Страница:
* * *
Кто скажет, что язык Гоголя и Толстого, Достоевского и Чехова, Леонова и Булгакова беден, сер и однообразен при том, что он литературен и чист?* * *
Несколько человек должны коллективно написать одну книгу. Имен на ней обозначено не будет, а, например, так: «Коллектив № 2» или «Коллектив «Дружба».Если все члены коллектива абсолютно одинаковых способностей – одно дело. Но так практически не бывает.
Если же один человек из коллектива гораздо талантливее, индивидуальнее, работоспособнее других, то как ему быть?
Работать вполовину своих способностей, дабы сравняться с остальными – получится, что коллектив мешает проявиться и развиться таланту.
Если же работать в полную силу, то получится, что талант и индивидуальность (а талант всегда есть индивидуальность) будут присвоены коллективом, растворятся в нем.
Возьмем другой, более обыденный случай. Бригаде штукатуров поручено в течение дня оштукатурить стену. Один талантливый, гениальный штукатур способен сделать в пять раз больше, чем каждый из других, а главное – лучше. Следовательно, либо его неистовая, из ряда вон выходящая работа будет способствовать появлении лодырничества у других членов бригады, либо он сам будет лодырничать и работать спустя рукава.
Речь идет, конечно, о теоретическом коллективе, а не о таком понятии, как коллектив цеха, редакции, завода, где каждый отвечает за свою, порученную ему работу и имеет возможность проявить свои способности.
Теоретически же «идеальный» коллектив, если бы он существовал в действительности, есть всегда существо, живущее за счет индивидуальностей, пожирающее их, присваивающее себе их способности и энергию.
* * *
Изощрена современная реклама. Между кадрами кинофильма, на протяжении всей ленты, вставляют узюсенькую полоску с изображением, ну, скажем, механической зубной щетки. Люди смотрят нормальный фильм. Рекламная вставочка проскальзывает незаметно для человеческого глаза. Зрители поглощены приключениями киногероя и созерцанием киногероини. Но по выходе кино, дома за ужином они не могут отделаться от ощущения, что неплохо бы обзавестись механической зубной щеткой. Механическая зубная щетка вошла в их сознание помимо сознания.Полагаю, что в детстве, когда наше сознание как таковое еще отсутствует, спит, врата его – глаза, уши, осязающая кожа и обоняющие ноздри уже распахнуты для восприятия жизни, происходит такое же, как в том кинофильме, подсознательное накопление впечатлений.
Впрочем, и на протяжении всей жизни очень часто впечатления не фиксируются нашим вниманием, но фиксируются механически нашими органами чувств, сразу попадают в подсознание, где и накапливаются, чтобы когда-нибудь неожиданно выплыть на поверхность, в сферу нашей явственной памяти.
* * *
Есть произведения искусства, про которые говорят: «Они не имеют цены». Нужно ли понимать это выражение буквально или оно есть лишь стилистическая фигура?…Сикстинская мадонна, «Монна Лиза», «Ночной дозор», собор Парижской богоматери, храм Софии в Стамбуле (теперь мечеть, но здание осталось в целости), Василий Блаженный на Красной площади, «Троица» Андрея Рублева…
С одной стороны, им действительно нет и не может быть цены, но, с другой стороны, цена все-таки есть.
Как же выйти из этого противоречия?
Я думаю, так. Если картину и всякую другую уникальную ценность покупают с тем, чтобы она продолжала существовать и оставаться достоянием человечества (хотя бы и переехала в другое государство), за нее может быт назначена какая-никакая цена.
Но можно ли уникальную ценность: картину, скульптуру, икону, старинный храм – продать на заведомое уничтожение? Скажет какой-нибудь сумасшедший миллиардер, бросая вызов здравому смыслу и человечеству: покупаю эту икону, чтобы сжечь, покупаю этот храм, чтобы взорвать. Я плачу. Какое вам дело, что я сделаю со своей покупкой!
В этом случае выражение «нет цены» перестает бы иносказательным и приобретает буквальный смысл. В этом случае действительно нет цены ни картине Тициана, ни скульптуре Родена, ни древней иконе, ни старинному храму.
