Активно работали в предвоенном СССР и над «чудесами техники» – не только на чертежах, но и в металле существовали гиростабилизированные танковые прицелы, автоматы вывода самолета из пикирования, инфракрасные системы ночного видения, радиолокаторы, ракетные ускорители и пр. Да, многое (если не большинство) из вышеперечисленного было куплено или своровано на Западе, но нас в данном случае интересует не процесс, не способ, а результат.
Да, были проблемы с эргономикой военной техники, с ее конструктивной надежностью и удобством обслуживания – сказывался дефицит опытных инженерных кадров и суетливая поспешность в постановке техники на вооружение. Эти недоработки усложняли боевое применение и ремонт вооружения, но вовсе не делали то и другое невозможным. Эта истина была убедительно подтверждена на практике: финская армия в 1944 г. воевала (и как еще воевала!), используя трофейные советские самолеты, танки и артиллерийские тягачи, захваченные в 1940–1941-м годах.
И тем не менее, нельзя не признать, что «в Советской Армии абсолютное большинство танков было устаревших систем». Это утверждение является абсолютно истинным, но с двумя важными уточнениями. Во-первых, если за точку отсчета брать советские Т-34 и КВ, то не большинство, а все до единого танки вермахта по состоянию на 22 июня 1941 г. были «устаревших систем». Во-вторых, новейшие системы всегда, в любой армии мира, находятся в меньшинстве, а к тому времени, когда они заменят своих предшественников и станут самыми массовыми, с неизбежностью перейдут в разряд «устаревших». Это и есть гонка вооружений. Летом 1941 г. бронированный монстр КВ производил ошеломляющее впечатление как на советских, так и на немецких танкистов; к весне 45-го, рядом с тяжелыми танками серии ИС и самоходкой ИСУ-152, тот же самый КВ смотрелся очень бледно…
Новая эпоха, эпоха безудержной свободы мысли и слова породила целый букет новых, порой весьма экстравагантных, версий объяснения причин военной катастрофы 41-го года. Порог входа в дискуссию радикально снизился; это раньше для того, чтобы опубликовать статью в газете, надо было оби-вать пороги редакций, предъявить ордена, звания, ученую степень… Теперь все просто, и всякий, кого осенила «идея», может через всемирную Сеть ознакомить с ней всю планету.
Многие этим активно пользуются. Мне приходилось читать (и не единожды!) про то, что в штабах вермахта, оказывается, существовало страшное секретное правило, в соответствии с которым в донесениях о потерях использовался тайный «понижающий коэффициент». Одни товарищи считают, что в немецких донесениях цифры потерь занижены ровно в два раза, другие без тени смущения говорят про десятикратное («так им было считать удобнее») занижение потерь. И еще в вермахте, оказывается, безвозвратно потерянным танком считался только тот, кто уже ушел на переплавку, а все остальные, застывшие обугленными коробками на полях, в перечень потерь не включались… При всей своей фарсовости даже эти «версии» заслуживают упоминания – они еще раз подтверждают, что невероятный разгром Красной Армии, произошедший летом 1941 года, не укладывается ни в какие рамки формальной логики и настоятельно требует какого-то объяснения.
Несколько таких «объяснений» предложил молодой к.и.н. А.В. Исаев. Если мне не изменяет память, первым по счету был «догмат о плотностях». Есть в теории военного дела такие понятия: «плотность боевых порядков», «тактическая плотность». Рассчитывается этот параметр делением чего-то на геометрические размеры участка фронта, например: 15 танков на км фронта, 130 орудийных стволов на км, 250 снарядов на гектар и т. д. Иногда используется обратная дробь: 20 км на дивизию, 800 метров на батальон… В боевых уставах указаны и вполне конкретные требования к плотности построения боевых порядков – как при наступлении, так и в обороне.
Так вот г-н Исаев посчитал расстояние от Балтики до Черного моря (причем посчитал правильно, с учетом причудливо петляющей линии границы), разделил километры на количество дивизий в Первом стратегическом эшелоне Красной Армии и пришел к неоспоримому выводу: сдержать наступление вермахта не было никакой возможности! На одну дивизию приходится гораздо больше километров фронта обороны, чем установлено боевым уставом. Поражение было неизбежным!
Публику этот печальный вывод чрезвычайно обрадовал («наконец-то! все так просто, и понятно, и по науке!»), а меня несказанно огорчил. Неужели сейчас в школе уже совсем ничему не учат? Если А больше В, то и частное от деления А на С всегда будет больше частного от деления В на С. При любом, заметьте, С. Количество советских и немецких дивизий можно поделить на ширину фронта, глубину озера Байкал, длину хвоста лошади Жукова – в любом случае, при любых ухищрениях, показатель для Красной Армии получится БОЛЬШЕ! И если 150 советских дивизий было недостаточно для обороны, то как же 120 немецких дивизий смогли на таком бескрайней фронте наступать? Да еще как наступать!
Вторая идея Исаева («меч-кладенец и золотое сечение») просто ошеломляет своей… хм, красотой. «Золотое сечение» – это организационная структура немецкой танковой дивизии («Немцы пришли к своему «золотому сечению» организации танковых войск: на 2–3 батальона танков в танковой дивизии вермахта было 4 (или 5, если считать с мотоциклетным) батальона мотопехоты… Именно такая организация танковых войск позволила немцам дойти до стен Москвы, Ленинграда и Киева»). Сформированная в соответствии с такими пропорциями дивизия – это и есть, по г-ну Исаеву, всесокрушающий «меч-кладенец». А что же в Красной Армии? «Если называть вещи своими именами, то эффективная организационная структура типа «танковая дивизия» у советской стороны отсутствовала. Наличие организационных структур с названием «танковая дивизия» не должно вводить в заблуждение – решать задачи самостоятельного танкового соединения они были неспособны… Дивизии эти были перегружены танками (выделено мной. – М.С.) и недогружены мотопехотой и артиллерией». [22]
Феерическая фраза про «перегруженность танковых дивизий танками» настойчиво повторяется на десятках страниц. Советские танковые войска, мощнейшие в мире, объявляются несуществующими только на том основании, что структура танковой дивизии Красной Армии отличалась от соответствующей немецкой структуры обр. 1941 г., причем последняя объявляется непревзойденным идеалом совершенства, позволяющим творить чудеса.
