Страница:
Но хотя Шуйского не любили в Москве, однако люди земские не хотели менять его на какого-нибудь другого боярина, тем менее на царя тушинского, ибо хорошо знали, чем грозит его торжество. Вот почему попытки свергнуть Шуйского не удавались. Первая попытка сделана была 17 февраля 1609 года, в субботу на маслянице, известным уже нам Григорием Сунбуловым, князем Романом Гагариным и Тимофеем Грязным, число сообщников их простиралось до 300 человек. Они прежде всего обратились к боярам с требованием свергнуть Шуйского, но бояре не взялись за это дело и разбежались по домам ждать конца делу; один только боярин, князь Василий Васильевич Голицын, явился на площадь. Заговорщики кинулись за патриархом в Успенский собор и требовали, чтобы шел на Лобное место; Гермоген не хотел идти, его потащили, подталкивая сзади, обсыпали его песком, сором, некоторые схватывали его за грудь и крепко трясли. Когда поставили его на Лобное место, то заговорщики начали кричать народу, что Шуйский избран незаконно одними своими потаковниками, без согласия земли, что кровь христианская льется за человека недостойного и ни на что не потребного, глупого, нечестивого, пьяницу, блудника. Но вместо одобрительных кликов заговорщики услыхали из толпы слова: "Сел он, государь, на царство не сам собою, выбрали его большие бояре и вы, дворяне и служивые люди, пьянства и никакого неистовства мы в нем не знаем; да если бы он, царь, вам и неугоден был, то нельзя его без больших бояр и всенародного собрания с царства свести". Тогда заговорщики стали кричать: "Шуйский тайно побивает и в воду сажает братью нашу, дворян и детей боярских, жен и детей, и таких побитых с две тысячи". Патриарх спросил их: "Как же это могло статься, что мы ничего не знали? В какое время и кто именно погиб?" Заговорщики продолжали кричать: "И теперь повели многих нашу братью сажать в воду, за это мы и стали". Патриарх опять спросил: "Да кого же именно повели в воду сажать?" В ответ закричали: "Мы послали уже ворочать их, сами увидите!" Потом начали читать грамоту, написанную ко всему миру из московских полков от русских людей: "Князя-де Василья Шуйского одною Москвою выбрали на царство, а иные города того не ведают, и князь Василий Шуйский нам на царстве не люб и для него кровь льется и земля не умирится: чтоб нам выбрать на его место другого царя?" Патриарх начал говорить: "До сих пор Москве ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и ни которые города не указывали, а указывала Москва всем городам; государь царь и великий князь Василий Иванович возлюблен и избран и поставлен богом и всеми русскими властьми и московскими боярами и вами, дворянами, всякими людьми всех чинов и всеми православными христианами, изо всех городов на его царском избрании и поставлении были в то время люди многие, и крест ему, государю, целовала вся земля, присягала добра ему хотеть, а лиха не мыслить; а вы забыли крестное целование, немногими людьми восстали на царя, хотите его без вины с царства свесть, а мир того не хочет да и не ведает, да и мы с вами в тот совет не пристаем же". Сказав это, Гермоген отправился домой. Заговорщики, никем не подкрепляемые, не могли его удерживать, они с криками и ругательствами бросились во дворец, но Шуйский не испугался, он вышел к ним и с твердостию сказал: "Зачем вы, клятвопреступники, ворвались ко мне с такою наглостию? Если хотите убить меня, то я готов, но свести меня с престола без бояр и всей земли вы не можете". Заговорщики, видя везде неудачу, убежали в Тушино, а князь Голицын остался в Москве с прежним значением. Любопытно, однако, что народ, не согласившись на сведение Шуйского с престола, не бросился защищать его от заговорщиков.
После этого события патриарх отослал в Тушино две грамоты: одну - к ушедшим туда после 17 февраля, другую - к ушедшим прежде. Первая грамота начинается так: "Бывшим православным христианам всякого чина, возраста и сана, теперь же не ведаем, как вас и назвать. Не достает мне слов, болит душа и болит сердце, все внутренности мои расторгаются и все составы мои содрогаются, плачу и с рыданием вопию: помилуйте, помилуйте свои души и души своих родителей, восстаньте, вразумитесь и возвратитесь". Патриарх заключает первую грамоту обещанием выпросить у царя прощение раскаявшимся: "Царь милостив, непамятозлобен, знает, что не все своею волею так делают: которые ваша братья в субботу сыропустную и восставали на него, ложные и грубые слова говорили, как и вы же, тем он вины отдал, и теперь они у нас невредимы пребывают; ваши собственные жены и дети также на свободе в своих домах живут". Вторая грамота начинается подобно первой: "Бывшим братиям нашим, а теперь не знаем как и назвать вас, потому что дела ваши в наш ум не вмещаются, уши наши никогда прежде о таких делах не слыхали и в летописях мы ничего такого не читывали: кто этому не удивится, кто не восплачет? Слово это мы пишем не ко всем, но к тем только, которые, забыв смертный час и страшный суд Христов и преступив крестное целование, отъехали, изменив государю царю и всей земле, своим родителям, женам и детям и всем своим ближним, особенно же богу; а которые взяты в плен, как Филарет митрополит и прочие, не своею волею, но силою, и на христианский закон не стоят, крови православных братий своих не проливают, таких мы не порицаем, но молим о них бога". Описав событие 17 февраля, патриарх заключает грамоту так: "Те речи были у нас на Лобном месте, в субботу сырную, после чего все разъехались, мы в город, иные по домам, потому что враждующим поборников не было и в совет к ним не приставал никто; а которые были молодые люди, и те им не потакали же, и так совет их вскоре разрушился. Солгалось про старых то слово, что красота граду старые мужи: а эти старые и молодым беду доспели, и за молодых им в день страшного суда Христова ответ дать. Это чудо в летописцы записали мы, чтоб и прочие не дерзали делать подобного; а к вам мы пишем, потому что господь поставил нас стражами над вами, стеречь нам вас велел, чтобы кого-нибудь из вас сатана не украл. Отцы ваши не только к Московскому царству врагов своих не припускали, но и сами ходили в морские отоки, в дальние расстояния и в незнаемые страны, как орлы острозрящие и быстролетящие, как на крыльях парящие, и все под руку покоряли московскому государю царю".
