Страница:
Сорокин Питирим Александрович
Кризис нашего времени
Питирим Александрович Сорокин
Кризис нашего времени
REM2: В тексте отсутствует фрагмент, обозначенный как: (???)
Глава VI
ПРЕСТУПЛЕНИЯ, ВОЙНЫ, РЕВОЛЮЦИИ, САМОУБИЙСТВА, ДУШЕВНЫЕ БОЛЕЗНИ И НИЩЕТА В КРИЗИСНЫЕ ПЕРИОДЫ
1. Преступления, войны, революции, самоубийства как симптомы и последствия кризиса.
Если индивид не обладает твердыми убеждениями по поводу того что правильно, а что нет, если он не верит в Бога или в абсолютные моральные ценности, если он больше не питает уважения к своим обязанностям, и, наконец, если его поиски удовольствий и чувственных ценностей являются наиважнейшими в жизни, что может вести и контролировать его поведение по отношению к другим людям? Ничего, кроме желаний и вожделения. В таких условиях человек теряет всякий моральный или рациональный контроль и даже просто здравый смысл. Что может удержать его от нарушения прав, интересов и благосостояния других людей? Ничего, кроме физической силы. Как далеко зайдет его ненасытная жажда чувственного счастья? Она зайдет ровно настолько далеко, насколько позволяет противопоставленная ей грубая сила других. Вся проблема поведения индивида определяется соотношением между его силой и силой, находящейся в руках других. Это сводится к проблеме взаимодействия физических сил в системе физической механики. Физическая власть заменяет справедливость. В обществе или ряде обществ, состоящих из таких индивидов, неизбежным следствием будет умножение конфликтов, жестокая борьба, в которую оказываются вовлечены как локальные группы и классы, так и нации, и взрыв кровавых революций и еще более кровавых войн.
Периоды перехода от одной фундаментальной формы культуры и общества к другой, когда рушится здание старой культуры, а новая структура еще не возникла, когда социокультурные ценности становятся почти полностью "атомизированными", и конфликт между ценностями различных людей и групп становится особенно непримиримым, неизбежно порождают борьбу особой интенсивности, отмеченную широчайшей вариативностью форм. В рамках общества она принимает в дополнение к другим конфликтам форму роста преступности и жестокости наказаний, особенно взрыва бунтов, восстаний и революций.
В ряде обществ она проявляет себя в виде международных войн. Чем более велик и глубок по своей сути переход, тем больше насилия содержится во взрыве революций, войн и преступности и наказаний, если двое последних не потонут в океане массовой жестокости войн и революций. Такие периоды всегда оставались в памяти как времена жестокости, грубости и зверства, не сдерживаемых ничем, кроме взаимного принуждения и обмана.
Еще одним следствием переходных периодов является рост душевных болезней и самоубийств. В перезревшей чувственной культуре общественная жизнь становится такой сложной, борьба за чувственное счастье - такой острой, потребность в удовольствии настолько нарушает ментальное и моральное равновесие, что разум и нервная система множества людей не могут выдержать огромного напряжения, которому они подвергаются; поэтому они становятся склонными к извращениям или даже ломке личности. Будучи лишены общепринятых норм и ценностей - научных или философских, религиозных или моральных, или ценностей какого-либо другого рода - и окруженные хаосом конфликтующих норм и ценностей, эти индивиды оказываются без какого-либо авторитетного руководителя или надындивидуального правила. В этих условиях они неминуемо становятся неустойчивыми и молятся на случайный личный опыт, мимолетные фантазии и конфликтующие чувственные импульсы. Как лишенную руля лодку, оказавшуюся в море, такого человека качает туда-сюда силою обстоятельств. У него нет стандарта, по которому можно понять, насколько последовательны его действия и к чему он стремится, он становится непоследовательным и неинтегрированным комплексом случайных идей, убеждений, эмоций и импульсов. Неизбежным следствием этого является рост дезинтеграции и дезорганизации. Ко всему этому необходимо добавить болезненный шок, который беспрерывно разрушает его разум и нервную систему среди хаотичной и жестокой борьбы, сопровождающей переходный период. Мы хорошо знаем, что необходимой предпосылкой здравого и интегрированного ума является присутствие социальной стабильности и не вызывающих сомнения общепринятых норм. Когда они начинают разрушаться, за этим обычно следует возрастание нервных срывов, и оба эти явления продолжают прогрессировать. Нервные срывы являются еще одним аспектом разрушения социокультурного порядка.
В свете этой теории ясно, почему происходит рост душевных болезней, особенно в последние несколько десятилетий; почему у мужчин более высок уровень заболеваемости душевными болезнями, чем у женщин; и почему почти все психозы (за исключением старческих психозов и других, связанных с мозговым артериосклерозом), такие как помешательство в юном возрасте (dementia precox), умственная неполноценность, эпилептические психозы и психопатические психозы находят свои жертвы среди молодых возрастных групп от 10 до 30 лет. Эта теория объясняет, почему, как и в случае самоубийств, индивиды, состоящие в браке, дают наименьший процент душевнобольных; далее идут по возрастающей вдовые и потом одинокие; наибольший процент приходится на разведенных, то есть на тех индивидов, которые прошли через мучительный опыт дезинтеграции семейной солидарности, возможно, сопровождавшийся скандалом. Эти люди стали свидетелями ломки одной из важнейших социокультурных ценностей - священности и нерушимости брака. В некоторых, хотя и не во всех аспектах, рост, падение и распределение душевных болезней идет параллельно с движением и распределением самоубийств. В обоих случаях мы имеем один и тот же фактор - дезинтеграцию норм и ценностей данной культуры или общества. Нам хорошо известны две основных причины двух главных форм суицида, так называемых "эгоистического" и "анемического" типов. Когда система норм и стандартов претерпевает шок и становится дизинтегрированной, кривая анемических самоубийств неизменно идет вверх. Является ли причиной шока экономическая паника и резкий переход от экономического процветания к депрессии или неожиданный переход от депрессии к процветанию, или еще что-либо, он всегда сопровождается ростом самоубийств. Так как дезинтеграция, сопровождающая переход от одной фундаментальной формы культуры к другой, бесконечно более велика, чем единичная экономическая, политическая или какая-либо другая частичная дезорганизация или шок, необходимо ожидать, что рост кривой суицидов в такие периоды будет сильно возрастать. Мы также знаем, что главным фактором так называемого эгоистического самоубийства является рост психосоциальной изоляции индивида. Когда его тесные социальные связи ослаблены или порваны - с членами его семьи или с другими близкими - и он становится чужим в своем окружении, то у него начинает расти чувство психосоциальной изоляции, а вместе с ним и вероятность стать жертвой суицида. Полное психосоциальное одиночество - это неподъемная ноша. По этой причине атеисты чаще совершают самоубийства, чем верующие; среди верующих члены свободных деноминации, которые меньше "скрепляют" своих членов, чем, например, Римская католическая церковь, демонстрируют более высокий уровень самоубийств, чем менее свободные деноминации. Это объясняет, почему среди одиноких людей выше уровень суицида, чем среди состоящих в браке, а среди бездетных семей уровень самоубийств выше, чем у имеющих детей; а также почему особенно высок уровень самоубийств среди разведенных - людей, у которых самые тесные социальные связи были порваны в условиях скандала или, возможно, остракизма.