* * *
Путешествуя по нашей стране и по другим странам я видел множество старинных крепостей: римских, турецких, германских, шотландских, датских, русских, грузинских, аварских, албанских, персидских, испанских, английских, французских…Но я не видел еще ни одной крепости, которая в конце концов не была бы взята.
* * *
Природа для нас грубо подразделяется на обширные области: лес, горы, море, степь… Так и спрашивают иногда: вы что больше любите, лес или море?Сравнивать вещи равноценно драгоценные невозможно, а тем более выбирать из них. И все же у моря (если хотите, у воды вообще: озеро, река, дождь) есть одно великолепное превосходство.
С большинством, так сказать, составных частей природы мы вынуждены ограничиваться визуальным общением, созерцанием, несущим, правда, в себе элемент духовности. «Но что нам делать с розовой зарей над холодеющими небесами, где тишина и неземной покой? Что нам делать с бессмертными стихами? Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать…» – сетовал в свое время русский поэт.
В самом деле, прекрасный горный пейзаж, цветочная долина, лес, шум старых сосен приятен нашему слуху, аромат цветка сладостен для нашего обоняния. Ну, потрогаешь рукой молодые листья березы, мягкий мох или гладкий камень… Но возникает глубокая и досадная неудовлетворенность при созерцании красоты природы, как если бы созерцал красивую и любимую женщину без нежности обладания, через стекло, что ли, через решетку.
Скажут мне, что восторг духовного слияния с природой (вплоть до звездного неба) и полного духовного растворения в ней бесценнее физических вожделений, даже если бы они и были чудесным, фантастическим образом удовлетворены. Все так, если одно заменять другим. Но если «плюс к этому», то зачем же от этого отказываться?
Созерцание тихого озера, полноводной реки, горного потока, бурного ливня, робкого дождичка, синего моря тоже может одарить нас восторгом духовного слияния с природой (ибо это та же природа и есть), но прибавив к этому иллюзию наиболее полного, наиболее физического, наиболее плотского обладания, вода погружает в себя, вода обволакивает, вода ласкает каждую нашу клетку. Погружаясь в воду, мы приходим в физическое соприкосновение с природой, которое вовсе не исключает духовного восторга перед ней.
Можно развивать аналогию и дальше. В душе и ванной тоже вода. Но душ, ванна, плавательный бассейн, позволяя нам осязать природу, не несут в себе духовного элемента. Это эрзац общения. Поэтому погрузиться в море или выбежать под струи ливня все равно что соединиться с любимой женщиной, а взять ванну… Но остановимся, ибо аналогия ясна, даже если и спорна. Любите море!
* * *
Блок принял Есенина в гостиной, не пригласив в кабинет. В рабочую комнату Льва Толстого или А. П. Чехова попасть человеку постороннему, надо полагать, было непросто.Но вот писатели умерли. Через их кабинеты, через их гостиные и спальни проходят десятки и сотни тысяч людей. Бесцеремонно разглядывают, трогают, изловчаются посидеть на стуле, критически оценивают или равнодушно зевают. Ежедневно и ежегодно тянется через дома и квартиры великих людей праздно-курортная развязно-туристская толпа. Правильно ли это? Надо ли так?
Напротив, я вижу картину, как хранитель музея, иногда в особом случае, поворачивает ключ в двери и говорит:
– А здесь святая святых, здесь кабинет и рабочий стол (Чехова, Толстого, Пришвина, Пушкина, Блока, Достоевского, Гоголя…)
– Но если не пропускать массы, не показывать, то зачем же хранить? Зачем же все это нужно?
– Затем, что это народное сокровище. А сокровища, не знаю уж почему, не принято выбрасывать на дорогу, принято хранить.
Между прочим, в Ялте в домике Чехова был случай, когда группу немецких (или чешских?) посетителей экскурсовод широким жестом пригласила в спальню Антона Павловича. Гости остановились у дверей и не пошли.
– Нет, – сказали они, – в чужую спальню заходить неприлично. Да еще и в пальто.
* * *
Эпитеты – одежда слов. Они лишают слово его первозданного звучания. Они избаловали нас. Мы же плохо воспринимаем слово как таковое: осень, море, трава. Нам необходимы подпорки: трава зеленая, сухая, прелая, душистая; осень золотая, ранняя, ненастная, серая, теплая…А между тем как прекрасно слово само по себе! Осень. Море. Трава.
