296].
Однако при введении среди евреев регулярной рекрутской повинности – подлежащие призыву мужчины стали утекать и не давались в полном числе. А тут ещё обнаружилось, что даже со значительным снижением требуемой с еврейских обществ денежной подати она всё равно продолжала поступать с большими недоимками. И в 1829 Николай I согласился с гродненским ходатайством, чтобы в некоторых губерниях брали еврейских рекрутов сверх развёрстки, в покрытие податных недоимок. («В 1830 был принят сенатский указ, по которому при призыве дополнительного рекрута-взрослого с кагала списывалась 1 тыс. рублей, ребёнка – 500 рублей» [ 297].) Правда, по причине чрезмерной в том ретивости губернаторов, мера была вскоре остановлена, – хотя и сами «еврейские общества стали просить правительство брать рекрут[ов] в погашение недоимок». В правительственных кругах «это предложение было встречено несочувственно, так как легко было предвидеть, что [оно] откроет перед кагалами новое поле для злоупотреблений» [ 298]. – Однако идея как бы зрела с обеих сторон.
Об усилении рекрутской повинности для евреев сравнительно с остальным населением Гессен пишет, что это было «кричащ[ей] аномали[ей]» в российском законодательстве, ибо вообще в России «законодательство о евреях было чуждо тенденции возлагать на них большие повинности, чем на остальных подданных» [ 299].
А прямолинейный ум Николая I, склонный к начертанию легко проглядываемых перспектив (как, по легенде, и железная дорога Петербург–Москва проведена линейкою), всё в том же настоянии преобразовывать обособленных евреев в обычных российских подданных, а если удалось бы – то и в православных, – продолжил идею еврейского рекрутства в идею еврейских кантонистов. «Кантонисты» (название с 1805) был институт содержания несовершеннолетних солдатских сыновей (в облегчение 25-летней службы отцов), он продолжал «военно-сиротские отделения», созданные при Петре, – своего рода школы, содержимые государством и дающие воспитанникам знания для Дальнейшей технической службы в армии (что теперь показалось чиновному мышлению вполне пригодным и для еврейских мальчиков, желательным – для раннего и долгого их отрыва от еврейского окружения). Имея в виду путь через кантонисты, указом 1827 года «еврейским обществами было предоставлено по своему усмотрению сдавать вместо одного взрослого – одного малолетнего», с 12 лет [ 300] (то есть ещё не брачного еврейского возраста). Новая Еврейская энциклопедия называет эту меру «самым тяжёлым ударом». Но разрешено – вовсе не значило обязательного призыва от 12-летнего возраста, это именно не было «введение[м] рекрутской повинности для еврейских мальчиков» [ 301], как неверно пишет Энциклопедия и как утвердилось в литературе о евреях в России, затем и в общественной памяти. Кагалы нашли такую замену удобной для себя и пользовались ею, широко сдавая – «сирот, детей вдов (порой в обход закона – единственных сыновей), бедняков» – часто «в счёт семьи богача» [ 302].
Дальше, с 18 лет, кантонисты переходили в обычную солдатскую службу, столь долголетнюю тогда, – но не следует забывать, что она не была чисто-казарменной, солдаты женились, жили с семьями, приобретали и иные занятия, а по окончании воинской службы, где оно застанет, получали право на оседлость во внутренних губерниях Империи. Однако, несомненно, для солдат-евреев, сохраняющих верность иудейскому вероисповеданию, его обрядам, мучительно было нарушение субботы и законов о пище.
Евреям же малолетним, попавшим в кантонисты, оторванным от родной среды, разумеется, нелегко было устоять под давлением воспитателей (ещё и наградами заинтересованных в успешном обращении воспитанников), при уроках, кроме русской грамоты и счёта, – «закона Божьего», при наградах и самим обратившимся, и при обиде подростков на свою общину, сдавшую их в рекруты. Но в противовес выстаивали упорство еврейского характера и природная верность своей религии с малолетства. – Нечего и говорить, что такие меры обращения в христианство были нехристианскими, да и не вели к цели. Однако и рассказы о жестоко насильственных обращениях в православие, с угрозами смерти кантонисту, и даже с массовым потоплением в реке отказавшихся креститься, – рассказы, получившие хождение в публичности последующих десятилетий, – принадлежат к числу выдумок. Как пишет старая Еврейская энциклопедия, эта «народная легенда» о якобы потоплении нескольких сотен евреев-кантонистов родилась из сообщения немецкой газеты, «что когда однажды 800 кантонистов были погнаны в воду для крещения, двое из них утопились» [ 303].
По статистическим данным военно-учётного архива Главного штаба [ 304], в 1847-1854, годах наибольшего набора евреев-кантонистов, они составляли в среднем 2,4% ото всех кантонистов в России, то есть доля их не превышала пропорциональной доли еврейского населения в стране, даже по заниженным кагалами данным для тогдашних переписей.
