Солнцева Наталья. Она читала на ночь

   Господин Гусаров вел богемный образ жизни, как он считал, – выбросил из квартиры всю мебель, кроме стола для компьютера и книжного шкафа, постелил на пол домотканые половики, расставил низкие кушетки и разбросал бархатные подушки, а стены увешал картинами в духе примитивизма, на которые не мог смотреть без умиления. Он спал до полудня, курил за работой трубку, изредка попивал, что, по его мнению, было присуще творческим натурам. Жениться он не думал, предпочитая иметь дело с длинноногими девочками, которые приходили и уходили – ни хлопот, ни претензий, ни однообразия. В общем, такая жизнь вполне бы его устроила, если бы прибавить к ней побольше денег и, главное, славы. Слава даже важнее!
   Иллариону Гусарову иногда снилось, что он идет по Крещатику и все его узнают, оборачиваются и показывают на него пальцем. Да пусть даже так! Пусть вездесущие и нахальные корреспонденты щелкают своими фотоаппаратами и берут у него интервью, а красивые женщины преподносят ему цветы и просят автограф… Пусть! Он согласен нести это тяжкое бремя известности! Лишь бы она наконец пришла к нему!
   Размечтавшись подобным образом, особенно неприятно было возвращаться к суровой действительности: насмешкам актеров, придиркам Козленко и маленьким гонорарам, которые выплачивали писателю в театре. Илларион Гусаров тешил себя надеждой, что однажды он проснется знаменитым. Как это будет, он не знал. Но свято верил, что желанный день придет.
   «Завтра надо идти в театр!» – закатывая глаза, подумал драматург, и ему сразу захотелось курить.
   Коробку с табаком и несколько трубок он держал в комнате, оборудованной как рабочий кабинет – стол с компьютером, ящики с книгами и словарями, книжные шкафы и полки, на которых давным-давно должны были стоять шикарно изданные тома сочинений Иллариона Гусарова, а вместо этого валялись пыльные журналы, газеты и папки с рукописями.
   «Чтоб ему пусто было, этому Козленко, – с привычным раздражением подумал писатель, набивая одну из трубок. – Ничего, придет и мое время. Посмотрим тогда, кто из нас дурак!»
   Илларион вышел на балкон и глубоко затянулся. Табак он предпочитал легонький, да и курил больше для важности и поддержания имиджа. Он любил подходить к зеркалу и созерцать в нем себя с трубкой и глубокомысленным взглядом бесцветных зеленоватых глазок. Да, внешностью он немного не вышел… но разве в этом дело? С лица воды не пить. Человека что красит? Талант!
   Над Киевом стояла теплая летняя ночь, полная неясных шорохов, шума листвы и звуков затихающего города. Небеса блистали мягким светом звезд. Луна была полная, желтая, льющая на дома, проспекты и скверы тревожный свет. Господин Гусаров представил себе, как он мог бы описать всю эту торжественную, тихую картину ночного города в темно-синих и бархатно-черных тонах: и эту луну, низкую и огромную, как золотое блюдо, и эти мерцающие звезды, и свое ощущение… волнения и страха, подкрадывающееся прямо с этого напряженно сияющего неба.
   – Что за странные фантазии? – пробормотал Илларион, выпуская очередную порцию дыма. – Козленко таких «красот» в тексте не одобрит. Скажет, что это «декадентские штучки» и «белогвардейщина».
   Все, что режиссеру не нравилось, он называл «белогвардейщиной». Козленко считал себя революционером театра и всех, кто не вписывался в его рамки, обзывал «пережитками прошлого» или «отрыжкой Российской империи». Оригинально выражаться было частью той игры, которую он старательно вел перед зрителями, критиками и труппой. Козленко одевался во все черное: бесформенные штаны наподобие мятых шаровар, рубашка-косоворотка, свисающая чуть ли не до колен и поверх нее – кожаная жилетка. Прическа ежиком и круглые зеленые очки на носу довершали его «авангардный» вид. Режиссеру было около сорока, но благодаря худобе и какой-то нервной вертлявости он походил на староватого юношу. Его пронзительные вопли по малейшему поводу делали его предметом добродушного подшучивания. Кличка Козел приклеилась к нему скорее из-за жидкой бородки и особого подпрыгивания при ходьбе, нежели из-за фамилии. Хотя… она сыграла в этом не последнюю роль.
