конечно, лучше не жечь.
   Вам-то в Англии хорошо - из камня все. А у нас и церкви деревянные... - Но более не дождавшись от хозяина каких либо слов,
   Платон помолчал, закрыл рот, тяжело поднялся и вздернул за шкирку поэта и бывшего капитана. - Ну, сказали спасибо и пошли? А то еще испугается, решит - алкоголики и не пригласит больше никогда!
   - Почему?! - удивился нехотя Френсис. - Заходите. Интересно было поговорить.
   - Вы слышали?! - спросил Платон у своих спутников, не вы пуская их из темных широких лап. - Приглашает! Пожалуй, и зайдем. Может, Федя еще научит нас снова труд любить, поверить в жизнь...
   Павел Иванович вдруг припал к Платону и зарыдал, как ребенок. Тот, отчески обняв его за плечи, повел в сторону выходной двери - в ночь, в метель. Генка "Есенин", окончательно проснувшись, обернулся к хозяину - стоял, моргая, пытаясь, видимо, придумать срочно что-нибудь остроумное, но не смог. Только как можно более гордо и таинственно ухмыльнулся и, чтобы не сверзиться, затопал боком с крыльца вниз, на смутный снег...
   Проследив из сеней, что гости, наконец, ушли за ворота,
   Френсис повернул рычаг, и калитка заперлась. Френсис потянул за кольцо с проволокой - в дальнем углу поместья открылась дверца конуры, и позванивая цепью, потягиваясь, вышел во двор для несения службы пес Фальстаф.
   Френсис распахнул форточки в столовой, принялся мыть с мылом стаканы, когда зашла жена. Морщась, она укоризненно сказала:
   - Зачем, зачем ты их еще раз пригласил?!
   Муж вздохнул и развел руками.
   - О, интеллигенция!.. - принялась ходить-бегать по комнате Элли. - Напоил раз - и выгони к черту! Эту пошлость выслушивать ... они же привыкнут... Думаешь, благодарностью отплатят? Заборы твои не будут осквернять? И зачем про пожары спрашивал? Могут удивиться, запомнить и еще начнут изображать верных сторожей...
   - No! У них нет памяти.
   - Они хитрее, чем ты думаешь...
   Френсис, жалобно скривившись, протирал голубеньким платком очки.
   3.
   Конечно, не миновало и недели - они снова заявились ввечеру, эти три бездельника. Как раз вызвездило, грянул ранний сибирский мороз, да не 5-7 градусов, а все 20 (такое случается в урочищах Предсаянья), и скрип от шагов на снегу далеко разносился. Впрочем, уже и в среду, и в четверг за воротами кто-то переминался и курил (пес во дворе пару раз рявкнул), но в звонок не позвонили. Может быть, испугались гнева хозяйки, которая строчила на электрической пишущей машинке? Повздыхав, условились выждать еще немного, чтобы получился хоть небольшой, но круглый срок? И вот именно опять в субботу - только хотел было Френсис после бани размягченно послушать музыку и испить подогретого красного вина - задребезжал звонок.
   - О!.. - только и выдохнула хозяйка. - О!.. Может быть, сделать вид, что спать легли?
   - Свет горит, - пробормотал хозяин.
   - Ну, иди, иди. Встречай дорогих гостей.
   С виноватым видом, накинув куртку с башлыком, привычно согнувшись из-за высокого своего роста, Френсис спустился по винтовой лестнице в сени. Рычаг щелкнул - калитка вдали распахнулась.
   Три сизые тени, убедившись, что красноязыкий Фальстаф точно в конуре, медленно ступили во двор и, поднимая колени, как бы стараясь меньше шуметь, закрыли за собой калитку.
   Френсис высился на крыльце, улыбаясь, как истинный джентльмен, который рад новым своим друзьям:
   - Проходите! - Кажется, он уже лучше говорил по-русски, что тут же отметил умный Платон. Френсис употребил местное слово. - Зазимок выпал, холодно.