Очевидно, был расчёт и самим крестившимся, позже, в оправдание перед соплеменниками, преувеличить степень испытанного ими насилия при обращении в христианство, тем более, что после перехода они получали некоторые льготы по службе. Впрочем, «многие из обращённых кантонистов [оставались] втайне верными прежней религии, а некоторые позже вновь перешли в еврейство» [ 305].
В последние годы Александра I, после новой волны белорусского голода (1822), послан был туда в командировку ещё один сенатор, и он вернулся с тем же выводом, что и Державин за четверть века перед ним. Тогда учреждённый в 1823 из четырёх министров «Еврейский комитет» предложил заняться вопросом: «на каком основании удобнее и полезнее было бы учредить пребывание [евреев] в государстве» и «начертать вообще всё, что может принадлежать к лучшему устройству гражданского положения сего народа». Затем они убедились, что поставленная задача им не по силам, и в 1825 «Еврейский комитет» из министров был заменён «директорским комитетом» (пятым по счёту) – из директоров департаментов, которые и занялись разработкой проблемы в течение ещё 8 лет [ 306].
Николай I в нетерпении обгонял работы комитета своими решениями. Так ввёл он рекрутскую повинность для евреев. Так – назначил новый трёхгодичный срок выселения евреев из деревень западных губерний, дабы пресечь их винный промысел, – но мера тормозилась, останавливалась, затем отменялась, как и у его предшественника. – Позже был запрет евреям, содержащим корчмы и харчевни, самим в них проживать и лично заниматься распивочной продажей спиртных напитков, – однако не состоялось и это [ 307].
Была попытка запретить евреям и другой значительный промысел их – содержание почтовых станций (а при них – постоялые дворы с шинками), но отменилось и это, ибо без евреев не находилось достаточно претендентов [ 308].
А в 1827 была введена повсеместно в Империи откупная система на винные промыслы – и тоже обнаружилось «значительное падение цен на торгах при устранении евреев, а иногда и полное отсутствие желающих взять откуп», – и пришлось допустить евреев к винным откупам и в городах, и в сельской местности, и даже вне черты оседлости. Так правительство складывало организационные заботы с себя на евреев-откупщиков питейных сборов и получало устойчивый доход [ 309]. – «Задолго до получения купцами первой гильдии права повсеместного жительства в Империи все откупщики практически пользовались свободой передвижения и подолгу живали беспрепятственно в столицах и других городах вне черты оседлости… Из среды откупщиков вышли и некоторые видные общественные еврейские деятели», как уже упоминавшийся Литман Фейгин и Евзель Гинцбург («держал винный откуп в осаждённом Севастополе»; «в 1859 основал в Петербурге банкирский дом… крупнейший в России»; позже «участвовал в размещении российских и иностранных государственных займов»; основатель династии баронов [ 310]). – С 1848 разрешено было и всем «евреям купцам первой гильдии содержать питейные откупа также и в местах, где евреям не дозволено постоянное жительство» [ 311].
Расширялось для евреев и право самого винокурения. Как мы помним, ещё с 1819 разрешено было допускать евреев к винокурению в великорусских губерниях «до усовершенствования в он[ом] русских мастеров». В 1826 Николай распорядился выселять таковых назад в черту оседлости, но уже с 1827 стал уступать частным просьбам оставить еврейских винокуров на местах, например на иркутских казённых заводах [ 312].
B.C. Соловьёв приводит размышления М.Н. Каткова: «В Западном крае кабацким делом занимается еврей, но разве оно лучше в других местах России?.. Разве жиды-шинкари, спаивающие народ и разоряющие и губящие крестьян, – повсеместное в России явление? [А] в наших местах, куда евреев не пускают и где кабаком орудует православный целовальник или кулак?» [ 313] – Услышим и Лескова, знатока русской народной жизни: «В великорусских губерниях, где евреи не живут, число судимых за пьянство, равно как и число преступлений, совершённых в пьяном виде, постоянно гораздо более, чем число таких же случаев в черте еврейской оседлости. То же самое представляют и цифры смертных случаев от опойства… И так стало это не теперь, а точно так исстари было» [ 314].