   Илларион с ненавистью вспомнил прыжки Козленко во время репетиции, когда некоторые реплики казались ему слишком слащавыми или, наоборот, излишне резкими. Режиссер поворачивался к автору и, сдвигая очки на лоб, требовал очередных изменений в тексте.
   – Это надо переделать! – вопил он. – Непременно переделать! У нас авангардный театр, а не литературная гостиная княжны Таракановой!
   «Княжна Тараканова» служила в его устах ругательством, которым он награждал молоденьких актрис. Других Козленко в труппе не держал, считая, что чем человек старше, тем труднее он воспринимает новые веяния.
   – Господи! – взмолился драматург, поднимая глаза к темному, бездонному небу. – Как он мне надоел, этот Козел! Как он мне осточертел! Вместе с его дурацким театром и сопляками-актерами, которые похожи на придурков!
   Ему вдруг захотелось бросить всю эту мышиную возню со сценариями, пьесами и репетициями и заняться чем-то серьезным, значительным, что принесет ему настоящую славу, а не бесконечные унижения и разочарования.
   «А не написать ли мне роман? – подумал Илларион, холодея от предчувствия удачи. – Такой, чтоб у всех дух захватило! Фантастический роман! Вот что сейчас нужно! Завтра же займусь…»
   Долгий зевок свел ему челюсти. Господин Гусаров посмотрел на часы: они показывали половину второго. Ему давно пора спать, а не топтаться на балконе! Трубка потухла, но писатель даже не заметил этого. Обдумывая шедевр, который ему предстоит написать, он поплелся в гостиную и улегся прямо на пол, покрытый бархатными подушками. Сладкая дремота смежила его веки, и Гусаров окунулся в неведомый и прекрасный мир, звенящий медными трубами славы. Он видел себя титаном, наподобие великого Микеланджело Буонарроти, создающим уникальные произведения искусства. Из-под его гениального пера выходят роман за романом, которые идут нарасхват. Издательства наперебой предлагают ему выгодные контракты, критики захлебываются от восторга, читатели берут штурмом лотки и книжные магазины, а Козленко – ненавистный идиот – становится от зависти еще более зеленым, чем его идиотские очки!
 
   – Его уже забрали, – доложил Вадик, который успел сделать анонимный звонок в милицию и проследить, как тело Андрона погрузили в «скорую» и отправили в морг.
   Господин Шахров барабанил пальцами по столу, что служило признаком волнения.
   «Чего это он?» – подумал Вадим.
   Все знали, что Шах был жестким, хладнокровным и безжалостным. Его мало трогала судьба «братвы». Правда, Андрон был рангом повыше, но все равно… Да и смерть, похоже, естественная.
   – У Якимовича родственники есть? – поинтересовался Егор Иванович, убирая руки со стола и откидываясь на спинку кресла.
   – Кажись, мать… где-то в Юхновке.
   – «Кажись»! – недовольно передразнил Шахров. – Когда разговаривать научитесь как следует? Шантрапа… Ты ж в институте как-никак образование получал. Да еще в медицинском! А теперь и вовсе… в приличном заведении служишь. Я в «Вавилоне» дурного тона не потерплю. Это вам не рынок, не харчевня и не стадион! Понял?
   Охранник торопливо кивнул, нервно сглатывая. Он знал, что Шах ненавидел вульгарщину и на жаргон переходил крайне редко, только во время серьезных разборок. От всех, кто работал в «Вавилоне», требовались безукоризненная вежливость и чуть ли не аристократический лоск.