Вся эта «теория» отправляется в утиль простым напоминанием о том, что и в Красной Армии были дивизии самого, что ни на есть, «золотого сечения». Разумеется, речь идет о моторизованной дивизии штата июля 1940 г. Все в ней структурно точно так, как в танковой дивизии вермахта: один танковый, два мотострелковых и артиллерийский полк. И соотношение числа танков и людей, и состав вооружения артиллерийского полка вполне сопоставимые. Вот только «чудо» если и произошло, то совсем в другую сторону…
Что же касается «перегруженности» советских танковых дивизий танками, то «перегруженность» эта, увы, существовала лишь в теории. Практически же, к началу войны среднее количество танков в дивизии было равно 208 единицам (у немцев в среднем по 200 танков в дивизиях Восточного фронта). Дальше – хуже; уже через несколько дней (в лучшем случае – через пару недель) даже в немногих изначально «перегруженных» танками дивизиях осталось по дюжине танков, вот только воевать лучше они от этого не стали. Немцы же с первых дней и часов войны решительно ломали организационные структуры мирного времени – в танковых дивизиях формировались «боевые группы» самого разнообразного количества и состава, которые и вели наступление, нисколько не заморачиваясь золотистостью своего «сечения»…
Военная неудача, тем более – быстрый и сокрушительный разгром, неизбежно влечет за собой поиски шпионов и подозрения в измене. В принципе, эта версия не столь безумна, как может показаться на первый взгляд – если доподлинно известно, что десятки генералов Красной Армии, оказавшись в плену, активно сотрудничали с противником, то нет ничего невероятного в предположении о том, что некоторые могли начать работу на врага еще до попадания в плен[4]. Более того, при всей моей нелюбви к «теории заговора» и прочим конспирологическим схемам, я не могу не признать, что версия «заговора генералов» является первой (из перечисленных в данном обзоре), которая хотя бы теоретически может быть адекватна произошедшему событию.
Плохая конструкция узла смазки верхнего левого поддерживающего катка гусеницы танка или недостаточно «золотая» организационная структура дивизии – это частности, которые изначально непригодны для объяснения катастрофы такого масштаба, которая произошла летом 41-го года с Красной Армией. А вот предательство генералов – дело серьезное, могущее иметь самые сокрушительные последствия. Наконец, некоторые реальные факты действий (а в еще большей степени – бездействия) высшего командования накануне войны не укладываются даже в самые широкие рамки безграничного российского разгильдяйства.
Дело за малым – осталось найти заговорщиков, выявить их умысел, план, контакты с врагом. Ничего подобного по сей день никем не сделано. То, о чем пишут наши знатные конспирологи (Козинкин, Мартиросян, Мухин), настолько нелепо, что принять это всерьез может только тот, кто и без лишних аргументов верит «и в сон, и в чох, и в птичий грай». Пресловутые «генералы-заговорщики» ведут себя как-то очень нелогично: они не пытаются объединить и скоординировать свои усилия, но «изменяют поочередно», друг за другом, из месяца в месяц: от окружения и гибели Западного фронта в июне 41-го через еще большую по размаху и последствиям катастрофу под Киевом (сентябрь 1941 г.) и Вязьмой (октябрь 1941 г.) до сокрушительного и позорного разгрома в Крыму и под Харьковом в мае 1942 г.
На свою беду, сочинители «теории заговора» дружно набросились на генерала армии Д.Г. Павлова, командующего Западным фронтом; «беда» же их в том, что история эта (в отличие от многих подобных) хорошо известна – протоколы допроса и суда над Павловым опубликованы еще в 1992 г. Из документов следует, что даже проведенное известными методами «следствие» не смогло найти никаких следов связи Павлова с немцами. Стоит также отметить, что «изменник» Павлов в ночь на 22 июня, не имея на то разрешения из Москвы (!), отдал приказ о боевой тревоге со вскрытием «красных пакетов». В дальнейшем он не предпринял и малейших попыток перейти к противнику (что в обстановке полного развала фронта было совсем не сложно), более того, послушно «понес повинную голову» в Москву, куда был вызван «на ковер» в первых числах июля; получив новое назначение (заместитель командующего Западным фронтом), немедленно выехал из Москвы на фронт.
Наконец, крайнее изумление вызывает отсутствие со стороны мифических «заговорщиков» малейшей попытки сделать то единственное, что только и могло привести «заговор» к успеху: арестовать (или убить) Сталина. Обратиться к народу, армии, красноармейцам в немецком плену с призывом к антисталинскому восстанию «заговорщики» также забыли. Воля ваша, но так заговоры не устраивают…
Естественным завершением, кульминационной точкой строительства «теории заговора» стала идея о том, что заговорщик был один, и пробрался он на самую вершину государственной власти, а звали его – Сталин. У этой версии есть несколько вариантов.
