Сорокин Владимир Георгиевич. Лошадиный Суп

   - Тебе просто что-то попало, зайка, - клал он ей лед к вискам. - Мы ели все пополам. Если это что-то инфекционное - меня бы тоже рвало. Дыши глубже и думай про снег, снег, снег, свежий русский снег.
   К утру Оля заснула, в два часа проснулась, тряхнула тяжелой головой, разлепила сухие губы. Тошнота полностью прошла. Захотелось апельсинового сока и тоста с клубничным джемом. Алеша подремывал рядом.
   - Пошли есть, слон, - встала она.
   - Все о'кэй, зайка? - потянулся он. - Я же говорил - грязь попала. Хотя, откуда в Швейцарии грязь? Тут с тротуара есть можно!
   Оля приняла душ, сделала макияж.
   "Проблеваться иногда полезно. Морщины разглаживаются".
   Внизу в прохладном зале их ждал вечный шведский стол с изобилием фруктов и даров моря. Оля взяла сок, тост, яйцо и киви. Алеша, как всегда, перегрузил свою тарелку салатами, обильно полив дрессингом.
   Сели за любимый столик на террасе с папоротником и каллами.
   - Сегодня жара спадет, поедем в Шильонский замок, - решил Алеша. Сколько можно откладывать, зайка?
   - Согласна. - Оля жадно выпила стакан сока, шлепнула ложечкой по яйцу, очистила, проткнула, с удовольствием глядя на выступивший желток, посолила, поднесла ложечку с трепещущим желто-белым ко рту и оцепенела: яйцо дышало смертью. Звенящая пустота снова запела в Олиной голове. Она отвела безумные глаза от яйца. Лежащее рядом киви наплывало тяжким замшелым булыжником, поджаренный тост наползал могильной плитой. Оля выпустила ложечку, вцепилась руками в свое лицо.
   - Нет...
   - Что, опять, зайка? - перестал бодро жевать Алеша.
   - Нет, нет, нет...
   Оля встала, пошла к лифту. Алеша бросился за ней.
   - Может, я беременна? - Лежа на кровати в номере, она гладила свой живот. - Но у меня так никогда не было.
   - Ты резко встала, зайка. Лежи. А обед я закажу в номер.
   - Не говори мне про обед! - прерывисто задышала она.
   - Попей просто соку.
   Мини-бара в номере не было, Алеша спустился вниз, вернулся с толстой желтой бутылкой.
   Сок потек в стакан. Оля поднесла его ко рту, с трудом сделала глоток. Ей показалась, что она пьет топленое масло. Она поставила тяжеленный стакан на тумбочку.
   - Потом.
   Но потом она не смогла уже выпить даже сока. Любая мысль о еде вызывала оцепенение и наливала ее тело угрожающей тяжестью, стремительно переходящей в тошноту.
   - Это у тебя чисто нервное, - подумал Алеша. - Анорексия на почве быстрой смены впечатлений. У меня есть реланиум. Я его всегда с похмелья пью. Выпей пару. Сразу расслабишься.
   Оля приняла две таблетки, полистала "VOGUE" и задремала. Проснувшись в четыре часа, она снова приняла душ, оделась.
   - Знаешь что, слон. Я сегодня есть вообще не буду. Поехали в твой замок.
   Вечер они провели в Монтрё. Алеша съел сосисок с картофельным салатом и выпил кружку пива. Оля в это время гуляла по набережной. В Женеву вернулись к полночи и завалились спать.
   Утром Оля проснулась в семь, тихо привела себя в порядок и, не будя мужа, спустилась вниз: ей сильно хотелось есть. Выйдя из лифта и сказав "morning" официанткам в белых передниках, она взяла большую теплую тарелку, завернутые в салфетку нож с вилкой и двинулась к еде. Но едва она увидела смертельные холмы салатов, рыбы, сыров, ветчины и фруктов, ноги ее подкосились, тарелка выскользнула из рук. Олю вырвало желчью на ковер.
   Несмотря на полный порядок со страховкой, Алеша побоялся вызывать местного врача:
   "Еще припаяют инфекционку - и в стационар".
   Зато он нашел три адреса женевских психиатров.
