Сологуб Федор. Свет и тени

Сологуб Федор
Свет и тени

   Ф. Сологуб
   Свет и тени
   I
   Худощавый, бледный мальчик лет двенадцати, Володя Ловлев только что вернулся из гимназии и ждал обеда. Он стоял в гостиной у рояля и рассматривал последний номер "Нивы", который принесли с почты сегодня утром. Из газеты, которая лежала тут же, прикрывая один лист "Нивы", выпала маленькая книжечка, напечатанная на тонкой серой бумаге, - объявление иллюстрированного журнала. В этой книжечке издатель перечислял будущих сотрудников, - полсотни известных литературных имен, - многословно хвалил журнал весь в целом и по отделам, весьма разнообразным, и давал образчики иллюстраций.
   Володя начал рассеянно перелистывать серенькую книжку, рассматривая крохотные картинки. Его большие глаза на бледном лице глядели устало.
   Одна страничка вдруг заинтересовала мальчика и заставила его широкие глаза раскрыться еще шире. Сверху вниз вдоль странички было напечатано шесть рисунков, изображавших сложенные разными способами руки, тени которых, отброшенные на белую стену, образовали темные силуэты: головку барышни в какой-то смешной рогатой шляпке, голову осла, быка, сидячую фигуру белки и еще что-то в этом же роде.
   Володя, улыбаясь, углубился в рассматривание рисунков. Ему знакома была эта забава: он сам мог сложить пальцы одной руки так, чтобы на стене появилась заячья головка. Но здесь было кое-что, чего Володя еще не видывал; и, - самое главное, - здесь все были фигуры довольно сложные, для двух рук.
   Володе захотелось воспроизвести эти тени. Но теперь, при рассеянном свете догоравшего осеннего дня, конечно, ничего хорошего не выйдет.
   Надо взять книжку к себе, сообразил он, - ведь она же не нужна.
   В это время услышал он в соседней комнате приближающиеся шаги и голос матери. Покраснев отчего-то, он быстро сунул книжку в карман и отошел от рояля, навстречу своей маме. Она подходила к нему, ласково улыбаясь, такая похожая на него, с такими же широкими глазами на бледном прекрасном лице.
   Мама спросила, по обыкновению:
   - Что у вас сегодня новенького?
   - Да ничего нового, - хмуро сказал Володя.
   Но ему сейчас же показалось, что он говорит с мамою грубо, и стало от этого стыдно. Он ласково улыбнулся и стал припоминать, что было в гимназии, - но при этом еще яснее почувствовал досаду.
   - У нас Пружинин опять отличился, - начал он рассказывать об учителе, нелюбимом гимназистами за грубость. - Ему наш Леонтьев отвечал урок и напутал, а он и говорит ему: "Ну, довольно, говорит, садитесь, - вались дерево на дерево!"
   - А вы все сейчас и заметите, - сказала мама, улыбаясь.
   - Вообще, он ужасно грубый.
   Володя помолчал немного, вздохнул и заговорил жалующимся голосом:
   - И все-то они торопятся.
   - Кто? - спросила мама.
   - Да учителя. Каждый хочет поскорее курс пройти, да повторить хорошенько к экзаменам. Если о чем спросишь, так уж наверное подумают, что это гимназист зубы заговаривает, чтобы до звонка протянуть, чтоб не спросили.
   - А вы после уроков разговаривайте.
   - Ну да,- после уроков тоже торопятся, домой или в женскую гимназию на уроки. И все так скоро, - сейчас геометрия, а сейчас и греческий.
   - Не зевай!
   - Да, не зевай! Как белка в колесе. Право, это меня раздражает.
   Мама легонько усмехнулась.
   II
   После обеда Володя отправился в свою комнату приготовлять уроки. Мама заботится, чтобы Володе было удобно, - и здесь есть все, чему надлежит быть в такой комнате. Володе здесь никто не помешает, даже мама не приходит к нему в это время. Она придет попозже, помочь Володе, если это будет нужно.