В свете этих факторов было бы чудом, если бы суицид не увеличился за последние десятиле-тия, и также будет удивительно, если он не продолжит расти вместе с прогрессирующей дезинтег-рацией чувственных культурных ценностей и социальных стандартов...
2. Самый кровавый кризис самого кровавого столетия
Теперь давайте посмотрим, подтверждает ли история предыдущие предположения. Начнем с тенденций войн и революций. В этой верификации мы будем рассуждать с точки зрения науки и будем избегать ловушки иллюстративных методов. История человечества содержит столько войн и внутренних беспорядков, что, кажется, всегда можно найти несколько из них, которые подтвердят ту или иную точку зрения, какой бы ложной она ни была. Вместо этого мы рассмотрим все войны и революции греко-римской и западной культур с 500 г. до Р. Х. и до настоящего времени. Таким образом, мы избежим предвзятости одностороннего выбора подтверждающих случаев и сможем изучить главные тенденции этих феноменов за продолжительный период времени и адекватной перспективе.
Военные тенденции.
Используя этот надежный метод, автор исследовал все войны, известные в истории Греции. Рима и стран Запада с 500 г. до Р. Х. и до 1925 г. Это дает нам 967 важных войн. Каждая из них была рассмотрена с точки зрения продолжительности, размера армий и жертв. Беря за единицу измерения войны количество жертв на миллион соответствующего населения, получаем следующие "значимости" войн для каждого столетия. Для Греции: в пятом веке до Р. Х. показатель значимости войн был равен 29; в четвертом столетии до Р. Х. от 48 до 36; в третьем столетии - 63; в первом веке до Р. Х. - 33; в первом веке после Р. Х. - 5; в третьем веке - 13. Если мы возьмем всю Римскую империю, то соответствующие показатели, естественно, намного ниже: 3 в первом веке до Р. Х.; 0,7 - в первом веке после Р. Х.; 1,3 - в третьем веке после Р. Х. Конечно, Империя в целом наслаждалась "pax Romana". Для Европы показатели движения войн при аналогичном измерении, а именно при подсчете жертв на миллион соответствующего населения, следующие: 12 веке после Р. Х. - от 2 до 2,9; в тринадцатом - от 3 до 5; в четырнадцатом - от 6 до 9; в пятнадцатом от 8 до 11; в шестнадцатом - от 14 до 16; в семнадцатом - 45; восемнадцатом - 40; в девятнадцатом - 17. Когда мы подходим к двадцатому веку, то только для первой четверти столетия показатель равен 52.
Если вместо жертв войны на миллион населения взять размер армий, результат будет во многом таким же. Эти цифры дают нам достаточно точное представление об увеличении и уменьшении значительности войн от столетия к столетию. Для Греции и Рима, так же как и для Европы, они показывают, что количество войн особенно увеличивается с небольшим отставанием во времени в периоды перехода от одной формы общества и культуры к другой. Мы знаем, что в Греции пятый и шестой века до Р. Х. были периодом перехода от предыдущей идеациональной к чувственной культуре. Они дают самые высокие показатели значимости войн в истории Греции. Когда в конце четвертого века до Р. Х. чувственная культура стала доминирующей и стабильной, то войн стало меньше. В Риме с третьего по первый век до Р. Х. наблюдался похожий переходный период. Отсюда индекс войны для этих столетий необычайно высок. Первый и второй века после Р. Х. стали свидетелями прочно установившихся чувственной культуры и общества. Соответственно их индексы войны были низкими. Третье столетие стало началом упадка чувственной культуры и установления христианской идеациональной культуры; отсюда и заметный рост кривой индекса войны в третьем веке после Р. Х. В отношении периода с четвертого по шестое столетия мы не располагаем даже относительно надежными фактами. Но велика вероятность того, что эти века были еще более воинственными, чем третий.