   - Не пойду в дурдом, - оттолкнула Оля руку Алеши с карточкой. - Дай воды.
   Алеша подал стакан. Воду она могла пить.
   - Когда мы едем в Италию? - спросила она, садясь на кровати и приваливаясь к стене.
   - Послезавтра.
   - Чего у нас сегодня?
   - Валлис. Винный погреб в Ветро.
   - Поехали, - решительно встала она.
   В винном погребе Сержа Ро было прохладно. Заплесневелые штабеля бутылок под кирпичными сводами, как и в Бургундии, вызвали у Оли чувство надежного покоя. Но пить вино она не смогла. Бокал с рубиновым "Comalin" весил тонну смерти, поворачивался, наплывал, заслоняя все привычно-безопасное; его густой зловещий блеск заставлял Олино сердце замирать.
   Зато Алеша в погребе напился так, что Оле пришлось до поезда тащить его на себе.
   Ночью в отеле, отдаваясь все еще не протрезвевшему Алеше, Оля смотрела в пегий от огней потолок и пыталась понять, что с ней происходит:
   "Может, я просто переутомилась? Или это шок от Запада? Писала же Марина Влади, что Высоцкого в Берлине на Курфюрстендамм вырвало, когда он западное изобилие увидел. И кричал: "Кто же выиграл войну, твою мать?!" Или мы слишком быстро едем... Или это беременность такая странная... Значит, рожу..."
   Но через два дня в Риме пришла менструация. И Оле стало совсем плохо. Не евши ничего уже трое суток, она лежала в отеле, дремала и пила воду. Алеша позвонил отцу в Москву, тот связался с российским посольством, и вскоре хмурый русский доктор щупал слабый пульс Оли. Осмотрев ее, он вышел в коридор на переговоры с мужем.
   - Может - простое переутомление, а может, и МДП, - неопределенно потер доктор свою толстую переносицу, разговаривая с Алешей в коридоре отеля.
   - А как же нам... с экскурсиями? - задумался Алеша, глядя на репродукцию рисунка Леонардо в аляповатой рамке.
   - Вот что, коллега. Я вашей супруге вколю седуксена с барбитальчиком. Пусть проспится глубоко. А с утра дадите ей реланиума. Но в Москве обязательно сходите к психиатру.
   Оля проспала 14 часов и встала спокойной и отдохнувшей. Алеша дал ей таблетку, она приняла и, не завтракая, отправилась с ним на экскурсию по городу.
   - Будем считать, что у меня диета, - пошутила она.
   Но к вечеру она сильно устала, и ей страшно захотелось есть.
   - Закажи мне в номер тост какой-нибудь и чай, - попросила она.
   Алеша заказал. Оля посмотрела издалека на разрезанную вдоль булку с торчащим краем ветчины и чашку с чаем.
   - Слон, выйди, пожалуйста.
   Алеша поцеловал ее и вышел.
   "Чего я, в самом деле? - Оля исподлобья смотрела на еду. - Иди, возьми и ешь".
   Она твердо пошла к столу. Но после двух шагов ноги ее стали пластилиновыми, и этот пластилин вязкого страха стал плавиться. Смертельный тост, осклабившись, показывал ей мертвый свинцовый язык. Оля рухнула на кровать и разрыдалась.
   - Зайка, как? - Алеша через некоторое время заглянул в дверь.
   - Убери... унеси... - всхлипывала она.
   Алеша вынес еду в ванную, присев на унитаз, съел тост, запил чаем, дожевывая, вернулся в комнату.
   - Я одна полежу... - смотрела Оля мокрыми глазами в белую стену с дешевым покрытием.
   Алеша присел к ней на кровать, вытер ей щеку.
   - Слушай, а если глаза завязать?
   - Я одна полежу, - повторила она.
   - Я схожу на площадь, ладно?
   - Ага.
   Алеша вышел.
   "И главное - здесь... по закону мирового свинства... За что мне?" трогала она стену.
   Слабость после рыданий опять потянула в сон.
