Страница:
Александр Соловьев
Самые знаменитые влюбленные
Предисловие
И пускай в мире больше кипящей смолы,
чем цветущей сирени
Я сильнее судьбы —
я твои обнимаю колени.
Тимур Шаов, «Посвящение жене»
Эта книга о любви. О любви, меняющей мир.
Это довольно смелое утверждение. Тем не менее его стоит понимать буквально.
Герои нашей книги, безусловно, заслуживают внимания и поодиночке. Все они были личностями. Каждый из них кое-чего стоил и без своей половины. Но когда они находили друг друга, их союз становился много большим, чем семейная пара.
Когда один плюс один равняется не два и даже не пять, а десять, двадцать, сто – это называется мудреным словом «синергия». Союз двух «слагаемых», их совокупный эффект далеко превосходит их «арифметическую» сумму. Такой союз вполне способен изменить мир – или хотя бы попытаться. Хотя бы попросить дать этому миру шанс – и не исключено, что к этой просьбе (или требованию) прислушаются.
И тогда семейная пара становится символом духовной революции в Древнем Египте, а Европа XV века с удивлением обнаруживает у себя под боком огромную державу, во главе которой – московский князь и византийская принцесса. Перед семейной четой склоняются Гималаи и законы мироздания, влюбленная пара способна обманывать саму смерть (пусть и не вечно).
Счастливые семьи управляют народами, умами и сердцами современников и потомков. Они создают картины и кинофильмы, музыку и религию. Они создают и разрушают государства и мифы, судьбы и жизни.
И все это длится как в сказке – «пока смерть не разлучит их…»
Так что в каком-то смысле собранные в этой книге истории – сказки.
Самые разные. Есть, например, страшные – как история Бонни и Клайда. Есть грустные – как история Эхнатона и Нефертити, Антония и Клеопатры или принца Чарльза и Дианы Спенсер. Яркие, как судьба Грейс Келли и князя Монако Ренье или художников Фриды Кало и Диего Риверы. Умные и философские, как жизнь Пьера и Марии Кюри или Николая и Елены Рерих. Возвышенные и романтичные – почти легенды – о королеве Виктории и принце Альберте, о Мухаммаде и Хадидже, о Мстиславе Ростроповиче и Галине Вишневской.
Не стоит, конечно, притворяться, что мы знаем их истории целиком. Прежде всего это семьи – со своими тайнами, страстями, переживаниями. Всем героям книги выпала своя мера горя и страданий. Ведь любовь на самом деле не знает ни добра, ни зла. К добру или ко злу ее обращают люди.
Поэтому этим историям даже лучше оставаться сказками. Тогда у нас будет гораздо больше причин для того, чтобы пытаться постичь любовь тех, кого заслуженно называют великими.
Часть 1
Городу и миру
Возлюбленный мой
принадлежит мне, а я ему.
Песнь песней Соломона, 2:16
Urbi et orbi – «Городу и миру!» – такими словами кардиналы возвещали появление нового Папы. Герои первой части нашей книги возвестили о себе не менее громко. И глашатаи им для этого были не нужны. Вполне хватало того, что они делали.
Их политическая известность, значимость для своих стран неоспорима. Но истории их любви знамениты едва ли не более, чем истории их правления. Их любовь была, пожалуй, не из тех, что вдохновляют поэтов на романтические строки (наши герои вполне обходились и без поэтов) – она скорее грела, чем обжигала. Их любовь строилась на чувстве долга и взаимном уважении, на беззаветной преданности друг другу.
Эта любовь была способна не только возвысить их как властителей. Она ломала каноны и устои общества и возводила новые. Случалось, правда, что заданный влюбленными образец оказывался слишком высоким для восприятия. И тогда любовь становилась трагичной.
Пример семьи королевы Виктории и принца Альберта с девятью детьми стал образцом, с которым все общество пыталось сравнивать свое поведение, но искренне следовать ему мало кто смог. В итоге Викторианская эпоха одновременно считается и самым романтичным, и самым ханжеским периодом в истории Англии. Самая красивая пара СССР (из первых лиц государства) – Михаил и Раиса Горбачевы – этот самый СССР, по мнению многих, и разрушила. Имена Эхнатона и Нефертити были стерты со скрижалей и монументов последующими фараонами.
Но полностью стереть память о любви этих семейных пар невозможно. Ибо эта любовь была настоящей.
Эхнатон и Нефертити: первая утопия
Завершался XIX век. Бум египетских древностей в мире был в самом разгаре. Египетские крестьяне и торговцы, ремесленники и мелкие чиновники тысячами тащили «артефакты» к перекупщикам, которые затем пытались всучить их любопытствующим иностранцам. В этом море вполне могли затеряться находки, сделанные одной из жительниц деревушки Телль-эль-Амарна. Тем более что жительница оказалась слишком уж предприимчивой. Найдя несколько табличек с непонятными надписями, она решила, что чем больше будет «древностей», тем больше ей заплатят, – и разбила таблички еще на несколько кусков.
Лишь один из перекупщиков заинтересовался откровенно бросовым товаром (на табличках были не египетские иероглифы, а клинопись, как выяснилось позже – аккадская). Но поначалу его ждало разочарование – пресыщенные ученые Европы, к тому же еще и раздраженные валом подделок из Египта, не желали иметь дело с сомнительными черепками. Лишь сотрудники Берлинского музея проявили хоть какой-то интерес.
И не пожалели. Разобравшись, они поняли, что к ним в руки попало настоящее сокровище – фрагменты переписки фараона Эхнатона со своими представителями в Ханаане и Амурре. Стало ясно, что таблички точно указывают местоположение таинственного Ахетатона – затерянного в песках Белого города, построенного фараоном Эхнатоном. Берлинский музей открыл настоящую охоту за фрагментами табличек, к тому времени уже разлетевшимися по всему земному шару.