Другой заговор был составлен боярином Крюком-Колычевым; положено было убить Шуйского в Вербное воскресенье. Но заговор был открыт; за Колычева никто не заступился, он был пытан и казнен; сообщников его посажали в тюрьмы, но не всех. Обо всех этих событиях знали в Тушине чрез беспрестанных перебежчиков, или перелетов; до нас дошел рассказ одного из таких перелетов, подьячего Чубарова, о том, как он перелетал из Москвы в Тушино: "Вышел он из Москвы на государево царево Димитрия Ивановича имя мая 6, вышел в Тверские ворота с подьячим Скурыгиным, и шли с ним вместе до деревни Пироговой, а от Пироговой в другую деревню, и в той деревне ночевал, а на другой день утром крестьянин допроводил его до села Черкизова, а из Черкизова отослали его до села Братошина, а из Братошина привели его в Тушино. Товарищ его Скурыгин отстал от него от первой деревни Пироговой и пошел лесом, хотел пытаться прямо в таборы к государю". Чубаров рассказывал в Тушине, что "которые бояре, дворяне и дети боярские, и торговые люди были в заговоре с Иваном Федоровичем Колычевым и хотели Шуйского убить на Вербное воскресенье, и то не случилось; из их думы один Иван Федорович был на пытке и ни на кого из них не говорил, потому одного и казнили, а их никого казнить Шуйский не велел; и они тем же своим старым заговором промышляют, хотят его убить на Вознесеньев день из самопала, а на Николин день какая замятня будет ли, он того не знает. А дети боярские и черные всякие люди приходят к Шуйскому с криком и воплем, говорят: до чего им досидеть! Хлеб дорогой, а промыслов никаких нет, и ничего взять негде и купить не на что. Шуйский просит у них сроку до Николина дня и надеется на Скопина, будто идет Скопин с немецкими людьми, а немцев с ним семь тысяч; и как он к Москве с силою подойдет, и ему, Шуйскому, с своею силою его встретить и приходить на большие таборы. А весть про Скопина на Москве есть, что пошел из Новгорода; а в котором городке ныне, и того не ведали подлинно. Из бояр прямят государю Димитрию Ивановичу князь Борис Лыков, князь Иван Куракин, князь Василий да князь Андрей Голицын, да князь Иван Дмитриевич Хворостинин, а с ними дворяне, дети боярские и торговые люди, а сколько их человек и кто именно, того не упомнит". Перелеты уведомляли единогласно, что в Москве большая дороговизна на съестные припасы, дров также нет, жгут опальные дворы, что недовольные приходят к Шуйскому всем миром и говорят; до чего нам дойти! Голодною смертью помирать? И будто Шуйский хочет жить в троицкой деревне Ивантееве. Действительно, когда, несмотря на победу князя Дмитрия Михайловича Пожарского при селе Высоцком, в тридцати верстах от Коломны, город этот был осажден тушинским отрядом под начальством Млоцкого, то в Москве сделалась сильная дороговизна; четверть ржи покупали по семи рублей (23 1/3 нынешних серебряных), и толпы народа приходили к Шуйскому с вопросом: до каких пор сидеть и терпеть голод? Шуйский убедил троицкого келаря Авраамия Палицына пустить в продажу по 2 рубля (6 2/3 нынешних серебряных) хлеб из богатых житниц его монастыря, находившихся в Москве. Понижение цены на хлеб поуспокоило народ; к тому же 28 мая выехал из Тушина князь Роман Гагарин, глава недавнего восстания против Шуйского, и начал говорить во весь мир, чтобы не прельщались: тушинский царь настоящий вор, и все это завод литовского короля, который хочет истребить православную христианскую веру; а в Тушине подлинно известно, что в Новгород пришли немецкие люди и литву от Новгорода отбили прочь. Слыша такие речи, люди в Москве укрепились, и никто не поехал в Тушино.
Но если Москва не могла быть спокойна после того, как подле нее образовалась столица другого царя, то не более спокойно было и Тушино, где вся зима 1608 - 1609 года прошла в смутах, бунтах, что и мешало вору действовать решительно против Москвы; на весну взбунтовалась войсковая челядь, разосланная для сбора припасов, поставила сама себе ротмистров и полковников, ходила по волостям и грабила, а к господам своим в Тушино не хотела возвратиться; для укрощения бунтовщиков тушинцы должны были выслать целые роты. Притом силы самозванца были разделены: отряд запорожцев послан был к Новгороду Великому для попытки, нельзя ли склонить его на сторону тушинского царя. Сапега с Лисовским осаждали Троицкий монастырь, Млоцкий с Бобровским - Коломну, у которой должны были биться с Ляпуновым, воеводою рязанским, Мархоцкий сторожил большие дороги к Москве, а при вестях о движениях Скопина должны были отправить против него Зборовского. Под Москвою поэтому происходили битвы частые, но мелкие; в одной из них в конце февраля гетман Рожинский получил тяжелую рану, от которой после никогда не мог оправиться. Летом, в самый Троицын день, произошла битва большая, неожиданно для тушинцев: часть их подошла к Москве, опрокинула московский отряд, против них высланный, прогнала его до самого города, возвратилась и стала за Ходынкою на берегу. Но царю Василию дали знать, что литовские люди поднялись на Москву всеми таборами, и он выслал против них все свое войско, с пушками и гуляй-городами (подвижными дубовыми городками на возах, в которых сидели стрельцы и стреляли в отверстия). Поляки, увидев это войско, бросились на него и одержали было совершенную победу, овладели гуляй-городами, как вдруг, по словам поляков, в их войске произошло по ошибке замешательство; москвичи поправились и вогнали неприятеля в Ходынку, гуляй-города свои отгромили и ворвались бы в самое Тушино, если бы Заруцкий с своими донскими козаками не остановил их на речке Химке. По русским же известиям, проигранное дело поправлено было прибытием свежих сил под начальством князей Ивана Семеновича Куракина, Андрея Васильевича Голицына и Бориса Михайловича Лыкова. Тушинцы, по свидетельству их самих, потеряли всю свою пехоту, много у них было побито, много взято в плен москвичами. Русский летописец говорит, что в этом деле у московских людей была такая храбрость, какой не бывало и тогда, когда Московское государство было в собранье.