   Володя был мальчик прилежный и, как говорится, способный. Но сегодня ему трудно было заниматься. За какой бы урок он ни взялся, вспоминалось что-нибудь неприятное, - вспомнился учитель того предмета, его язвительная или грубая фраза, брошенная мимоходом и запавшая в глубину души впечатлительного мальчика. Случилось почему-то, что многие из последних уроков сошли неудачно: учителя являлись недовольные, и дело у них не клеилось. Дурное настроение их сообщалось Володе, и теперь веяло на него со страниц книг и тетрадей хмурое и смутное беспокойство.
   От одного урока он торопливо переходил к другому, третьему, - и это мелькание маленьких дел, которые надо поскорее исполнить, чтобы не оказаться завтра "деревом на дереве" своей скамьи, бестолковое и ненужное мелькание раздражало его. Он начал даже зевать от скуки и досады и нетерпеливо болтать ногами, тревожно двигаясь на стуле.
   Но Володя твердо знал, что все эти уроки надо непременно выучить, что это очень важно, что от этого зависит вся его судьба, - и он добросовестно делал скучное для него дело.
   Володя сделал на тетрадке маленькое пятнышко и отложил перо. Вглядевшись внимательно, он решил, что можно стереть перочинным ножом. Володя был рад развлечению. На столе ножа не было. Володя сунул руку в карман и порылся там. Среди всякого сора и хлама, по мальчишеской привычке напиханного в карман, нащупал он ножик и потянул его, а с ним заодно и какую-то книжку.
   Володя еще не знал, что это за бумага в его руке, но, уже вытаскивая ее, вдруг вспомнил, что эта книжка с тенями, - и внезапно обрадовался и оживился.
   Так и есть, это - она, та самая книжка, о которой он уже и забыл, занявшись уроками.
   Он проворно вскочил со стула, подвинул лампу поближе к стене, опасливо покосился на притворенную дверь, - не вошел бы кто-нибудь, - и, развернув книжку на знакомой странице, принялся внимательно разглядывать первый рисунок и складывать по этому рисунку пальцы. Тень выходила сначала нескладная, не такая, как надо, - Володя передвигал лампу и так и этак, сгибал и вытягивал пальцы, - и наконец получил на белых обоях своей комнаты женскую головку в рогатом уборе.
   Володе стало весело. Он наклонял руки и слегка шевелил пальцами, головка кланялась, улыбалась, делала смешные гримасы. Володя перешел ко второй фигуре, потом к следующим. Все они сначала не давались, но Володя кой-как справился с ними.
   В таких занятиях провел он с полчаса и забыл об уроках, о гимназии, о всем в мире.
   Вдруг за дверью послышались знакомые шаги. Володя вспыхнул, сунул книжку в карман, быстро подвинул лампу на место, причем едва не опрокинул ее, - и уселся, сгибаясь над тетрадкою. Вошла мама.
   - Пойдем чай пить, Володенька, - сказала она.
   Володя притворился, что смотрит на пятно и собирается открыть ножик. Мама нежно положила руки на его голову, - Володя бросил ножик и прижался к маме раскрасневшимся лицом. Очевидно, мама ничего не заметила, и Володя был рад этому. Но ему все-таки было стыдно, словно его поймали в глупой шалости.
   III
   На круглом столе посреди столовой самовар тихо напевал свою воркующую песенку. Висячая лампа разливала по белой скатерти и темным обоям дремотное настроение.
   Мама задумалась о чем-то, наклоняя над столом прекрасное бледное лицо. Володя положил руку на стол и помешивал ложкою в стакане. Сладкие струйки пробегали в чае, тонкие пузырьки подымались на его поверхность. Серебряная ложка тихонько бренчала.
   Кипяток, плеща, падал из крана в мамину чашку.
   От ложечки на блюдце и на скатерть бежала легкая, растворившаяся в чае тень. Володя всматривался в нее: среди теней, бросаемых сладкими струйками и легкими пузырьками воздуха, она напоминала что-то, - что именно, Володя не мог решить. Он наклонял и вертел ложечку, перебирал по ней пальцами, ничего не выходило.