   Оле приснилось, что она в больнице, где матери оперировали грудь, и что она идет по больничному коридору к ней; входит в палату №16 и видит мать, сидящую на кровати и смотрящую на себя в ручное круглое бабушкино зеркало; мать совсем голая и веселая. "Оленька, посмотри, как мне резанули!" - дает она ей зеркало; но Оля и без зеркала видит, что обе груди на месте. "Они же обманули тебя, мама, и ничего не сделали!" - Оля с возмущением трогает правую грудь матери с твердым уплотнением внутри. "Ты неправильно смотришь, - мать дает ей зеркало. - Смотри туда!" Оля смотрит на тело матери через зеркало и видит, что у матери в теле вырезан чудовищный угол - правое плечо с правой грудью исчезли. "Теперь надо смотреть под этим углом, улыбается мать. - В него видно все самое важное. То, что надо делать". Оля всматривается в угол на теле матери, и сквозь него действительно все видится по-другому, как бы по-настоящему; она наводит тело матери, как лупу на виднеющуюся в окне Москву и видит яркую надпись: "КОМБИКОРМ". "Иди скорей, они в пять закрываются, - советует мать. - Беги напрямую через помойку!" Оля бежит через громадную помойку, проваливаясь по пояс в зловонные нечистоты, выбегает на улицу и оказывается возле громадного здания с сияющей надписью "КОМБИКОРМ"; Оля дергает ручку огромной двери, но дверь заперта. "Я умру с голоду!" - с ужасом понимает Оля и стучит в дверь. "Девушка, чего вы ломитесь! У них всегда до пяти!" - раздается голос рядом; Оля видит старуху. "Я умираю с голоду!" - рыдает Оля; "Идите к кладовщику с черного хода", советует старуха; Оля пролезает в бетонную щель и оказывается в огромном складском помещении, заваленном всякой всячиной; она идет и вдруг видит маленький столик в углу; за столиком сидит Лошадиный Суп с консервной банкой в руке; он молод и как-то печально-красив; не обращая на Олю внимания, он консервным ножом открывает банку; в банке пустота, но эта пустота и есть НАСТОЯЩАЯ ПИЩА; от нее идет пьянящий вкусный запах невероятной силы; Лошадиный Суп достает ложку и начинает есть из банки. "Дай мне! Дай мне!" кричит Оля, ползая на коленях, но он не слышит и не видит ее; стоя на коленях, Оля ловит ложку ртом, но ложка мелькает быстро, как пропеллер, насыщая Бурмистрова: банка - рот, банка - рот, банка - рот; Оля подставляет свой рот совсем быстро, и ее больно бьет ложкой, выбивая зубы.
   - Зайка! Зайка! Зайка! - Алеша тряс ее за подбородок.
   - А? - очнулась она.
   - Ты кричала. Давай еще таблетку дам?
   Оля села, вытерла мокрое от слез лицо. Она все поняла. Это понимание не напугало ее, а, наоборот, успокоило.
   - Слон, полетели в Москву.
   - Сразу? А Греция?
   - Мне очень плохо. Мне надо в Москву.
   - Но... у нас те билеты пропадут. И надо новые покупать. Еще тыщу баксов.
   - Тогда я одна полечу.
   - Ну что ты городишь, зайка!
   - Собирай вещи, и поехали.
   - Ну, зайчонок, давай все обмозгуем трезво, давай не будем пороть го...
   - Мне надо в Москву!! - закричала Оля. Они вылетели вечерним рейсом.
   Москва встретила широкой темнотой пыльных улиц и родными дикими запахами.
   Ночь Оля проспала с реладормом, а утром, едва она проснулась, Алеша объявил ей:
   - Зайка, я еду за доктором.
   - Мне не нужен никакой доктор, - потянулась она.
   - Это толковый невропатолог, посмотрит тебя. Лежи и жди нас.
   Алеша ушел.
   Оля быстро встала, оделась, причесалась, глотнула воды, нашла деньги и вышла из квартиры. Голова кружилась, но работала удивительно четко и быстро. Оля чувствовала, что она очень слаба, но одновременно она с нежным удовлетворением ощущала себя сильно помолодевшей.
   На проспекте Королева она поймала машину:
   - Мясницкая.
   Она помнила, как однажды Лошадиный Суп остановил там машину и ненадолго зашел в свой офис.