Непревзойденный рекорд абсурда установил некий г-н Осокин. [23] Его сенсационное «открытие» заключается в том, что Сталин якобы заключил с Гитлером наисекретнейшую договоренность, в соответствии с которой Красная Армия концентрировалась у западных границ СССР для того, чтобы сесть в вагоны и отправиться… к берегам Ла-Манша, завоевывать Англию! В качестве ответной любезности Сталин якобы разрешил немецким войскам проехать через территорию Советского Союза в Иран. Однако Гитлер подло обманул Сталина: немцы повыскакивали из вагонов с автоматами и «засученными рукавами» (последнее обстоятельство г-н Осокин особо отмечает) и разгромили Красную Армию, которая – опять же, по условиям тайного соглашения Сталина с Гитлером – ехала к Ла-Маншу налегке, без снарядов и патронов. В качестве одного из косвенных подтверждений своей гипотезы г-н Осокин приводит факт выдачи личному составу некоторых частей Красной Армии трусов вместо кальсон – в трусах, по его мнению, удобнее форсировать Ла-Манш.
Казалось бы, сей феерический бред не заслуживает даже малейшего упоминания – однако обнаружились и другие мнения. Книга Осокина была издана в прекрасном полиграфическом исполнении, затем на бюджетные деньги был снят «документальный» (как это?) фильм, с большой помпой презентованный в Москве; талантливый «первооткрыватель» раздал множество интервью для центральных российских СМИ. Вот эти чудеса объяснить, не прибегая к конспирологическим версиям, действительно трудно.
Еще одну (правда, не столь экстравагантную) версию высказали супруги-пенсионеры Я. Верховский и В. Тырмос. И не просто высказали, но и материализовали ее в виде книги, изданной издательством «Олма-Пресс», известным своим плодотворным сотрудничеством с архивной службой ФСБ. [24] Более того, если верить заявлениям авторов, книга была включена в некий «перечень рекомендуемой литературы», каковой перечень Администрация Президента Российской Федерации якобы рассылает губернаторам и иным высокопоставленным государственным чиновникам.
Верховский и Тырмос подробно развили давно уже присутствующую в блогосфере идею о том, что Сталин преднамеренно позволил Гитлеру нанести сокрушительный первый удар по Красной Армии. Зачем? А для того, чтобы предстать перед миром и, прежде всего, перед президентом США в качестве «жертвы агрессии» и получить за это помощь по ленд-лизу.
Нелепость подобного предположения очевидна. Закон (билль) о ленд-лизе имел официальное наименование «Закон Содействия Обороне США». В нем ничего не было сказано об «агрессии», «жертве агрессии» и пр. Закон предоставил президенту Соединенных Штатов право самостоятельно – без санкции конгресса – принимать решение о передаче вооружения, боеприпасов, иной военной техники странам, поддержка которых важна для обороны США. Для обороны США. Никаких «благотворительных целей», никакой рыцарской «заботы о вдовах и сиротах» закон не предусматривал.
Практически первым и главным (по совокупному объему поставок) получателем ленд-лиза стала Великобритания. И этому отнюдь не помешало то обстоятельство что, формально говоря, «первый выстрел» сделали англичане: Англия объявила войну Германии (а не наоборот), и именно английская авиация нанесла 4 сентября 1939 г. первый бомбовый удар по территории противника; французская армия, ближайший союзник Великобритании, также первой вторглась на территорию Германии 9 сентября 1939 г. Разумеется, принимая решение о политической и военной поддержке Англии и Франции в их войне против гитлеровской Германии, президент и конгресс США руководствовались не юридическим крючкотворством на тему «кто выстрелил первым», а оценкой реальных целей войны и реальных интересов Америки.
Что же касается «репутации» товарища Сталина, то в июне 41-го спасать ее было уже поздно. После всего, что произошло в 1939–1940 годах, после раздела Польши, демонстративно и нагло оформленного «Договором о дружбе и границе» с Гитлером, после агрессии против Финляндии и аннексии трех прибалтийских государств (Эстонии, Латвии и Литвы) никаких шансов предстать перед американцами в качестве невинной жертвы у Сталина не было. «Чума на оба ваши дома» – вот и все, что мог сказать любой гражданин США по поводу драки за передел разбойничьей добычи между Сталиным и Гитлером, в каких бы формах эта драка ни началась. И если в конечном счете Великобритания и Соединенные Штаты признали СССР в качестве своего союзника, то это было обусловлено суровой прозой «реальной политики», а вовсе не романтическим стремлением помочь «невинной жертве агрессии».
Незаурядную идею сформулировал Н. Вольский. Он также считает, что Сталин преднамеренно позволил Гитлеру нанести первый – и не просто первый, но и весьма успешный – удар. Мотивы такого решения Вольский объясняет гораздо серьезнее: «У кадровой армии (а если брать шире, то и у населения страны в целом) не было мотивации для серьезной войны… Уже в Финляндии выяснилось, что победного марша не получается… Поэтому для осуществления своих планов – действительно, завоевательных – Сталину требовалось реально мотивировать своих подчиненных, начиная от маршалов и кончая сменным мастером на уральском заводе. Заставить всех воевать не на жизнь, а на смерть, могла только смертельная угроза всеобщему существованию». [25]
Звучит логично – но совсем не похоже на стиль и метод тов. Сталина. Как известно, Хозяин отличался большой осторожностью, сдержанностью, осмотрительностью – на грани трусости (малоизвестный факт: тов. Сталин не подписал распоряжение о проведении испытания первой атомной бомбы, так за подписью тов. Берия ее и бабахнули). А то, о чем пишет Н. Вольский, требовало готовности пойти на отчаянный риск, ибо никто заранее не мог предугадать – как отреагирует страна и армия на первые поражения: «приливом холодного бешенства и готовности стоять до конца» (так советский посол в Лондоне И. Майский описывал реакцию англичан на первые бомбардировки люфтваффе) или массовым дезертирством?