   - Зазимок - это верно, это по нашему! А вот и по нашему ма ленький тебе презент... - Пузатый дед, сбросив незастегнутый вонючий полушубок на пол у холодных дверей, сопя, выдернул из-за спины ( из-под ремня?) шкалик "Российской". - Убери куда-нибудь... пригодится - зима долгая... А мы хотели сегодня по трезвому о жизни поговорить.
   Изумленный хозяин, не зная, что и ответить, машинально провел их в столовую. Убрал в шкаф дареную чекушку и, вопросительно глянув на сельчан, все же достал тяжелую бутыль виски.
   - Но, нo!.. - замахал Платон свилеватыми от трудовых усилий прежней жизни руками. И даже Генка "Есенин", на этот раз тщательно побритый, с порезом на щеке, залопотал своими пельменями невнятно под нос нечто шутливое, вроде того, что "в стране подъяремной всему свой срок, даже если он тюремный..." Только Павел Иванович замкнуто и отчужденно молчал - он был в белой, почти чистой рубашке, наглухо застегнутой у самого горла, под острым кадычком.
   Наступило неловкое молчание. Гости сидели все за той же клеенкой, на которой нарисованы русские ромашки и незабудки.
   Френсис, не понимая, чего сегодня хотят от него сельчане, растерянно предложил:
   - Может, сoffеe?..
   - Кофе? Можно, - пробурчал Платон и, зашуршав клочком газеты, свернул и, ткнув ее куда-то себе в бороду, закурил густо воняющую самосадом "козью ножку". И неожиданно спросил. - А сын у тебя что, не учится? Наши-то ребятишки в Малинино ездят...
   Френсис у плиты замер.
   - Сын дома занимается, - почему-то насторожившись, сухо ответил он. - Жена - бившая учительница, проверяет.
   - А потом экстерном сдаст? Стало быть, умный мальчуган? Как зовут-то?
   - Ник. Можно - Николай.
   - Николай - это хорошо. Николай - сиди дома, не гуляй. А сама твоя Эля... не хочет у нас преподавать? Или ты ее и так прокормишь?
   - Она работает, переводит, - объяснил Френсис и, обернувшись, более внимательно всмотрелся в лица сельчан. Что у них на уме? К чему эти вопросы? Просто ли праздные они, из приличия, или здесь некий смысл? - Она же хорошё знает русский... то-есть, английский... - англичанин засмеялся и, изобразив сокрушенный вид, махнул длинной рукой. - Конечно, с английского на русский! Всякие статьи... Немного, но платят.
   - А вот на днях... - включился в разговор местный острослов и поэт. - На днях мы тут по делу ехали... на трелевочном тракторе... Между прочим, слава рабочим, мы могли бы и в Малинино вашего паренька возить!.. - Невнятно, перескакивая с пятого на десятое, Генка рассказал, как он ехал с товарищами и услышал - в доме Френсиса пела под гитару женщина. И пела так звонко, хорошо. Не подумаешь, что иностранка. - В гостях кто был или уже супруженция научилась?
   Френсис широко улыбнулся, но на душе у него стало неприятно. Он прекрасно понял - никакого трактора не было, да и кто этого Генку-дурня на трактор посадит. И невозможно услышать с грохочущего трактора тихое пение женщины... Значит, стояли под забором, подслушивали. Что им надо?
   - Она когда поет - лючше говорит слова, - медленно ответил Френсис. - А просто говорить пока не... Только писаный тэкст.
   - Ясно, - заключил Платон.
   Павел Иванович сидел, подавшись вперед и не отрывая от растерявшегося неведомо почему хозяина синих, враждебных глаз.
   - Тогда примерно такой вопрос... - Толстяк вдавил окурок с буковками в тарелку, машинально поданную ему Френсисом. Ощерил зубы, совсем как американец, и снова сомкнул полные коричневые губы в черной бородище. - Вот ты спрашивал, почему мы, русские, пьем. А как не пить, милый человек?.. У Павла Иваныча, - он кивнул на немедленно задрожавшего от человеческого внимания друга, - у бывшего героя наших таежных рек в городе сын погиб... одни девки в семье остались...
   - Трамваем в городе зарезало, - пояснил Генка. - Шел трамвай девятый номер... под площадкой кто-то помер... тянут, тянут мертвеца - ни начала, ни конца...
