Страница:
И когда подкатили дни 3-4 июля, восстание большевиков, – оно было уже, по сути, не против бессильного Временного правительства, а против конкурента, ИК, – то под сурдинку тоже использовалось большевиками солдатское озлобление на евреев: там, там, в Исполкоме, они, мол, и засели!
Когда же большевики проиграли своё восстание, – следственная комиссия ЦИКа об июльском восстании состояла во многом из евреев – членов бюро ЦИКа. Но по своей «социалистической совести» они не могли осмелиться раскрыть и прямо назвать восстание большевиков преступлением, скоро и ликвидировали свою комиссию, с нулевым результатом.
А когда дошло уже до решающего восстания большевиков, то на гарнизонном совещании, собранном ЦИКом 19 октября, «один из представителей 176-го пехотного полка, еврей», предупреждал: «Там, внизу [на улице], кричат, что во всём повинны евреи»[203]. – По рассказу Гендельмана на ЦИКе в ночь на 25 октября: когда он днём выступал в Петропавловской крепости, пытаясь отвратить гарнизон от восстания, ему кричали: «а, Гендельман – значит, жид и правый»[204]. – 27 октября на Балтийском вокзале, когда Гоц во главе делегации хотел ехать в Гатчину к Керенскому, – матросы едва не убили его и ругались, что «советы попали в руки жидов»[205]. – И при петроградских винных погромах, наступивших вслед за славной большевицкой победой, опять-таки раздавалось «бей жидов!».
И всё же, за весь 1917 год ни одного погрома еврейского не произошло. Прошумевшие погромы в Калуше и Тернополе были бешеным бесчинством перепившихся революционных солдат, при отступлении и вне власти командования – погром всего, что попадётся под руку, всех лавок и магазинов подряд, – а их там больше всего и было еврейских, так и разнеслось о «еврейских погромах». Сходный же погром в тех днях был и в Станиславове, где евреев значительно меньше, – и он не был назван еврейским.
Уже в середине 1917 (в отличие от марта и апреля) возникла угроза от озлобленных обывателей, или от пьяных солдат, – но несравненно тяжелей была угроза евреям от разрушающейся страны. Поражает, что еврейская общественность, а также пресса, во многом с ней совпадающая, как будто не усваивали весь грозный опыт Семнадцатого года, не учились на нём, а смотрели только на отдельные «погромные проявления» его, реагировали – не в сторону реальной опасности. Так же себя вела исполнительная власть. В дни немецкого прорыва под Тернополем, в ночь на 10 июля, состоялось отчаянное заседание ЦИКа СРСД совместно с ИК СКрД. Признавали, что гибнет революция (это – первое) и страна (это – второе), провозгласили Временное правительство «Правительством Спасения Революции», а в воззвании к населению: «Тёмные силы готовятся вновь терзать многострадальную Родину. Они натравливают тёмные массы на евреев»[206].
18 июля на частном совещании членов Государственной Думы (это – ничтожно малый, хилый кружок) едва только депутат Масленников выступил против Исполнительного Комитета, и при этом прочёл непсевдонимные фамилии его членов, – в тот же вечер на заседании фракций ИК подняли тревогу: вот случай контрреволюции, к которому и нужно применить свежеизданный декрет министра внутренних дел Церетели о подавлении контрреволюции! (Декрет был издан вслед большевицкому восстанию, но к большевикам – не применили его.) – Через день Масленников оправдывался в «Речи»: да, он назвал Стеклова, Каменева и Троцкого, но никак и не думал натравливать на весь еврейский народ, «и во всяком случае, нападая на них, был чужд желания делать еврейский народ ответственным за их деяния»[207].
Наконец, средина сентября, вся постройка феврализма уже рухнула безвозвратно; накануне уже неотвратимого большевицкого переворота Я. Канторович в «Речи» предупреждает об опасности: «Из всех щелей повылезут тёмные силы и злые гении России и в ликующем хороводе будут совершать чёрные мессы…» – Да, так скоро будет. Только мессы чего? – «…зоологического патриотизма и погромной «истинно-русской» государственности»[208]. – В октябре в Петрограде Трумпельдор организовал еврейскую самооборону для защиты от погромов, да не понадобилась она.
Спутались разумом русские, но спутались разумом и евреи.
Через несколько лет после революции, с печалью озираясь на ход её, Г. Ландау писал: «Есть в участии евреев в русской смуте – черта поразительной самоубийственности; я говорю не специально об участии в большевизме, а во всей революции на всём её протяжении. Дело здесь не только в том огромном количестве активных партийных людей, социалистов и революционеров, влившихся в неё; дело в том широком сочувствии, которым она была встречена… Ведь и пессимистические ожидания – и в частности ожидания погромов – далеко не были чужды весьма и весьма многим, и тем не менее они продолжали у них совмещаться с приятием развязавшей бедствия и погромы смуты. Точно к огню тянуло бабочек роковое притяжение, к огню уничтожающему… Ясно, что были какие-то сильные мотивы, которые толкали евреев в эту сторону, и столь же бесспорно их самоубийственное значение… Правда, этим евреи не отличались от остальной российской интеллигенции, от российского общества… Но мы должны были отличаться… мы старинный народ горожан, купцов, ремесленников, интеллигенции – от народа земли и власти, крестьян, помещиков, чиновников»[209].
Да не забудем и тех, кто – отличался. Надо помнить постоянно, что еврейство – всегда очень разное, что фланги его широко раскинуты по спектру настроений и действий. Так и в российском еврействе в 1917, – уж конечно повсюду в провинциях, но даже и в столице, – сохранялись крути с разумными взглядами, а с ходом месяцев, к Октябрю, они расширялись.