   – На, возьми! – сказал Шахров, вытаскивая из ящика стола пачку денег. – Съездишь в морг, договоришься, чтобы вскрытие сделали срочно, не тянули. И сообщишь причину смерти.
   – Ладно.
   Вадим не сомневался, что Андрон умер от остановки сердца, и беспокойство шефа его удивляло. Но ни спорить, ни возражать охранник не стал. Лучше выполнять, что приказано.
   – Так где, говоришь, у него мать?
   – В Юхновке, – пробормотал Вадим.
   – Надо сообщить. И займись, пожалуйста, подготовкой к похоронам.
   – У Андрона мать… пьющая. Вряд ли она приедет.
   Охранник хотел сказать «алкоголичка», но вспомнил предыдущий выговор и выразился иначе.
   – Тем более. Поедешь и привезешь ее.
   Шахров вроде бы сказал все, но не отпускал Вадима, продолжая смотреть на подставку для ручек в виде бронзового орла. Тревожные мысли, которым он не находил объяснения, витали в его голове и не давали перейти к обычным каждодневным делам.
   – Кто из ребят был особенно близок к Андрону? – спросил он.
   Охранник бестолково молчал, почесывая бритый затылок.
   – Вроде никто. Так, по делам общались, а друзей у Андрона не было. Он один любил быть, сам по себе.
   – А женщина? Была у него женщина?
   – Телок он не жаловал. Так, иногда… для здоровья.
   Егор Иванович поморщился, но делать второе замечание по поводу «некультурных выражений» не стал.
   – Выясни, с кем Андрон в последнее время встречался.
   – Будет сделано, Егор Иванович… О! – Вадик хлопнул себя по лбу и просиял. – Вспомнил! Андрон пару месяцев назад с Эдом вроде как сошелся. В киоск к нему зачастил, и домой… Я сам несколько раз подвозил.
   – Эд? Кто это?
   – Киоскер! То есть продавец в киоске с «горючкой». Со спиртным, – поправился охранник и покраснел.
   – Ну? Говори толком.
   – Так я же говорю… Андрон начал им интересоваться. Не знаю, по какому поводу.
   – Этот киоск чей? Эда?
   – Нет, что вы. Это наш киоск, то есть Андрона.
   Вадим нервничал, боясь проявить себя перед Шахом бестолковым мямлей, и оттого путался и отвечал невпопад. Страх делал с ним то, чего он как раз и пытался избежать.
   – Может, Андрон заезжал к Эду по делам? За выручкой, например.
   Охранник пожал плечами.
   – Я думаю… У Эда есть сестра. Я ее один раз видел. Ничего особенного. Но Андрону, кажется, она понравилась. Вдруг он решил приударить за ней?
   – Приударить? – удивился Шахров. – Что-то я за Якимовичем интереса к женщинам не замечал!
   – Во-во! И мы с Саньком не поняли. Чего он в ней нашел? – охранник помолчал. – Как же ее зовут? Ксения, по-моему… Точно, Ксения.
   – Замужняя?
   – Нет. Она художница. Эд рассказывал, что сестра помешана на живописи, и вообще… не от мира сего. Ну, художники, музыканты или артисты, они все чокнутые. Творческие люди! Для них что-нибудь выдумывать, прикалываться – обычное дело.
   «Интересно. А я и не знал, что Андрон влюбился, – подумал Егор Иванович, отпуская охранника восвояси. – Странно… Он от меня ничего никогда не скрывал».