   "А все-таки, - упрямо подумал он, - не из одних же пальцев можно складывать, тени. Из всего можно, только надо приноровиться".
   И Володя стал всматриваться в тени самовара, стульев, маминой головы, в тени, отбрасываемые на столе посудой, - и во всех этих тенях старался уловить сходство с чем-нибудь. Мама говорила что-то, - Володя слушал невнимательно.
   - Как теперь Леша Ситников учится? - спросила мама.
   Володя в это время рассматривал тень молочника. Он встрепенулся и торопливо ответил:
   - На кота.
   - Володя, ты совсем спишь, - с удивлением сказала мама. - Какой кот?
   Володя покраснел.
   - Не знаю, с чего мне пришло, - сказал он. - Извини, мамочка, я не расслышал.
   На другой вечер перед чаем Володя опять вспомнил о тенях и опять занялся ими. Одна тень у него все плохо выходила, как он ни вытягивал и ни сгибал пальцы.
   Володя так увлекся, что не заметил, как подошла мама. Заслышав скрип отворяющейся двери, он сунул книжку в карман и смущенно отвернулся от стены. Но мама уже смотрела на его руки, и боязливая тревога мелькнула в ее широких глазах.
   - Что ты делаешь, Володя? Что ты спрятал?
   - Нет, ничего, так, - бормотал Володя, краснея и неловко переминаясь.
   Маме представилось почему-то, что Володя хотел курить и спрятал папиросу.
   - Володя, покажи сейчас, что ты спрятал, - говорила она испуганным голосом.
   - Право же, мама...
   Мама взяла Володю за локоть.
   - Что ж, мне самой к тебе в карман лезть?
   Володя еще сильнее покраснел и вытащил из кармана книжку.
   - Вот, - сказал он, протягивая ее маме.
   - Что ж это?
   - Ну вот, - объяснил Володя, - тут рисуночки есть, - вот видишь, тени. Ну, я и показывал их на стене, да у меня плохо выходило.
   - Ну, что ж тут прятать! - сказала мама, успокоившись. - Какие ж это тени, покажи мне.
   Володя застыдился, но послушно стал показывать маме тени.
   - Вот это - голова лысого господина. А это - заячья голова.
   - Ах ты! - сказала мама. - Вот ты как уроки готовишь!
   - Я, мама, немножко.
   - То-то, немножко! Чего ж ты краснеешь, милый мой? Ну полно, ведь я знаю, ты все сделаешь, что надо.
   Мама взъерошила Володины коротенькие волосы. Володя засмеялся и спрятал пылающее лицо под мамиными локтями.
   Мама ушла, а Володя все еще чувствовал неловкость и стыд. Мама застала его за таким занятием, над которым он сам посмеялся бы, если бы застал за ним товарища. Володя знал, что он - мальчик умный, и считал себя серьезным, а ведь это все-таки - забава, годная разве только для девочек, когда они соберутся.
   Он сунул книжку с тенями подальше в ящик своего стола и не вынимал ее оттуда больше недели, да и о тенях всю эту неделю мало вспоминал. Разве только иногда вечером, переходя от предмета к другому, улыбнется он, вспомнив рогатую головку барышни, - иногда даже сунется в ящик за книжкою, да вспомнит сейчас же, как мама застала его, застыдится и скорее за дело.
   V
   Володя и его мама, Евгения Степановна, жили на окраине губернского города, в собственном мамином доме. Евгения Степановна вдовела уже девять лет. Теперь ей было тридцать пять лет, она была еще молода и прекрасна, и Володя любил ее нежно. Она вся жила для сына, училась для него древним языкам и болела всеми его школьными тревогами. Тихая, ласковая, она несколько боязливо смотрела на мир широкими глазами, кротко мерцавшими на бледном лице.