   Платон подождал, пока Генка закончит свой рифмованный комментарий, и продолжил:
   - А у Генки... вообще детей нету...
   - А я с ней живу... - охотно пояснил Генка. - С Танькой.
   Хоть пилит меня уж двенадцать лет... - И сдвинув кверху пухлые губы, он по-мальчишески шмыгнул носом. - Но как без деток? Я бы, может, не пил... может, меня бы в союз писателей приняли... я бы сына учил - не стихам, конечно! Охотиться, хариуса дергать...
   Эх, душа горит. Но нет, нет!.. - под тяжелым взглядом Платон Генка сложил ручки лодочкой на мошне. - Только кофий. И чмокая, три мужыка пили минут пять с отвращением черный густой напиток. "Зачем они резину тянут? - вконец обеспокоился хозяин. - Если дать виски, может, все-таки выпьют? А выпьют скорее раскроются?"
   - А я устал сегодня, - вздохнул Френсис. - Засандалю для сугрева... так по-русски? Правда, один не пью... но что делать? Вы-то не поддержите...
   - Н-ну, - Платон шевельнул брюхом и незаметно - как ему казалось - ткнул локтем в бок бывшего капитана. - Если только за компанию...
   И словно утренний розовый свет в сосновой роще лег на лица сельчан - они, вытянувшись, радостно-внимательно смотрели, как хозяин отвинчивает хрустнувший колпачок с иностранной бутыли, выставляет стаканы, режет лимон на тарелочке.
   - А ваша страна неплохая, - буркнул Павел Иванович, желая, видимо, продемонстрировать, наконец, более дружественное отношение.- Флот у вас всегда был большой. Но почему в НАТО? Присоединились бы к нам.
   - Но мы, в общем, присоединялись уже, - отвечал Френсис.- Гитлера вместе били?
   - Не приставай к человеку, - остановил Павла Платон. - Он что, Черчилль? А ты Сталин?
   - Эх, калина-ма'лина... хер большой у Сталина... - потирая ладошки, пробулькал Генка.
   Френсис с улыбкой поднес палец к губам и разлил жидкость. - За дружбу народов, - произнес тост Платон. - Ой, а не покажете - какие паспорта у настоящих-то иностранцев?
   - Чьто?.. - Френсис поставил стакан на стол, снял очки и принялся протирать стекла. И снова заулыбался. - Как выпиваю, так стекло в любой машине запотевает, да? И очки. Пач... паспорты? Паспорта', да? Там... у начальников...
   - Понятно, - кивнул Платон. - На прописке? Хоть и гость, а живи по российским законам. Ну, поехали на белых лошадях? - И первым проглотил двести грамм неразбавленного огненного виски. И словно прислушался к чему-то. - Колокольчики зазвенели.
   И минут через десять Френсис успокоился - его новые друзья, собираясь сегодня в гости, наверное, всего лишь условились вести себя поумнее, позагадочней, чтобы не раздражить англичанина, чтобы не в последний раз... а уж выпить у него они, понятно, выпьют - куда Френсис денется?!
   - ... Плыл на теплоходе - на берегах стояли народы, честь отдавали... Я ж людя'м помогал... уважали. А сейчас?.. - шелестел тихим голосом Павел Иванович, замирая и бледнея, словно прислушиваясь к чему-то огромному и грозному, летящему над Россией. - Сына моего трамвай зарезал... Если бы он тут остался, кто бы его зарезал? Да я бы сам кого угодно!.. Санька!.. за что?!. И вот так всю Россию! Под корень!
   - Другие дети у него девки... - пояснил теперь уже Генка. - Конечно, не тот уровень.
   - Извините, это он от горя... - вмешался снова Платон, ворочаясь на стуле и устраивая поудобнее свое многоэтажное брюхо.
   - Примерно так. Генофонд-то наш тю-тю!.. - Взяв с тарелки кружок лимона, протянул его Павлу Ивановичу, но тот не видел - почему-то продолжал неотрывно, напряженно смотреть на Френсиса.