Примечателен здесь прежде всего взгляд евреев на единство России – в месяцы, когда Россию раздирали на куски не только другие нации, но даже и сибиряки. «Во всё время революции самыми горячими защитниками идеи великодержавной России были наряду с великороссами – евреи»[210]. Теперь, когда евреи получили в России равноправие, – что могло объединять евреев с окраинными народностями? – разрыв единой страны на автономии разрывал бы и еврейство. В июле на 9-м съезде кадетов Винавер и Нольде открыто аргументировали – против территориального размежевания наций, за единство России[211]. Так же и в сентябре в национальной секции Демократического Совещания евреи-социалисты выступили против федеративного устройства России – как централисты. – Сегодня пишут в израильском журнале, что еврейские отряды Трумпельдора «даже выступали на стороне Временного правительства и сорвали корниловский мятеж»[212]. Возможно; хотя, много изучав 1917 год, я таких данных не встретил. Но, напротив, в раннем мае 1917, в громовой патриотической, по сути антиреволюционной, «Черноморской делегации» кто был самый успешливый оратор, звавший к защите России? – матрос-еврей Баткин. Вот так-то.
Д. Пасманик публикует письма миллионера Шулима Безпалова, пароходовладельца, ещё в сентябре 1915, министру торговли-промышленности Шаховскому: «Чрезмерная прибыль всех промышленников и торговцев приведёт нашу родину к неминуемой гибели», он предлагает издать закон об ограничении прибыли 15 процентами и тут же жертвует государству полмиллиона рублей. Тогда, увы, такого самоограничения не произошло: прогрессивные круги, рвавшиеся к свободе, те же Коновалов и Рябушинский, во время войны не брезговали получать прибыль и сто на сто. Но вот и сам Коновалов стал министром торговли-промышленности, и Шулим Безпалов пишет ему 5 июля 1917: «Чрезмерная прибыль промышленников в настоящее время губит нашу родину, и теперь необходимо взять 50 процентов со стоимости всего имущества и состояний», и он готов их отдать. Коновалов не внял и тут[213].
В августе на московском Государственном Совещании О. О. Грузенберг (вскоре и член Учредительного Собрания) заявил: «В эти дни еврейский народ… охвачен единым чувством преданности своей родине, единой заботой отстоять её целость и завоевания демократии» и готов отдать обороне «все свои материальные и интеллектуальные средства, отдать самое дорогое, весь свой цвет, всю свою молодёжь»[214].
Это было сказано в сознании, что февральский режим – самый благоприятный для российского еврейства, что он сулит ему экономические успехи и политический и культурный расцвет. И это сознание было – адекватное.
И чем ближе к Октябрьскому перевороту, чем явственней росла большевицкая угроза, – тем еврейство всё шире проникалось этим сознанием и становилось всё более оппозиционным к большевизму. – Это уже перетекло и на социалистические партии, и многие еврейские социалисты в дни Октябрьского переворота были активно против него – хотя и обессилены своим социалистическим сознанием: оппозиция их ограничивалась переговорами да газетными статьями – пока большевики не закрыли те газеты.
И надо отчётливо сказать, что и Октябрьский переворот двигало не еврейство (хоть и под общим славным командованием Троцкого, с энергичными действиями молодого Григория Чудновского: и в аресте Временного правительства и в расправе с защитниками Зимнего дворца). Нам, в общем, правильно бросают: да как бы мог 170-миллионный народ быть затолкан в большевизм малым еврейским меньшинством? Да, верно: в 1917 году мы свою судьбу сварганили сами, своей дурной головой – начиная и с февраля и включая октябрь-декабрь.
Октябрьский переворот стал сокрушительным жребием для России. Но и состояние перед ним уже мало хорошего обещало народу. Всю ответственную государственность – мы уже тогда потеряли, и обильно показали это в ходе 1917. Лучшее, что ждало Россию, – неумелая, хилая, нестройная псевдодемократия без опоры на граждан с развитым правосознанием и экономической независимостью.
После октябрьских московских боёв на переговорах о перемирии участвовали представители Бунда и Поалей-Цион – не со стороны юнкеров, но и не со стороны большевиков, третья самостоятельная сторона. А немало евреев было и в юнкерах инженерной школы, защищавшей Зимний дворец 25 октября: в воспоминаниях участника защиты Синегуба то и дело мелькают еврейские фамилии, и сам я знал, по тюрьме, одного такого инженера. Уже в ноябре на выборах в одесскую городскую думу еврейский блок выступал против большевиков – и перевесил их, хотя и ненамного.
На выборах в Учредительное Собрание «более 80% еврейского населения России проголосовало» за сионистские партии[215]. Ленин пишет: 550 тысяч за еврейских националистов[216]. «Большинство еврейских партий образовало единый национальный список, по которому было избрано семь депутатов – шесть сионистов» и Грузенберг. «Успеху сионистов» способствовала и (опубликованная незадолго до выборов) Декларация английского министра иностранных дел Бальфура (о создании «национального очага» евреев в Палестине), «которую большинство российского еврейства встретило с энтузиазмом (в Москве, Петрограде, Одессе, Киеве и многих других городах прошли праздничные манифестации, митинги и богослужения)»[217].