Правда, статистика говорит, что если в Западной и Южной полосах Империи одно питейное заведение приходилось на 297 человек, то в Восточной всё же на 585. Влиятельная в те годы газета «Голос» назвала еврейское шинкарство «язв[ой] края», именно Западного, «и притом язв[ой] неисцелим(ой)». И.Г. Оршанский отвлечённо теоретически берётся доказать: что чем чаще и гуще расставлены питейные пункты, тем меньше пьянства. (Так понять, что крестьянин не соблазнится, если питейный пункт у него под носом и круглосуточно зазывает, – вспомним Державина: корчмари торгуют и ночью, – а польстится на дальний, куда ещё через поле грязь месить? Нет, известно: алкоголизм поддерживается не только спросом на водку, но и предложением её.) – Оршанский и такое доказывает: что когда между помещиком-винокуром и пьяницей-крестьянином становится еврей, он объективно действует в пользу крестьянина, ибо продаёт водку дешевле, хотя и использует залог за вещи. Да, пишет он, существует мнение, что евреи-корчмари всё же «имеют дурное влияние на благосостояние крестьян», но потому что и в шинкарстве «отлича[ются]… как во всех своих занятиях, особым искусством, ловкостью и энергией» [ 315]. – Правда в другом месте, в: другой статье того же сборника он признаёт: «лихвенны[е] сдел[ки] евреев с крестьянами»; «справедливо, что в ней [еврейской торговле] много обманов и что еврей барышник, шинкарь и ростовщик эксплуатирует бедное население, особенно сельское»; «относительно помещика крестьянин необыкновенно упрям [в цене], но он до смешного податлив и доверчив, имея дело с евреем, особенно если еврей имеет за пазухой водку»; бедность крестьян, «потребность уплаты податей, страсть к водке… часто заставляют крестьян продать еврею хлеб по низкой цене» [ 316]. Но и к этой оголённой, стонущей, вопиющей правде – Оршанский ищет и смягчительные доводы. А болезнь крестьянской воли – кто ж и оправдывает?..
При всей настойчивой энергии Николая I неуспехи в преобразовании еврейской жизни сопутствовали ему во многих направлениях и во всё его царствование.
Так было и с еврейским земледелием.
В «Уставе рекрутской повинности и военной службы евреев» 1827 г. было оговорено для евреев-земледельцев, «переселенны[х]… на особые земли», – освобождение их и их детей от рекрутской повинности на 50 лет (исчисляя срок льготы – от реального начала «упражнения в хлебопашестве»). И как только этот устав огласился – в колонии вернулись из самовольных отлучек больше евреев, чем считалось в отлучках [ 317].
К 1829 были разработаны и более подробные «правила [для] евреев-земледельцев»: и отпуск в мещане при уплате всех долгов; и разрешение отлучек до 3-х месяцев для заработков в сроки, свободные от полевых работ; и наказания для самовольных отлучников; и награды для отличившихся хозяев. В.Н. Никитин признаёт: при сопоставлении строгих обязанностей, налагаемых на евреев-земледельцев, «с правами и преимуществами, данными исключительно евреям, [и] с теми, какими пользовались прочие податные сословия, – нельзя не признать, что правительство очень благоволило к ним [евреям]» [ 318].
И вот, с 1829 по 1833 «евреи усердствовали в качестве землепашцев, судьба награждала их урожаями, они были довольны начальством, оно – ими, и общее благополучие нарушалось лишь мелкими случайными явлениями». (После турецкой войны 1829 года – еврейским поселенцам, как и всем колонистам, «простили всю недоимку в податях… за “тягост[и], какие они несли от следования… войск”»). Но вот, по донесению Попечительного комитета, «неурожай 1833 г., сделав невозможным удерживать их [евреев] в колониях, открыл многим из них, не имевшим доброй воли и желания упражняться в сельских занятиях, – средство не сеять ничего, или весьма мало, сбывать скот, бродяжничать, домогаться пособия и не платить податей». В 1834 они, случалось, «выданный им хлеб – продавали, а скот – резали, и так поступали даже и те, которые не имели в том существенной необходимости», а местное начальство, по затруднениям в надзоре, не в состоянии было предупредить «множеств[о] пронырливых изворотов со стороны поселенцев». – Неурожаи же у евреев «случались чаще, нежели у прочих поселян, потому что, кроме незначительных посевов, они обрабатывали землю беспорядочно и несвоевременно», действовал «переходящий от одного поколения к другому навык… евреев к лёгким промыслам, беззаботливости и небрежности в надзоре за скотом» [ 319].
Кажется: 30-летнего злосчастного опыта с еврейским хлебопашеством (ещё и на фоне опыта мирового) было уже достаточно для российского правительства, чтобы откинуть эти пустые попытки и траты? Нет! Не доходили до Николая I эти унылые донесения? скрашивались министрами? или неутомимая энергия и неспадающая надежда толкали императора на новые попытки?..