   Хозяин дома старательно улыбался. Он был, конечно, трезв - пил мало, да и постоянно разбавлял виски водой. Но гостям это было все равно - им больше достанется.
   - Фонд... Форд... - Генка, блаженствуя, медленно опустил толстые белесые веки. - Этот самый Хенри Фонд погубил наш генофонд.
   - Сволота!.. - Павел Иванович, наконец, не выдержал и заверещал мальчишеским голоском, как и в прошлый раз, вскакивая и биясь, будто под сильным электрическим током, и не умея сесть из-за этого напряжения, хотя его тут же потянули справа и слева за руки дружки. - Фофаны!.. Все пропало!.. Нет уважения! Нету счастья!.. веры!.. Предатели в Кремле! Вредители!
   - Тихо-тихо!.. - рывком опустил его за штаны на стул Платон. - Это наши, русские дела... Ты ему зачем?! Он-то при чем?!
   - А при том!.. - Павел Иванович, размахивая руками, хотел было снова подняться, да закашлялся до взвизга и до соплей. И тут словно только что до Генки "Есенина" дошла его собственная беда - он заблестел розовыми слезами, забормотал-замекал:
   - Вот вы... иноземец... смотрите, думаете: зачем мы себя губим? А смысла нет жить дальше. Я вот всю жизнь с Танькой... уже не люблю... а уйти не могу - нельзя... Русь под Богом стоит! - Генка наотмашь перекрестился, нечаянно задев рукой по носу стонущего от истерики Павла. - Сам мучаюсь, баба моя мучается... а нельзя! " А годы уходят - все лучшие годы..." Где там соловьи - их нету в Сибири! Только в книгах. И счастье только в книгах! Мы верили книгам. - Он рыдал, перекосив рот. - Только книгам! Мы самый читающий народ. А пришли к чему? Обман, все обман!..
   Платон нахмурился и, потянувшись, по-отчески потрепал Генку за локоть.
   - Ну, хва, хва, парень... Френсис сам грамотный, сам, небось, много читал. Достоевского. Я о себе скажу. - Платон повел скошенными могучими плечами. У меня и дети есть, и внуки уже... Все у меня есть, Френсис... А когда у человека все есть, он начинает задумываться о главном. И я задумался о главном - о жизни и смерти. И чем больше думаю, тем больше пью. - Он вытряхнул себе в стакан последние капли из темной бутыли и слил в темную улыбающуюся пасть. - Я философ, Френсис. Да нынче каждый в России философ! Нас кормили даже в лагерях марксизмом. И я тебе, Федя, так скажу: в самом деле, порой жить не хочется...
   - Но почему?! У вас такие возможности... - забормотал Френсис, поправляя очки и недоуменно глядя на толстяка. - Здоровье... талантливый народ... Вы же сами?.. Про реку я говорил.
   А на днях, смотрите, - плот на берегу горит... разве мало сухостоя? Такой кедр напиленный лежал... как розовый мрамор... я бы даже купил, если бы сказали...
   - Всех сжечь... - пробормотал Павел, не поднимая головы. - Всех, всех. Все суки.
   - Ну-ну, ты че, Пашка?! - Платон повысил голос.
   Генка рассмеялся.
   - А в Николаевке, вот, недавно... тоже спалили... шибко богато жил, говорят, падла... всех обобрал...
   - Вор? - попытался уточнить Френсис.
   - Да ладно, чего ты, - ухмыльнулся Платон. - По пьянке опять. Отстроится. А вообще, народ иной раз правильно обижается... кому-то землю по блату лучшую дают... кредиты... А ведь это наша общая земля... верно Пашка говорил общие деньги...
   - Но не всегда же! - вдруг вырвались страстные слова и у англичанина. Есть же своим хребтом, своим горбом?!. Есть же своими честными руками работающие люди и много зарабатывающие!
   Их тоже - жечь?!
   - Тоже... - еле слышно прошелестел бывший капитан, утыкаясь белым крылышком седины в стол.
   - Упаси бог!.. - загремел басом Платон и выпрямился на стуле. - Вы чего, хлопцы?! Еще понапишут про нас в их газетах... Мы что, продотрядовцы-чекисты, что наших дедов грабили да сюда ссылали?..