   Шахров вспомнил, как они с Андроном познакомились. Это случилось в лесу, на разбитой, ухабистой грунтовке. Шел дождь. Егору Ивановичу было плохо. То, что ему удалось добраться до дороги, само по себе казалось чудом. В его жизни всякое бывало – и опасное, и таинственное, и обыкновенное. Тогда в лесу он оказался неспроста. Старые долги тянули за собой необходимость периодически устраивать «разборки». Уголовное прошлое нет-нет да и давало о себе знать. Глубоко личное, давно похороненное на дне памяти неожиданно всплывало, проявлялось в самый неподходящий момент. Вот и в тот раз пришлось идти на встречу одному. Чего-то не учел, что-то сорвалось, пошло не так… Шахров помнил только, как ощутил горячий толчок в боку, а потом удар о землю. Это уже потом, позже, придя в себя, он понял, что его пытались убить: ударили ножом и выбросили из машины. Как и сколько он полз под дождем, неизвестно. Выходит, если бы не Андрон, решивший съездить за медом на дядиной машине, быть бы Шахрову покойником. Он и так потерял много крови, долго лечился, еле вернул себе былую форму.
   В том злополучном лесу, оказывается, располагалось что-то вроде пасеки. Какой-то умелец собирал дикий мед и продавал желающим, а потом поставил на полянке несколько ульев. Подробности Шахров узнал со слов Андрона. Дескать, жена дядькина приболела, вот он и попросил «внучатого племянника» съездить за медом и даже дал ему свою машину. Родство у них получалось седьмая вода на киселе, но Петр Афанасьевич приехавшего из провинции парня пригрел, кормил, поил и искал работу. Андрей, в свою очередь, пытался хоть чем-то услужить городским родственникам. Вот и отправился в дождь и слякоть по плохим дорогам за диким медом для тетки. Но не доехал. Природная внимательность, умение замечать всякую мелочь сослужили свою службу: сквозь дождевые потоки, начинающиеся сумерки, деревья и кусты Андрей сумел разглядеть лежащего на земле мужчину, остановился, подошел… Человек был еще живой, но без сознания. Его пиджак намок от крови. Недолго думая парень подхватил раненого на руки, отнес в машину и положил на заднее сиденье. Обратно в город гнал по скользким, мокрым дорогам, на свой страх и риск.
   Мужчина пришел в себя, велел в больницу не ехать, а везти его по такому-то адресу. Андрей сделал все, как его просили, – доставил раненого куда следует, раздел его, вымыл как мог и отправился за врачом. В намокшем от крови кармане пиджака нашелся пухлый, набитый долларами бумажник, из которого Андрей черпал средства на еду, лечение и плату врачу за молчание. Рана, по словам доктора, была не особо серьезная, нанесена вскользь, но крови вытекло много, и это являлось основной опасностью для жизни.
   Так Егор Иванович Шахров оказался обязанным Андрону жизнью. А долги надо платить. Во всяком случае, Шахров к этому относился ответственно, воздавая каждому по заслугам – за добро платил добром, а за зло… «Бог мне судья! – любил повторять Егор Иванович. – Перед ним и ответ держать буду». Кстати, Андроном парня стал называть именно он, и с его легкой руки прозвище подхватили остальные, в том числе и сам Андрей.
   Пока рана полностью не затянулась, Егор Шахров предпочитал оставаться на никому не известной квартире в окраинном районе Киева. Андрон ухаживал за ним: варил бульоны, бегал по магазинам, привозил и увозил врача.
   – Ты чем занимаешься, парень? – спросил Шахров, когда ему полегчало. – Работа есть?
   – Не-а… – покачал головой Андрон. – Петр Афанасьевич обещал устроить.
   – Это кто ж такой?
   – Племянник моей бабушки.
   – Шутишь?
   – Да нет, правда… Я из Юхновки приехал, он разрешил пожить у него, пока не найдется работа. Он адвокат.
   – Ясно. Ты ему ничего про меня не рассказывал?
   – Зачем? – удивился парень. – Я вернул ему машину, объяснил, что встретил бывшего одноклассника и поживу месяцок у него. По-моему, дядя обрадовался. Как ни крути, а я их с теткой стеснял. Они мне вообще-то не дядька с теткой, но… надо же их как-то называть.