В 1891 году в Амарну пожаловал сам Уильям Мэтью Флиндерс Питри – видный британский археолог, первым определивший возраст Стоунхенджа, исследовавший пирамиду Хеопса, открывший древнейшие гробницы фараонов в Абидосе. Однако его интерес к Амарне оказался поверхностным, и вскоре он забросил раскопки, увлекшись новыми проектами.
Только в 1907 году Германское восточное общество взялось за Амарну всерьез. Руководил работами Людвиг Борхардт. К тому времени его предшественниками были уже раскопаны гробница фараона, храм Атона, дворец фараона, почтовые палаты (именно там безвестная деревенская женщина обнаружила таблички) и еще несколько зданий. Однако главное открытие суждено было сделать именно Борхардту.
В 1912 году в развалинах мастерской скульптора Тутмоса Борхардт обнаружил полуметровый бюст прекрасной женщины, увенчанной уникальной короной, вместе с полудюжиной похожих, но недоделанных скульптур. Этот бюст стал одним из символов красоты и изысканности древнеегипетской культуры. Стройная шея, точеные черты лица, миндалевидные, даже в камне глядящие томно глаза, мечтательно улыбающиеся губы – эти черты признаны идеально прекрасными, в своем археологическом дневнике Борхардт восхищался: «Описывать бессмысленно, – это надо видеть»…
Легенды рассказывают, что никогда ранее Египет не порождал такой красавицы. Ее называли «Совершенная»; лицо ее украшало храмы по всей стране. Имя ей было Нефертити – «Прекрасная пришла». Она была любимой женой и верным советником самого, пожалуй, неоднозначного правителя Древнего Египта Аменхотепа IV, более известного под именем Эхнатон.
Он вступил на престол в 1368 году до нашей эры – и сразу же оказался чужаком в чужой стране. «Незаконный» сын фараона от царицы Тейе, не принадлежавшей к царскому дому, прав на престол не имел – по крайней мере с точки зрения влиятельных фиванских жрецов. Эта каста образованных технократов, фактически управлявшая страной, тесно связанная с высшей аристократией Египта, самым непосредственным образом угрожала царской власти. Аменхотепу необходимо было действовать решительно.
Поддержку он нашел там, где, возможно, и не рассчитывал. В наследство от отца ему достался, помимо наполнившейся за счет победоносных войн казны, гарем фараона. Одной из жен этого гарема и была Нефертити. Как и мать Аменхотепа, она не принадлежала к царскому дому. Более того, она не принадлежала и к народу Египта.
Она происходила из месопотамского государства Митанни, страны солнцепоклонников-ариев. Можно сказать, что она явилась в Египет от самого Солнца. И с появлением на египетской земле 15-летней принцессы Тадучепы, принявшей имя Нефертити, пришел и новый бог – Атон. Молодой фараон, пораженный ее красотой, распустил огромный гарем отца и объявил жену своей соправительницей.
Вдохновленный ее поддержкой, Аменхотеп начал самую масштабную реформу за всю историю Древнего Египта – об истинных целях ее и о ее значении египтологи спорят до сих пор. Сходятся они в одном – эта невероятная реформа потрясла все устои традиционного древнеегипетского общества, цивилизации и культуры.
Основой верований Древнего Египта было многобожие – свой бог-покровитель почитался в каждом доме, в каждом городе. Нередко эти боги враждовали. Политеизм мешал единству страны. Особенностью египетского культа была тесная его связь с обожествлением животных. Так, бога мертвых Анубиса изображали в виде человека с головой шакала, бог Тот – с головой ибиса, богиня Хатор – с головой коровы и так далее. Во главе пантеона стоял Амон-Ра – верховный бог Солнца и света.
Аменхотеп бросил вызов культу Амона-Ра, заменив его на Атона – бога солнечного диска. Изображение «нового» бога (Атон существовал в пантеоне и ранее, но прозябал где-то на вторых-третьих ролях) поначалу оставалось прежним – человек с головой сокола, увенчанный солнечным диском. Таким изображали Гора – одну из ипостасей Амона-Ра. Такое смещение акцентов, конечно, вызвало определенное брожение среди жречества, но это еще даже отдаленно не напоминало форменную революцию, которую Аменхотеп учинил на четвертом году своего правления.
Для начала Аменхотеп провозгласил себя абсолютным божеством, вечным существом, спасающим и приводящим к вечной гибели. Солнечный диск, Атон, стал небесной, природной «иконой» самого царя. Изменилось и само изображение Атона, утеряв антропоморфные черты – бог окончательно превратился в образ. Теперь он предстал в виде солнечного круга с царской змеей (уреем) спереди и множеством устремленных вниз лучей с кистями человеческих рук на концах.
В довершение ко всему фараон сменил свое имя Аменхотеп («Амон доволен») на Эхнатон («Угодный Атону»). Сменила имя, подчеркивавшее ее чужеродность, и Нефертити. Теперь ее звали «Нефер-Нефер-Атон» – «прекрасная красотой Атона» или, другими словами, «солнцеликая».
На шестом году царствования Эхнатон окончательно порвал с фиванскими жрецами: фараон запретил богослужения в честь Амона и всех прежних богов, громадные владения жрецов были конфискованы, бесчисленные храмы закрыты по всей стране, имена богов соскабливались со стен общественных зданий.
Вместе с семьей, воинами, ремесленниками, новыми жрецами, художниками, скульпторами и слугами Эхнатон покинул Фивы – государственную столицу и центр культа бога Амона.