Наконец, совершенно несовместимо с намерением «дать Гитлеру немножко попобеждать» размещение в приграничных округах гигантских запасов военного имущества. Если бы намерения Сталина были именно таковы, как их описывает Н. Вольский, то в приграничной полосе «на заклание» оставили бы десятка два стрелковых дивизий, а главные силы кадровой армии, включая драгоценные (во всех смыслах этого слова) мехкорпуса, оказались бы к востоку от Днепра и Западной Двины…
Как такое может быть? Не могла же анатомия и физиология советского и немецкого человека радикально различаться? Разумеется, дело совсем не в анатомии; летом 41-го года в частях Красной Армии безвозвратные потери состояли главным образом (в некоторых случаях – почти полностью) из дезертиров и пленных, убитых же было в 5–6–7 раз меньше. «Войска разрозненными группами разбрелись по лесам», как пишет в своих мемуарах генерал Болдин (в начале войны – заместитель командующего Западным фронтом).
Анализ структуры потерь личного состава подсказал дальнейшее направление исследования. Не менее красноречивыми оказались и потери боевой техники (их динамика, структура, соотношение с потерями аналогичной техники до и после 41-го года, сравнение с потерями противника). После этого оставалось только «подкрутить резкость» и внимательно, по дням и часам рассмотреть реальный ход боевых действий первых недель войны. Таким образом удалось сформировать целостную картину военной катастрофы лета 41-го года.
Результаты работы были изложены мною в книге под названием «Бочка и обручи» (первый тираж вышел в свет в 2004 г.), затем в 2008 г. радикально переработанный вариант этой книги издавался под названием «22 июня. Анатомия катастрофы». Основная концепция была развита и дополнена в книге «23 июня: день «М». Весьма показательным для понимания реального состояния советских Вооруженных сил является история начала 2-й советско-финской войны, подробно рассмотренная в книге «25 июня – глупость или агрессия?». Авиационной «составляющей» истории разгрома 41-го года были посвящены книги «На мирно спящих аэродромах» и двухтомная «Новая хронология катастрофы».
В конечном счете сформировался некий «корпус работ», в котором подробно рассмотрен и предметно аргументирован следующий вывод: главная причина поражения лежит вне сферы проблем оперативного искусства, тактики, количества и качества вооружений. В самой краткой формулировке ответ на вопрос о причине поражения может быть сведен к трем словам: АРМИЯ НЕ ВОЕВАЛА. На полях сражений 1941 г. встретились не две армии, а организованные и работающие как отлаженный часовой механизм Вооруженные силы нацистской Германии с одной стороны, и огромная вооруженная толпа – с другой.
Причины превращения Красной Армии в неуправляемую толпу не имели ничего общего с пресловутым «отсутствием средств связи». И причиной, и следствием, и главным содержанием процесса стихийного распада армии стали массовое неисполнение приказов, массовое дезертирство (как явное, так и скрытое), массовая сдача в плен. Советский Союз оказался не готовым к войне с точки зрения «человеческого фактора». В полном противоречии с тем, что десятилетиями вдалбливала советская пропаганда, Красная Армия уступала противнику не в числе пушек, танков и пулеметов, а в готовности, умении и желании солдат исполнить свой долг. В столкновении с настоящим, упорным и стойким противником выяснилось, что в Красной Армии было много танков, но мало мотивации для вооруженной борьбы.
Шесть лет назад, в предисловии к «Анатомии катастрофы», я писал: «Использованная источниковая база имеет явный недостаток: она неполна, фрагментарна и составлена главным образом именно теми людьми, которые в силу своих служебных и партийных обязанностей имели целью скрыть правду об обстоятельствах и причинах катастрофического разгрома Красной Армии… Строго говоря, в этой книге нет ни одного нового документа или факта». Та книга, которую вы сейчас держите в руках, сделана совершенно иначе – в ней принципиально и последовательно проигнорированы все и всякие сочинения советских «историков»; если они пару раз встречаются в перечне использованной литературы, то это значит, что использованы они были в качестве иллюстрации к какому-то запредельному вранью.
Та же участь постигла и мемуары советских генералов; Бог им всем судия, но сегодня, имея возможность сравнить с реальными документами и фактами то, что они написали (а точнее говоря – что написали за них идейно подкованные «литработники»), трудно избавиться от чувства неловкости и стыда. А если и есть в этом мутном потоке сверкающие крупицы правды, то добыча такого «золота» слишком трудоемка, утомительна, ненадежна; сегодня уже проще воспользоваться первичными архивными документами.
Мои первые книги предоставили читателю новые выводы из общеизвестных (правильнее и честнее сказать – из доступных, но проигнорированных двумя поколениями историков) фактов. В последней книге все точно наоборот: здесь нет новых (новых по отношению к моим прежним работам) выводов, все выводы «старые», но на этот раз они подкреплены тысячами страниц документов из российских и немецких военных архивов; по большей части документы эти ранее никогда не публиковались.
Можно сказать, что эта книга является «контрольной работой». Проверкой и уточнением предыдущих книг. Можете также считать ее «контрольным выстрелом» в набитое опилками чучело советской псевдоистории; теперь ему место – только на свалке.
Часть 1
Глава 1.1
Да, были проблемы с эргономикой военной техники, с ее конструктивной надежностью и удобством обслуживания – сказывался дефицит опытных инженерных кадров и суетливая поспешность в постановке техники на вооружение. Эти недоработки усложняли боевое применение и ремонт вооружения, но вовсе не делали то и другое невозможным. Эта истина была убедительно подтверждена на практике: финская армия в 1944 г. воевала (и как еще воевала!), используя трофейные советские самолеты, танки и артиллерийские тягачи, захваченные в 1940–1941-м годах.