   Егор Иванович успокоился. Вот такой обычный паренек из маленького, захудалого городка ему и нужен. Ни знакомых, ни старых связей у него в Киеве нет, и это очень, очень хорошо. Просто отлично.
   В жизни Шахрова было много «темных пятен». Иногда обстоятельства складывались как в том несчастливом для него лесу… и не попадись тогда на дороге Андрей… Парня отпускать нельзя. Из него может получиться прекрасный помощник, при соответствующей обработке, конечно.
   – Ты что делать любишь? – поинтересовался Егор Иванович.
   – Рыбу ловить! – выпалил Андрей. – И телик смотреть!
   Шахров не мог сдержаться и долго смеялся, морщась от боли.
   – Я не о том, – отсмеявшись, пояснил он. – Я о работе.
   – А-а… даже не знаю. Наверное, мне с машинами возиться нравится. Дядя Вася научил.
   Кто такой дядя Вася, Шахров выяснять не стал и сразу предложил:
   – В автомастерскую пойдешь? Я договорюсь.
   Андрей согласился. Так началось его сотрудничество с Шахом. Давно это было… Почитай, лет двенадцать минуло. Андрон поднимался по «служебной лестнице» медленно, но уверенно. Он был не слишком умен, зато предан Шаху как собака. Егор Иванович взлетел так высоко, что голова кружилась. Вместе с ним росли и его люди. Андрон, например, стал коммерческим директором целой сети мелких фирм, отмывающих деньги, возмужал, набрался опыта, приобрел солидность и неторопливую обстоятельность, которые нравились Шахрову. Они были друзьями, если такое явление могло существовать между людьми настолько разных уровней, как Андрон и Шах. Тот дождливый вечер в лесу, когда Андрей еле полз по дороге на старой «волге» адвоката Якимовича, а Егор Шахров валялся в грязи, истекая кровью, – по-настоящему сблизил их.
   Егор Иванович никогда не был женат. Его род занятий исключал длительные привязанности. Имея жену, детей или даже постоянную любовницу, он становился уязвимым для своих недругов и конкурентов. Близкие, любимые люди могли стать его слабым местом, той ахиллесовой пятой, на которой его старались бы подловить и оказать воздействие. А так господину Шахрову было не о ком беспокоиться, кроме себя. Смерти он не боялся, а расчетливость и хладнокровие помогали найти в любой ситуации правильное решение. Чем выше он поднимался, тем меньше было «наездов». Они стали реже, но и гораздо круче. Тут уж не зевай, не то без головы останешься! Впрочем, такая жизнь господину Шахрову была по душе. А женщины… они, разумеется, были. Как же без них? Но в основном приходили и уходили, забывались, исчезали, как прошлогодний снег. Егор Иванович делил с ними только постель. Больше ничего. Совсем.
   Наверное, Андрон подражал в этом своему благодетелю. Скорее всего, он видел в Шахрове отца, которого в жизни у него не было. Они никогда не обсуждали тему женщин – само собой предполагалось, что это не заслуживает внимания. Бабы – это несерьезно. Суета сует, блажь, в которой не дай бог увязнуть. Получалось, что Андрон таки увяз…
   Смерть помощника подействовала на Шаха сильнее, чем он мог ожидать. Андрон был молодым, здоровым, сильным мужиком, который ни разу ничем не болел, кроме насморка. Месяц назад он отмечал в «Вавилоне» свое тридцатилетие. И вдруг… Какая нелепость!
   Что-то в этом всем настораживало Егора Ивановича, не давало покоя. Может, несколько разломанных сигарет, которые валялись у кресла, в котором сидел покойник? Значит, Андрон волновался. Ну и что? Не до такой же степени он дал волю эмоциям, чтобы умереть? Это просто абсурд. Андрон не сопляк какой-нибудь, не раз бывал в серьезных переделках, участвовал в разборках, подвергался опасности… Ему подобное не впервой. Что же, выходит, он от любви умер?