   - Да мы ниче!.. - непонимающе лупал глазами Генка.
   Платон ткнул пальцем через стол на Френсиса:
   - Ты прав, прав! За тобой культура... это как газоны растить... Примерно так. Ты нас стыди, стыди... А мы тебя, между прочим, охраняем от проезжих бичей... но это тебе необязательно знать! Если не дай Бог, это ж позор на наше село, на всю Россию... Мы, может, у тебя учимся жить... жизнь по-новому любить... Только боюсь, не поздно ли?.. Мы же после трех революций все тут обреченные... Самолеты падают. Военные склады взрываются. Катастрофы за катастрофами... Конец России! - И Платон провел рукой по утопленным в желтые ямки глазам.
   И как по команде, Генка с Павлом Ивановичем, вскрикнув, оба заплакали навзрыд, словно дети, которым родитель сказал: поплачьте, тогда конфетку дам... Френсис уже стал кое-что понимать в играх этих легко возбудимых и, наверное, вправду конченных людей. Но ведь не выгонишь?
   - Эх, эх... - бормотал Платон. - Кто душу русскую поймет?..
   - Он тоже перекрестился. - Душа русская, она, брат, всех жалеет ... сама умирает, а всех понимат... Мы же Африку поддерживали... Кубу... да и сейчас то этих, то тех!.. А самим нам уже ничего не надо! "Гори-ит, гори-ит моя деревня, гори-ит вся ро-одина моя!.."
   Френсис обнял плачущего Генку. Тот задышал ему, икая, в самое ухо:
   - Откровенно скажу, Федя, грешен... блядую на стороне, а бросить не могу... вот и пью... Скажешь: лучше бы ты бросил, она же наверняка чует?.. Да в том и беда - обожает. Вот и пью. И вся Россия вот так... с нелюбимой властью восемьдесят лет... вот и хлещем - все веселее! - И дурашливо прокричал. Ленин, Сталин и Чубайс проверяют аус-вайс!
   Англичанин уговорил гостей выпить еще и налил им из дареной чекушки пахнущей ацетоном водки. И уже было часов одиннадцать ночи, когда, наконец, три сельчанина, поддерживая друг друга, уронив стул и тарелку с окурками на пол, поднялись из-за стола и побрели домой - сквозь морозную, ясную, многозвездную, как старинная русская сказка, ночь. В прежние годы, наверное, в эту пору рыдала бы от счастья гармошка, летели посвистывая сани по дороге с лунными тенями, брякали колокольца... Но в нынешней ночи было пусто, только глухо взлаивали по дворам собаки - полуволки-полулайки - и где-то в стороне железной дороги стреляли и стреляли в небо красными ракетами... Видимо, свадьба.
   Но гости от Френсиса ушли не просто так (хоть и были пьяны) - взяли слово, что добрый иноземец посетит их семьи с ответным дружественным визитом.
   - Да, - кивал долговязый Френсис в сенях. - Да. Спасибо.
   Когда он вернулся в столовую, набитую синим дымом махры, там уже стояла его бледная, востроносенькая жена. Укоризненно глянув на него, покачала головой:
   - Милый, ну зачем, зачем ты согласился к ним пойти? Это же нелучшие люди... основной народ и уважать не будет... Да и придется с собой что-то взять... они же уверены, что мы миллионеры... Уже привыкают... постепенно начнут шантажировать...
   - Да о чем ты?!?. - Френсис махнул рукой. Конечно, жена права, но отказать он им не смог. Лучше дружить с ними. Сказать правду, он уже чего-то теперь опасался. И ему хотелось попристальней заглянуть в глаза этих людей, возможно, самых ничтожных, но и самых страшных людей села Весы... Сам лез им в пасть.
   И когда на следующей неделе он посетил дом Платона, могучий дядька упоил его теплой самогонкой собственного изготовления, отдававшей дымком, сахаром, обманчиво некрепкой на первый вкус.