   Они жили с одною прислугою. Прасковья, угрюмая вдова, мещанка, была баба сильная, крепкая; ей было лет сорок пять, но по строгой молчаливости своей она была похожа на столетнюю старуху. Когда Володя смотрел на ее мрачное, словно каменное лицо, ему часто хотелось узнать, что думает она длинными зимними вечерами на своей кухне, когда холодные спицы, позванивая, мерно шевелятся в ее костлявых руках и сухие губы ведут беззвучный счет. Вспоминает ли она пьяницу мужа? Или рано умерших детей? Или мерещится ей одинокая и бесприютная старость?
   Безнадежно уныло и строго ее окаменелое лицо.
   VI
   Долгий осенний вечер. За стеною и дождь и ветер.
   Как надоедливо, как равнодушно горит лампа!
   Володя оперся на локоть, весь наклоняясь над столом на левый бок, и смотрел на белую стену комнаты, на белую штору окна.
   Не видны бледные цветы на обоях... Скучный белый цвет...
   Белый абажур задерживает отчасти лучи лампы. Вся верхняя половина комнаты в полусвете.
   Володя протянул вверх правую руку. По затененной абажуром стене потянулась длинная тень, слабо очерченная, смутная...
   Тень ангела, улетающего в небеса от порочного и скорбного мира, прозрачная тень с широкими крыльями, с головой, грустно склоненной на высокую грудь.
   Не уносится ли из мира нежными руками ангела что-то значительное и пренебреженное?..
   Володя тяжело перевел дыхание. Рука его лениво опустилась. Он склонил скучающие глаза на свои книги.
   Долгий осенний вечер... Скучный белый цвет... За стеною плачет и лепечет...
   VII
   Мама второй раз застала Володю за тенями.
   На этот раз бычачья голова очень удалась ему, и он любовался ею и заставлял быка вытягивать шею и мычать.
   Но мама была недовольна.
   - Вот как ты занимаешься! - укоризненно сказала она.
   - Я ведь немножко, мама, - застенчиво прошептал Володя.
   - Можно бы этим и в свободное время заняться, - продолжала мама. - Ведь ты не маленький, - как тебе не стыдно тратить время на такие пустяки!
   - Мамочка, я больше не буду.
   Но Володе трудно было исполнить обещание. Ему очень нравилось делать тени, и желание заняться этим частенько стало приходить ему среди какого-нибудь интересного урока.
   Эта шалость иной вечер отнимала у него много времени и мешала хорошенько приготовить уроки. Приходилось наверстывать потом и недосыпать. А как бросить забаву?
   Володе удалось изобрести несколько новых фигур, и не только при помощи пальцев. И эти фигуры жили на стене и, казалось иногда Володе, вели с ним занятные беседы.
   Впрочем, он и раньше был большой мечтатель.
   VIII
   Ночь. В Володиной комнате темно. Володя улегся в свою постель, но ему не спится. Он лежит на спине и смотрит на потолок.
   По улице идет кто-то с фонарем. Вот по потолку пробегает его тень среди красных световых пятен от фонаря. Видно, что фонарь качается в руках прохожего, - тень колышется неровно и трепетно.
   Володе становится почему-то жутко и страшно. Он быстро натягивает одеяло на голову, и, весь содрогаясь от торопливости, ложится поскорее на правый бок, и принимается мечтать.
   Ему становится тепло и нежно. В голове его складываются милые, наивные мечты, те мечты, которые посещают его перед сном.
   Часто, когда он ляжет спать, ему делается вдруг страшно, он словно становится меньше и слабее, - и прячется в подушки, забывает мальчишеские ухватки, делается нежным, ласковым, и ему хочется обнять и зацеловать маму.
   IX
   Сгущались серые сумерки. Тени сливались. Володе было грустно. Но вот и лампа. Свет пролился на зеленое сукно стола, по стене прошмыгнули неопределенные милые тени.
   Володя почувствовал прилив радости и одушевления и заторопился вынуть серенькую книжку.
   Бык мычит... Барышня звонко хохочет... Какие злые, круглые глаза делает этот лысый господин!
   Теперь свое.
   Степь. Странник с котомкой. Кажется, слышна печальная, тягучая дорожная песня...