   Бронзовый орел с громким стуком упал на стол. Оказывается, господин Шахров все это время крутил его в руках. Глупое предположение рассмешило и вместе с тем озадачило Егора Ивановича.
   Однако надо будет познакомиться с этой Ксенией.

Глава 3

   Филипп любил возвращаться с работы домой, где его ждали Юля и сын. Это был его второй брак, вопреки прогнозам счастливый.
   В первой семье Филипп Чигоренко, руководитель крупной сырьевой компании, потерпел полное поражение. Бизнес удавался ему куда лучше, чем семейные отношения. Его супруга Илона, с виду хрупкая и интеллигентная девушка, оказалась настоящей хищницей. Несмотря на гуманитарное образование, характер у жены был воинственный и агрессивный. Внешне Чигоренко выглядели красивой парой: высокий, стройный, спортивного телосложения Филипп и тонкая, гибкая, длинноногая Илона с нежной кожей и светлыми волосами. Ее родители считали Филиппа плебеем, выскочкой, которому невероятно повезло с женитьбой. Он обеспечивал супругу, которая ни одного дня не работала, ее брата с женой и родителей. Они же, принимая деньги, продукты и разные услуги, оказываемые зятем, делали вид, что это большое одолжение с их стороны. Кроме того, у тещи и тестя нашлось много ближней и дальней родни, которая постоянно в чем-то нуждалась: то их нужно было устраивать в учебные заведения, то на работу, то на лечение, то одалживать немалые суммы, то подыскивать выгодные должности, то… Словом, Филипп с утра до вечера был озабочен делами многочисленной семьи. Он не знал ни сна, ни отдыха. Этот изнурительный марафон продолжался шесть лет.
   В один из дождливых осенних дней господин Чигоренко, принимая третью таблетку от головной боли, едва не взвыл от отчаяния. Как же ему все это надоело! Вечные звонки, просьбы, улаживания, долгие разговоры, пустая беготня… Илона никогда его не любила, она его просто использовала. Он по-прежнему оставался чужим для нее, в отличие от ее родни. Внезапно Филипп понял, что весь этот кошмар можно прекратить одним махом.
   После работы он заехал в гастроном, купил вина, закуски и явился домой в странно приподнятом настроении.
   – У нас какое-то торжество? – поинтересовалась Илона.
   Она приняла ванну и собиралась ложиться спать.
   – Поужинаешь со мной? – спросил Филипп.
   – Ты же знаешь, что после восьми часов я не ем! – раздраженно ответила жена.
   Илона неустанно заботилась о своей красоте, сидела на различных диетах, ходила на шейпинг и массаж. Филипп не видел в этом большого проку.
   – Тогда просто посиди со мной, – попросил он. – Разговор есть.
   – Да? – оживилась супруга. – Очень кстати. Я как раз собиралась тебе сказать, что племянник тети Веры уволился из банка. У них там сокращение или что-то в этом роде. Так что…
   – Мы разводимся, – без всякого выражения сказал Филипп.
   – Что?
   У Илоны округлились глаза, а на щеках выступили красные пятна.
   – Мы разводимся, – повторил Филипп, наливая в бокалы вино. – Я с тобой или ты со мной. Как тебе больше нравится.
   – Что? – снова спросила жена, как будто все остальные слова вылетели у нее из головы. – Нас пригласили на день рождения к маминой сестре, тете Поле. Это будет завтра. Подарок я куплю, а ты…
   – Илона, – устало вздохнул Филипп. – Ты слышала, что я сказал? Я развожусь с тобой!
   – У тебя есть другая женщина?
   Он покачал головой.
   – Нет. Просто я не хочу больше жить с тобой, вот и все.
   Спустя два месяца, в зале суда, ему все еще казалось, что Илона так ничего и не поняла. На ее красивом лице застыло выражение безграничного удивления, которое осталось, когда они вышли на улицу. С неба валил мокрый снег. Тротуары покрылись грязной кашей, с деревьев срывались и падали вниз рыхлые белые комья. Бывшие супруги пошли в разные стороны не оборачиваясь.