И вот в новом, 1835 года, высочайше утверждённом Положении о евреях (результат работы «директорского комитета») – еврейское земледелие было не только не откинуто, но ещё расширено, поставлено на первое место в устроении еврейской жизни: «Устроить евреев на таких правилах, кои, открывая им свободный путь к снисканию безбедного содержания упражнением в земледелии и промышленности и к постепенному образованию их юношества, – в то же время преграждали бы им поводы к праздности и к промыслам незаконным». Если раньше требовался предварительный взнос 400 р. за семью от еврейского общества, то теперь без всякого условия «каждому еврею дозволялось “во всякое время”… переходить в земледельцы» и вся его недоимка в податях тут же складывалась и с него, и с общества; дозволялось получать не только казённые земли в бессрочное пользование, но и, в пределах черты оседлости, покупать земли, продавать и арендовать. Переходящие в земледельцы освобождались от подушной подати на 25 лет, от земской – на 10, от рекрутской повинности – на 50. Напротив, никто из евреев «к переходу в земледельцы… не мог быть принуждён». Ещё и – узаконялись «промыслы и ремёсла в деревенском их быту» [ 320].
(Прошло полтораста лет. И за забытою давностью даже просвещённый учёный физик формулирует тогдашнюю еврейскую жизнь так: «Черта оседлости в сочетании с запретом [!] на крестьянскую деятельность» [ 321]. А вот историк-публицист М.О. Гершензон судит шире: «Земледелие запрещено еврею его народным духом, ибо, внедряясь в землю, человек всего легче прирастает к месту» [ 322].)
Влиятельный министр финансов Канкрин предложил для еврейского земледелия ещё и пустующие земли Сибири – и Николай I утвердил к концу того же 1835. Предполагалось отпускать там еврейским переселенцам «по 15 дес. удобной земли на мужского пола душу», земледельческое орудие и рабочий скот за счёт казны, готовые рубленые избы, оплату переезда и питания в пути. – И как будто открылось побуждение к переезду в Сибирь евреев бедных и отягощённых многочисленными семьями. Однако теперь раздвоился расчёт кагалов: частью эти бедные нужны были для отдачи в рекруты (взамен богатых семей), – и от них скрывали, что им прощаются все недоимки, требовали сперва выплаты. Но спохватилось и правительство (трудности дальнего переселения; и что в Сибири евреи «не будут иметь добрых примеров трудолюбия и хозяйства», но и продолжат там «тот же бесплодный, одними обманами поддерживаемый торг, который сделал столько вреда Западному краю Империи – корчемствовать, разорять жителей лёгким удовлетворением склонностей к пьянству» и др.). К 1837 переселение в Сибирь было остановлено без обнародования мотивов [ 323].
Между тем того же года ревизия в Новороссии заключила, что «земли, отмежёванные к [еврейским] колониям и предназначенные для новых поселений, “содержат в себе чернозём самого хорошего свойства, весьма годный для хлебопашества, степи превосходны для сенокосов и разведения скотоводства”» (местное начальство оспаривало такой вывод) [ 324].
В том же 1837 году было учреждено министерство государственных имуществ (граф П.Д. Киселёв), которому поручалось (как переходная мера к отмене крепостного права) «попечительство над свободными хлебопашцами» (государственными крестьянами), коих было 71/2 миллионов ревизских душ, а стало быть и над евреями-земледельцами, коих было всего 3-5 тысяч семейств, «капл[я] в море, в сравнении с численностью государственных крестьян. Тем не менее, с первых же дней существования Министерства – в него стали поступать просьбы евреев», жалобы самого разнообразного свойства, и во множестве. «В полгода выяснилось, что исключительно евреям надо посвятить столько времени, что это неблагоприятно отразилось бы на главном труде Министерства» [ 325]. Но в 1840 Киселёв был назначен и председателем новообразованного «Комитета для определения мер коренного преобразования евреев в России» (шестого по счёту) [ 326] – так что еврейский вопрос втягивал его.
В 1839 Киселёв провёл через Государственный Совет закон, дозволяющий вступать в земледельцы (но в полном составе семьи) также и тем евреям, кто стоит на рекрутской очереди, тем освобождая от неё, – новую сильную льготу. – В 1844 – более подробное «положение о евреях-земледельцах», также и в черте оседлости, с правом на первые три года нанимать христиан для обучения хозяйству. – А когда в Новороссию в 1840 евреи «многие явились как бы на свои средства» («переселяющиеся за свой счёт» на местах исхода дали расписки, что состоятельны и не будут просить пособия), в действительности же ничего не имели, уже в пути объявляли, что средства их истощены, «и домогались поселения на казённый счёт»; и таких «набралось более 1800 семейств, а из них целые сотни не располагали ни документами, ни сколько-нибудь основательными доказательствами: откуда они и по каким причинам очутились в Новороссии», – и ещё «беспрерывно продолжали прибывать и умолять не оставить их в бедственном положении», – Киселёв распорядился принять их всех за счёт сумм, ассигнованных «вообще на переселенцев, без различия их племени».