* * *
Бывают мосты на опорах, покоящиеся прочно и основательно, а бывают мосты, подвешенные на фермах. Несведущему человеку даже странно, как это держится такой длинный, такой стальной мост, перекинувший свою воздушную, ничем не подпертую арку над широким простором воды. Внутреннего напряжения, скрытого в ферме и держащего все грандиозное, ажурное сооружение простым глазом не видно, не то что частые бетонные опоры, перегородившие всю реку, как частокол.Сравнение грубое, но с воздушными арочными мостами я сравнил бы бессюжетную лирическую прозу, лишенную видимой занимательности, но исполненную внутреннего напряжения в отличие от прозы, держащейся на очевидных сюжетных ходах.
* * *
У человека в познании мира почти в каждой области есть один и тот же пробел, который сводится к тому, что мы научились пользоваться чем-либо в практических целях, но еще не знаем, что это такое (например энергия, гравитация).Человек в обращении с силами мира похож на каждой из нас, средних обывателей, кто умеет включать и выключать приемник, настраивать его на нужную волну, притом, что внутреннего устройства его мы не знаем.
* * *
Говорят, что враждуют между собой поэзия и проза, огонь и вода («лед и пламень»), не понимают друга гений и толпа, в конфликте находятся отцы и дети… Но вот еще одна непримиримая пара: практическая сиюминутная польза и понятие об уникальности какой-либо вещи. Причем практицизм в этом конфликте почти всегда обретает степень невежества.Геологи (геологи!) нашли в тайге древнюю саблю. Тотчас решили переделать ее на охотничьи ножи. И только то, что сабля не хотела ломаться, да еще то, что в партии нашелся один умный человек, находка не окончательно погибла. Она оказалась саблей XII века с армянскими письменами, которые теперь расшифровываются. В газете я читаю («Комсомольская правда» 19 декабря 1970 г.): «Уникальную пещеру площадью 800 квадратных метров и высотой 23 метра, сплошь облицованную полуметровым слоем ярко-желтого «солнечного» оникса, обнаружили геологи Узбекистана.
Промоина привела в один из двух «залов» пещеры. Камня, который тысячелетиями «натекал» здесь на пол и своды, по расчетам специалистов, хватит для изготовления полутора тысяч квадратных метров отделочных плит. Ими предполагается украсить станции будущего ташкентского метрополитена».
Скажите, есть ли принципиальная разница между специалистами, рассчитавшими пещеру на облицовочные плиты, и теми геологами, которые древнюю саблю тотчас пытались изломать на охотничьи ножи?
* * *
Гигиена. Нельзя сказать, что человек не заботится о своем теле. Пожалуй, за телом мы ухаживаем в первую очередь и с наибольшей охотой: бани, парикмахерские, морские купанья, спорт, физзарядка, солнечные и воздушные ванны, косметика, ежедневные умывания, во всяком случае. Нельзя сказать, что человек не заботится и о своем интеллекте: библиотеки, школы, университеты, вся научная и прочая информация…Но тот факт, что средства массовой информации занимают теперь главное место в организации сознания современного рядового человека, и тот факт, что эти средства служат подчас нуждам рекламы, наживы или политики, наводит на мысль, что пора уже думать о гигиене нашего интеллекта.
Однако гигиена ближайшего будущего, если мы хотим остаться людьми, потребует ухода за чувствами.
* * *
За пятьдесят лет у меня было время приглядеться к себе и определить, что наиболее присущими мне чертами характера являются две: доверчивость и отходчивость. Черты, которые в наше время можно считать если не недостатками, то слабостями.Замечаю, что с годами (жизнь учит) медленно-медленно становлюсь менее доверчивым. Да уж и пора! Но вот что интересно: с утратой первой черты начинает в такой же степени утрачиваться и другая. Некоторые обиды, которые забывал бы на другой день, помню и помню. Становлюсь умнее, но хуже.
* * *
Готовится новое издание книги. Кое-что изменилось в тебе, кое-что изменилось в мире. Значит ли это, что прежнюю книгу надо приспосабливать путем переработки и правки к новому твоему психологическому состоянию и к новому состоянию окружающей нас быстротекущей действительности?Этот вопрос решается по-разному. Пушкин говорил, что никогда не мог изменить раз им написанное.