До Октябрьского переворота большевизм не был сильным течением среди евреев. Но перед самым переворотом боевое соглашение с большевиками, Троцким и Каменевым, заключили от лица левых эсеров Натансон, Камков и Штейнберг[218]. И некоторые евреи проявились большевиками, и даже выдающимися, в первых же большевицких победах. Комиссаром прославленных латышских полков 12-й армии, столь много сделавших для большевицкого переворота, был Семён Нахимсон. «Заметную роль сыграли военнослужащие-евреи в подготовке и проведении вооружённого восстания в Петрограде и других городах страны в октябре 1917 года, а также в последующем подавлении мятежей, вооружённых выступлений против новой советской власти»[219].
На «историческом» заседании съезда Советов в ночь на 27 октября – известно, что приняты «декрет о мире» и «декрет о земле». Однако не попало в историю, что после «декрета о мире», но прежде «декрета о земле» была принята резолюция, объявляющая «делом чести местных советов не допустить еврейских и всяких иных погромов со стороны тёмных сил»[220]. (Со стороны красно-светлых сил погромы не предполагались.)
Даже и тут, на съезде рабочих и крестьянских депутатов, – в который раз еврейский вопрос опередил крестьянский.
Глава 15 – В БОЛЬШЕВИКАХ
Когда же большевики проиграли своё восстание, – следственная комиссия ЦИКа об июльском восстании состояла во многом из евреев – членов бюро ЦИКа. Но по своей «социалистической совести» они не могли осмелиться раскрыть и прямо назвать восстание большевиков преступлением, скоро и ликвидировали свою комиссию, с нулевым результатом.
А когда дошло уже до решающего восстания большевиков, то на гарнизонном совещании, собранном ЦИКом 19 октября, «один из представителей 176-го пехотного полка, еврей», предупреждал: «Там, внизу [на улице], кричат, что во всём повинны евреи»[203]. – По рассказу Гендельмана на ЦИКе в ночь на 25 октября: когда он днём выступал в Петропавловской крепости, пытаясь отвратить гарнизон от восстания, ему кричали: «а, Гендельман – значит, жид и правый»[204]. – 27 октября на Балтийском вокзале, когда Гоц во главе делегации хотел ехать в Гатчину к Керенскому, – матросы едва не убили его и ругались, что «советы попали в руки жидов»[205]. – И при петроградских винных погромах, наступивших вслед за славной большевицкой победой, опять-таки раздавалось «бей жидов!».
И всё же, за весь 1917 год ни одного погрома еврейского не произошло. Прошумевшие погромы в Калуше и Тернополе были бешеным бесчинством перепившихся революционных солдат, при отступлении и вне власти командования – погром всего, что попадётся под руку, всех лавок и магазинов подряд, – а их там больше всего и было еврейских, так и разнеслось о «еврейских погромах». Сходный же погром в тех днях был и в Станиславове, где евреев значительно меньше, – и он не был назван еврейским.
Уже в середине 1917 (в отличие от марта и апреля) возникла угроза от озлобленных обывателей, или от пьяных солдат, – но несравненно тяжелей была угроза евреям от разрушающейся страны. Поражает, что еврейская общественность, а также пресса, во многом с ней совпадающая, как будто не усваивали весь грозный опыт Семнадцатого года, не учились на нём, а смотрели только на отдельные «погромные проявления» его, реагировали – не в сторону реальной опасности. Так же себя вела исполнительная власть. В дни немецкого прорыва под Тернополем, в ночь на 10 июля, состоялось отчаянное заседание ЦИКа СРСД совместно с ИК СКрД. Признавали, что гибнет революция (это – первое) и страна (это – второе), провозгласили Временное правительство «Правительством Спасения Революции», а в воззвании к населению: «Тёмные силы готовятся вновь терзать многострадальную Родину. Они натравливают тёмные массы на евреев»[206].
18 июля на частном совещании членов Государственной Думы (это – ничтожно малый, хилый кружок) едва только депутат Масленников выступил против Исполнительного Комитета, и при этом прочёл непсевдонимные фамилии его членов, – в тот же вечер на заседании фракций ИК подняли тревогу: вот случай контрреволюции, к которому и нужно применить свежеизданный декрет министра внутренних дел Церетели о подавлении контрреволюции! (Декрет был издан вслед большевицкому восстанию, но к большевикам – не применили его.) – Через день Масленников оправдывался в «Речи»: да, он назвал Стеклова, Каменева и Троцкого, но никак и не думал натравливать на весь еврейский народ, «и во всяком случае, нападая на них, был чужд желания делать еврейский народ ответственным за их деяния»[207].
Наконец, средина сентября, вся постройка феврализма уже рухнула безвозвратно; накануне уже неотвратимого большевицкого переворота Я. Канторович в «Речи» предупреждает об опасности: «Из всех щелей повылезут тёмные силы и злые гении России и в ликующем хороводе будут совершать чёрные мессы…» – Да, так скоро будет. Только мессы чего? – «…зоологического патриотизма и погромной «истинно-русской» государственности»[208]. – В октябре в Петрограде Трумпельдор организовал еврейскую самооборону для защиты от погромов, да не понадобилась она.
Спутались разумом русские, но спутались разумом и евреи.
Через несколько лет после революции, с печалью озираясь на ход её, Г. Ландау писал: «Есть в участии евреев в русской смуте – черта поразительной самоубийственности; я говорю не специально об участии в большевизме, а во всей революции на всём её протяжении. Дело здесь не только в том огромном количестве активных партийных людей, социалистов и революционеров, влившихся в неё; дело в том широком сочувствии, которым она была встречена… Ведь и пессимистические ожидания – и в частности ожидания погромов – далеко не были чужды весьма и весьма многим, и тем не менее они продолжали у них совмещаться с приятием развязавшей бедствия и погромы смуты. Точно к огню тянуло бабочек роковое притяжение, к огню уничтожающему… Ясно, что были какие-то сильные мотивы, которые толкали евреев в эту сторону, и столь же бесспорно их самоубийственное значение… Правда, этим евреи не отличались от остальной российской интеллигенции, от российского общества… Но мы должны были отличаться… мы старинный народ горожан, купцов, ремесленников, интеллигенции – от народа земли и власти, крестьян, помещиков, чиновников»[209].