Однако при введении среди евреев регулярной рекрутской повинности – подлежащие призыву мужчины стали утекать и не давались в полном числе. А тут ещё обнаружилось, что даже со значительным снижением требуемой с еврейских обществ денежной подати она всё равно продолжала поступать с большими недоимками. И в 1829 Николай I согласился с гродненским ходатайством, чтобы в некоторых губерниях брали еврейских рекрутов сверх развёрстки, в покрытие податных недоимок. («В 1830 был принят сенатский указ, по которому при призыве дополнительного рекрута-взрослого с кагала списывалась 1 тыс. рублей, ребёнка – 500 рублей» [ 297].) Правда, по причине чрезмерной в том ретивости губернаторов, мера была вскоре остановлена, – хотя и сами «еврейские общества стали просить правительство брать рекрут[ов] в погашение недоимок». В правительственных кругах «это предложение было встречено несочувственно, так как легко было предвидеть, что [оно] откроет перед кагалами новое поле для злоупотреблений» [ 298]. – Однако идея как бы зрела с обеих сторон.
Об усилении рекрутской повинности для евреев сравнительно с остальным населением Гессен пишет, что это было «кричащ[ей] аномали[ей]» в российском законодательстве, ибо вообще в России «законодательство о евреях было чуждо тенденции возлагать на них большие повинности, чем на остальных подданных» [ 299].
А прямолинейный ум Николая I, склонный к начертанию легко проглядываемых перспектив (как, по легенде, и железная дорога Петербург–Москва проведена линейкою), всё в том же настоянии преобразовывать обособленных евреев в обычных российских подданных, а если удалось бы – то и в православных, – продолжил идею еврейского рекрутства в идею еврейских кантонистов. «Кантонисты» (название с 1805) был институт содержания несовершеннолетних солдатских сыновей (в облегчение 25-летней службы отцов), он продолжал «военно-сиротские отделения», созданные при Петре, – своего рода школы, содержимые государством и дающие воспитанникам знания для Дальнейшей технической службы в армии (что теперь показалось чиновному мышлению вполне пригодным и для еврейских мальчиков, желательным – для раннего и долгого их отрыва от еврейского окружения). Имея в виду путь через кантонисты, указом 1827 года «еврейским обществами было предоставлено по своему усмотрению сдавать вместо одного взрослого – одного малолетнего», с 12 лет [ 300] (то есть ещё не брачного еврейского возраста). Новая Еврейская энциклопедия называет эту меру «самым тяжёлым ударом». Но разрешено – вовсе не значило обязательного призыва от 12-летнего возраста, это именно не было «введение[м] рекрутской повинности для еврейских мальчиков» [ 301], как неверно пишет Энциклопедия и как утвердилось в литературе о евреях в России, затем и в общественной памяти. Кагалы нашли такую замену удобной для себя и пользовались ею, широко сдавая – «сирот, детей вдов (порой в обход закона – единственных сыновей), бедняков» – часто «в счёт семьи богача» [ 302].
Дальше, с 18 лет, кантонисты переходили в обычную солдатскую службу, столь долголетнюю тогда, – но не следует забывать, что она не была чисто-казарменной, солдаты женились, жили с семьями, приобретали и иные занятия, а по окончании воинской службы, где оно застанет, получали право на оседлость во внутренних губерниях Империи. Однако, несомненно, для солдат-евреев, сохраняющих верность иудейскому вероисповеданию, его обрядам, мучительно было нарушение субботы и законов о пище.
Евреям же малолетним, попавшим в кантонисты, оторванным от родной среды, разумеется, нелегко было устоять под давлением воспитателей (ещё и наградами заинтересованных в успешном обращении воспитанников), при уроках, кроме русской грамоты и счёта, – «закона Божьего», при наградах и самим обратившимся, и при обиде подростков на свою общину, сдавшую их в рекруты. Но в противовес выстаивали упорство еврейского характера и природная верность своей религии с малолетства. – Нечего и говорить, что такие меры обращения в христианство были нехристианскими, да и не вели к цели. Однако и рассказы о жестоко насильственных обращениях в православие, с угрозами смерти кантонисту, и даже с массовым потоплением в реке отказавшихся креститься, – рассказы, получившие хождение в публичности последующих десятилетий, – принадлежат к числу выдумок. Как пишет старая Еврейская энциклопедия, эта «народная легенда» о якобы потоплении нескольких сотен евреев-кантонистов родилась из сообщения немецкой газеты, «что когда однажды 800 кантонистов были погнаны в воду для крещения, двое из них утопились» [ 303].
По статистическим данным военно-учётного архива Главного штаба [ 304], в 1847-1854, годах наибольшего набора евреев-кантонистов, они составляли в среднем 2,4% ото всех кантонистов в России, то есть доля их не превышала пропорциональной доли еврейского населения в стране, даже по заниженным кагалами данным для тогдашних переписей.