Имея в своих руках много пленных поляков, царь Василий велел им выбрать кого-нибудь из своей среды и послать в Тушино с предложением, что он освободит всех пленных, если поляки покинут самозванца и выйдут из Московского государства; посланному позволялось отправиться на том условии, что если предложение не будет принято, то он возвратится в Москву. Выбор пал на Станислава Пачановского, который и поехал в Тушино, где получил от своих такой ответ: "Скорее помрем, чем наше предприятие оставим; дороги нам наши родные и товарищи, но еще дороже добрая слава". Пачановский долго колебался, остаться ли в Тушине или возвратиться в Москву, наконец решился возвратиться, за что в Москве оказывали ему уважение и содержали гораздо лучше, чем других пленников. Особенною ласковостию к пленным полякам отличался брат царский, князь Иван Васильевич Шуйский: он вылечил от ран и даром освободил доставшегося ему шляхтича Борзецкого, кроме того, давал по сукну всем пленным, которые выходили на обмен. Предчувствовал ли князь Иван, что скоро сам будет нуждаться в подобной снисходительности ?
Описанная битва была последним важным делом между Москвою и Тушином, ибо Скопин был уже недалеко. Мы оставили его в Новгороде, где он завязал переговоры со шведами. В конце февраля 1609 года стольник Головин и дьяк Сыдавный Зиновьев заключили с поверенными Карла IX договор такого содержания: король обязался отпустить на помощь Шуйскому две тысячи конницы и три тысячи пехоты наемного войска, да сверх этих наемников, обязался отправить еще неопределенное число войска в знак дружбы к царю. За эту помощь Шуйский отказался за себя и детей своих и наследников от прав на Ливонию. Шуйский обязался также за себя и за наследников быть в постоянном союзе с королем и его наследниками против Сигизмунда польского и его наследников, причем оба государя обязались не заключать с Сигизмундом отдельного мира, но если один из них помирится с Польшею, то немедленно должен помирить с нею и союзника своего, "а друг друга в мирном постановленьи не выгораживать", Шуйский обязался в случае нужды отправить к королю на помощь столько же ратных людей, наемных и безденежно, сколько в настоящем случае король посылает к нему, причем плата наемных должна быть совершенно одинакая. Шуйский обязался не задерживать никого из присланных на помощь шведов (здесь любопытно, что в числе шведов упоминаются и русские, которые королю служат) и гонцов, ездящих от них в Швецию и обратно. Если шведы возьмут в плен русских изменников, то не должны убивать их, а давать на окуп, литовских же людей вольны бить и вести в свою землю. Королевским ратным людям людской и конский корм будет продаваться по цене настоящей, а лишних денег с них брать не будут; под пеших людей и под наряд будут даваться подводы и лошади безденежно; конным людям, если у кого падет лошадь или убьют в деле, будет даваться другая лошадь немедленно, но в зачет жалованья. Шведские полномочные со своей стороны обязались запретить своим ратным людям, чтоб они, будучи в Московском государстве, не жгли и не разоряли, над иконами не ругались, крестьян не били и в плен не брали. Обязались: городов и областей, верных Шуйскому или принесших повинную, не воевать и не занимать их, равно не занимать и тех городов, которые будут взяты приступом или сдадутся сами; к ворам не приставать и царю Василию не изменять; над князем Скопиным и над государевыми людьми хитрости и измены никакой не сделать, у князя Михаила Васильевича быть в послушанье и совете и самовольством ничего не делать. Шведские поверенные выговорили также, чтоб шведская монета имела обращение в Московском государстве и чтоб русские не ругались над королевскими деньгами под страхом царской опалы; выговорили, чтоб шведским войскам, идущим в Ливонию, был свободный пропуск чрез московские владения. К этому договору была еще дополнительная запись, в которой Шуйский обязался, спустя три недели по выступлении шведского войска из-за границы, доставить королевским воеводам крепость за государевою новгородскою печатью и за князя Скопина рукою на город Корелу с уездом, а после этих трех недель спустя два месяца доставить крепость на город Корелу с уездом за государевою печатью и уступить королю этот город за его любовь и дружбу; потом, спустя одиннадцать недель, начиная с того времени, как шведы уже начнут служить царю, очистить город Корелу и отдать его королю, вывезши из церкви образа и всякое церковное строенье, а из города - пушки, пищали, зелья, ядра, выведши всех русских людей и корелян, которые захотят идти на Русь.
Еще в начале января 1609 года Карл IX уведомлял новгородцев, что он, по просьбе их, послал им на помощь ратную силу "пособлять за старую греческую веру. Поэтому берегитесь, - заключает грамота, - и примите думу, пока вам подмогу дают, или сами усидите: если поляки и литва над вами силу возьмут, то не пощадят ни патриарха, ни митрополитов, ни архиепископов, ни игуменов, ни воевод, ни дьяков, ни дворян, ни детей боярских, ни гостей, ни торговых людей, ни детенков в пеленках, не только что иных, доколе не изведут славный российский род". До нас дошла также грамота каянбургского шведского воеводы Исаака Бема к игумену Соловецкого монастыря с убеждением не отступать от Шуйского; эта грамота, писанная ломаным русским языком, отличается наивностию выражений, например: "Вы так часто меняете великих князей, что литовские люди вам всем головы разобьют: они хотят искоренить греческую веру, перебить всех русаков и покорить себе всю Русскую землю. Как вам не стыдно, что вы слушаете всякий бред и берете себе в государи всякого негодяя, какого вам приведут литовцы!" Шведы выполнили свои обязательства: кроме пяти тысяч наемников, они выставили еще около десяти тысяч человек всякого разноплеменного сброда под начальством Якова Делагарди, получившего военное воспитание в хорошей школе.