Горький мечтал переписать заново свои ранние рассказы.
Леонид Леонов переписал ранний роман «Вор». Но все же переделывание несколько лет спустя написанного, изданного, дошедшего до читателя неравноценно ли тому, как если бы время от времени ретушировать и переретушировать фотографию (подмалевывать живописный портрет) по мере того, как внешность оригинала изменяется под воздействием событий и времени?
* * *
В мебельной мастерской я обратил внимание, что образцы древесных пород, приготовленные для фанеровки мебели, нельзя отличить друг от друга. Белесые, шершавые (из-под пилы), тонкие однообразные полоски древесины. Около них помечено: красное дерево (ствол), красное дерево (пламя), карельская береза, орех, тополь, дуб, клен, граб, бук…Оказывается, только после полировки каждое дерево выявляет тот свой неповторимый рисунок, цвет, оттенок цвета, которое отличало бы красное дерево от тополя, а тополь от дуба. Только после тщательной полировки дерево обретает свое лицо. Либо уж дерево от дерева можно отличить в первозданном виде, в лесу, когда оно еще не спилено и не обращено в древесину.
Итак, первоначальная индивидуальность и самобытность до всяческой обработки, я бы сказал – дикая самобытность; окончательная, драгоценная индивидуальность после высшей стадии обработки (полировки) – и однообразная, безликая, сероватая древесная масса в стадии полуфабриката.
* * *
Существует предположение, что с исчезновением многих видов крупных животных или с резким уменьшением их численности общая биомасса на Земле, в исчислении на вес, не скудеет за счет биологической мелочи: насекомых, мелких грызунов или даже простейших.Вместо одного осетра – тысяча ершей величиной с мизинец, вместо одного слона – сто тысяч мышей, вместо одного бизона – три тонны мух. Жуть!
* * *
Много раз я видел, как несколько мелких птичек, например ласточек, преследуют ястреба, отгоняя его. Вчера обыкновенная галка долго гнала ястреба по небу, набрасывалась на него, а он увертывался от ее ударов и убегал.Но ведь он хищник. У него когти, клюв, маневренность, сила. Что стоило ему обернуться и дать отпор?
В таком случае что же такое его терпимость: трусость, сознание вины, нежелание связываться, то есть снисходительность? Или он не запрограммирован на схватку с галкой ради престижа, а не ради пищи? И неужели это только автоматическая программа (инстинкт), а не характер и не линия поведения?
* * *
Художественные изобразительные средства. Дело в том, что «заоконный» пейзаж, то есть вся жизнь как таковая, это еще не искусство. Набором цветных стекол (типа витража, что ли?) художник-писатель затеняет и обесцвечивает одни участки пейзажа, проявляет, делает ярче, подчеркивает, выделяет другие и таким образом из многоликой до неразборчивости и оттого как бы бесформенной, бесконтурной мешанины жизни создает картину, какую хочет.Но легко увлечься, и тогда художественные изобразительные средства превращаются в самоцель. Витраж становится столь плотным (хотя бы и ярким), что заоконного пейзажа сквозь него уже не увидишь.
* * *
Издавна люди подделывают золото, драгоценные камни, документы, деньги, картины, рукописи, вина, мысли и чувства.В последнее время появилась новая, отвратительная подделка. В широких масштабах люди научились подделывать еще одну вечную ценность – пчелиный мед.
* * *
Двадцатый поэтический век тяготеет к эстраде. Поэты много выступают на поэтических вечерах, в цехах, на стройках, в парках, в больших залах. Они выступают с микрофонами или без микрофонов, но как бы там ни было, само наличие перед поэтом нескольких сотен слушающих его людей заставляет его говорить громче, а то и кричать. Эта необходимость невольно накладывает печать на стихи. Поэт невольно учитывает заранее эстрадные возможности стихотворения.Но, конечно, есть поэты, которым удалось уберечь свою поэзию от этого недуга. Их стихи рассчитаны больше на чтение глазами, нежели на слуховые эффекты. Очень часто притом «тихие» стихи оказываются более громкими, ибо важно еще, и что говорится. Если человек, войдя в комнату, тихо скажет: «Она умерла», то у него получится громче, чем у закричавшего, что кошка пролила молоко.