Очевидно, был расчёт и самим крестившимся, позже, в оправдание перед соплеменниками, преувеличить степень испытанного ими насилия при обращении в христианство, тем более, что после перехода они получали некоторые льготы по службе. Впрочем, «многие из обращённых кантонистов [оставались] втайне верными прежней религии, а некоторые позже вновь перешли в еврейство» [ 305].
В последние годы Александра I, после новой волны белорусского голода (1822), послан был туда в командировку ещё один сенатор, и он вернулся с тем же выводом, что и Державин за четверть века перед ним. Тогда учреждённый в 1823 из четырёх министров «Еврейский комитет» предложил заняться вопросом: «на каком основании удобнее и полезнее было бы учредить пребывание [евреев] в государстве» и «начертать вообще всё, что может принадлежать к лучшему устройству гражданского положения сего народа». Затем они убедились, что поставленная задача им не по силам, и в 1825 «Еврейский комитет» из министров был заменён «директорским комитетом» (пятым по счёту) – из директоров департаментов, которые и занялись разработкой проблемы в течение ещё 8 лет [ 306].
Николай I в нетерпении обгонял работы комитета своими решениями. Так ввёл он рекрутскую повинность для евреев. Так – назначил новый трёхгодичный срок выселения евреев из деревень западных губерний, дабы пресечь их винный промысел, – но мера тормозилась, останавливалась, затем отменялась, как и у его предшественника. – Позже был запрет евреям, содержащим корчмы и харчевни, самим в них проживать и лично заниматься распивочной продажей спиртных напитков, – однако не состоялось и это [ 307].
Была попытка запретить евреям и другой значительный промысел их – содержание почтовых станций (а при них – постоялые дворы с шинками), но отменилось и это, ибо без евреев не находилось достаточно претендентов [ 308].
А в 1827 была введена повсеместно в Империи откупная система на винные промыслы – и тоже обнаружилось «значительное падение цен на торгах при устранении евреев, а иногда и полное отсутствие желающих взять откуп», – и пришлось допустить евреев к винным откупам и в городах, и в сельской местности, и даже вне черты оседлости. Так правительство складывало организационные заботы с себя на евреев-откупщиков питейных сборов и получало устойчивый доход [ 309]. – «Задолго до получения купцами первой гильдии права повсеместного жительства в Империи все откупщики практически пользовались свободой передвижения и подолгу живали беспрепятственно в столицах и других городах вне черты оседлости… Из среды откупщиков вышли и некоторые видные общественные еврейские деятели», как уже упоминавшийся Литман Фейгин и Евзель Гинцбург («держал винный откуп в осаждённом Севастополе»; «в 1859 основал в Петербурге банкирский дом… крупнейший в России»; позже «участвовал в размещении российских и иностранных государственных займов»; основатель династии баронов [ 310]). – С 1848 разрешено было и всем «евреям купцам первой гильдии содержать питейные откупа также и в местах, где евреям не дозволено постоянное жительство» [ 311].
Расширялось для евреев и право самого винокурения. Как мы помним, ещё с 1819 разрешено было допускать евреев к винокурению в великорусских губерниях «до усовершенствования в он[ом] русских мастеров». В 1826 Николай распорядился выселять таковых назад в черту оседлости, но уже с 1827 стал уступать частным просьбам оставить еврейских винокуров на местах, например на иркутских казённых заводах [ 312].
B.C. Соловьёв приводит размышления М.Н. Каткова: «В Западном крае кабацким делом занимается еврей, но разве оно лучше в других местах России?.. Разве жиды-шинкари, спаивающие народ и разоряющие и губящие крестьян, – повсеместное в России явление? [А] в наших местах, куда евреев не пускают и где кабаком орудует православный целовальник или кулак?» [ 313] – Услышим и Лескова, знатока русской народной жизни: «В великорусских губерниях, где евреи не живут, число судимых за пьянство, равно как и число преступлений, совершённых в пьяном виде, постоянно гораздо более, чем число таких же случаев в черте еврейской оседлости. То же самое представляют и цифры смертных случаев от опойства… И так стало это не теперь, а точно так исстари было» [ 314].