Первое столкновение Скопина должно было произойти с тем отрядом запорожцев, которые под начальством Кернозицкого были высланы из Тушина к Новгороду и на дороге заняли Торжок и Тверь. Чтобы не допустить их к переправе через Мсту, Скопин хотел выслать сильный отряд в Бронницы; начальствовать этим отрядом вызвался известный нам окольничий Михайла Игнатьевич Татищев. Несколько раз встречали мы этого человека, заметили его характер: он крупно разговаривал со Львом Сапегою, бранился с самозванцем за телятину, нанес первый удар Басманову, потом опять перебранивался с польскими послами. Трудно представить себе, чтоб этот человек, так сильно стоявший за старину, убийца Басманова, один из самых ревностных заговорщиков против первого Лжедимитрия, хотел передаться второму. Гораздо вероятнее, что Татищева не любили за его характер, не хотели быть под его начальством. Как бы то ни было, несколько новгородцев явились к Скопину и донесли ему, что Татищев сбирается изменить и нарочно выпросился идти в Бронницы, чтобы помочь Кернозицкому овладеть Новгородом. Обвинение в измене было тогда легким средством для заподозрения человека, отдаления его; быть может, доносчики сами не хотели своим доносом сделать большого вреда Татищеву, но вышло иначе. Скопин, выслушав обвинение, собрал всех ратных людей, призвал Татищева и объявил о доносе на него: толпы взволновались и без всякого исследования бросились на Татищева и умертвили его. Передовой отряд поэтому не мог быть отправлен; Кернозицкий подошел к Новгороду и стал у Хутынского монастыря, многие дворяне уже отбежали в литовские полки, Скопин был в большом горе, как явились тихвинцы с воеводою Горихвостовым в числе 1000 человек; за ним шли с Евсевием Рязановым люди, собравшиеся в заонежских погостах. Горихвостов стал в селе Грузине; несколько крестьян попались в плен к Керновицкому и на пытке объявили, что пришло в Грузино ратных людей множество, а за ними идет еще большая сила. Кернозицкий испугался и отступил.
С прибытием шведского войска, весною 1609 года, Скопин начал наступательные действия на тушинцев. Шведы под начальством Горна и русские под начальством Чулкова и Чоглокова выгнали Кернозицкого из Старой Русы, разбили при селе Каменках в Торопецком уезде (25 апреля), очистили Торопец, Торжок, Порхов, Орешек, воевода которого, знаменитый Михайла Глебович Салтыков, убежал в Тушино. Скопин отправил и ко Пскову отряд под начальством князя Мещерского. Здесь лучшие люди и духовенство сносились с войсками Шуйского, желая сдать город московскому царю и тем усилить свою сторону, низложить противников. Стрельцы, козаки, мелкие люди, крестьяне проведали это, отняли лошадей у лучших людей и отдали их стрельцам для битв с отрядом Мещерского, заключили жен отъехавших лучших людей, переписали их имения. Козацкий атаман Корсяков дал знать в Псков о приближении Мещерского, но лучшие люди утаили это известие и посадили в тюрьму гонца. Меньшие, ничего не зная, спокойно вышли все за город навстречу иконе богородицы, приносимой 28 мая из Печерского монастыря, как вдруг пушечная пальба известила их, что неприятель у города. Несмотря на то, однако, что страшный пожар опустошил город, что две стены были взорваны, стрельцы отбились в своей слободе от московского войска и дали время меньшим людям войти в город. При этом деле был освобожден из тюрьмы гонец, присланный Корсяковым; а вскорости потом двое духовных лиц, священник и дьякон, побежали за стену в неприятельский стан; священник был схвачен, предан пытке и оговорил много других; оговоренных также пытали, те оговорили еще других, и тогда пролилось много крови больших людей. У пыток стояли самозванцевы воеводы, но меньшие люди вспомнили псковскую старину и мало слушались воевод; набатный колокол, как прежде вечевой, сзывал народ на площадь, и здесь главным был простой мужик Тимофей, прозвищем Кудекуша Трепец. Ему далось пуще всех, говорит летописец, и воеводам указывал, и стоял крепко у пыток, пристали к нему и другие подобные же и овладели городом. Злоба меньших к лучшим поджигалась все более и более: языки, пойманные на вылазках, говорили, что большие люди пишут из Пскова, зовут к себе на помощь воевод царя Василия: "И бояр многих мучили, жгли и ребра ломали, и часто приходили новгородцы с немцами и козаками, дети боярские, новгородские и псковские, татары и стрельцы, и много было битв и кровопролития, крестьянам и пригородам грабежа, и много всякой беды псковичам".