И тем не менее, нельзя не признать, что «в Советской Армии абсолютное большинство танков было устаревших систем». Это утверждение является абсолютно истинным, но с двумя важными уточнениями. Во-первых, если за точку отсчета брать советские Т-34 и КВ, то не большинство, а все до единого танки вермахта по состоянию на 22 июня 1941 г. были «устаревших систем». Во-вторых, новейшие системы всегда, в любой армии мира, находятся в меньшинстве, а к тому времени, когда они заменят своих предшественников и станут самыми массовыми, с неизбежностью перейдут в разряд «устаревших». Это и есть гонка вооружений. Летом 1941 г. бронированный монстр КВ производил ошеломляющее впечатление как на советских, так и на немецких танкистов; к весне 45-го, рядом с тяжелыми танками серии ИС и самоходкой ИСУ-152, тот же самый КВ смотрелся очень бледно…
Новая эпоха, эпоха безудержной свободы мысли и слова породила целый букет новых, порой весьма экстравагантных, версий объяснения причин военной катастрофы 41-го года. Порог входа в дискуссию радикально снизился; это раньше для того, чтобы опубликовать статью в газете, надо было оби-вать пороги редакций, предъявить ордена, звания, ученую степень… Теперь все просто, и всякий, кого осенила «идея», может через всемирную Сеть ознакомить с ней всю планету.
Многие этим активно пользуются. Мне приходилось читать (и не единожды!) про то, что в штабах вермахта, оказывается, существовало страшное секретное правило, в соответствии с которым в донесениях о потерях использовался тайный «понижающий коэффициент». Одни товарищи считают, что в немецких донесениях цифры потерь занижены ровно в два раза, другие без тени смущения говорят про десятикратное («так им было считать удобнее») занижение потерь. И еще в вермахте, оказывается, безвозвратно потерянным танком считался только тот, кто уже ушел на переплавку, а все остальные, застывшие обугленными коробками на полях, в перечень потерь не включались… При всей своей фарсовости даже эти «версии» заслуживают упоминания – они еще раз подтверждают, что невероятный разгром Красной Армии, произошедший летом 1941 года, не укладывается ни в какие рамки формальной логики и настоятельно требует какого-то объяснения.
Несколько таких «объяснений» предложил молодой к.и.н. А.В. Исаев. Если мне не изменяет память, первым по счету был «догмат о плотностях». Есть в теории военного дела такие понятия: «плотность боевых порядков», «тактическая плотность». Рассчитывается этот параметр делением чего-то на геометрические размеры участка фронта, например: 15 танков на км фронта, 130 орудийных стволов на км, 250 снарядов на гектар и т. д. Иногда используется обратная дробь: 20 км на дивизию, 800 метров на батальон… В боевых уставах указаны и вполне конкретные требования к плотности построения боевых порядков – как при наступлении, так и в обороне.
Так вот г-н Исаев посчитал расстояние от Балтики до Черного моря (причем посчитал правильно, с учетом причудливо петляющей линии границы), разделил километры на количество дивизий в Первом стратегическом эшелоне Красной Армии и пришел к неоспоримому выводу: сдержать наступление вермахта не было никакой возможности! На одну дивизию приходится гораздо больше километров фронта обороны, чем установлено боевым уставом. Поражение было неизбежным!
Публику этот печальный вывод чрезвычайно обрадовал («наконец-то! все так просто, и понятно, и по науке!»), а меня несказанно огорчил. Неужели сейчас в школе уже совсем ничему не учат? Если А больше В, то и частное от деления А на С всегда будет больше частного от деления В на С. При любом, заметьте, С. Количество советских и немецких дивизий можно поделить на ширину фронта, глубину озера Байкал, длину хвоста лошади Жукова – в любом случае, при любых ухищрениях, показатель для Красной Армии получится БОЛЬШЕ! И если 150 советских дивизий было недостаточно для обороны, то как же 120 немецких дивизий смогли на таком бескрайней фронте наступать? Да еще как наступать!
Вторая идея Исаева («меч-кладенец и золотое сечение») просто ошеломляет своей… хм, красотой. «Золотое сечение» – это организационная структура немецкой танковой дивизии («Немцы пришли к своему «золотому сечению» организации танковых войск: на 2–3 батальона танков в танковой дивизии вермахта было 4 (или 5, если считать с мотоциклетным) батальона мотопехоты… Именно такая организация танковых войск позволила немцам дойти до стен Москвы, Ленинграда и Киева»). Сформированная в соответствии с такими пропорциями дивизия – это и есть, по г-ну Исаеву, всесокрушающий «меч-кладенец». А что же в Красной Армии? «Если называть вещи своими именами, то эффективная организационная структура типа «танковая дивизия» у советской стороны отсутствовала. Наличие организационных структур с названием «танковая дивизия» не должно вводить в заблуждение – решать задачи самостоятельного танкового соединения они были неспособны… Дивизии эти были перегружены танками (выделено мной. – М.С.) и недогружены мотопехотой и артиллерией». [22]
Феерическая фраза про «перегруженность танковых дивизий танками» настойчиво повторяется на десятках страниц. Советские танковые войска, мощнейшие в мире, объявляются несуществующими только на том основании, что структура танковой дивизии Красной Армии отличалась от соответствующей немецкой структуры обр. 1941 г., причем последняя объявляется непревзойденным идеалом совершенства, позволяющим творить чудеса.
Вся эта «теория» отправляется в утиль простым напоминанием о том, что и в Красной Армии были дивизии самого, что ни на есть, «золотого сечения». Разумеется, речь идет о моторизованной дивизии штата июля 1940 г. Все в ней структурно точно так, как в танковой дивизии вермахта: один танковый, два мотострелковых и артиллерийский полк. И соотношение числа танков и людей, и состав вооружения артиллерийского полка вполне сопоставимые. Вот только «чудо» если и произошло, то совсем в другую сторону…
Что же касается «перегруженности» советских танковых дивизий танками, то «перегруженность» эта, увы, существовала лишь в теории. Практически же, к началу войны среднее количество танков в дивизии было равно 208 единицам (у немцев в среднем по 200 танков в дивизиях Восточного фронта). Дальше – хуже; уже через несколько дней (в лучшем случае – через пару недель) даже в немногих изначально «перегруженных» танками дивизиях осталось по дюжине танков, вот только воевать лучше они от этого не стали. Немцы же с первых дней и часов войны решительно ломали организационные структуры мирного времени – в танковых дивизиях формировались «боевые группы» самого разнообразного количества и состава, которые и вели наступление, нисколько не заморачиваясь золотистостью своего «сечения»…
Военная неудача, тем более – быстрый и сокрушительный разгром, неизбежно влечет за собой поиски шпионов и подозрения в измене. В принципе, эта версия не столь безумна, как может показаться на первый взгляд – если доподлинно известно, что десятки генералов Красной Армии, оказавшись в плену, активно сотрудничали с противником, то нет ничего невероятного в предположении о том, что некоторые могли начать работу на врага еще до попадания в плен[4]. Более того, при всей моей нелюбви к «теории заговора» и прочим конспирологическим схемам, я не могу не признать, что версия «заговора генералов» является первой (из перечисленных в данном обзоре), которая хотя бы теоретически может быть адекватна произошедшему событию.