Правда, статистика говорит, что если в Западной и Южной полосах Империи одно питейное заведение приходилось на 297 человек, то в Восточной всё же на 585. Влиятельная в те годы газета «Голос» назвала еврейское шинкарство «язв[ой] края», именно Западного, «и притом язв[ой] неисцелим(ой)». И.Г. Оршанский отвлечённо теоретически берётся доказать: что чем чаще и гуще расставлены питейные пункты, тем меньше пьянства. (Так понять, что крестьянин не соблазнится, если питейный пункт у него под носом и круглосуточно зазывает, – вспомним Державина: корчмари торгуют и ночью, – а польстится на дальний, куда ещё через поле грязь месить? Нет, известно: алкоголизм поддерживается не только спросом на водку, но и предложением её.) – Оршанский и такое доказывает: что когда между помещиком-винокуром и пьяницей-крестьянином становится еврей, он объективно действует в пользу крестьянина, ибо продаёт водку дешевле, хотя и использует залог за вещи. Да, пишет он, существует мнение, что евреи-корчмари всё же «имеют дурное влияние на благосостояние крестьян», но потому что и в шинкарстве «отлича[ются]… как во всех своих занятиях, особым искусством, ловкостью и энергией» [ 315]. – Правда в другом месте, в: другой статье того же сборника он признаёт: «лихвенны[е] сдел[ки] евреев с крестьянами»; «справедливо, что в ней [еврейской торговле] много обманов и что еврей барышник, шинкарь и ростовщик эксплуатирует бедное население, особенно сельское»; «относительно помещика крестьянин необыкновенно упрям [в цене], но он до смешного податлив и доверчив, имея дело с евреем, особенно если еврей имеет за пазухой водку»; бедность крестьян, «потребность уплаты податей, страсть к водке… часто заставляют крестьян продать еврею хлеб по низкой цене» [ 316]. Но и к этой оголённой, стонущей, вопиющей правде – Оршанский ищет и смягчительные доводы. А болезнь крестьянской воли – кто ж и оправдывает?..
При всей настойчивой энергии Николая I неуспехи в преобразовании еврейской жизни сопутствовали ему во многих направлениях и во всё его царствование.
Так было и с еврейским земледелием.
В «Уставе рекрутской повинности и военной службы евреев» 1827 г. было оговорено для евреев-земледельцев, «переселенны[х]… на особые земли», – освобождение их и их детей от рекрутской повинности на 50 лет (исчисляя срок льготы – от реального начала «упражнения в хлебопашестве»). И как только этот устав огласился – в колонии вернулись из самовольных отлучек больше евреев, чем считалось в отлучках [ 317].
К 1829 были разработаны и более подробные «правила [для] евреев-земледельцев»: и отпуск в мещане при уплате всех долгов; и разрешение отлучек до 3-х месяцев для заработков в сроки, свободные от полевых работ; и наказания для самовольных отлучников; и награды для отличившихся хозяев. В.Н. Никитин признаёт: при сопоставлении строгих обязанностей, налагаемых на евреев-земледельцев, «с правами и преимуществами, данными исключительно евреям, [и] с теми, какими пользовались прочие податные сословия, – нельзя не признать, что правительство очень благоволило к ним [евреям]» [ 318].
И вот, с 1829 по 1833 «евреи усердствовали в качестве землепашцев, судьба награждала их урожаями, они были довольны начальством, оно – ими, и общее благополучие нарушалось лишь мелкими случайными явлениями». (После турецкой войны 1829 года – еврейским поселенцам, как и всем колонистам, «простили всю недоимку в податях… за “тягост[и], какие они несли от следования… войск”»). Но вот, по донесению Попечительного комитета, «неурожай 1833 г., сделав невозможным удерживать их [евреев] в колониях, открыл многим из них, не имевшим доброй воли и желания упражняться в сельских занятиях, – средство не сеять ничего, или весьма мало, сбывать скот, бродяжничать, домогаться пособия и не платить податей». В 1834 они, случалось, «выданный им хлеб – продавали, а скот – резали, и так поступали даже и те, которые не имели в том существенной необходимости», а местное начальство, по затруднениям в надзоре, не в состоянии было предупредить «множеств[о] пронырливых изворотов со стороны поселенцев». – Неурожаи же у евреев «случались чаще, нежели у прочих поселян, потому что, кроме незначительных посевов, они обрабатывали землю беспорядочно и несвоевременно», действовал «переходящий от одного поколения к другому навык… евреев к лёгким промыслам, беззаботливости и небрежности в надзоре за скотом» [ 319].
Кажется: 30-летнего злосчастного опыта с еврейским хлебопашеством (ещё и на фоне опыта мирового) было уже достаточно для российского правительства, чтобы откинуть эти пустые попытки и траты? Нет! Не доходили до Николая I эти унылые донесения? скрашивались министрами? или неутомимая энергия и неспадающая надежда толкали императора на новые попытки?..