   Выйдя из машины на Мясницкой, она быстро нашла этот серо-розовый, недавно отреставрированный дом с позолоченной доской. На доске было выгравировано:
   Акционерное общество
   ПРАГМАС
   Оля вошла в дверь.
   В большой бело-голубой прихожей маячил охранник в черной униформе и сидела девушка-вахтер.
   - Здравствуйте, вы к кому? - улыбаясь, спросила она.
   - Я к вашему... начальнику, - заговорила Оля и поняла, что забыла фамилию Лошадиного Супа, вспомнив только его имя - Борис.
   - А у нас их целых два, - улыбалась девушка. - Вы к директору или к председателю?
   - Я к Борису... - начала Оля.
   - ...Ильичу? - подхватила девушка. - Вам назначено?
   - Нет. Я... по личному делу.
   - Вам повезло, он у себя. Как о вас доложить?
   - Скажите просто - Оля.
   - Хорошо. - Девушка сняла трубку. - Марина Васильевна, тут к Борису Ильичу посетительница по личному делу. Ее зовут Оля. Да. Просто.
   Девушка подождала минуту, доброжелательно кивнув Оле, потом положила трубку.
   - Проходите, пожалуйста. Второй этаж, по коридору направо до конца.
   Оля с легкостью поднялась по мраморной лестнице, но в коридоре у нее закружилась голова, и она прислонилась к стене.
   "Только бы не выгнал..."
   Придя в себя, дошла до приемной Бурмистрова.
   - Проходите, Борис Ильич ждет вас, - открыла дверь секретарша.
   Задержав дыхание, Оля вошла в кабинет. Бурмистров сидел за столом и разговаривал по телефону. Мельком глянув на Олю, он поднял кверху указательный палец и стал привставать с кресла, договаривая:
   - Я в третий раз тебе говорю - им на хер не нужен весь противогаз, им нужна только металлическая часть, фильтры, понимаешь? Что? А маски пусть на хер он себе наденет! Чего? И чего? Вить! Ну, ты что, первый год замужем? Ну, найми двадцать лохов, посади на баржу, они тебе за сутки отвинтят. А маски за борт. И весь разговор. Давай.
   Он бросил трубку на рычажки.
   Оля стояла посередине кабинета.
   Бурмистров хмуро обошел стол, приблизился к ней, долго и молча смотрел.
   У Оли дрожали губы и колени.
   - Что, на тот свет собралась? - беззлобно спросил он и ударил ее по щеке.
   Оля в изнеможении опустилась на пол.
   - Сколько суток не ела?
   - Четыре... пять... - пробормотала она.
   - Дура... - Он снял трубку, набрал. - Полина Андреевна? Здравствуйте. Значит, сегодня мне нужно. Да. Значит, пожалуйста, поезжайте туда как можно скорее, приготовьте прямо сейчас. А мы минут через... сколько надо вам? Давайте через час. Да. Спасибо.
   Оля сидела на полу.
   - Иди туда. - Бурмистров кивнул ей на два кресла возле журнального столика.
   Она встала, пошла, села.
   Бурмистров присел на угол стола, скрестил руки на груди.
   - Где была?
   - Мы путешествовали с мужем.
   - Замуж вышла?
   - Да.
   - Что последний раз ела?
   - Я... не помню... лобстера.
   - Неплохо... Дура. Ты смерти моей хочешь?
   - Нет... - прошептала Оля, в изнеможении откидываясь на кресло, и сладкие слезы потекли по ее щекам.
   - Свинья, ну, свинья... - качал голой головой Бурмистров.
   Без стука вошел довольный человек в белом пиджаке:
   - Бориска, все тики-так!
   - Чего? - хмуро буркнул Бурмистров.
   - Они берут тридцать налом и восемьдесят под гарантию банка. А Хохол еще нароет у своих лохов двадцать - двадцать пять.
   - А Лапин?
   - А чего нам теперь Лапин? Он сам хапнул рублевый, сейчас полоса такая.
   - Но он же у них теперь гарант.
   - А что ему, хуем землю рыть? - широко заулыбался человек и покосился на Олю. - Резона нет. Пусть Малахов слепит новый договор, и все.