Плохая конструкция узла смазки верхнего левого поддерживающего катка гусеницы танка или недостаточно «золотая» организационная структура дивизии – это частности, которые изначально непригодны для объяснения катастрофы такого масштаба, которая произошла летом 41-го года с Красной Армией. А вот предательство генералов – дело серьезное, могущее иметь самые сокрушительные последствия. Наконец, некоторые реальные факты действий (а в еще большей степени – бездействия) высшего командования накануне войны не укладываются даже в самые широкие рамки безграничного российского разгильдяйства.
Дело за малым – осталось найти заговорщиков, выявить их умысел, план, контакты с врагом. Ничего подобного по сей день никем не сделано. То, о чем пишут наши знатные конспирологи (Козинкин, Мартиросян, Мухин), настолько нелепо, что принять это всерьез может только тот, кто и без лишних аргументов верит «и в сон, и в чох, и в птичий грай». Пресловутые «генералы-заговорщики» ведут себя как-то очень нелогично: они не пытаются объединить и скоординировать свои усилия, но «изменяют поочередно», друг за другом, из месяца в месяц: от окружения и гибели Западного фронта в июне 41-го через еще большую по размаху и последствиям катастрофу под Киевом (сентябрь 1941 г.) и Вязьмой (октябрь 1941 г.) до сокрушительного и позорного разгрома в Крыму и под Харьковом в мае 1942 г.
На свою беду, сочинители «теории заговора» дружно набросились на генерала армии Д.Г. Павлова, командующего Западным фронтом; «беда» же их в том, что история эта (в отличие от многих подобных) хорошо известна – протоколы допроса и суда над Павловым опубликованы еще в 1992 г. Из документов следует, что даже проведенное известными методами «следствие» не смогло найти никаких следов связи Павлова с немцами. Стоит также отметить, что «изменник» Павлов в ночь на 22 июня, не имея на то разрешения из Москвы (!), отдал приказ о боевой тревоге со вскрытием «красных пакетов». В дальнейшем он не предпринял и малейших попыток перейти к противнику (что в обстановке полного развала фронта было совсем не сложно), более того, послушно «понес повинную голову» в Москву, куда был вызван «на ковер» в первых числах июля; получив новое назначение (заместитель командующего Западным фронтом), немедленно выехал из Москвы на фронт.
Наконец, крайнее изумление вызывает отсутствие со стороны мифических «заговорщиков» малейшей попытки сделать то единственное, что только и могло привести «заговор» к успеху: арестовать (или убить) Сталина. Обратиться к народу, армии, красноармейцам в немецком плену с призывом к антисталинскому восстанию «заговорщики» также забыли. Воля ваша, но так заговоры не устраивают…
Естественным завершением, кульминационной точкой строительства «теории заговора» стала идея о том, что заговорщик был один, и пробрался он на самую вершину государственной власти, а звали его – Сталин. У этой версии есть несколько вариантов.
Непревзойденный рекорд абсурда установил некий г-н Осокин. [23] Его сенсационное «открытие» заключается в том, что Сталин якобы заключил с Гитлером наисекретнейшую договоренность, в соответствии с которой Красная Армия концентрировалась у западных границ СССР для того, чтобы сесть в вагоны и отправиться… к берегам Ла-Манша, завоевывать Англию! В качестве ответной любезности Сталин якобы разрешил немецким войскам проехать через территорию Советского Союза в Иран. Однако Гитлер подло обманул Сталина: немцы повыскакивали из вагонов с автоматами и «засученными рукавами» (последнее обстоятельство г-н Осокин особо отмечает) и разгромили Красную Армию, которая – опять же, по условиям тайного соглашения Сталина с Гитлером – ехала к Ла-Маншу налегке, без снарядов и патронов. В качестве одного из косвенных подтверждений своей гипотезы г-н Осокин приводит факт выдачи личному составу некоторых частей Красной Армии трусов вместо кальсон – в трусах, по его мнению, удобнее форсировать Ла-Манш.
Казалось бы, сей феерический бред не заслуживает даже малейшего упоминания – однако обнаружились и другие мнения. Книга Осокина была издана в прекрасном полиграфическом исполнении, затем на бюджетные деньги был снят «документальный» (как это?) фильм, с большой помпой презентованный в Москве; талантливый «первооткрыватель» раздал множество интервью для центральных российских СМИ. Вот эти чудеса объяснить, не прибегая к конспирологическим версиям, действительно трудно.
Еще одну (правда, не столь экстравагантную) версию высказали супруги-пенсионеры Я. Верховский и В. Тырмос. И не просто высказали, но и материализовали ее в виде книги, изданной издательством «Олма-Пресс», известным своим плодотворным сотрудничеством с архивной службой ФСБ. [24] Более того, если верить заявлениям авторов, книга была включена в некий «перечень рекомендуемой литературы», каковой перечень Администрация Президента Российской Федерации якобы рассылает губернаторам и иным высокопоставленным государственным чиновникам.