* * *
Наедине с самим собой, со своим воображением человек очень часто уходит за пределы того, что называется нормой, за ту черту, которая разделяет с точки зрения медицины человека здорового и человека умалишенного. Но только он всегда из той запредельной области возвращается на свое место, к нормальным людям, в нормальный мир.Разве нельзя допустить, что человек на время вообразит себя на месте… ну хоть президента Соединенных Штатов, или пресловутого испанского короля, или бог знает что он может вообразить наедине с самим собой. Перешагнет черту на пять минут и вернется назад, а иногда перешагнет – и не возвратится оттуда и вслух объявит людям, что он президент Соединение Штатов. И тогда его увозят в психиатрическую больницу.
* * *
Облака Рериха. На иных его полотнах в небе сражаются облачные витязи и облачные дружины. Иногда он композицию всей картины строил ради облаков, так что небо занимает почти все полотно и только внизу – узкая полоска земли.Читаешь в его книге: «Среди первых детских воспоминаний прежде всего вырастают прекрасные узорные облака. Вечное движение, щедрые построения, мощное творчество надолго привязывало глаз ввысь, чудные животные, богатыри, сражающиеся с драконами, белые кони с волнистыми гривами, ладьи с цветными, золочеными парусами, заманчиво призрачные горы – чего только не было в этих бесконечно богатых неисчерпаемых картинах небесных».
Так увидел облака Рерих. Отсюда они на его картинах.
Потом многие художники пытались перенять рериховские облака, забывая, что сам Рерих шел непосредственно из облаков, от детского восприятия их, а они идут от восприятия Рериха, то есть от вторичного восприятия.
* * *
В газете в статье на биологическую тему автор пишет: «Есть нечто общее между созидательной работой природы и творчеством художника. Как создает художник свою картину? Прежде всего он делает эскизы. Их бывает много, и все они разные. Потом он выбирает нужный вариант и увековечивает его на холсте. Точно так же действует и природа. Создавая много разнообразных мужских особей (эскизы), она подвергает их затем строгому отбору. И только варианты, выдержавшие испытание, увековечиваются в потомстве». Допустим. Но кончается на этом аналогия или ее можно продолжать? Что такое эскизы художника и откуда они берутся? Что за ними стоит? За ними стоит замысел. Художник (ну, сквозь тот самый магический кристалл) провидит свое будущее произведение, тот образ, который нужно выполнить на холсте. Из всех эскизов художник-творец выбирает один эскиз не просто потому, что он ему приглянулся, а потому, что он наиболее отвечает внутреннему образу, который уже живет в душе художника. Все эскизы расположены в плоскости, но за ними простирается огромная глубина, а в глубине светлой точкой маячит цель творческого акта, образ, привидившийся художнику и направляющий его поиски.Эскизы все разные, но они направлены к единой цели, подобно тому, как стрелки десятка компасов разной конфигурации (компасы квадратные, шестиугольные, круглые, большие и маленькие, медные и пластмассовые, в виде часов и зажигалок) направлены в одну сторону и в одну точку.
Но если природа, по словам ученого автора статьи, действует подобно художнику и если аналогия эта верна, то надо ли предполагать, что у природы существует некая отдаленная цель, некий образ, к которому она стремится, перебирая множество эскизов? Или эти эскизы она создает и перебирает вслепую, на ощупь, сама не зная, что в конце концов она хочет и что у нее получится?
Что могли бы мы сказать о художнике, создающем множество эскизов без общего замысла и без творческой цели? Этим мог бы заниматься, вероятно, только сумасшедший или человек, потерявший (в результате сильной контузии, например) память, а также способность к логическому мышлению, синтезу и анализу.
Так что же, поставим природу, которую часто называем великой и мудрой, ниже сумасшедшего и контуженного с отшибленной памятью?