   Володе радостно и грустно.
   X
   - Володя, я уж третий раз вижу у тебя эту книжку. Что ж, ты целыми вечерами на свои пальцы любуешься?
   Володя неловко стоял у стола, как пойманный шалун, и вертел книжку в горячих пальцах.
   - Дай мне ее сюда! - сказала мама.
   Володя сконфуженно протянул ей книжку. Мама взяла ее и молча ушла, а Володя уселся за тетрадки.
   Ему было стыдно, что он своим упрямством огорчил маму, и досадно, что она отняла от него книжку, и еще стыдно, что он довел себя до этого. Он чувствовал себя очень неловко, и досада на маму терзала его: ему совестно было сердиться на маму, но он не мог не сердиться. И оттого, что сердиться было совестно, он еще более сердился.
   "Ну, пусть отняла, - подумал он, наконец, - а я и так обойдусь".
   И в самом деле, Володя уже знал фигуры на память и пользовался книжкой только так, для верности.
   XI
   Мама принесла к себе книжку с рисунками теней, раскрыла их, - и задумалась.
   "Что же в них заманчивого? - думала она. - Ведь он - умный, хороший мальчик, - и вдруг увлекается такими пустяками!"
   "Нет, уж это, значит, не пустяки!.."
   "Что же, что тут?" - настойчиво спрашивала она себя.
   Странная боязнь зарождалась в ней, - какое-то неприязненное, робкое чувство к этим черным рисункам.
   Она встала и зажгла свечу. С серенькой книжкой в руках подошла она к стене и приостановилась в боязливой тоске.
   "Да, надо же наконец узнать, в чем здесь дело", - решила она и принялась делать тени, от первой до последней.
   Она настойчиво, внимательно складывала пальцы и сгибала руки, пока не получала той фигуры, какая была ей нужна. Смутное, боязливое чувство шевелилось в ней. Она старалась его преодолеть. Но боязнь росла и чаровала ее. Руки ее дрожали, а мысль, запуганная сумерками жизни, бежала навстречу грозящим печалям.
   Вдруг услышала она шаги сына. Она вздрогнула, спрятала книжку и погасила свечу.
   Володя вошел и остановился у порога, смущенный тем, что мама строго смотрит на него и стоит у стены в неловком, странном положении.
   - Что тебе? - спросила мама суровым, неровным голосом.
   Смутная догадка пробежала в Володиной голове, но Володя поторопился ее отогнать и заговорил с мамой.
   XII
   Володя ушел.
   Мама прошлась несколько раз по комнате. Она заметила, что за нею на полу движется ее тень, и - странное дело! - первый раз в жизни ей сделалось неловко от этой тени. Мысль о том, что есть тень, беспрестанно приходила ей в голову, - но Евгения Степановна почему-то боялась этой мысли и даже старалась не глядеть на тень.
   А тень ползла за нею и дразнила ее. Евгения Степановна пыталась думать о другом, - напрасно.
   Она внезапно остановилась, бледная, взволнованная.
   - Ну, тень, тень! - воскликнула она вслух, со странным раздражением топая ногами, - ну что же из того? что же?
   И вдруг сразу сообразила, что глупо так кричать и топать ногами, и притихла.
   Она подошла к зеркалу. Ее лицо было бледнее обыкновенного, и губы ее дрожали испуганной злобой.
   "Нервы, - подумала она, - надо взять себя в руки".
   XIII
   Ложились сумерки. Володя размечтался.
   - Пойдем, погуляем, Володя, - сказала мама.
   Но и на улице были повсюду тени, вечерние, таинственные, неуловимые, и они шептали Володе что-то родное и бесконечно печальное.
   В туманном небе проглянули две-три звезды, такие далекие и чужие и Володе и обступившим его теням. Но Володя, чтоб сделать приятное маме, стал думать об этих звездах: только они одни были чужды теням.
   - Мама, - сказал он, не замечая, что перебил маму, которая говорила ему о чем-то, - как жаль, что нельзя добраться вот до этих звезд.