Верховский и Тырмос подробно развили давно уже присутствующую в блогосфере идею о том, что Сталин преднамеренно позволил Гитлеру нанести сокрушительный первый удар по Красной Армии. Зачем? А для того, чтобы предстать перед миром и, прежде всего, перед президентом США в качестве «жертвы агрессии» и получить за это помощь по ленд-лизу.
Нелепость подобного предположения очевидна. Закон (билль) о ленд-лизе имел официальное наименование «Закон Содействия Обороне США». В нем ничего не было сказано об «агрессии», «жертве агрессии» и пр. Закон предоставил президенту Соединенных Штатов право самостоятельно – без санкции конгресса – принимать решение о передаче вооружения, боеприпасов, иной военной техники странам, поддержка которых важна для обороны США. Для обороны США. Никаких «благотворительных целей», никакой рыцарской «заботы о вдовах и сиротах» закон не предусматривал.
Практически первым и главным (по совокупному объему поставок) получателем ленд-лиза стала Великобритания. И этому отнюдь не помешало то обстоятельство что, формально говоря, «первый выстрел» сделали англичане: Англия объявила войну Германии (а не наоборот), и именно английская авиация нанесла 4 сентября 1939 г. первый бомбовый удар по территории противника; французская армия, ближайший союзник Великобритании, также первой вторглась на территорию Германии 9 сентября 1939 г. Разумеется, принимая решение о политической и военной поддержке Англии и Франции в их войне против гитлеровской Германии, президент и конгресс США руководствовались не юридическим крючкотворством на тему «кто выстрелил первым», а оценкой реальных целей войны и реальных интересов Америки.
Что же касается «репутации» товарища Сталина, то в июне 41-го спасать ее было уже поздно. После всего, что произошло в 1939–1940 годах, после раздела Польши, демонстративно и нагло оформленного «Договором о дружбе и границе» с Гитлером, после агрессии против Финляндии и аннексии трех прибалтийских государств (Эстонии, Латвии и Литвы) никаких шансов предстать перед американцами в качестве невинной жертвы у Сталина не было. «Чума на оба ваши дома» – вот и все, что мог сказать любой гражданин США по поводу драки за передел разбойничьей добычи между Сталиным и Гитлером, в каких бы формах эта драка ни началась. И если в конечном счете Великобритания и Соединенные Штаты признали СССР в качестве своего союзника, то это было обусловлено суровой прозой «реальной политики», а вовсе не романтическим стремлением помочь «невинной жертве агрессии».
Незаурядную идею сформулировал Н. Вольский. Он также считает, что Сталин преднамеренно позволил Гитлеру нанести первый – и не просто первый, но и весьма успешный – удар. Мотивы такого решения Вольский объясняет гораздо серьезнее: «У кадровой армии (а если брать шире, то и у населения страны в целом) не было мотивации для серьезной войны… Уже в Финляндии выяснилось, что победного марша не получается… Поэтому для осуществления своих планов – действительно, завоевательных – Сталину требовалось реально мотивировать своих подчиненных, начиная от маршалов и кончая сменным мастером на уральском заводе. Заставить всех воевать не на жизнь, а на смерть, могла только смертельная угроза всеобщему существованию». [25]
Звучит логично – но совсем не похоже на стиль и метод тов. Сталина. Как известно, Хозяин отличался большой осторожностью, сдержанностью, осмотрительностью – на грани трусости (малоизвестный факт: тов. Сталин не подписал распоряжение о проведении испытания первой атомной бомбы, так за подписью тов. Берия ее и бабахнули). А то, о чем пишет Н. Вольский, требовало готовности пойти на отчаянный риск, ибо никто заранее не мог предугадать – как отреагирует страна и армия на первые поражения: «приливом холодного бешенства и готовности стоять до конца» (так советский посол в Лондоне И. Майский описывал реакцию англичан на первые бомбардировки люфтваффе) или массовым дезертирством?
Наконец, совершенно несовместимо с намерением «дать Гитлеру немножко попобеждать» размещение в приграничных округах гигантских запасов военного имущества. Если бы намерения Сталина были именно таковы, как их описывает Н. Вольский, то в приграничной полосе «на заклание» оставили бы десятка два стрелковых дивизий, а главные силы кадровой армии, включая драгоценные (во всех смыслах этого слова) мехкорпуса, оказались бы к востоку от Днепра и Западной Двины…
Контрольная работа
Мы не случайно уделили выше столь много места рассмотрению арифметики потерь немецкой и советской армий. Именно вопрос о том, почему потери Красной Армии оказались в десятки раз выше потерь вермахта, подводит нас к разгадке мрачной «тайны» лета 41-го года. У потерь этих очень разная структура. Если у немцев на одного убитого приходится в среднем трое раненых, то в Красной Армии безвозвратные потери в три-четыре раза больше санитарных потерь.Как такое может быть? Не могла же анатомия и физиология советского и немецкого человека радикально различаться? Разумеется, дело совсем не в анатомии; летом 41-го года в частях Красной Армии безвозвратные потери состояли главным образом (в некоторых случаях – почти полностью) из дезертиров и пленных, убитых же было в 5–6–7 раз меньше. «Войска разрозненными группами разбрелись по лесам», как пишет в своих мемуарах генерал Болдин (в начале войны – заместитель командующего Западным фронтом).
Анализ структуры потерь личного состава подсказал дальнейшее направление исследования. Не менее красноречивыми оказались и потери боевой техники (их динамика, структура, соотношение с потерями аналогичной техники до и после 41-го года, сравнение с потерями противника). После этого оставалось только «подкрутить резкость» и внимательно, по дням и часам рассмотреть реальный ход боевых действий первых недель войны. Таким образом удалось сформировать целостную картину военной катастрофы лета 41-го года.