Да не забудем и тех, кто – отличался. Надо помнить постоянно, что еврейство – всегда очень разное, что фланги его широко раскинуты по спектру настроений и действий. Так и в российском еврействе в 1917, – уж конечно повсюду в провинциях, но даже и в столице, – сохранялись крути с разумными взглядами, а с ходом месяцев, к Октябрю, они расширялись.
Примечателен здесь прежде всего взгляд евреев на единство России – в месяцы, когда Россию раздирали на куски не только другие нации, но даже и сибиряки. «Во всё время революции самыми горячими защитниками идеи великодержавной России были наряду с великороссами – евреи»[210]. Теперь, когда евреи получили в России равноправие, – что могло объединять евреев с окраинными народностями? – разрыв единой страны на автономии разрывал бы и еврейство. В июле на 9-м съезде кадетов Винавер и Нольде открыто аргументировали – против территориального размежевания наций, за единство России[211]. Так же и в сентябре в национальной секции Демократического Совещания евреи-социалисты выступили против федеративного устройства России – как централисты. – Сегодня пишут в израильском журнале, что еврейские отряды Трумпельдора «даже выступали на стороне Временного правительства и сорвали корниловский мятеж»[212]. Возможно; хотя, много изучав 1917 год, я таких данных не встретил. Но, напротив, в раннем мае 1917, в громовой патриотической, по сути антиреволюционной, «Черноморской делегации» кто был самый успешливый оратор, звавший к защите России? – матрос-еврей Баткин. Вот так-то.
Д. Пасманик публикует письма миллионера Шулима Безпалова, пароходовладельца, ещё в сентябре 1915, министру торговли-промышленности Шаховскому: «Чрезмерная прибыль всех промышленников и торговцев приведёт нашу родину к неминуемой гибели», он предлагает издать закон об ограничении прибыли 15 процентами и тут же жертвует государству полмиллиона рублей. Тогда, увы, такого самоограничения не произошло: прогрессивные круги, рвавшиеся к свободе, те же Коновалов и Рябушинский, во время войны не брезговали получать прибыль и сто на сто. Но вот и сам Коновалов стал министром торговли-промышленности, и Шулим Безпалов пишет ему 5 июля 1917: «Чрезмерная прибыль промышленников в настоящее время губит нашу родину, и теперь необходимо взять 50 процентов со стоимости всего имущества и состояний», и он готов их отдать. Коновалов не внял и тут[213].
В августе на московском Государственном Совещании О. О. Грузенберг (вскоре и член Учредительного Собрания) заявил: «В эти дни еврейский народ… охвачен единым чувством преданности своей родине, единой заботой отстоять её целость и завоевания демократии» и готов отдать обороне «все свои материальные и интеллектуальные средства, отдать самое дорогое, весь свой цвет, всю свою молодёжь»[214].
Это было сказано в сознании, что февральский режим – самый благоприятный для российского еврейства, что он сулит ему экономические успехи и политический и культурный расцвет. И это сознание было – адекватное.
И чем ближе к Октябрьскому перевороту, чем явственней росла большевицкая угроза, – тем еврейство всё шире проникалось этим сознанием и становилось всё более оппозиционным к большевизму. – Это уже перетекло и на социалистические партии, и многие еврейские социалисты в дни Октябрьского переворота были активно против него – хотя и обессилены своим социалистическим сознанием: оппозиция их ограничивалась переговорами да газетными статьями – пока большевики не закрыли те газеты.
И надо отчётливо сказать, что и Октябрьский переворот двигало не еврейство (хоть и под общим славным командованием Троцкого, с энергичными действиями молодого Григория Чудновского: и в аресте Временного правительства и в расправе с защитниками Зимнего дворца). Нам, в общем, правильно бросают: да как бы мог 170-миллионный народ быть затолкан в большевизм малым еврейским меньшинством? Да, верно: в 1917 году мы свою судьбу сварганили сами, своей дурной головой – начиная и с февраля и включая октябрь-декабрь.
Октябрьский переворот стал сокрушительным жребием для России. Но и состояние перед ним уже мало хорошего обещало народу. Всю ответственную государственность – мы уже тогда потеряли, и обильно показали это в ходе 1917. Лучшее, что ждало Россию, – неумелая, хилая, нестройная псевдодемократия без опоры на граждан с развитым правосознанием и экономической независимостью.
После октябрьских московских боёв на переговорах о перемирии участвовали представители Бунда и Поалей-Цион – не со стороны юнкеров, но и не со стороны большевиков, третья самостоятельная сторона. А немало евреев было и в юнкерах инженерной школы, защищавшей Зимний дворец 25 октября: в воспоминаниях участника защиты Синегуба то и дело мелькают еврейские фамилии, и сам я знал, по тюрьме, одного такого инженера. Уже в ноябре на выборах в одесскую городскую думу еврейский блок выступал против большевиков – и перевесил их, хотя и ненамного.