   Мама взглянула на небо и ответила:
   - Да и не надо. Только на земле нам и хорошо, там другое.
   - А как они слабо светят! Впрочем, тем и лучше.
   - Почему?
   - Ведь если бы они посильнее светили, так и от них побежали бы тени.
   - Ах, Володя, зачем ты все только о тенях и думаешь?
   - Я, мама, нечаянно, - сказал Володя раскаивающимся голосом.
   XIV
   Володя все еще старался приготовлять уроки получше, - он боялся огорчить маму леностью. Но всю силу своей фантазии он употреблял на то, чтобы вечером уставить на своем столе груду предметов, которая отбросила бы новую, причудливую тень. Он раскладывал так и этак все, что было у него под руками, и радовался, когда на белой стене появлялись очертания, которые можно было осмыслить. Эти теневые очертания становились близки ему и дороги. Они не были немы, они говорили, - и Володя понимал их лепечущий язык.
   Он понимал, на что ропщет этот унылый пешеход, бредущий по большой дороге в осеннюю слякоть, с клюкою в дрожащих руках, с котомкой на понурой спине.
   Он понимал, на что жалуется морозным треском сучьев занесенный снегом лес, тоскующий в зимнем затишье, и про что каркает медленный ворон на поседелом дубе, и о чем грустит суетливая белка над опустелым дуплом.
   Он понимал, о чем на тоскливом осеннем ветре плачут нищие старухи, дряхлые, бесприютные, которые в ветхих лохмотьях дрожат на тесном кладбище, среди шатких крестов и безнадежно черных могил.
   Самозабвение и томительная грусть!
   XV
   Мама замечала, что Володя продолжает шалить. За обедом она сказала:
   - Хоть бы ты, Володя, другим чем заинтересовался.
   - Да чем?
   - Почитал бы.
   - Да, начнешь читать, а самого так и тянет делать тени.
   - Забаву бы придумал другую, - хоть мыльные пузыри.
   Володя грустно улыбнулся.
   - Да, пузыри полетят, а за ними тени по стене.
   - Володя, ведь ты этак вконец расстроишь себе нервы. Ведь я вижу, - ты даже похудел из-за этого.
   - Мама, ты преувеличиваешь!
   - Пожалуйста! Ведь я знаю, - ты по ночам стал плохо спать и бредишь иногда. Ну, представь, если ты захвораешь!
   - Вот еще!
   - Не дай бог, сойдешь с ума или умрешь, - какое мне горе будет!
   Володя засмеялся и кинулся на шею к маме.
   - Мамочка, я не умру. Я больше не буду.
   Мама заметила, что Володя уже плачет.
   - Ну, полно, - сказала она, - бог милостив. Вот видишь, какой ты стал нервный, - и смеешься, и плачешь.
   XVI
   Мама пристально, боязливо всматривалась в Володю. Всякие мелочи теперь волновали ее.
   Она заметила, что Володина голова слегка несимметрична: одно ухо было выше другого, подбородок немного отклонен в сторону. Мама смотрела в зеркало и замечала, что Володя и в этом похож на нее.
   "Может быть, - думала она, - это - один из признаков дурной наследственности, вырождения? И в ком тогда корень зла? Я ли - такая неуравновешенная? Или отец?"
   Евгения Степановна вспомнила покойного мужа. Это был добрейший и милейший человек, слабовольный, с бессмысленными порываниями куда-то, то восторженно, то мистически настроенный, грезивший о лучшем общественном устройстве, ходивший в народ, - и пивший запоем в последние годы жизни. Он был молод, когда умер, - ему было тогда всего тридцать пять лет.
   Мама даже свела Володю к врачу и описала его болезнь. Врач, жизнерадостный молодой человек, выслушал ее, посмеиваясь, дал кой-какие советы относительно диеты и образа жизни, сопровождая их шутливыми прибаутками, весело настрочил "рецептик микстурки" и игриво прибавил, похлопывая Володю по спине:
   - А самое лучшее лекарство - посечь бы.