   Бурмистров пожевал губами, глядя в паркет.
   - Знаешь... вот что. Я с батей сам перетру. А ты пока запусти Женьку, да?
   - Понял. - Человек вышел.
   Бурмистров набрал номер.
   - Олесь, трэба помиркиваты. Нет, сейчас. Давай, у трубы. Ага. Все, я выехал.
   Он вышел из кабинета.
   Едва за ним закрылась дверь, новый приступ сладких слез снизошел на Олю. Она беззвучно плакала, откинув голову на прохладную и мягкую кожу кресла. Благополучное возвращение к Лошадиному Супу наполнило ее измученное голодом и страхами тело сладким маслом нежности, которое она уже не боялась расплескать.
   - Это нэ... это нэ... - повторяла она, как ребенок, смеялась и плакала.
   Бурмистров вернулся через час - довольный и веселый.
   - Поехали!
   Опухшая от слез Оля встала.
   - Плакала? - заглянул он ей в глаза.
   Она кивнула.
   - Это хорошо! - усмехнулся он и открыл дверь. Внизу их ждал большой черный джип с шофером и охранником. Оля с Бурмистровым сели сзади. Джип выехал на Садовое и понесся.
   "Опять к Курскому", - поняла Оля.
   Там, в сталинском доме с самой высокой в Москве аркой она ела невидимое последние полгода. Еще она знала, что в этом доме когда-то жил академик Сахаров.
   Бурмистров смотрел в затемненное окно. Его гладко выбритая голова, невзрачное лицо, мутные глаза, суетливые руки, - все было родным.
   Оля вдруг поняла, что она по-настоящему счастлива.
   "Слава Богу, что он меня простил, - вздохнула она полной грудью. - А если б нет? Что тогда делать? Пусть бегут неуклюже пешеходы по ужас!"
   - Да... - вдруг вспомнил Бурмистров, достал мобильный и стал набирать номер.
   Водитель резко вильнул, обгоняя машину, мобильный выпал из рук Бурмистрова на пол.
   - Извините, Борис Ильич, - пробормотал шофер.
   - Уволю, Вася, я тебя на хер! - Бурмистров с улыбкой посмотрел под ноги.
   - Я найду, - с удовольствием наклонилась Оля.
   Она впервые в жизни увидела близко мобильный телефон. Это добавило еще одну маленькую порцию счастья. Заглянув под сиденье, она заметила его. С подсвеченным циферблатом, словно невиданное ночное насекомое из далекой тропической страны, мобильный лежал возле красивых ботинок Бурмистрова. Оля полезла туда и с тихим восторгом коснулась тонкой, костистой щиколотки Лошадиного Супа.
   "Умный и нежный", - подумала она.
   Вдруг раздался звук, словно машина въехала в сухое дерево, и высохшие ветки застучали по кабине.
   - А! - громко сказал водитель.
   Джип резко вильнул, Оля повалилась ничком, прямо на ботинки Бурмистрова.
   И снова сухие ветки застучали по машине. И мелко посыпалось стекло.
   Машина опять вильнула, визгливо затормозила и очень медленно поехала. Красивые ботинки Бурмистрова стали сильно пихать Олю.
   "Зачем он?" - подумала она и стала подниматься.
   Машина очень медленно ехала.
   Оля подняла голову, оглянулась.
   Десятки узких солнечных лучей пронизывали полумрак кабины. В лучах клубилась пыль. Оля глянула и не сразу поняла, что солнце пролилось в аккуратные круглые дырки.
   Чудовищно размозженное лицо Бурмистрова пучилось кровавыми пузырями, руки мелко дрожали, ноги дергались, как у куклы. Шофер с пятью маленькими отверстиями в шее и плечах, содрогаясь, навалился на руль. Охранник с вырванной скулой и торчащей сквозь безрукавку ключицей откинулся к окну.
   Оля смотрела.
   Машина проползла немного, стукнулась о парапет и замерла.
   Ноги Бурмистрова успокоились.
   Абсолютная тишина повисла в кабине.
   Но что-то двигалось.
   Оля перевела взгляд.
   Брызги мозга Бурмистрова ползли по темному стеклу.