На выборах в Учредительное Собрание «более 80% еврейского населения России проголосовало» за сионистские партии[215]. Ленин пишет: 550 тысяч за еврейских националистов[216]. «Большинство еврейских партий образовало единый национальный список, по которому было избрано семь депутатов – шесть сионистов» и Грузенберг. «Успеху сионистов» способствовала и (опубликованная незадолго до выборов) Декларация английского министра иностранных дел Бальфура (о создании «национального очага» евреев в Палестине), «которую большинство российского еврейства встретило с энтузиазмом (в Москве, Петрограде, Одессе, Киеве и многих других городах прошли праздничные манифестации, митинги и богослужения)»[217].
До Октябрьского переворота большевизм не был сильным течением среди евреев. Но перед самым переворотом боевое соглашение с большевиками, Троцким и Каменевым, заключили от лица левых эсеров Натансон, Камков и Штейнберг[218]. И некоторые евреи проявились большевиками, и даже выдающимися, в первых же большевицких победах. Комиссаром прославленных латышских полков 12-й армии, столь много сделавших для большевицкого переворота, был Семён Нахимсон. «Заметную роль сыграли военнослужащие-евреи в подготовке и проведении вооружённого восстания в Петрограде и других городах страны в октябре 1917 года, а также в последующем подавлении мятежей, вооружённых выступлений против новой советской власти»[219].
На «историческом» заседании съезда Советов в ночь на 27 октября – известно, что приняты «декрет о мире» и «декрет о земле». Однако не попало в историю, что после «декрета о мире», но прежде «декрета о земле» была принята резолюция, объявляющая «делом чести местных советов не допустить еврейских и всяких иных погромов со стороны тёмных сил»[220]. (Со стороны красно-светлых сил погромы не предполагались.)
Даже и тут, на съезде рабочих и крестьянских депутатов, – в который раз еврейский вопрос опередил крестьянский.
Глава 15 – В БОЛЬШЕВИКАХ
Это – слишком не новая тема: евреи в большевиках. О ней – уж сколько было написано. Кому надо доказать, что революция была не-русской или «чужеродной», – указывают на еврейские имена и псевдонимы, силясь снять с русских вину за революцию Семнадцатого года. А из еврейских авторов – и те, кто раньше отрицал усиленное участие евреев в большевицкой власти, и кто его никогда не отрицал, – все единодушно согласны, что это не были евреи по духу. Это были отщепенцы.
Согласимся с этим и мы. О людях – судить по их духу. Да, это были отщепенцы.
Однако и русские ведущие большевики так же не были русскими по духу, часто именно антирусскими, и уж точно антиправославными, в них широкая русская культура исказительно преломилась через линзы политической доктрины и расчётов.
Поставить бы вопрос иначе: сколько должно набраться случайных отщепенцев, чтобы составить уже не случайное течение? Какая доля своей нации? О русских отщепенцах мы знаем: их было в большевиках удручающе, непростительно много. А насколько широко и активно участвовали в укреплении большевицкой власти отщепенцы-евреи?
И ещё вопрос: отношение народа к своим отщепенцам. Реакция народа на отщепенцев может быть разной – от проклятия до похвалы, от сторонения до соучастия. И проявляется это суждение, это отношение – действиями народной массы, – русской ли, еврейской, латышской, – самою жизнью, и только в малой, отражённой степени – изложениями историков.
И что ж – могут ли народы от своих отщепенцев отречься? И – есть ли в таком отречении смысл? Помнить ли народу или не помнить своих отщепенцев, – вспоминать ли то исчадье, которое от него произошло? На этот вопрос – сомнения быть не должно: помнить. И помнить каждому народу, помнить их как своих, некуда деться.
Да и нет, пожалуй, более яркого примера отщепенца, чем Ленин. Тем не менее: нельзя не признать Ленина русским. Да, ему отвратительна и омерзительна была русская древность, вся русская история, тем более православие; из русской литературы он, кажется, усвоил себе только Чернышевского, Салтыкова-Щедрина да баловался либеральностью Тургенева и обличительностью Толстого. Не проявилось у него никакой привязанности даже и к Волге, на которой прошла его молодость (а с мужиками своего имения судился за потраву), напротив, – он безжалостно отдал всю её ужасающему голоду 1921 года. Всё – так. Но это мы, русские, создали ту среду, в которой Ленин вырос, вырос с ненавистью. Это в нас ослабла та православная вера, в которой он мог бы вырасти, а не уничтожать её. Уж он ли не отщепенец? Тем не менее он русский, и мы, русские, ответственны за него. – Если же говорить об этническом происхождении Ленина, то не изменит дела, что он был метис, самых разных кровей: дед его по отцу, Николай Васильевич, был крови калмыцкой и чувашской, бабка – Анна Алексеевна Смирнова, калмычка; другой дед – Израиль (в крещении Александр) Давидович Бланк, еврей, другая бабка – Анна Иоганновна (Ивановна) Гросшопф, дочь немца и шведки Анны Беаты Эстедт. Но всё это не даёт права отвергать его от России. Мы должны принять его как порождение не только вполне российское, – ибо все народности, давшие ему жизнь, вплелись в историю Российской империи, – но и как порождение русское, той страны, которую выстроили мы, русские, и её общественной атмосферы, хотя по духу своему, не только отчуждённому от России, но временами и резко анти – русскому, он действительно для нас – порождение чуждое. И всё же отречься от него – мы никак не можем.