Уведомляя Скопина (от 2 июня 1609 года) о высылке против него Зборовского и Шаховского и о нетерпении, с каким Москва и все города ждут его, царь Василий писал племяннику: "И тебе бы" боярину нашему, никак своим походом не мешкать, нам и всему нашему государству помощь на воров подать вскоре. И только божиею милостию и твоим промыслом, и раденьем государство от воров и от литовских людей освободится, литовские люди твоего прихода ужаснутся и из нашей земли выйдут или по божией милости победу над собою увидят, то ты великой милости от бога, чести и похвалы от нас и от всех людей нашего государства сподобишься, всех людей великою радостию исполнишь, и слава дородства твоего в нашем и окрестных государствах будет памятна, и мы на тебя надежны, как на свою душу". Скопин еще 10 мая выступил из Новгорода: потеряв надежду взять Псков, он отозвал Мещерского, чтоб, не тратя времени, с соединенными силами спешить к Москве. Мы видели, что из Тушина выслан был против него Зборовский, у которого было тысяч до четырех войска, поляков и русских; последних вел князь Григорий Шаховской: он успел освободиться из своего заключения во время занятия северских городов войсками самозванца и пробраться в Тушино. У Торжка встретился Зборовский с передовым отрядом Скопина, бывшим под начальством Головина и Горна, и разбил его, но, узнав от языков, что следом идет сам Скопин с большим войском, отступил к Твери, где соединился с козаками Кернозицкого. Скопин с своей стороны соединился в Торжке с смоленским ополчением и дал битву Зборовскому под Тверью: два крыла поляков смяли русских и союзников их, но средина обратилась в бегство, опомнилась, только пробежавши несколько миль, и возвратилась к своим, торжествующим победу; но эта победа была сомнительна, потому что шведская пехота не уступила поле битвы и только ночью, когда битва прекратилась, отступила к оставленному назади обозу. Поляки, именно те, которые действовали с успехом во время дня, советовали также немедленно отступить, указывая на превосходство сил Скопина, но те, которые бежали, желая смыть с себя пятно, настояли, чтобы не уходить от Твери. Зборовский требовал, чтобы все войско стало в одном месте и соблюдало большую осторожность, но его не послушали: одни стали в поле, а другие - в самом посаде безо всякой осторожности; этим воспользовались русские и шведы, на рассвете ударили и нанесли полякам сильное поражение. Зборовский был принужден отступить от Твери, и Скопин двинулся вперед, как вдруг в 130 верстах от Москвы получил весть, что шедшие за ним иноземцы отказываются служить под предлогом, что вместо платы за четыре месяца им дали только за два, что русские не очищают Корелы, хотя уже прошло одиннадцать условных недель после вступления шведов в Россию. Скопин, пославши уговаривать Делагарди возвратиться, сам перешел Волгу под Городнею, чтобы соединиться с ополчениями северных городов, и но левому берегу достиг Колязина, где и остановился. В то время как Зборовский, соединившись с Сапегою, без всякого успеха приступал к Троицкому монастырю, Скопин соединился с северными отрядами и успел выпросить у Делагарди около тысячи человек иностранцев, которые пришли под начальством Христиерна Сомме; тогда Сапега и Зборовский, опасаясь усиления Скопина, выступили против него к Колязину, но потерпели поражение на реке Жабне и удалились опять к Троицкому монастырю.
После этого события патриарх отослал в Тушино две грамоты: одну - к ушедшим туда после 17 февраля, другую - к ушедшим прежде. Первая грамота начинается так: "Бывшим православным христианам всякого чина, возраста и сана, теперь же не ведаем, как вас и назвать. Не достает мне слов, болит душа и болит сердце, все внутренности мои расторгаются и все составы мои содрогаются, плачу и с рыданием вопию: помилуйте, помилуйте свои души и души своих родителей, восстаньте, вразумитесь и возвратитесь". Патриарх заключает первую грамоту обещанием выпросить у царя прощение раскаявшимся: "Царь милостив, непамятозлобен, знает, что не все своею волею так делают: которые ваша братья в субботу сыропустную и восставали на него, ложные и грубые слова говорили, как и вы же, тем он вины отдал, и теперь они у нас невредимы пребывают; ваши собственные жены и дети также на свободе в своих домах живут". Вторая грамота начинается подобно первой: "Бывшим братиям нашим, а теперь не знаем как и назвать вас, потому что дела ваши в наш ум не вмещаются, уши наши никогда прежде о таких делах не слыхали и в летописях мы ничего такого не читывали: кто этому не удивится, кто не восплачет? Слово это мы пишем не ко всем, но к тем только, которые, забыв смертный час и страшный суд Христов и преступив крестное целование, отъехали, изменив государю царю и всей земле, своим родителям, женам и детям и всем своим ближним, особенно же богу; а которые взяты в плен, как Филарет митрополит и прочие, не своею волею, но силою, и на христианский закон не стоят, крови православных братий своих не проливают, таких мы не порицаем, но молим о них бога". Описав событие 17 февраля, патриарх заключает грамоту так: "Те речи были у нас на Лобном месте, в субботу сырную, после чего все разъехались, мы в город, иные по домам, потому что враждующим поборников не было и в совет к ним не приставал никто; а которые были молодые люди, и те им не потакали же, и так совет их вскоре разрушился. Солгалось про старых то слово, что красота граду старые мужи: а эти старые и молодым беду доспели, и за молодых им в день страшного суда Христова ответ дать. Это чудо в летописцы записали мы, чтоб и прочие не дерзали делать подобного; а к вам мы пишем, потому что господь поставил нас стражами над вами, стеречь нам вас велел, чтобы кого-нибудь из вас сатана не украл. Отцы ваши не только к Московскому царству врагов своих не припускали, но и сами ходили в морские отоки, в дальние расстояния и в незнаемые страны, как орлы острозрящие и быстролетящие, как на крыльях парящие, и все под руку покоряли московскому государю царю".