Несколько яснее ситуация в средневековой Европе. Мы видим, что значения для двенадцатого и тринадцатого столетий достаточно низкие. Разумно предположить, что они были еще ниже между 700 и 1100 годами, в эру стабильной идеациональной культуры. Однако эта идеацио-нальная система начала приходить в упадок в конце двенадцатого столетия. Поэтому в двенадца-том - семнадцатом веках индекс войн показывает тенденцию к медленному росту, с особенно резким скачком в семнадцатом столетии. К концу этого века чувственная культура праздновала триумф, а многие феодальные отношения были ликвидированы. Поэтому индекс войн в восемнадцатом веке несколько падает, а в девятнадцатом - в золотом веке "контракционизма" и зенита чувственной довикторианской и викторианской культуры - резко падает, делая девятнадцатый век мирной эрой - почти такой же мирной, как шестнадцатый. К концу этого века появляются определенные признаки дезинтеграции чувственной культуры - процесса, который приобрел катастрофическую важность и темп в настоящем веке. Соответственно индикатор войны регистрирует уникальный скачок: только за первую четверть двадцатого века значения превысили все предыдущие за двадцать пять столетий, за исключением третьего века до Р. Х. в Риме. Но римский индикатор (63) взят за целое столетие; индекс двадцатого столетия вычислен только за 25 лет - с 1900 по 1925 год. Если к европейским войнам с 1900 по 1925 годы прибавить последующие войны до настоящего времени, то цифра превысит даже значения третьего века до Р. Х. Далее, если мы добавим войны, которые, без сомнения, произойдут с 1940 по 2000 годы, то двадцатое столетие наверняка окажется самым кровавым за все рассматриваемые двадцать пять веков. Необычайные масштабы и глубина современного социального и культурного кризиса отражаются также на экстраординарной воинственности этого столетия. Из этих суммированных фактов мы заключаем, что предложенная теория хорошо подтверждается статистикой войн за изученные двадцать пять столетий. Мы также видим, что мы живем в век, уникальный в своем неограниченном применении грубой силы в международных отношениях, Также мы наблюдаем трагическую недальнозоркость нашего стареющего общества. Уже на грани пропасти, до 1914 года, существовала твердая уверенность в том, что война является в буквальном смысле устаревшим способом решения проблем. И более того: даже после катаклизма 1914-1918 годов оно продолжало верить в "устарелость" войны и в возможность вечного мира, который установит и будет поддерживать Лига Наций. Оно не осознавало, что скатывалось к еще одному бедствию. Оно было так слепо и глупо, что все тешило себя пустым понятием неопровержимой и непрерывной тенденции изъятия войны из хода человеческой истории. Оно даже не позаботилось о том, чтобы статистически изучить причины прошлых войн. Действительно, те, кого впослед-ствии уничтожают боги, сначала гневят их! Такая слепота сама по себе является симптомом дезорганизации и дезинтеграции.
В свете нашей теории мы можем спокойно рискнуть предположить, что пока длится переходный период, до воцарения нового идеационального или идеалистического общества и культуры, война будет продолжать играть главную роль в человеческих взаимоотношениях. Если бы даже завтра было подписано соглашение о прекращении военных действий, это представляло главным образом "антракт", за которым последовал бы еще более ужасный и катастрофический Армагедон.
Революционные тенденции.
Теперь обратимся к революциям, восстаниям и другим видам внутренней дезорганизации. Следуя тому же методу, мы рассмотрим важнейшие беспорядки, которые характеризовали историю Греции, Рима и Западной Европы с шестого века до Р. Х. - всего около 1622 беспорядков. Нас волнуют многие аспекты этого феномена, такие, как продолжительность восстания, его социальное пространство, основные параметры вовлеченного населения и интенсивность проявленного насилия. Суммируя эти критерии, мы сможем оценить значимость каждого общественного беспорядка. В свою очередь, комбинируя все беспорядки, суммируя их за двадцатипятилетние периоды, мы придем к установлению следующих тенденций. В случае Греции: для шестого века до Р. Х. индекс равен 149; для пятого - 468; для четвертого - 320; для третьего - 259; для второго (первые три четверти) - 36. В случае Рима: для пятого века до Р. Х. - 130; для четвертого - 29; для третьего - 18; для второго - 158; для первого 556; для первого века после Р. Х. - 342; для второго - 267; для третьего 475; для четвертого - 368; для пятого (первые три четверти) - 142. Для Европы значения следующие:
(???)
Если мы будем интерпретировать эти факты с точки зрения рассматриваемой теории, то очевидно, что наиболее сильные скачки происходят в периоды социального, культурного или социокультурного переходов, когда появляется и кристаллизируется новая форма культуры или общества. Единственное несовпадение между значениями внутренних беспорядков и значениями воин заключается в том, что кривая войны несколько отстает (по понятной причине) от кривой внутренних беспорядков. Она начинает расти, когда данное общество оказывается в состоянии транзиции, и опускается вскоре после закрепления новой формы культуры или общественных отношений. Войны, включающие не одно, а два или более обществ - одни из которых могут находиться в состоянии перехода, а другие - нет, несколько запаздывают в своем росте после начала переходного периода, а также отстают в спаде после того, как новая культура или общество стабилизировалось. Иначе главные пики и спады обоих феноменов совпадали бы.
Таким образом, в Греции самые высокие индексы внутренних беспорядков приходятся на пятый и шестой века до Р. Х., на эру перехода от идеациональной к чувственной культуре. В устоявшейся чувственной системе третьего и второго веков до Р. Х. число беспорядков резко падает. В Риме лихорадка революций начинается во втором веке до Р. Х., накануне перехода к доминирующей чувственной культуре, достигшей своего пика в первом веке до Р. Х., в главную переходную эпоху. Вместе с окончательным установлением новой культуры "температура" стала падать в первом веке после Р. Х. и продолжала падать во втором веке. Третье столетие, в свою очередь, было периодом перехода к новой идеациональной христианской культуре; поэтому непокорность росла. К четвертому столетию христианство было легализовано как государственная религия, и христианская идеациональная культура достаточно прочно укрепилась. Далее мы замечаем спад революционного пыла, он стабильно уменьшался в течение пятого столетия после Р. Х., эпохи, характеризующейся беспрекословным доминированием идеациональной культуры и христианских социальных норм.
В средневековой Европе с шестого по двенадцатый века индекс внутренних беспорядков остается низким за исключением восьмого века - Ренессанса Каролингов, который временно ввел определенные чувственные элементы в раннесредневековую культуру и существенно реформиро-вал модели социальных отношений в сфере раннесредневекового феодализма. После десятого века "температура" начинает медленно расти, достигая высокого значения в двенадцатом веке, который был периодом явного упадка в идеациональной культуре и ранних формах феодализма. Тринадцатое и четырнадцатое столетия, как уже говорилось, были главными в этом переходном периоде - это была эпоха идеалистической культуры, навязывающей разрыв, лежащий между увядающей идеациональной системой и нарождающейся чувственной системой. В это время индекс внутренней анархии достигает, соответственно, своего максимума. После четырнадцатого века чувственная культура стала преобладающей и все более и более стабилизировалась. Соответственно, революционный пыл сильно ослабевает и с минимальными колебаниями не меняет своего значения вплоть до девятнадцатого века или, по крайней мере, до конца восемнадцатого. Конец этой стадии отмечает отмену крепостничества позднего феодального режима и ознаменовывает движение кривой внутренних беспорядков по возрастающей. С некоторыми колебаниями это движение продолжается в девятнадцатом веке, становясь все более ярко выраженным в первой четверти двадцатого. Эти двадцать пять лет продемонстрировали практически беспрецедентный взрыв внутренних беспорядков, конкурирующий, если он вообще может с чем-либо конкурировать, только с одним сравнительным двадцатипятилетним периодом за всю историю двух с половиной тысячелетий, рассматриваемых в этом исследовании! После 1925 года имело место значительное число внутренних беспорядков и революций во многих европейских странах, и многие, несомненно, произойдут в течение оставшихся 60 лет двадцатого века.