* * *
Оказывается – и физики это знают, – цвета как физического понятия не существует. Цвет есть производное человеческого глаза. Значит, когда я смотрю на цветок и говорю, что это чудо, то сам цветок еще только половина чуда. Настоящее чудо – человеческий глаз, а точнее – мозг, способный видеть мир разноцветным и ярким.* * *
Спохватались: под угрозой истребления находится белый медведь. Ученые правы: нельзя допустить, чтобы такая уникальная биологическая модель исчезла на наших глазах. Чтобы сохранить, начали изучать. Брошены самолеты и вертолеты, стреляют шприцами, усыпляют и номеруют. А чего бы проще: договориться и оставить их в покое… Пусть живут и размножаются. Мы же люди. Неужели нельзя договориться?* * *
В самом начале XIX столетия Грузия вошла в состав Российской империи. По времени это совпало с первым и ярким расцветом русской литературы: Пушкин, Лермонтов. Грузинские мотивы в их творчестве общеизвестны.Грузия и, можно шире сказать, Кавказ были первой любовью русской литературы.
* * *
Поп-арт. Вместо того чтобы написать предмет на холсте, его приклеивают натуральным. В лучшем случае это хулиганство, в худшем – недоверие к изобразительным живописным средствам. Это как если бы в стихах вместо слова «гвоздь» прикрепить к странице настоящий гвоздик.* * *
Существует так называемый критерий Тьюринга (английский математик). В изоляции друг от друга находятся два собеседника. Если один из них (живой человек) не может распознать в своем собеседнике кибернетическое устройство, значит, у человека перед компьютером нет, в сущности, никаких преимуществ.Некоторые физики, основываясь на критерии Тьюринга, наталкивают нас на вывод, что живая литература скоро будет не нужна и что машины будут писать рассказы лучше, нежели живые писатели.
Может быть, и правда нельзя отличить живого собеседника от кибернетического, если обсуждать математические закономерности или литературные произведения, несущие в себе только информационную функцию.
А если спросить у собеседника, когда он последний раз плакал или смеялся? По какому случаю? Жалко ли ему Грушницкого? Каренину? Симпатизирует ли он Раскольникову? За какой идеал он способен пожертвовать собой? На что он готов ради любви? Ради матери? Болит ли за что-нибудь у него душа?
Мне кажется, при таком характере разговора изобличить механического собеседника не так уж трудно.
* * *
Художник в подмосковном городке зазвал меня к себе в мастерскую и стал показывать работы. Ему за шестьдесят. Значит, все, что можно было сделать, уже сделано. Ординарные, нетрогающие пейзажи. И вдруг одна работа по колориту, по живописи, по сочности, даже по сюжету резко выделилась изо всех остальных. Сюжет простенький: на весеннем припеке среди поля оттаивает куча навоза. На ней – обогретые солнцем куры. Но что за куры! И что за навоз! И что за дали весенние еще под снегом!Мне показалось странным, как можно в одной работе так резко уйти от остального. Я только и любовался курами, а художник мрачнел.
Оказывается, этих кур он скопировал с чужой (немецкой, кажется) картины.
Но сумел же он ее написать! И краски нашлись, и сочность, и живость. Говорили даже – и я этому верю, – что у него получилось даже лучше, чем в оригинале, где было все сентиментально, засахарено. Чего же самому-то ему не хватило, чтобы дойти до этих кур? Ясно, чего – таланта. И вот ведь, оказывается, какая малость этот талант. Трудно ли было догадаться? Близко, а не возьмешь.
* * *
Делались в старину такие коралловые крестики со стеклышком в перекрестке. Стеклышко со спичечную голову, а посмотришь в него – и увидишь обширную картину, дуб мавританский, гору Фавор, целый Иерусалим.Такую же роль волшебного стеклышка играют иногда в поэзии и прозе некоторые детали. Штрих, точечка, пустячок, но сразу раскрывается внутренний мир героя, его судьба или даже время. Например, не помню уж у кого, предвоенный паренек засыпает в гостях на раскладушке: «А раскладушки тех времен похожи были на носилки».
* * *
В ранней юности я любил Лермонтова и жил в атмосфере его поэзии. Потом был Пушкин. Точно так же я прошел через поэзию Маяковского. Открыл для себя Тютчева, Фета. Были периоды Багрицкого, Пастернака, Мартынова, Уитмена, Превера… И разумеется – Блок.Теперь с годами (и зрелостью?) я уже не могу находиться и жить хотя бы некоторое время в атмосфере одной чьей-либо поэзии. Теперь я просто люблю хорошие стихи у самых разных поэтов.