Другой заговор был составлен боярином Крюком-Колычевым; положено было убить Шуйского в Вербное воскресенье. Но заговор был открыт; за Колычева никто не заступился, он был пытан и казнен; сообщников его посажали в тюрьмы, но не всех. Обо всех этих событиях знали в Тушине чрез беспрестанных перебежчиков, или перелетов; до нас дошел рассказ одного из таких перелетов, подьячего Чубарова, о том, как он перелетал из Москвы в Тушино: "Вышел он из Москвы на государево царево Димитрия Ивановича имя мая 6, вышел в Тверские ворота с подьячим Скурыгиным, и шли с ним вместе до деревни Пироговой, а от Пироговой в другую деревню, и в той деревне ночевал, а на другой день утром крестьянин допроводил его до села Черкизова, а из Черкизова отослали его до села Братошина, а из Братошина привели его в Тушино. Товарищ его Скурыгин отстал от него от первой деревни Пироговой и пошел лесом, хотел пытаться прямо в таборы к государю". Чубаров рассказывал в Тушине, что "которые бояре, дворяне и дети боярские, и торговые люди были в заговоре с Иваном Федоровичем Колычевым и хотели Шуйского убить на Вербное воскресенье, и то не случилось; из их думы один Иван Федорович был на пытке и ни на кого из них не говорил, потому одного и казнили, а их никого казнить Шуйский не велел; и они тем же своим старым заговором промышляют, хотят его убить на Вознесеньев день из самопала, а на Николин день какая замятня будет ли, он того не знает. А дети боярские и черные всякие люди приходят к Шуйскому с криком и воплем, говорят: до чего им досидеть! Хлеб дорогой, а промыслов никаких нет, и ничего взять негде и купить не на что. Шуйский просит у них сроку до Николина дня и надеется на Скопина, будто идет Скопин с немецкими людьми, а немцев с ним семь тысяч; и как он к Москве с силою подойдет, и ему, Шуйскому, с своею силою его встретить и приходить на большие таборы. А весть про Скопина на Москве есть, что пошел из Новгорода; а в котором городке ныне, и того не ведали подлинно. Из бояр прямят государю Димитрию Ивановичу князь Борис Лыков, князь Иван Куракин, князь Василий да князь Андрей Голицын, да князь Иван Дмитриевич Хворостинин, а с ними дворяне, дети боярские и торговые люди, а сколько их человек и кто именно, того не упомнит". Перелеты уведомляли единогласно, что в Москве большая дороговизна на съестные припасы, дров также нет, жгут опальные дворы, что недовольные приходят к Шуйскому всем миром и говорят; до чего нам дойти! Голодною смертью помирать? И будто Шуйский хочет жить в троицкой деревне Ивантееве. Действительно, когда, несмотря на победу князя Дмитрия Михайловича Пожарского при селе Высоцком, в тридцати верстах от Коломны, город этот был осажден тушинским отрядом под начальством Млоцкого, то в Москве сделалась сильная дороговизна; четверть ржи покупали по семи рублей (23 1/3 нынешних серебряных), и толпы народа приходили к Шуйскому с вопросом: до каких пор сидеть и терпеть голод? Шуйский убедил троицкого келаря Авраамия Палицына пустить в продажу по 2 рубля (6 2/3 нынешних серебряных) хлеб из богатых житниц его монастыря, находившихся в Москве. Понижение цены на хлеб поуспокоило народ; к тому же 28 мая выехал из Тушина князь Роман Гагарин, глава недавнего восстания против Шуйского, и начал говорить во весь мир, чтобы не прельщались: тушинский царь настоящий вор, и все это завод литовского короля, который хочет истребить православную христианскую веру; а в Тушине подлинно известно, что в Новгород пришли немецкие люди и литву от Новгорода отбили прочь. Слыша такие речи, люди в Москве укрепились, и никто не поехал в Тушино.
Но если Москва не могла быть спокойна после того, как подле нее образовалась столица другого царя, то не более спокойно было и Тушино, где вся зима 1608 - 1609 года прошла в смутах, бунтах, что и мешало вору действовать решительно против Москвы; на весну взбунтовалась войсковая челядь, разосланная для сбора припасов, поставила сама себе ротмистров и полковников, ходила по волостям и грабила, а к господам своим в Тушино не хотела возвратиться; для укрощения бунтовщиков тушинцы должны были выслать целые роты. Притом силы самозванца были разделены: отряд запорожцев послан был к Новгороду Великому для попытки, нельзя ли склонить его на сторону тушинского царя. Сапега с Лисовским осаждали Троицкий монастырь, Млоцкий с Бобровским - Коломну, у которой должны были биться с Ляпуновым, воеводою рязанским, Мархоцкий сторожил большие дороги к Москве, а при вестях о движениях Скопина должны были отправить против него Зборовского. Под Москвою поэтому происходили битвы частые, но мелкие; в одной из них в конце февраля гетман Рожинский получил тяжелую рану, от которой после никогда не мог оправиться. Летом, в самый Троицын день, произошла битва большая, неожиданно для тушинцев: часть их подошла к Москве, опрокинула московский отряд, против них высланный, прогнала его до самого города, возвратилась и стала за Ходынкою на берегу. Но царю Василию дали знать, что литовские люди поднялись на Москву всеми таборами, и он выслал против них все свое войско, с пушками и гуляй-городами (подвижными дубовыми городками на возах, в которых сидели стрельцы и стреляли в отверстия). Поляки, увидев это войско, бросились на него и одержали было совершенную победу, овладели гуляй-городами, как вдруг, по словам поляков, в их войске произошло по ошибке замешательство; москвичи поправились и вогнали неприятеля в Ходынку, гуляй-города свои отгромили и ворвались бы в самое Тушино, если бы Заруцкий с своими донскими козаками не остановил их на речке Химке. По русским же известиям, проигранное дело поправлено было прибытием свежих сил под начальством князей Ивана Семеновича Куракина, Андрея Васильевича Голицына и Бориса Михайловича Лыкова. Тушинцы, по свидетельству их самих, потеряли всю свою пехоту, много у них было побито, много взято в плен москвичами. Русский летописец говорит, что в этом деле у московских людей была такая храбрость, какой не бывало и тогда, когда Московское государство было в собранье.
Имея в своих руках много пленных поляков, царь Василий велел им выбрать кого-нибудь из своей среды и послать в Тушино с предложением, что он освободит всех пленных, если поляки покинут самозванца и выйдут из Московского государства; посланному позволялось отправиться на том условии, что если предложение не будет принято, то он возвратится в Москву. Выбор пал на Станислава Пачановского, который и поехал в Тушино, где получил от своих такой ответ: "Скорее помрем, чем наше предприятие оставим; дороги нам наши родные и товарищи, но еще дороже добрая слава". Пачановский долго колебался, остаться ли в Тушине или возвратиться в Москву, наконец решился возвратиться, за что в Москве оказывали ему уважение и содержали гораздо лучше, чем других пленников. Особенною ласковостию к пленным полякам отличался брат царский, князь Иван Васильевич Шуйский: он вылечил от ран и даром освободил доставшегося ему шляхтича Борзецкого, кроме того, давал по сукну всем пленным, которые выходили на обмен. Предчувствовал ли князь Иван, что скоро сам будет нуждаться в подобной снисходительности ?