Этот анализ показывает, что в своих важнейших колебаниях движение внутренней дезорганизации происходит согласно нашей теории. Общество упорядочено, когда его система культуры и социальных отношений интегрирована и кристаллизирована. Оно становится беспорядочным, когда эта система дезинтегрируется и входит в переходный период. Так как нынешний переходный период является одним из наиболее критических из всех зафиксированных, то он с необходимостью сопровождается взрывом революций и анархии, не имеющих исторических параллелей по своему количеству и интенсивности...
Наконец-то начинает преобладать некоторое понимание революционной катастрофы - по крайней мере, у части нашего общества; но даже эта часть не полностью осознает экстраорди-нарный масштаб внутренней анархии или ее настоящие причины и последствия. Многие до сих пор рассматривают эти проявления как обыкновенные, появившиеся по вине случайных факторов, в том числе как произошедшие из-за таких злодеев, как Сталин, Гитлер или Муссолини. Следующий анализ предлагает подходящую перспективу и более адекватное понимание глубокой дезорганизованности нашего времени, которая рассматривается как неизбежное последствие дезорганизации чувственной культуры и договорного общества - ужасный "dies irae, dies ilia" острого переходного периода. Пока прочно не установятся новая культура и общество, не будет и перспективы окончания анархии, восстановления стабильного порядка и линейного прогресса. Никакие эксперименты с политическими, экономическими или иными другими факторами не могут искоренить болезнь, пока она проходит в рамках переходного периода. Особенно это касается революций и других внутренних беспорядков.
Динамика самоубийств.
Еще меньше сомнений вызывает рост самоубийств практически во всех странах Запада в девятнадцатом и начале двадцатого веков. Примерно с 1850 по 1920 годы их уровень на 100 000 чел. населения увеличился в Италии с 2,8 до 8,3; во Франции с 7,1 до 23; в Англии с 7,3 до 11; в Пруссии с 10,6 до 20,5; в Бельгии с 6,3 до 14,2; в Ирландии с 1,3 до 3,5; в Испании с 3,6 до 6,1 ; в Швеции с 8,1 до 12,4; в Румынии с 0,6 до 4; в Сербии с 3,8 до 5,1; и в Соединенных Штатах (с 1860 по 1922) с 3,1 до 11,9. В течение этих десятилетий число самоубийств удвоилось, а то и утроилось. Сам по себе суицид не имеет большой важности; даже сейчас только малое количество людей умирает таким образом. Но как симптом разочарования человека в своем страстном стремлении к чувственному счастью этот феномен очень важен. Очевидно, что счастливый человек не совершает самоубийства, нарочно предпочтя смерть жизни. Отсюда, если уровень суицида резко возрастает, то это является одним из вернейших барометров неудачи чувственного человека в погоне за счастьем.
Душевные болезни и преступность.
Не нужно подробной статистики, чтобы подтвердить положение о том, что уровень душевных болезней и преступности вырос в течение последних десятилетий. Действительно, практически любая достоверная официальная или частная публикация по этим предметам содержит большое количество статистических данных, показывающих постепенный или резкий рост распространенности обоих явлений.
Например, в США индекс преступности, измеряемый суммарным количеством арестов, удвоился в четырнадцати крупных городах в период с 1920 по 1930 гг.; подобный рост наблюдался и в случае с арестами за самые тяжкие преступления с 1900 по 1930. Аналогичные данные представлены статистикой совершенных серийных преступлений, числом включенных и другими измерителями преступлений. Практически ничем не отличается и ситуация в большинстве остальных стран Запада.
Измеренное числом пациентов в учреждениях для душевнобольных или какой-либо другой мерой практически для всех евроамериканских стран число душевнобольных начинает расти с конца девятнадцатого и в течение двадцатого веков. Например, на 100 000 чел. населения в Англии в 1859 г. приходилось 159 пациентов и 360 в 1908; в США в 1880 г. было 81,6 пациентов, в 1910 217,5 и в 1920 - 220,1. Для Германии и почти всех остальных стран Запада цифры аналогичны. При всех необходимых скидках на возможную неточность статистических данных, на возможно большую последующую заботу о пациентах в больницах и прочее, рост душевнобольных все давно не вызывает сомнений.
Это означает, что западное общество становится все более и более "сумасшедшим" и морально несбалансированным. Дополнительным новшеством в области преступности являются: планированные хладнокровные преступления, совершаемые в денежных интересах в противоположность импульсивной и спонтанной преступности прошлого; эффективность научно организованных криминальных орудий; технологически организованный крупномасштабный "рэкет" в союзе с политическими лидерами и "наиболее уважаемыми гражданами"; лидирующее положение более молодых возрастных групп в преступной деятельности. Например, в Соединенных Штатах в 30 году процент возрастной группы 15-24 лет среди всего селения составлял 18,3, в то время как доля этой возрастной группы во всех арестах за различные нарушения равна 34,2 %. В Англии и Уэльсе в 1935 году число мужчин на 100 000 чел., признанных виновными в преступлениях по каждой возрастной группе, было таково: младше 17 лет - 998; 17-21 - 647; 21-30 - 439; старше 30 - 163. Среди женщин возрастная группа 17-21 показала наибольшее количество осужденных - 89; цифры для остальных групп таковы: младше 17 лет - 64; 21-30 - 61; старше 30 - 47. Таким образом, мы видим, что в чувственном обществе молодые возрастные группы, как правило, ответственны за непропорционально большую долю совершенных преступлений.