   Оля нащупала ручку двери, нажала, дернула и вывалилась из джипа.
   "Ровное..." - прижалась она щекой к спокойному пыльному асфальту.
   И сразу же стали тормозить машины, захлопали дверцы и пошли ноги.
   "Это не родное..." - посмотрела Оля, встала на четвереньки и неожиданно для себя быстро побежала, пригибаясь и зажав рукой рот.
   Она неслась по какому-то переулку на полусогнутых ногах и вспомнила, как в третьем классе они с Ленкой Коптеевой так бегали наперегонки от барбариса до ворот и обратно, а Ленка рычала, когда отставала.
   "Татьяна Доронина..." - посмотрела Оля на полноватую женщину, несущую перевязанные рулоны обоев.
   Женщина проводила Олю хмурым взглядом.
   - А милиция? - спросила Оля и остановилась.
   В левой руке она сжимала мобильный, правой придерживала висящую на плече сумочку.
   - Ноль два? - спросила она и стала набирать на мобильном.
   Но он все время или гудел, или молчал.
   "И что теперь?" - Оля посмотрела на садящую в окне серо-белую кошку.
   Кошка лизала лапу.
   - Пошли, пошли, пошли... - Сунув мобильный в сумку, она быстро зашагала дальше по переулку и через некоторое время оказалась на Чистопрудном бульваре.
   "Попить надо", - взглянула она на ларек, подошла, купила пластиковую бутылочку кока-колы, на ходу стала отвинчивать красную крышку. Из-под крышки забила розовая пена. Остановившись, Оля посмотрела на пену, и дремавшая последние сутки смертельная тяжесть ртутью поднялась из желудка по пищеводу. Олю вырвало желчью. Бросив бутылку, она добрела до лавочки, села.
   - Умер, - сказала она, и весь мир сжался.
   Ей вдруг стало все видно в мире. И все было тяжелое и мертвое.
   - Там есть, - осипшим голосом прошептала Оля, вспомнив про квартиру с невидимой едой.
   Она встала, дошла до метро, поймала машину и в оцепенении доехала до дома с самой высокой аркой. Поднялась на лифте, нашла ту самую квартиру, позвонила в дверь. Открыла невысокая пожилая женщина со спокойным добрым лицом:
   - Здравствуйте! А у меня уж давно все готово.
   Женщину звали Полина Андреевна, она помогала Бурмистрову в подготовке кормления, но всегда уходила до начала процесса. Оля вошла в большую прихожую.
   - А где Борис Ильич? - Полина Андреевна пошла на кухню.
   - Он... сейчас... - Оля заглянула в столовую.
   Там стоял все тот же стол, сервированный на одного. Блюда с едой не было.
   - А я жду, жду! - громко заговорила на кухне Полина Андреевна. Думала, он отменил! Но тогда бы позвонил, да?!
   Оля пошла на кухню. В голове у нее пела сухая пустота. Сердце жадно и тяжело билось. Полина Андреевна что-то убрала в холодильник, закрыла его и заметила стоящую в дверях Олю:
   - А?
   Оля молча вошла, жадно шаря глазами.
   - Вы что-то ищете? - спросила Полина Андреевна.
   - Где еда?
   - Какая еда?
   - Моя.
   Полина Андреевна смотрела с улыбкой непонимания:
   - А... тут только яблоки в холодильнике да кефир. Помыть вам яблоко?
   Оля в упор посмотрела на нее. Полина Андреевна замолчала и перестала улыбаться.
   Оля заметила на кухонном столе что-то накрытое полотенцем. Подняла полотенце. Под ним было то самое фарфоровое блюдо, из которого Лошадиный Суп накладывал невидимой пищи. Но в блюде была просто пустота.
   Оля заглянула в холодильник. Там лежали яблоки, лимон, две пачки маргарина и начатый пакет с кефиром. В морозилке был только лед.
   Оля стала открывать шкафы, выдвигать ящики.
   Но ее пищи нигде не было.
   Ужас охватил Олю. С позеленевшим лицом она застыла посреди кухни.
   Полина Андреевна осторожно отошла в угол кухни.