Описанная битва была последним важным делом между Москвою и Тушином, ибо Скопин был уже недалеко. Мы оставили его в Новгороде, где он завязал переговоры со шведами. В конце февраля 1609 года стольник Головин и дьяк Сыдавный Зиновьев заключили с поверенными Карла IX договор такого содержания: король обязался отпустить на помощь Шуйскому две тысячи конницы и три тысячи пехоты наемного войска, да сверх этих наемников, обязался отправить еще неопределенное число войска в знак дружбы к царю. За эту помощь Шуйский отказался за себя и детей своих и наследников от прав на Ливонию. Шуйский обязался также за себя и за наследников быть в постоянном союзе с королем и его наследниками против Сигизмунда польского и его наследников, причем оба государя обязались не заключать с Сигизмундом отдельного мира, но если один из них помирится с Польшею, то немедленно должен помирить с нею и союзника своего, "а друг друга в мирном постановленьи не выгораживать", Шуйский обязался в случае нужды отправить к королю на помощь столько же ратных людей, наемных и безденежно, сколько в настоящем случае король посылает к нему, причем плата наемных должна быть совершенно одинакая. Шуйский обязался не задерживать никого из присланных на помощь шведов (здесь любопытно, что в числе шведов упоминаются и русские, которые королю служат) и гонцов, ездящих от них в Швецию и обратно. Если шведы возьмут в плен русских изменников, то не должны убивать их, а давать на окуп, литовских же людей вольны бить и вести в свою землю. Королевским ратным людям людской и конский корм будет продаваться по цене настоящей, а лишних денег с них брать не будут; под пеших людей и под наряд будут даваться подводы и лошади безденежно; конным людям, если у кого падет лошадь или убьют в деле, будет даваться другая лошадь немедленно, но в зачет жалованья. Шведские полномочные со своей стороны обязались запретить своим ратным людям, чтоб они, будучи в Московском государстве, не жгли и не разоряли, над иконами не ругались, крестьян не били и в плен не брали. Обязались: городов и областей, верных Шуйскому или принесших повинную, не воевать и не занимать их, равно не занимать и тех городов, которые будут взяты приступом или сдадутся сами; к ворам не приставать и царю Василию не изменять; над князем Скопиным и над государевыми людьми хитрости и измены никакой не сделать, у князя Михаила Васильевича быть в послушанье и совете и самовольством ничего не делать. Шведские поверенные выговорили также, чтоб шведская монета имела обращение в Московском государстве и чтоб русские не ругались над королевскими деньгами под страхом царской опалы; выговорили, чтоб шведским войскам, идущим в Ливонию, был свободный пропуск чрез московские владения. К этому договору была еще дополнительная запись, в которой Шуйский обязался, спустя три недели по выступлении шведского войска из-за границы, доставить королевским воеводам крепость за государевою новгородскою печатью и за князя Скопина рукою на город Корелу с уездом, а после этих трех недель спустя два месяца доставить крепость на город Корелу с уездом за государевою печатью и уступить королю этот город за его любовь и дружбу; потом, спустя одиннадцать недель, начиная с того времени, как шведы уже начнут служить царю, очистить город Корелу и отдать его королю, вывезши из церкви образа и всякое церковное строенье, а из города - пушки, пищали, зелья, ядра, выведши всех русских людей и корелян, которые захотят идти на Русь.
Еще в начале января 1609 года Карл IX уведомлял новгородцев, что он, по просьбе их, послал им на помощь ратную силу "пособлять за старую греческую веру. Поэтому берегитесь, - заключает грамота, - и примите думу, пока вам подмогу дают, или сами усидите: если поляки и литва над вами силу возьмут, то не пощадят ни патриарха, ни митрополитов, ни архиепископов, ни игуменов, ни воевод, ни дьяков, ни дворян, ни детей боярских, ни гостей, ни торговых людей, ни детенков в пеленках, не только что иных, доколе не изведут славный российский род". До нас дошла также грамота каянбургского шведского воеводы Исаака Бема к игумену Соловецкого монастыря с убеждением не отступать от Шуйского; эта грамота, писанная ломаным русским языком, отличается наивностию выражений, например: "Вы так часто меняете великих князей, что литовские люди вам всем головы разобьют: они хотят искоренить греческую веру, перебить всех русаков и покорить себе всю Русскую землю. Как вам не стыдно, что вы слушаете всякий бред и берете себе в государи всякого негодяя, какого вам приведут литовцы!" Шведы выполнили свои обязательства: кроме пяти тысяч наемников, они выставили еще около десяти тысяч человек всякого разноплеменного сброда под начальством Якова Делагарди, получившего военное воспитание в хорошей школе.
Первое столкновение Скопина должно было произойти с тем отрядом запорожцев, которые под начальством Кернозицкого были высланы из Тушина к Новгороду и на дороге заняли Торжок и Тверь. Чтобы не допустить их к переправе через Мсту, Скопин хотел выслать сильный отряд в Бронницы; начальствовать этим отрядом вызвался известный нам окольничий Михайла Игнатьевич Татищев. Несколько раз встречали мы этого человека, заметили его характер: он крупно разговаривал со Львом Сапегою, бранился с самозванцем за телятину, нанес первый удар Басманову, потом опять перебранивался с польскими послами. Трудно представить себе, чтоб этот человек, так сильно стоявший за старину, убийца Басманова, один из самых ревностных заговорщиков против первого Лжедимитрия, хотел передаться второму. Гораздо вероятнее, что Татищева не любили за его характер, не хотели быть под его начальством. Как бы то ни было, несколько новгородцев явились к Скопину и донесли ему, что Татищев сбирается изменить и нарочно выпросился идти в Бронницы, чтобы помочь Кернозицкому овладеть Новгородом. Обвинение в измене было тогда легким средством для заподозрения человека, отдаления его; быть может, доносчики сами не хотели своим доносом сделать большого вреда Татищеву, но вышло иначе. Скопин, выслушав обвинение, собрал всех ратных людей, призвал Татищева и объявил о доносе на него: толпы взволновались и без всякого исследования бросились на Татищева и умертвили его. Передовой отряд поэтому не мог быть отправлен; Кернозицкий подошел к Новгороду и стал у Хутынского монастыря, многие дворяне уже отбежали в литовские полки, Скопин был в большом горе, как явились тихвинцы с воеводою Горихвостовым в числе 1000 человек; за ним шли с Евсевием Рязановым люди, собравшиеся в заонежских погостах. Горихвостов стал в селе Грузине; несколько крестьян попались в плен к Керновицкому и на пытке объявили, что пришло в Грузино ратных людей множество, а за ними идет еще большая сила. Кернозицкий испугался и отступил.