   Наливал и подливал, напевая рваным басом старинную казацкую песню "Горят пожары" ( и чего он ее вспомнил?!), и, щекоча огромной, как подушка, жесткой бородой, целовал англичанина в уста:
   - Поймешь ли ты, друг, поймешь ли нас, русских?! Я тебе то скажу, чего никому... в молодости меня пытали, кто отец мой, дед. Отец - коммунист на флоте, в Петропавловске-на-Камчатке, а его расстреляли, будто он убийство Кирова готовил... А дед еще раньше в Китай ушел, был дружен с Александр Васильичем... - Старик прошептал Френсису на ухо. - С Колчаком! - И чмокнул в ухо. - Сталин пообещал всех простить, дедуля вернулся - его тут же в Москву - и к стенке. Ну, как я могу любить власть, даже если она сейчас иначе называется?.. Начальники-то те же! Мы лет на сорок повязаны, пока они не сдохнут и дети их красной икоркой не задавятся... Так как же русский человек может тверёзо жить?!
   Френсис неловко отвечал:
   - Все-таки берегите себя... вы же глава семьи, на вас равняются...
   - Это верно, - охотно соглашался пузатый Платон. - Но меня и на них хватит. - Он шлепал по спине полную, румяную свою жену-старуху и подмигивал. Анька?!. Но и гость наш не промах!.. глянь на него... на вид... а с деревом умеет обращаться... он подарки принес - это же он сам вырезал тебе ложки-поварешки! Где внучка моя?! Ну-ка сюды ее! - И гульгулькая, тыкал темным пальцем в грудь маленькому существу, спешно принесенному нагишом из соседнего, сыновнего дома. - Смотри и запоминай, Ксения Михайловна! Этот иностранец спасет нас своим примером! Я мало кого уважаю, а его зауважал! И крохотное дитя смотрело на смущенного дядю в очках чудными бессмысленными глазами.
   Френсис вернулся домой заполночь, хватаясь за стены. Потрясенные его видом жена и сын вынуждены были раздеть его, тяжелого, как обрубок кедровой лесины, на ковре в большой комнате с камином и перенести на кровать.
   - Ну и папа, - сказал Ник, морщась. - It is impossible. Невероятно.
   - Тебе худо? Чем они поили тебя?! - спрашивала Элли. - Дать что-нибудь?
   - Только твой поцелуй... - пытался шутить Френсис.
   - Зачем ты с ничтожествами дружишь? Чтобы я больше их не видела!.. Эх, говорила я - надо было нам на Север ехать... там народ мужественный, хороший...
   - Но там восемь месяцев ночь... - вздохнул мальчик. - Мы бы быстро потеряли зрение.
   - Главное - не потерять веру в капитализм, - пытался шутить Френсис. Он стонал и всю ночь пил воду...
   Но ему, посетившему дом Платона, дня через три пришлось побывать еще и у Генки "Есенина". Френсиса поразили грязь и бедность в избе молодой еще пары. Под потолком криво висела голая лампочка. На стене красовались Сталин и Есенин. Печь давно не белилась и стала серо-желтой. Жена Генки Татьяна, красивая белокосая женщина, с полной грудью, в рваной кофте, сама пьяная, сидела, уткнувшись в углу - может быть, от стыда - в экран старого телевизора. Генка, непрерывно болтая, угощал иностранца малосольными хариусами, усохшими и плотными, как гребенка. И умолял выпить еще "российской", магазинной. И Френсис, давясь, пил.
   - Я тебе одному правду скажу... - бормотал Генка, оглядываясь на жену. Вот, при Таньке-Встаньке... это когда я заболел... на снегу уснул, а она в слезах дома лежала, не вышла посмотреть... ну, устала баба... вот и отморозил я все эти дела...
   - Тогда извини меня, - тихо отвечал Френсис Генке. - Получается, не ты ее не бросил, а она тебя?..
   - Да как она может бросить?! Ей уж за тридцать.
   Френсис хотел что-то сказать, но только вздохнул и положил руку на плечо Генки. А тот вдруг, покраснев, залопотал что-то невразумительное, выскочил в сени, вбежал с топором, подал Френсису и плашмя лег на пол.
   - Смотри!.. - замычал жене. - Глянь сюда!