   Мама жестоко обиделась за Володю, но все остальные предписания выполнила в точности.
   XVII
   Володя сидел в классе. Ему было скучно. Он слушал невнимательно.
   Он поднял глаза. На потолке к передней стене класса двигалась тень. Володя заметил, что она падает из первого окна. Сначала она легла от окна к середине класса, а потом быстро прошмыгнула от Володи вперед, - очевидно, на улице под окном шел кто-то. Когда еще эта тень двигалась, от второго окна упала другая тень, тоже сначала к задней стене, потом начала быстро поворачиваться к передней. То же повторилось в третьем и четвертом окне, тени падали в класс, на потолок, и по мере того, как прохожий подвигался вперед, они тянулись назад.
   "Да, - подумал Володя, - это не так, как в открытом месте, где тень тянется за человеком; здесь, когда человек идет вперед, тень скользит назад, и другие тени уже опять встречают его впереди".
   Володя перевел глаза на сухую фигуру учителя. Холодное, желтое лицо учителя раздражает Володю. Володя ищет его тень и находит ее на стене, за учительским стулом. Тень уродливо перегибается и колышется, - но у нее нет желтого лица и язвительной усмешки, и Володе приятно смотреть на нее. Мысли его убегают куда-то далеко, - и он уже совсем ничего не слышит.
   - Ловлев! - называет его учитель.
   Володя по привычке подымается и стоит, тупо глядя на учителя. У него такой нездешний вид, что товарищи смеются, а учитель делает укоризненное лицо. Потом Володя слышит, что учитель издевается над ним вежливо и зло. Володя дрожит от обиды и от бессилия. Потом учитель объявляет ему, что ставит ему единицу за незнание и невнимательность, и приглашает его садиться.
   Володя глупо улыбается и принимается соображать, что с ним случилось.
   XVIII
   Единица, первая в Володиной жизни!
   Как это было странно для Володи!
   - Ловлев! - дразнят его товарищи, смеясь и толкаясь. - Схватил кол! С праздником!
   Володе неловко. Он еще не знает, как следует вести себя в таких случаях.
   - Ну, схватил, - досадливо говорит он, - тебе-то что за дело!
   - Ловлев! - кричит ему ленивый Снегирев. - Нашего полку прибыло!
   Первая единица! И ее надо было показать маме. Это было стыдно и унизительно. Володя чувствовал на своей спине в ранце странную тяжесть и неловкость, - этот "кол" пренеудобно торчал в его сознании и никак не вязался ни с чем в его уме.
   - Единица!
   Он не мог привыкнуть к мысли об единице и не мог думать ни о чем другом. Когда городовой близ гимназии посмотрел на него, по обычаю своему, строго, Володя почему-то подумал:
   "А вот если бы ты знал, что у меня единица!"
   Это было совсем неловко и непривычно, - Володя не знал, как ему держать голову и куда девать руки, - во всем теле была неловкость.
   И еще было надо принимать перед товарищами беззаботный вид и говорить о другом!
   Товарищи! Володя был уверен, что все они ужасно рады его единице.
   XIX
   Мама посмотрела на единицу, перевела непонимающие глаза на Володю, опять взглянула на отметку и тихо воскликнула:
   - Володя!
   Володя стоял перед нею и уничтожался. Он смотрел на складки мамина платья, на мамины бледные руки и чувствовал на своих трепетных веках ее испуганные взгляды.
   - Что это? - спросила мама.
   - Ну что ж, мама, - вдруг заговорил Володя, - ведь это ж первая!
   - Первая!
   - Ну, ведь это со всяким может быть. И право, это нечаянно.
   - Ах, Володя, Володя!
   Володя заплакал, по-ребячьи размазывая слезы ладонью по щекам.
   - Мамочка, не сердись, - зашептал он.
   - Вот твои тени! - сказала мама.
   В ее голосе Володе послышались слезы. Сердце его сжалось. Он взглянул на маму. Она плакала. Он бросился к ней.
   - Мама, мама, - повторял он, целуя ее руки, - я брошу, право, брошу всякие тени.