Кризис нашего времени
REM2: В тексте отсутствует фрагмент, обозначенный как: (???)
Глава VI
ПРЕСТУПЛЕНИЯ, ВОЙНЫ, РЕВОЛЮЦИИ, САМОУБИЙСТВА, ДУШЕВНЫЕ БОЛЕЗНИ И НИЩЕТА В КРИЗИСНЫЕ ПЕРИОДЫ
1. Преступления, войны, революции, самоубийства как симптомы и последствия кризиса.
Если индивид не обладает твердыми убеждениями по поводу того что правильно, а что нет, если он не верит в Бога или в абсолютные моральные ценности, если он больше не питает уважения к своим обязанностям, и, наконец, если его поиски удовольствий и чувственных ценностей являются наиважнейшими в жизни, что может вести и контролировать его поведение по отношению к другим людям? Ничего, кроме желаний и вожделения. В таких условиях человек теряет всякий моральный или рациональный контроль и даже просто здравый смысл. Что может удержать его от нарушения прав, интересов и благосостояния других людей? Ничего, кроме физической силы. Как далеко зайдет его ненасытная жажда чувственного счастья? Она зайдет ровно настолько далеко, насколько позволяет противопоставленная ей грубая сила других. Вся проблема поведения индивида определяется соотношением между его силой и силой, находящейся в руках других. Это сводится к проблеме взаимодействия физических сил в системе физической механики. Физическая власть заменяет справедливость. В обществе или ряде обществ, состоящих из таких индивидов, неизбежным следствием будет умножение конфликтов, жестокая борьба, в которую оказываются вовлечены как локальные группы и классы, так и нации, и взрыв кровавых революций и еще более кровавых войн.
Периоды перехода от одной фундаментальной формы культуры и общества к другой, когда рушится здание старой культуры, а новая структура еще не возникла, когда социокультурные ценности становятся почти полностью "атомизированными", и конфликт между ценностями различных людей и групп становится особенно непримиримым, неизбежно порождают борьбу особой интенсивности, отмеченную широчайшей вариативностью форм. В рамках общества она принимает в дополнение к другим конфликтам форму роста преступности и жестокости наказаний, особенно взрыва бунтов, восстаний и революций.
В ряде обществ она проявляет себя в виде международных войн. Чем более велик и глубок по своей сути переход, тем больше насилия содержится во взрыве революций, войн и преступности и наказаний, если двое последних не потонут в океане массовой жестокости войн и революций. Такие периоды всегда оставались в памяти как времена жестокости, грубости и зверства, не сдерживаемых ничем, кроме взаимного принуждения и обмана.
Еще одним следствием переходных периодов является рост душевных болезней и самоубийств. В перезревшей чувственной культуре общественная жизнь становится такой сложной, борьба за чувственное счастье - такой острой, потребность в удовольствии настолько нарушает ментальное и моральное равновесие, что разум и нервная система множества людей не могут выдержать огромного напряжения, которому они подвергаются; поэтому они становятся склонными к извращениям или даже ломке личности. Будучи лишены общепринятых норм и ценностей - научных или философских, религиозных или моральных, или ценностей какого-либо другого рода - и окруженные хаосом конфликтующих норм и ценностей, эти индивиды оказываются без какого-либо авторитетного руководителя или надындивидуального правила. В этих условиях они неминуемо становятся неустойчивыми и молятся на случайный личный опыт, мимолетные фантазии и конфликтующие чувственные импульсы. Как лишенную руля лодку, оказавшуюся в море, такого человека качает туда-сюда силою обстоятельств. У него нет стандарта, по которому можно понять, насколько последовательны его действия и к чему он стремится, он становится непоследовательным и неинтегрированным комплексом случайных идей, убеждений, эмоций и импульсов. Неизбежным следствием этого является рост дезинтеграции и дезорганизации. Ко всему этому необходимо добавить болезненный шок, который беспрерывно разрушает его разум и нервную систему среди хаотичной и жестокой борьбы, сопровождающей переходный период. Мы хорошо знаем, что необходимой предпосылкой здравого и интегрированного ума является присутствие социальной стабильности и не вызывающих сомнения общепринятых норм. Когда они начинают разрушаться, за этим обычно следует возрастание нервных срывов, и оба эти явления продолжают прогрессировать. Нервные срывы являются еще одним аспектом разрушения социокультурного порядка.
В свете этой теории ясно, почему происходит рост душевных болезней, особенно в последние несколько десятилетий; почему у мужчин более высок уровень заболеваемости душевными болезнями, чем у женщин; и почему почти все психозы (за исключением старческих психозов и других, связанных с мозговым артериосклерозом), такие как помешательство в юном возрасте (dementia precox), умственная неполноценность, эпилептические психозы и психопатические психозы находят свои жертвы среди молодых возрастных групп от 10 до 30 лет. Эта теория объясняет, почему, как и в случае самоубийств, индивиды, состоящие в браке, дают наименьший процент душевнобольных; далее идут по возрастающей вдовые и потом одинокие; наибольший процент приходится на разведенных, то есть на тех индивидов, которые прошли через мучительный опыт дезинтеграции семейной солидарности, возможно, сопровождавшийся скандалом. Эти люди стали свидетелями ломки одной из важнейших социокультурных ценностей - священности и нерушимости брака. В некоторых, хотя и не во всех аспектах, рост, падение и распределение душевных болезней идет параллельно с движением и распределением самоубийств. В обоих случаях мы имеем один и тот же фактор - дезинтеграцию норм и ценностей данной культуры или общества. Нам хорошо известны две основных причины двух главных форм суицида, так называемых "эгоистического" и "анемического" типов. Когда система норм и стандартов претерпевает шок и становится дизинтегрированной, кривая анемических самоубийств неизменно идет вверх. Является ли причиной шока экономическая паника и резкий переход от экономического процветания к депрессии или неожиданный переход от депрессии к процветанию, или еще что-либо, он всегда сопровождается ростом самоубийств. Так как дезинтеграция, сопровождающая переход от одной фундаментальной формы культуры к другой, бесконечно более велика, чем единичная экономическая, политическая или какая-либо другая частичная дезорганизация или шок, необходимо ожидать, что рост кривой суицидов в такие периоды будет сильно возрастать. Мы также знаем, что главным фактором так называемого эгоистического самоубийства является рост психосоциальной изоляции индивида. Когда его тесные социальные связи ослаблены или порваны - с членами его семьи или с другими близкими - и он становится чужим в своем окружении, то у него начинает расти чувство психосоциальной изоляции, а вместе с ним и вероятность стать жертвой суицида. Полное психосоциальное одиночество - это неподъемная ноша. По этой причине атеисты чаще совершают самоубийства, чем верующие; среди верующих члены свободных деноминации, которые меньше "скрепляют" своих членов, чем, например, Римская католическая церковь, демонстрируют более высокий уровень самоубийств, чем менее свободные деноминации. Это объясняет, почему среди одиноких людей выше уровень суицида, чем среди состоящих в браке, а среди бездетных семей уровень самоубийств выше, чем у имеющих детей; а также почему особенно высок уровень самоубийств среди разведенных - людей, у которых самые тесные социальные связи были порваны в условиях скандала или, возможно, остракизма.
В свете этих факторов было бы чудом, если бы суицид не увеличился за последние десятиле-тия, и также будет удивительно, если он не продолжит расти вместе с прогрессирующей дезинтег-рацией чувственных культурных ценностей и социальных стандартов...
2. Самый кровавый кризис самого кровавого столетия
Теперь давайте посмотрим, подтверждает ли история предыдущие предположения. Начнем с тенденций войн и революций. В этой верификации мы будем рассуждать с точки зрения науки и будем избегать ловушки иллюстративных методов. История человечества содержит столько войн и внутренних беспорядков, что, кажется, всегда можно найти несколько из них, которые подтвердят ту или иную точку зрения, какой бы ложной она ни была. Вместо этого мы рассмотрим все войны и революции греко-римской и западной культур с 500 г. до Р. Х. и до настоящего времени. Таким образом, мы избежим предвзятости одностороннего выбора подтверждающих случаев и сможем изучить главные тенденции этих феноменов за продолжительный период времени и адекватной перспективе.
Военные тенденции.
Используя этот надежный метод, автор исследовал все войны, известные в истории Греции. Рима и стран Запада с 500 г. до Р. Х. и до 1925 г. Это дает нам 967 важных войн. Каждая из них была рассмотрена с точки зрения продолжительности, размера армий и жертв. Беря за единицу измерения войны количество жертв на миллион соответствующего населения, получаем следующие "значимости" войн для каждого столетия. Для Греции: в пятом веке до Р. Х. показатель значимости войн был равен 29; в четвертом столетии до Р. Х. от 48 до 36; в третьем столетии - 63; в первом веке до Р. Х. - 33; в первом веке после Р. Х. - 5; в третьем веке - 13. Если мы возьмем всю Римскую империю, то соответствующие показатели, естественно, намного ниже: 3 в первом веке до Р. Х.; 0,7 - в первом веке после Р. Х.; 1,3 - в третьем веке после Р. Х. Конечно, Империя в целом наслаждалась "pax Romana". Для Европы показатели движения войн при аналогичном измерении, а именно при подсчете жертв на миллион соответствующего населения, следующие: 12 веке после Р. Х. - от 2 до 2,9; в тринадцатом - от 3 до 5; в четырнадцатом - от 6 до 9; в пятнадцатом от 8 до 11; в шестнадцатом - от 14 до 16; в семнадцатом - 45; восемнадцатом - 40; в девятнадцатом - 17. Когда мы подходим к двадцатому веку, то только для первой четверти столетия показатель равен 52.
Если вместо жертв войны на миллион населения взять размер армий, результат будет во многом таким же. Эти цифры дают нам достаточно точное представление об увеличении и уменьшении значительности войн от столетия к столетию. Для Греции и Рима, так же как и для Европы, они показывают, что количество войн особенно увеличивается с небольшим отставанием во времени в периоды перехода от одной формы общества и культуры к другой. Мы знаем, что в Греции пятый и шестой века до Р. Х. были периодом перехода от предыдущей идеациональной к чувственной культуре. Они дают самые высокие показатели значимости войн в истории Греции. Когда в конце четвертого века до Р. Х. чувственная культура стала доминирующей и стабильной, то войн стало меньше. В Риме с третьего по первый век до Р. Х. наблюдался похожий переходный период. Отсюда индекс войны для этих столетий необычайно высок. Первый и второй века после Р. Х. стали свидетелями прочно установившихся чувственной культуры и общества. Соответственно их индексы войны были низкими. Третье столетие стало началом упадка чувственной культуры и установления христианской идеациональной культуры; отсюда и заметный рост кривой индекса войны в третьем веке после Р. Х. В отношении периода с четвертого по шестое столетия мы не располагаем даже относительно надежными фактами. Но велика вероятность того, что эти века были еще более воинственными, чем третий.
Несколько яснее ситуация в средневековой Европе. Мы видим, что значения для двенадцатого и тринадцатого столетий достаточно низкие. Разумно предположить, что они были еще ниже между 700 и 1100 годами, в эру стабильной идеациональной культуры. Однако эта идеацио-нальная система начала приходить в упадок в конце двенадцатого столетия. Поэтому в двенадца-том - семнадцатом веках индекс войн показывает тенденцию к медленному росту, с особенно резким скачком в семнадцатом столетии. К концу этого века чувственная культура праздновала триумф, а многие феодальные отношения были ликвидированы. Поэтому индекс войн в восемнадцатом веке несколько падает, а в девятнадцатом - в золотом веке "контракционизма" и зенита чувственной довикторианской и викторианской культуры - резко падает, делая девятнадцатый век мирной эрой - почти такой же мирной, как шестнадцатый. К концу этого века появляются определенные признаки дезинтеграции чувственной культуры - процесса, который приобрел катастрофическую важность и темп в настоящем веке. Соответственно индикатор войны регистрирует уникальный скачок: только за первую четверть двадцатого века значения превысили все предыдущие за двадцать пять столетий, за исключением третьего века до Р. Х. в Риме. Но римский индикатор (63) взят за целое столетие; индекс двадцатого столетия вычислен только за 25 лет - с 1900 по 1925 год. Если к европейским войнам с 1900 по 1925 годы прибавить последующие войны до настоящего времени, то цифра превысит даже значения третьего века до Р. Х. Далее, если мы добавим войны, которые, без сомнения, произойдут с 1940 по 2000 годы, то двадцатое столетие наверняка окажется самым кровавым за все рассматриваемые двадцать пять веков. Необычайные масштабы и глубина современного социального и культурного кризиса отражаются также на экстраординарной воинственности этого столетия. Из этих суммированных фактов мы заключаем, что предложенная теория хорошо подтверждается статистикой войн за изученные двадцать пять столетий. Мы также видим, что мы живем в век, уникальный в своем неограниченном применении грубой силы в международных отношениях, Также мы наблюдаем трагическую недальнозоркость нашего стареющего общества. Уже на грани пропасти, до 1914 года, существовала твердая уверенность в том, что война является в буквальном смысле устаревшим способом решения проблем. И более того: даже после катаклизма 1914-1918 годов оно продолжало верить в "устарелость" войны и в возможность вечного мира, который установит и будет поддерживать Лига Наций. Оно не осознавало, что скатывалось к еще одному бедствию. Оно было так слепо и глупо, что все тешило себя пустым понятием неопровержимой и непрерывной тенденции изъятия войны из хода человеческой истории. Оно даже не позаботилось о том, чтобы статистически изучить причины прошлых войн. Действительно, те, кого впослед-ствии уничтожают боги, сначала гневят их! Такая слепота сама по себе является симптомом дезорганизации и дезинтеграции.
В свете нашей теории мы можем спокойно рискнуть предположить, что пока длится переходный период, до воцарения нового идеационального или идеалистического общества и культуры, война будет продолжать играть главную роль в человеческих взаимоотношениях. Если бы даже завтра было подписано соглашение о прекращении военных действий, это представляло главным образом "антракт", за которым последовал бы еще более ужасный и катастрофический Армагедон.
Революционные тенденции.
Теперь обратимся к революциям, восстаниям и другим видам внутренней дезорганизации. Следуя тому же методу, мы рассмотрим важнейшие беспорядки, которые характеризовали историю Греции, Рима и Западной Европы с шестого века до Р. Х. - всего около 1622 беспорядков. Нас волнуют многие аспекты этого феномена, такие, как продолжительность восстания, его социальное пространство, основные параметры вовлеченного населения и интенсивность проявленного насилия. Суммируя эти критерии, мы сможем оценить значимость каждого общественного беспорядка. В свою очередь, комбинируя все беспорядки, суммируя их за двадцатипятилетние периоды, мы придем к установлению следующих тенденций. В случае Греции: для шестого века до Р. Х. индекс равен 149; для пятого - 468; для четвертого - 320; для третьего - 259; для второго (первые три четверти) - 36. В случае Рима: для пятого века до Р. Х. - 130; для четвертого - 29; для третьего - 18; для второго - 158; для первого 556; для первого века после Р. Х. - 342; для второго - 267; для третьего 475; для четвертого - 368; для пятого (первые три четверти) - 142. Для Европы значения следующие:
(???)
Если мы будем интерпретировать эти факты с точки зрения рассматриваемой теории, то очевидно, что наиболее сильные скачки происходят в периоды социального, культурного или социокультурного переходов, когда появляется и кристаллизируется новая форма культуры или общества. Единственное несовпадение между значениями внутренних беспорядков и значениями воин заключается в том, что кривая войны несколько отстает (по понятной причине) от кривой внутренних беспорядков. Она начинает расти, когда данное общество оказывается в состоянии транзиции, и опускается вскоре после закрепления новой формы культуры или общественных отношений. Войны, включающие не одно, а два или более обществ - одни из которых могут находиться в состоянии перехода, а другие - нет, несколько запаздывают в своем росте после начала переходного периода, а также отстают в спаде после того, как новая культура или общество стабилизировалось. Иначе главные пики и спады обоих феноменов совпадали бы.
Таким образом, в Греции самые высокие индексы внутренних беспорядков приходятся на пятый и шестой века до Р. Х., на эру перехода от идеациональной к чувственной культуре. В устоявшейся чувственной системе третьего и второго веков до Р. Х. число беспорядков резко падает. В Риме лихорадка революций начинается во втором веке до Р. Х., накануне перехода к доминирующей чувственной культуре, достигшей своего пика в первом веке до Р. Х., в главную переходную эпоху. Вместе с окончательным установлением новой культуры "температура" стала падать в первом веке после Р. Х. и продолжала падать во втором веке. Третье столетие, в свою очередь, было периодом перехода к новой идеациональной христианской культуре; поэтому непокорность росла. К четвертому столетию христианство было легализовано как государственная религия, и христианская идеациональная культура достаточно прочно укрепилась. Далее мы замечаем спад революционного пыла, он стабильно уменьшался в течение пятого столетия после Р. Х., эпохи, характеризующейся беспрекословным доминированием идеациональной культуры и христианских социальных норм.
В средневековой Европе с шестого по двенадцатый века индекс внутренних беспорядков остается низким за исключением восьмого века - Ренессанса Каролингов, который временно ввел определенные чувственные элементы в раннесредневековую культуру и существенно реформиро-вал модели социальных отношений в сфере раннесредневекового феодализма. После десятого века "температура" начинает медленно расти, достигая высокого значения в двенадцатом веке, который был периодом явного упадка в идеациональной культуре и ранних формах феодализма. Тринадцатое и четырнадцатое столетия, как уже говорилось, были главными в этом переходном периоде - это была эпоха идеалистической культуры, навязывающей разрыв, лежащий между увядающей идеациональной системой и нарождающейся чувственной системой. В это время индекс внутренней анархии достигает, соответственно, своего максимума. После четырнадцатого века чувственная культура стала преобладающей и все более и более стабилизировалась. Соответственно, революционный пыл сильно ослабевает и с минимальными колебаниями не меняет своего значения вплоть до девятнадцатого века или, по крайней мере, до конца восемнадцатого. Конец этой стадии отмечает отмену крепостничества позднего феодального режима и ознаменовывает движение кривой внутренних беспорядков по возрастающей. С некоторыми колебаниями это движение продолжается в девятнадцатом веке, становясь все более ярко выраженным в первой четверти двадцатого. Эти двадцать пять лет продемонстрировали практически беспрецедентный взрыв внутренних беспорядков, конкурирующий, если он вообще может с чем-либо конкурировать, только с одним сравнительным двадцатипятилетним периодом за всю историю двух с половиной тысячелетий, рассматриваемых в этом исследовании! После 1925 года имело место значительное число внутренних беспорядков и революций во многих европейских странах, и многие, несомненно, произойдут в течение оставшихся 60 лет двадцатого века.