Поднявшись по течению Нила, фараон вышел на берег в широкой живописной долине, окруженной неприступными скалами. На сверкающей позолоченной колеснице, в сопровождении приближенных Эхнатон прибыл к месту, где намечалось воздвигнуть храм богу Атону. Здесь совершилось «жертвоприношение большому отцу его (Атону) хлебом, вином, откормленными быками, безрогими тельцами, птицами, пивом, плодами, фимиамом, зеленью всякою доброю в день основания Ахетатона – Атону живому». Эта надпись была высечена на одной из 14 пограничных стел новой столицы, на другой стеле сохранилась клятва фараона никогда не переступать этих границ.
Здесь Эхнатон повелел выстроить новую столицу – белокаменный Ахетатон («Заря Атона»). Основой архитектурной композиции стали храм Атона и дворец фараона – великое достижение египетских зодчих. Площадь его составляла более 210 000 кв. м, не считая смежных личных дворов и храма царской семьи. Богатейшие украшения – золото, изразцы, фрески, резьба – образовывали величественную картину.
Возведенный город с храмами, садами, дворцами, богатыми кварталами вельмож, парками и прудами был объявлен «землей бога Атона». В этом городе даже тип древнеегипетского храма стал совершенно другим. Все прежние храмы вели из света во мрак культовой молельни, которая озарялась лишь светильниками у алтарей. Сумрачного состояния души требовала сама природа древних богов, рассчитанная на устрашающее почитание.
Культ бога Атона носил совсем иной характер. Главным ритуальным обрядом сопровождался восход солнца, при котором оживали берега Нила, распускались голубые и белые лотосы, из зарослей папируса поднимались стаи птиц, оглашая пробуждающийся мир своими криками. В этот момент в храме, который представлял собой громадный открытый солнцу двор, жители Ахетатона приносили солнцу свои дары: цветы, овощи и плоды. Стоя на верхней площадке главного алтаря, Эхнатон взмахивал кадильницей с фимиамом, а музыканты, аккомпанировавшие на арфах и лютнях, придворные, жрецы и все молящиеся произносили нараспев слова гимна, посвященного верховному божеству.
Царствование фараона Эхнатона действительно походило на утопию. Он не вел войн – старых врагов разгромили его предки, а новые пока не появились. Нет ни одного изображения фараона, повергающего противника во прах, практически обязательного для всех его предшественников. Рельефы, живописные и скульптурные портреты представляют его человеком, погруженным в философские размышления, с богатым внутренним миром: в изображениях фараона угадывается созерцательность, обостренное, почти чувственное ощущение полноты бытия со всеми его радостями и горестями.
Главной его радостью была прекрасная жена и семья. Эхнатон называл свою жену «усладой своего сердца» и желал ей жить вечно. Принимая иноземных послов и заключая важные договоры, он клялся духом бога Солнца и любовью к жене. В папирусе, где записано поучение о семье мудрого фараона, повествуется об идеальном семейном счастье царственной четы до самой смерти.
Любовь царской четы стала одним из основных сюжетов для художников Ахетатона – столицы Эхнатона и Нефертити. Сердечные отношения царя и царицы были запечатлены в десятках и сотнях рисунков и барельефов. Никогда еще в египетском искусстве не появлялись произведения, столь живо демонстрирующие чувства царственных супругов.
Сохранились уникальные изображения царских обедов и ужинов. Эхнатон и Нефертити сидят рядом. Около пирующих стоят украшенные цветами лотосов столики с яствами, сосуды с вином. Пирующих развлекают женский хор и музыканты, снуют туда-сюда слуги. Три старшие дочери – Меритатон, Макетатон и Анхесенатон – присутствуют на торжестве.
Нефертити, «красавица, прекрасная в диадеме с двумя перьями, владычица радости, полная восхвалений… преисполненная красотами» с супругом сидят с детьми; Нефертити болтает ногами, взобравшись мужу на колени и придерживая рукой маленькую дочь. Статуэтка запечатлела Эхнатона, целующего дочь.
На одном из рельефов, обнаруженном в Ахетатоне, запечатлен кульминационный момент этой идиллии – поцелуй Эхнатона и Нефертити. Эту сцену даже можно было бы назвать эротической. Возможно, это было первое изображение семейной любви в мировой истории. На каждой сцене обязательно присутствует Атон – солнечный диск с многочисленными руками, протягивающими царственной чете символы вечной жизни.
Царь и царица изображались как неразлучная пара. Они были символами взаимного уважения и государственных забот. Супруги вместе встречали знатных гостей, вместе молились диску Солнца, вместе раздавали подарки своим подданным.
Нефертити играла исключительно важную роль в религиозной жизни Египта того времени, сопровождая супруга во время жертвоприношений, священнодействий и религиозных празднеств. Она была живым воплощением животворящей силы солнца, дарующей жизнь. Ей возносили молитвы; ни одно из храмовых действ не могло происходить без нее, залога плодородия и процветания всей страны. «Она проводит Атона на покой сладостным голосом и прекрасными руками с систрами, – говорится о ней в надписях гробниц вельмож-современников, – при звуке голоса ее ликуют». Божественная ипостась Нефертити – Дочь Солнца – отвечала за поддержание мировой гармонии и исполнение божественного закона.
Царицу чаще всего изображали в ее излюбленном головном уборе – высоком синем парике, обвитом золотыми лентами и уреем, который символически подчеркивал ее связь с грозными богинями, дочерьми Солнца. По этой диадеме и «признал» Нефертити археолог Людвиг Борхардт в 1912 году…
Но утопия, построенная Эхнатоном, все-таки дала трещину. Нефертити принесла своему мужу шесть дочерей, но так и не смогла подарить ему наследника. Возможно, в результате Эхнатон охладел к ней. А может быть, она просто постарела…
Современные исследования найденного Борхардтом бюста (Египет до сих пор требует его обратно, Германия до сих пор отказывается его вернуть) показали, что скульптор изобразил в углах глаз Нефертити сеть морщинок – красота «солнцеликой» оказалась не вечной.