   Оля посмотрела на электроплиту. Там на одной конфорке стояли одна в одной три пустые кастрюли, на другой пустая сковорода. В сковороде лежала целая консервная банка без этикетки.
   Оля взяла банку в руки. Банка была тяжелой, чуть больше среднего размера.
   Олино сердце тяжело забилось, и из губ вырвался хриплый нечленораздельный стон. Дрожа всем телом, Оля стала искать консервный нож. Но его нигде не было. Тогда, положив банку на стол, она вытянула из наклоненного букового бруска с ножами самый большой нож. Он был тяжелый, как молоток, и острый, как бритва. Оля обхватила его удобную черную ручку двумя руками, с трудом сдерживая дрожь, размахнулась и вонзила нож в банку.
   Его толстое крепкое лезвие пробило жесть как бумагу.
   - Не знали! - зло усмехнулась Оля, оглядываясь на онемевшую Полину Андреевну, нажала на нож.
   Она никогда в жизни не открывала консервные банки таким способом. Сделав пару рывков и неровно разрезав жесть, Оля, дрожа и топая ногой от нетерпения, потянула ручку ножа в другую сторону, силясь раздвинуть разрез. Левая рука, сжимающая край банки, сорвалась и порезалась о нож. Кровь закапала на стол и на банку. Но Оля смотрела не на кровь, а на уродливую, медленно раздвигающуюся, как рот железного дровосека, прорезь:
   - Чтобы не прятать... гадина...
   Жестяные губы раскрылись.
   Рот железного дровосека был набит жидким говном.
   Волосы зашевелились на голове у Оли. В банке была баклажанная икра.
   - Нет! - засмеялась она и повернулась к Полине Андреевне. - Нет, это... нет...
   Полина Андреевна с тихим ужасом смотрела на нее.
   Оля выдохнула, заметила свою окровавленную руку, сняла с крючка маленькое кухонное полотенце с ежом, несущим гриб, обмотала им руку и пошла из квартиры.
   Спускалась пешком по прохладной лестнице.
   В сумке нежно зазвонил мобильный. Оля вынула его, посмотрела, нажала красную кнопку с изображением телефонной трубки, приложила к уху.
   - Борь? - раздалось из мобильного.
   Разлепив сухие губы, Оля издала неопределенный гортанный звук.
   - Я, это, тут нанял шестнадцать рыл, они прикинули, ну и сказали, что за сутки отвинтят. Но я о чем: мы маску в воду кинули, а она не тонет ни хуя! Понимаешь, шесть тысяч масок... это проблема может быть крутая, Москва-река, все-таки, водяные наедут и пиздец... А машина к причалу подъехать не сможет, тут мусора разного горы... Борь, надо, это, ты свяжись с Самсоновым, пусть он пригонит пару говнососок, мы маски на мель скинем, а говнососки шлангами их засосут, прям с водой, а тогда...
   Оля бросила мобильный в мусоропровод.
   На улице солнце скрылось и заморосил редкий дождь.
   Оля бесцельно брела, зажав правой рукой левую. Мертвый мир обтекал Олю и расступался равнодушной тяжкой водой. Она добрела до метро "Павелецкая", увидела под ногами забрызганные дождем трамвайные рельсы и остановилась.
   На полосы рельс было приятно смотреть. От них шла волна уверенного покоя.
   Оля двинулась вдоль трамвайного пути в сторону центра.
   Дождь перестал и выглянуло робкое солнце.
   Оля постепенно дошла до Нового Арбата, купила мороженое, посмотрела на него, выбросила в урну, свернула, миновала Щукинское училище и пошла по переулку.
   Вдруг что-то бело-знакомое притянуло ее глаза. В переулке топорщилось кафе, недавно построенное из красного кирпича. В окне его сидел человек в белом пиджаке, которого Оля видела в офисе Бурмистрова.
   Она остановилась.
   С Белым Пиджаком за столом сидели еще двое - широкоплечий высокий блондин и худощавый человек с близко посаженными глазами. И этого человека Оля узнала сразу: тамбур, Бурмистров на коленях, упавшая на Олину ногу фотография. Татуировка на запястье.
   - ИРА... - произнесла Оля.
   Трое закусывали, разговаривая.