С прибытием шведского войска, весною 1609 года, Скопин начал наступательные действия на тушинцев. Шведы под начальством Горна и русские под начальством Чулкова и Чоглокова выгнали Кернозицкого из Старой Русы, разбили при селе Каменках в Торопецком уезде (25 апреля), очистили Торопец, Торжок, Порхов, Орешек, воевода которого, знаменитый Михайла Глебович Салтыков, убежал в Тушино. Скопин отправил и ко Пскову отряд под начальством князя Мещерского. Здесь лучшие люди и духовенство сносились с войсками Шуйского, желая сдать город московскому царю и тем усилить свою сторону, низложить противников. Стрельцы, козаки, мелкие люди, крестьяне проведали это, отняли лошадей у лучших людей и отдали их стрельцам для битв с отрядом Мещерского, заключили жен отъехавших лучших людей, переписали их имения. Козацкий атаман Корсяков дал знать в Псков о приближении Мещерского, но лучшие люди утаили это известие и посадили в тюрьму гонца. Меньшие, ничего не зная, спокойно вышли все за город навстречу иконе богородицы, приносимой 28 мая из Печерского монастыря, как вдруг пушечная пальба известила их, что неприятель у города. Несмотря на то, однако, что страшный пожар опустошил город, что две стены были взорваны, стрельцы отбились в своей слободе от московского войска и дали время меньшим людям войти в город. При этом деле был освобожден из тюрьмы гонец, присланный Корсяковым; а вскорости потом двое духовных лиц, священник и дьякон, побежали за стену в неприятельский стан; священник был схвачен, предан пытке и оговорил много других; оговоренных также пытали, те оговорили еще других, и тогда пролилось много крови больших людей. У пыток стояли самозванцевы воеводы, но меньшие люди вспомнили псковскую старину и мало слушались воевод; набатный колокол, как прежде вечевой, сзывал народ на площадь, и здесь главным был простой мужик Тимофей, прозвищем Кудекуша Трепец. Ему далось пуще всех, говорит летописец, и воеводам указывал, и стоял крепко у пыток, пристали к нему и другие подобные же и овладели городом. Злоба меньших к лучшим поджигалась все более и более: языки, пойманные на вылазках, говорили, что большие люди пишут из Пскова, зовут к себе на помощь воевод царя Василия: "И бояр многих мучили, жгли и ребра ломали, и часто приходили новгородцы с немцами и козаками, дети боярские, новгородские и псковские, татары и стрельцы, и много было битв и кровопролития, крестьянам и пригородам грабежа, и много всякой беды псковичам".
Уведомляя Скопина (от 2 июня 1609 года) о высылке против него Зборовского и Шаховского и о нетерпении, с каким Москва и все города ждут его, царь Василий писал племяннику: "И тебе бы" боярину нашему, никак своим походом не мешкать, нам и всему нашему государству помощь на воров подать вскоре. И только божиею милостию и твоим промыслом, и раденьем государство от воров и от литовских людей освободится, литовские люди твоего прихода ужаснутся и из нашей земли выйдут или по божией милости победу над собою увидят, то ты великой милости от бога, чести и похвалы от нас и от всех людей нашего государства сподобишься, всех людей великою радостию исполнишь, и слава дородства твоего в нашем и окрестных государствах будет памятна, и мы на тебя надежны, как на свою душу". Скопин еще 10 мая выступил из Новгорода: потеряв надежду взять Псков, он отозвал Мещерского, чтоб, не тратя времени, с соединенными силами спешить к Москве. Мы видели, что из Тушина выслан был против него Зборовский, у которого было тысяч до четырех войска, поляков и русских; последних вел князь Григорий Шаховской: он успел освободиться из своего заключения во время занятия северских городов войсками самозванца и пробраться в Тушино. У Торжка встретился Зборовский с передовым отрядом Скопина, бывшим под начальством Головина и Горна, и разбил его, но, узнав от языков, что следом идет сам Скопин с большим войском, отступил к Твери, где соединился с козаками Кернозицкого. Скопин с своей стороны соединился в Торжке с смоленским ополчением и дал битву Зборовскому под Тверью: два крыла поляков смяли русских и союзников их, но средина обратилась в бегство, опомнилась, только пробежавши несколько миль, и возвратилась к своим, торжествующим победу; но эта победа была сомнительна, потому что шведская пехота не уступила поле битвы и только ночью, когда битва прекратилась, отступила к оставленному назади обозу. Поляки, именно те, которые действовали с успехом во время дня, советовали также немедленно отступить, указывая на превосходство сил Скопина, но те, которые бежали, желая смыть с себя пятно, настояли, чтобы не уходить от Твери. Зборовский требовал, чтобы все войско стало в одном месте и соблюдало большую осторожность, но его не послушали: одни стали в поле, а другие - в самом посаде безо всякой осторожности; этим воспользовались русские и шведы, на рассвете ударили и нанесли полякам сильное поражение. Зборовский был принужден отступить от Твери, и Скопин двинулся вперед, как вдруг в 130 верстах от Москвы получил весть, что шедшие за ним иноземцы отказываются служить под предлогом, что вместо платы за четыре месяца им дали только за два, что русские не очищают Корелы, хотя уже прошло одиннадцать условных недель после вступления шведов в Россию. Скопин, пославши уговаривать Делагарди возвратиться, сам перешел Волгу под Городнею, чтобы соединиться с ополчениями северных городов, и но левому берегу достиг Колязина, где и остановился. В то время как Зборовский, соединившись с Сапегою, без всякого успеха приступал к Троицкому монастырю, Скопин соединился с северными отрядами и успел выпросить у Делагарди около тысячи человек иностранцев, которые пришли под начальством Христиерна Сомме; тогда Сапега и Зборовский, опасаясь усиления Скопина, выступили против него к Колязину, но потерпели поражение на реке Жабне и удалились опять к Троицкому монастырю.