Возможно, дело было и в политике. К концу своего правления Эхнатон сам обнаруживал признаки усталости в противостоянии фиванским жрецам. Истовая поклонница культа Атона, Нефертити требовала дальнейшего усиления самовластия – Эхнатон был единственной ее опорой. Без своего фараона она была обречена.
Как бы то ни было, за два года до смерти Эхнатона Нефертити пропадает с политической арены Египта. Одна из статуй, обнаруженных в мастерской скульптора Тутмоса, показывает Нефертити на склоне лет. Перед нами то же лицо, все еще прекрасное, но время уже наложило на него свой отпечаток, оставив следы утомленности годами, усталости, даже надломленности. Идущая царица одета в облегающее платье, с сандалиями на ногах. Утратившая свежесть молодости фигура принадлежит уже не ослепительной красавице, а матери шести дочерей, которая многое видела и испытала в своей жизни…
Одни исследователи утверждают, что Нефертити не дожила до конца правления своего мужа – настолько сильным ударом для нее стала немилость фараона, оставившего «солнцеликую» ради их третьей дочери Анхесенатон. Другие полагают, что она, наоборот, пережила Эхнатона и даже взошла на престол под именем фараона Сменхкара.
Сам Эхнатон пережил удаление своей жены не больше чем на три года. С его смертью культ Атона пришел в окончательный упадок, имя фараона было стесано со всех барельефов, а его город разрушен…
Лишь один из перекупщиков заинтересовался откровенно бросовым товаром (на табличках были не египетские иероглифы, а клинопись, как выяснилось позже – аккадская). Но поначалу его ждало разочарование – пресыщенные ученые Европы, к тому же еще и раздраженные валом подделок из Египта, не желали иметь дело с сомнительными черепками. Лишь сотрудники Берлинского музея проявили хоть какой-то интерес.
И не пожалели. Разобравшись, они поняли, что к ним в руки попало настоящее сокровище – фрагменты переписки фараона Эхнатона со своими представителями в Ханаане и Амурре. Стало ясно, что таблички точно указывают местоположение таинственного Ахетатона – затерянного в песках Белого города, построенного фараоном Эхнатоном. Берлинский музей открыл настоящую охоту за фрагментами табличек, к тому времени уже разлетевшимися по всему земному шару.
В 1891 году в Амарну пожаловал сам Уильям Мэтью Флиндерс Питри – видный британский археолог, первым определивший возраст Стоунхенджа, исследовавший пирамиду Хеопса, открывший древнейшие гробницы фараонов в Абидосе. Однако его интерес к Амарне оказался поверхностным, и вскоре он забросил раскопки, увлекшись новыми проектами.
Только в 1907 году Германское восточное общество взялось за Амарну всерьез. Руководил работами Людвиг Борхардт. К тому времени его предшественниками были уже раскопаны гробница фараона, храм Атона, дворец фараона, почтовые палаты (именно там безвестная деревенская женщина обнаружила таблички) и еще несколько зданий. Однако главное открытие суждено было сделать именно Борхардту.
В 1912 году в развалинах мастерской скульптора Тутмоса Борхардт обнаружил полуметровый бюст прекрасной женщины, увенчанной уникальной короной, вместе с полудюжиной похожих, но недоделанных скульптур. Этот бюст стал одним из символов красоты и изысканности древнеегипетской культуры. Стройная шея, точеные черты лица, миндалевидные, даже в камне глядящие томно глаза, мечтательно улыбающиеся губы – эти черты признаны идеально прекрасными, в своем археологическом дневнике Борхардт восхищался: «Описывать бессмысленно, – это надо видеть»…
Легенды рассказывают, что никогда ранее Египет не порождал такой красавицы. Ее называли «Совершенная»; лицо ее украшало храмы по всей стране. Имя ей было Нефертити – «Прекрасная пришла». Она была любимой женой и верным советником самого, пожалуй, неоднозначного правителя Древнего Египта Аменхотепа IV, более известного под именем Эхнатон.
Он вступил на престол в 1368 году до нашей эры – и сразу же оказался чужаком в чужой стране. «Незаконный» сын фараона от царицы Тейе, не принадлежавшей к царскому дому, прав на престол не имел – по крайней мере с точки зрения влиятельных фиванских жрецов. Эта каста образованных технократов, фактически управлявшая страной, тесно связанная с высшей аристократией Египта, самым непосредственным образом угрожала царской власти. Аменхотепу необходимо было действовать решительно.
Поддержку он нашел там, где, возможно, и не рассчитывал. В наследство от отца ему достался, помимо наполнившейся за счет победоносных войн казны, гарем фараона. Одной из жен этого гарема и была Нефертити. Как и мать Аменхотепа, она не принадлежала к царскому дому. Более того, она не принадлежала и к народу Египта.
Она происходила из месопотамского государства Митанни, страны солнцепоклонников-ариев. Можно сказать, что она явилась в Египет от самого Солнца. И с появлением на египетской земле 15-летней принцессы Тадучепы, принявшей имя Нефертити, пришел и новый бог – Атон. Молодой фараон, пораженный ее красотой, распустил огромный гарем отца и объявил жену своей соправительницей.
Вдохновленный ее поддержкой, Аменхотеп начал самую масштабную реформу за всю историю Древнего Египта – об истинных целях ее и о ее значении египтологи спорят до сих пор. Сходятся они в одном – эта невероятная реформа потрясла все устои традиционного древнеегипетского общества, цивилизации и культуры.
Основой верований Древнего Египта было многобожие – свой бог-покровитель почитался в каждом доме, в каждом городе. Нередко эти боги враждовали. Политеизм мешал единству страны. Особенностью египетского культа была тесная его связь с обожествлением животных. Так, бога мертвых Анубиса изображали в виде человека с головой шакала, бог Тот – с головой ибиса, богиня Хатор – с головой коровы и так далее. Во главе пантеона стоял Амон-Ра – верховный бог Солнца и света.
Аменхотеп бросил вызов культу Амона-Ра, заменив его на Атона – бога солнечного диска. Изображение «нового» бога (Атон существовал в пантеоне и ранее, но прозябал где-то на вторых-третьих ролях) поначалу оставалось прежним – человек с головой сокола, увенчанный солнечным диском. Таким изображали Гора – одну из ипостасей Амона-Ра. Такое смещение акцентов, конечно, вызвало определенное брожение среди жречества, но это еще даже отдаленно не напоминало форменную революцию, которую Аменхотеп учинил на четвертом году своего правления.
Для начала Аменхотеп провозгласил себя абсолютным божеством, вечным существом, спасающим и приводящим к вечной гибели. Солнечный диск, Атон, стал небесной, природной «иконой» самого царя. Изменилось и само изображение Атона, утеряв антропоморфные черты – бог окончательно превратился в образ. Теперь он предстал в виде солнечного круга с царской змеей (уреем) спереди и множеством устремленных вниз лучей с кистями человеческих рук на концах.
В довершение ко всему фараон сменил свое имя Аменхотеп («Амон доволен») на Эхнатон («Угодный Атону»). Сменила имя, подчеркивавшее ее чужеродность, и Нефертити. Теперь ее звали «Нефер-Нефер-Атон» – «прекрасная красотой Атона» или, другими словами, «солнцеликая».
На шестом году царствования Эхнатон окончательно порвал с фиванскими жрецами: фараон запретил богослужения в честь Амона и всех прежних богов, громадные владения жрецов были конфискованы, бесчисленные храмы закрыты по всей стране, имена богов соскабливались со стен общественных зданий.
Вместе с семьей, воинами, ремесленниками, новыми жрецами, художниками, скульпторами и слугами Эхнатон покинул Фивы – государственную столицу и центр культа бога Амона.
Поднявшись по течению Нила, фараон вышел на берег в широкой живописной долине, окруженной неприступными скалами. На сверкающей позолоченной колеснице, в сопровождении приближенных Эхнатон прибыл к месту, где намечалось воздвигнуть храм богу Атону. Здесь совершилось «жертвоприношение большому отцу его (Атону) хлебом, вином, откормленными быками, безрогими тельцами, птицами, пивом, плодами, фимиамом, зеленью всякою доброю в день основания Ахетатона – Атону живому». Эта надпись была высечена на одной из 14 пограничных стел новой столицы, на другой стеле сохранилась клятва фараона никогда не переступать этих границ.
Здесь Эхнатон повелел выстроить новую столицу – белокаменный Ахетатон («Заря Атона»). Основой архитектурной композиции стали храм Атона и дворец фараона – великое достижение египетских зодчих. Площадь его составляла более 210 000 кв. м, не считая смежных личных дворов и храма царской семьи. Богатейшие украшения – золото, изразцы, фрески, резьба – образовывали величественную картину.
Возведенный город с храмами, садами, дворцами, богатыми кварталами вельмож, парками и прудами был объявлен «землей бога Атона». В этом городе даже тип древнеегипетского храма стал совершенно другим. Все прежние храмы вели из света во мрак культовой молельни, которая озарялась лишь светильниками у алтарей. Сумрачного состояния души требовала сама природа древних богов, рассчитанная на устрашающее почитание.
Культ бога Атона носил совсем иной характер. Главным ритуальным обрядом сопровождался восход солнца, при котором оживали берега Нила, распускались голубые и белые лотосы, из зарослей папируса поднимались стаи птиц, оглашая пробуждающийся мир своими криками. В этот момент в храме, который представлял собой громадный открытый солнцу двор, жители Ахетатона приносили солнцу свои дары: цветы, овощи и плоды. Стоя на верхней площадке главного алтаря, Эхнатон взмахивал кадильницей с фимиамом, а музыканты, аккомпанировавшие на арфах и лютнях, придворные, жрецы и все молящиеся произносили нараспев слова гимна, посвященного верховному божеству.
Царствование фараона Эхнатона действительно походило на утопию. Он не вел войн – старых врагов разгромили его предки, а новые пока не появились. Нет ни одного изображения фараона, повергающего противника во прах, практически обязательного для всех его предшественников. Рельефы, живописные и скульптурные портреты представляют его человеком, погруженным в философские размышления, с богатым внутренним миром: в изображениях фараона угадывается созерцательность, обостренное, почти чувственное ощущение полноты бытия со всеми его радостями и горестями.
Главной его радостью была прекрасная жена и семья. Эхнатон называл свою жену «усладой своего сердца» и желал ей жить вечно. Принимая иноземных послов и заключая важные договоры, он клялся духом бога Солнца и любовью к жене. В папирусе, где записано поучение о семье мудрого фараона, повествуется об идеальном семейном счастье царственной четы до самой смерти.
Любовь царской четы стала одним из основных сюжетов для художников Ахетатона – столицы Эхнатона и Нефертити. Сердечные отношения царя и царицы были запечатлены в десятках и сотнях рисунков и барельефов. Никогда еще в египетском искусстве не появлялись произведения, столь живо демонстрирующие чувства царственных супругов.