И вот в новом, 1835 года, высочайше утверждённом Положении о евреях (результат работы «директорского комитета») – еврейское земледелие было не только не откинуто, но ещё расширено, поставлено на первое место в устроении еврейской жизни: «Устроить евреев на таких правилах, кои, открывая им свободный путь к снисканию безбедного содержания упражнением в земледелии и промышленности и к постепенному образованию их юношества, – в то же время преграждали бы им поводы к праздности и к промыслам незаконным». Если раньше требовался предварительный взнос 400 р. за семью от еврейского общества, то теперь без всякого условия «каждому еврею дозволялось “во всякое время”… переходить в земледельцы» и вся его недоимка в податях тут же складывалась и с него, и с общества; дозволялось получать не только казённые земли в бессрочное пользование, но и, в пределах черты оседлости, покупать земли, продавать и арендовать. Переходящие в земледельцы освобождались от подушной подати на 25 лет, от земской – на 10, от рекрутской повинности – на 50. Напротив, никто из евреев «к переходу в земледельцы… не мог быть принуждён». Ещё и – узаконялись «промыслы и ремёсла в деревенском их быту» [ 320].
(Прошло полтораста лет. И за забытою давностью даже просвещённый учёный физик формулирует тогдашнюю еврейскую жизнь так: «Черта оседлости в сочетании с запретом [!] на крестьянскую деятельность» [ 321]. А вот историк-публицист М.О. Гершензон судит шире: «Земледелие запрещено еврею его народным духом, ибо, внедряясь в землю, человек всего легче прирастает к месту» [ 322].)
Влиятельный министр финансов Канкрин предложил для еврейского земледелия ещё и пустующие земли Сибири – и Николай I утвердил к концу того же 1835. Предполагалось отпускать там еврейским переселенцам «по 15 дес. удобной земли на мужского пола душу», земледельческое орудие и рабочий скот за счёт казны, готовые рубленые избы, оплату переезда и питания в пути. – И как будто открылось побуждение к переезду в Сибирь евреев бедных и отягощённых многочисленными семьями. Однако теперь раздвоился расчёт кагалов: частью эти бедные нужны были для отдачи в рекруты (взамен богатых семей), – и от них скрывали, что им прощаются все недоимки, требовали сперва выплаты. Но спохватилось и правительство (трудности дальнего переселения; и что в Сибири евреи «не будут иметь добрых примеров трудолюбия и хозяйства», но и продолжат там «тот же бесплодный, одними обманами поддерживаемый торг, который сделал столько вреда Западному краю Империи – корчемствовать, разорять жителей лёгким удовлетворением склонностей к пьянству» и др.). К 1837 переселение в Сибирь было остановлено без обнародования мотивов [ 323].
Между тем того же года ревизия в Новороссии заключила, что «земли, отмежёванные к [еврейским] колониям и предназначенные для новых поселений, “содержат в себе чернозём самого хорошего свойства, весьма годный для хлебопашества, степи превосходны для сенокосов и разведения скотоводства”» (местное начальство оспаривало такой вывод) [ 324].
В том же 1837 году было учреждено министерство государственных имуществ (граф П.Д. Киселёв), которому поручалось (как переходная мера к отмене крепостного права) «попечительство над свободными хлебопашцами» (государственными крестьянами), коих было 71/2 миллионов ревизских душ, а стало быть и над евреями-земледельцами, коих было всего 3-5 тысяч семейств, «капл[я] в море, в сравнении с численностью государственных крестьян. Тем не менее, с первых же дней существования Министерства – в него стали поступать просьбы евреев», жалобы самого разнообразного свойства, и во множестве. «В полгода выяснилось, что исключительно евреям надо посвятить столько времени, что это неблагоприятно отразилось бы на главном труде Министерства» [ 325]. Но в 1840 Киселёв был назначен и председателем новообразованного «Комитета для определения мер коренного преобразования евреев в России» (шестого по счёту) [ 326] – так что еврейский вопрос втягивал его.
В 1839 Киселёв провёл через Государственный Совет закон, дозволяющий вступать в земледельцы (но в полном составе семьи) также и тем евреям, кто стоит на рекрутской очереди, тем освобождая от неё, – новую сильную льготу. – В 1844 – более подробное «положение о евреях-земледельцах», также и в черте оседлости, с правом на первые три года нанимать христиан для обучения хозяйству. – А когда в Новороссию в 1840 евреи «многие явились как бы на свои средства» («переселяющиеся за свой счёт» на местах исхода дали расписки, что состоятельны и не будут просить пособия), в действительности же ничего не имели, уже в пути объявляли, что средства их истощены, «и домогались поселения на казённый счёт»; и таких «набралось более 1800 семейств, а из них целые сотни не располагали ни документами, ни сколько-нибудь основательными доказательствами: откуда они и по каким причинам очутились в Новороссии», – и ещё «беспрерывно продолжали прибывать и умолять не оставить их в бедственном положении», – Киселёв распорядился принять их всех за счёт сумм, ассигнованных «вообще на переселенцев, без различия их племени».
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента