Сорокин Владимир Георгиевич. Аварон

   Звук стягивался к пирамиде. Внутри нее сдвинулось что-то, шевельнулось спящее и могучее, и из боковой грани стал плавно вытягиваться фиолетовый Червь.
   Он был прекрасен, силен и мудр. Он был старше воздуха, раздвигаемого его божественным телом. Фиолетовые кольца его текли, как тысячелетия, изменчивые узоры покрывали их. Звон сферы объял Червя, словно коконом, и перетек в неземной хорал. Сонм невидимых существ запел в такт движению Червя. И песнь эта рассекала все сущее на Земле.
   А Червь все выходил и выходил из пирамиды, и выходу этому не было конца.
   Когда же фиолетовые кольца его заполнили все пространство сферы, Червь повел своим прекрасным лицом, ища, и обратил взор на Петю.
   И Петя содрогнулся в восторге и замер. Ноги его подкосились, он опустился на колени. Червь приблизился к нему, и Петино сердце раскрылось ему навстречу. И Петя, трепеща, протянул Червю четыре куска.
   Прелестный рот Червя открылся, и Червь всосал в себя первый кусок.
   И кусок заскользил по телу Червя. И вспыхнул багровым. И дал Червю Новую Энергию Преодоления. И оживил кольца Червя Новым Движением.
   И всосал Червь второй кусок.
   И рассыпался кусок на мириады пламенных искр во чреве Червя. И пробежали искры по становому хребту Червя. И загорелся хребет Червя Новым Огнем Соответствия.
   И третий кусок вошел в рот Червя. И источился во чреве Червя Влагой Вечных Пределов. И утолил Старую Жажду Червя.
   А четвертый кусок, едва коснулся губ Червя, исчез сразу. И проглотил Червь Пустоту Пустот. И во— шла она в тело Червя. И наполнила тело Великим Покоем Отсутствия.
   И удовлетворился Червь. И просиял лик Червя. И потекли бесконечные кольца его в обратном движении.
   Червь стал входить в грань пирамиды.
   И всем своим существом осознал Петя, что никогда больше не дано ему будет зреть Червя. И, возрыдав, рванулся он к Червю. Но цепь держала его.
   А Червь плавно исчезал в сияющей пирамиде, и прекрасный лик его светился сытым светом.
   И закричал Петя, и протянул руки к Червю. Но тот исчез в пирамиде, и стала она гаснуть.
   Синий треск раздался в Петиной голове. Петя упал и лишился чувств.
   Прийдя в себя, он поднял голову.
   Он лежал в Мавзолее на холодном гранитном полу. Стеклянный гроб с Лениным стоял на своем месте.
   Петя пошевелился. Стальной ошейник больно резал шею, из-под него скупо сочилась кровь.
   Петя сел. Потом встал. Страшная слабость овла-дела его телом. Шатаясь, он разлепил губы, силясь сказать что-то, но изо рта вышел лишь хриплый шепот.
   Цепь потянули. Петя попятился назад, к ступеням, ведущим в тоннель. И вдруг почувствовал страшную тоску, и понял, что этот мертвый старик с желтым лицом не стоит мельчайшего узора на божественной коже Червя, а этот Мавзолей, куда идут на поклонение миллионы, всего лишь мертвый дом из мертвых камней.
   Ужасная скорбь парализовала Петю.
   Цепь тянула его назад, в мертвый мир. Но Петя не хотел туда.
   Изо всех сил он уперся, но цепь тянули сильней, сильней, сильней.
   Голова Пети запрокинулась назад, он взмахнул руками и с хрипом покатился вниз по ступеням.
   Цепь волокла его по тоннелю. Петя скулил и хрипел. Его школьные полуботинки скребли по бетонному полу.
   Авароны подтянули его к барабану, сняли ошейник, поставили на ноги. Петю шатало. Колени его подгибались, все плыло перед мокрыми от слез глазами.
   Если после церкви он чувствовал в себе восторженную силу , то после Мавзолея на него, как мокрое пальто, навалилась горькая слабость .
   Авароны подхватили его под руки и поволокли вверх по винтовой лестнице. Поднявшись, прошли в подсобку. Один Аварон отпер дверь, другой подвел Петю и толкнул. Петя упал на мостовую и заснул.
   Проснулся он от хриплого голоса:
   — Чевоито ты, паря, тут разлегси? А ну, подымайси.
   Петю потрясли за плечо.
   Он открыл глаза. Бородатый бритоголовый дворник в брезентовом переднике склонился над ним.
   — Напоил, что ль, кто? Али падучая? И-и-и… да ты весь в крови! — Дворник потрогал Петину шею с запекшимися кровью ссадинами.
   Петя зашевелился и сел. Двигаться было больно. Он посмотрел на свои испачанные кровью руки.
   — А ну-ка… — Дворник стал поднимать его.
   Петя вскрикнул.
   — Чего? — Дворник поддержал его заскорузлыми руками.
   Петя застонал.
   — Ступай в больницу, — мягко подтолкнул его дворник.
   Петя сделал шаг, другой и побрел, еле переставляя ноги. Обогнув серый дом и выйдя на Красную площадь, он остановился, пошатываясь. Стрелки на Спасской башни показывали четверть шестого. Уже рассвело, но солнце еще не взошло.
   В Петиной голове было пусто и тупо. Он равнодушно обвел площадь взглядом, посмотрел на марширующую к Мавзолею смену караула, заметил красный флаг и вспомнил, что живет в Доме Правительства.
   — Поправить…— неожиданно произнес он и провел рукой по опухшему лицу.
   Прохаживающийся неподалеку милиционер внимательно смотрел на него.
   Петя икнул и заковылял через площадь к набережной. На Васильевском спуске он дважды падал, спотыкаясь о брусчатку. Идти по набережной было легче — здесь стелился асфальт.
   Петя брел и брел.
   Путь до Большого Каменного моста показался ему бесконечным.
   — Ты где ж так приложился? — спросил его прохожий.
   Петя зашел под мост, держась за стену, миновал его и , преодолев площадь с редкими машинами, оказался возле своего дома.
   Солнце встало и золотило окна десятого этажа. Петя посмотрел на окна своей квартиры. Свет в бывшем кабинете отца горел.
   Петя вошел во двор и потихоньку добрел до своего подъезда. Взялся за ручку двери, потянул и понял, что силы оставляют его. Дверь была огромной и тяжелой, как гранитная плита на дедушкиной могиле.
   Он потянул изо всех сил. Дверь приоткрылась. Он протиснулся в щель, вошел в полутемный вестибюль. Молодая консьержка спала за столом.
   Задыхаясь и балансируя руками, Петя двинулся к лифту. Левую ногу он выставлял вперед, подталкивал правой, затем руками подтягивал правую ногу. Так минут за двадцать он преодолел вестибюль и схватился за ледяную ручку лифта, навалился всем телом. Ручка пошла вниз, лязгнула. Дверь лифта открылась.
   Консьержка подняла голову, сглотнула слюну.
   — Тебе в которую? — глянула она на Петю и осеклась — она знала, что его родители арестованы.
   А Петя знал, что она знает.
   Он долго забирался в лифт, закрывая за собой сначала металлическую, потом деревянную двери. Поднес трясущуюся руку к кнопке 5. Нажал. Но тугая, черная, как хоккейная шайба, кнопка не поддавалась. Он взял свою правую руку левой и надавил локтем. Лифт дернулся и громко поехал на пятый этаж.
   Петя закрыл глаза.
   В голове по-прежнему было пусто и тупо. Колени заспанно дрожали. В груди колыхалась чужая вода. Она была очень тяжелой.
   Лифт встал.
   Петя вывалился из него на лестничную площадку, сполз по гладким ступеням к своей квартире 150 и долго, минут сорок вставал, цепляясь за косяки.
   Кнопка звонка, к счастью, оказалась не тугой. Прижавшись щекой к родной двери, Петя слышал, как зашаркали бабушкины шлепанцы.
   Дверь распахнулась, но Петя не упал, удержавшись руками за косяки.
   Опухшее от слез бабушкино лицо пылало яростью.
   — Ты смерти моей хочешь?
   Петя тупо смотрел в ее трясущийся, поросший белыми волосами подбородок.
   — Я уже дважды в милиции была! — визгливо вы-крикнула она.
   В глубине квартиры послышалось шлепанье босых детских ног, и в прихожую вбежала шестилетняя Тинга.
   — Петюня! А ты с Ундиком на прудах был!
   Бабушка разглядела окровавленную шею Пети:
   — Погоди… тебя, что… побили?
   — Нет, — прошептал Петя.
   — Где ж ты был, негодяй?!
   — Я… помогал маме и папе…
   — Как помогал? Где?
   — В церкви. И в Мавзолее Ленина…
   Петя оттолкнулся руками от косяков и рухнул на пол.
   «Скорая помощь» приехала через пятнадцать минут после бабушкиного звонка. Петю отвезли в Первую градскую больницу. От «Кремлевки» семью Лурье открепили вскоре после ареста отца. Дежурный врач, обследовав Петю, обнаружил двустороннее воспаление легких. Пете вкололи кофеина, дали красного стрептоцида, поставили банки. На следующее утро он умер.
   «Ураганная пневмония с двусторонним отеком легких», — записал врач в свидетельстве о смерти.
   Умирал Петя в бреду. Последние слова его были: «Пусть сияет».
   Петю Лурье похоронили 13 сентября на Смоленском кладбище.
   Его отец, Виктор Викторович Лурье, заведующий отделом ЦК партии, арестованный 30 июня 1937 года, был расстрелян 1 сентября и погребен ночью в общей могиле близ Бутово.
   Петина мать, Марьяна Севериновна Лурье-Милитинская, была арестована спустя полтора месяца после ареста мужа и содержалась в Лефортовской тюрьме.
   В конце августа ее стали интенсивно допрашивать. Марьяну сперва не били, как мужа, которому следователь на третьем допросе раздробил каблуком кисть руки и повредил сетчатку глаза. Двое сменяющихся следователей пытали жену Виктора Лурье бессонницей, требуя показаний на мужа и его друзей. Она, комсомольская богиня двадцатых, знаменитая Марьяша Милитинская, терпела, валясь со стула на пол и засыпая хоть на минуту. Следователь будил ее, зажимая рот и нос, и снова сажал на стул под слепящую лампу.
   Марьяна продержалась неделю, потом провалилась в глубокий обморок.
   Следователи дали сутки ей отоспаться, но потом набросились снова — грубо и жестоко. Они молча раздели ее, привязали к банкетке и стали сечь скрученными электропроводами. Секли по очереди, не торопясь.
   Марьяна нутряно рычала, грызла банкетку.
   Через два часа бедра и ягодицы ее превратились в сплошную рану. Марьяна потеряла сознание.
   Ее облили водой из графина.
   — Если завтра не расскажешь про врагов — засечем, — сказал ей следователь.
   В камере, лежа на животе на нарах, Марьяна поняла, что завтра ей предстоит умереть. Она проваливалась в тяжелый сон, просыпалась, боясь пошевелиться, вспоминала свою жизнь, мужа, детей, друзей, бурную комсомольскую юность, Ленина и Сталина, революцию и гражданскую войну, первую и последнюю любовь и снова проваливалась.
   Наступило завтра.
   Но за ней не пришли.
   Не пришли и на следующий день.
   А еще через два дня ее посетил тюремный врач, осмотрел нагноившиеся раны и насупленно протер пенсне:
   — В больничку.
   Неделю она провела в тюремной больнице. Когда смогла ходить, ее отвели к новому следователю — спокойному и конопатому. Крутя конопатыми пальцами толстый красный карандаш, он сообщил ей, что дело ее прекращено за отсутствием состава преступления. И что она свободна.
   Восемнадцатого сентября, пасмурным прохладным днем, Марина Севериновна Лурье-Милитинская, прихрамывая, вышла из ворот Лефортовской тюрьмы. Чтобы прожить на планете Земля еще 43 года.