Сохранились уникальные изображения царских обедов и ужинов. Эхнатон и Нефертити сидят рядом. Около пирующих стоят украшенные цветами лотосов столики с яствами, сосуды с вином. Пирующих развлекают женский хор и музыканты, снуют туда-сюда слуги. Три старшие дочери – Меритатон, Макетатон и Анхесенатон – присутствуют на торжестве.
Нефертити, «красавица, прекрасная в диадеме с двумя перьями, владычица радости, полная восхвалений… преисполненная красотами» с супругом сидят с детьми; Нефертити болтает ногами, взобравшись мужу на колени и придерживая рукой маленькую дочь. Статуэтка запечатлела Эхнатона, целующего дочь.
На одном из рельефов, обнаруженном в Ахетатоне, запечатлен кульминационный момент этой идиллии – поцелуй Эхнатона и Нефертити. Эту сцену даже можно было бы назвать эротической. Возможно, это было первое изображение семейной любви в мировой истории. На каждой сцене обязательно присутствует Атон – солнечный диск с многочисленными руками, протягивающими царственной чете символы вечной жизни.
Царь и царица изображались как неразлучная пара. Они были символами взаимного уважения и государственных забот. Супруги вместе встречали знатных гостей, вместе молились диску Солнца, вместе раздавали подарки своим подданным.
Нефертити играла исключительно важную роль в религиозной жизни Египта того времени, сопровождая супруга во время жертвоприношений, священнодействий и религиозных празднеств. Она была живым воплощением животворящей силы солнца, дарующей жизнь. Ей возносили молитвы; ни одно из храмовых действ не могло происходить без нее, залога плодородия и процветания всей страны. «Она проводит Атона на покой сладостным голосом и прекрасными руками с систрами, – говорится о ней в надписях гробниц вельмож-современников, – при звуке голоса ее ликуют». Божественная ипостась Нефертити – Дочь Солнца – отвечала за поддержание мировой гармонии и исполнение божественного закона.
Царицу чаще всего изображали в ее излюбленном головном уборе – высоком синем парике, обвитом золотыми лентами и уреем, который символически подчеркивал ее связь с грозными богинями, дочерьми Солнца. По этой диадеме и «признал» Нефертити археолог Людвиг Борхардт в 1912 году…
Но утопия, построенная Эхнатоном, все-таки дала трещину. Нефертити принесла своему мужу шесть дочерей, но так и не смогла подарить ему наследника. Возможно, в результате Эхнатон охладел к ней. А может быть, она просто постарела…
Современные исследования найденного Борхардтом бюста (Египет до сих пор требует его обратно, Германия до сих пор отказывается его вернуть) показали, что скульптор изобразил в углах глаз Нефертити сеть морщинок – красота «солнцеликой» оказалась не вечной.
Возможно, дело было и в политике. К концу своего правления Эхнатон сам обнаруживал признаки усталости в противостоянии фиванским жрецам. Истовая поклонница культа Атона, Нефертити требовала дальнейшего усиления самовластия – Эхнатон был единственной ее опорой. Без своего фараона она была обречена.
Как бы то ни было, за два года до смерти Эхнатона Нефертити пропадает с политической арены Египта. Одна из статуй, обнаруженных в мастерской скульптора Тутмоса, показывает Нефертити на склоне лет. Перед нами то же лицо, все еще прекрасное, но время уже наложило на него свой отпечаток, оставив следы утомленности годами, усталости, даже надломленности. Идущая царица одета в облегающее платье, с сандалиями на ногах. Утратившая свежесть молодости фигура принадлежит уже не ослепительной красавице, а матери шести дочерей, которая многое видела и испытала в своей жизни…
Одни исследователи утверждают, что Нефертити не дожила до конца правления своего мужа – настолько сильным ударом для нее стала немилость фараона, оставившего «солнцеликую» ради их третьей дочери Анхесенатон. Другие полагают, что она, наоборот, пережила Эхнатона и даже взошла на престол под именем фараона Сменхкара.
Сам Эхнатон пережил удаление своей жены не больше чем на три года. С его смертью культ Атона пришел в окончательный упадок, имя фараона было стесано со всех барельефов, а его город разрушен…
Иван III и Софья Палеолог: создатели Третьего Рима
В один из дней февраля 1469 года великий князь московский Иван III Васильевич держал совет со своими ближними. В княжьих палатах собрались братья государя – Юрий, Андрей и Борис, доверенные бояре и мать Ивана III – княгиня Мария Ярославна. А вот митрополит московский Филипп на совете отсутствовал, хотя вопрос обсуждался такой, что митрополиту на совете быть полагалось непременно.
11 февраля в Москву из Италии прибыл Юрий Грек – посланец кардинала Виссариона Никейского – с неким «листом». Из «листа» выяснилось, что Юрий Грек представляет еще и папу римского Павла II. Папа (и кардинал) извещали овдовевшего два года назад князя Московии о том, что при папском дворе пребывает племянница последнего императора Византии Константина XI Палеолога по имени Софья. Римский иерарх предлагал ее в жены московскому князю.
Резоны римских священников были понятны – не прошло и четверти века с момента завершения Флорентийского собора, вроде бы объединившего западное и восточное христианство, как с таким трудом достигнутая уния рассыпалась на глазах. Династический брак между государем московским и наследницей императоров византийских (в «листе» говорилось о том, что София – православная христианка; но не уточнялось, приняла она католичество или нет – формально по решению Флорентийского собора католичество было признано восточными иерархами «православным») мог возродить надежду на восстановление унии. Именно по этой причине отсутствовал на совете митрополит московский. Узнав от князя суть предложений папы римского, Филипп однозначно и резко высказался против второго брака, да еще и на «латинянке».