   - Чего тебе?.. - неловко улыбаясь и играя плечами перед гостем, спрашивала она.
   - Никому не доверяю, а ему доверяю! Он добрый, добрый...
   Вот моя шея, друг Федя... если виноват в чем, руби!
   - Ну, не надо, ну, хватит... - тяжело смутился Франсис и отнес топор подальше, в чулан, за дверь.
   На поход к Павлу Ивановичу у англичанина уже не хватило сил - шляясь по морозной ночи в распахнутой дубленке с новыми друзьями, выслушивая их проклятья, афоризмы и речи о гибнущей России, Френсис сильно простудился и вскоре слег с температурой 39.
   Полупьяная троица пришла было навестить щедрого друга-иноземца, но в воротах встала, как столбик, жена. Она тихо и твердо молвила вполне по-русски:
   - Пожалуйста, оставьте нас в покое. На этом все.
   - Н-ну хорошо... - то ли с угрозой, то ли растерянно ответил их главарь, пузан в бороде, и три человека медленно, оглядываясь, потащились к огням своих изб.
   И после этой встречи семья Френсиса долго не видела знаменитых пьяниц села Весы.
   
   
   4.
   Но как-то после Нового года Элли пошла в сельский магазин за хлебом и вернулась бегом, перепуганная. Сбросив турецкую шубейку, изукрашенную цветами на спине, она пошепталась с Френсисом, родители отослали сына в мастерскую и, закрыв двери, сели держать совет.
   - Как можно точнее, что ты слышала, - потребовал Френсис.
   Выскочив из дома на мороз (а Элли всегда, можно сказать, не ходила, а неслась стремглав), встречая по дороге местных сельчан, она удивилась, как странно все они на нее смотрят.
   Кто-то из женщин вовсе не ответил на кивок. А некоторые разглядывали Элли отчужденно, будто в первый раз видели. "Господи, да что случилось? недоумевала она. - Может, из троих алкашей кто-то умер, и теперь мы виноваты?.."
   Все прояснила продавщица Лида, смуглая казачка с золочеными зубами ( к счастью, в магазине больше никого не осталось, поскольку малининский хлеб разобрали):
   - Ой, а че же вы стеснялись?.. Таились-то зачем?.. - Оказывается, она была в Малинино, и там между делом у нее спросил на оптовой базе один из начальников, как, мол, в Весах поживают Николаевы, хорошо ли прижились. "Какие Николаевы?" - естественно, удивилась Лида. "Как какие? Ну, которые в новом дома, у плотбища." - "Англичане?" - "Да какие они англичане... ну, жена вроде когда-то где-то переводчицей работала..." - "Да быть того не может, - возражала Лида. - Они еще вчера ни тятя, ни мама выговорить не умели." - "Да говорю тебе, на новый год у заместителя главы администрации французское винишко пьем, он и рассказал! Говорит, от отчаяния, видать, на такую придумку пошли... их уже в двух районах жгли... один год мельницу строили - столько денег вбухали, а кто-то подпалил... Под Енисейском взялись собак для охраны да лис разводить, красных крестовок... и снова нашлась завистливая душа - отраву подсыпала... Мне их Николай Иваныч из сельхозотдела сосватал... Но у нас-то, я говорю, никто не обидит! И ведь не обидели?!"
   - И чё вы молчали?! - повторила радостная Лида. - Таились вовсе ни к чему. Народ у нас хороший.
   Эля старательно рассмеялась, оглядывая полки со "сникерсами" и коробками овса "Геркулес", и как бы безразлично пояснила:
   - Да это сынок у меня, изучает язык... мечтает поехать в Кебридж, что ли... а нам все одно. Мы же домоседы, никому не мешаем... Феликс свои поделки режет, я за машинкой сижу... Жаль, что хлеба-то нет.
   - Так и быть, отдам из своих... - засверкала глазами Лида и протянула Эле теплую еще, с оранжевым верхом буханку. - Бери, бери!
   - И ты всем тут же рассказала? - спросила Эля, машинально отбрасывая свои руки за спину и все же заставив себя принять хлеб. - Ну и правильно! Мы сами уж собирались... в мае, когда год исполнится.