А отщепенцы-евреи? Как мы видели, в ходе 1917 года не было преимущественного тяготения евреев именно к большевикам. Но еврейская активность в революционных передвижках сказалась и здесь. На последнем перед тем съезде РСДРП (Лондон, 1907), правда общем с меньшевиками, из 302—305 делегатов число евреев уже обещательно перевалило за 160, то есть больше половины. В результате апрельской конференции (1917, только что объявлены взрывные «апрельские тезисы» Ленина) – среди 9 членов нового Центрального Комитета большевиков видим Г. Зиновьева, Л. Каменева, Я. Свердлова. На летнем VI съезде РКПб (переименованной из РСДРП) в ЦК избрано 11 членов, среди них Зиновьев, Свердлов, Сокольников, Троцкий, Урицкий[221]. – Затем «историческое заседание» на Карповке (в квартире Гиммера и Флаксерман) 10 октября 1917, заседание, принявшее решение о большевицком перевороте, – среди 12 участников Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов, Урицкий, Сокольников. Там же было избрано первое «Политбюро», с такой обещающей историей вперёд, – и из 7 членов в нём всё те же Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сокольников. Никак не мало. Д.С. Пасманик, отчётливо: «Нет сомнений, еврейские отщепенцы далеко перешли за процентную норму… и заняли слишком много места среди большевистских комиссаров»[222].
Конечно, это – на верхах большевизма, и вовсе ещё не предуказывает массового еврейского движения. Да и евреи в Политбюро не действовали как блок. Например, Каменев и Зиновьев были как раз против переворота в тот ближайший момент. Зато уж Троцкий явился единовластным руководительным гением Октябрьского переворота, он не преувеличил свою роль в «Уроках Октября». Трусливо скрывавшийся Ленин ни в чём существенном в переворот не вложился.
Вообще, Ленин в духе своего интернационализма, и ещё от спора с Бундом в 1903, придерживался взгляда, что «еврейской национальности» и быть не должно, и нет её, это реакционная затея, разобщающая революционные силы. (В лад ему и Сталин считал евреев «бумажной нацией» и пророчил неизбежную ассимиляцию их.) Соответственно и антисемитизм Ленин считал манёвром капитализма, удобным приёмом контрреволюции и не видел в нём ничего органического. Но Ленин прекрасно понимал, какая мобилизующая сила у еврейского вопроса во всей идеологической борьбе. И, конечно, использовать для революции ещё добавочную и особую горечь среди евреев всегда был готов.
И с первых же дней революции пришлось Ленину за эту возможность ещё как схватиться! Как и многого он не предвидел в государственных вопросах, так не предвидел и: насколько же образованный, а больше – полуобразованный слой евреев, в результате войны рассеянный уже по всей России, выручит его государственность в решающие месяцы и годы, начиная с замены массово бастующих против большевизма российских чиновников. Это был тот слой еврейских приграничных выселенцев, который не вернулся в родные края после войны. (Например, из евреев, высланных в войну, после революции в Литву вернулись большей частью «местечковые элементы», а «урбанистическая часть» литовских евреев «и молодёжь остались в крупных городах России»[223]).
А как раз «после ликвидации черты оседлости в 1917 последовал великий исход евреев из её пределов внутрь России»[224]. Этот исход – уже не беженцев и выселенцев, а переселенцев. Да вот советские сведения на 1920: «в одной только Самаре в последние годы осело несколько десятков тысяч евреев-беженцев и выселенцев», в Иркутске «еврейское население возросло до 15 тысяч… большие еврейские поселения образовались и в Центральной России, и в Поволжьи, и на Урале». Но: большая часть «продолжает пребывать на иждивении собесов и разных филантропических организаций». И призывают «Известия»: «Партийные организации, еврейские секции и отделы партии и Наркомнаца должны развить самую широкую агитацию на местах за невозвращение на „родные могилы“ и за переход к производительному труду в Советской России»[225].
А станьте в положение малой кучки большевиков, захвативших власть, ещё так хрупко: кому, кому довериться? кого – позвать на помощь? Семён (Шимон) Диманштейн, большевик от младых ногтей, а с января 1918 глава специально созданного при наркомате национальностей Еврейского Комиссариата, так передаёт высказанные ему мысли Ленина: «Большую службу революции сослужил также тот факт, что из-за войны значительное количество еврейской средней интеллигенции оказалось в русских городах. Они сорвали тот генеральный саботаж, с которым мы встретились сразу после Октябрьской революции и который был нам крайне опасен. Еврейские элементы, хотя далеко не все, саботировали этот саботаж и этим выручили революцию в трудный момент». Ленин считал «нецелесообразным особенно выделять этот момент в прессе… но подчеркнул, что овладеть государственным аппаратом и значительно его видоизменить нам удалось только благодаря этому резерву грамотных и более или менее толковых, трезвых новых чиновников»[226].
Итак, большевики позвали евреев с первых же дней своей власти, кого на руководящую, кого на исполнительную работу в советский аппарат. И? – И многие, очень многие пошли – и пошли сразу. Острая нужда большевицкой власти была в исполнителях беззаветно верных. Таких много она нашла среди молодых секуляризованных евреев, вперемешку с их славянскими и интернациональными побратимами. И это совсем не обязательно «отщепенцы», – тут были и беспартийные, вовсе и не революционные, до сих пор как будто аполитичные. У многих это мог быть не идейный, а простой жизненный расчёт, – но явление это было массовое. И не поспешили теперь евреи в те прежде запретные и заветные сельские местности, – а в столицы. «Тысячи евреев хлынули к большевикам, видя в них самых решительных защитников революции, самых надёжных интернационалистов», и «евреи изобиловали в нижних слоях партийной структуры»[227].
«Еврей, человек заведомо не из дворян, не из попов, не из чиновников, сразу попадал в перспективную прослойку нового клана»[228]. И вот, для поощрения еврейского участия в большевизме, «в конце 1917 года, когда большевики только организовывали свои учреждения в Петербурге, еврейский отдел комиссариата по делам национальностей уже функционировал»[229]. Вскоре, с 1918, – преобразован в отдельный «Еврейский Комиссариат». А в марте 1919, при VIII съезде РКПб, готовилось возглашение «Еврейского Коммунистического Союза Советской России» как органической, но и особой, части РКПб. (С тем, чтобы включить её и в Коминтерн и так окончательно подорвать Бунд.) Создано было и особое еврейское отделение в Российском телеграфном агентстве (РОСТА).
Оправдательная оговорка Д. Шуба, что «значительные кадры еврейской молодёжи потянулись в коммунистическую партию» вследствие погромов, произошедших на территории белых[230] (то есть с 1919), – никак не состоятельна. Массовый приток евреев в советский аппарат произошёл в позднем 1917 и в 1918. Нет сомнения, что события 1919 (о них – в главе 16) только усилили связь еврейских кадров с большевиками, но никак не создали её.
Согласимся с этим и мы. О людях – судить по их духу. Да, это были отщепенцы.
Однако и русские ведущие большевики так же не были русскими по духу, часто именно антирусскими, и уж точно антиправославными, в них широкая русская культура исказительно преломилась через линзы политической доктрины и расчётов.
Поставить бы вопрос иначе: сколько должно набраться случайных отщепенцев, чтобы составить уже не случайное течение? Какая доля своей нации? О русских отщепенцах мы знаем: их было в большевиках удручающе, непростительно много. А насколько широко и активно участвовали в укреплении большевицкой власти отщепенцы-евреи?
И ещё вопрос: отношение народа к своим отщепенцам. Реакция народа на отщепенцев может быть разной – от проклятия до похвалы, от сторонения до соучастия. И проявляется это суждение, это отношение – действиями народной массы, – русской ли, еврейской, латышской, – самою жизнью, и только в малой, отражённой степени – изложениями историков.
И что ж – могут ли народы от своих отщепенцев отречься? И – есть ли в таком отречении смысл? Помнить ли народу или не помнить своих отщепенцев, – вспоминать ли то исчадье, которое от него произошло? На этот вопрос – сомнения быть не должно: помнить. И помнить каждому народу, помнить их как своих, некуда деться.
Да и нет, пожалуй, более яркого примера отщепенца, чем Ленин. Тем не менее: нельзя не признать Ленина русским. Да, ему отвратительна и омерзительна была русская древность, вся русская история, тем более православие; из русской литературы он, кажется, усвоил себе только Чернышевского, Салтыкова-Щедрина да баловался либеральностью Тургенева и обличительностью Толстого. Не проявилось у него никакой привязанности даже и к Волге, на которой прошла его молодость (а с мужиками своего имения судился за потраву), напротив, – он безжалостно отдал всю её ужасающему голоду 1921 года. Всё – так. Но это мы, русские, создали ту среду, в которой Ленин вырос, вырос с ненавистью. Это в нас ослабла та православная вера, в которой он мог бы вырасти, а не уничтожать её. Уж он ли не отщепенец? Тем не менее он русский, и мы, русские, ответственны за него. – Если же говорить об этническом происхождении Ленина, то не изменит дела, что он был метис, самых разных кровей: дед его по отцу, Николай Васильевич, был крови калмыцкой и чувашской, бабка – Анна Алексеевна Смирнова, калмычка; другой дед – Израиль (в крещении Александр) Давидович Бланк, еврей, другая бабка – Анна Иоганновна (Ивановна) Гросшопф, дочь немца и шведки Анны Беаты Эстедт. Но всё это не даёт права отвергать его от России. Мы должны принять его как порождение не только вполне российское, – ибо все народности, давшие ему жизнь, вплелись в историю Российской империи, – но и как порождение русское, той страны, которую выстроили мы, русские, и её общественной атмосферы, хотя по духу своему, не только отчуждённому от России, но временами и резко анти – русскому, он действительно для нас – порождение чуждое. И всё же отречься от него – мы никак не можем.
А отщепенцы-евреи? Как мы видели, в ходе 1917 года не было преимущественного тяготения евреев именно к большевикам. Но еврейская активность в революционных передвижках сказалась и здесь. На последнем перед тем съезде РСДРП (Лондон, 1907), правда общем с меньшевиками, из 302—305 делегатов число евреев уже обещательно перевалило за 160, то есть больше половины. В результате апрельской конференции (1917, только что объявлены взрывные «апрельские тезисы» Ленина) – среди 9 членов нового Центрального Комитета большевиков видим Г. Зиновьева, Л. Каменева, Я. Свердлова. На летнем VI съезде РКПб (переименованной из РСДРП) в ЦК избрано 11 членов, среди них Зиновьев, Свердлов, Сокольников, Троцкий, Урицкий[221]. – Затем «историческое заседание» на Карповке (в квартире Гиммера и Флаксерман) 10 октября 1917, заседание, принявшее решение о большевицком перевороте, – среди 12 участников Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов, Урицкий, Сокольников. Там же было избрано первое «Политбюро», с такой обещающей историей вперёд, – и из 7 членов в нём всё те же Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сокольников. Никак не мало. Д.С. Пасманик, отчётливо: «Нет сомнений, еврейские отщепенцы далеко перешли за процентную норму… и заняли слишком много места среди большевистских комиссаров»[222].
Конечно, это – на верхах большевизма, и вовсе ещё не предуказывает массового еврейского движения. Да и евреи в Политбюро не действовали как блок. Например, Каменев и Зиновьев были как раз против переворота в тот ближайший момент. Зато уж Троцкий явился единовластным руководительным гением Октябрьского переворота, он не преувеличил свою роль в «Уроках Октября». Трусливо скрывавшийся Ленин ни в чём существенном в переворот не вложился.
Вообще, Ленин в духе своего интернационализма, и ещё от спора с Бундом в 1903, придерживался взгляда, что «еврейской национальности» и быть не должно, и нет её, это реакционная затея, разобщающая революционные силы. (В лад ему и Сталин считал евреев «бумажной нацией» и пророчил неизбежную ассимиляцию их.) Соответственно и антисемитизм Ленин считал манёвром капитализма, удобным приёмом контрреволюции и не видел в нём ничего органического. Но Ленин прекрасно понимал, какая мобилизующая сила у еврейского вопроса во всей идеологической борьбе. И, конечно, использовать для революции ещё добавочную и особую горечь среди евреев всегда был готов.
И с первых же дней революции пришлось Ленину за эту возможность ещё как схватиться! Как и многого он не предвидел в государственных вопросах, так не предвидел и: насколько же образованный, а больше – полуобразованный слой евреев, в результате войны рассеянный уже по всей России, выручит его государственность в решающие месяцы и годы, начиная с замены массово бастующих против большевизма российских чиновников. Это был тот слой еврейских приграничных выселенцев, который не вернулся в родные края после войны. (Например, из евреев, высланных в войну, после революции в Литву вернулись большей частью «местечковые элементы», а «урбанистическая часть» литовских евреев «и молодёжь остались в крупных городах России»[223]).
А как раз «после ликвидации черты оседлости в 1917 последовал великий исход евреев из её пределов внутрь России»[224]. Этот исход – уже не беженцев и выселенцев, а переселенцев. Да вот советские сведения на 1920: «в одной только Самаре в последние годы осело несколько десятков тысяч евреев-беженцев и выселенцев», в Иркутске «еврейское население возросло до 15 тысяч… большие еврейские поселения образовались и в Центральной России, и в Поволжьи, и на Урале». Но: большая часть «продолжает пребывать на иждивении собесов и разных филантропических организаций». И призывают «Известия»: «Партийные организации, еврейские секции и отделы партии и Наркомнаца должны развить самую широкую агитацию на местах за невозвращение на „родные могилы“ и за переход к производительному труду в Советской России»[225].
А станьте в положение малой кучки большевиков, захвативших власть, ещё так хрупко: кому, кому довериться? кого – позвать на помощь? Семён (Шимон) Диманштейн, большевик от младых ногтей, а с января 1918 глава специально созданного при наркомате национальностей Еврейского Комиссариата, так передаёт высказанные ему мысли Ленина: «Большую службу революции сослужил также тот факт, что из-за войны значительное количество еврейской средней интеллигенции оказалось в русских городах. Они сорвали тот генеральный саботаж, с которым мы встретились сразу после Октябрьской революции и который был нам крайне опасен. Еврейские элементы, хотя далеко не все, саботировали этот саботаж и этим выручили революцию в трудный момент». Ленин считал «нецелесообразным особенно выделять этот момент в прессе… но подчеркнул, что овладеть государственным аппаратом и значительно его видоизменить нам удалось только благодаря этому резерву грамотных и более или менее толковых, трезвых новых чиновников»[226].
Итак, большевики позвали евреев с первых же дней своей власти, кого на руководящую, кого на исполнительную работу в советский аппарат. И? – И многие, очень многие пошли – и пошли сразу. Острая нужда большевицкой власти была в исполнителях беззаветно верных. Таких много она нашла среди молодых секуляризованных евреев, вперемешку с их славянскими и интернациональными побратимами. И это совсем не обязательно «отщепенцы», – тут были и беспартийные, вовсе и не революционные, до сих пор как будто аполитичные. У многих это мог быть не идейный, а простой жизненный расчёт, – но явление это было массовое. И не поспешили теперь евреи в те прежде запретные и заветные сельские местности, – а в столицы. «Тысячи евреев хлынули к большевикам, видя в них самых решительных защитников революции, самых надёжных интернационалистов», и «евреи изобиловали в нижних слоях партийной структуры»[227].
«Еврей, человек заведомо не из дворян, не из попов, не из чиновников, сразу попадал в перспективную прослойку нового клана»[228]. И вот, для поощрения еврейского участия в большевизме, «в конце 1917 года, когда большевики только организовывали свои учреждения в Петербурге, еврейский отдел комиссариата по делам национальностей уже функционировал»[229]. Вскоре, с 1918, – преобразован в отдельный «Еврейский Комиссариат». А в марте 1919, при VIII съезде РКПб, готовилось возглашение «Еврейского Коммунистического Союза Советской России» как органической, но и особой, части РКПб. (С тем, чтобы включить её и в Коминтерн и так окончательно подорвать Бунд.) Создано было и особое еврейское отделение в Российском телеграфном агентстве (РОСТА).
Оправдательная оговорка Д. Шуба, что «значительные кадры еврейской молодёжи потянулись в коммунистическую партию» вследствие погромов, произошедших на территории белых[230] (то есть с 1919), – никак не состоятельна. Массовый приток евреев в советский аппарат произошёл в позднем 1917 и в 1918. Нет сомнения, что события 1919 (о них – в главе 16) только усилили связь еврейских кадров с большевиками, но никак не создали её.