Однако решающее слово принадлежало не митрополиту, а матери государя. Ее крутого нрава Иван, говорят, побаивался до самой ее смерти. Марии Ярославне «римско-византийский» проект, суливший ее сыну определенные перспективы с точки зрения европейского престижа, понравился. Но до окончательного решения было еще далеко.
Во-первых, у Ивана III доставало неотложных дел и под боком – начало «собиранию земель русских» под руку Москвы было уже положено. Готовился новый поход на Казань. Яростно сопротивлялся росту могущества и влияния Московского княжества Новгород – вопрос с новгородской торгово-аристократической вольницей следовало решать незамедлительно. Отношения с дряхлеющей, но все еще остававшейся опасной Ордой к тому времени окончательно испортились. Ханы Орды грозили новыми нашествиями.
Во-вторых, европейские перспективы династического брака были все же сомнительными. София (Зоя) Палеолог находилась при папском дворе фактически в роли приживалки. Фома Палеолог, отец Зои и брат императора Константина, бежал из Константинополя после захвата того османами 29 мая 1453 года. Некоторое время он провел с семьей на Корфу, после чего отправился в Рим, прихватив с собой в качестве подарка папе римскому забальзамированную голову апостола Андрея Первозванного. В Риме Фома был принят с почестями и остался жить при папском дворе, через пять лет выписав к себе и детей. Именно в Риме Зоя Палеолог получила имя София.
После смерти Фомы опеку его детей взял на себя известный «ученый грек» кардинал Виссарион Никейский. Они жили на пенсию, установленную для них папой (3600 экю в год на содержание детей и «двора», включавшего прислугу, преподавателей латыни и греческого, врача, переводчика и священников). В том же письме, где указан размер пенсии и определено, куда и как ее надо тратить, Виссарион давал наставления и воспитательного толка: «Знатность не имеет цены без добродетелей, тем более что вы сироты, изгнанники, нищие, не забывайте этого и будьте всегда скромны, любезны и приветливы, занимайтесь серьезно учением, чтобы занять впоследствии положение, вам приличествующее…»
София, несомненно, представляла для папского престола определенный интерес – в виде «политического капитала». Ее можно было попытаться выгодно выдать замуж – и до того, как ее предложили в жены князю московскому, венецианская синьория пыталась ее пристроить дважды. В первый раз – в 1466 году – от Софии отказался король Кипра Жак II де Лузиньян, посчитавший, что слава ее предков не обеспечит ему защиты от оттоманских кораблей, терроризировавших воды Средиземного моря. Через год папа Павел II предложил руку Софии знатному итальянскому князю Караччиоло. На сей раз дело дошло даже до обручения, но брак все же не состоялся.
Удачной оказалась третья попытка. После некоторых размышлений Иван III в марте 1469 года отправил для переговоров в Рим вместе с папским вестником Ивана Фрязина (Джана Батиста делла Вольпе) – одного из итальянских авантюристов, подвизавшихся на службе московскому князю. «Фрязин» – прозвище, которое на Руси получали все выходцы с юга Европы – франки. Джан Батист принадлежал к знатной и богатой фамилии, человек был ловкий и предприимчивый; в 1455 году он попал в Россию, принял православие, вошел в доверие к великому князю и сделался у него монетным мастером. Вольпе ловко лавировал между двух огней, слыл в Москве за православного, в Риме прикидывался истинным католиком, и там и здесь говорил льстивые речи, а попутно возбуждал в Италии надежды на помощь княжества Московского против турок.
Папа принял посла с великой честью. Обратно в Москву c Иваном Фрязиным был послан портрет невесты – «…а царевну на иконе написану принесе», и такая светская живопись оказалась крайним сюрпризом. Портрет этот до наших дней, к сожалению, не сохранился. Поэтому об облике Софии Палеолог мы можем судить лишь по описаниям, которые весьма сильно разнятся, да по посмертной реконструкции в середине 90-х годов ХХ века.
Один из словесных портретов Софии был составлен известным своим злоязычием Луиджи Пульчи (придворным поэтом и не особо успешным конфидантом главы Флорентийской республики Лоренцо ди Пьеро де Медичи Великолепного). В устах Пульчи София выглядит совсем непривлекательно: «Раскрашенная кукла… с двойным подбородком и жирными щеками… Глаза распахнуты, как плошки. Ноги тоже далеко не худенькие, таковы же и все прочие части тела – я никогда не видел такой смешной и отвратительной особы, как эта ярмарочная шутиха». Правда, жена Лоренцо, которую и сопровождал Пульчи, «будто заколдованная, увидела в этом чудище в женском обличье красавицу…» По отзыву же болонских летописцев, она была невысокого роста, обладала очень красивыми глазами и удивительной белизной кожи.
Восстановление же облика Софии по ее останкам дало портрет невысокой – около 160 сантиметров – полноватой женщины «средиземноморского типа» с лицом волевым и решительным. Следы того самого «средиземноморского типа» можно обнаружить в чертах Ивана IV Грозного, о чьем внешнем сходстве с бабкой часто упоминают русские летописи.
11 февраля в Москву из Италии прибыл Юрий Грек – посланец кардинала Виссариона Никейского – с неким «листом». Из «листа» выяснилось, что Юрий Грек представляет еще и папу римского Павла II. Папа (и кардинал) извещали овдовевшего два года назад князя Московии о том, что при папском дворе пребывает племянница последнего императора Византии Константина XI Палеолога по имени Софья. Римский иерарх предлагал ее в жены московскому князю.
Резоны римских священников были понятны – не прошло и четверти века с момента завершения Флорентийского собора, вроде бы объединившего западное и восточное христианство, как с таким трудом достигнутая уния рассыпалась на глазах. Династический брак между государем московским и наследницей императоров византийских (в «листе» говорилось о том, что София – православная христианка; но не уточнялось, приняла она католичество или нет – формально по решению Флорентийского собора католичество было признано восточными иерархами «православным») мог возродить надежду на восстановление унии. Именно по этой причине отсутствовал на совете митрополит московский. Узнав от князя суть предложений папы римского, Филипп однозначно и резко высказался против второго брака, да еще и на «латинянке».
Однако решающее слово принадлежало не митрополиту, а матери государя. Ее крутого нрава Иван, говорят, побаивался до самой ее смерти. Марии Ярославне «римско-византийский» проект, суливший ее сыну определенные перспективы с точки зрения европейского престижа, понравился. Но до окончательного решения было еще далеко.
Во-первых, у Ивана III доставало неотложных дел и под боком – начало «собиранию земель русских» под руку Москвы было уже положено. Готовился новый поход на Казань. Яростно сопротивлялся росту могущества и влияния Московского княжества Новгород – вопрос с новгородской торгово-аристократической вольницей следовало решать незамедлительно. Отношения с дряхлеющей, но все еще остававшейся опасной Ордой к тому времени окончательно испортились. Ханы Орды грозили новыми нашествиями.
Во-вторых, европейские перспективы династического брака были все же сомнительными. София (Зоя) Палеолог находилась при папском дворе фактически в роли приживалки. Фома Палеолог, отец Зои и брат императора Константина, бежал из Константинополя после захвата того османами 29 мая 1453 года. Некоторое время он провел с семьей на Корфу, после чего отправился в Рим, прихватив с собой в качестве подарка папе римскому забальзамированную голову апостола Андрея Первозванного. В Риме Фома был принят с почестями и остался жить при папском дворе, через пять лет выписав к себе и детей. Именно в Риме Зоя Палеолог получила имя София.
После смерти Фомы опеку его детей взял на себя известный «ученый грек» кардинал Виссарион Никейский. Они жили на пенсию, установленную для них папой (3600 экю в год на содержание детей и «двора», включавшего прислугу, преподавателей латыни и греческого, врача, переводчика и священников). В том же письме, где указан размер пенсии и определено, куда и как ее надо тратить, Виссарион давал наставления и воспитательного толка: «Знатность не имеет цены без добродетелей, тем более что вы сироты, изгнанники, нищие, не забывайте этого и будьте всегда скромны, любезны и приветливы, занимайтесь серьезно учением, чтобы занять впоследствии положение, вам приличествующее…»
София, несомненно, представляла для папского престола определенный интерес – в виде «политического капитала». Ее можно было попытаться выгодно выдать замуж – и до того, как ее предложили в жены князю московскому, венецианская синьория пыталась ее пристроить дважды. В первый раз – в 1466 году – от Софии отказался король Кипра Жак II де Лузиньян, посчитавший, что слава ее предков не обеспечит ему защиты от оттоманских кораблей, терроризировавших воды Средиземного моря. Через год папа Павел II предложил руку Софии знатному итальянскому князю Караччиоло. На сей раз дело дошло даже до обручения, но брак все же не состоялся.
Удачной оказалась третья попытка. После некоторых размышлений Иван III в марте 1469 года отправил для переговоров в Рим вместе с папским вестником Ивана Фрязина (Джана Батиста делла Вольпе) – одного из итальянских авантюристов, подвизавшихся на службе московскому князю. «Фрязин» – прозвище, которое на Руси получали все выходцы с юга Европы – франки. Джан Батист принадлежал к знатной и богатой фамилии, человек был ловкий и предприимчивый; в 1455 году он попал в Россию, принял православие, вошел в доверие к великому князю и сделался у него монетным мастером. Вольпе ловко лавировал между двух огней, слыл в Москве за православного, в Риме прикидывался истинным католиком, и там и здесь говорил льстивые речи, а попутно возбуждал в Италии надежды на помощь княжества Московского против турок.
Папа принял посла с великой честью. Обратно в Москву c Иваном Фрязиным был послан портрет невесты – «…а царевну на иконе написану принесе», и такая светская живопись оказалась крайним сюрпризом. Портрет этот до наших дней, к сожалению, не сохранился. Поэтому об облике Софии Палеолог мы можем судить лишь по описаниям, которые весьма сильно разнятся, да по посмертной реконструкции в середине 90-х годов ХХ века.
Один из словесных портретов Софии был составлен известным своим злоязычием Луиджи Пульчи (придворным поэтом и не особо успешным конфидантом главы Флорентийской республики Лоренцо ди Пьеро де Медичи Великолепного). В устах Пульчи София выглядит совсем непривлекательно: «Раскрашенная кукла… с двойным подбородком и жирными щеками… Глаза распахнуты, как плошки. Ноги тоже далеко не худенькие, таковы же и все прочие части тела – я никогда не видел такой смешной и отвратительной особы, как эта ярмарочная шутиха». Правда, жена Лоренцо, которую и сопровождал Пульчи, «будто заколдованная, увидела в этом чудище в женском обличье красавицу…» По отзыву же болонских летописцев, она была невысокого роста, обладала очень красивыми глазами и удивительной белизной кожи.
Восстановление же облика Софии по ее останкам дало портрет невысокой – около 160 сантиметров – полноватой женщины «средиземноморского типа» с лицом волевым и решительным. Следы того самого «средиземноморского типа» можно обнаружить в чертах Ивана IV Грозного, о чьем внешнем сходстве с бабкой часто упоминают русские летописи.