Этот анализ показывает, что в своих важнейших колебаниях движение внутренней дезорганизации происходит согласно нашей теории. Общество упорядочено, когда его система культуры и социальных отношений интегрирована и кристаллизирована. Оно становится беспорядочным, когда эта система дезинтегрируется и входит в переходный период. Так как нынешний переходный период является одним из наиболее критических из всех зафиксированных, то он с необходимостью сопровождается взрывом революций и анархии, не имеющих исторических параллелей по своему количеству и интенсивности...
Наконец-то начинает преобладать некоторое понимание революционной катастрофы - по крайней мере, у части нашего общества; но даже эта часть не полностью осознает экстраорди-нарный масштаб внутренней анархии или ее настоящие причины и последствия. Многие до сих пор рассматривают эти проявления как обыкновенные, появившиеся по вине случайных факторов, в том числе как произошедшие из-за таких злодеев, как Сталин, Гитлер или Муссолини. Следующий анализ предлагает подходящую перспективу и более адекватное понимание глубокой дезорганизованности нашего времени, которая рассматривается как неизбежное последствие дезорганизации чувственной культуры и договорного общества - ужасный "dies irae, dies ilia" острого переходного периода. Пока прочно не установятся новая культура и общество, не будет и перспективы окончания анархии, восстановления стабильного порядка и линейного прогресса. Никакие эксперименты с политическими, экономическими или иными другими факторами не могут искоренить болезнь, пока она проходит в рамках переходного периода. Особенно это касается революций и других внутренних беспорядков.
Динамика самоубийств.
Еще меньше сомнений вызывает рост самоубийств практически во всех странах Запада в девятнадцатом и начале двадцатого веков. Примерно с 1850 по 1920 годы их уровень на 100 000 чел. населения увеличился в Италии с 2,8 до 8,3; во Франции с 7,1 до 23; в Англии с 7,3 до 11; в Пруссии с 10,6 до 20,5; в Бельгии с 6,3 до 14,2; в Ирландии с 1,3 до 3,5; в Испании с 3,6 до 6,1 ; в Швеции с 8,1 до 12,4; в Румынии с 0,6 до 4; в Сербии с 3,8 до 5,1; и в Соединенных Штатах (с 1860 по 1922) с 3,1 до 11,9. В течение этих десятилетий число самоубийств удвоилось, а то и утроилось. Сам по себе суицид не имеет большой важности; даже сейчас только малое количество людей умирает таким образом. Но как симптом разочарования человека в своем страстном стремлении к чувственному счастью этот феномен очень важен. Очевидно, что счастливый человек не совершает самоубийства, нарочно предпочтя смерть жизни. Отсюда, если уровень суицида резко возрастает, то это является одним из вернейших барометров неудачи чувственного человека в погоне за счастьем.
Душевные болезни и преступность.
Не нужно подробной статистики, чтобы подтвердить положение о том, что уровень душевных болезней и преступности вырос в течение последних десятилетий. Действительно, практически любая достоверная официальная или частная публикация по этим предметам содержит большое количество статистических данных, показывающих постепенный или резкий рост распространенности обоих явлений.
Например, в США индекс преступности, измеряемый суммарным количеством арестов, удвоился в четырнадцати крупных городах в период с 1920 по 1930 гг.; подобный рост наблюдался и в случае с арестами за самые тяжкие преступления с 1900 по 1930. Аналогичные данные представлены статистикой совершенных серийных преступлений, числом включенных и другими измерителями преступлений. Практически ничем не отличается и ситуация в большинстве остальных стран Запада.
Измеренное числом пациентов в учреждениях для душевнобольных или какой-либо другой мерой практически для всех евроамериканских стран число душевнобольных начинает расти с конца девятнадцатого и в течение двадцатого веков. Например, на 100 000 чел. населения в Англии в 1859 г. приходилось 159 пациентов и 360 в 1908; в США в 1880 г. было 81,6 пациентов, в 1910 217,5 и в 1920 - 220,1. Для Германии и почти всех остальных стран Запада цифры аналогичны. При всех необходимых скидках на возможную неточность статистических данных, на возможно большую последующую заботу о пациентах в больницах и прочее, рост душевнобольных все давно не вызывает сомнений.
Это означает, что западное общество становится все более и более "сумасшедшим" и морально несбалансированным. Дополнительным новшеством в области преступности являются: планированные хладнокровные преступления, совершаемые в денежных интересах в противоположность импульсивной и спонтанной преступности прошлого; эффективность научно организованных криминальных орудий; технологически организованный крупномасштабный "рэкет" в союзе с политическими лидерами и "наиболее уважаемыми гражданами"; лидирующее положение более молодых возрастных групп в преступной деятельности. Например, в Соединенных Штатах в 30 году процент возрастной группы 15-24 лет среди всего селения составлял 18,3, в то время как доля этой возрастной группы во всех арестах за различные нарушения равна 34,2 %. В Англии и Уэльсе в 1935 году число мужчин на 100 000 чел., признанных виновными в преступлениях по каждой возрастной группе, было таково: младше 17 лет - 998; 17-21 - 647; 21-30 - 439; старше 30 - 163. Среди женщин возрастная группа 17-21 показала наибольшее количество осужденных - 89; цифры для остальных групп таковы: младше 17 лет - 64; 21-30 - 61; старше 30 - 47. Таким образом, мы видим, что в чувственном обществе молодые возрастные группы, как правило, ответственны за непропорционально большую долю совершенных преступлений.