   Оля вошла в кафе. Бармен равнодушно посмотрел на ее левую руку, перетянутую окровавленным полотенцем.
   В кафе было накурено и сидели некрасивые люди. Но свободные места были. Стол с Белым Пиджаком и с ИРА был в самом углу. Оля села за неубранный стол рядом, спиной к ним.
   ИРА встал и вышел.
   Белый Пиджак допил пиво, закурил. Блондин жевал.
   - Но с первым все остается тики-так, так что вы не пересылайте зря, ясно? А второй перешлите.
   - Да это понятно.
   - Время терять не надо, щас оно пригодится.
   - Как получат - сразу.
   - Конечно, ёптеть.
   Они замолчали. Вскоре вернулся ИРА, вытер салфеткой мокрые руки.
   - После дела всегда хезать тянет.
   - Закон жизни, бля... - жевал блондин. - Я с утра посрал.
   - Слушай, а у него же дача еще была? - ИРА налил себе пива.
   - Да. В Малаховке, - ответил Белый Пиджак. - Но адреса я не помню. Да и она, это... не то чтобы. Так себе халупа. Но участок приличный.
   - Найди адрес.
   - Никуда не денется.
   - Давай по маленькой накатим...
   Звякнул графин, полилась водка.
   - Чтоб Бориске Бегемоту на том свете было на что выпить и поебаться.
   - Ага...
   - Давай.
   Выпили, стали закусывать.
   Оля посмотрела на лежащий рядом с ее рукой столовый нож, испачканный в красном соусе. Потрогала его круглый конец. Потом открыла свою сумочку, порылась в ней, вынула маникюрные ножницы, встала, подошла к жующему Белому Пиджаку и с оставшейся силой вонзила ножницы ему в шею.
   - Ай? - вскрикнул тот, как от укуса пчелы, и схватил руками воткнутые в шею ножницы.
   Блондин молниеносно вскочил, отшвырнув стул, прыгнул к Оле и, поджав руки к груди, как кенгуру, легко, но со страшной силой ударил ее ногой в левый бок. Никогда в жизни Оля не получала таких ударов. Она отлетела, стукнулась о стену, сползла на пол. ИРА встал, в руке у него появился пистолет.
   - Ай! Ай! А-а-й! - вскрикивал Белый Пиджак, приподнимаясь.
   В кафе все смолкли и тупо смотрели на происходящее.
   Оля не потеряла сознание от страшного удара, но совсем не могла больше дышать. Сердце ее смертельно затрепетало. Опершись спиной о стену, она потрогала свой левый бок. Рука нащупала ужасно-непривычную впадину со сломанными ребрами. Трясясь и икая, Оля пыталась втянуть в себя хоть глОток хоть глООток хоть глООООООООООток воздуха, но воздух не входил-дил-дил в губы и как аборт как аборт как аборт
   как нар КОЗ
   как наркоз и глОт глОт глОт
   они розовые они
   красные они жгучие и прекрАААсные МАМА и наркОООз уже уже уже уже уже уже
   - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
   - бабуль, а у меня сиськи вырастут?
   - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
   - сладкиеботинкисладкиеботинки.
   - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
   - ёжик несет гриб.
   - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
   - не вынимай, на хуй, лепило вынет!
   - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
   - Оля, что у тебя с сонатиной?
   - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
   - эта сука с ним была!
   - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
   - а Рудик Аньке глупости показывал!
   - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
   - Надя, мы Оленьку на террасе купаем?
   - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
   - всех порву, бляди!
   - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
   - положите его на стол, чего вы!
   - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
   - у Парваза кошка родила трех.
   - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
   - тихотихотихотихотихотихо.
   - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
   - я тебе, бля, вызову!
   - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
   - Ольк, отдай жука!
   - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
   - к стене все, на хуй!
   - ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
   Белого Пиджака с торчащими из шеи ножницами выводили под руки. Бармен приложил салфетку к разбитой губе. Двое в спортивных куртках жевали, стоя у стены с поднятыми руками. Бутылка пива катилась по полу. ИРА вытянул из кожаных ножен трехгранное шило. Подошел к Оле. Быстро присел. Шило вошло Оле в сердце.
   Но она этого не почувствовала.