Результаты работы были изложены мною в книге под названием «Бочка и обручи» (первый тираж вышел в свет в 2004 г.), затем в 2008 г. радикально переработанный вариант этой книги издавался под названием «22 июня. Анатомия катастрофы». Основная концепция была развита и дополнена в книге «23 июня: день «М». Весьма показательным для понимания реального состояния советских Вооруженных сил является история начала 2-й советско-финской войны, подробно рассмотренная в книге «25 июня – глупость или агрессия?». Авиационной «составляющей» истории разгрома 41-го года были посвящены книги «На мирно спящих аэродромах» и двухтомная «Новая хронология катастрофы».
В конечном счете сформировался некий «корпус работ», в котором подробно рассмотрен и предметно аргументирован следующий вывод: главная причина поражения лежит вне сферы проблем оперативного искусства, тактики, количества и качества вооружений. В самой краткой формулировке ответ на вопрос о причине поражения может быть сведен к трем словам: АРМИЯ НЕ ВОЕВАЛА. На полях сражений 1941 г. встретились не две армии, а организованные и работающие как отлаженный часовой механизм Вооруженные силы нацистской Германии с одной стороны, и огромная вооруженная толпа – с другой.
Причины превращения Красной Армии в неуправляемую толпу не имели ничего общего с пресловутым «отсутствием средств связи». И причиной, и следствием, и главным содержанием процесса стихийного распада армии стали массовое неисполнение приказов, массовое дезертирство (как явное, так и скрытое), массовая сдача в плен. Советский Союз оказался не готовым к войне с точки зрения «человеческого фактора». В полном противоречии с тем, что десятилетиями вдалбливала советская пропаганда, Красная Армия уступала противнику не в числе пушек, танков и пулеметов, а в готовности, умении и желании солдат исполнить свой долг. В столкновении с настоящим, упорным и стойким противником выяснилось, что в Красной Армии было много танков, но мало мотивации для вооруженной борьбы.
Шесть лет назад, в предисловии к «Анатомии катастрофы», я писал: «Использованная источниковая база имеет явный недостаток: она неполна, фрагментарна и составлена главным образом именно теми людьми, которые в силу своих служебных и партийных обязанностей имели целью скрыть правду об обстоятельствах и причинах катастрофического разгрома Красной Армии… Строго говоря, в этой книге нет ни одного нового документа или факта». Та книга, которую вы сейчас держите в руках, сделана совершенно иначе – в ней принципиально и последовательно проигнорированы все и всякие сочинения советских «историков»; если они пару раз встречаются в перечне использованной литературы, то это значит, что использованы они были в качестве иллюстрации к какому-то запредельному вранью.
Та же участь постигла и мемуары советских генералов; Бог им всем судия, но сегодня, имея возможность сравнить с реальными документами и фактами то, что они написали (а точнее говоря – что написали за них идейно подкованные «литработники»), трудно избавиться от чувства неловкости и стыда. А если и есть в этом мутном потоке сверкающие крупицы правды, то добыча такого «золота» слишком трудоемка, утомительна, ненадежна; сегодня уже проще воспользоваться первичными архивными документами.
Мои первые книги предоставили читателю новые выводы из общеизвестных (правильнее и честнее сказать – из доступных, но проигнорированных двумя поколениями историков) фактов. В последней книге все точно наоборот: здесь нет новых (новых по отношению к моим прежним работам) выводов, все выводы «старые», но на этот раз они подкреплены тысячами страниц документов из российских и немецких военных архивов; по большей части документы эти ранее никогда не публиковались.
Можно сказать, что эта книга является «контрольной работой». Проверкой и уточнением предыдущих книг. Можете также считать ее «контрольным выстрелом» в набитое опилками чучело советской псевдоистории; теперь ему место – только на свалке.
Часть 1
Накануне
Глава 1.1
Красная Армия обр. 1941 г
В этой главе (как и во всей книге в целом) мы не будем обсуждать процесс, в результате которого Советская Россия, дотла разоренная в ходе многолетней войны (с 1914 по 1920 г.), превратилась в мощнейшую военную державу. Об этом и без того много написано, а нас в данном случае – для изучения и понимания хода боевых действий первых недель советско-германской войны – интересует не метод, не процесс, а конечный результат. Ограничимся лишь короткой цитатой из одного вполне официального документа. 2 апреля 2008 г. Государственная дума приняла специальное Заявление, посвященное памяти жертв голодомора. Там, в частности, сказано: «В результате голода, вызванного насильственной коллективизацией, пострадали многие регионы РСФСР, Казахстана, Украины, Белоруссии. От голода и болезней, связанных с недоеданием, в 1932–1933 годах там погибло около 7 млн человек. Народы СССР заплатили огромную цену за индустриализацию, за гигантский экономический прорыв, произошедший в те годы…»
Семь миллионов. Ни одна страна Западной Европы (не считая самой Германии) не понесла в годы Второй мировой войны таких жертв, которые подданные Сталина еще в так называемые «мирные годы» принесли на алтарь форсированной милитаризации СССР. Заставить людей работать Сталин и его соратники умели. Можно (и нужно) спорить о том, насколько рационально были организованы эти великие труды с точки зрения критерия «цена – результат». В любом случае «цена» беспокоила Сталина мало, а результат вышел огромный. Весомый, грубый, зримый.
Семь миллионов. Ни одна страна Западной Европы (не считая самой Германии) не понесла в годы Второй мировой войны таких жертв, которые подданные Сталина еще в так называемые «мирные годы» принесли на алтарь форсированной милитаризации СССР. Заставить людей работать Сталин и его соратники умели. Можно (и нужно) спорить о том, насколько рационально были организованы эти великие труды с точки зрения критерия «цена – результат». В любом случае «цена» беспокоила Сталина мало, а результат вышел огромный. Весомый, грубый, зримый.