   Филиппу исполнилось тридцать три года, и он не собирался жениться во второй раз. В браке он заработал невроз и сердечную болезнь, которую лечил у знаменитого кардиолога профессора Мудрыка. То ли лечение помогло, то ли наступивший покой, который буквально оглушил Чигоренко, но болезнь отступила. К Филиппу вернулись былая радость жизни, интерес, здоровье – все, кроме влечения к женщинам.
   Следующие пять лет он посвятил карьере и весьма в этом преуспел. Должность директора «Геополиса» оказалась достойной наградой за усердие в делах. Филипп приобрел загородный дом и перебрался в него из киевской квартиры, где все напоминало ему об Илоне. Он сутками пропадал на работе, а выходные проводил на природе: ловил рыбу, гулял по лесу, стараясь не вспоминать о прошлом, не думать о будущем. И все же чего-то не хватало в налаженной, обеспеченной и насыщенной событиями жизни господина Чигоренко.
   Однажды вечером, когда Филипп пил чай на застекленной террасе, зазвонил телефон. Знакомая медсестра, шмыгая носом и всхлипывая, сообщила о скоропостижной смерти профессора Мудрыка. Бронислав Архипович много сделал для Филиппа; они сблизились не столько на почве болезни, сколько благодаря философским беседам и обменам идеями по поводу жизни и тех проблем, которые она преподносит.
   Стояла теплая осень, с прозрачными небесами, желтизной листвы и летающими паутинками бабьего лета. Филипп заказал венок из живых цветов и отправился на кладбище. Под ногами шуршали разноцветные листья; солнце, уже по-осеннему бледное, светило сквозь оголенные ветки, золотило вязь крестов и оград, пыльный мрамор надгробий. Было много венков, цветов и траурных лент. Потрескивали свечи, священник с седой бородкой заунывно читал молитвы, помахивал серебряным кадилом. Пахло хвоей, землей и прелой листвой. Рядом с Филиппом приглушенно рыдала сгорбленная старушка в черном, монотонно шептались коллеги профессора. Около могилы стояла молодая женщина в темных очках и шарфе из черного газа. Она не отрываясь смотрела, как двое рабочих споро засыпали гроб землей. Внезапно женщина покачнулась и едва не упала.
   – Вам плохо? – спросил Филипп, подхватывая ее.
   – Помогите мне выйти отсюда, – сдавленно сказала она и заплакала.
   – Я на машине. Куда вас подвезти?
   Женщина назвала адрес, и Филипп отвез ее домой. Так он познакомился с Юлей Горячевой, своей будущей женой. Впрочем, тогда он ни о чем таком не думал. Просто обратил внимание на ее несчастный вид, испугался, что она может упасть прямо в не зарытую еще могилу…
   – О чем ты так задумался? – спросила Юля, улыбаясь.
   Оказывается, он давным-давно стоит в дверях собственного дома, глупо хлопая глазами.
   – О нас с тобой! – сказал Филипп, обнимая жену и целуя ее в щеку. – Когда я думаю о нас, весь мир перестает существовать для меня. А где Алешка?
   – Не дождался и уснул.
   В первом браке у Филиппа не было детей, и, когда у них с Юлей родился сын, Чигоренко понял, что страница его предыдущей жизни закрыта навсегда. Теперь у него настоящая семья – он сам, жена и ребенок. Мальчика назвали Алексеем, в честь отца Филиппа, горного инженера Чигоренко. Ребенок часто болел, и Филипп благословлял судьбу, что Юля врач и нет необходимости беспокоить участкового и метаться по больницам. Он неоднократно предлагал жене оставить работу в ведомственной поликлинике, но та не соглашалась. Когда Лешке исполнилось полтора годика, пришлось нанимать няню, а Юля вернулась на свое место терапевта в отделении реабилитации летного состава.